Читать книгу Покаяние разбившегося насмерть - Валентина Дмитриевна Гутчина - Страница 1
ОглавлениеГлава 1. Сюрпризы декабря
Отгадайте без подсказки, что за дивный праздник, самый домашний и уютный, приходится на самые отвратительные за весь год метеоусловия в славном городе Париже? Полагаю, правильный ответ не проблема для тех, кто хоть раз побывал здесь под Рождество: промозглая сырость, тяжелое хмурое небо над головой, и повсюду, едва ли не в каждой витрине – классические вертепы с волхвами и колыбелью Спасителя, как иллюстрации сусальных грез детства.
В тот год сырой холод накрыл и Москву: я улетал из Домодедово пятнадцатого декабря, и российские погоды вовсю чудили: день за днем шли ледяные дожди, снег никак не желал покрывать улицы и проспекты, а москвичи в магазинах и транспорте отчаянно обсуждали этот холод, ледяную сырость и полное бесснежие: что же это за зима без снега?
Если честно, тогда я не строил никаких особых планов на приближавшиеся праздники и уж точно не собирался никуда уезжать из славной столицы нашей Родины. Все потому, что моя любимая девушка Соня Дижон вдруг без предупреждений и объяснений свалила к своей тетушке в Женеву, оставив меня, одинокого и обиженного, в Москве. А ведь, между прочим, ей ровно ничего не стоило пригласить меня с собой. Хотя бы из вежливости.
В конце концов, мужественно проглотив все свои претензии и глухие обиды, я настроился мирно провести рождественские каникулы в моем уютном домике, расположенном в зеленой зоне Москвы, в компании доброго друга и садовника Василия Щекина. Я даже начал вполне живо визуализировать, как все праздники буду лениво валяться на диване перед теликом с коробкой кукурузных хлопьев на животе, но тут все планы разрушил случай.
Должен отметить для тех, кто не в курсе, что мой отец, Жюль Муар, в отличие от моей русской мамы Маргариты Петрухиной, проживающей ныне в далекой жаркой Африке, – стопроцентный француз-парижанин, владелец косметической фирмы «Сады Семирамиды», где в отделе рекламы тружусь и я, Ален Муар-Петрухин. Салоны «Садов» раскиданы по всему земному шару, но самая крупная их сеть, разумеется, находится во Франции, в Париже, куда папик и порешил вдруг вызвать меня в срочном порядке незадолго до католического Рождества.
Он позвонил мне вечером четырнадцатого декабря, по своему обыкновению, начав речь издалека.
– Мой дорогой Ален, звоню, чтобы, во-первых, заранее поздравить тебя с приближающимся праздником светлого Рождества. Как принято, от всей души желаю тебе здоровья, благополучия, любви, а также успехов во всех твоих добрых делах и начинаниях…
Имея солидный опыт общения с мсье Муаром, я понял, что речь будет долгой, а потому поудобнее устроился в кресле в ожидании того торжественного момента, когда, наконец, отец сочтет нужным сообщить, что же у нас «во-вторых» и чего конкретно он желает от меня получить.
В целом его речь уложилась в рекордные три минуты пятнадцать секунд (не раз бывали намного более продолжительные монологи). Сдержанно расписав дивные красоты декабрьского Парижа, вскользь упомянув, что все прогрессивное человечество жаждет предрождественских скидок, он совершенно неожиданным виражом вдруг призвал меня принять личное участие в распродаже продукции «Садов» по сниженным ценам.
Я едва не поперхнулся.
– То есть ты хочешь сказать…
Он не дал мне договорить.
– Хочу сказать, что уже сегодня вечером вылетаю на Мальдивы на отдых – полагаю, вполне мною заслуженный! – и очень надеюсь, что мой дражайший сын лично возглавит рождественские распродажи в Париже на время моего отсутствия. Согласись, я и без того не слишком сильно загружаю тебя работой, всегда и во всем иду тебе навстречу. Вот почему…
Я как истинный стоик мужественно выслушал весь пассаж до конца, сдержанно вздохнув лишь под интонации финала.
– То есть ты хочешь сказать, что мне следует позаботиться о билете на ближайший парижский рейс?
Отец по-царски усмехнулся.
– Я хочу сказать, что уже оформил на тебя билет на завтрашний утренний рейс. Будь любезен, с вечера подготовь все необходимые тебе вещи. Спешу заметить, что также забронировал для тебя номер в отеле «Садов», что, как ты помнишь, расположен по соседству с нашим центральным офисом; при желании ты можешь воспользоваться любым из трех автомобилей в гараже нашей фирмы – помнится, ты всегда брал себе лимонный «Ситроен» …
Впору было расплакаться от умиления – все предусмотрел, обо всем позаботился! Я сдержанно поблагодарил отца за любовь и внимание, а он, выслушав меня, с облегчением и нескрываемой радостью сообщил, что все инструкции сообщит мне его секретарша мадам Лево, хотя я и сам все прекрасно знаю.
