Читать книгу Облака по небу проплывали… - Ульвия Мустафина - Страница 1

Облака по небу проплывали,

будто бы от времени отстали…

Моя жизнь раскрашена в полосочку-

Светлую сменяет темная,

Все мы с вами в этой жизни заключенные,

Все мы с вами относительно свободные.

Мне сегодня поцарапали душу.

Нет, не больно, но щиплет немного…

да и это потом пройдет.

Не будет ни звонков, ни объяснений,

не будет нас,

а только я и ты.

И завтра снова будет воскресенье —

последний день недели

и мечты.

Неслышно падает снег

в краю, где музыки нет,

в краю, где есть и печаль,

в краю, где каждому жаль,

где в дом вошла тишина,

и город будто уснул.

С избытком сном захлестнуло

вперед на тысячу лет,

но в сердце радости нет.

Ложится там, в глубине,

на самом сумрачном дне,

где лишь поверхностью снег,

а снизу корочка льда,

и зимний призрачный свет

не доберется туда.

Смирились все с тишиной,

деревья гнутся дугой,

под ее тяжестью, слой,

наверно, в тысячу лет,

неслышно падает снег.

Спокойной ночи.

Не слышишь? Впрочем,

Какая разница, какая разница.

Сегодня было мне тяжко очень,

Никто не слышал – их не касается.

Другие жизни с чужою болью

Проходят мимо, не возвращаются.

Спокойной ночи.

Не слышишь. Впрочем,

Какая разница, какая разница.

За самолетом тоненькая нить

растает, растворится, оборвется

как голос… и желание забыть

далеким эхом в небе отзовется.

На побережье пусто, несмотря

на споры, шум, веселье. Чье-то счастье

внимательно и робко смотрит на меня,

невинное, улыбчивое счастье…

Заплакало. Не надо, не реви,

я обещаю улыбнуться, значит,

все будет хорошо. Недопустима мысль,

что маленькое солнце плачет.

От Вашего крыльца до моего порога

совсем немного дней, недель и лет.

Но, к сожалению, прямой дороги нет:

ущелья, буераки и тревоги

под сенью лунного, единственного света.

Не надо цепью сожалений

мое измученное сердце обременять.

В них нет спасения.

Со мною словно ветер степи дышит,

но о моих страданиях он не слышит.

Он далеко, ему меня не жаль,

и я ему за это благодарен.

Извечно бесприютен, но свободен.

Порою низко над землей блуждает,

Порою облачной грядой высоко,

но все же, как и я, блуждает одиноко.

Ты безупречен

с головы до ног,

как сок морковный

и салат капустный.

Своей здоровой жизнью

и такой безвкусной

как ты мне надоел.

Тебя ли я ждала?

Все тебе яд:

и хлеб,

и соль,

и сахар.

Тебе, наверно,

жизнь во вред.

А жизни ты.

Ты, улыбаясь,

давишься капусткой.

А мне не лезет в горло

плод моей мечты.

А в том лесу у ночи нет конца,

а в том лесу у ночи нет начала,

а в том лесу сова встревоженно кричала,

пугливая и хищная сова.

А в том лесу жила моя любовь,

а в том лесу моя любовь тихонько умирала,

а в том лесу сова беспомощно кричала,

пугливая и хищная сова.

А в том лесу похоронили нас,

а в том лесу венчались наши тени,

а в том лесу Прощённым воскресеньем

в честь нас заказывают вальс.

Не тоскуй обо мне, не шепчи в тишину,

В этом сумраке дня ты один, и я тоже.

Свечка тает, но воск не боится огня,

Он немного другой, на себя не похожий.

В тишине, у стола, догорающий свет,

Мрак сгущается, но у свечи нет ни страха, ни боли.

Все. Закончилось. Только расплавленный воск на столе,

Только ты смотришь вдаль и ведешь разговоры со мною.

Тени

За светлые стены цепляются тени

за окнами дико растущих деревьев,

Скользят по часам, отмеряющим время -

без четверти два, убеждаются тени.

От призрачных веток не будет спасения,

По снимкам, привыкшим давно к этой ласке,

Бояться ее совершенно напрасно,

Они не нарочно и просят прощения.

