Читать книгу Из архивов тайного суда - Вадим Вольфович Сухачевский - Страница 1

Вадим СУХАЧЕВСКИЙ

ИЗ АРХИВОВ ТАЙНОГО СУДА

Две повести

ПРЕВЫШЕ ВСЕГО!

или

Погоня за Черным Аспидом

(Из архивов Тайного Суда)

Железнодорожный детектив

на рельсах первой русской революции

ПРЕДИСЛОВИЕ ЮРИЯ ВАСИЛЬЦЕВА,

ПРЕДСЕДАТЕЛЯ ТАЙНОГО СУДА¹

Эти записки неведомого мне палача Тайного Суда Георгия Петровича Конышева, судя по всему, сильного человека, отважного воина, хотя и – увы – не слишком удачливого сыщика, я обнаружил спрятанными за печкой в доме, где жил мой отец и где прошло мое детство. Сии бумаги, судя по описываемым в них событиям (печальным, порой кровавым, а иногда и забавным) относились к времени, когда ваш покорный слуга пребывал еще во младенческом возрасте.

После других записей (те принадлежали моему отцу, также когдатошному председателю Тайного Суда Андрею Васильцеву²), у меня возникла мысль оставить после себя архив той организации, к которой волею судеб я и сам нынче принадлежу. Для этого у меня теперь накопились и другие бумаги, ждущие своего часа.

Текс г-на Конышева, несмотря на некоторые старомодные обороты, словоерсы и галлицизмы, я оставил таким, как он был, лишь иногда – да простится мне эта вольность! – иногда заменял некоторые порой длинноватые объяснения автора, просто вставляя на их место выдержки из газетных или журнальных публикаций той поры, если они оказывались емче его длительных рассуждений; иной же раз просто вставлял отрывки из документов того времени, которые вообще всегда лучше передают сам запах времени, чем барахтающийся в этом самом времени человек. Некоторые подобные документы частично истлели и попортились по краям, но от этого едва ли утратился их смысл, я же вставил их сюда в том самом виде, в котором тем или иным образом обрел.

Также прошу простить, что изредка допускал собственные восклицания посреди текста, хотя я осознаю, что довольно нелепо мое присутствие в этом повествовании о временах, когда вашего покорного слуги даже на свете еще не было.

Для удобочитаемости Ваш покорный слуга позволил себе разбить текст на главы в меру своего скромного понимания гармонии, – снова же, да простит меня покойный! А поскольку некоторые имена и понятия также истлели с тех пор, местами я дал свои пояснения и комментарии.

То же обстоятельство, что в конце повести появился и мой отец, придало мне сил и заставило проделать всю работу с бережностью и старанием.

Итак, как порою говорили литераторы встарь: «За мной, Читатель!»

Юрий Васильцев, 1958 г.

ИЗ ЗАПИСЕЙ Г. П. КОНЫШЕВА

1-я глава

О Тайном Суде. – Пенсионер британской короны. – «Черный Аспид». – Одесская трагедия. – Я принимаю решение.

В октябре того страшного для России 1905 года я во второй раз в жизни очутился в Одессе. Впервые мне удалось здесь побывать два года назад, тоже, помню, в октябре, и просто влюбился в этот прекраснейший город империи, с его фонтанами, с его великолепными зданиями, с его благоухающими каштанами, с его неповторимо колоритной речью. Базары просто затягивали в себя запахами фруктов, и итальянская лепнина с вазами, полными винограда, на фронтонах зданий не смотрелась здесь так противоестественно, как в холодном Петербурге, близ которого чему-либо путному просто противоестественно произрастать.

Увы, после девяти месяцев всероссийской смуты ни фонтаны, ни ароматы, хоть и ничуть не убавили своей прелести, но уже не вызывали того восторга – было не до него, поминутно надо было держать ухо востро. В городе постреливали – за ослаблением государственной власти его вперемежку прибирали к рукам, с одной стороны, знаменитые одесские налетчики, с другой – набиравшие силу анархисты. Все чаще можно было услышать вопли и визги – это уже начинались еврейские погромы, вдобавок по ночам на город, и без того с уголовной славой, обрушивались банды с юга Бессарабии, возглавляемые неким Котовским, говорят, отчаяннейшим бандитом. Но дело, по которому Тайный Суд и направил меня в Одессу, было мерзостнее всего здесь происходившего (как-нибудь попутно, может быть, со временем упомяну и о нем), и постоянные мысли о нем не давали мне ни на миг отвлечься ни на творящиеся беспорядки, ни на красоты города.

Надобно сказать, что с этим делом ваш покорный слуга успешно справился, однако оно немедля переросло в другое дело, как выяснилось потом, еще мерзкое и несравнимо более опасное; вот о нем-то далее и пойдет речь.

Коли я, однако, упомянул о Тайном Суде, то надобно бы поведать и о его истории…

* * *

Опускаю объемное повествование господина Конышева о Тайном Суде и вместо него привожу отрывок из статьи, доставшейся мне от бедного Борисочкина, нашего покойного архивариуса. Я уже приводил его однажды, но сомневаюсь, что даже в наши вегетарианские времена та рукопись попадет ко многим в руки³. Перед прочими каюсь за повторение. – Ю. Васильцев.

…что возник он еще в древние времена, ибо законная власть далеко не всегда является залогом истинной справедливости.

…но, пожалуй, первые относительно надежные сведения о нем относятся примерно к XVI веку…

…Интересны слова, которыми Тайный Суд определял свои приговоры. Это «палка» (Stock), «камень» (Stein) , «веревка» (Strick), «трава», (Gras) «страдание» (Grein). И не было вельможи, который не приходил бы в трепет, увидев эти зловещие пять букв – S.S.S.G.G – на стене или на потолке своего замка, как бы укреплен это замок ни был… .

…судьбу некоего немецкого барона, который из похоти подвергал надругательствам и смерти крестьянских девушек из своих поместий. Буква «S» («Stock») была начертана у него на потолке, а через день его нашли в лесу прибитого палкой к земле….

…сей французский маркиз надеялся найти убежище в Лувре. Увы, его нашли повешенным в сортире королевского дворца, и буква «S» («Strick») была начертана на стене…

…судьба венецианского патриция, поперхнувшегося камнем («Stein»), находясь в собственном кабинете…

…польского магната, морившего голодом своих крестьян. От приговора Тайного Суда он пытался спастись аж в Южной Америке. Его нашли в пещере в Южноамериканских Кордильерах. Умер он мучительной смертью от голода, ибо вынужден был питаться одной травой («Gras») в течение двух с лишним месяцев… .

…В конце ХVIII века один английский лорд, сказочно разбогатевший в Индии, решил возродить Тайный Суд и направил на это все свои огромные средства, таким образом, Суд смог просуществовать еще некоторое время… .

…ибо, к счастью, в наши цивилизованные времена этот страшный Тайный Суд окончательно ушел в небытие…

(Здесь по сути все верно, кроме одного: Тайный Суд все еще существует и исполняет свою миссию. – Ю. В.)

* * *

Ко всему сказанному следует добавить, что посты в Тайном Суде, по традиции, передаются исключительно от отца к сыну, о чем ваш покорный слуга, как и самом существовании Тайного Суда до поры до времени, разумеется, духом не ведал. Столь же мало я ведал о физическом батюшке своем, ибо матушка моя, начитавшись г-на Чернышевского, считала себя свободной женщиной и родила меня вне брака.

Я не достиг еще и двадцати лет, когда матушка моя скончалась. Образование у меня было сугубо домашнее да и с изрядными прорехами, никаким ремеслом я не владел, наследство же оказалось весьма скудным: матушка, хоть и происходила из дворян и сама получила в наследство относительно немалое состояние, но (Бог ей судья) почти все умудрилась распылить на какие-то дела прогрессистского толка. Ох, я бы этого г-на Чернышевского, попадись он мне!..

Короче говоря, несколько лет я прослужил писарем в департаменте, благо, почерком обладал отменным, но вскоре понял, что ощущаю себя совершенно лишним в российской жизни, я не нашел для своих сил иного приложения как отправиться волонтером на начинавшуюся Англо-бурскую войну.

Что я привез с собой оттуда после трех лет весьма кровавой войны, помимо пяти пуль, вырезанных из тела тамошними военными эскулапами, звания капрала британской армии и права на скромный от короля Георга? Еще – кое-какие навыки. К примеру, стрелять научился превосходно, стал неплохим следопытом, или, к примеру, мог ночью по запаху учуять шакала, рыскающего поблизости. Эта трусливая тварь может своими мощными челюстями откусить ногу спящему, а когда он истечет кровью – тут уж вся стая сбегается на пиршество. Или мог запутать следы, убегая от зулусов, которые пострашнее любых накалов. Или невесть каким чутьем умел уловить приближение черного аспида (по-зулусски «черной мамбы» – страшной африканской гадюки, смерть от укуса которой наступает через пять минут, а кусает она не с целью спастись от врага, а просто от избытка скопившегося в ней яда, переполняющего злобой.

Но поскольку Россия – не Южная Африка, то, вернувшись, я обладал не большими навыками для жизни здесь, нежели имел до своего отбытия.

Снова идти в писари мне, закаленному солдату, было теперь как-то не под стать. Некоторое время я выступал в цирке в роли, как было заявлено в афише, «русского Вильгельма Телля», сбивал пулей из револьвера яблоко с головы ассистентки; бывал и борцом (сам Иван Поддубный занимался совершенствованием моего искусства в этом деле и сулил мне на сем поприще неплохое будущее).

Вскоре, однако, мне все это прискучило, я бросил цирк; через месяц-другой я уверился, что жизнь моя – конченная, и напоследок всецело предался пьянству; лишь на то моего британского пенсиона и хватало.

Именно в таком состоянии меня и нашел Андрей Исидорович Васильцев, председатель Тайного Суда. Оказалось, незаконный мой батюшка (к слову, недавно погибший при весьма жестоких обстоятельствах) был никем иным, как палачом этого самого Суда, а поскольку должности там передаются исключительно по прямой мужской линии…

В общем, хотя Андрей Исидорович, не стал от меня скрывать, сколь опасна должность палача (который у них к тому же исполняет нечто наподобие роли судебного следователя), надо ли говорить, что предложения председателя я принял, не колеблясь ни секунды!

Кстати, предупреждения г-на Васильцева были не напрасны – за те три года, что я служу Тайному Суду, пришлось пройти через испытания порой не менее опасные, чем встреча с целым племенем людоедов-зулусов, а на теле у меня остались страшные отметины на месте вырванных кусков мяса. Но об этом – как-нибудь потом, потом…

В общем, я наконец обрел осмысленную жизнь, все мои благоприобретенные навыки оказались не напрасным хламом, посему считаю, что обязан Андрею Исидоровичу своим вторым рождением.

А теперь – о деле, с которым я был послан в Одессу. Это дело некоего негодяя по кличке (vous ne croirez pas!⁴) как раз именно Черный Аспид. Впрочем, это прозвание не полностью отражало его сущность, ибо был он несравнимо подлее и опаснее, чем любая гадюка, переполненная ядом.

Первое его известное злодеяние было совершено три года назад, едва лишь я попал в Тайный Суд, и всколыхнуло тогда всю Россию.

* * *

Из журнала «Московский вестник» за 1902 год

…на ваши вопросы по поводу трагической гибели почти всей семьи действительного статского советника Николая Ионовича Каминского.

Свою единственную дочь Юлию, едва ей исполнилось 13 лет, Каминские отправили учиться в Швейцарию, и вот после долгой разлуки с родителями 18-летняя девушка возвращалась на родину. Радости родителей не было предела…

…Каким-то загадочным образом исчезла еще в поезде; тщетно встречали ее родители на Брянском вокзале…

…а в полученном ими письме содержалось требование: мол, если Каминские хотят увидеть дочь живой, то они должны немедленно собрать 100 тыс. рублей. И к ужасу их, в конверт был вложен отрубленный девичий мизинчик. Если же несчастные родители посмеют обратиться в полицию…

На сбор денег отпускалось всего два дня. Подписано страшное послание было: «Черная Аспид».

Г-н Каминский являл собой не бедного человека, владел хорошим домом в Москве и немалым имением под Сызранью, но ста тысяч за столь короткое время собрать не смог, поэтому все-таки вынужден был обратиться в полицию, тем более, что состоял в друзьях у самого московского градоначальника…

Полиция не нашла ничего лучшего, как соорудить «куклу» из великолепно выполненных подделок (читатель, возможно, помнит об истории с поимкой «Художника» – одного из самых мастеровитых фальшивомонетчиков в России), а в надежде на передаче этих «денег» злодея захватить…

От Ю.В.:

Добрую страницу, посвященную тому, какими сложными зигзагами передавались деньги, как опростоволосилась полиция при попытке захвата злодея; тому, как потом все же обнаружили в парке несчастную девушку с отрезанным пальчиком и пребывавшую не в себе оттого, что ее за время похищения постоянно пичкали морфином, – все это, так же, как восклицания журналиста о нерадивости нашей полиции, опускаю как не самое существенное для нашей истории.

Далее…

…однако то, что произошло тою же ночью, ужасом наполнило души людей. Видимо, обнаружив, что его надули при помощи «куклы», преступник решил отомстить, причем отомстить так, чтобы никому и никогда больше было неповадно…

…наутро увидели, что обнаруженные бездыханные тела господина Каминского, его супруги, двух ее сестер и четырех человек домашней прислуги вдобавок ко всему обезображены – лица исковыряны ножами, выколоты глаза, отрезаны уши, носы…

…Так же обнаружены трупы двух известных полиции московских воров, «Кольки Ржавого» и «Сени Разгуляя», оба были убиты выстрелами в голову. Вероятно, «Черный Аспид» нанял разовых «подельников» и без сожаления разделался с ними, чтобы никто его не опознал…

…Истинным чудом можно назвать спасение недавно похищенной Юлии Каминской. То ли под действием морфина, то ли что-то предчувствуя, она в ту ночь зачем то забралась под кровать и была не обнаружена злодеями. Но, к сожалению, и свидетелем ее назвать трудно, ибо ничего в ту ночь не видела, а во время своего пленения постоянно пребывала с повязкой на глазах…

…что даже бандитский мир Москвы содрогнулся от подобной жестокости и, по нашим сведениям, вынес этому Черному Аспиду смертный приговор…

…похищено же в доме было всего лишь…

* * *

…Да, похищены были только серьги и перстень убиенной г-жи Каминской не Бог весть какой ценности. Даже лежавшие в бюро у г-на Каминского 5 тысяч рублей золотыми деньгами остались нетронутыми. Стало быть, цель того ночного злодеяния Черного Аспида, действительно, была одна: сразу прогреметь своей жестокостью на всю империю.

И добился-таки, мерзавец, своего! С тех пор в других крупных городах России (а случаи такие позже успели произойти и в Киеве, и в Харькове, и в Нижнем, и в Ростове на Дону, и в Баку, и в Тифлисе) люди, получившие отрезанный палец или ухо своего похищенного чада, в полицию уже не обращались и немедленно выкладывали злодею требуемую им сумму.

Как правило, узнавалось о происшедшем лишь много позже, ибо потерпевши молчали, дрожа от страха. И во всех тех городах тамошний бандитский мир, узнав о том, немедленно выносил смертный приговор заезжему вурдалаку, поскольку подобные злодеяния отвратительны даже иным заядлым преступникам, так что, боясь их мести, сей Черный Аспид вынужден был постоянно гастролировать по всей России, дабы творить свои черные дела.

Последним же его посещением была не далее, как позавчера, отмечена Одесса, где я в эту пору как раз находился по совсем другим делам Тайного Суда (о которых уже вскользь упоминал), и вдруг весь город, несмотря на творящуюся вокруг революционную смуту, загудел совсем по иному, не связанному с революцией поводу.

У богатого тамошнего ювелира Соломона Гершмана внезапно пропал его единственный сын, девятилетний мальчик. Далее – как в других городах: пакет, в котором лежало отрезанной ушко ребенка и требование выкупа в 200 тысяч рублей.

Тут надобно, однако, сказать, что Одесса в некотором отношении сильно отличается от прочих городов империи. Здешний бандитский мир по своему влиянию не уступает (а то в чем-то и превосходит) и полицию, и даже Охранное отделение, а посему давно уже обложил данью всех местных богатеев (подобное явление, недавно распространившееся и в Северо-Американских Штатах, именуется там «racket»), оттого одесские бандиты ведут свою бухгалтерию и наблюдают за доходами и расходами тутошних богачей намного зорче, нежели фискальные органы. Собрать 200 тысяч для выкупа единственного сына было для Соломона Гершмана задачей вполне посильной, однако не поставить в известность об этом своих могущественных «покровителей» (а у него они были самими могущественными во всей Одессе) он просто никак не мог. Ну а уж те, считая деньги по сути своими, решили: пойти на сделку с каким-то залетным наглым вымогателем – это себя не уважать. В дело включился некий Мишка Япончик, восходящая звезда бандитской Одессы, и действовал о со своей бандой, надо признаться, гораздо более умело, нежели московская полиция в деле г-на Каминского; однако же, чем дело кончилось?

Это был, говорят, единственный серьезный провал оного Мишки Япончика. На другой день ювелир Гершман получил рогожный куль, в котором покоились останки его мальчика, присланного расчлененным на куски. В тот же день люди Япончика обнаружили в одном из подвалов на окраине города фирменный, так сказать, знак Черного Аспида – двух его застреленных подельников, тоже залетных, поскольку никто из одесситов их не знал. Да никто из здешних и не пошел бы на такое злодейство. Снова отдам Одессе должное – даже еврейские погромы прекратились в те дни.

(Упомяну, кстати, что, по сообщениям, один из убитых залетных был черен как смоль, второй – блондин славянской внешности. Узнав об этой подробности, я вспомнил, что убитые после московского злодеяния в доме Каминских Колька Ситный и Сеня Разгуляй тоже имели совершенно противоположный друг дружке окрас: цыган Колька был жгучий брюнет, природный русак Разгуляй – блондин с голубыми глазами. Такая же разность мастей у убитых подельников Аспида наблюдалась и в других городах России, где он оставил свои кровавые отметины. Да, у этого упыря, безусловно, имелся какой-то свой эстетический стиль!)

Разумеется, все одесские бандиты, на этот случай объединившись, вынесли злодею, как было и в других городах, смертный приговор. Тут, в Одессе, где едва ли не каждый закуток в той или иной степени находится под надзором бандитской братии, отсидеться даже несколько дней наш Аспид не мог, и я не сомневался, что он, по своему обыкновению, поспешит немедля покинуть город.