На этом наш разговор благополучно завершился, и мне в ухо запилили телефонные гудки. Только и оставалось, что, приняв волю отца, приступить к сборам в неожиданную командировку.
Признаюсь честно и откровенно: если для большинства нормальных людей поездка в Париж стала бы чудесным подарком, для меня она обернулась сущим наказанием. Стало быть, тем декабрем я был не совсем нормальный.
Глава 2. Первый волхв: Пьеро
Первые два дня в Париже пролетели незаметно: с утра до вечера я контролировал работу всех парижских салонов, где благодаря рождественским скидкам с утра до вечера толпились покупатели, требуя, чтобы каждая, самая незначительная покупка, была оформлена по-королевски. Само собой, я также принимал участие в рождественских акциях и лотереях, в ходе которых улыбался всем, как родным, тепло пожимал десятки чужих рук и проговаривал бесконечные восторженные речи, так что к завершению второго дня ощущал себя почти что ангелом небесным.
Вернувшись в свой номер вечером семнадцатого декабря, я без сил рухнул в подушки диванчика и, цапнув телефон, решительно настроился на серьезный разговор с женевской затворницей Соней. В конце концов, мы знакомы не один год, я не раз и не два доказывал свою вечную любовь и преданность, а потому имел полное право поинтересоваться планами светской львицы на Рождество. Заранее настроившись на позитивный, по душам, разговор, я улыбнулся и нажал на номер под названием «Моя любовь». Легкий писк, короткая пауза, долгие гудки…
Она ответила практически сразу, после первых трех гудков, словно сидела в обнимку со своим телефоном в ожидании моего звонка.
– Привет, Соня. Очень приятно слышать твое дыхание… Итак, с чего обычно начинают светский разговор – какие погоды нынче в Женеве?
Она вздохнула с ноткой грусти.
– Погода, как обычно в декабре, самые промозглые. И только представь себе: совершенно некому меня согреть…
Неплохое начало! Я приободрился.
– Что ты такое говоришь! Боже мой, что же ты делаешь в этой неприветливой Женеве – небось, бездельничаешь?
– Как обычно. А ты усердно трудишься?
– В поте лица.
Скажу честно и откровенно: при самых первых аккордах волшебного голоса Сони я ощутил волшебное головокружение – благодарение всем богам, она меня ждала, стало быть, пусть не по сумасшедшему, но все-таки любила! Чего еще нужно для счастья простому смертному?
Я поудобнее устроился на диванчике, с широчайшей улыбкой уставившись в белоснежный потолок.
– Полагаю, ты в курсе: чуть более половины всего христианского мира в эти дни готовится к католическому Рождеству…
– Позволю себе заметить, и к протестантскому.
– Само собой… Между прочим, ты планируешь праздновать Рождество в компании женевских протестантов?
Она небрежно хмыкнула.
– Честно говоря, я – Фома неверующий, потому особых планов на праздник не строю и бурно отмечать его не собираюсь.
Я хмыкнул в свой черед.
– Согласись, все цивилизованное человечество справляет Рождество не как великие адепты христианства. Это скорее добрая традиция цивилизованного мира – собираться семьей вместе с елкой, красным вином и запеченным гусем.
– Да уж! Учитывая мерзкую промозглость Женевы в эти дни, от запеченного гуся я бы сейчас не отказалась.
– Между прочим, я тоже не отказался бы, моя милая Соня, потому как в славном городе Париже сейчас все аналогично – сыро, холодно, сумрачно. И по этому поводу хочу предложить тебе…
Увы, небеса не дали мне шанса пригласить подругу в Париж для организации чудесных и дивных рождественских каникул с запеченным гусем и красным «Божоле»! В самый ответственный момент моей речи вдруг оглушительно затрещал мой гостиничный телефон. Пришлось, страстно извинившись, временно прервать разговор, клятвенно пообещав Соне перезвонить через пять минут.
Увы, пять минут растянулись на гораздо более долгий срок – звонил рядовой полицейский с просьбой немедленно подъехать к центральному офису «Садов», потому как перед его входом неожиданно обнаружился самый натуральный труп. Коню понятно, что после подобного известия я, моментально позабыв обо всех самых чудесных девушках и гусях, оделся за считанные секунды, рванув туда, откуда совсем недавно прибыл – на улицу Корве, семнадцать.
К моему прибытию перед нашим офисом красовались мигающие полицейские машины, а меня встретил мужчина средних лет, строго оглядев с ног до головы и протянув руку для пожатия.
– Комиссар Анжело. А вы, полагаю…
– Ален Муар-Петрухин; возглавляю рекламный отдел косметической фирмы «Сады Семирамиды».
