Читать книгу Вероника желает воскреснуть - Вадим Норд - Страница 1

Выбирать вообще трудно, а выбирать последний раз в жизни, наверное, труднее всего. Особенно если приходится делать выбор между веревкой и двумя упаковками таблеток снотворного.

Веревка, конечно, проще. Спрыгнула со стула – и все, дело сделано. Просто, но неэстетично. Будешь висеть с посиневшим лицом, вывалившимся изо рта языком и мокрыми трусами. Вероника где-то читала, что сколько раз перед Этим в туалет ни ходи, все равно непроизвольно, да случится.

Ей-то, конечно, уже будет все равно, но не совсем. Вероника всегда думала о том, какое впечатление она производит на окружающих. Даже в самые интимные моменты. Даже наедине с собой. И еще она всегда думала о том, что о ней скажут или напишут. Даже сейчас думала, несмотря на то что о ней уже года два ничего не писали.

Но ведь потом-то напишут! Непременно напишут! Статьи, воспоминания, биографическую книгу. И будет в той книге последняя фотография великой актрисы – с вывалившимся языком. Лицо-то ладно, его синевой уже не испортишь, но последней фотографии с вывалившимся языком совсем не хотелось…

За стеной зарокотала низкими басами дурацкая музыка.

– Был вечер музыки и ласки, – сказала Вероника. – Все в дачном садике цвело…

Марина, кстати, тоже повесилась (решимости уже было столько, что слово «тоже» не испугало нисколько). Но тогда времена были другие – страшные и в то же время деликатные. Не принято было публиковать все, что только в голову взбредет или под руку подвернется. И это правильно. Вот в прошлом году Ира Грунько разбилась в аварии, так все газеты на первых полосах напечатали ее фотографию с кровавым месивом вместо лица. Смотреть было страшно. Вероника даже всплакнула, забыв былые раздоры. Разве можно так неуважительно…

С эстетической точки зрения таблетки, конечно, выигрывали – никакого вывалившегося языка, спокойное, умиротворенное лицо Великой Актрисы, заснувшей вечным сном, но… Но вот длительность процесса Веронику совершенно не устраивала, она вообще была не из терпеливых. Положить в рот две штуки (больше за раз проглотить все равно не получится), запить водой, положить еще две, снова запить… И так пока не съешь всю сотню. Ужас! Глотать таблетки и думать о том, что это нудное занятие – последнее, что ты делаешь в жизни. Думать и глотать. Ужас-ужас-ужас! А меньше сотни никак нельзя – может не сработать. Нет, не получится у нее, духу не хватит. Одно дело – спрыгнуть вниз с петлей на шее (раз – и все!), и совсем другое – битый час таблетки поедать.

Ах, если бы под рукой был пистолет! Застрелиться – это быстро, просто, удобно, стильно и довольно эстетично, если стрелять в висок, а не в рот. Вероника столько раз стрелялась понарошку – на сцене и на съемочных площадках… Томный прощальный вздох, неуловимое движение бровью, дуло к виску, неслышное «прощайте все» или «прощаю всех» и… У режиссера Миндасова, любящего выворачивать-переиначивать классику, Вероника-Бланш в «Луне и гроше» стрелялась так, что зал сначала умолкал на две-три минуты, а потом взрывался та-а-акими аплодисментами. Аплодировали, а из глаз слезы. Как человек Миндасов полное ничтожество – подлец с замашками тирана, но дело свое знает и фишку рубит. Выстрел в висок гораздо более сценичен, чем отравление кислотой или каким-нибудь другим ядом. Совсем другой эффект.

Одна беда – пистолета у Вероники не было, и как его можно раздобыть, она не представляла. Купить? Где? У кого? И на что, в конце концов? Настоящий пистолет должен стоить дорого, тем более если покупать его в обход закона, а с деньгами у Вероники было туго.