И вот тогда я, благо, находясь на месте, принял самостоятельное решение: самому с ходу включиться в это дело. Конечно, мое решение полностью противоречило уставу Тайного Суда, – а согласно этому уставу, Тайный Суд не мог вмешиваться в дела, которые относятся к ведомству государственных служб, занимаясь лишь теми, где эти службы сами покровительствуют преступнику; к тому же палач мог приступать к своим обязанностям лишь после того, как Тайный Суд в полном составе вынесет свой вердикт; – но тут просто случай был особый. В радивость полиции (особенно одесской) я ни мгновения не верил; куда надежнее было положиться на приговор суда бандитского, – но, как я чувствовал, этот Аспид и бандитов сумеет перехитрить; собственные навыки я верил гораздо больше, к тому же к аспидам у меня еще с Африки вообще свой счет: уж скольким я там, в Трансваале, поотрубал башки и не перечесть!

Дабы не совсем уж не пускать «под ноль» существующую в Тайном Суде субординацию, я все же особым шифром телеграфировал с Москву председателю Суда Андрею Исидоровичу Васильцеву о своих планах, но лишь в самых общих чертах, так что вмешаться в мои действия он теперь не имел возможности.

Конечно, Черный Аспид мог бы исчезнуть сразу же после своего злодеяния, тогда его ищи-свищи, но тут, как оказалось, в его планы вмешалась полыхающая по стране революция. Российские железные дороги уже начинали бастовать, из Одессы теперь отбывало только два поезда в неделю, один в Москву, другой в Петербург.

Едва ли Аспид рискнул бы дунуть в Москву, где, как и в Одессе, ему уже вынесен не подлежащий обжалованию бандитский приговор. Значит, оставался лишь Петербург, где его еще не так хорошо знали и где достаточно богатеев, чтобы он мог снова неплохо поживиться. Ближайший же поезд на Петербург отбывал завтра в полдень.

Что ж, прокатимся туда вместе, господин Аспид, гадюка ты африканская!..

2-я глава

Приключение у железнодорожных касс. – Фима Бык, Майорчик и другие из армии Япончика.

Но тут оказалось, что мой план трудно осуществим. У вокзальных касс, ввиду редкости маршрутов, наблюдалось вавилонское столпотворение, но билетов ни на какое направление решительно не имелось, даже в третий класс. Моя первая пришедшая в голову мысль – проехаться на крыше вагона, – была не то чтобы вовсе уж невыполнима, и не такое перетерпливал; просто для поимки Аспида она мало подходила – уж он-то, я не сомневался, заранее обеспечил себя билетом; и что ж мне прикажете, заглядывать с крыши в каждое окно?.. Нет уж, увольте! Да и толку? В лицо-то я этого Аспида все равно не знал. Как же быть?..

От следующей неприятности, весьма существенной в моем случае, меня спасло мое выработавшееся и отточенное чутье. Еще миг – и мой бумажник со всеми деньгами (а было их более пяти тысяч) уплыл бы навсегда вместе со своим новым обладателем, субъектом пудов семь весом, с бритой наголо головой, одетым весьма щегольски по воровским меркам – в сапогах гармошкой, в заморском клетчатом пиджаке, с галстуком-бабочкой на бычьей шее.

Настиг я его, когда мы находились уже вне здания железнодорожных касс, мертвой хваткой я взял верзилу за плечо и потребовал:

– Бумажник.

От моей хватки он кое-как избавился, что говорило о его недюжинной силе, мало кому это удавалось, осклабившись золотыми зубами, полез лапищей в карман, но извлек оттуда вовсе не мой бумажник, а короткую заточку, именуемую у бандитов «перо», и огромным брюхом притиснул меня вплотную к стене.

– За что речь, месье? – продолжая склабиться, спросил он. – Який такий бумажник? Такий, што ль? – Другой лапищей он достал мой бумажник и помахал им у меня перед носом. – Такий, што ли, дорогий лопатник, чтоб за его свою фраерскую жизнь отдавать?

Я старательно изобразил на лице немалый испуг, какой возник бы у всякого иного, если бы на него с «пером» в руке надвигались семь пудов мускулов, дурного нрава и недобрых намерений…

Человек я на вид отнюдь не богатырского телосложения; велико, должно быть, было его изумление, когда в следующий миг он сделал в воздухе кульбит, точно попал под лопасть мельницы, и впечатался своим здоровенным лбом в булыжную мостовую. Любой бы другой после такого (это мною уже не раз не однажды было проверено) минут на сорок перекочевал бы в небытие, но лоб у семипудового был, похоже, из какого-то особого материала – его обладатель все же изнатужился приподнять голову и, глупо моргая, взирал, как я перекладываю бумажник к себе в карман.

Я уже собрался двинуться прочь, но тут обнаружил, что сделать это, то есть по-тихому уйти, тоже потребует некоторых усилий (вполне, впрочем, выполнимых). Передо мной возник кордон из шести здоровяков, тоже вполне уголовного вида, каждый из них держал правую руку в кармане; в такой позе человек стоит, если в руке у него зажат револьвер. Седьмой, держал руки наружу; был он совсем юный и щуплый, но явно был у них за главаря.

– Ну что, месье Аспид, поговорим за жизнь? – обратился он ко мне.

– Не здесь же, Японец, – вклинился один из тех шестерых. – Давай его – к тете Симе, я уже и пилу приготовил, хорошую такую пилку, кости пилить.

«Японец»!.. Вот он каков, оказывается, принц здешних бандитов!

Конечно, мне ничего не стоило в три секунды уложить всех, безотказный пистолет Люггера у меня всегда был при себе, выхватывать его я умею мгновенно, а промахов ни разу не допускал. Да мог запросто обойтись и без «люггера», они бы не успели и револьверы свои обнажить. Но вступать в войну с одесским криминальным миром было мне сейчас совершенно не с руки; во всяком случае, я решил пока повременить.

– Ты, Майорчик, с подсказками не лезь, – приказал Япончик, – куда везти и как его на кусочки разделывать – это я решать буду. – И снова обратился ко мне: – Увидишь, месье Аспид, что на кусочки резать – это не ты один умеешь.

– Вы не за того меня приняли, – спокойно сказал я.

Япончик усмехнулся (во рту у него тоже были золотые коронки, скорее всего, накладные – просто для бандитского форса):

– Ты что ж, думаешь, мы об каждого фраера руки мараем? Мы – не ты. Я, думаешь, зря Быка послал погладить твой лопатник? Хотел посмотреть за то, честный ты фраер, или залетный фартовый. За Быка я уверен – ни один фраер против него бы не попер, а ты вон как его ухайдакал. А за что это говорит? А за то это говорит, что залетный ты, и притом умелый. Это – ррраз! А за что говорит – чтó ты к кассам рванул? За то говорит, что ты поскорей смыться спешишь из Одессы-мамы. Это – два! Почему я сюда, к кассам, Бычка и послал. (Да, надо отдать ему должное, рассуждал и действовал он вполне разумно, не чета здешней полиции.) Ну всех залетных я здесь знаю, – продолжал он, – акромя Аспида. Вот, стало быть, и выходит, что ты – кто?.. Во-во!.. Да и в кармане поверх лопатника у тебя пушка просвечивает какая-то новомодная, не видал еще таких… Не-не, не показывай, я этих железяк як-то с детства не люблю… – И подытожил: – Так что щас будем с тобой серьезно разговаривать за маленького Изю Гершмана, я в своем городе такого содома не допущу, век такие, навроде тебя, будут помнить и трястись со страху… – Он негромко свистнул в два пальца, и тут же подкатил запряженный крытый фургон. – Ну, – приказал он мне, – полазь первым, а там пушку свою ребятам моим сдашь, будь я не Миша Япончик, если она тебе еще когда пригодится.

Я не знал, что ответить. Увы, предстояло, видимо, вступать в боевые действия, чего делать мне ох как не хотелось! Сладить-то с ними – я, конечно, слажу, но иметь во врагах всю Одессу!.. Да и планы мои относительно Аспида такой разворот событий мог изрядно попортить.

Подмога пришла с неожиданной стороны. Один из подручных Япончика вдруг молвил:

– Миша, дозволь слово.

– Ну! – дозволил тот.

– Не-е, он не Аспид. Знаю я его.

– Не Аспид – тогда кто?

– Это он завчера вице-губернатора законопатил.

А вот это, действительно, было моих рук дело и моя обязанность как палача Тайного Суда, ибо сей вице-губернатор был известным извращенцем и растлителем малолетних, благодаря своему высокому званию не доступный для полиции и судебных следователей; лишь Тайный Суд мог остановить его злодейства.

Япончик пожал плечами:

– Аспид, что ли, этого «вице» не мог уконтропупить? Так, для удовольствия.

– Не-е, он не для удовольствия – он по правильному делу. Тот над детишками измывался, вот и получил. А Аспид не стал бы по правильному делу рисковать.

Насколько они все-таки были осведомленнее здешнего Охранного отделения!

– М-да, – подумав, произнес Япончик, – похоже за то. Так он – кто, революцьёнэр, што ли?

– Да навроде…

На этот раз Мишка Япончик думал уже подольше и наконец сказал:

– С революцьёнэрами мы не воюем – тоже ить не сегодня – завтра каторжане… Ну, коли так – нехай живэ… А если выйдет, что он все же Аспид, то ты у меня, Сивый, сам на распил пойдешь.

– Не-е, Миша, не Аспид, точно, не Аспид! – клятвенно заверил тот.

– Ну, нехай, нехай живэ.

– Живэ-то живэ, это нехай, – вставил тот, которого Япончик называл Майорчиком, – да за Фиму Быка с его спросить бы. Даже револцьёнэрам не дозволено бòшку портить каторжанину бывшему.

– А за это пускай сам Фима Бык с его и спрашивает, коли хочет, – дозволил Япончик.

Но Фима Бык «спрашивать» с меня – во всяком случае, сейчас – был явно не намерен, он еще только-только сумел кое-как стать на четвереньки, на большее был пока не способен, и, стоя так, лишь помотал своей в самом деле бычьей головой.

– Ладно, время нет, – сказал Мишка Япончик, – потом спросишь. Давай, братва!..

Шестеро с трудом подняли Фиму Быка, еще не обретшего способность двигаться, и закинули его в фургон, затем влезли туда сами. Последним в фургон залез Мишка Япончик, опять свистнул в два пальца, и они тронулись.

К слову сказать, я в тот миг даже подумал, что попроси я – и этот самый Мишка Япончик запросто добыл бы для меня билет на Питер, похоже, не было для него в этом городе ровно ничего невозможного. Но, конечно, эта мысль была не серьезная да и постыдная. Вступать в панибратские отношения с бандитским миром!..

Нет, надо было искать какой-то иной выход…

И он, этот выход, внезапно наметился сам собой, пока оформившийся лишь в два слова: «его высокопревосходительство».

А что! мысль была, хотя при нынешних обстоятельствах и достаточно авантюрная, но, действительно, вроде бы недурная! По крайней мере, на настоящий момент единственная чего-то стоящая…

* * *

…не сомневается, что убийство одесского вице-губернатора, действительного статского советника Ивана Игнатьевича Хляпова совершено тем же злодеем, который днем позже совершил злодейское убийство малолетнего Израиля Гершмана, повергшее в ужас весь город…

…начальник Охранного отделения, которому ясно, что оба злодеяния совершены группой революционных анархистов, прячущих свои злодейские личины под залихватским наименованием «Черный Аспид»…

…а так же – до чего способны довести Россию господа революционеры, понявшие нынешнюю смуту и, безусловно, рвущиеся к власти…

* * *

…и сожжено лишь за истекшую неделю 22 помещичьи усадьбы. Всего же с января нынешнего года счет спаленным усадьбам перевалил за три сотни…

…В Иваново-Вознсенске, который, как известно, уже давно как бы выпал из состава Российской Империи, ибо тамошние рабочие изгнали представителей законной власти, и этим городом ткачей управляют некие самозваные «Советы»…

…также сообщают, что убит тульский полицмейстер г-н Сучков, бомбой в центре города подорвана карета иркутского ген.-губернатора, в которой самого ген.-губернатора в этот момент не было, а находилась в ней его супруга с двумя малолетними детишками.

Все трое разорваны на куски; контужено также несколько прохожих…

O tempora, o moris!⁵

* * *

…По Одессе ходят слухи, что один из двух оставшихся железнодорожных рейсов, тот, что на Москву, в ближайшие дни тоже будет отменен.

Вообще власть на железных дорогах империи, похоже, с некоторых пор уже принадлежит не Министерству путей сообщения, а т. н. «Всероссийскому железнодорожному союзу» (ВСЖ), возглавляемому анархистами всех мастей. Именно московское бюро этого самого ВСЖ, по нашим сведениям, распорядился перекрыть Москву по всем направлениям.

Говорят, с.-петербургское бюро ВСЖ намеревается также перекрыть движение на столицу Империи.

…Предотвратить железнодорожную катастрофу у правительства, судя по всему, нет никаких возможностей, а при учете гигантских размеров Империи, все понимают, сколь это для нее гибельно…

* * *

…в результате управление одесской дороги известило, что билетов на курьерский, идущий в Санкт-Петербург, больше продаваться не будут за их полным отсутствием.

Даже богатейшие люди Одессы (в основном еврейской национальности) за бешенные деньги перекупают билеты в третий класс, ибо, по слухам, в Санкт-Петербурге пока нет еврейских погромов, но и у одесских спекулянтов все имеющиеся у них (скупленные наверняка заранее) билеты, похоже, на настоящий момент окончательно иссякли…

* * *

Из революционной газеты «Вперед!»

…Нет, не простит господам Романовым наш многострадальный народ ни виселиц, ни нищеты, ни японской бойни, ни ходынской трагедии!..

…Мы воочию наблюдаем, как Российская Империя доживает свои последние дни.

…что лишь поспешное бегство может спасти императора и его семейство от народного мщения.

…все питерцы знают, что в Финском заливе, близ С.-Петербурга, уже стоит на рейде личная яхта императора «Штандарт», готовая к отбытию в Англию.

Поможет ли?

Не более, чем отсутствие в России парламента и запрет политических партий…

…каждому ясно, что судьба империи решается именно в эти октябрьские дни!..

Вперед же, товарищи! Победа за нами!

Троцкий

* * *

Русь, твой Бог повторно рáспят.

От пожаров – дым трубой.

Русь Святая, черный аспид

Распростерся над тобой!

3-я глава

Его высокопревосходительство держит оборону. – Слезы вавилонские, эмансипация и синематограф. – Моя проблема решена! – Новоиспеченный штабс-капитан.

Еще перед моим отбытием в Одессу председатель Тайного Суда Андрей Исидорович Васильцев снабдил меня рекомендательным письмом к проживающему здесь отставному генералу от артиллерии, его высокопревосходительству Валериану Валентиниановича Богоявленскому, которому он, Васильцев, не раз оказывал услуги по адвокатской части. Тут надобно сказать, что в гражданской, то есть проистекавшей вне Тайного Суда жизни, наш председатель, не удивляйтесь, был известнейшим в России присяжным-поверенным – такие вот кунштюки (как не раз говаривал потом оный генерал) выделывает порой жизнь!

Письмо гласило:

Ваше высокопревосходительство!

Беру на себя смелость представить Вам моего близкого друга Георгия Петровича Конышева, коему очень многим обязан.

Покорно Вас прошу – в случае чего оказать ему Ваше милостивое покровительство.

Всегда готовый к услугам Вашего высокопревосходительства, –

Андрей Васильцев

Как я знал, его высокопревосходительство, несмотря на отставку, был в Одессе лицом могущественным, состоящим в близкой дружбе с самим генерал-губернатором, но, идя к нему с этим письмом, я чувствовал себя, как мальчишка, пытающийся подсунуть в лавке фальшивый купон – ведь это письмо Васильцев давал мне на случай, если у меня возникнут какие-либо непредвиденные сложности в делах Тайного Суда; но сейчас, действуя самочинно и находясь как бы в самовольной отлучке, я не был уверен, что имею моральное право на столь высокое покровительство.

Городская усадьба отставного генерала от артиллерии представляла собой большой трехэтажный дом, обнесенный чугунными решетками. Когда я позвонил в колокол, висевший над воротами, мне отворили два солдата с винтовками, но еще более меня удивили четыре пулеметных ствола – три торчали из окон бельэтажа, а четвертый – из верхнего окна. Да, генерал, похоже, готовился к серьезной обороне!

По зову солдат, навстречу ко мне из дома вышел, а точнее выковылял, престарелый лакей в лаковых туфлях, хромавший на обе ноги; на лице его отчего-то была изображена смертная мỳка, а глаза были полны слез, так что я уж было подумал – не почил ли нынче в бозе мой генерал?

Однако, прочтя мое рекомендательное письмо, плачущий лакей, превозмогая какую-то нутряную боль, проговорил:

– Милости прошу… Там, в кабинете… – и не в силах более ничего произнести, хромая, словно пританцовывая, препроводил меня в дом.

Генеральский кабинет был огромен и хорошо обставлен, но сейчас он скорее напоминал внутреннюю часть осажденной крепости: окна были заложены мешками с песком, из одного окна торчал заправленный лентой пулемет системы «Максим», а перед ним с бесстрастным видом восседал на табурете пулеметчик (почему-то одноногий); у стены стояло несколько винтовок, уставленных в кòзлы, а рядом – железный ящик, надо полагать, с патронами; на стенах висели мишени для стрельбы, некоторые свежие, некоторые уже исстрелянные, причем исстрелянные неплохо, большинство дырок виднелось вблизи «яблочка».

Его высокопревосходительство был сильно в летах, и, хоть одетый по-домашнему, вида самого что ни есть генеральского – с прямой спиной, с пышными усами и еще более пышными баками. При моем появлении он пробурчал что-то нечленораздельное и, вставив в глаз монокль, принялся читать рекомендательное письмо. Я же тем временим рискнул приблизиться к его письменному, чтобы разглядеть лежавший на нем огромный револьвер системы «лефоше», инкрустированный золотом, и обнаружил поверх золота надпись:

Подполковнику В. А. Богоявленскому, храбрейшему из храбрых, от ген.-лейтенанта Скобелева.

Плевна, 1878 г.

Когда генерал дочитал письмо, лик его просветлился.

– Стало быть вы – от Андрея Исидоровича! – воскликнул он и даже удостоил меня похлопывания по плечу. – Всегда, всегда готов ему услужить! Помню, в свое время…

Договорить он не смог – из-за моей спины послышался плачущий голос лакея:

– Помилуйте, ваше высок… ство… Нет больше мочи, хоть бы на полчасика дали передых!.. – на что генерал грозно ответствовал:

– Неча тут! Терпи!.. Пошел вон!

Охая, лакей удалился вприсядку. Когда он закрыл за собой двери, я спросил:

– У вашего лакея какой-то недуг? – и услышал в ответ:

– У Никитки-то? Да какой там, к черту, недуг! Просто плакса! Когда-то я таких…

– А плачет-то отчего? Какое-нибудь горе?

– Как же, горе у него! Туфли мои разнашивает – вот и все горе. – С этими словами он приоткрыл одну створку дверей и крикнул в коридор: – Ты не стой, не стой, ты ходи! Разнашивай! – И, оборотившись ко мне, проворчал: – Небось ругает меня в душе, а ругать бы ему надо фрацузишек этих!