Кивнув, комиссар молча двинулся вперед, жестом предлагая мне следовать за ним. И вот тут, приблизившись к центральным дверям нашего офиса и внезапно оказавшись перед картинкой, оставленной убийцей – затейником, я понял, отчего по телефону безымянный полицейский сообщил мне о преступлении таким таинственным полушепотом.
Для начала, полагаю, будет не лишним описать наш центральный вход. Здесь все солидно и добротно: высокая массивная дверь под навесом, рекламная вывеска косметической фирмы «Сады Семирамиды»; слева и справа – стеклянные витрины со всевозможной продукцией «Садов». В эти предрождественские дни на первом плане за стеклом красовалась также классическая кукольная композиция: мадонна с младенцем перед яслями, три волхва с дарами… Теперь же общую картинку дополнила еще одна неожиданная фигура: спиной к витрине, вытянув ноги, замер устроившись прямо на асфальте, собственно, один из волхвов – в натуральную человеческую величину, рядом с миниатюрой за стеклом он казался настоящим великаном.
– Внимательно рассмотрите лицо! Не обращайте особого внимания на грим и костюм, тут все просто: этот человек участвовал сегодня в рождественском спектакле центра социальной реабилитации… Ну что, вы его узнаете?
Вопрос комиссара прозвучал практически как утверждение. А вот я, сказать по чести, узнал этого волхва далеко не сразу, так мастерски он был загримирован: все лицо старика было покрыто золотистой краской, поверх которой коричневыми смелыми линиями нарисованы высокие густые брови и восточные очи, что уставились куда-то мимо нас с комиссаром. Дополняли образ приклеенная борода, фиолетовый хитон с многочисленными складками и высокий колпак, украшенный серебряными звездами.
Все это невольно напомнило мне рождественские дни в священные годы детства, когда отец неторопливо рассказывал нам с сестрой историю рождения Иисуса и явления к нему на поклон трех волхвов с богатыми дарами.
«Волхвов было трое: старец Каспар, Мельхиор – мужчина в расцвете лет, и совсем юный Бальтазар. Три возраста, три культуры. Каждый волхв принес богомладенцу свои щедрые дары…»
Кстати отметить, этот мертвый «волхв», присевший, вытянув ноги, у центрального входа конторы «Садов», был без даров – его пустые руки были смиренно скрещены на коленях. Каюсь: мне потребовалась едва ли не целая минута, чтобы понять, кто находится передо мной, не будучи в том уверенным на все сто процентов.
– Пьер Солисю?.. Неужели…
Комиссар кивнул, и мы еще пару минут молча пялились на мертвое тело в рождественском «оформлении». Сказать по правде, все это на какие-то минуты практически лишило меня дара речи.
История старика Пьеро – именно так называли его все в парижском офисе «Садов» – была классической иллюстрацией того, как может погубить человека избыток слепой родительской любви. Он родился в весьма состоятельной семье в солидном районе Парижа и с самых первых дней жизни был избалован подарками и деньгами, которые словно бы сыпались на него из рога изобилия. Родители обожали своего единственного дитятю и во всем старательно ему угождали, а он, ни грамма им за это не благодарный, чудил, как мог.
Его краткая биография в общем и целом была мне известна благодаря отцу, который познакомился с Пьеро в Сорбонне, где тот пару лет не столько учился, сколько усиленно развлекался, продолжая свое беспечное наслаждение легкой жизнью за счет щедрых предков.
«Уже тогда можно было легко догадаться, чем все это завершится, – с усмешкой рассказывал мне о своем однокашнике отец. – Пришло время, когда родители умерли; легкомысленный Пьеро быстро промотал оставленные в наследство денежки. Первое время он еще пытался заработать себе на бокал мартини, но практически сразу его энтузиазм благополучно иссяк: никаких знаний и умений у парня не было, никто особо не предлагал ему высокую оплату за несложный труд… А вот трудиться Пьеро совершенно не был приучен…»
Пьер Солисю повстречался отцу, когда обоим было уже по пятьдесят «с гаком», и отец, точно как я сейчас, не узнал бывшего сокурсника – на вид это был глубокий старик, одетый во рвань. Вот где проявились лучшие христианские качества Жюля Муара: он не просто пожалел приятеля дней своей юности, но взял его в контору «Садов» сторожем, позволив жить в комнатушке проходной и презентовав целый чемодан своих старых вещей, в которых Пьеро, побрившись-почистив перышки, смотрелся очень даже импозантно.
С тех самых пор Пьеро стал вполне приличным старцем: не пил ничего крепче кофе, тихо-мирно поживал себе в нашей конторе, ежедневно приветствуя каждого сотрудника «Садов» и интересуясь его здоровьем и благополучием.
Вот, собственно, и все, что я мог сообщить комиссару о трупе у дверей офиса, мастерски загримированного под волхва Каспара.