К утру ослабевшие, бледные тени

за окнами дико растущих деревьев

скользят по часам, отмеряющим время -

без четверти шесть, убеждаются тени…

Я умываюсь солнечной водой.

Я улыбаюсь вечности в ответ.

Я просыпаюсь ровно в восемь, это поздно.

Я наблюдаю спутник движущейся точкой в небе звездном.

Я существую на планете меж других планет.

Я – капелька в бездонном океане

и чувствую всю тяжесть глубины.

Прохладной струйкой на чувствительные шрамы —

свидетели отчаянной войны…

Не закрывай глаза. Останься,

чтобы снова бороться за спасение мечты.

Ты жадно пьешь и бредишь солнечной водою:

еще воды, еще воды, еще воды…

Воздушная робкая стайка

летящих на свет мотыльков.

Во что превращается синий,

когда обжигает любовь?..

Не задергивайте шторы!

Не лишайте меня неба!

В мутном сумраке душевном

мне его так не хватает.

Распахните настежь окна!

Больше, больше, больше света

и тепла, я не растаю…

Полумрак меня тревожит,

в беспорядке мои мысли,

на большой больной кровати

все равно так мало места.

Под горячим одеялом

дни как годы протекают.

Не лишайте меня неба,

мне его так не хватает.

За окном весна струится,

опьяняя чистотою,

только солнечным настоем

не позволят мне напиться.

Не задергивайте шторы!

Тяжесть их невыносима,

грубо пользуясь бессильем,

вы хороните живое.

Я кричу, но слабый шепот

вы услышать не готовы.

Так по взгляду догадайтесь:

не задергивайте шторы.

Мы опутаны общей тайной,

нитью скрытого звездного смысла,

и навряд ли с тобою узнаем,

почему наши спутаны жизни.

Побережье усыпано галькой,

значит, отдых грозит синяками,

и разрозненной маленькой стайкой

птицы снова прощаются с нами.

Набегая тяжелой волною,

осень слижет уютные краски,

и откроется всем, слой за слоем,

лик печальный и этим прекрасный.

Далеко-далеко, там, где осень

холоднее, но чище дороги,

ты на юго-восток обернешься,

но и там будет сыро, убого.

И с обглоданных, вымытых веток

будет капать осенняя влага.

Ты простишься с потерянным летом,

но со мною прощаться не надо.

Дождь прошел, я сложила свой зонтик

и с минуту на небо смотрела.

Знаешь, что мне так нравится в осени?

Грустный цвет ее глаз. Темно-серый.

Прогулка с палою листвой,

и омертвевшей, и засохшей.

Ей все-равно, что я – прохожий.

Иду, и под моей стопой

лишь легкий хруст раздастся снова

и оживит, теперь суровый,

осенний сумрак. В тишине

иду пустынною дорогой,

и хорошо, что нет людей.

Здесь царство лиственных смертей,

здесь царство смерти над природой.

Покорно засыпает день.

Покорно отступает лето.

Все меньше солнечного света.

Пока, до встречи, до весны.

Сырой рассвет – это когда солнце есть, но его не видно.

Оно далеко-далеко от земли, от бесконечно моросящего дождя,

от сырости, от плотного беспросветного слоя облаков.

Сырой рассвет – это один из тех дней, когда природа не утешает.

Когда облака – это огромная тяжелая плита, которая давит на грудь,

на мысли, на сознание. Ты отчаянно пытаешься сдвинуть ее,

скинуть с себя, изо всех сил, разрываясь, захлебываясь,

стирая в кровь пальцы, ломая ногти, чтобы только вдохнуть полной грудью,

чтобы только увидеть свет, но она не поддается.

И ты лежишь, придавленная этой огромной серой массой,

безмолвная, беззащитная, бессильная…

У меня сложное отношение к осени. Я люблю ее. Я ее ненавижу.

Сегодня она улыбается, а завтра кричит от боли, и я вместе с ней.

Тяжело. Вы знаете, что такое осень? Это болезненный переходный период.

Это конец. Это начало.

Каждый год она умирает, и я вместе с ней, часть меня.

Сырой рассвет – это когда жизнь уходит,

а остается серая безжизненная пыль. Серое небо, серые дома,

серые улицы, серый асфальт, серые лица и взгляд тоже серый.

