Читать книгу Любовь за гранью 13. Мертвая тишина - Ульяна Соболева - Страница 1

Смерть в очередной раз дёрнулся на цепях и зашипел, когда острые металлические шипы, отравленные вербой, врезались в запястья. Наверняка, останутся шрамы, отстранённо отметил про себя Сэм. Хотя у носферату их было столько, что ещё парочка общей картины не меняла. Тело ублюдка было испещрено продольными линиями от ударов хлыстов. Сэм, конечно, был наслышан о прошлом хозяина Асфентуса, но только сейчас, впервые увидев того обнажённым по пояс, начал понимать, через что прошёл полукровка перед тем, как обрести свободу. Он не отрывал взгляда от странного рисунка, похожего на ошейник, вокруг шеи мужчины. Когда носферату бесцеремонно потащили по каменному полу и начали заковывать в кандалы, чтобы вздёрнуть резким движением вверх по стене, Сэм успел заметить, что от этого «ошейника» вниз по спине парня тянулись набитые звенья цепи. Да, глядя на то, как перекатывались они, словно живые, на коже мужчины, Сэм мог сказать однозначно, что не завидует тому, кто когда-то посадил на цепь саму Смерть.

О безбашенности Рино в мире бессмертных ходило столько легенд, что их смело можно было собрать в несколько томов и читать как страшную сказку взрослым. Но, наверное, стоило попасть в лапы к нейтралам, чтобы оценить в полной мере безумие этого идиота, матерившего своих мучителей, даже когда те творили что-то с его мозгом. По крайней мере, Сэм решил, что они измываются именно над сознанием носферату, так как того периодически выгибало в воздухе, но мерзавец прокусывал собственные губы и язык, но не издал ни одного стона.

Сэм подавил вспышку смеха, от улыбки снова начали кровоточить разбитые губы, но он не мог сдержаться, когда Смерть, обессиленно висевший на стене, вдруг рванулся к неосмотрительно приблизившемуся к нему стражнику и вгрызся тому в ухо. От неожиданности тот едва не заорал, но сдержался и, громко зарычав, развернулся к пленнику, с выражением абсолютного самодовольства жевавшему его плоть.

Каратель вонзился когтями в живот носферату, и того скрючило от боли. Сэм тихо зарычал, дёрнувшись вперёд и чувствуя, как его начало подташнивать от этой сцены. Но Рино даже и не думал выплёвывать ухо своего мучителя. Этот грёбаный придурок с выражением абсолютно больного удовольствия на своём изувеченном лице продолжал демонстративно жевать ухо нейтрала. А потом Смерть прогнулся в спине так сильно, что Мокану показалось, ещё немного – и позвоночник полукровки сломается пополам, его глаза закатились от боли, а из ушей тонкой струйкой потекла кровь.

– Рино…мать твою, – Сэм не сдержался, желая прекратить мучения кузена, – хватит играться.

Мужчина не отвечал. Никто в его состоянии не мог бы говорить, по большому счёту. Его тело начало колотить крупной дрожью…но этот придурок всё продолжал насмехаться над стражником

– Достаточно!

Громовой голос отца заставил вздрогнуть как Сэма, так и карателя, наверняка наматывавшего кишки Рино на свою ладонь.

Нейтрал резко отдёрнул руку, и Рино облегчённо выдохнул, повиснув на цепях. Он что-то прошептал пересохшими губами, и Сэм весь обратился в слух, продолжая тем не менее, сверлить взглядом отца.

– ..зырь…пузырь…

Морт отвернулся, разорвав зрительный контакт с сыном, чтобы посмотреть на Рино. Склонил голову набок, прислушиваясь.

– Пузырь…

Голос носферату слабый настолько, что Сэм задумался, слышит его в голове или наяву. Нехило тому досталось всё же.

– …херня…не могу надуть пузырь, – полукровка резко распахнул глаза, в которых блестела откровенная издёвка над карателем.

Сэму показалось…конечно, показалось…такого не могло быть…но всё же ему показалось, что он увидел, как дрогнули уголки губ Ника после этих слов Рино. Но он быстро взял себя в руки и, вздернув бровь, смотрел, как нейтралы один за другим покидают подвал.