Выслушав меня, комиссар с важностью кивнул.
– Примерно то же самое сообщила мне мадам Лево. Кстати, вы не в курсе – насколько я понял, ее связывали с Пьером Солисю очень теплые, можно сказать, дружеские, отношения?
Я был в курсе и без проблем просветил по этой части комиссара. Дело в том, что секретарша моего отца мадам Лево – добрейшая женщина пятидесяти трех лет, душой и сердцем жалеющая всех несчастных и обездоленных. К примеру, она ежедневно подкармливает бездомных кошек и собак в своем дворе, а всех встречных малышей по дороге на работу угощает различными сластями. Само собой, и беднягу Пьеро мадам Лево сразу же взяла под свою опеку, регулярно принося ему домашнюю выпечку и сочувственно охая на все его покаянные монологи.
С улыбкой выслушав меня, комиссар вновь кивнул.
– Полагаю, мы можем полностью доверять словам вашей служащей. Завтра утром я направлю к вам в офис своего инспектора, чтобы еще раз взять показания в спокойной обстановке. Сейчас мадам Лево очень взволнована, а потому ее показания немного сумбурны…Дело в том, что номер ее телефона был у вашего сторожа и буквально за несколько секунд до собственной смерти он ей позвонил…
– За несколько секунд…
Я едва не поперхнулся от удивления.
– Вот это история! И что же он ей сказал?
Комиссар потер переносицу.
– По словам мадам Лево, он задыхался, словно бежал, и проговорил всего несколько слов, нечто в духе «Мадам Лево, тут у нас такое!». Практически сразу после этого связь оборвалась…
Без проблем представив себе, что почувствовала при этом наша добрая секретарша, я улыбнулся.
– Наверняка после этого мадам Лево ужасно разволновалась и бросилась назад в контору, даже если из-за этого пришлось разругаться с собственным супругом. А, прибыв на место, она обнаружила труп бедняги Пьеро…
Комиссар кивнул.
– Все так и было, только вот с супругом ей не пришлось ругаться – по ее словам, у мсье Лево как раз сегодня ночное дежурство и дома его не было. Наткнувшись на тело Пьеро, добрая женщина едва не потеряла сознание, тут же поспешив до ближайшего полицейского участка… Извините…
У комиссара затрещал телефон, и он поспешно отошел, отрывисто давая указания. Рассеянно прислушиваясь к доносившимся репликам, я взволнованно разглядывал мертвого старика.
Что ни говори, в смерти лицо Пьеро приобрело некую мудрость и величие спокойствия, а в его навеки застывших глазах читалось легкое удивление. Может, он и убегал от какого-то неизвестного злодея, но, судя по всему, все-таки до конца не мог поверить, что в итоге его ждет смерть.
– Могу я поинтересоваться, – я взял слово, как только комиссар завершил свои переговоры, – если не секрет, от чего он погиб?
Пару секунд комиссар сурово смотрел на меня, словно решая, стоит ли сообщать любопытному подобные сведения. В конце концов, он пожал плечами.
– Осмотр патологоанатома был поверхностный, но я могу ответить на ваш вопрос, тем более, данная информация появится уже в утренних газетах. Несчастный старик был зарезан – как отметил врач, аккуратнейший сильный удар узкого ножа пришелся точно под сердце. Убитый, скорей всего, даже не успел почувствовать боль – смерть была мгновенной.
Я перевел дух. Зарезан! Вот уж с чем совершенно не ассоциировалось это спокойствие и легкое удивление. Словно прочитав мои мысли, комиссар наклонился, в свою очередь, разглядывая лик покойника.
– Согласитесь, все это выглядит так нереально – и костюм убитого, и его грим, и то, что он, несмотря на то, что, скорей всего, убегал от убийцы, в итоге словно не ощутил ни грамма страха…
Мы обменялись взглядами. Между тем время приближалось к десяти вечера; чтобы зафиксировать наши показания, я пригласил комиссара пройти в офис, где мадам Лево уже приготовила для всех порцию кофе. Я предоставил стол в распоряжение полиции, и, согревшись кофе, мы все оформили без малейших проблем. Ровно в десять-двадцать-пять нас с мадам Лево отпустили восвояси.
– Бог мой, вы видели беднягу Пьеро? – неутешно покачала головой славная женщина, промокая платком припухшие от слез глаза. – Кто бы знал, что ему суждено так ужасно умереть! Ведь для него это был особый вечер – он играл роль волхва в любительском спектакле.
Я ободряюще улыбнулся.
– Комиссар что-то говорил мне о любительском спектакле, но если честно, я не совсем в курсе…
Добрая женщина тут же поспешила меня просветить.