Я лишь недоуменно взглянул на него, и тогда он пояснил:

– Заказал я себе эти туфли для важного случае аж в самом ихнем Париже, за немалые, кстати, деньги, – а что получил? Послал, стало быть, туда, в Париж, мерку (с меня ее здешний жид-сапожник снял), но ведь они в наших вершках не бельмес, у них там… как это?..

– Метрическая система, – подсказал я.

– Вот-вот. Ну хотя бы были дюймы, как у британцев (хоть и тоже дурни порядочные); уж в дюймах я как старый артиллерист как-нибудь разобрался бы. Нет, у них, понимаете, какие-то сантúметры да миллúметры. Ну я кое-как родные вершки в сантúметры эти перевел, да, видать, что-то в цифири напутал, вот вышли туфли тесные, такой вот кунштюк. Хорош я буду там, когда туфли давят, как испанские сапоги. А с Никиткой у нас нога – один к одному; ну вот и…

Я не успел спросить, где это «там». Двери снова распахнулись и в комнату вступила пожилая женщина, судя по всему, супруга его высокопревосходительства, тоже, как и лакей, вся заплаканная, но хотя бы не хромавшая и молящим голосом обратилась ко мне:

– Вы, я вижу, благородный и благоразумный молодой человек! Хоть бы вы уговорили его, старого, чтоб не ездил в такое время! Вон ведь что делается вокруг! В преисподнюю катимся – а он, вишь, собрался!..

– Извольте, Ироида Васильевна, замолчать! – твердо сказал генерал. – Что за дом такой?! Везде слезы вавилонские!.. Сколько раз говорил – это сейчас превыше всего! Par-dessus tout, vous comprenez?!⁶ И вообще – извольте оставить меня с молодым человеком наедине, он – от Андрея Исидоровича Васильцева.

Имя моего патрона произвело на Ироиду Васильевну немалое впечатление, она поспешно вышла и, лишь закрыв за собой дверь, разрыдалась в полный голос. К ее рыданиям генерал отнесся без большого сочувствия и проговорил:

– А все опять они, французы!

– ?!

– Развели, понимаете, свою эмансипацию да синематограф! Отсюда сами штук пять революций у себя учинили, вот теперь и к нам это лихо пришло!.. Все эмансипация да синематогрф, да эта, черт бы ее, метрическая система!

При чем тут, во всяком случае, синематограф, тем более метрическая система, я решительно не понял, между тем генерал обратился к одноногому пулеметчику, безмолвствовавшему на табурете перед «максимом»:

– И ты, Сидор, подь-ка отсюда.

Пулеметчик взял стоявшие у окна костыли и почти что строевым вышагал за дверь.

– Видите, – обратился генерал ко мне, – все делаю, чтобы на время моего отъезда Ироида Васильевна была в полной безопасности, времена все же – не приведи Господь!.. Тут на днях, было, всякая чернь еврейский погром пыталась учинить – так обычный бандит, тоже жидовских кровей, какой-то Мишка Япончик, с одним-единственным пулеметом в фургоне гнал всех погромщиков до самой Молдаванки; а уж тут, с такими-то орлами да с четырьмя пулеметами!.. Нет, страшиться решительно нечего!.. Не смотрите, что Сидор одноног. Еще двое, кстати, тоже. Только четвертый, Тихон, при обеих ногах – а то ему на костылях в третий этаж взлетать неспособно. Но все – пулеметчики classe supérieure⁷, имеют по Георгиевскому кресту с Русско-японской; там-то их япошки и поувечили, вот ему, дурню-полковнику, и революция, такой вот кунштюк, vous aider à vous⁸! (Не нуждалось в пояснении, что он имеет в виду императора Николая Александровича.) Удивлены, – продолжал он, – что я увечных на службу взял? А это, если хотите, с моей стороны как бы charity⁹ (кажись, так британцы это называют). Пострадал за корону – получи себе на жизнь. А у нас – ковыляй на одной ноге да проси милости Христа ради. Так что, можно сказать, отчасти взял я на себя обязанность оного полковничка.

Как-то мне даже стало неловко, что сам я, хоть и раненный неоднократно, но оставшийся с обеими руками и с обеими ногами, получал от британской короны по нашим деньгам двадцать рублей в месяц, да еще при этом был не особо доволен судьбой. К тому же сейчас и эти деньги вообще были для меня сущей малостью, ввиду существенно большего жалования, получаемого мною от Тайного Суда. И в ту минуту я твердо для себя решил, что если меня не изгонят из Тайного Суда за мое нынешнее самовольство, то непременно тоже, по примеру генерала, займусь the charity по отношению к увечным из солдатского сословия.

– Весьма благородно со стороны вашего высокопревосходительства, – вполне искренне сказал я.

Генерал лишь отмахнулся от моей похвалы и спросил:

– Выправка у вас, молодой человек, вижу, военная; а стрелять-то умеете?

– В некоторой степени, – поскромничал я.

Его высокопревосходительство взял со стола свой наградной «лефоше», прицелился шагов с двадцати и выстрелил в свежую мишень. Вполне сносно выстрелил, пуля попала между «восьмеркой» и «девяткой». Спросил:

– Хотите попробовать? – протягивая мне «лефоше».

– Мерси, у меня свой, – сказал я. Достал из кармана «люггер» и не целясь выстрелил.

В мишени по-прежнему оставалась лишь одно отверстие от пули. Генерал сокрушенно проговорил:

– М-да, «в молоко»… Бывает…

– А вы посмотрите поближе, ваше высокопревосходительство, – предложил я.

Генерал приблизился к мишени, вставил в глаз свой монокль, пригляделся и воскликнул:

– Bravo! Пуля в пулю! Второй раз в жизни такое вижу! В первый раз было под Плевной без малого тридцать лет назад… Да вам бы в цирке впору выступать, молодой человек!

Я поблагодарил его за похвалу и сменил тему:

– Вы, ваше высокопревосходительство, изволили говорить о своем скором отъезде?

– Так точно. Не далее как завтрашним курьерским отбываю в Санкт-Петербург… Понимаю, в такие времена… Однако, как видите, Ироиду Васильевну я безопасностью обеспечил; поездка же эта для меня, понимаете ли… Для меня это – превыше всего!..

– И уже дорожный билет имеете? – подбирался я к своему. – А то там, у билетных касс, чистая Гоморра.

– Ну, билет мне, положим, без надобности, – сказал он. – Костя Карамгозов¹⁰ (он когда-то под моим началом служил, а теперь эвон куда выслужился!), – он для меня свой личный салон-вагон предоставил… Вы, однако, не печальтесь, молодой человек, если вам какая нужда – я нынче же ему сáмому, Косте, телефонирую, он для меня все сделает. Как, впрочем, и я – для вашего и моего друга Андрея Исидоровича Васильцева… Или, быть может, у вас по денежной части проблема? Тогда это еще проще…

Он уже двинулся было открывать бюро, но я его остановил:

– Нет, нет, ваше высокопревосходительство, с деньгами у меня все в порядке. Помощь же ваша была бы для меня, действительно, просто неоценима! Я как раз имею в виду этот самый салон-вагон.

Генерал нахмурился:

– Отдать вам салон-вагон?.. Увы – но при всем моем уважении к господину Васильцеву… Для меня сия поездка – это… Это…

– Да, да, знаю – превыше всего!

Он кивнул:

– Именно! Par-dessus tout!..

Я поспешил заверить его, что на весь салон-вагон вовсе и не претендую, мне бы там – всего лишь какой-нибудь закуток, можно даже без спального места… Готов, коль угодно, даже в тамбуре!..

Лицо генерала просветлилось:

– «В закутке», «в тамбуре»!.. Да к чему же такой мизераблизм?! Там имеется и спальня роскошная, с перинами! Да и вообще – коротать дорогу с достойным человеком, а то можно же от скуки окочуриться!.. Скорей это вы окажете мне услугу, нежели я вам… К слову, и повара с собой беру, и лакея Никиту, так что до Петербурга будем ехать в полной комфортабельности.

– Ну, насчет полной комфортабельности… – усомнился было я. – Времена-то вон какие!

– Да, да, молодой человек! – ворвалась в кабинет Ироида Васильевна, явно подслушивавшая под дверью. – Бандитствуют по дорогам!

– А это на что? – спросил генерал, крепко сжав в руке свой здоровенный «лефоше». – И штабс-капитан (он кивнул в мою сторону) стреляет преотменно. Да нападать на генерал-губернаторский салон-вагон с двуглавыми орлами по бокам кто ж рискнет?

От произведения меня в штабс-капитаны я не стал отказываться – путешествие с более низким чином для его высокопревосходительства было, надо понимать, тоже в некотором роде мизераблизмом.

– Так ведь с орлами – оно ж, глядишь, еще и хуже, – снова всплакнула его супруга, – революция же, как-никак, на дворе! – показав тем самым, что разбирается в нынешней политической ситуации несколько лучше, нежели ее золотопогонный супруг.

– Насчет орлов – это вы, матушка, напрасно! – надулся генерал. – Все мои победы были под этими орлами!.. А вы тут – со своей эмансипацией!

Ироида Васильевна нашла в себе силы сквозь слезы парировать и этот аргумент:

– А нỳ как рельсы разберут? Паровоз – он же не лошадь, он же без рельсов – никак.

Меня это, кстати, тоже немало заботило. Генерала, однако, ничто не могло урезонить.

– Паровоз, шмаровоз! – беззаботно сказал он. – Ничего, прорвемся уж как-нибудь! Да хоть бы и на перекладных доедем, ежели что!

– Да вы в каком веке живете, Валериан Валентинианович? – продолжала свою «эмансипацию» его супруга. – Какие сейчас перекладные, сейчас везде железные дороги, а железные дороги – они завсегда с рельсами.

Его высокопревосходительство, в отличие от меня, нашел самый простой, хотя и не вполне ясный для окружающих ответный довод.

– Это потому, милостивая государыня, что теперь везде синематограф и эмансипация! – изрек он. – И вообще – кто вам, сударыня, дозволил слушать под дверью и вот так без стука входить?! Снова же – эмансипация и синематограф! Je suis comme une révolution, madame, à son domicile ne permet pas!¹¹ Извольте, сударыня, поэтому…

– Ну как дитё малое… – проговорила Ироида Васильевна и, лишь махнув рукой, вышла из кабинета.

После того генерал спросил меня вполголоса – видимо все же опасаясь «подслушки»:

– Это ничего, молодой человек, что я вас штабс-капитаном наименовал? Ежели вы изволите уже – в подполковниках или в полковниках, так вы уж простите меня, старика, великодушно.

– Нет, нет, ваше высокопревосходительство, – уклончиво сказал я, – ничуть не возражаю. Тем паче, что сейчас я – и вовсе по гражданской части.

– Жаль, право, жаль, – вздохнул он. – Уж с вашими-то способностями! Однако, Je vous comprends bien¹² – армия сейчас, конечно, далеко, далеко не та… М-да… Вот теперь и расхлебываем!.. Не буду спрашивать, по какому ведомству изволите служить, захотите – сами как-нибудь расскажете, а нет – так мне и одной рекомендации от Андрея Исидоровича вполне довольно… А покуда, если вам не претит, дозвольте так и называть вас штабс-капитаном, так оно будет проще.

Разумеется, я дозволил.

Беседа наша явно подходила к концу. Напоследок, после затянувшейся паузы, генерал – явно просто дабы чем-то заполнить возникшую пустоту – проговорил:

– А тут еще какой-то Аспид Черный появился… Вот же имечко себе придумал, злодей! Это все – из синематографа!.. Ну, что он вице-губернатора прикончил – то, может, оно и правильно, поделом! Слыхал я уголком уха о художествах этого «вице», от его кончины Косте Карамгозову в реальности одно только вспомоществование; а вот как он с жиденком расправился (читали небось?) – это уж из всех мерзостей мерзость!.. На любых аспидов, хоть черных, хоть буро-малиновых, у нас всегда вот это имеется! – и он опять потряс своим «лефоше». – Верно я, штабс-капитан, говорю?

Я подтвердил, что вернее быть не может, и уже собирался откланяться, но тут вдруг генерал с некоторым смущением спросил:

– Еще один вопрос, штабс-капитан… Пардон, конечно, ибо вопрос, так сказать, несколько нескромный.

– Слушаю вас…

– Вы, пардон, не изволите ли храпеть по ночам. Сам-то я сплю как младенец, супруга сказывает, оттого чужое храпение для меня…

Я сказал, что вроде бы – нет, во всяком случае, никто до сих пор не жаловался.

– C'est bon¹³, – кивнул генерал, хотя явно мои «вроде бы» и «до сих пор» не полностью удовлетворили его.

Напоследок его высокопревосходительство напомнил мне, когда отбывает курьерский на Санкт-Петербург, с тем я и вышел, с особым жаром поблагодарив генерала, ибо, действительно, лучшего результата от этой встречи для меня и быть не могло.

Дверью я едва не сшиб Ироиду Васильевну, все-таки, несмотря на запрет супруга, явно снова подслушничавшую, благо, его высокопревосходительство, хоть и отправился меня провожать, не заметил этого «синематографа».

В коридоре он снова накинулся на лакея Никиту:

– Сказано тебе – ходи, все время ходи! А ты?

– Да уж мочи никакой, ваш-вы-ство, эту вивасекцию переносить. Уж когда эта мука…

– Ничего, ничего, чай, не помрешь. Завтра наденешь свои штиблеты.

– Уж скорей бы!.. Ох, Господь милосердный!..

Тем временем Ироида Васильевна тихо зашептала мне в ухо:

– А ежели он ночью храпеть начнет, вы, господин штабс-капитан… Вы свистеть умеете?

Я кивнул.

– Вот и посвистите ему потихоньку, иногда чуть-чуть помогает… А то я, покуда не додумалась, – уж таких страстей натерпелась за сорок лет!.. И еще они иной раз по ночам… ходят.

– В смысле – по нужде? – не понял я.

– Да нет, безо всякой нужды. Это у них уже сорок лет, после контузии. Бывает, вот встанут и ходят. И еще при этом кричать изволят всякие слова, так что уж вы, молодой человек, не пугайтесь, коль случится. И сделайте такую Божью милость, уложите его, успокойте, – он себе и будет дальше почивать, а наутро не вспомнит ничего.

Я пообещал, что непременно так и поступлю.

– Храни вас Господь!.. Им бы к доктору надо, но разве ж они дозволят? – вздохнула она, но тут раздался голос генерала, подошедшего к нам:

– Что ж, до завтра, штабс-капитан. – Он удостоил меня рукопожатия.

И, уже уходя, я услышал сзади что-то про синематограф и эмансипацию.

* * *

…По всей России участилась остановка немногих еще следующих по своим маршрутам поездов. Иногда это делается по приказу некоего самозваного ВСЖ, а иногда – просто бандитскими шайками, нынче многочисленными и окрепшими за время затянувшейся всероссийской смуты…

* * *

…что самым опасным за последний месяц оказался маршрут, идущий от Одессы. Именно там, между Одессой и Бессарабией, действует обнаглевшая банда известного Котовского…

…Нажива грабителей на этом маршруте особенно велика, ибо много весьма состоятельных людей, чаще всего иудейского вероисповедания, страшась погромов, покидает город…

…также подвергнутых надругательствам женщин и юных барышень…

* * *

…и уже нынче салон-вагон одесского генерал-губернатора, действительного тайного советника г-на Карамгозова, прицепили к завтрашнему курьерскому, следующему на Санкт-Петербург.

Неужели впрямь все представители государственной власти вскоре покинут наш некогда прекрасный город?!

4-я глава

Страшные старые знакомцы. – Фекалии на карете. – Толстовец Балуев. – «Мон женераль». – Ученик шулера.

Увы, в эти мрачные времена на одесском вокзале не играла музыка, а столпотворение на перроне было такое, будто начинается библейский Исход. Губернаторский салон-вагон располагался в самом начале состава, первым после паровоза, так что идти мне пришлось довольно далеко, проталкиваясь сквозь толпу, благо, я был налегке, имея при себе лишь небольшой дорожный саквояж. Со стороны вагонов слышались мольбы людей и жесткие ответы проводников: «Без билетов – никак, господа!.. Никоим образом, господа!.. Уберите ваши деньги, милостивый государь – поверьте, решительно не имеется никакой возможности!.. – А в иных случаях и просто: – Отвали, холера, не то щас!..» Тем временем вокзальная обслуга и полицейские нижних чинов, вооружившись специально изготовленными из больших палок орудиями в форме огромной буквы «Г», сметали с вагонных крыш налипшую на них публику, но это было так же бесполезно, как выметать с пола тараканов; не проходило и двух минут, как очищенные крыши вновь бывали облеплены людьми. У зеленых вагонов третьего класса, прицепленных в заднем конце состава, толпа была еще гуще, там роилась и рвань вполне биндюжного вида, и мешочники, и вполне достойные господа, некоторые с пейсами, в шляпах и в лапсердаках. В общем, чистый синематограф, как сказал бы мой генерал.

Когда, уже приближаясь к нашему салон-вагону, я проходил мимо одного из вагонов первого класса, вдруг увидел… Или мне только показалось?..

Увы, не показалось, ибо знакомый запах квашеной капусты на миг ударил мне в нос. Да, в вагон степенно поднимались именно они, – я узнал их, хотя сейчас на них были цивильные костюмы, а не тронные одеяния; – один с чудовищным горбом, другой – с какими-то отвратительными нашлепками на лице. Должен без хвастовства сказать, что я мало чего боюсь в нашем мире, но при виде этих двоих что-то у меня внутри на миг похолодело.

Два урода перекинулись между собой какими-то словами, и готов поклясться, что я услышал те самые слова: «Ыш абарак бузык»… Еще миг – и они скрылись в вагоне, оставив на перроне лишь капустный смрад.

И тут я должен изрядно отвлечься, дабы рассказать…

(Опущу здесь весьма затянутый рассказ Георгия Петровича и, пожалуй, заменю его двумя вырезками из журналов, относящихся, правда, к октябрю 1917 года, но содержание, в сущности то же самое. – Ю. В.)

* * *

¹⁴Мир наш причудлив, в него, как в матрешку, вложены многие миры, и кажется, несть им конца. Но вот случилось так, что вашему покорному слуге удалось проникнуть в самый нижний из миров, ниже которого, наверно, только сама Преисподняя, а может, он сам Преисподняя и есть.

Какую власть мы можем считать самой древней? Власть египетских фараонов, каких-нибудь шумерских царей? О, нет, их власть преходяща и далеко не так уж прочна. Есть иная власть, уходящая корнями в глубь самого человеческого естества. Это – власть Голода. Она была всегда и везде! Нищета и помойки – вот символы этой власти.

Неизвестно когда возникла их империя, но, поскольку свято место пусто не бывает, еще в немыслимой древности эта безликая власть воплотилась во вполне зримых властелинах. Они именуют себя Королем Нищих и Императором Помоек. Безусловно, их династии – самые древние на Земле.