Можно было спрыгнуть вниз с какой-нибудь высоты, но это комильфо, показуха. Приличные люди умирают у себя дома, в родных, можно сказать, стенах. К тому же не факт, что повезет упасть с высоты красиво, так, чтобы лежать на асфальте надломленным цветком. Надломленный цветок – надломленная жизнь. Красивая, хоть и немного примитивная аллегория. Увы, упасть можно по-разному, вполне может получиться из Вероники кровавая лепешка, а не надломленный цветок. Фу!

Как все просто в кино и как все сложно в жизни! А ведь когда-то казалось наоборот. Были времена…

Трубка радиотелефона, валявшаяся рядом на диване, запищала и замигала желтым. Музыка за стеной тотчас же стихла – совпадение. Вероника сначала не хотела отвечать на звонок, потом представила себе заголовок: «Последний разговор с Великой Актрисой», нет, лучше так: «Прощальные слова Великой Актрисы» и взяла трубку.

– Да? – выдохнула она, стараясь вложить в голос как можно больше отстраненного равнодушия, приличествующего тем, кто одной ногой и всеми своими мыслями уже ТАМ.

– Здравствуйте! – зарокотал приятый мужской баритон. – Скажите, пожалуйста, это квартира госпожи Алецкой?

– Да, – столь же отстраненно подтвердила Вероника.

Ответным «здравствуйте» она пренебрегла намеренно. Неуместное слово, совершенно не подходит к трагическому моменту.

– Могу я поговорить с Вероникой Николаевной?

Голос из прошлого. Не в том смысле, что Вероника узнала своего собеседника, а в том, что такие приятные и вежливые голоса звонили ей раньше, до того… Сразу чувствовалось, что собеседник не из нынешнего круга знакомых.

– Я вас слушаю.

Журналист? Не похоже. Журналисты нахрапистые и говорят быстро-быстро, торопятся. А этот говорит медленно, с расстановкой, и никакого нахрапа. Но в то же время никакого заискивания. Ровное нейтральное дружелюбие.

– Вероника Николаевна, меня зовут Михаил Петрович, – представился собеседник. – Я помощник Виталия Виленовича Соймонова и звоню вам по его поручению…

Кто такой Виталий Виленович Соймонов, Вероника сразу не сообразила. Сначала почему-то решила, что это адвокат, представляющий интересы соседей снизу. Не далее как три дня назад Вероника снова их залила, и соседи грозились судиться. У адвокатов же есть помощники, без них никуда. А потом словно молния сверкнула в голове – Соймонов! Неужели тот самый Соймонов? Владелец заводов, газет, пароходов и чего-то такого монструозного металлургического с длинным царапающим слух названием? Вот это да! Вот так номер! Зачем этому магнату вдруг понадобилась Вероника? Кроме нее, больше некому корпоратив провести?

Или это чей-то розыгрыш? На розыгрыши актерская братия традиционно сильна. Как на добрые, так и на жестокие. И первое место среди розыгрышей занимает звонок от какой-нибудь влиятельной особы. Году в девяносто пятом весельчак Ваня Габин позвонил домой Глебу Тютюнникову и, мастерски копируя голос и манеру речи тогдашнего президента, славящегося своими неожиданными кадровыми решениями, поздравил его с назначением на пост министра культуры. Сказал, что минуту назад подписал указ, который завтра будет опубликован, и решил первым сообщить «легенде отечественной сцены и светочу российской культуры» эту новость. Габин был убедителен до невозможности. Тютюнников клюнул, повелся, поверил, а на следующий день угодил в реанимацию с крупноочаговым инфарктом. Не выдержала тонкая натура горькой правды. Хорошо еще, что жив остался. Подобных случаев можно вспомнить сколько угодно, было бы желание.

«Кто это может быть?» – начала лихорадочно прикидывать Вероника. Любопытство не оставляло ее даже на пороге смерти, да и в дурацкое положение, стоя на этом самом пороге, попадать совсем не хотелось.

– Виталий Виленович давний поклонник вашего таланта, Вероника Николаевна, – продолжал помощник. – «Таежный кордон» можно назвать его настольным фильмом…

«Таежный кордон»! Ах, как давно это было! Так давно, что кажется, будто и не с ней вовсе… Вероника еще поначалу не хотела сниматься в «Кордоне», потому что ей не нравилась сама идея фильма – переплетение роковых страстей в глухой-преглухой глубинке. Кто это будет смотреть? Кого можно заинтересовать военно-провинциальным адюльтером после блистательного «Анкора»?