– Дело в том, что «Сады Семирамиды» оказывают поддержку реабилитационному центру, на базе которого не так давно открылся театральный кружок. Наш Пьеро сразу же туда записался. И вот вчера у них была премьера. Пьеро звал меня, даже приносил пригласительные билеты, но я отказалась – мой муж как раз сегодня на работе, а я, признаться, очень не люблю одна возвращаться домой в поздний час. И вот, сами видите, какая злая ирония: мне все-таки пришлось на ночь глядя ехать сюда для того, чтобы увидеть….
Мадам Лево не договорила, горестно всхлипнув.
– Господи, а ведь если бы мой Филипп сегодня был свободен, мы вместе отправились бы на спектакль на нашей машине, и тогда, возможно, бедняга Пьеро остался бы жив! Ведь он от кого-то отчаянно убегал! До сих пор у меня в ушах его задыхающийся голос: «Здесь такое творится!.. Бог мой!» …
Она подняла на меня глаза, безутешно всхлипнув.
– Знаете, мсье Муар, наш Пьеро был великим безбожником, всегда добродушно подсмеивался над христианскими обычаями да праздниками, даже над своей ролью волхва. Что же там такое произошло, что в последние минуты собственной жизни он вдруг вспомнил бога?..
Она прижала обе руки к груди. Я произнес успокаивающую речь на тему «все проходит, пройдет и это», ободряюще потрепал добрую женщину по плечу, простился с ней и поспешил в свой номер в отеле. Сразу по прибытии попытался в очередной раз созвониться с Соней, но на этот раз все попытки оказались безуспешными – любимая упорно не отвечала на мои бесконечно длинные звонки. Как говорится, кто не успел, тот опоздал.
С тоской сердечной я лег спать и до самого утра следующего дня о бедняге Пьеро не вспоминал.
Глава 3. Три волхва
Для посторонних глаз я – суперуспешный москвич, живущий не вылезающий из Парижа; между тем я – самый обычный человек, в общем и целом довольный своей жизнью и с особой ностальгией вспоминающий волшебные годы детства, связанные со счастливо-бесконечными летними каникулами в деревне.
Почти каждое лето мы с младшей сестрой Ольгой проводили в деревне у бабушки Вари и были бесконечно счастливы, ежедневно купаясь на речке, объедаясь бабулиной щедрой выпечкой и с восторгом слушая ее присказки да рассуждения за жизнь.
«Мы живем, как будто сочиняем свою чудесную сказку – сами себе выдумщики! – говорила она, энергично вымешивая на столе белоснежный ком упругого теста. – Потому и жить надо с радостью и верой в лучшее, не хмуриться да не злобиться. Во что веришь, то и получаешь! Говорю вам: мы сами притягиваем к себе все чудеса да диковины нашей жизни!»
Эти слова припомнились мне, как только я проснулся в сумраке утра следующего дня. На календаре было восемнадцатое декабря, на часах – семь «с копейками»; в спальне номера царили тишина и легкий полумрак, мебель и обстановка слабо прорисовывались от чуть посветлевшего квадрата окна. Я лежал на спине и, не торопясь открыть глаза, улыбался, вновь слыша лукавый голос бабули и обещая самому себе строго следовать ее наказам.
«Да разве мало вокруг нас разного дивного да хорошего? Какие пироги вкусные и душистые, а на лесной поляне цветы глаз радуют, а земляника какая сладкая! А как славно пить крепкий чай или по горячему песочку бродить босичком или ледяной снежок с ладони слизывать… Всего хорошего и не перечислишь! Главное – замечать все это да не забывать благодарить небеса»
Тепло и шелковистость невесомого одеяла, уютная тишина, плавно светлеющее окно, перспектива нового дня с его хлопотами и приятными перерывчиками на ароматное кофепитие – все это я заранее ощущал и предвкушал, блаженно улыбаясь с закрытыми глазами.
В итоге к тому времени, как нужно было подниматься и отправляться в офис, все во мне было настроено на позитив, а после дивного завтрака в ближайшем кафе, где, кажется, сами стены были пропитаны чудесными ароматами, я улыбался улыбкой вполне счастливого человека. Вот почему, пройдя в приемную офиса и завидев миниатюрную негритянку рядом со столом мадам Лево, я и не подумал вспомнить про вчерашние трагические события.
Между тем мадам Лево поспешила представить гостью, с широкой улыбкой протянувшую мне руку для пожатия:
– Мсье Ален, это мадмуазель Алиса Лимбо. Она ждет вас в связи со вчерашним…Ну вы же помните – в связи со всем тем ужасом.
Я еще вежливо улыбался в ответ на ослепительную белозубую улыбку девицы, в то время как смысл слов секретарши медленно, но верно доходил до меня, давая возможность сложить все вместе: полицейская форма гостьи плюс то, как она поторопилась вставить свой полицейский чин, мягко поправив мадам Лево: «Не мадмуазель – инспектор Лимбо!».