Невозможно очертить границы их царств, ибо едва ли существует в мире место, где нет ни помоек, ни нищих. Там есть даже свой язык, столь древний, что он вряд ли знаком хоть одному лингвисту.

Власть монархов безмерна, их личные богатства поистине неисчислимы. Хотя их подданные живут в полной нищете, они, как пчелки, неутомимо несут в казну заработанные ими грошики, центики, сантимо и т. д.

Горе тому, кто навлечет на себя гнев монархов. У него не будет ни малейшей возможности скрыться, ибо их подданные – везде, нет такого места, где они не смогли бы настигнуть провинившегося, а последующая за этим казнь поражает воображение своей жестокостью.

Монархов отличают династические уродства – у кого третий глаз на брюхе, у кого врожденный горб. У знати рангом пониже уродства менее заметны – у одних по шесть пальцев, у других рудиментарные хвосты, и проч.

Монархи беспрерывно меняют свое местонахождение, но с уверенностью можно сказать: они всегда там, где сильнее голод, где страшнее озлобленность народа, где больше нищеты и убогости…

(Одна страница, видимо, утеряна, осталось только самое окончание статьи. – Ю. В.)

…этих монархов, имена которых с веками не меняются: Лука и Фома

…Бедная Россия! Именно ты теперь стала пристанищем страшных уродов! Именно здесь звучит их клич: «ЫШ АБАРАК БУЗЫК!¹⁵», слышанный мною здесь, в Петрограде, уже не раз.

О том же, как я проник в их чертоги и о быте и нравах подземных царств и о многом другом читайте в моих следующих публикациях.

N. N.

* * *

(Из статьи, опубликованной в той же газете на другой день после предыдущей)

…с прискорбием сообщить о трагической гибели одного из лучших журналистов России, публиковавшегося под инициалами N. N. Подлинное имя его Иван Петров-Разумный.

…не считаясь ни с какими опасностями, проникал туда, куда был заказан путь малодушным…

…в том числе и его последнюю публикацию, касающуюся Королевства Нищих и Империи Помоек…

… с переломанным позвоночником, не в силах шевельнуться, был заживо съеден крысами. К груди его была приколота записка: «Уроды не мы, ты сам урод! Ыш абарак бузык!»

…Светлая память о нашем товарище…

(Дальше оборвано. – Ю. В.)

* * *

(Г-н Конышев продолжает)

…Да, это были, безусловно, они, те самые короли подземного мира!

Впервые, едва начав служить в Тайном Суде, я услышал о них от Андрея Исидоровича. Оказывается, за свою многовековую историю Тайный Суд не раз, хотя и весьма редко, вступал во взаимодействие с подземными монархами (на то были разные причины). Иногда требовалась их помощь, всегда не бескорыстная с их стороны (даром эти монархи ничего не делали), иногда же между ними и Судом начиналась подлинная война, всегда весьма кровавая.

Увы, моя первая встреча с ними, происшедшая примерно полтора года назад, пришлась именно на этот период боевых действий, и помимо довольно страшных воспоминаний, я вынес на себе из их подземелья не менее страшные отметины на теле – следы мучительных пыток, включая выдранные калеными щипцами куски мяса на своих боках, – такую вот память оставили они мне о себе, неотделимую от всегда присущего им почему-то запаха квашеной капусты. Также увы, Андрей Исидорович перед моим отбытием в Одессу не посвятил меня, в каком периоде нынче находятся наши с ними взаимоотношения. Если по-прежнему во втором – то попутное соседство с ними не сулило ничего хорошего.

Вдруг пробежала мысль: а что если Черный Аспид действует под их покровительством? Тогда нынешние дела мои обстояли и вовсе довольно худо…

Впрочем, это было не слишком похоже на них: уж слишком громкими были злодеяния этого самого Аспида, а монархи не любили шума вокруг своих имен.

Ну а если они все же сменили свой the style¹⁶? Что же, я в этом случае отступлюсь от задуманного – покарать Черного Аспида? И я твердо решил для себя, что сему не бывать – не отступлюсь ни при каких обстоятельствах. Это – Par-dessus tout! (Лексика моего генерала, как видите, понемногу входила в меня.)

Генерал-губернаторский конный экипаж с орлами стоял на самом перроне, лишь ему такое дозволялось. Из экипажа четверо дюжих носильщиков перетаскивали в салон-вагон тяжеленные сундуки, чемоданы, баулы и прочий скарб, да, его высокопревосходительство основательно снарядился в дорогу; делали они это под строгим присмотром лакея Никиты, если все еще и прихрамывавшего на обе ноги (видно, давали о себе знать набитые вчера мозоли), то уже – лишь едва-едва.

Сам генерал, облаченный в белоснежный мундир с золотыми погонами, увешанный кучей орденов (тут были и «Георгии» аж трех степеней, и «Владимир» на розовой ленте, и «Станислав», и какие-то ордена иностранного происхождения), тоже топтался возле экипажа, вероятно, в ожидании меня. Рядом с ним топтался какой-то худой субъект довольно унылого вида, лет тридцати, с жиденькой бородкой, в рубахе-толстовке.

От остального состава губернаторский салон-вагон ограждал кордон полиции, но несмотря на это, какие-то инвалиды недобро грозили в сторону экипажа своими костылями.

Когда я приблизился к кордону, генерал кивнул, и меня пропустили. Вид у его высокопревосходительства был весьма хмур, а от экипажа почему-то исходило отвратительное амбре, в котором угадывался смрад фекалией. После минуты молчания генерал наконец произнес:

– Это надо подумать! В генерал-губернаторский экипаж… в орлов Российской Империи – и самым натуральным говном! Каково?!.. Хотел, право, всех перестрелять, да рука не поднялась: детвора!..

Оказывается, по дороге одесские мальчишки обкидали карету дерьмом (надеюсь, мой генерал уже начинал понимать отношение к орлам в наступившие времена).

Затем генерал поманил меня чуть подальше и зашептал:

– Вы, кстати, оказывается, большую услугу мне оказали.

Я лишь посмотрел на него вопросительно.

– Да, да, преизрядную услугу… Видите вон того… гм… господина? – Он украдкой кивнул в сторону субъекта в толстовке. – Какой-то родственничек Ироиды Васильевны, седьмая вода на киселе, некий господин Балуев. Тоже ему, видите ли, приспичело в Санкт-Петербург. Ироида его прежде в глаза не видела, но, добрая душа, упросила меня. Так бы его, – родня супруги все-таки, – пришлось бы на ночь к себе в спальню забирать; а тут – пардон! Место уже вам обещано!.. Ничего, пусть мается в каюте для прислуги, там одна койка свободная. Как-нибудь перетерпит, не велика птица!

Шептал он довольно громко, господин в толстовке вполне мог кое-что из этого слышать, но его высокопревосходительство сие мало заботило.

– А письмо какое-нибудь рекомендательное у него при себе было? – гораздо тише спросил я. – Уж коли его прежде в глаза не видел…

Генерал беспечно махнул рукой:

– Да какое письмо! Не брал он никакого письма – не знал же, что оно так нынче выйдет с билетами. Ну да ладно, родственничек такой, Ироиде известно, в самом деле у нее имеется. Тут хуже другое…

– Что именно?

– А вы полюбуйтесь на него! На рубаху эту! Чистый толстовец! И мяса тоже не ест! Ироида было хотела его угостить по-родственному, так он ни к чему, кроме капусты да хлеба не притронулся: видите-ли, вегетарианец, как граф Толстой: мясо убиенных животных кушать, видите ли, грех! Ну как такого за стол сажать с порядочными людьми?! Вон, взял с собой в дорогу целый куль со всякой морковкой да яблоками. Тьфу!.. По мне, ты сперва, как граф Толстой, повоюй в артиллерии, потом «Войну и мир» напиши, а дальше уж – пожалуйста себе – вегетарианствуй, коли не стыдно людей смешить!

Это уж генерал произнес нарочито громко, но господин Балуев отвернулся и по-прежнему усиленно делал вид, что ничего такого не слышит.

Мы поднялись в салон-вагон через парадную дверь (имелась тут и такая). Роскошество передвижных апартаментов генерал-губернатора меня вызывало восхищение. Его высокопревосходительство провел меня через столовую на дюжину персон с уже накрытым столом, со шкапами, полными фарфора и хрусталя; далее следовал кабинет, отделанный ореховым деревом, с большим письменным столом и водруженным на нем глобусом земного шара, затем шла спальня с двумя двуспальными одной двуспальной, другой односпальной, с двумя гардеропами и с огромным трельяжем.

– Эту коечку я велел для вас поставить, – сказал генерал, кивнув на односпальную кровать. – Ничего, что придется вам потесниться? – Это мне-то, находившему себе кров и на голой земле под вой шакалов среди вонючих малярийных болот Трансвааля!

– Ваше высокопревосходительство! – лишь сумел выдохнуть я.

За следующей дверью, как он мне объяснил, располагались два ватерклозета, ванная комната и умывальня с душем, обе снабжались всегда подогреваемой титаном горячей водой. По другую сторону вагона, находились, как он же мне сообщил, четыре каюты для прислуги, отделенные от губернаторских покоев дверью со звонком, а за ними – еще две каюты для вооруженной охраны, которая, числом в четверо солдат, как он сказал, уже на своих местах.

– Костя Карамгозов настоял-таки, – вздохнул генерал. – Сколько я не отнекивался, но он – никак, мол, иначе по нынешним временам нельзя.

Что ж, между нами и подземными монархами все же была некоторая зона безопасности. Впрочем, это приносило слабое утешение, ибо я знал, что они и не такие преграды запросто преодолевали.

– Да, вот еще… – смущенно добавил генерал. – Я – насчет умывален. Дозвольте, штабс-капитан, я себе выберу ту, которая с ванной, люблю иногда, знаете ли… А вы молоды, вам и в душевой кабине… Приношу, конечно, свои глубочайшие извинения за неудобства…

И это он называл «неудобствами»! Снова мне оставалось лишь выдохнуть:

– Ваше высокопре!… – но он меня перебил:

– Кстати, насчет этих «высокопревосходительств»… Право, слишком длинно звучит, не слишком удобно вести беседу, а дорога дальняя… Как бы вам меня?..

– Быть может, Валерианом Валентиниановичем?

– Да тоже длинновато. Был бы Иван Иванычем – еще куда бы не шло, но вот же, снабдили родители… – Он немного подумал и наконец озарился догадкой: – Ага, вот! «Mon général¹⁷»! Так оно будет и коротко и вполне достойно, – не возражаете?

– Слушаю-с, мон женераль! – по-военному щелкнул я каблуками.

– Voilà l'idée! ¹⁸ – порадовался он найденному выходу. Я же порадовался не меньше него.

Мы в это время находились в кабинете, и тут вдали раздался звонок, а минуту спустя, постучав в дверь, к нам из столовой вошел Никита.

– Ну?! – рыкнул мон женераль, лишь в подобных тонах, видимо, привыкший общаться с нижними чинами.

– Там… к вам, ваше-ство. Двое, по виду приличные. Изволите проводить?

Генерал лишь подал знак – давай, мол.

Никита вышел, и в кабинет вступили двое в штатском, в самом деле весьма прилично одетые. Один имел волосы, черные как смоль, другой – беловолосый (в тот миг я еще не придал значения этому обстоятельству).

– Ротмистр Охранного отделения де Бертье! – щелкнул, как и я, штатскими каблуками брюнет.

– Прапорщик Охранного отделения Волынцев! – отрапортовал блондин.

– Ну и что с того? – побурчал мон женераль. – Ежели вы, господа желаете проситься в попутчики, так это – никак, тут уже всё в комплекте. Так что, господа…

– Никак нет, ваше высокопревосходительство! – вклинился тот, что назвал себя де Бертье. – Мы – по приказу его высокопревосходительства генерал-губернатора Кармагозова! Велел, дабы мы…

– Берегли как зеницу ока, – вставил блондин Волынцев. – Сказал, что отвечаем головой!

– Вот уж этот Костя, вот уж неугомонная душа!.. – вздохнул генерал. – Но – приказ… м-да… я понимаю, господа офицеры… Однако ничего более, чем каюту для прислуги предоставить вам не могу. Так что уж не обессудьте. Там, правда, еще один… гм… господин с нами следует, так что придется кому-нибудь из вас – на верхнем лежаке.

– Ничего-с, ваше-ство, разместимся.

– Благодарим, ваше-ство!

– Ступайте, Никита вас проводит. – Когда они удалились, генерал сказал мне: – Не здесь же их оставлять. Ох, не люблю, право, этих альгвазилов из Охранного!.. Я бы вам такого про ихнюю службу порассказал!..

Но тут раздался звон вокзального колокола (уже в третий раз), и состав двинулся в путь сквозь гудевшую на перроне толпу.

Некоторое время мы молча смотрели в окно, затем генерал подошел к письменному столу и принялся крутить глобус, а затем произнес куда-то в пространство:

– Дурак!.. – И после паузы пояснил: – Я про нашего горе-полковника. Право, истинный дурень! Япония-то – во (он показал кончик пальца), а Россия-матушка – во (он широко развел руками); и они нас – как детей малых! Да я б этому полковнику батальоном не доверил командовать (хоть он и как раз батальоном-то прежде и командовал¹⁹) – а тут целая армия, да еще флот! Ту разве какой-нибудь горе-полковник нужен? Тут… – и по его виду каждому стало бы ясно, кто был нужен для командования в той войне, дабы она не завершилась постыдным поражением и нынешней революцией. – М-да, – продолжал он, – не война была, а чистый синематограф. У япошек-то порох «шимоза», да немецкие пушки на линкорах, кои прицельно на десять верст бьют, а у полковника нашего, у Коли Ананаса²⁰… (Ай да генерал!) Эх… – тяжко вздохнул он. – Вот и получили вместо победы… Цусиму, да увечных, говорят, чуть не сто тысяч, да революцию, да новоиспеченного «графа Полусахалинского»²¹.

Возражать тут было нечего. Молчание наше затянулось минут на двадцать, наконец генерал проговорил:

– За что дорогу не люблю – так это за скуку. Иные с собой книжки да газеты берут, а у меня вот – со зрением… Да и книжки все теперешние – дрянь, навроде синематографа, а в газеты нынешние и заглядывать тошно, революция одна… – И, еще немного помолчав, добавил: – А как вы, штабс-капитан насчет того, чтобы в картишки перекинуться? – С этими словами он достал из баула колоду. Коли хотите, то просто так, безденежно.

Играть в карты я не любил, и вовсе не из-за того, что играл плохо, а напротив, из-за того, что играть умел слишком хорошо. При желании я мог бы зарабатывать большие деньги как карточный шулер, а искусству этому меня обучил именно что один профессиональный британский шулер высшего класса. За ним охотилась полиция всей Европы и Севреоамериканских Штатов, оттого он временно надел на себя солдатский мундир и отправился воевать в Южную Африку, где он подарил часть своего искусства всей нашей роте, пока мы пережидали затяжные африканские дожди.

Уж не знаю, как остальные мои боевые товарищи, но ваш покорный слуга, обучившись даже лучше других, считал для себя зазорным использовать это свое умение – боялся, что профессия шулера привлечет меня, и я начну катиться в эту сторону.

– Увы, не могу, ваше… то есть мон женераль, – вздохнул я. – Зарок себе дал.

– Вы что, навроде господина Балуева?.. Нет, конечно, шучу…– И сочувственно спросил: – Что, проигрались когда-то сильно? Да, бывает… Но мы ж, я вам говорю, будем безденежно, так, для заполнения скуки.

Я честно объяснил ему, что причина в другом – в юности, мол, дурные люди обучили меня шулеровать, и с тех пор я как honnête homme²² дал себе слово перед Господом…

– Ну, если перед Господом… И что, с тех пор – так уж вовсе и ни разу?

– Никогда.

– М-да, сие делает вам честь, при таком умении мало кто бы удержался… А показать ваше искусство не желаете ли? Так, лишь интереса для…

– Нет, нет, право, не стоит, мон женераль.

Генерал превратился в чистое дитя, глаза его наполнились мольбой.

– Ну я же прошу – так, просто, в виде фокуса… Впрочем, если вовсе уж не желаете… – Он обиженно надул губы и повернулся к окну.

Мне стало перед ним неловко, тем более, что я был сильно ему обязан.

– Ну хорошо, мон женераль, – сказал я, – если только в виде фокуса…

Он живо перевел на меня глаза:

– Да, да, в виде фокуса, не более!

Я взял у него колоду, картинным образом ее перетасовал и спросил:

– Какую карту вы хотели бы видеть?

– Ну, скажем… Туза пик.

– Пожалуйте. – Я протянул ему туза.

– Bravo! – воскликнул он. – А теперь извольте туза треф!

– Извольте получить туза треф.

Такого детского азарта в глазах я давно уже ни у кого не наблюдал.

– Bravo! А теперь – бубнового туза!

– Извольте и бубнового.

– Да, с вами в карты не садись!.. А теперь – червового!

– Получите и червового. Ради вас достал бы и пятого, да боюсь, не найду в этой колоде.

Вдруг генерал крепко схватил меня за локоть и воскликнул с жаром:

– Вы должны меня этому обучить, штабс-капитан!

– Вас?.. В ваши лета, при ваших чинах и наградах?..

– Пустое! При чем тут чины?! Я вас как друга прошу! Поверьте, мон шер, мне это просто необходимо! Особенно сейчас!.. И вовсе не для бесчестного выигрыша, поверьте… Может, потом и объясню так, чтобы вы поняли, а пока… Обучите, штабс-капитан! Вы себе даже не представляете, насколько мне это сейчас нужно!..

Снова же, отказывать ему я более не находил в себе сил и сказал:

– Только имейте в виду, мон женераль, наука эта не так проста, требует немалого времени…

– Да времени у нас – хоть до самого Петербурга! Приступим же, чего вы ждете?!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Генерал, как и все новички в подобном деле, был весьма не ловок, мне даже приходилось, забывшись, покрикивать на него, что он переносил поистине стоически, и часа через четыре утомительнейшего урока он уже мог (правда, не с первой попытки) вытаскивать из колоды загаданную наперед карту. В случаях подобной удачи он радовался как дитя и сам же себя нахваливал:

– Ай да Валериан, ай да золотые руки!

Во время одной из наших коротких передышек он меня спросил:

– Как полагаете, до Петербурга обучусь делать это так же ловко, как вы?

– Ну, при ваших явных способностях… – польстил я ему, – думаю, что в какой-то мере приблизитесь.

– «В какой-то мере»… – огорчился он. – Мне надо не «в какой-то мере», мне надо, чтобы – верняком, только тогда я спасен! Иначе – чтò если вновь повторится то же самое там, в Петербурге?!

Я удивился:

– Ваше высоко… мон женераль! Вы же изволили говорить – только ради фокуса, а вы, оказывается… – И поспешил вставить: – Нет, нет, это, конечно, ваше сугубо личное дело, мон женераль…

Он даже с места вскочил от возмущения:

– Да что вы себе позволяете, штабс-капитан?! Неужто вы впрямь думаете, что тройной георгиевский кавалер, генерал-аншеф, станет шулеровать, дабы обчистить своих товарищей?!