Сырой рассвет – это когда сырость там, в глубине,

постепенно скапливается в вязкое озерцо с черной неподвижной водой.

Холодно. Тихо. И хронически не хватает солнца, чтобы выпарить из себя

всю эту накопившуюся сырость, эту тяжелую свинцовую грусть.

Но солнца нет. Который день идет монотонный тоскливый дождь.

Сырой рассвет – это когда надежда на горизонте тоненькой бледной полосой.

Ее почти не видно, но она есть. Она пробьется. Надо только потерпеть.

Терпение. Это слово как неприятный звук, гвоздем по стеклу, как оскомина.

Не говорите мне, что надо потерпеть. Я отравилась терпением.

Сырой рассвет – это когда, не выглядывая в окно, ты бессмысленно уставишься в какую-либо точку и повторяешь: «Пустота… пустота… пустота».

Я вчера разбилась о стекло,

Попыталась вылететь на волю…

И теперь по каменному полу

ускользает зимнее тепло.

Я разбила хрупкое стекло,

И вокруг меня его осколки…

Только мне так тягостно и горько

опираться на одно крыло.

Я смотрю на небо, отвести

взгляд от светлой полосы

мне не хватает силы…

Но темнеет день необратимо,

Остываем в каменном плену.

Смотрю на мир сквозь синее стекло,

на мир, покрытый снегом, тишиною.

Смотрю на мир, и где-то надо мною

воронья стая кружит и, ничем

не потревожив сон невинного младенца,

куда-то улетает. Сотни серых стен,

за ними жизнь, наполненная

старостью и детством,

спокойно спит, не ожидая скорых перемен.

Все четыре стоптаны стороны,

А над старой могилою вороны.

В чем душа только темная держится,

А они все смеются да тешатся.

Скоро крест уж с землею сравняется,

А они все над ним потешаются.

Да с бессовестных требовать нечего,

Своенравные, вольные, вечные.

Служат песней они надмогильною,

Чью-то душу тревожат бессильную,

Чью-то жизнь, и пожить не успевшую,

прикрывает земля отсыревшая,

И никто не зайдет в эту сторону,

где беснуются черные вороны.

Боль проходит, но надорванным нервом

обостряются чувства и страхи.

Боль проходит ни последней, ни первой,

и тенистые крылья в размахе

накрывают бесплодную землю,

что немало смертей повидала.

Боль пройдет ни последней, ни первой,

чтобы все начиналось сначала.

Четырехугольником серых стен

давит жизненный приговор.

Не предвестником перемен

зарешеченных окон узор.

И за каждым сидит лицо,

Нет, скорее, подобье лиц,

у которых на сердце свинцом

тень священников и убийц.

По другую сторону свет,

Но приникших к железным прутам

так манит упоительный бред

предаваться безумным мечтам.

И в погоне за горсткой лжи,

лжи во благо или во вред,

полагают, что могут жить.

Только небо для них в просвет.

Земля надорвалась от злости

и больше не дышит покоем.

Лежат перебитые кости,

покрытые горькою солью.

О сталь обжигаются слезы

бессилия, гнева и страха.

Под давящим гнетом угрозы

мир в горечи тает как сахар.

И сладкая лужица блага

ничтожна в сравнении с морем,

живущим всей дикостью ада

и всей человеческой болью.

Босоногое мое счастье,

Убегаешь, я за тобою.

За тобою не успевая,

остаюсь за твоей спиною.

И опять между нами воздух

звонким смехом твоим наполнен.

А по мне, лучше смех, чем слезы,

Ты заплачешь, мне будет больно.

Так вот я и живу, скитаясь

по лесам и степным дорогам

за своим беззаботным счастьем,

и поэтому босоногим.

Аллеи сумрачного одиночества гуляя вдоль,

И соглашаешься, и пререкаешься с самим собой.

Когда все бренное и приходящее оставим там,

Чем мы согреемся и что останется в итоге нам?

Все возвращается, и время верное придет потом

Тех, кому верили и с кем делились мы своим теплом.

И нам самим же выбирать теперь, что будет там,

Чем мы согреемся и что останется в итоге нам.

Большинство людей не верит в сказки,

и они в какой-то мере правы.