В конце концов, я благополучно припомнил все мрачные события и глубоко вздохнул, учтиво склонив голову перед гостьей.
– Очень приятно. Мсье Муар…
Скажу честно: никогда не имел слабости к представительницам жаркой Африки, влюбляясь исключительно в европеек. Главное же – не люблю барышень-полицейских. Так что, сами понимаете, я тут же вспомнил обо всех суперважных делах, запланированных на сегодня, весьма выразительно бросил взгляд на часы и, мимолетно нахмурившись, сделал пригласительный жест инспектору в направлении двери моего кабинета:
– Вы хотели побеседовать, инспектор Лимбо? Пожалуй, я могу выделить вам несколько минут. Пройдемте…
Как только за нами закрылась дверь, я принялся хлопотать, заряжая свой кофейный аппарат и вполглаза наблюдая, как, заложив руки за спину, инспекторша осматривает картины на кофейные темы, развешенные у меня по стенам, под финиш опустившись в мое любимое кресло у окна, заставив меня стоически поджать губы.
– Полагаю, вы не против чашечки кофе?
Вместо ответа она кивнула все с той же ослепительной улыбкой.
– С сахаром?
– Без. Спасибо, мсье Муар…
– К сожалению, сегодня я без выпечки к кофе.
Очередная улыбка и кивок.
– Что вы, напротив, это прекрасно! От выпечки под кофе можно запросто потерять форму.
Приняв из моих рук чашечку ароматного кофе, она осушила ее несколькими глотками, все с той же ослепительной улыбкой поставила чашку на столик и тут же деловито скрестила руки на груди.
– Итак, мсье Муар, комиссар Анжело отправил меня с поручением показать фотографии трех волхвов вам, а также всем работникам вашего офиса с просьбой ответить на вопрос: знакомы ли они кому-то из вас? Встречались ли когда-либо, где-либо? Будем очень благодарны за честное сотрудничество.
Услышав эту реплику, я невольно нахмурился.
– Извините, я не ослышался – трех? Фотографии трех волхвов? Но вчера мы видели только одного – нашего Пьеро. Не хотите же вы сказать, что…
Она с важностью кивнула.
– Я хочу сказать, что вчера, как только комиссар Анжело вернулся в отделение, нам поступило еще одно известие: в маленьком сквере неподалеку от центра социальной реабилитации, где вчера вечером проходил рождественский спектакль, священник храма святого Павла, что при клинике центра, кюре Дидье, возвращаясь домой после вечерней службы, едва не лишился чувств, внезапно оказавшись перед двумя волхвами. По его словам, оба сидели на одной скамейке, откинувшись на спинку и уставившись в небо широко распахнутыми глазами…
Инспектор Лимбо на пару секунд «погасила» свою улыбку, пристально уставившись на меня.
– Что бы вы ощутили после подобной «находки»? Кстати, полагаю, вы в курсе: и центр, и сквер располагаются в двух шагах от вашего офиса.
Я кивнул.
– Да, разумеется, мне приходилось бывать на улице Мариетт, и мимо сквера я проходил много раз.
Так оно и было: если выйти из нашего офиса и пройти по улице Корве до ближайшего поворота, тут же попадешь на улицу Мариетт, где первым бросится в глаза ярко-оранжевый квадрат одноэтажного здания, в котором, насколько я был в курсе, и располагался центр социальной реабилитации. Если же от центра пройти буквально несколько шагов в направо, то сразу окажешься перед чугунными воротами крошечного сквера, выходящего другой своей стороной на госпиталь святого Павла с небольшим древним храмом при нем – и госпиталь, и храм также относятся к оному центру. Так что моя гостья была абсолютно права: наш офис, центр и сквер расположены в двух шагах друг от друга.
Между тем инспектор Лимбо достала из своей сумочки и, пройдя к моему столу, разложила на нем несколько снимков. С жизнерадостной улыбкой вернувшись в кресло, она вновь уставилась на меня блестящими черными глазищами, явно наблюдая за реакцией. Разумеется, я, склонившись над снимками, постарался выглядеть безупречно: умный, вдумчивый мачо.
На снимках кроме уже «известного» мне трупа Пьеро в разных ракурсах были зафиксированы два других: парни все в тех же костюмах волхвов сидели рядышком на скамье в сквере, откинувшись на спинку. Обнаруживший их священник выразился очень точно: оба уставились в чернильницу неба широко распахнутыми глазами. И первый – судя по гриму и общему виду, волхв №2, представитель среднего возраста Мельхиор, и второй – юный волхв по имени Бальтазар, никогда не встречались на моем жизненном пути; их последние по жизни посиделки на скамье были освещены ночными звездами и одиноким фонарем рядом со скамейкой.
Я поднял взгляд на инспекторшу.