Пришлось оправдываться:

– О, простите великодушно, мон женераль, что я так превратно вас понял… Просто вы несколько неясно выразились… Мне померещилось, что вы спешите в Санкт-Петербург, дабы сыграть с кем-то в карты…

Генерал принял мои извинения и начал понемногу остывать:

– Во-первых, не «с кем-то», молодой человек, – назидательно проговорил он, – а с достойнейшими в мире людьми! А во-вторых, вы, тем не менее, совершенно правильно меня поняли: да, я еду туда именно что играть, и это нынче для меня – превыше всего!

– Но таким, гм… фокусам… – не удержался я, – обычно обучаются, чтобы… чтобы, пользуясь ими, бесчестно выигрывать… О, я, разумеется, не ваше высокопревосходительство имею в виду!

На сей раз он решился не гневаться и сказал:

– Это правильно – что не имеете в виду. Хотя, возможно, и придется, да простит меня, старика, Господь, пускаться на некоторые бесчестные манипуляции, но цель моя – отнюдь не выигрывать, даже ни в коем случае этого не делать. Цель моя сугубо противуположна.

Я удивленно поднял на него глаза:

– Какова же она, в таком случае, ваша цель?

Ответ его озадачил меня еще более. Ибо ответ генерала был:

– Проиграться!

* * *

Телеграммы, отправленные из Одессы перед отбытием санкт-петербургского поезда.²³

ТЮРБЫ АНАБУЗЫК ЗПТ BLACK MAMBA²⁴ КУРАСЫ МАРКАСЫ ПЕТЕРБУРГ ТЧК

ПЕРЕЛЫК КУРДАМЫР СЕКИРБАШКА

ЫШ АБАРАК БУЗЫК

ЛУКА ФОМА

* * *

ИЗ ОДЕССЫ ВЕЗУ НАВАР ТЧК

ВЫЕЗЖАЮ НЫНЧЕ ТЧК ЗАТЕМ ИЗ ПИТЕРА ОТПРАВЛЯЮСЬ В ГЕЛЬСИНГФОРС ЗПТ ТАМ ВСЕ ГОТОВО

ЧА

5-я глава

«Превыше всего». – Уроки игры в покер. – Как искать Аспида? – Котовский. – Подлинный рыцарь и несчастная барышня.

– ?!

– Да, да, именно! Проиграться! – самодовольно подтвердил мон женераль. – Проиграться в пух и прах! К чертовой бабушке! Проиграть не менее сорока тысяч – вон они, деньги, в том бауле только того и дожидаются! И уж коли я так решил, то так тому и быть, и этому не помешают никакие синематографы, никакие революции! Любой ценой, пускай даже бесчестной – но всенепременно проиграться. Это – превыше всего!.. – И, немного подумавши, наконец решился: – Так и быть, штабс-капитан, поведаю, удовлетворю ваше любопытство… Но только уж смотрите, молодой человек, – чтобы больше – ни единая душа!..

Я дал клятвенное обещание, что буду нем как могила, мое слово чести полностью удовлетворило старого вояку, и он для начала спросил:

– Вам известна такая игра – покер?

Он бы еще спросил меня, видел ли я вообще карты в своей жизни, или, скажем, знаю ли, где расположен Санкт-Петербург!

– Exellent!²⁵ Мы еще под Плевной пристрастились к этой с виду достаточно простой игре, я имею в виду себя и своих боевых товарищей. Поначалу играли на сущие пустяки, так, для времяпрепровождения, потом брали все выше, выше… Давайте, однако, штабс-капитан, поупражняемся еще, и тогда я приступлю к подробностям…

Генерал перетасовал колоду вполне грамотно, так, как я его учил, с третьего раза вытащил наконец-таки им же самим заказанную карту, восхитился этим и с благодушным видом произнес:

– Слушайте же!

Содержание его рассказа было таково. Их, некогда молодых офицеров, близких друзей, далее разлучила судьба, но они дали друг другу клятвенное обещание, что раз в год, ровно двадцать второго октября (это день окончания ими кадетского корпуса), они непременно будут встречаться в Санкт-Петербурге играть там в покер, ну и еще для кое-каких мужских забав («J'espère que vous me comprenez!²⁶»). Это продолжалось вот уже более четверти века, без единого, – слышите! без единого! – пропуска, несмотря даже на войны. В последние годы за покер садились в доме г-на Кружевницына, ныне тайного советника («Вы, возможно, сударь, о нем слышали»). Ну, бывало, что и по тысяче-другой выигрывали-проигрывали, сумма для каждого, в общем, посильная. А вот в прошлом году – надо же!..

– Представляете, у меня уже, смотрю, чуть не десять тысяч выигрыша. Ладно, Володя-то Кружевницын богат, а для Игнатия Бодрова, генерал-лейтенанта (понятно, в отставке) и для Илюши Курепова, опального губернатора (а проигрывают-то главным образом они) потерять четыре-пять тысяч – серьезное дело. Я уж и не рад своему выигрышу, хочу проиграться – да никак не выходит! Блефую в наглую, ставя большие деньги, – так они отпасовывают в последний момент, и снова оказываются в проигрыше! Заторговываюсь, имея на руках лишь хилых три семерки; Илюша меня закрывает, – и что у него, по-вашему?

– Неужто три шестерки?

– Точно так-с! И это за вечер – из разу в раз!

– В таких случаях говорят «пошлò», – вставил я.

– Пошлò, черт бы его… – печально отозвался генерал. – И так оно, чтоб его, пошлó, что к концу игры у меня выигрыш в сорок тысяч, Володя Кружевницын в нулях, а у Игнатия и у Илюши передо мной по двадцать тысяч долга… Нет, они, конечно как люди чести долги свои месяца через три мне в Одессу выслали, но, как я узнал, Илюше для этого пришлось свое единственное имение в Вятской губернии заложить, а Игнатию взять кредит в банке. А как расплачиваться будет? Пенсион не большой, и детишек пятеро.

Ну, думаю, ладно: уж в следующем-то году проиграюсь непременно, – а тут этот синематограф, нате вам. La révolution у них, понимаете ли, нашли тоже время, господа революционисты, когда тут такое дело!

И главное – вы понимаете, штабс-капитан, чтò могут подумать, ежели я в назначенный день не явлюсь? Могут подумать, что Валериан Богоявленский прибрал их денежки и теперь, как последний жид, трясется над ними, страшится упустить их из рук! Нет, не таков генерал-аншеф Богоявленский! По такому случаю никакой синематограф его не остановит! Бог даст, прорвемся!.. – Вдруг вид у него стал уже не таким победительным. – Только вот боюсь… – проговорил он.

– Чего, мон женераль?

– Боюсь, оно мне снова «пойдет», как в прошлый раз «пошло»… Но ежели вы меня сейчас как следует обучите…

Я сказал, что надо было ему раньше сообщить о своих целях и о том, что речь идет о покере.

– В покер можно и совсем по-другому проиграть, гораздо проще, – сказал я ему.

– И – как же?

– Говорите, ваши друзья давно уже играют в эту игру?

– Как я сказал, уже более четверти века.

– В таком случае, они обладают достаточным опытом?

– О-о-о!

– А игра, как известно, психологическая, и они умеют наблюдать за противником.

– И что с того?

– Ну-ка, представьте себе, что вы блефуете. Вы при этом обычно сидите с непроницаемым лицом?

– Какое имею, с таким и сижу.

– А вы всякий раз, блефуя… ну, скажем… ну, скажем надувайте губы.

– Как-нибудь вот так?

– Очень неплохо. Опытный игрок со второго – с третьего раза поймет, что это всегдашний признак блефа. Блефуйте так почаще, ставьте при этом побольше, и ваши противники непременно окажутся в выигрыше. Ну а при сильной позиции всегда прокашливайтесь позвучнее.

– Примерно так? – показалось, что даже вагон чуть тряхнуло.

– Можно и потише.

– Вот так? (На сей раз лишь бронзовый подсвечник дрогнул на столе.)

– Если еще вдвое тише, то будет совсем хорошо. И менее нарочито.

– Так?

– Великолепно, мон женераль! И если вы будете делать так всякий раз, когда у вас на руках что-нибудь посильнее «стрита», то снова же ваши партнеры уловят это и, не имея у себя сильных карт, станут пасовать, а в таком случае много вам все равно не выиграть. И если обе эти позиции вы соизволите все время помнить, то в целом вы непременно проиграетесь.

– Даете слово?

– Слово чести! Хоть сто тысяч проиграете, если такова будет ваша воля.

– Сто? Нет, это уж будет чересчур. Но сорок тысяч должен проиграть всенепременно… Значит, губы вот так… А кашлять вот так… Право же, как все просто! Вас мне, видно, сам Господь послал!.. Однако же, – добавил он, – ваш предыдущий фокус тоже до крайности, до крайности любопытен! Кому-нибудь при случае покажу. Еще малость поупражняюсь, если вы не возражаете.

О, ничуть я не возражал! Теперь, когда его высокопревосходительство нашли для себя занятие, можно было спокойно обдумать сложившуюся ситуацию. На возгласы генерала «bravo!» (в случае удачи) или, в противном случае, «ремиз!» я старался не отвлекаться. Итак…

Prima. Я не знаю, как Черный Аспид выглядит, поэтому ходить по вагонам в поисках его – занятие совершенно бессмысленное. И что же тогда мне следует предпринимать?

Secunda. Что делают в соседнем вагоне монархи подземного мира? Совпадение ли это – то, что мы оказались с ними попутчиками? Я вообще слабо верю во всяческие совпадения. Возможно, мой патрон Андрей Васильцев знает ответ, но как это выяснить?

Tertia. Ведомо ли самому Аспиду, что я веду на него охоту? Это, пожалуй, самый предпочтительный для меня вариант, ибо в таком случае он должен бы устроить встречную охоту на меня, тем самым, возможно, как-то себя выдаст, а уж там… Уж там – кто кого?..

А если ему сие не ведомо?.. Тогда надо как-то дать ему понять. Только вот – кáк?..

Наконец, qvarta. Если мне удастся-таки выйти на этого Аспида – то как мне далее с ним поступить? Действовать, как надлежит палачу Тайного Суда (я был не уверен, что всецело имею на это право), или же передать его законным властям (от которых он, при его ловкости, с большой вероятностью сумеет сбежать)?..

Этот, последний вопрос был, правда, пока явно преждевременным.

Была, впрочем, и еще одна мысль, кружившаяся на отдалении. Лишь в ту минуту я вспомнил одно мелкое обстоятельство…

Чтò это, снова совпадение? Да, скорее всего…

Тем не менее, его, это обстоятельство, тоже следовало держать в уме; повторюсь – не люблю я всяческие совпадения…

Увы, на все эти вопросы я пока не знал ответа…

Наш поезд начал замедлять ход близ какой-то станции. Согласно расписанию, стоянка должна была длиться десять минут, и я понял, что есть способ получить ответ хотя бы на один вопрос через некоторое время…

Когда поезд остановился, я сказал его высокопревосходительству, что не надолго оставлю его (на что он никак не отреагировал, если не считать его вздоха: «Ремиз! Черт, снова ремиз!»), и вышел из вагона.

Слава Богу, телеграф в России пока работал, и со станции я подал зашифрованную телеграмму-молнию в Москву, Андрею Исидоровичу. Хотел уже возвращаться, как так та последняя мысль снова шевельнулась во мне, и, дабы развеять сомнения, я подал еще одну «молнию», на сей раз в Одессу, да в такое ведомство, что подпись мне пришлось поставить: ГЕНЕРАЛ ОТ АРТИЛЛЕРИИ БОГОЯВЛЕНСКИЙ, в надежде, что его высокопревосходительство, если о сем и узнает, то великодушно меня простит; лишь после того вернулся в наш салон-вагон.

Что ж, хоть кое-что глядишь да узнáется!

* * *

…что многие преступники обладают, так сказать, своим почерком. Так, пресловутый Черный Аспид в местах своих злодеяний непременно оставляет два трупа своих помощников…

…что же касается знаменитого налетчика Котовского, то он, грабя со своей бандой в три дюжины человек поезда, никогда не трогает представителей власти (если оные не препятствуют ему), друзей одесского налетчика Мишки Япончика, которого называет своим «братом», а также революционеров, поскольку, по его словам, в такое г… как политика он не вмешивался и никогда вмешиваться не будет. Таково его credo, какового он пока что неуклонно придерживается…²⁷

…так же касательно особ женского пола, следующих в поездах. Вопреки сложившемуся мнению, Котовский не дозволяет своей банде предаваться поголовному разврату и лишь два раза похищал юных барышень, особо ему приглянувшихся.

Увы, до сих пор их судьба…

* * *

…и, как стало известно, сегодня питерское отделение ВСЖ все-таки поддержало призыв ко всероссийской забастовке железнодорожников, а это означает, что, похоже, в ближайшие часы вся Российская Империя будет полностью парализована…

* * *

Когда я проходил через столовую, Никита накрывал стол к обеду на две персоны, пока выставлял лишь закуски, и чего только среди них не было! И осетрина, и семга, и икорка обоих цветов, и соленые груздечки. Здесь же стояла бутылка шампанского в серебряном ведерке со льдом. В тот день я как-то и не позавтракал, и, признаться, вид всей этой снеди даже заставил меня на время забыть о том деле, раде которого вообще пустился на эту самовольную авантюру. «Бедный господин Балуев!» – подумал я.

Никита напутствовал меня:

– Ваша милость, не затруднитесь сообщить их высокопревосходительству, что все готово-с, можно садиться.

Мон женераль даже не заметил моего возвращения, он в кабинете все еще предавался карточным забавам, кажется, у него получалось уже лучше, и выглядел он, как дитя, наконец управившееся с подаренной новой игрушкой. Когда я передал ему слова Никиты, он, казалось, не сразу меня услышал; занятый своим, проговорил:

– Bravo! Вот он, валет черный! Как и было заказано!.. А вот он валет-блондинчик! Ай да Валериан, ай да молодец!.. – Лишь затем удостоил меня взора: – А, это вы, штабс-капитан?.. Губы, говорите, надувать вот так?

– В точности так, мон женераль.

– А кашлять так?

– Именно!

– Что ж, на досуге еще поупражняюсь… Так что вы сказывали? Обед? Самое время. В таком случае, идемте.

Мы с ним прошли в столовую.

– Недурственно! – оценил генерал, у меня же от этого «недурственного» вида стола вторично потекли слюнки.

Увы, текли они не долго, ибо в следующий миг поезд резко затормозил и стал как вкопанный. Торможение было настолько стремительным, что я едва устоял на ногах, генерала же швырнуло к столу, да так, что некоторые тарелки со снедью свалились на пол.

– Черт! это еще что за синематограф?! – возмутился мон женераль, стряхивая икру, в которую только что угодил попасть обеими руками. С этими словами он рванулся в кабинет, схватил трубку телефона, связывавшего салон-вагон с начальником поезда, и прорычал: – Как это понимать, милостивый государь?! Вы что, дрова везете?! Да вашего машиниста надо!.. – И вдруг, осекшись, проговорил: – Ах, так!.. Вот оно что!.. Ну, коли так… – Он положил трубку и довольно холодно сообщил: – Впереди рельсы разобраны. Котовский. Его ребята уже трясут третий класс, видать, скоро и тут будут.

– Ох ты Боже Свят!.. – перекрестился Никита. – Ведь говорила же Ироида Васильевна, ведь предупреждала!..

У генерала же лицо даже просветлилось, явно сейчас он вновь чувствовал себя тем самым «храбрейшим из храбрых» молодым офицером из-под Плевны. Метнувшись назад, в кабинет, он распахнул один из своих сундуков и я, к своему удивлению, обнаружил, что там находился пулемет «максим», уже со вставленной лентой.

– Помогите, штабс-капитан! – приказал он мне.

Вдвоем мы водрузили пулемет на тумбочку, подтянули ее к окну, уже распахнутому по причине жары, мон женераль, уселся перед пулеметом и проговорил про себя: – Котовский?.. А мы сейчас поглядим, что ты за Котовский!.. – Затем отдал мне распоряжение: – Ступайте, штабс-капитан, командуйте нижними чинами, а я тут и один управлюсь.

Я прихватил из генеральского сундука в дополнение к своему люггеру еще и браунинг, и поспешил выполнить его приказ.

Четверо солдат охраны уже держали под прицелами своих винтовок пространство по обе стороны от вагона. Офицеры Охранки тоже стояли у окна своей каюты с наганами наизготовку. Лишь господин Балуев сидел, испуганный, опустив глаза.

– Хотите, дам вам револьвер? – спросил я, но он только замахал руками. (Уверен, что граф Толстой, бывший боевой офицер, на его месте поступил бы совершенно иначе.)

Уговаривать его я не стал и пошел обратно к генералу. Через открытое окно были слышны крики и визги, доносившиеся со стороны вагонов третьего класса. Но раздалось два выстрела, и визги тотчас стихли.

Минут через десять я увидел, как кавалькада в десяток всадников неторопливо движется в нашу сторону. На переднем коне сидел здоровяк с лысым черепом – сам Котовский, судя по описаниям. Остальные «котовцы», видимо озорничали по другую сторону состава.

Из окна вагона, третьего по счету от нас, послышалось:

– Грыгорий Иваныч, прывет тебе от одесских братишек!

– Братишке Японцу тоже передавайте мое с кисточкой, – отозвался тот и приказал всадникам: – Энтот вагон не трогать, тут свои.

Из услышанного я понял, что Мишка Япончик, руководствуясь примерно теми же, что и я, соображениями, тоже отправил своих людей этим поездом ловить Черного Аспида.

Кавалькада проследовала далее, к вагону, уже соседнему с нами, в котором, как я знал, путешествуют «их подземные величества». Котовский постучал в вагонную дверь рукояткой своего маузера:

– Померли, что ли? Отворяй!

Дверь открылась (из вагона пахнуло квашеной капустой), и наружу высунулся вовсе не проводник, а известный мне горбун. Лишь на миг высунулся – и сразу закрыл дверь, но и этого мига хватило, чтобы Котовский отпрянул на добрых пять саженей.

– Этих, что ли, не будем щупать? – спросил его один из сотоварищей, на что тот угрюмо отозвался:

– Такая щупалка у тебя еще не выросла.

Тут сзади подскакал еще один:

– Вон, Грыша, гляди, что братишки со второго и с третьего класса собрали! – Он помахал в воздухе большим холщовым мешком. – Вместе с бирюльками тыщ на сто потянет, а Сивый щас еще и лично для тебя притаранит подарочек… Что, пощупаем теперь губернаторский вагон?

– Тебе что, Жареный, ста тыщ мало? – усмехнулся Котовский. – Нельзя таким жадным быть. – И, посерьезнев, добавил: – Ты ж знаешь, губернаторов мы не трогаем, они нам до ж…пы, мы не революцьёнэры.