Младший Мокану напрягся. Впервые за всё то время, что они с Рино находились в этой пыточной, он по-настоящему напрягся. Только что её покинули трое карателей, но он лишь сейчас ощутил, что здесь по-настоящему стало жутко. Настолько жутко, что, казалось, изменился даже воздух. Стал более плотным, тяжёлым. Только сейчас у него появилось стойкое ощущение, что здесь завоняло самой смертью. Когда снова начало затягивать в пустоту взгляда отца. Никогда Сэм не думал, насколько может быть пропитан тьмой белый цвет. Насколько может он пугать, вызывая желание скрыться, вызывая желание избавиться от невидимых щупалец, которые, он снова чувствовал это, тянулись к нему из глубины мёртвого взгляда Мокану, мастерски опутывая парня.

Сэм едва не задохнулся, ощущая, как энергия смерти забивается в его рот, зажимает нос, не позволяя вдохнуть, он зажмурился, инстинктивно скрывая свои глаза, не позволяя ей проникнуть в них. А затем встрепенулся от обрушившейся на позвоночник ударной волны ярости.

– Они убили моих друзей.

Прорычал, глядя исподлобья на нейтрала перед ним. Олицетворение самого мрака во плоти: во всём чёрном с растрёпанными иссиня-чёрными волосами…и ярким контрастом белых глаз.

– Они выполняли свою работу.

Голос спокойный. Настолько, мать его, спокойный, что Сэм сжал кулаки, жалея, что не может вцепиться пальцами в идеально лежащий воротник пальто.

– Мучить вчерашних детей? В этом и состоит ваша работа…Морт?

Если бы презрением можно было убить, Мокану бы свалился замертво. Хотя, Сэм одёрнул себя мысленно: зря надеется на это – уж к чему, к чему, а к презрению его отцу не привыкать.

Ник едва заметно пожал плечами, отворачиваясь от сына и подходя к Рино, трепыхавшемуся из последних сил в кандалах.

– Ты же знал их всех, – тихо, сквозь зубы. Видит Бог, Сэм не хотел унижаться, но останки тел его друзей, всё ещё валявшиеся ненужными кусками мяса под его ногами…Уилл.

Дьявол, что эти твари вытворяли с ним?! Крики лучшего друга до сих пор стояли в ушах, а стоило забыться и закрыть глаза, как перед ними возникало его тело со снятой кожей. Сэм вдохнул через рот, только чтобы не почувствовать смрад, царивший в их камере…смрад трупов его друзей. Эти мрази явно в насмешку сняли с парня кожу целиком, как охотники снимают шкуру с медведя. Сняли и уложили прямо под ногами Сэма. И сейчас, если бы ему удалось опустить ноги на пол, то он встал бы прямо на неё…на кожу своего друга.

– Ты, мать твою, знал их всех. Ты водил нас с Уиллом на скачки и футбол…

Сэм не говорит. Не может говорить – только рычать Озлобленно. С ненавистью. На подонков, сотворивших это. На отца. На его грёбаное молчание. На то, что сукин сын даже не пытается оправдаться, хоть и слышит каждое слово сына. Только напряжённые плечи выдают его недовольство.

***

«– Мне нравится этот парень. Знаешь, милый, после всего я, возможно, подумаю о том, чтобы перебраться к нему.

Тварь со свойственным ей благоговением касается вспоротого живота Рино, пока я снимаю с него кандалы и опускаю вниз.

– После чего всего?

– После тебя, дорогой. После того, как тебя не станет.

Улыбаюсь ей, укладывая носферату на пол и закрывая его грудь ошмётками чьей-то рубашки, валявшимися неподалёку.

– Значит, ты такая же, как и все женщины. Предательница.

– Милый! – в её голосе настолько искреннее возмущение, что я невольно оглядываюсь назад, желая увидеть эту новую эмоцию на её безобразном лице. Сука хитро прищуривается, – А разве ты не знал, что женщина суть предательство? Самая первая из них, Ева, одним своим поступком предала обоих своих мужчин. Верность придумали мужчины, чтобы связать по рукам и ногам лживые похотливые натуры своих спутниц. Но рано или поздно каждая из них изменяет, предает, оставляет…Тебе ли не знать, любовь моя?!»

Последние слова почти ласково, но я-то уже научился видеть лезвия бритвы, которыми они обрастают, вонзаясь в моё тело.

Не отвечать, позволяя этой твари наслаждаться своим триумфом. Одно время было чертовски важно победить её в наших словесных баталиях, со временем пришло понимание, насколько это лишено смысла. К чему побеждать, если дрянь всё равно сведёт моё чувство триумфа к нулю, щедро отыгрываясь на мне за своё поражение новой порцией боли?

Позвал одного из охранников, стоявших за стеной, чтобы забрали бессознательное тело полукровки.

