Оглавление
В. В. Бибихин. Слово и событие. Писатель и литература (сборник)
Слово и событие[1]
Язык философов
Толкование сновидений
Понимание божественного слова
1
2
Авторитет языка
Не найду слова
В поисках сути слова
Слово и событие
Философия поступка
Ирония
Чудо
Из жизни русского слова
Что сильнее
Поэтическая грамматика
Детский лепет
Общение без индивида
Понять другого
Собрал и записал
Джордж Стайнер. После Вавилона: аспекты языка и перевода
Опыт сравнения разных переводов одного текста
Подстановочный перевод
К проблеме определения сущности перевода
К переводу классических текстов
К переводу «Метафизики» Аристотеля
Всемирная философия по-русски
Марр
Жак Деррида
Вардан Айрапетян. Герменевтические подступы к русскому слову[132]
Послесловие
Приложение
Заимствование
«Что такое язык…?»
Время читать Розанова[142]
«Младенчество»[145]
Герменевтика[149]
Писатель и литература[174]
Исландская сага
Керкегор и Гоголь
К «Третьей серии заметок о Достоевском» Григория Померанца (I. Неуловимый образ. II. Строение глубин)
Надсон
Курцио Малапарте. Больной июнь (рассказ)
Курцио Малапарте. Первая любовь (рассказ)
Поэт театральных возможностей[184]
Бегство Грэма Грина
Искусство и обновление мира[209]
Куда девается история?
Помогите человеку умереть
Платон ничего не объяснил
Праздник без причины
С кем отождествить ни на кого не похожего одиночку
Кошка умеет быть кошкой
Мир не переменишь, но его можно создать
Не бойтесь испытания искусством
Эжен Ионеско. Почему я пишу[213]
Эжен Ионеско. Дневник кусочками[214]
Нобелевская лекция Генриха Бёлля[216]
Роман Г. Бакланова «Июль 1941 года»
Писатель и литература[217] (о романе Владимира Маканина «Герой нашего времени»)
Лекция (рассказ)
Отрывок из книги
Если подумать о том, какому даже не долгу, а жесткому категорическому императиву подчиняли свою жизнь, свою политику и своё слово ранние философы, то заявление Диогена Лаэрция, что Сократ первым ввел этику, придется понимать только в том смысле, что и для этого историка философии всего труднее было заметить то, что прямо лежало перед глазами; и когда оно было замечено, то показалось новым. На фоне своих предшественников Сократ не ввел в философию этику, он наоборот дал многим повод бояться за нее потому, что поставил ее на обсуждение. Платон в VII письме изложил такие правила философской жизни, речи и мысли, которые по строгости самообязывания, по посвященности жизни одному делу можно сравнить с уставом рыцарского ордена; и Платон следовал здесь не столько своему учителю Сократу, сколько через голову Сократа Пифагору.
Философию, особенно еще такую, которая занята первыми вопросами, мы скорее всего склонны считать ничему не обязанным размышлением. Философ созерцатель, его не гонит никакая нужда. Но это видимость, даже если сами философы помогли ее создать. Европейская философия начинается под знаком крайней настоятельности: должно, надо, необходимо – думать, знать, говорить. В таком надо больше строгости чем в долге ремесленника, солдата или в императиве марафонского бегуна, потому что философское надо берет себе без остатка всю жизнь. Надо следовать всеобщему, требует Гераклит Эфесский. На другом конце греческого мира в Италии его идейный противник велит себе и другим: надо говорить и думать что сущее пребывает. Философии, в которых меньше было слышно этого надо, как кинизм и эпикурейство, не остались на главной дороге мысли. От аристотелевского άΛηθεύειν, держаться правды и говорить правду, до Redlichkeit Канта, Ницше, Ясперса долг служения почти нечеловеческой собранности, строгости и неотступному разбирательству придает непрерывность всей европейской истории.
.....
А что если не только слово Писания, но по существу каждое из слов, которые мы так легко «употребляем», весь язык просвечен Словом с большой буквы, Логосом, о котором было сказано что он был в начале? Настойчиво, даже сердито доказывает, что Логос, божественное Слово совершенно другое по своему существу чем простое человеческое слово и что мы имеем тут просто омонимию, применение одинакового звучания для совершенно разных целей, священник о. Георгий Эдельштейн, по образованию филолог. Против его мнения такой довод: как бы мы не устали говорить и говорить, если бы за нашими словами, пусть уже жутко обесцененными как теперешние нарисованные деньги, не стояло бы всё-таки золотое обеспечение божественного Логоса? Чем иначе было бы живо слово, ведь не прагматической же функцией делового общения оно живо тысячи лет? Можно умереть от тоски, представляя как три тысячи лет назад, тридцать тысяч и триста тысяч лет назад и после нас тысячи лет по воздуху между людьми летают временные фонетические поделки ради удовлетворения полезных целей коммуникации. И другой довод: если мы первым делом, естественным образом прислушиваемся к каждому слову и склонны верить ему, – а мы именно так и поступаем, и ложь не имела бы никаких шансов, если бы не верили именно слову, если бы в словах видели только упаковки, каждый раз проверяя, что лежит внутри пакета, – то значит слово не бирка, не этикетка, а само по себе слово весит, если даже в нем звучит ложь?
С кем мы должны быть, с православным священником о. Эдельштейном или с католическим кардиналом Николаем Кузанским, у которого всякое человеческое слово это отсвет, отблеск божественного и только тем держится? В отличие от публицистики или идеологии, где все сами спешат и других принуждают занять позицию, определиться, решить, мы в университете должны знать что-то получше. Грустно, если в средней школе мы привыкли к другому, к формированию убеждений; значит она была не школой, а школением. Пусть школой станет тогда университет. Школа должна учить школе, прежде всего школе мысли. Она требует чтобы столкнувшись с противоположными мнениями мы не схватывались нервически за одно или другое из них, а начали думать.
.....