– И поглядь-ка, Грыша, – вклинился еще кто-то, – с губернаторского вагона пулемет, вишь, торчит.

– Ихний пулемет мне тоже до ж…пы, – отозвался Котовский, – только на случай, ежели там за пулеметом кто-то борзый – ну-ка, братишки, потеснитесь к вагонам.

Совет был неглупый, вняв ему, все всадники в следующий миг стали поближе к поезду и очутились в мертвой для пулемета зоне.

Котовский сказал:

– Ты тут за Сивого что-то гутарил. И что там у него за подарочек?

– Да вона, таранит вже…

Я увидел, что к нам движется здоровенный, так же, как и Котовский, бритый налысо битюг, толкая перед собой хорошо одетую худенькую барышню. Битюг (видимо, тот самый Ситный) вел ее, заломив ей руку за спину. Она пыталась вырваться – да куда там!..

Стерпеть этого я не мог, мигом выпрыгнул из вагона и направился к шайке. Страха у меня не было, да и быть не могло. Вместе с приближающимся Сивым их было всего двенадцать человек (остальные «котовцы», видимо, орудовали по другую сторону поезда), а у меня в двух имеющихся пистолетах четырнадцать патронов. Если учесть, что стрелять я умею одновременно с обеих рук и с такого расстояния никогда не промахиваюсь, то я имел даже две пули лишние.

Одной из этих лишних пуль я не преминул с ходу воспользоваться. Крикнул Сивому:

– Отпусти девушку! – и выстрелил ему под правую ногу так, чтобы у него отлетел каблук, такое должно было произвести впечатление на бандита.

Сивый стал как вкопанный, но то ли по природной тупости, то ли рассчитывая на защиту со стороны «Грыши», барышню отпускать не спешил.

Котовский уже держал меня на прицеле своего маузера, остальные тоже выхватили стволы. Ничего, все равно не успеют…

Впрочем, стрелять в меня они отчего-то не спешили. Котовский внимательно смотрел на меня, и в этих глазах читалась холодная смерть. Ну да я тоже так смотреть умею; может – ввиду моей профессии палача – еще и пострашней…

Неизвестно, долго ли мы бы так играли в «смотрелки», но тут вдруг на лице Котовского расплылась улыбка, и он, глядя через мое плечо, спросил:

– Это щё што за гусь?

Несмотря на смертельный риск, я все же не удержался от того, чтобы обернуться.

О, да! это было подлинное диво!

В белоснежном мундире с золотыми погонами, увешанный высшими имперскими орденами, держа в руке огромный золоченый «лефоше», к нам приближались их высокопревосходительство.

– Гляди-ка, хвельдмаршал пожаловали! – присвистнул один из «котовцев».

– А погоны-то из чистого рыжья, и ордена, гляжу, с брюликами, тыщ на десять потянут, – сказал другой. – Своим ходом в руки идет! Ну, ходи, ходи сюда, твое превосходительство! Сам брюлики сымешь, али подмочь?

– Ма-а-алчать! – рыкнул на него мон женераль и для пущей убедительности громыхнул в небо из своего внушительного «лефоше».

Голос у старинного «лефоше» был настолько громкий, что лошади бандитов, верно, привычные к стрельбе, на миг вздыбились. Когда эхо от выстрела затихло, один из налетчиков спросил:

– Что, Грыша, может, положить его тут? А то тоже, гляжу, больно борзый.

Пусть-ка попробует! Благо, к этому моменту мон женераль уже стоял чуть впереди меня, так что я мог не отвлекаться. Котовский, однако, сказал:

– Ты тоже, Казачок, не борзей. Хвельдмаршалов грохать – это петля на шею, а так тебе светит только каторга. Пускай хвельдмаршалов господа революцёнэры грохают, им своих шей не жаль. – Затем обратился к генералу: – Ты, папаша, пушечку свою убери да скажи толком, что тебе требо.

Генерал и не подумал убирать свое орудие. Он встал на какой-то бугорок, отчего, и по природе высокорослый, теперь возвышался надо мной на две головы, и изрек:

– Я тебе не «папаша», бандитская морда! Я тебе – ваше высокопревосходительство! – И пока Котовский был явно озадачен, как ему на «бандитскую морду» реагировать, обратился с воззванием: – Граждане бандиты! Требую незамедлительно освободить барышню! Иначе…

– Ну, чтó «иначе»? – усмехнулся Котовский.

– Иначе, – твердо ответствовал мон женераль, – знайте, что перед вами генерал от артиллерии Валериан Богоявленский, кавалер шести войн, и что я каждого из вас, – слыхали? каждого! – на этом самом месте, вот этой самой рукою!..

Все шло явно к перестрелке, которой я, боясь за жизнь генерала, сейчас не желал, поэтому я произнес более миролюбиво, даже, пожалуй, чересчур:

– Правда, господин Котовский, о вас же ходят слухи как о человеке не лишенном благородства; отпустили бы вы, в самом деле, барышню.

– Грыша, может, хоть энтого грохнуть? – предложил «Казачок». – Чай, не енерал.

– Не, Грыгорий Иваныч, не надо, нехай живее! – послышалось из окна вагона, в котором ехали одесситы Япончика, и я увидел, что говорит это мой знакомец Фима Бык, у которого после момента нашего знакомства на бычьем лбу успела вырасти шишка размером с помидор.

– Он революцьёнэр, – из соседнего окна сказал Майорчик, – а они ж тебе, Грыгорий Иваныч…

– Да, до ж…пы, – согласился Котовский, после моих слов настроенный уже на вполне веселый лад. – Нехай себе живэ. И краля ихняя мне не треба, у меня две не хужей ее имеется, а я не турецкий падишах. – Он свистнул в два пальца: – Эй, Сивый, веди кралю сюды!

Сивый, хромая без одного каблука, поспешил выполнить приказ.

Девушка была прехорошенькая, лет едва за двадцать; отпущенная Сивым, она стояла безмолвно, теперь с отрешенным выражением лица, видимо, находилась в состоянии, которое англичане называют «a shock».

Котовский решил проявить себя подлинным робин гудом.

– И сумочку ей вертай, – кивнул он на дамский ридикюльчик, который Сивый держал в руке.

– Так-ить я щё не побачив – мо-быть, там у ей грòши или брюлики.

– Мы уж як-нибудь и без ее грошей перетерпимся. Я сказал, вертай.

Ридикюль оказался в руках у девушки.

– И чумайдан свой пущай заберет. Где твой, барышня, чумайдан?

Она нашла в себе силы только помотать головой, а Сивый подтвердил:

– Правда, не было у ей чумайдана.

– О как! – подивился Котовский. – Вишь, даже без чумайдана путешествует в Петербурх, – (меня это, признаться, тоже удивило), – а ты хотел у ей последний радикуль слямзить. Нехорошо… – И он насмешливо обратился к генералу: – Што, ваше восходительство, счерпан ынцындент.

Мон женераль не удостоил его ответа. Он по-отцовски приобнял барышню и сказал:

– Не бойтесь, дитя, вы уже в безопасности. Милости прошу в мои апартаменты, – и с этими словами повел безмолвствовавшую барышню к нашему салон-вагону.

– Благодарю, Котовский, – кивнул я и последовал за ними.

– Иди, революцьёнэр, – напутствовал меня бандит, – ты, вижу, не трус, как и твой енерал… А, да все равно будет и тебе когда-нибудь пеньковый галстух за твою революцию!.. Кстати, ты, краля, – крикнул он напоследок барышне. – Ты с этого вагона лучше не выходь! Братишки с Одессы-мамы сказывают – какой-то Аспид вашим курьерским следует, энтот будет моих ребяток пострашней. Коль тоже с Одессы едешь – должно, слыхала про такого?

Девушка не ответила, только на миг сжалась вся и заторопилась исчезнуть за дверью салон-вагона.

– А вот он-то, Черный Аспид, нам и нужен! – крикнул я нарочито громко. Если Аспид слушал нас, то должен был услышать. Теперь, по моему расчету, он сам должен бы был выйти на меня.

– А что, Аспид энтот, что ли, тоже революцьёнэр? – удивился Котовский. – Любите вы всякое г…но себе подбирать!.. Ну да мне ваши революцьённые дела до ж…, якшайтесь с кем хочете… За мной, ребятки!

Он оглушительно свистнул в два пальца, и минуту спустя вся его кавалькада исчезла в сумерках, оставив только столбящуюся пыль.

– Как я рад, ваше высокопревосходительство, что все решилось так мирно, бескровно! – встречал нас в вагоне господин Балуев. – А вы… вы, ваше высокопревосходительство – истинный рыцарь! Храбрый Роланд!..

Мон женераль, не удостоив его даже взгляда, что-то лишь рыкнул, и мы втроем – я, генерал и несчастная барышня – проследовали далее, в благородные покои.

Поездная ремонтная бригада уже укладывала разобранные рельсы. Работа была недолгой, «котовцы» разобрали не более пяти саженей, и уже через каких-нибудь полчаса наш состав снова тронулся в путь.

6-я глава

Барышня с гуттаперчевым пальчиком. – Аспид все ближе! – Прерванный сон. – Страдания несчастного толстовца.

Барышню, долго еще не приходившую в себя, удалось разговорить лишь после ужина, к которому она почти не притронулась; о великолепии же этого ужина не стану здесь и говорить!

Представилась барышня именем Жюли, поведала, что она – девица, дочь отставного полковника, родом из Москвы, однако Москву с некоторых пор сильно не любит, оттого там почти не бывает; что гостила в Одессе у подруги, но по одному делу ей срочно понадобилось мчаться в Санкт-Петербург, несмотря на тревожную обстановку в стране. Ехала без билета, на крыше (о боги, какие времена!), оттуда-то ее и сняли «котовцы».

Все это было до чрезвычайности странно: какие столь неотложные дела могли загнать на крышу молодую благородную барышню?

Еще одна странность: за ужином она не стала снимать перчаток, когда же подали чай, его она стала пить, тоже перчаток не снимая, что вовсе уж моветон, к тому же чай пила, отставив мизинчик, как это делают московские купчихи и прочие мещанки, а вовсе не полковничьи дочери. У меня мало-помалу стало зарождаться подозрение, что она вовсе не та, за кого себя выдает.

По ходу чаепития Жюли, все так же отставляя почему-то мизинчик, взяла свой ридикюль, достала из упаковки, лежавшей там, таблетку и проглотила ее. У меня хватило наблюдательности увидеть, что упаковка эта – от морфина; стало быть, вот чем, кроме пережитых страхов, объяснялся ее несколько отстраненный вид. Когда же она закрывала ридикюль, я заметил, что там лежит, помимо пудреницы и нескольких денежных ассигнаций, еще нечто… Вместе со всем прочим это стало уже достаточным основанием для того, чтобы я вдруг решительно потребовал:

– Позвольте вашу сумочку, мадмуазель.

Она прижала ридикюльчик к груди:

– Нет, нет!.. Совершенно не понимаю!..

Его высокопревосходительство тоже возмутила моя выходка.

– Как вы можете, штабс-капитан! – чувствуя себя все еще храбрым Роландом, воскликнул он. – Что еще за такой синематограф?! Мадмуазель и так настрадалась! Извольте объясниться, штабс-капитан!

– Сейчас будут и объяснение, – сказал я, с этими словами сам выхватил у нее из рук ридикюль и вытряхнул из него на стол маленький двуствольный дамский пистолетик ( мода на такие сошла лет сорок назад). – Вот оно!

– Ну и что такого? – пожал плечами мон женераль. – Уж в такие времена!.. Иное дело, что оружие-то не больно способное…

– Да, да, – кивнул я, – но не в этом дело. – И снова обратился к Жюли: – А теперь, сударыня, прошу вас, снимите перчатки. Или хотя бы одну, вон ту, правую.

– Ах, нет, нет… – прошептала она, а генерал даже с места подскочил:

– Что еще за такие причуды?!

– И тем не менее, сударыня… – потребовал я.

Видимо, действие морфина не позволило ей долго сопротивляться. Со слезами на глазах она сорвала с правой руки перчатку, и тут стало видно, что фаланга ее мизинца хоть и телесного цвета, но искусно сделана из гуттаперчи. Фалангу эту она тоже сняла, и обнаружилось, что пальчик у был некогда обрублен каким-то острым предметом.

– Вы этого хотели?.. – вспыхнула она. – Ну нате, любуйтесь!

Генерал же повторил:

– Да, да, стыдно, стыдно-с, штабс-капитан!.. А вы, мое дитя, не горюйте, у всех бывают свои несчастья. – Он укоризненно взглянул на меня: – Эх, штабс-капитан, штабс-капитан… Вовсе не обязательно было демонстрировать… Вы с вашим весьма глупым, пардон, любопытством… М-да, это совершенно не комильфо…

Жюли же тем временем снова насадила на мизинец свою фалангу и надела перчатку.

– Дело вовсе не в рядовом любопытстве, мон женераль, – ответствовал я. – Просто, уж коли нас свела судьба, хотелось в точности знать, кто наша прелестная попутчица и в чем причина ее путешествия.

– И что, много узнали?

– Узнал. – Я обратился к девушке: – Ведь полное ваше имя – Юлия Николаевна Каминская, и батюшка ваш вовсе не полковник, а покойный, злодейски убитый действительный статский советник Николай Ионович Каминский, не так ли, мадмуазель?

– Откуда вы?.. Впрочем, да, вы правы… – тихо прошептала она.

Генерал закатил глаза, что-то припоминая, и наконец воскликнул:

– О Боже! Семейство Каминских! Черный Аспид, московская резня!.. Я как-то читал, было такое дело… Бедное, бедное, бедное дитя!..

– И вот теперь, когда мы это выяснили, – сказал я, – примите, мадмуазель, за все, что я себе позволил, мои самые искренние…

Она склонила головку:

– Прощаю, господин штабс-капитан.

– В таком случае, сударыня, позвольте еще один вопрос. Уж не погоня ли за Черным Аспидом заставила вас отправиться в столь опасный путь?

Кивок был ответом с ее стороны. Генерал же вскричал:

– А что, он где-то в этом поезде, мерзавец?!.. Укажите мне, где он – и я его… собственной рукой!.. Да я его своими руками – на кусочки!..

– Не горячитесь, мон женераль, – остановил я его, – ведь наша спутница пока что не знает этого Аспида в лицо, не так ли, Юлия Николаевна?

– Не знаю… – снова кивнула она. – О всегда являлся передо мной в черной маске.

– Печально!.. – Генерал снова присел, вид у него был удрученный: злобные мавры пока ускользали от храброго Роланда.

– В лицо я видела только двоих… – прибавила девушка. – Тех, которых потом…

– Ну да, – сказал я, – блондина и брюнета, тех, от которых Аспид сразу избавился. Ну да они нам без надобности, их уже черти на том свете жарят.

– Но вот голос… – произнесла она.

– Вы смогли бы опознать его по голосу?! – хоть этой малости обрадовался я.

– Пожалуй… Хотя не уверена… Мне даже показалось, что здесь, в поезде…

– Что?! – храбрый Роланд сова вскочил. – Вы слышали его?! Где, на крыше!

– Нет, нет, – поспешно сказала она, – мне наверняка померещилось. С тех пор он мне везде мерещится вот уже третий год.

Генерал присел:

– М-да, понимаю, понимаю, дитя… Но откуда в вас такая уверенность, что он где-то здесь?

Тут я позволил себе вмешаться:

– Юлия Николаевна, как и я, лишь рассудила логически. О случившемся в Одессе кошмаре она узнала из газет. Оттуда же узнала, что этот Аспид приговорен одесскими бандитами, стало быть, ему надо спешно бежать, а единственная действующая дорога сейчас из Одессы на Санкт-Петербург, верно я говорю, мадмуазель?

Она кивком подтвердила мою правоту.

– И ей, вероятно, хочется непременно покарать его собственной рукой…

Ответом снова был кивок.

– Bravo! – воскликнул мон женераль. – У вас поистине героическое сердце!

Я спросил:

– А это оружие вы, вероятно, купили себе на одесском Привозе?

– Да… Я в самом деле гостила в Одессе у подруги по швейцарскому колледжу, и тут вдруг прочитала в газете… Надо было срочно…

– Вот только оружие вы себе купили – дрянь, – сказал я. С этими словами своевольно раскрыл снова ее ридикюль, извлек ее пистолетик, проверил, заряжен ли он, после чего, направив ствол в открытое окно, нажал на спусковой крючок.

Выстрела, как я того и ожидал, не последовало, и я своевольно вышвырнул пистолетик в то же самое оно.

– Что вы сделали, сударь?! – возмутилась она.

– Всего лишь избавил вас от возможного фиаско и от прочих неприятностей.

– Я за него заплатила шесть рублей!

– Не велика потеря, радоваться надо, что всего-то на шесть рублей вас надули, могли бы и на больше, Одесса, как-никак. – И пояснил: – Ваш пистолетик – не стреляющий, бойки у него спилили.

– Но – зачем?!

– А затем, Юлия Николаевна, что по случаю творящихся беспорядков продажа оружия (кстати, как и покупка) в Одессе воспрещена под страхом каторги, вот мошенники и ищут… гм… несведущих особ, чтобы сбыть им что-нибудь, для стрельбы не пригодное – вроде как игрушку продают, за это, чай, на каторгу не отправят. Ну а просто возить бесполезное железо в ридикюльчике…

– М-да, Одесса… – вздохнул генерал. – Ничего, дитя мое, когда настанет час (а он настанет, не будь я Валерианом Богоявленским!), я вас тогда снабжу. Хотите – браунингом, хотите – кольтом, хотите – маузером; я тут неплохо призапасся в дорогу.

Она взглянула на него с благодарностью и одновременно с решимостью, было видно, что рука у нее не дрогнет.

– Благодарю, ваше высо…

– Мон женераль.

– Благодарю, мон женераль.

Я понимал, что любое воспоминание о тех событиях трехгодичной давности для нее смертная мука, но все-таки решился на некоторые вопросы, ища хоть какую-то зацепку, чтобы обнаружить Аспида, однако ничего полезного из ее ответов так для себя и не вынес, лишь узнал некоторые дополнительные подробности того злодеяния.

Похитили ее тогда еще в поезде, на подъезде к Москве. Те блондин и брюнет, якобы по ошибке, зашли в ее каюту первого класса да вдруг кто-то из них приложил к ее лицу платок – надо полагать, пропитанный усыпляющим веществом; поэтому кáк ее вынесли из поезда, как и куда потом доставляли – ничего этого она не знает. Потом держали с черной повязкой на глазах, давали только пить воду, а в воду намешивали (теперь-то она понимала) морфин, отчего она, даже если б не было этой повязки, мало бы что заметила. Даже когда мизинец отрубали, почти не чувствовала боли. А потом…

Ну да, то, что было потом, я знал из газет.

– А голос, голос этого Аспида вы когда впервые услышали? – спросил я.

– Вот когда мне палец рубили – тогда и услышала. В первый и в последний раз. Но я знаю: рубил именно он!