Краем глаза заметить, как Сэм порывается что-то сказать, но тут же захлопывает рот, посмотрев на вошедшего карателя. Сообразительный малый. Предпочитает дождаться, когда мы останемся с ним наедине. Впрочем, он никогда не отличался глупостью.

«– Пыыыффф….ты его знаешь-то год какой-то!»

Конечно, она не могла не съязвить.

-Что с ликаном? – глядя, как охранник с лёгкостью перебрасывает бесчувственное тело через плечо, подобно мешку с картошкой, и направляется к двери.

Он останавливается, поворачиваясь ко мне:

– Проходит допрос в соседней камере. Скорее всего, скоро лишится сознания.

Тихое рычание со стороны стены, где висит мой сын…

«– Сколько раз напоминать: не твой!»

– Сдвиги?

В глазах карателя вспыхнуло раздражение.

– Никакой информацией о месте нахождения объектов наших поисков не обладает.

Значит, сознание ему всё же вскрывали и ничего не нашли.

Отпустил стражника и медленно выдохнул. Мы остались с Сэмом одни.

***

– Ну, здравствуй, отец.

Сэм сплюнул кровь, появившуюся во рту от того, как сильно он прикусил собственный язык, пока слушал разговор нейтралов о брате. На мгновение показалось, что Мокану вздрогнул от этого жеста.

«Показалось» снова решил Сэм.

Он прищурился, вглядываясь в черты лица мужчины, стоявшего напротив. Знакомые до боли и в то же время настолько чужие, что ему хотелось закричать. Заорать из последних сил, заставить того дать ответы на вопросы, которые всё ещё предательски вертелись в его голове. Сэм ненавидел себя именно за это – за то, что продолжал адски жаждать этих ответов. Ему хотелось освободиться и, спрыгнув вниз, пригвоздить отца к стене, заставить его рассказать, поделиться всем тем дерьмом, что творилось в его голове. А там было полное дерьмо, парень был уверен в этом.

Он стиснул челюсти, вспоминая. Вспоминая, как едва не вырвался из цепкого захвата одного из приспешников Морта, когда тот хладнокровно отдал на расправу свою жену. Парень до сих понятия не имел, какая дьявольская сила помогла ему вскочить с земли и броситься в сторону отца, безучастно смотревшего, как повалили на высушенную, выжженную огнём землю остолбеневшую от шока Марианну и поволокли куда-то, Сэм мог только догадываться, что к замку нейтралов. Тогда у него снесло на хрен весь хвалёный контроль. Вскипевший от инъекции чистейшей ярости, он вырывался из захвата стражников, чтобы вцепиться руками в воротник пальто палача, отстранённо смотревшего вслед карателям. Сэм не помнил, что он кричал. Не помнил, какие проклятия посылал в адрес отца. Он помнил только, как вдруг остановился, осознав, что тот его даже не слышит. Ощущение, что ты кричишь что-то ветру…грозишь ему кулаками, можешь даже начать стрелять в него, но пули полетят обратно, в тебя. А ветер, бушевавший в хаотично подымавшейся груди отца, вырывался наружу только порывами эмоций, вспыхивавших в глубине его глаз, которые он по-прежнему не отводил от того места, где дематериализовались каратели с пленницей.

Сэм не был идиотом, чтобы не понимать – его не отшвырнули от отца только потому, что тот запретил трогать. Что ж, в этом они однозначно были похожи. Мокану предпочитали сам приносить боль своим близким, не позволяя делать этого другим. Что старший и доказал через несколько растянувшихся в грёбаную бесконечность минут, когда растаял в воздухе, отбросив руки сына от себя.

И, чёрт бы его побрал…если бы он не сделал этого, Самуил бы лично вытряхнул из него чёрную душу и прошёлся по ней подошвами грязных сапог. Ведь он знал, куда тот направился.

***

– Здравствуй, – ответил машинально, почему-то вздрогнув, когда тот сплюнул после слова «отец». Такую ложь тяжело произносить, да, Сэм? Вот и мне тошно слышать отголоски предательства твоей матери в этом слове.

«Наконец-то, – моя девочка закатывает глаза, – хотя меня раздражает эта сука-жалость, которую я чувствую в тебе.

– Меня она тоже раздражает, детка.

– Давай убьём её? Давай напомним ей, что он не твой сын?

– Ну он мой брат…, – и почему бл**ь от каждого её напоминания больно будто в первый раз? Почему за каждое подобное замечание хочется тряхнуть тварь об стену и заставить заткнуться?

