Читать книгу Повесть о последних зеркалах. Летопись земли Каролийской. Книга 2 - Вадим Белозеров - Страница 1

«Ты сражаешь за справедливость?! Смех!.. Ведь у твоего врага своя справедливость! Так кто же из вас на стороне добра? Истина в том, что нет в мире ни добра, ни зла. Мерила истинного воина есть лишь честь и верность. И упаси тебя Хаос от выбора между ними.»

***

– Привет, Тишка!

Старик приветливо помахал рукой в ответ. Уж сколько зим он пережил, сколько детей он вырастил, сколько похоронил, а все Тишкой и оставался. Как привязалось в детстве, так и до сих пор:

– Здравствуй, Тишка!

Его грудь вдохнула в себя погожее утро, и с новыми силами принялся старик толкать свою тележку. Одно лишь печалило Тишку: уж шибко яблок на падалицу пришлось. Он сложил их на дно, прикрыв сверху наливными и свежими плодами, которые его дряхлое тело еще могло сорвать с дерева.

Яблонька в этом году потрудилась на славу. Сочные и сладкие плоды дала. Такие и продавать – грех. Ими бы делиться на радость соседям, знакомым и приветливым людям. Тишка бы и делился, как и годом ранее и за год до того… Но вот сыновья войнами пошли, да трое там и остались, а старший – лучшую жизнь нашел. Инструменты с тех пор поизносились, а новые изготовить – сил уж нет совсем. Один выход: купить. А монеты где взять?

– Доброго утречка, Марынюшка! – Тишка подошел к опрятного вида бабе в плотном, тучном и здоровом теле. Ее коса, с руку толщиной, спускалась через плечо до пояса и даже старческий глаз Тишки невольно цеплялся за пышную ее грудь. «Эх, мои былые годы…»

– Доброго и тебе, милый друг. – Ласково улыбнулась Марыня.

– По чем яблочки продаешь? – Тишка взглянул на предложенный женщиной товар.

– Десять яблок за монету.

– Уж не дешевишь ли?

– Ну, как же? Урожай ведь…

– Ну да, ну да… – Тишка понурил взгляд. Эдак может статься, что и не хватит ему выручки.

– Да ты вставай рядом, милый друг. Вместе и веселее будет.

– Спасибо, Марынюшка, но я до площади почапаю. Там, глядь, и подороже продам.

– Ох, бросил бы ты эту идею… Внучек там твой – лиходей проклятый – всю площадь кошмарит, житья честным не дает, да губит… губит людей. – Женщина прикрыла рот рукой и горечью наполнился ее взгляд.

– Не волнуйся, Марынюшка. Уж со внучком-то я совладаю. А повезет – так и вразумлю подонка! – Старик успокаивающе улыбнулся и показательно потряс дрыном над головой. Он навалился на свою тележку и та, заскрипев от возмущения, все же подалась вперед.

– Ох… не ходил бы. – Проводил старика взволнованный женский взгляд.

Тишка остановился в тени моста. Сверху шумели редкие телеги, слева – речушка делилась прохладой. Трава была мягкой, а Тишка уставшим, да так и задремал.

Отобедал скромно: хлебом и простоквашей, но не удержался и на одно яблоко в телеге стало меньше – чтобы толкалась легче.

Просторная площадь встретила старика шумом толпы – как толпу представлял себе Тишка – гуляло здесь от силы дюжина человек. Были и торговцы. Спокойные и не битые – стояли за лавками и совсем не боялись, что лиходеи по их душу явятся. Успокоился и Тишка. Он откинул покрывало со своей тележки и встал не на проходе. Вдохнув яблочный аромат, он лишний раз опечалился тем, что такую радость продавать придется.

– По чем яблоки, дед? – Самый очевидный вопрос застал Тишку врасплох. И, пока он мысленно подбирал цену, легкий стыд вновь затесался в его душу.

– Да ты угостись, любезнейший, угостись. – Радостно выдохнул старик. – Опробуй яблочки. А как надумаешь – так и восемь за монету.