Спасибо режиссеру Кудлянскому – настоял, убедил, можно сказать, за руку затащил Веронику в свою картину. Уже на первой неделе съемок Веронике стало ясно, что это будет нечто. Шедевр! Бомба! Точнее – блокбастер! У нее был нюх на удачу. Безошибочная, можно сказать, интуиция. Снимали какую-то третьестепенную сцену (Кудлянский, подобно многим режиссерам, не любит начинать со сложного и главного, дает возможность людям «вжиться» в картину), и, когда прозвучало «стоп», Веронику осенило.

Предчувствие сбылось. Положа руку на сердце (как же оно сейчас колотилось!), можно было назвать роль Ксюши в «Кордоне» лучшей ролью Вероники. Неделю назад еще надо было говорить «лучшей из сыгранных», а сегодня можно сказать просто «лучшей». Ясно же, что больше никаких ролей Вероника Алецкая не сыграет. Это давно было ясно всем и наконец-то дошло до самой Вероники.

Черта подведена. Осталось только поставить точку.

Предавшись воспоминаниям, Вероника перестала слушать собеседника, но слова «Виталий Виленович хотел бы встретиться с вами» вернули ее из прошлого в настоящее.

– Встретиться? – переспросила она, окончательно убеждаясь, что это все же розыгрыш.

Ну, зачем, скажите на милость, миллиардеру с ней встречаться? Цыпочек-лялечек ему не хватает или в рекламном ролике больше не с кем сняться? Ага! Только, как говорится, свистни… С чего бы это?

– Да, встретиться, – тем же своим ровным тоном подтвердил собеседник. – Где и когда вам, Вероника Николаевна, было бы удобно?

Вот теперь-то Вероника окончательно убедилась, что ее разыгрывают. Не поняла только кто, потому что голос в трубке был совершенно незнакомым. Кто-то так виртуозно меняет свой голос, подобно покойному Габину, или подговорил приятеля? А впрочем, какая разница.

– Мне удобно сегодня! – тоном, не допускающим возражения, сказала Вероника, желая как можно скорее поставить точку в этой затее. – Через час. У меня дома.

Прозвучало это как «Отвяжись, идиот». Можно было ожидать, что «помощник Соймонова» стушуется, впадет в замешательство, но он как ни в чем не бывало спросил:

– А можно через три часа, Вероника Николаевна? Раньше Виталий Виленович не успеет.

– Хорошо, – согласилась Вероника, – пусть приезжает через три. Адрес сказать?

– Спасибо, Вероника Николаевна, ваш адрес я знаю, – ответил собеседник и отключился.

Вероника раздраженно отшвырнула от себя трубку. Напрасно ответила на дурацкий звонок, только время зря потеряла. Не так уж много у нее осталось времени, чтобы тратить его понапрасну на всяких шутников. Хватит! Баста, как говорят итальянцы! Больше никаких контактов! Все кончено! Вероника Алецкая уходит! И может, кто-то когда-то напишет о ней столь же трогательно и проникновенно, как написал об Ахматовой Евтушенко. «Не верилось, когда она жила, не верилось, когда ее не стало. Она ушла, как будто бы напев уходит в глубь темнеющего сада…» Какие слова! Какие замечательные слова! «Как будто бы напев уходит в глубь темнеющего сада…» Как это верно! Что есть человеческая жизнь, как не напев, песня, пронзительный крик истерзанной души? И не в тьму уходит, не в небытие, а «в глубь темнеющего сада». Красиво, утонченно…

Будучи не в силах больше сдерживать эмоции, Вероника разрыдалась от жалости к себе и прорыдала добрых полчаса. Кое-как успокоившись, закусила губу и отправилась в ванную, приводить себя в порядок. Из ванной прошла в спальню, села перед резным трельяжем (ручная работа, стилизация под XIX век) и по новой начала накладывать макияж. При нынешней «морде лица» макияж особой красоты Веронике добавить не мог, но все же, все же… Здесь сгладить, там подчеркнуть, обычное дело.