Существо реальности так вязко,

что засасывает детские забавы.

Детский смех сменяется насмешкой,

за которой прячется натура,

Может быть, мы от того и грешны,

что вживаемся в свои карикатуры.

Может быть, нам следует иначе,

ведь природное когда-нибудь проснется

и ворвется в нашу душу детским плачем,

жадно верящим, что небо отзовется.

Синее, синее, синее море,

в грудь отдающий простор.

Пересыпался песком на ладони

наш незатейливый спор.

Ангелы с синими, синими крыльями,

мерно паря над водой,

мягко тревожили воды чернильные,

наш дополняя покой.

Воздух прохладный, но солнца по-прежнему

нежный струящийся свет

Тонко вплетался во смех безмятежного

лета… улыбкою вслед.

Сегодня обещали дождь,

Сегодня обещали осень.

Она у нас пока что гостем,

но этот гость к нам уже вхож.

Я с утренней зарей войду в твои мечты

и проведу рукой и нежной, и прохладной

по твоему лицу, и ты мечты отрадной

не вспомнишь более, поверь, проснешься ты.

Вдохнешь, как в первый раз, свободною душой,

и тяжкий полог сна рассыплется, ничтожный,

чтобы отныне ты меня неосторожно

не вспомнил более с вечернею зарей.

Не старайтесь прислушаться к тому, чего нет,

Это мутная лужица, это больше не снег.

В небе солнце вечернее, догорает огонь,

Это чувство неверное, это сладкая боль.

Ваши руки холодные, Вам отнюдь не тепло,

Вы гордитесь свободою, но свобода давно

незаметно растрачена на того, кого нет,

Эта мутная лужица только пахнет как снег.

Ветра нет, дождь падает отвесно,

сверху вниз, по ровной вертикали.

Что ему до человеческой печали,

он поет свои несбыточные сны.

Не гневите осень, неуместно

о хозяине в его же доме плохо.

Это давняя щемящая тревога,

Это зрелость ускользающей весны.

Накрошили птицам хлеба,

и они, конечно, рады,

и они, конечно, Небу

шлют восторженные взгляды.

И, разбрасываясь счастьем,

не подумают о завтра.

Что им думать, в птичьей власти

лишь тоска по солнцу марта.

И с этой умолкающей струной,

и впечатлением, подаренным тобою,

приходит ночь, и постепенно море

все растворяет в перекатах тишины.

Я люблю тебя солнцем вечера —

неразгаданным, неотвеченным,

перестеленным, переплаченным,

да тебе ль одному предназначена?..

Я люблю тебя солнцем севера,

все ли мне, что сама посеяла,

все ли мне, что со мною станется,

неприкаянной вечной странницей?

Я люблю тебя оком ворона,

кочевой струной ветра горного,

вечевым огнем необъят-степей,

дочь бродяжьих душ нелюдим-кровей.

Я люблю тебя предвкушением,

возлиянием, отторжением,

единеньем душ во цвету земли.

Отмолили миг… и приобрели.

Я люблю тебя потайной водой,

что который век все сама собой

в недрах долгого бытия земли.

Отмолили миг… и приобрели.

Я бессмертная, беспросветная,

на печаль твою безответная,

и живу в тебе, чтобы каждый раз

выходить на свет в неурочный час

словно стоптанный, перекисший снег,

и не ведьма я и не человек.

Не гони меня, не терпи меня,

ноша я в тебе непосильная,

переспевшая, отзвеневшая

и себя понять не успевшая.

Отравляю день, проклинаю ночь,

и тебе не лень, и себе не в мочь,

ледником в тебе не оттаявшим,

но лишь ты мне дом и пристанище.

Отпоют по мне поминальную,

но я песнею не прощальною

вновь вернусь к тебе бесприданницей

и тепла в тебе не останется.

Отыграешь дробь по своей груди,

чтоб на белый стих подобрать в мотив,

и как грянешь петь, заслонив собой

и свою печаль, и земной покой.

Выпить бы, да не пьется.

Не заплакать – бесслезно.

Не спросить: «В чем же дело?»

Я опять не сумела.

Не сумела подняться.

Значит, будем прощаться.

Значит, вырваны нервы,

ни в последний, ни в первый,

Значит, скорая помощь