Мужик цапнул самое крупное яблоко и жадно впился в него зубами. От сочного хруста, Тишка голодно сглотнул.

– Вкусные яблоки, дед. Вкусные. Разрешает тебе Зыка здесь торговать. Его доля – три монеты с твоей телеги. К вечеру ждет.

Тишка нервно сглотнул.

– За какие это заслуги, позвольте спросить, Зыка с меня плату требует?

– А тебя это волновать не должно! Я – говорю. Ты – делаешь. Как ты на площадь въехал, так на все условия и согласился. Купил – можно сказать – себе место прохожее.

– Но…

– Без «но». Со мной и спорить нет смысла. Я просто дежурный здесь. Вечером с Зыкой поспоришь. – Мужик весело рассмеялся и ушел. Усевшись на укрытые в тени ящики, он хозяйским взглядом окинул площадь и вновь впился зубами в сочное яблоко.

Тишка заметно нахмурился.

«Ну, да до вечера еще дожить надо. А там – глянь, и улизнуть получится»

Старик разгладил свою жиденькую белую бородку и натянул приветливую улыбку перед покупателем.

Яблоки у Тишки выдались и правда вкусные. От того и разлетелись они в считанные часы.

«И что же мне теперь до вечера ждать, чтобы три монеты невесть за что отдать? Вот уж дудки…»

Бросив осторожный взгляд на дежурного, которому не было, кажется, совсем уж дел полезных, Тишка потолкал свою пустую телегу к выходу. Уже на самом краю площади он вновь оглянулся, но дежурный так и дремал на своих ящиках. Радостно выдохнув, Тишка…

– Добрый день, отец. Далеко собрался? – Детина с каменной мордой преградил ему путь. От его могучего вида, голоса и взгляда у старика подкосились ноги.

Зыка появился быстро. Не только три монеты, но честь и имя его какой-то старик на кон поставил. Шутка ли? Сбежать, с самим Зыкой не расплатившись?!

Зыка был молод и ловок. В меру строг, чтобы поддерживать уважение в глазах сподвижников и в меру рассудителен, чтобы быть наголову умнее их. Суровым взглядом Зыка окинул двух побратимов, что обступили напуганного до беспамятства старика. Словно загнанный в угол щенок, он жался, опасливо поглядывая на палку в руках одного из мордоворотов – ясно было, что с этой палкой он уже успел познакомиться.

– И что тут? – Зыка встал, горделиво уперев руки в пояс.

Пара расступилась, представляя его суровому взору жалкий вид Тишки.

– Плати, дед, три монеты и проваливай.

– Как же это три? – Переспросил Зыку один из лиходеев. – А штраф за побег?

– Бит? – Главарь указал на палку в руках своего товарища.

– Бит. – Угрюмо и без капли сожаления кивнул тот.

– Ну вот ему и штраф. – Зыка перевел взгляд на невесть почему повеселевшего старика. – А ты, старик, давай сюда три…

– Шишка! – Тишка прям-таки расплылся в улыбке, узнав родного внучка. И что за имя дикое – Зыка? – Привет, Шишка!

Мордовороты переглянулись, сдерживая рвущийся наружу смех, а Тишка вспомнил как лет, эдак, дюжину и три назад внучек его радостно гулял по солнечному лесу. Как светлое лицо его расплывалось в улыбке, когда выковыривал он очередную притоптанную шишку из земли. Зубы его тогда только начинали меняться, от чего звук «ш» давался со свистом и как это уморительно звучало… Вспомнил это Тишка и улыбнулся сквозь слезы ушедшим годам.

– Что же ты, Шишка, глядишь на меня так хищно? Что же ты, Шишка, деда родного не узнал? Что же ты, Шишечка… – Приговаривал дед, то радуясь встрече, то разочаровываясь в ней.

Наконец, первый бугай сдался и разразился не смехом, но хохотом. Да таким, что изогнулся в спине и гогот его разлетелся на всю округу. Подхватил и второй.

– Не ну… ты слы… слышал? – Пытался связать слова один.