– Увы! Никогда не встречал обоих. Полагаю, все трое участвовали в том самом любительском спектакле, о котором рассказывала мне мадам Лево… Насколько я понимаю, поскольку данный театральный кружок действовал на базе центра социальной реабилитации, стало быть эти двое парней, как и наш Пьеро – из категории неблагополучных?
Она только усмехнулась.
– Так точно, мсье Муар. Действительно, вчера в любительском театре под названием «Луна» при реабилитационном центре состоялась премьера спектакля «Визит трех волхвов», в котором три наших трупа играли свои роли. Сегодня с самого утра комиссар Анжело успел допросить режиссера театра и сделал первое сообщение для прессы, призвав к сотрудничеству. Все три жертвы были убиты на улице, значит, кто-то вполне мог что-то видеть.
Что ни говори, а у этой инспекторши была на редкость жизнерадостная улыбка. Признаюсь честно, если бы я наблюдал за ней издалека, не слыша то, что она мне говорила, то мог бы поспорить на что угодно, что барышня просто рассказывает забавные анекдоты.
– При этом хочу отметить, что, судя по рассказу охранника реабилитационного центра, спектакль завершился около восьми вечера. Поскольку все три жертвы не сняли ни костюмов, ни грима, значит, они были убиты практически сразу после спектакля. Стало быть, можно сделать простой вывод: скорей всего убийца присутствовал на премьере. Как вам это?
Я невольно усмехнулся: славно, что эта улыбчивая инспекторша разом вывалила все известные полиции сведения передо мной, простым смертным. Как говорится, мелочь, а приятно. Пришлось в ответ задумчиво кивнуть, одарив дивчину мудрым благодарным взглядом.
– Благодарю, инспектор, за доверие! Вы сообщили мне столько любопытных сведений! – я склонил голову. – Полагаю, сегодня вы будет проводить допросы всех тех, кто был на спектакле.
Она кивнула, одновременно весело рассмеявшись, беспечно махнув своей шоколадной ручкой.
– Никакого разглашения тайны следствия, мсье Муар! Все эти факты уж сегодня появятся во всех парижских газетах. Во-первых, потому что всех замешанных в этом деле мы не сможем принудить молчать, когда их начнут потрошить журналисты, а, во-вторых, потому что подобные публикации могут дать нам дополнительную полезную информацию: возможно, кто-то знает еще нечто интересное по данному делу и поспешит поделиться ценной информацией с нами. Ведь, как вы сами только что отметили, «актеры» любительского театра «Луна» – подопечные реабилитационного центра, то бишь бывшие наркоманы, алкоголики и отбывавшие уголовное наказание личности. Кстати, спешу отметить, что данные сведения также ни для кого не секрет, в том числе и для прессы…
Я сдержанно улыбнулся. Честно говоря, девушка могла бы и промолчать на счет того, что сообщила мне только общеизвестные факты, хотя, разумеется, это меня нисколько не задело. И вообще, вся эта история с убитыми волхвами совершенно меня не заинтересовала; кроме того, на сегодня у меня намечалось слишком много дел, чтобы продолжать беседу с улыбчивой инспекторшей.
В очередной раз бросив выразительный взгляд на часы, я взял все фотографии и, извинившись, вышел, попросив мадам Лево показать снимки всем нашим сотрудникам, после чего доложить о результатах нам. А пока, вернувшись в кабинет, я в очередной раз зарядил кофеварку и предложил гостье организовать круассаны. Вежливо отказавшись, она деловито скрестила руки на груди.
– Позвольте задать вам несколько вопросов, мсье Муар, – даже задавая вопрос, она продолжала жизнерадостно улыбаться, словно речь шла не об убийстве, а о чем-то милом и забавном. – Комиссар Анжело дал мне прочитать протокол ваших вчерашних показаний, но я кое-что хотела бы уточнить. Во-первых, как я поняла, вы встречались с покойным Пьером Солисю каждый день, обмениваясь лишь приветствием и самыми общими фразами. Между тем, вы сами сказали, что ваш отец рассказывал вам о его судьбе. Неужели вы ни разу не интересовались его жизнью, не спрашивали, к примеру, чем он занимается по вечерам, с кем общается, где бывает?
Я улыбнулся в свой черед.
– Увы! Об этом наверняка знала только мадам Лево, потому как первой приходила в наш офис, и Пьеро немедленно поднимался к ней в приемную, усаживаясь на стул для посетителей. Она тут же угощала его кофе, прибавляя к нему что-то из выпечки, которую всегда приносила с собой из дома специально для Пьеро. Под кофе они беседовали по душам, но как только появлялся отец или я, Пьеро тут же уходил. Собственно, отец лишь однажды рассказал мне о нем, и больше эту тему мы с ним никогда не обсуждали – разве что мадам Лево могла к слову сказать, что Пьеро пришел в восторг от ее шоколадных хлебцов.
Инспектор Лимбо кивнула.