Глядя на себя в зеркалах (анфас – жуть и мрак, а вполоборота и если голову слегка наклонить, то еще терпимо), Вероника определилась окончательно. В пользу таблеток. Долго, нудно, зато – элегантно. Только надо правильно срежиссировать это действие, завершающий аккорд.

Таблетки выдавить из блистеров заранее – так будет удобнее. И не в тарелку, а в изящную хрустальную вазочку из числа уцелевших. В последнее время у Вероники сильно дрожали руки, из-за чего она перебила много разной посуды. И запивать не водой, а вином. Красным. Красный – цвет крови, цвет страсти, цвет смерти. И не просто так сидеть в кресле и запивать, а читать стихи. «Дохлую томную лирику», как выразился Есенин. Вероника любила и чувствовала поэзию. И черное вечернее платье лучше сменить на серебристое с оборками. Умирать в черном слишком пошло, тем более что еще не вечер. Далеко не вечер.

Вероника накрыла журнальный столик тяжелой белой скатертью. Скорее даже не накрыла, а задрапировала. Складки до полу превратили столик в подобие некоего алтаря смерти, придав ему монументальной величественности. Заодно скатерть скрыла царапины. Веронике никогда не было свойственно бережное отношение к вещам, а в последний год и подавно.

Дрожащими нервными пальцами Вероника начала выдавливать в вазу таблетки. Несколько таблеток, упав на пол, разбежались по комнате, но Вероника не стала их искать. И без того хватит, незачем мелочиться. Вазу она поставила в центр, положила рядом томик поэтов Серебряного века, поставила перед ним бокал для вина и только тогда спохватилась, что вина-то у нее нет. С известных пор спиртное у Вероники не задерживалось, выпивалось сразу же, благо повод – плохое настроение – наличествовал постоянно.

Досадно, но ничего не поделаешь – пришлось Веронике отправляться за вином в супермаркет, находившийся в соседнем доме. Магазинная суета совершенно не отразилась на торжественности момента. Вероника не раздумывая взяла с полки две бутылки самого дорогого вина (шестьсот восемьдесят семь рублей сорок копеек за бутылку) и терпеливо отстояла очередь в единственную работавшую кассу, думая о том, какая же, в сущности, гнусная штука жизнь. Недаром кто-то из древних римлян утверждал, что высшее счастье заключается в том, чтобы вообще не родиться.

Ничего, скоро все закончится. Немного осталось. Совсем чуть-чуть.

На душе было печально и… спокойно. Решение принято, выстрадано, нет смысла колебаться и медлить. Сейчас Вероника придет домой, сменит кроссовки на элегантные, но крайне неустойчивые шпильки, откупорит бутылки, сядет в кресло и начнет играть последнюю в своей жизни роль. Степень погруженности в себя и отстраненности от мира была настолько высокой, что Вероника надела к платью кроссовки, чего в обычном состоянии никогда себе бы не позволила. Даже будучи сильно нетрезвой. Кроссовки – к спортивному костюму и к джинсам, к платью – туфли, и желательно сочетающиеся по цвету и стилю. Поход в магазин был не действием, не спектаклем, а всего лишь подготовкой. Можно не обращать внимания на мелочи.

Вероника не обращала внимания на мелочи настолько, что проигнорировала предложенный кассиршей пластиковый пакет и ушла из магазина, держа в каждой руке по бутылке. «Полное вульгаритэ», как сказала бы мама. Интересно, а мама ее ТАМ встретит? А если встретит, то что скажет? Мама у Вероники была строгой, с вечной складкой на переносице…

Много позже Вероника будет вспоминать свое возвращение домой в узком кругу так:

– Представьте себе, как захожу я во двор, вся такая целеустремленная и решительная, бутылки держу крепко, аж пальцы судорогой сводит, а во дворе машин – не протолкнуться, и у подъезда моего стоит целая делегация! И все так понимающе на бутылки смотрят. Приспичило среди бела дня винца попить, что тут такого особенного?