– И что он сказал?

Печально улыбнувшись, она произнесла: «Pardonnez-moi si vous livrer quelques désagréments …²⁸», вот что он при этом сказал.

– Ах он мерзавец! – воскликнул генерал.

– И это, – добавила она, – последнее, что я услышала в своей жизни.

– Ну-ну, полно, голубушка, вы все-таки живы!

Она покачала головой:

– Нет, это всего лишь моя тень. Подлинная жизнь моя тогда и оборвалась.

– Полно, полно, – стал увещевать ее мон женераль. – Вы молоды, красивы, вы получили, вероятно, неплохое наследство, скоро вы выйдете замуж…

– И кто меня возьмет? – перебила она его.

– Это вы – про свой пальчик? Всего-то и делов! Экие, право, пустяки!

– Не только. А вот таких замуж очень охотно берут? – С этими словами она сорвала с себя парик, и под ним обнаружилась почти лысая голова, лишь кое-где пробивались пряди волос. Тут же снова надев парик, она спросила: – Много найдется желающих?!

Здесь генерал промолчал.

– Да еще вот с этим… – добавила она, достав упаковочку морфина из ридикюля, и при этом проглотила еще одну таблетку. – Волосы стали выпадать уже после всего, врачи говорят – такое бывает на почве нервов, и не уверены, что медицина сможет с этим справиться. А без морфина я теперь не могу жить, без него меня постоянно мучают ужасы, и я совершенно не способна уснуть. Говорят, такие долго не живут… Одно слово – невеста!..

Воцарилось долгое молчание, наконец я сказал:

– Вы запомнили его голос, и это хорошо… – Но вынужден был добавить: – Плохо другое: этот Аспид знает вас в лицо, и если он здесь, в поезде…

Мон женераль понял меня с полуслова.

– Никита! – громогласно позвал он.

Лакей немедленно появился.

– Никита, – спросил она, – замок на двери, что ведет сюда, в покои, хорош ли?

– Точно так, ваше-ство, надежный замок.

– Тогда вот что, Никита… Сейчас, когда ты выйдешь, я его запру, а ты, ежель какая надобность, – я видел, в твоей каюте тоже аппарат стоит, – так ты сперва мне телефонируй, понял?

– Так точно, ваше-ство!

– Ступай. – Когда лакей вышел, он запер дверь своим ключом и спрятал его в нагрудный карман мундира. – Вот так-то! – с детским самодовольством сказал он. – Пусть-ка теперь злодей попробует!

Юлию Николаевну это, кажется, несколько успокоило, меня же – ничуть. Сам я всегда имел при себе универсальную отмычку; почему Аспиду не иметь такую же? Тут я скорей доверялся своему слуху – поди, приближение и не таких черных мамб там, в Трансваале, учуивал за версту…

За окнами уже совсем стемнело, а Юлию Николаеву вдобавок начинал действовать приятый морфин, и она засыпáла на глазах.

– Да и нам не мешает на боковую, – сказал мон женераль, – день был не из легких. Беда только – не могу вам, дитя мое, спальню предложить, придется вам здесь, на этой кушеточке…

– Ах, право… – только и достало у нее сил произнести. Она пересела на кушетку, головка у нее склонилась на бок, и спустя минуту она уже спала.

– Пойдемте-ка и мы с вами, – зевая, поманил меня генерал, за что я был ему признателен, ибо и самого меня смаривал сон.

* * *

…Как нам телеграфируют, уже стал на путях курьерский Киев – Санкт-Петербург, курьерский Санкт-Петербург – Иркутск. С часу на час ожидается остановка курьерского Одесса – Санкт-Петербург…

…что, помимо курьерских, останавливаются также все товарные поезда. Столица обеспокоена опасностью подступающего, возможно, к ней скорого голода, население спешно скупает продукты питания, мыло, спички, керосин…

* * *

…На станциях, где задержаны составы, властью наделяются назначенные ВСЖ «комитеты». Некоторые состоят из более или менее миролюбивых т. н. «меньшевиков»; в правление иных входят куда более опасные, хотя и менее известные, т. н. «большевики», а в некоторых заседают отпетые убийцы из числа анархистов и т. н. «эсеров», кои порой оказываются пострашнее, чем бессарабские банды Котовского…

* * *

Над Империей мрак без просвета.

Живы ль мы? иль погибли уже?..

Лишь три литеры вместо ответа:

ВСЖ… ВСЖ… ВСЖ…

* * *

…Лев напал на меня спящего. Он еще не вонзил в меня свои страшные клыки, но уже в предвкушении пиршества рычал во всю мощь…

Я стряхнул с себя ночной кошмар но львиный рык от этого никуда не делся, его звук даже продолжал нарастать. Лишь в следующий миг я понял, что это их высокопревосходительство изволят «почивать как младенец».

Воспользовавшись рекомендацией бедной Ироиды Васильевны, я тихонько свистнул, но это не возымело никакого результата. Я свистнул уже гораздо громче, но сие привело к эффекту прямо противоположному: рык усилился настолько, что заглушил даже звук движения поезда. Да, похоже, мне предстояла бессонная ночь…

К моей радости, в следующий миг зазвонил стоявший на тумбочке телефонный аппарат: была маломальская надежда, что хоть это разбудит генерала. Увы, хоть я дал аппарату дать звонков десять, к желаемому результату это снова же не привело.

Наконец я снял трубку.

Телефонировал начальник поезда:

– Господин Конышев?

– Слушаю…

– Тут на станции пришли две телеграммы-молнии, одна для вас, из Москвы, другая – для их высокопревосходительства, из Одессы.

– Зачитайте.

– Гм… Никак невозможно-с. Та, что из Одессы, – с пометкой: «Вручить лично. Секретно».

– Но их высокопревосходительство почивают.

– Да, да, я слышу…

Еще бы! От генеральского рыка телефонный аппарат сотрясался на тумбочке.

После некоторых раздумий начальник поезда решился:

– Зная вас лично как адъютанта его высокопревосходительства, могу вручить обе телеграммы вам лично.

– А зачитать?

– Никак не могу-с.

– Так знаете ж меня.

– Увы, лик через телефонный аппарат не передается; что если это и не вы? А тут: «Секретно, лично»…

– Хорошо, скоро у вас буду.

– Сейчас пришлю кондуктора, чтобы провел вас через вагоны.

– Не надо, – сказал я, – у меня имеется свой универсальный ключ.

С этими словами я положил трубку, наскоро оделся, тихо вышел из спальни, так же бесшумно проследовал через кабинет и через столовую, где на кушетке спала Юлия Николаевна; снова же не произведя никакого звука, открыл замок своей отмычкой, а, выйдя, запер дверь за собой.

В отсеке для прислуги и прочих было темно и все две двери закрыты. Вот так же бесшумно, как я, запросто мог и Аспид проникнуть в генеральские покои. Подумав об этом, я включил электрический свет, распахнул сразу две двери и скомандовал:

– Подъем!..

Солдаты сразу повскакали с мест и выстроились в одних подштанниках:

– Так точно, ваш-высок-благородь!..

Офицеры же Охранки, повели себя отнюдь не по-военному – прежде, чем скинуть ноги на пол, долго протирали глаза, что-то бурчали себе под нос.

«Толстовец», лежавший на верхней полке, тоже хотел было с нее слезть, но я сказал:

– К вам, господин Балуев, это не относится, можете спать. Вы же, господа военные, должны неусыпно быть на посту, всегда при оружии в руках. Любого постороннего немедля задерживать до моего возвращения.

– Так точно, ваш-высок-благородь!

Солдатỳшки – бравы ребятỳшки похватали винтовки и взвели затворы. Офицеры, блондин и брюнет, оставались сидеть, но тоже взяли в руки свои наганы и взвели курки. На этих я, однако, рассчитывал куда меньше, поскольку глаза у обоих были соловые, и из их каюты изрядно несло сивухой.

Я уже было отпирал дверь в тамбур универсальным железнодорожным ключом, также у меня имевшимся, но тут меня настиг толстовец Балуев, все-таки вскочивший и дошлепавший до меня босиком, в одном дезабилье, и зашептал:

– Позвольте, господин штабс-капитан…

– В чем дело, господин Балуев?

– Гм… Великая просьба… Не могли бы вы переселить меня в другую каюту?

– Что, соседи обижают? – спросил я.

– Да не то чтобы… но… водку изволили пить до самой ночи…

– Что ж, – ответил я, – водку пьянствовать – не слишком с их стороны достохвально, однако воспретить я им никак не могу, мы сними – по разным ведомствам.

– Да водка бы – ладно еще; так они ж ее копченой колбасой закусывали…

– Колбасой – это вполне обычное дело, – ответствовал я, пряча злорадство в голосе (признаться, не люблю всякого рода святош). – Они, очевидно, не толстовцы; не морковкой же им водку закусывать.

– Но вся каюта, пардон, провоняла их колбасой, а у меня, знаете ли, на это мясное амбре…

– Вы же знаете, других мест в вагоне нет.

– А не могли бы вы меня – туда?.. – он кивнул в сторону генеральских покоев. – Я бы – хоть в кресле, хоть на стуле…

Ну, уж тут бы я при сложившихся обстоятельствах отказал, наверно, даже самому графу Толстому.

– Сие решительно никак невозможно, – сколь сумел твердо сказал я. – Придется вам потерпеть, господин Балуев, в стране вон революция.

– Да, да, понимаю… – печально вздохнул он, прошлепал обратно и, кряхтя, взобрался на свою полку.

И тут лишь я вспомнил, кто путешествует в соседнем вагоне… Нет, господа, увольте!..

Я поспешно вновь запер дверь, вошел в ватерклозет для прислуги, там открыл окно и перебрался из него на крышу вагона…

7-я глава

(с некоторыми отступлениями от основного сюжета)

О моем первом сошествии в ад. – Почти в «яблочко»! – «Вы жертвою пали…» и «Вихри враждебные…». – «Пришло наше время» (беседа в передвижной преисподней о судьбе российской революции).

Что заставило меня проделывать сии акробатические этюды? Что ж, отвлекусь на некоторые пояснения…

Про мои истерзанные каленым железом бока я уже упоминал, но у читающего эти строки, возможно, возник вопрос: как это я, при своих-то навыках, допустил над собою подобное надругательство?

А вот как!

Я уже говорил, что в некоторых, редчайших случаях Тайный Суд обращается за помощью к монархам преисподней. Разумеется, речь идет вовсе не о вынесении и не об исполнении приговоров, на это у моей организации имеются свои люди, и один из них пишет эти строки; но порой дела Суда касаются столь защищенных особ, что без ухищрений подобраться к ним бывает крайне затруднительно. Нет, однако, таких щелей на Земле, которые были бы не ведомы этим уродцам-монархам.

О, разумеется, Тайный Суд щедро расплачивается с ними, даром уродцы ничего не делают, причем плату они берут только, так сказать, вечными ценностями, то есть исключительно золотом и драгоценными камнями, а то на бумажных деньгах, как я слыхал, они уже однажды сильно погорели – то было больше ста лет назад, во времена Великой французской революции. А тогда, три года назад, перед моей первой с ними встречей, у нас в России тоже только ленивый не говорил о грядущей неизбежной революции, посему ни о каком другом виде получаемой платы монархи, ясное дело, не пожелали бы и слушать.

Как раз в ту пору их подземные величества, Лука и Фома, оказали Тайному Суду большую услугу (содержание которой не стану здесь раскрывать, ибо речь идет о приговоре, вынесенном персоне высоты просто-таки головокружительной), и деньги у Тайного Суда всегда имелись в достатке, но вот беда! из-за случившегося тогда европейского crise financière²⁹ Московское отделение Лондонского банка, где всегда хранились деньги Суда, не смог сразу обменять Андрею Исидоровичу на золото столь изрядную сумму, и там, в банке, его просили обождать недели две.

К любым отсрочкам монархи относились весьма подозрительно, так что следовало идти на переговоры. Андрей Исидорович хотел было сам спуститься для этого в их Аид, но остальные члены Суда категорически сему воспротивились ввиду крайней опасности предприятия; в конце концов, решено было отправить меня. Я видел, что Андрей Исидорович отпускает меня с нелегким сердцем, просил проявлять максимальную осторожность… Мне это казалось тогда едва ли даже не забавным. Мне, человеку, который может постоять за себя и пред дюжиной самых отчаянных головорезов, – чего мне страшиться каких-то оборванцев, пускай даже и в монаршем звании?!..

О, та встреча навсегда избавила меня от повторения подобного легкомыслия!..

Уж не знаю, куда доставили меня, с завязанными глазами и, по уговору, безоружного, подручные монархов, такие же, как их патроны, уродцы преизрядные, но когда с моих глаз сняли повязку, я увидел просторную тронную залу, залитую электрическим светом. Монархи, почему-то облаченные в римские тоги (правда, далеко не первой свежести), увенчанные лавровыми венцами, восседали на одном двухместном троне, а вокруг стояла их свита, самые грязные оборванцы и всяческие отвратительные кикиморы; сами же «их величества» жевали квашеную капусту, поочередно зачерпывая ее из стоявшей между ними бадьи, и смрад от этой бадьи шел – хоть святых выноси!

По слухам (а поди проверь!), монархи обязаны были владеть языками всех мест, где существуют помойки и нищие, голодные и грязные, то есть вообще всех стран и всех закутков нашего подлунного мира, поэтому, переговорив между собой на каком-то тарабарском наречии, они наконец поочередно обратились ко мне:

– Nous vous souhaitons la bienvenue, petit homme³⁰, – произнес король нищих Лука, обладатель неописуемо огромного горба.

– Ja, wir sind bereit, Ihnen zuzuhören³¹, – кивнул император помоек Фома, потрясая гадкими коричневыми наростами на своем лице – подобные наросты я прежде видел только на теле у носорога в зоологическом саду. – What is the reason you came here?³²

Я коротко объяснил им, какая вдруг возникла ситуация с золотом, и передал просьбу нашего председателя о всего лишь двухнедельной отсрочке с платежом.

Оба перестали жевать капусту, некоторое время взирали на меня с недоумением.

– El aplazamiento?..³³ – пробормотал наконец Лука, поглядывая на Фому.

– Je pense que ce petit, vraiment, les gens parlent maintenant une sorte de report…³⁴ – удивился тот. – Но это же совершенно противу всяких правил. Ыш абарак бузык!

– Ыш абарак бузык, – подтвердил Лука. – Он сказал – «всего лишь»… По его крохотному уму, две недели – это всего лишь!

И вдруг я впрямь ощутил себя маленьким человечком, причем не в каком-то переносном, а в самом прямом смысле слова.

О да, я казался себе крохотным, не больше пальца, а монархи представились мне несказанно огромными, подлинными великанами. И стены как-то покосились, а уродцы и уродицы из монаршей свиты приобрели какой-то вовсе уж безобразный вид. Кое-как еще цепляясь за ускользающее сознание, я понял, что меня чем-то одурманили, и затем начал куда-то проваливаться…

Уж не знаю, через какое время я очнулся, ощутив крутой запах нашатыря, и обнаружил, что нахожусь в самом жалком состоянии, а именно, с оголенным торсом болтаюсь, подвешенный на цепях.

– В то время, как наши несчастные подданные по грошику, по сантимо собирают себе на пропитание, чтобы не умереть голодной смертью… – лил самые всамделишные слезы Лука. – …когда на дворе вот-вот will start a revolution³⁵…

– …А она непременно вскоре начнется… – тоже плача, подхватил Фома.

– …в этот самое время, – продолжал лить слезы Лука, – этот человек говорит о какой-то еl aplazamiento! И для него она – «всего лишь»!..

Они снова стали переговариваться между собой по-тарабарски, и из их тарабарщины я для себя вынес лишь одно более или мене понятное, но крайне не понравившееся мне слово. Ибо слово это, несколько раз ими повторенное, было: «секирбашка».

Еще меньше мне понравилось то, что один из уродцев свиты в этот момент внес в залу и поставил неподалеку от меня ведро, наполненное горящими углями, и в этом ведре наливались багровым цветом железные щипцы. Когда-то, еще в Южной Африке, я раз попал в плен к людоедам-готтентотам, которые (благо, меня вовремя успели отбить однополчане!) собирались мною потрапезничать, предварительно освежевав и поджарив меня заживо; так вот, в этой тронной зале, вися под потолком, я чувствовал себя едва ли лучше.

Наконец монархи опять заговорили на человеческом наречии.

– Мда, – произнес Лука,– отсрочка… Вот так сюрприз от господ тайных судей!.. Но ты говоришь, маленький человек, что отсрочка не очень долгая?.. Ты, кажется, сказал – всего лишь…

– По его словам, всего лишь на две недели, – подсказал Фома.

– И это с их стороны, по-моему, впервые?

– Ja, ich erinnere mich nicht, einen anderen Fall.³⁶

– Ну, в таком случае…

– In this case…³⁷

– В таком случае, мы пока милуем тебя, маленький человек. Да, мы в слезах от страданий наших подданных в течение целых двух недель – но мы милуем, милуем тебя!

– Пока что милуем, – поправил Фома.

– Oh, certo!³⁸ Только п ока что! И наше терпение далеко не бесконечно.

– Но за это терпение…

– Да, да, за наше терпение мы взымем… – Монархи переглянулись.

– Сколько?.. – прохрипел я со своих цепей.

– О, мы взимаем… как бы это выразиться…

– Живьем, – подсказал Фома.

– Ибо, ыш абарак бузык.

– Ыш абарак бузык, – согласился с ним Фома.

Что значит «живьем», я понял лишь в следующий миг, когда Лука щелкнул пальцами, уродец из свиты поднял ведро, а уродица выхватила из ведра раскаленные щипцы и ухватила ими меня за бок. Сквозь адскую боль я слышал несущиеся со стороны трона слова:

– А дальше – секирбашка!

– Necessarily³⁹, секирбашка!

– Ыш абарак бузык!

– Ыш абарак бузык!

…«Ыш абарак бузык… Ыш абарак бузык… Секирбашка…» Но это уже повторял я сам перед тем, как прийти в себя, когда спустя некоторое время люди Васильцева подобрали меня в самом жалком виде в городском саду.

Надо ли после этого объяснять, почему я был не слишком расположен идти через их вагон?

* * *

МОЛНИЯ

ОСТАНОВИТЬ КУРЬЕРСКИЙ ОДЕССА САНКТ ПЕТЕРБУРГ НА СТАНЦИИ ПАНТЕЛЕЕВКА ТЧК

НЕПОДЧИНЕИЕ КАРАТЬ СО ВСЕЙ РЕВОЛЮЦИОНОЙ РЕШИМОСТЬЮ ТЧК

СТАЧКА ЖЕЛЕЗНЫХ ДОРОГ СТАЛА ВСЕРОССИЙСКОЙ

ПОЗДРАВЛЯЕМ ЗПТ ТОВАРИЩИ ВОСКЛ ЗН

ЧРЕЗВЫЧАЙНЫЙ КОМИТЕТ ВСЖ

* * *

Следующий вагон, в котором ехали люди Япончика, я тоже предпочел пройти по крыше и, лишь затем сойдя вниз, стал передвигаться по коридорам и тамбурам, направляясь в восьмой вагон, где располагался начальник поезда.