– О, Морт, ну давай откроем детдом имени Самуила Мокану и будем принимать в него всех его ублюдков? Устроишься, наконец, на нормальную «человеческую» работу, станешь уважаемым членом общества…Только нужно сразу искать здание побольше. У тебя, судя по всему, не отец был, а помесь вампира с мартовским котом».

Мысленно отмахнуться от её болтовни и подойти к Сэму. И на мгновение возненавидеть себя за боль. За его боль. За то, что сердце зашлось от желания стянуть его со стены, сняв кандалы. Ощущение, будто впиваются в мои запястья, а не в его. Будто это моё лицо испачкано в крови, и это на моих плечах и животе зияют раны. Он давно не питался, иначе регенерировал бы намного быстрее.

– Надеюсь, мне не нужно напоминать все твои права? Потому что прав у тебя здесь никаких нет. Только одно – отвечать на мои вопросы добровольно. В противном случае я всё равно добьюсь твоих ответов, но мои методы тебе не понравятся.

Мальчишка рассмеялся потрескавшимися губами.

– Так попробуй «вскрыть» и меня, как остальных. Как твоего племянника. Как твоего брата. Вскрой и не будем тратить время на глупости, Морт. Потому что, – он оттолкнулся от стены, склоняясь ко мне, и цепи протестующе звякнули, натягиваясь, – я не скажу тебе ничего.

– Это твой выбор?

– А тебя он расстраивает?

Пожал плечами, чувствуя, как начинает подташнивать от мысли, что вряд ли придурок пойдёт на контакт…от мысли, каким образом я должен заставить его выложить правду.

– Мне безразлично. Это твой выбор. Тебе и отвечать за него.

Тихий смех сквозь явную боль.

– О, отец, ты научил меня отвечать не только за свой выбор, но и за твой. Каждый, – дёрнулся вперёд, – раз за твой, – ещё один рывок, гремя цепями, – грёбаный выбор отвечаю я. Я привык! Приступай!

Последние слова выкрикнул мне в лицо и сплюнул. В сторону, чтобы не попасть на кожу своего друга, растянутую на полу прямо под его ногами. Демонстративно встать прямо на неё, удовлетворённо ухмыльнувшись, когда он скривился от боли, но тут же скрыл вспышку страдания в глазах.

– Я сам решу, когда приступить, Сэм. Я предлагаю тебе в последний раз, расскажи сам.

– Конечно, предлагаешь, – усмехнулся и сразу скривился от боли, – ведь ты не можешь проникнуть в моё сознание, да, Морт? Ты же пытался. Или думаешь, я не чувствовал твоих попыток? Но вот сюрприз: самый грозный и беспощадный из нейтралов не так уж всесилен, когда дело касается собственного сына, так ведь?

***

«– А щенок прав, – тварь обнажила гнилые клыки в подобии улыбки, – ты не можешь проникнуть в его сознание, но кто запретит тебе сломать его по-другому? – она склоняется к моему уха, проводя кончиком пальца по предплечью.»

Отшвырнул ладонь костлявой от себя, зыркнув на неё глазами, и взбесился, увидев абсолютное безразличие на мою злость.

«– Они покромсали на куски всех его друзей, но при этом оставили в живых Смерть и выродка ликанов. Ублюдок твоего отца не настолько глуп, чтобы не понять очевидного – ты настолько жалок, что не можешь поставить на место предателей, организовавших твоё убийство.

– Закрой пасть! – процедил сквозь зубы, сатанея от бешенства, когда дрянь залилась хохотом.

– Могила – вот их место. Возле вонючего болота в проклятом лесу. Чтобы их продажные души никогда не вылезли оттуда.»

Отвернулся от неё, скривившись, когда она приблизилась настолько, что я почувствовал зловоние её дыхания. Силой воли заставить себя посмотреть в расширившиеся от удивления глаза пленника.

– С кем ты, отец?

Он прошелестел еле слышно, склонив голову набок.

Дьявол! Разговор с этим подонком словно разговор с собственным отражением!

– Кажется, я запретил тебе называть себя так.

Мне померещилось, или по его телу прошла судорога? Он повернулся влево, затем вправо, словно пытаясь увидеть кого-то.

– Ответь, с кем ты разговариваешь…папа?

Вот же сукин сын! Не сдержался. Кулаком по стене возле его головы, испытывая едкое желание врезать за то, что даже не вздрогнул, лишь прищурился в ожидании.

А я не могу. Права она. Настолько жалок, что не могу боль ему причинить. Не могу вонзиться за эту дерзость в его горло когтями и вырвать кадык, как сделал бы любому из тех, чьи куски тел сейчас валялись в этом подвале. И мерзавец пользуется этим. Понимает, что злит, и продолжает выводить из себя издевательским тоном. Одним этим проклятым словом.