– Шишка! А-ХА-ХА-ХА-ХА-А!!!

– Шишечка! МУ-А-ХА-ХА-А-ХА!!!

– ШИШЕЧКА! – Повторил первый, упав на колени и хлопая рукой по земле.

Смотрел Зыка, как побратимы его задыхались смехом. Как хватались за животы, пытались вдохнуть, да не могли. Как текли слезы из их глаз… Смотрел и наливался злостью. Увидел Тишка эту злость в глазах внучка и побледнел.

Больно было Тишке. От того, что его любимый внук бандитом стал. От того, что вразумить его не смог. И от ударов его больно было. Зыка бил не разбираясь. И чем громче смеялись над его детским именем побратимы, тем сильнее Зыка прикладывался к несчастному старику.

***

– От дурак ты темный! Уж третья эпоха на дворе!

– Ишь ты? И давно?

– Да двадцать лет как…

– Двадцать… это…

– Дюжина и восемь.

– Ну так бы и сказал! А то ишь – умничать удумал… Ну и что… И что там?

– А там… темнота ты… Третья эпоха. Это ж как Вечный Император погиб, так и вот.

– Даладна! Император погиб?!

– Ой темнота-а… Уж дюжину и восемь лет как – говорю тебе! Его демон убил!

– Демон? Ну ты и брехун!

– Демон! А этого демона убила дочь императора! Ее высочество Тиалин Светоносная. С тех пор уже – Ее величество! Дай, Судьба, ей вечной жизни…

– Ну, может, что-то такое я и слышал…

– Да точно слышал. Тогда еще вся Каролия обсуждала ее дочь от прежнего императора – ее отца. То есть ее отец был так же отцом и ее дочери. И дедом. А ей – и мужем и отцом! Понял? Дурак темный.

– Ничо я от тебя не понял. Ее величество – дай, Судьба, ей вечной жизни – что же, от папки своего родила?

– УЖ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ КАК!

– Ой, фу…

– Сам ты – фу. Это – ИМПЕРИЯ! Что ты, чумазый понимаешь в делах Великих?

– Нет. Ну дочь же, она… как же это…?

– А сосед твой? Козу твою облюбовал. Раз в неделю в сарай к тебе бегает! Так ты за бутылку и пущаешь! Не «фу» ли?

– Ну то ли – коза. А то ли – дочь…

– Да ну тебя, темнота. Смотри, вон лучше, Зыка очередного несчастного поймал.

– Да больно смотреть. Не хочу. Смотри, вон лучше, девка распутная идет.

– И что ж она распутная? Осанка благородная, взгляд волевой. Еще и в охране вояки бравого.

– А то и распутная, что кос нет и волосы под ветром гуляют.

– О-ой, темнота. Дык, в империи все дамы так ходят. Это ж, как там ее… МОДА!

– Ой, фу…

– От ты заладил, «фу», да «фу», надоел… Ты в лаптях своих по нашей столице пройдись хотя бы – вот и услышишь «фу».

– Да это ты мне уже надоел. Говорю тебе: либо распутная эта девка, либо ведьма! А что до империи твоей – мне дела нет! Хоть бы и на внучках они там женились, хоть бы и двенадцатая эпоха уже пошла! Нам урожай собирать пора, а ты все разговоры свои бесполезные разговариваешь!

***

Тишка уже и не пытался отбиваться. Он просто лежал, закрыв руками лицо, измазанное кровью, грязью и слезами. Зыка не унимался. Даже когда ребра Тишки стали заметно более мягкими и податливыми, Зыка продолжал бить и пинать. На его глазах тоже проступили слезы. Но не от жалости. Сколько лет он потратил на свою славу, на свое имя… А теперь… Он бросил взгляд на отходящих от захлебистого смеха товарищей.

– Так, это ж, что же… У нас получается голова – ШИШЕЧКА!

И новая волна смеха скрутила бугаев. И с новой силой Зыка принялся вымещать злобу на обмякшем старике.