– Вот, – сказал начальник, передавая мне обе телеграммы. И нерешительно спросил: – А что думают их высокопревосходительство – до Петербурга-то доберемся? Похоже, стоит уже вся Русь-матушка.

Мне оставалось лишь пожать плечами, после чего я сразу развернул телеграмму, адресованную лично мне.

Андрей Исидорович шифром передавал, что с поземными царями у Тайного Суда нынче никаких трений нет, но все же призывал меня к осторожности. Мое же решение, касающееся охоты на Черного Аспида, он вполне одобрял и даже обещал со своей стороны оказать мне посильную помощь. Хотя я и понимал: ну какая может быть тут помощь из недосягаемой нынче Москвы?!

Эту телеграмму я тут же порвал и выбросил в окно, вторую же, на имя генерала, ввиду грозных надписей «лично, строго секретно», не стал вскрывать на глазах у начальника поезда, а сделал это лишь выйдя из его вагона.

Прочел – и даже приостановился на миг.

Ничего себе! Ну, сударь Черный Аспид, а ты хитер!

Так ведь и я оказался не лыком шит: с первого же выстрела попал, если в не самое «яблочко», то, во всяком случае, в «девятку»!

Я спрятал эту телеграмму во внутренний карман и заторопился назад.

Предвкушение близкой победы (хоть бы, быть может, пока и не окончательной) полностью затмило во мне даже осторожность, я уже не намеревался, подобно сорванцу, скакать по крышам, пребывал в том состоянии, когда едва ль что-либо вообще способно человека остановить.

Сквозь вагон одесской «братвы» я прошагал без всяких осложнений, здесь шлепали картами, пили водку, всем было не до меня, лишь Майорчик пьяно помахал мне рукой:

– Наше с кисточкой господам революцьёнэрам!

Вставляя универсальный железнодорожный ключ в дверь вагона, где ехали «их монаршии величества», я не испытывал страха. «Если что – пристрелю обоих», – твердо подумал я. Тринадцать оставшихся патронов в двух пистолетах и две запасные обоймы к люггеру, которые я умею менять мгновенно, давали мне возможность уложить целый стрелковый взвод. Проскользнула даже мысль: а не пристрелить ли в любом случае этих упырей, просто в память о нашем первом, не слишком добром знакомстве; но эту мысль я в себе притушил: во-первых, это могло повредить Тайному Суду, а во-вторых, я вообще по природе своей не злопамятен и даже мстить готтентотам после той их не состоявшейся трапезы (со мною в роли блюда) не счел нужным, полагал, что это так же нелепо, как мстить стихийному бедствию.

…Дверь в передвижную преисподнюю на колесах, однако, не поддавалась, вероятно, там имелся еще и какой-то потайной замок. Я было полез в карман за отмычкой, но тут вдруг дверь сама распахнулась, и я ступил во тьму и в смрад от квашеной капусты. Из противоположного конца вагона доносились звуки пения. Нестройный хор мужских и женских голосов почему-то исполнял реквием времен Кавказской войны, только слова были иные:

«Вы жертвою пали в борьбе роковой

Любви беззаве-е-етной к наро-о-о-оду…»⁴⁰ –

так что я уж было подумал, не тризну ли по своим усопшим монархом справляют их уродцы и кикиморы…

Увы, оба упыря были живы. Со времен Англо-бурской войны я обучился видеть во тьме и, мигом восстановив в себе этот навык, обнаружил, что оба подземных монарха стоят прямо передо мной. Обе мои руки невольно потянулись к пистолетам…

Пистолетов, однако, в карманах не было. Да, ловко они успели сработать!.. Впрочем, я и голыми руками кое-что делать умел…

Горбун Лука два раза хлопнул в ладоши – и хор мигом умолк.

– Мы тебя снова приветствуем, маленький человек, – сказал он мне. – Надеюсь, ты не обижен на нас с предыдущей встречи?

– А то на обиженных воду возят, – вставил Фома воровскую максиму сахалинской каторги.

Вместо ответа я спросил:

– Вокалом увлекаетесь, ваши величества?

– Oui, nous répétons⁴¹, – кивнул Лука. – Как бы это?..

– В духе времени, – подсказал Фома.

– Вы имеете в виду нынешнюю революцию? – спросил я. (Действительно, в эту революцию отчего-то повсеместно много пели.)

Лука воскликнул:

– О, да! В такие прекрасные времена!..

– «Прекрасные»? – удивился я. – Никак, ваши величества – революционеры?

– А что, в какой-то мере, – подтвердил Фома. – Можно сказать, сочувствующие. – А Лука добавил:

– Знаете, там у другой революционной песенки есть слова… – И он весьма немелодично пропел:

Вста-а-авай, проклятьем заклейменный,

Ве-е-есь мир голодных и рабов…

Там еще есть слова…

– «Кто был никем, тот станет всем», – подсказал Фома.

– Да, да, – кивнул я, – «Интернационал», гимн революции. Полагаете, это имеет отношение и к вам?

– А как же! – снова воскликнул Лука. – «…Голодных и рабов!», «весь мир», «кто – никем, тот – всем!..» Близится, близится и наше времечко!.. Советую, кстати, не вспоминать старых обид и прибиваться к нам, ей-ей, не прогадаете!

Да, похоже, это впрямь было их время! Со вселенским хаосом, с дымом и гарью, с подступающим голодом!..

– Никак не прогадаете! – повторил Лука. – Куда полезнее, чем за всякими там аспидами гоняться. (И все-то они знали!) Давайте, давайте! Ыш абарак бузык!..

– Нет, увольте, господа, – отказался я.

– И напрасно, совершенно напрасно!.. – сказал Фома. – Только позвольте вас поправить: не «господа», а «товарищи», или на худой конец «граждане».

– Ну да, в духе времени, – догадался я.

– Exactly!⁴² – изрек Лука. Затем, чуть подумав, взгрустнул вдруг: – Только опасаюсь, как бы граф Полусахалинский не подбросил подлянку…

– Вы о премьере Витте?

– О ком же еще! Тут приходят от наших людей тревожные слухи из дворца…

– М-да, – подтвердил Фома, – слухи из Зимнего как-то не радуют…

Тут уж я изволил ему не поверить – едва ли и в сам Зимний дворец могли каким-то образом пролезть их уродцы⁴³, – однако лишь спросил:

– И что за слухи?

Лука вздохнул:

– Да вот… Этот самый Полусахалинский то и дело его величество, брата нашего, подбивает…

– Ну да, – подхватил Фома, – чтоб дал свободы всяческие, конституцию, the parlament, як у британців, cholerę im na ich wyspę!⁴⁴, – и тогда что?

– И – что?

– А то, что тогда la fine della rivoluzione⁴⁵! Ву компрене?

– Это, понимаете ли, их требование, революцьёнэров: чтоб конституция да парламент. Чтó если наш брат Николай на такое безумство таки пойдет? Тогда они смирятся, тогда, почитай, всё…

Дальше «граждане монархи» переговаривались хотя и по-русски, но о вещах, от меня весьма далеких, Должен вообще признаться, что я был довольно слаб в вопросе о нынешнем политическом многообразии.

– Меньшевики, может, и смирятся, – сказал Лука, – а анархо-синдикалисты?!

– Гм… эти?.. Эти – нет, эти – черта-с два…

– Большевики еще имеются.

– Мда, эти за révolution à l'infini⁴⁶. Там у них який-то Ульянов в Швейцарии. Наши ребята!.

– Наши-то – наши, но то-то и оно, что – в Швейцарии, а тут, у нас, ихних – с гулькин нос!..

– Небось грòшей нет, оттого и – с гулькин нос. Подбросить им, что ли?

– Ну-ну, не больно-то!.. Ишь еще – «подбросить»!…Да они, увидишь, и сами себе подбросят, банк там какой-нибудь грабанут⁴⁷, или еще чего – ребятки-то не промах.

– А эсеры как?

– Гм, эсеры?.. Насчет эсеров дело темное… Тоже, кажись, как и эсдеки, в расколе.

– У все-то раскол!

– А ты думал! Революция!..

Наконец Фома обратился ко мне:

– А ты знай, служилый. Даже коль сейчас не выгорит – все равно лет через десять, много пятнадцать, все равно придет наше времечко! Так что давай все же, служилый, прибивайся к нам!.. Не сейчас – так тогда. Когда снова настанет.

«Черта-с два, господа упыри!» – подумал я, имея в виду и это их предложение, и обещание, что-де когда-либо еще настанет их время.⁴⁸

Фома покачал головой:

– Не трать слова, брат, этот служилый, сам видишь, непрошибаемый.

– Et stupide comme un enfant⁴⁹, – вздохнул Лука. – Ничего, когда-нибудь сам поймет, да будет поздно. – И неожиданно предложил: – Может, все же по старой памяти – какую-нибудь помощь? Я – касательного этого самого Аспида…

Старая память подсказывала, что дорого мне может стоить их доброта, Фома, однако, к моей полной неожиданности, вставил:

– Wir geloben⁵⁰, совершенно… – И добавил, насиля себя: – Совершенно даром.

Да неужто же?!

– Вы что ж, теперь социалисты, товарищи монархи? – не удержался я. – Ах, да! в духе времени!..

– Ну… в какой-то мере… – отозвался Лука. – Да и к тому же…

А Фома продолжил:

– К тому же, крыса он поганая, этот ваш Аспид! Вон сколько за свой разбой хапнул, с нами и не подумал поделиться. В то время, как наши бедные подданные…

– …в слезах и муках… – не преминул всплакнуть Лука, – …за каждую копеечку, за каждый медный грошик…

– Так что, – подытожил более крепкий Фома, – если там по части допросить с пристрастием, так мы, ты ж знаешь, умеем.

О, мне ли было не знать!..

От их услуг я, однако, твердо отказался. Уж увольте, граждане упыри-социалисты, управлюсь как-нибудь сам, без ваших даровых услуг!

– Ладно, – махнул рукой Лука, – раз гордый такой… Только имей в виду: скоро – Пантелеевка…

– М-да, Пантелеевка… – подтвердил Фома.

– Ну и что? – спросил я. Это название мне ровно ничего не говорило.

– Сам увидишь чтò. И на этот случай…

– Вот, служилый, держи, – сказал Фома. – Тоже даром, совсем даром… – С этими словами он сунул мне в руку какой-то небольшой мешок.

Из мешка воняло угольной гарью. Я заглянул в него и увидел, что там лежат две грязные куртки-спецовки, какие носят железнодорожные машинисты и кочегары, две пары таких же грязных штанов, два путейских картуза, а, уже полностью обвыкнувшись в темноте, отметил, что монаршии одеяния нынче состоят из таких же самых спецовок.

– Тебе и генералу твоему, – пояснил Лука. – А то, знаешь ли… Пантелеевка… Вспомнишь там нашу доброту!

Решительно ничего не понимая, я, дабы не вступать в препирательства (поскольку грядущее дело подхлестывало меня), взял у них мешок, раскланялся и двинулся сквозь вагон. В спину мне слышались прощания со стороны граждан монархов и их уродцев-сотоварищей, звучавшие на языцах «всего мира голодных и рабов». Затем монархи хлопнули в ладоши, и уже в тамбуре я услыхал, как хор бодро затянул в духе времени: «Вихри враждебные веют над нами…»

По тяжести в карманах я отметил, что оба пистолета уже снова там. М-да, умело!..

« …Знамя великой борьбы всех народов

За лучший мир, за святую свободу…» –

неслось мне в спину.

Так, в сопровождении революционной «Варшавянки» я, готовя себя к предстоящему, и вступил в наш салон-вагон.

8-я глава

Допрос. – Их высокопревосходительство изволят ходит ь. – Фиаско.

Четверо солдат, уже одетые по всей форме, держа винтовки, сидели в своей каюте, брюнет же и блондин, в каюте напротив, опять давали храповицкого, а их наганы покоились на столике. Господин толстовец лежал на своей верхней полке, отвернувшись лицом к стене, и, по-моему, тоже все-таки уже спал, хотя запах копченой колбасы по-прежнему густо присутствовал в каюте. Я растолкал его:

– Вставайте, господин Балуев, я нашел для вас подходящее место.

– А?.. Что?.. – Он спустился на пол и спросонья ничего не понимал.

– Давеча вы изволили проситься в другую каюту, не так ли? Так вот, я ее для вас нашел. Вещи можете пока не брать, только туфли наденьте, в коридоре грязно. Ну, не стойте, ступайте же!

– А?.. Да, да… – забормотал он. – Уже не обязательно было… Впрочем…

Через полминуты я втолкнул его в каюту, где сидели солдаты.

– Но тут уже и так четыре персоны! – возмутился было он, но я сказал:

– Ничего, верхние полки свободны, так что полезайте, полезайте.

Он что-то еще нудил, чем-то возмущался, но я поспешил захлопнуть дверь и затем, бросив на пол свой мешок, растолкал храпевших брюнета и блондина.

Они с трудом приподняли головы:

– Что, уже?..

– Приехали?..

– Вы, во всяком случае, приехали, господа, – жестко сказал я. – Так стало быть, ротмистр де Бертье и прапорщик Волынцев, не так ли?

Они лишь заморгали в ответ. Я сделал вполне театральную паузу, затем не спеша достал из кармана телеграмму и сказал:

– А вот начальство Одесского Охранного отделения телеграфирует… Догадываетесь, о чем?

Да, судя по их виду, кажется, уже догадывались – глаза у обоих по-хитровански забегали.

– Телеграфирует… – Затем я отчеканил: – …что таких офицеров у их в Отделении нет.

Оба в этот миг поглядели на свои наганы, что меня лишь развеселило: «Ну-ну, давайте-ка, господа!..»

Брюнет буркнул:

– Ладно, прищучили… Ну пошутили мы с ним малость малость, что с того?

– Иначе ж в Питер не проедешь, – добавил блондин, – вот и пришлось приврать… Что, ссаживать будешь? Ты что, кондухтор?

– О. нет-нет, – весьма зловеще улыбнулся я, – уж ссаживать вас пока не стану, вы мне пока на кое-какие вопросы ответите. – И все так же жестко спросил: – Из каких будете, господа залетные? Из карманников, из медвежатников, или из какой другой «масти»?

– Ты что, судебный следователь, что ли? – спросил блондин.

– Считай, что так.

– Вот в управу свою сперва доставь, тогда и допрашивай… – Он осклабился: – Коль доставишь… – и рука его стала медленно скользить к нагану.

Я ответил:

– До управы – это вам бы еще живыми доехать… Что сомнительно.

Теперь осклабился брюнет:

– А что, теперь уже – пеньковый галстух за безбилетный проезд? Это ты, коль доедешь, в управе своей грозись, а тут неча.

– Во-во, – поддакнул блондин, – не грозись, мы, чай, пуганые… А то сразу, понимаешь, пеньковый галстух…

– Будет вам и пеньковый, – пообещал я. – А покуда вы мне скажете, в каком вагоне следует… – И произнес грозным голосом: – …ваш Черный Аспид!

Оба они мгновенно вспрянули и разом схватились за наганы.

В следующий миг они уже ныли, придерживая вывихнутые руки:

– Здоровый, да?..

– Не старые времена, чтоб вот так вот, с членовредительством…

В ответ на это оба получили от меня по хорошему тычку, отчего блондин молча выплюнул на пол один зуб, а брюнет, держась за разбитый нос, прогнусавил:

– Ежели ты судебный, то не имеешь рукосуйствовать, чай, не при крепостном праве! Ты сперва до «Крестов» доставь, а не то…

– Вам бы обоим сейчас о другом думать, – перебил я его.

– О чем?

– О том, как живыми остаться.

Блондин смотрел с недоверием:

– Прибьешь?

– Если без меня найдется желающий…

Я наскоро объяснил им, что Аспид на каждое дело берет себе в помощь двух вот таких дурней, причем обязательно одного – блондина, другого – брюнета, и всякий раз после дела с непременностью убивает обоих.

– Ведь он вам деньги посулил за какое-то дело в Петербурге, не так ли, господа недоумки? – спросил я.

Они смотрели на меня вопросительно. Я продолжал:

– Так вот, будет вам, дурням, вместо денег, костлявая с косой.

Переглянулись.

– Не, не смогёт, не та птица, – проговорил блондин.

– Кишка тонка, – согласился с ним брюнет.

– Птица он как раз та самая, – сказал я, – но, может быть, и вправду «не смогёт» (а он вполне даже «смогёт)! И вовсе не потому, что у него «кишка тонка», а лишь по той простой причине, что здесь, рядом с вами, нахожусь я, а я иногда, уж не извольте сомневаться, умею быть пострашнее любых на свете аспидов.

Вообще-то применять допросы с пристрастием я до крайности не любил, даже было пожалел на миг, что отказался от помощи свих упырей-спутников из соседнего вагона. Обычно я полагался на увещевания.

Для начала я взял со столика большой нож, которым они, должно быть, резали ненавистную господину толстовцу колбасу, и помахал им перед их носами. Теперь на их лицах нарисовался истинный испуг.

– Извините, господа, если сейчас доставлю вам некоторые небольшие неудобства, – по сему случаю вспомнил я и повторил когдатошную фразу Аспида.

С этими словами сорвал с верхней полки простыню господина толстовца, мигом исполосовал ее ножом на ленты, из этих лент скрутил жгуты и в несколько минут связал по рукам и ногам своих пленников. Высвободиться из таких моих пут еще никому не удавалось. Когда я вязал их вывихнутые руки, они постанывали от боли.

– Ничего, господа, – пообещал я, – это еще только начало, дальше будет больней.

Связанные руки у них теперь торчали впереди, как лапки у кроликов.

– А вот теперь, господа, – продолжал я, – будет гораздо больнее. Сейчас начну вам поочередно ломать пальцы по одному. Итак, у меня в запасе двадцать ваших пальцев. И уверен, что уже после десятого, а то и ранее, вы скажете мне все что знаете и про Аспида, и про то, на какое дело в Санкт-Петербурге он подбил вас.

С этими словами я потянулся к руке блондина, более, как мне показалось, трусливого, и понял, что, похоже, и без ломки пальцев удастся обойтись. Он в ужасе воскликнул:

– Стойте!.. Аспид… Так ведь он же, Аспид… Он же вовсе!..

Однако в этот самый момент со стороны «покоев» донесся истошный женский крик. Кричала, безусловно, Юлия Николаевна. Медлить я не мог, а блондин никуда не денется, еще будет время его допросить.

Я мигом заткнул им рты кляпами из остатков простыни и, неведомо зачем схватив мешок (впопыхах и не такое бывает), я ринулся к двери, ведущей в «покои», мгновенно открыл ее отмычкой, в темноте нащупал шнурок и зажег электрический свет.