В очередной раз себе задать вопрос, знает ли он? И если знает, то как относится?

«Пыыыфф, – ненавистный голос откуда-то из-за моей спины, и я резко разворачиваюсь, чтобы наткнуться на иронично поднятую бровь над ошмётками кожи на её черепе, – очевидно же, что ему с самого начала всё было известно. Он ведь, в отличие от других детей твоей шлюхи, так и не принял тебя».

– Куда твоя мать спрятала моих детей?

«– Мы, кажется, уже говорили о том, что нельзя с уверенностью утверждать…, – мерзкий скрип твари раздается уже слева, и я оборачиваюсь, чтобы зарычать, взмахнуть рукой, пытаясь достать эту худосочную мразь, с отвратительной усмешкой растаявшую в воздухе.

– Заткнись!

Очередным рывком вокруг себя, ища взглядом спрятавшуюся суку.

– Заткнись, я тебе сказал!

Еще один поворот. Я её не вижу, но ощущаю присутствие, чувствую смрад её дыхания. Совсем рядом.

И острым кинжалом по венам тихий мужской голос, пробивающийся сквозь плотный тёмный воздух, в котором я потерял из виду циничную тварь.

– Скажи, кого ты ищешь, и я покажу тебе его, Ник.

Вскинул голову на звук этого голоса, продолжая сканировать помещение взглядом, пока наконец не увидел, как эта сволочь улыбается во все зубы в самом дальнем углу подвала.

– Вот же она. Разве ты её не видишь?

– Кого?

Настолько неслышно, что пришлось напрячься, чтобы разобрать слова.

– Мою Смерть.

***

Сэму казалось, он в какой-то параллельной реальности. Он изумлённо смотрел, как мечется, словно обезумевший, взгляд его отца по стенам подвала, и чувствовал, как сжимается сердце от…жалости. Никогда он не думал, что будет испытывать это чувство по отношению к Николасу Мокану. Поначалу – потому что тот внушал что угодно, но не жалость. Страх, ужас, восхищение, уважение, любовь. Затем к этим эмоциям прибавились недоверие, презрение, ненависть. Но никогда – жалость. Никогда – желание освободиться от этих чёртовых кандалов и схватить за плечи крутящегося вокруг своей оси мужчину, который при каждом повороте цеплял глазами сына, но словно не видел его. По телу ознобом страх. Но сейчас он боится не отца. И не того, что тот может сделать. Сейчас ему до жути страшно за мужчину, странно улыбающегося чему-то или кому-то в пустом углу.

– Господи, – Сэм выдохнул, подаваясь вперёд и гремя цепями. Ещё один медленный выдох, чтобы не показать сочувствие, которое начало поедать его грудную клетку изнутри. Его отец сошёл с ума. В очередной раз мазнул взглядом по телу сына и снова напрягся, стискивая челюсти, выискивая кого-то невидимого.

– Отец, – сказал тихо, на этот раз не стремясь задеть. Искренне. Оно само сорвалось с губ. Это беспокойство и понимание того, что нет никакого триумфа видеть таковым Николаса Мокану. Того, кто причинил столько зла ему и его семье. Того, кто всего несколько часов назад едва не отправил на смертную казнь его мать. Того, по чьему позволению друзья Сэма были растерзаны беспощадными псами Нейтралитета.

Нет никакого грёбаного триумфа. Только желание вцепиться в его шею и прижать к себе, ощущая, как успокаивается сбившееся дыхание, рвущееся из груди под чёрным пальто.

Сэм стиснул зубы…Можно казаться себе каким угодно крутым ублюдком, но только в такие минуты понимаешь, что ни хрена ты не сможешь убить источник всех твоих бед…если в твоих жилах течёт кровь этого источника, а сам ты носишь его фамилию.

Но прошло несколько секунд, и взгляд Ника сконцентрировался, стал осознанным. Мужчина остановился, распрямляя плечи, словно сбросив какой-то груз. Медленно повернул голову в сторону сына…и того затопило новой волной ненависти.

– Мне нужно местонахождение моих детей и Зорича. Прямо сейчас. В соседней камере без сознания лежит сын Кристины. И если ты не хочешь, чтобы я обил его кожей стену за твоей стеной, ты расскажешь мне добровольно всё, что тебе известно.

Сукин сын! Почему Сэм забыл, что нельзя жалеть Николаса Мокану?! Почему забыл, что этого подонка можно либо беззаветно любить, либо люто ненавидеть?