– Посмотри на них… Разве это не мило? – Девушка тепло улыбнулась, глядя на заливающихся смехом мужиков. – Они тоже улыбаются, когда им весело, плачут, когда горько. Они… Они совсем, как мы.

– Они люди, Дайна. – Сухо ответил ее спутник. – Это естественно.

Девушка с легким удивлением взглянула на него.

– Ну, если ты готов назвать гусеницу бабочкой, то… ладно… – Она снова, но с ноткой призрения взглянула на жизнь селян. – Но правда в том, что человек не рождается полноценным.

Взгляд мужчины стал разочарованным. Он знал, что скажет Дайна в следующую секунду.

– Правда в том, что без Ее Дара, человек – просто мясо. Просто корм…

– Так, значит, корм и я?

– Нет! Конечно нет, любимый! – Дайна бросилась к нему на грудь и прижалась к ней. – Ты встал на путь. На верный путь. Скоро и ты познаешь Дар. Скоро, любимый.

Селяне обходили целующуюся пару и осуждающе перешептывались:

– Где это видано, чтоб средь бела дня, да и у всех на виду?!

– А у девицы – где это видано? – косы распущены!

– Ну ведьма – ей, ей!

Наконец, девушка отстранилась от мужчины и застенчиво прикрыла губы.

– Пора начинать. – Озадачливо прошептала она. – Береги себя, Ульф.

Глаза Дайны мигом начали наливаться кровью. Через секунду, она уже обратилась облаком черного дыма и устремилась к центру деревни. По небу, вслед за ней, промелькнул еще с десяток таких же теней. Ульф проводил ее тяжелым взглядом, глубоко вздохнул и вынул меч.

Это была обычная деревня. Ничем не примечательная. Люди здесь так же боялись смерти, как и в любой другой. Они кричали, как и кричали бы всякие, неспособные защитить семью. Дома и сараи занимались огнем так же, как и в любой другой деревне. Это была обычная деревня… Ей просто не повезло.

Ульф вздохнул. Он вышел из дома полного трупов – здесь уже успели побывать послушники. Забросив факел на крышу, он долгие секунды смотрел, как факел пожирает кров. От скольких ненастий он уберег своих жильцов? Сколько слышал детских плачей? Сколько тайн сохранили его стены за многие годы? Это был чей-то дом. Дом… Под рукой Ульфа, умирающий вслед за своей семьей.

Отец держал на руках окровавленное тело ребенка. Дочь на коленях слезно молила его послушаться. Она вцепилась кровавыми руками в рубаху мужчины, не желая вступать в новую жизнь без него. Ее красные глаза с верой и надеждой ждали согласия отца.

Ульф застыл в нерешительности. Отовсюду доносился шум резни, в воздухе пахло гарью. Мужчина смотрел то на мертвого сына, то но рыдающую красноглазую дочь. Кажется, он вот-вот согласится на ее уговоры и кивнет и тогда Ульф понял, что медлить нельзя. Подавив всю горечь, он вонзил меч в сердце.

Глаза мужчины широко открылись, немой крик застыл на его лице, и он обмяк. Следующим движением, Ульф срубил его голову. Послушница взревела, пытаясь поймать тело отца.

– Требование послушания… противоречит учению. – Проглотив ком в горле, ответил Ульф на истеричные возгласы красноглазой.

Девушка вскочила, впиваясь кровавым взглядом в глаза мужчины. Его жалкая кольчуга не спасет его, его мягкое тело не выдержит ее гнева, но Ульф принял ее яростный взгляд и не дрогнул. Девушка обратилась дымом и стремительно удалилась. Ульф еще долго стоял над телами поверженных.

Наконец, все крики в деревне стихли. Солнечный свет терялся за горизонтом, уступая место свету пожарищ. Ульф взглянул в закоулок, где час назад несчастный старик терпел удары молодежи. Они остались там. Все четыре тела.

Деревянные дома с хрустом и грохотом складывались, обглоданные пламенем. Ветер подхватывал их пепел и танцевал с ним. Ульф нагнулся и зачерпнул этого серого порошка.