– Значит, в какой-то мере он вас побаивался?
Забавное предположение. Сколько живу, не помню, чтобы кто-то меня побаивался, хотя порой это было бы нелишним.
– Не думаю, инспектор. Просто у нас в офисе царит дух рабочей дисциплины: мы приходим работать, а не бесконечно точить лясы. Пьеро это уважал, точно так же как очень ценил свое место. Он всегда приветливо здоровался со мной (и с моим отцом также), интересовался, все ли у нас в порядке, а, услышав стандартный ответ, желал удачного дня, после чего спускался в свою комнату. Больше мы его практически не видели и, честно говоря, даже и не вспоминали – у нас действительно много работы, инспектор.
Инспектор Лимбо все с той же своей «фирменной» улыбкой наблюдала, как я разливаю кофе и протягиваю ей чашку.
– Благодарю, у вас чудесный кофе… Вы знаете, что любопытно? Мадам Лево немало рассказала нам о Пьеро – о его молодости, о том, что он жалел о бездумно прожитых годах, о том, что было время, когда он пил, едва не превратившись в законченного алкоголика… Между тем до визита к вам я успела обмолвиться парой слов о нем с психотерапевтом реабилитационного центра мсье Молю, который сообщил мне лишь один-единственный факт: Пьер Солисю успешно избавился от алкогольной зависимости, не пил ничего крепче кофе. Больше психотерапевт центра ничего не мог сказать о покойном. В таком случае, по всему выходит, что ваша мадам Лево была для покойного лучшим психологом, раз именно ей он рассказывал про всю свою жизнь, делился всеми переживаниями?
– Признаться, это меня не удивляет, – пожал я плечами. – Мадам Лево – добрейшей души человек, не хуже любого священника способная выслушать исповедь всех раскаявшихся. Ну, а я – я не психотерапевт и не мадам Лево, потому со мной Пьеро не стремился лишний раз побеседовать. Все, что мне известно о нем, я уже сообщил, больше, увы, ничем не могу помочь следствию…
Мы улыбнулись друг другу, допили свой кофе, и тут, как нельзя кстати, предварительно стукнув в дверь, появилась мадам Лево, чтобы вернуть инспектору фотографии и торжественно сообщить, что никто из сотрудников офиса не может сообщить ничего относительно трупов.
– Бог мой, многие не признали даже Пьеро, хотя, конечно, его далеко не все из наших работников знали, ведь он, как только начинался рабочий день, тут же уходил, и больше никто его не видел – не слышал, – всплеснула руками мадам Лево, тут же платочком промокнув мгновенно повлажневшие глаза. – Бедный Пьеро! Никак не могу поверить, что все это на самом деле, а не просто мой дурной сон…
Инспектор Лимбо энергично поднялась со своего места, успокаивающе похлопала секретаршу по плечу, тут же развернувшись ко мне.
– И еще одна просьба: я хотела бы побеседовать с вашим сотрудником по имени Франсуа Шюни. Полагаю, он на месте?
Если честно, этот человек был лично мне не знаком, хотя нечто, связанное с его именем, смутно кольнуло. Но, разумеется, я не подал и виду, с улыбкой уставившись на инспекторшу.
– Полагаю, на месте. А о чем конкретно вы хотели бы с ним побеседовать, если это не секрет?
Она лукаво склонила голову к плечу.
– Не секрет – о вчерашнем спектакле, на котором ваш мсье Шюни, судя по списку приглашенных, должен был присутствовать…
Она еще договаривала фразу, а я понял, почему имя данного сотрудника показалось мне смутно знакомым. Ну, конечно! Во время своего звонка отец вскользь отметил, что на всех мероприятиях нашего «подопечного» центра социальной реабилитации «Сады» представляет «молодой и приятный» бухгалтер Франсуа Шюни. «Ты ведь знаешь, мой дорогой Ален, – усмехнулся отец, закрывая эту тему, – я терпеть не могу всех этих реабилитирующихся преступников и алкоголиков. Так что милейший Шюни для меня – настоящая находка!».
Я кивнул, одновременно протягивая руку по направлению двери.
– Идемте, инспектор! Я проведу вас к нашему милейшему мсье Шюни. Осторожно! Это на редкость обаятельный молодой человек.
Глава 4. Слухи из «Бейрута»
Между тем мой рабочий день продолжался. Благополучно выкинув из головы все связанное с убийствами, я в очередной раз с головой окунулся в рекламные акции «Садов», сделав курирующий объезд основных салонов.
Всюду царила классическая предпраздничная лихорадка, толпы покупателей энергично раскупали продукцию нашей марки, так что продавцы салонов к вечеру трудовых будней оставались без ног, о чем и спешили первым делом сообщить мне при каждом моем визите.
Прихватив с собой финансовые отчеты и вкратце просмотрев их прежде чем передать в бухгалтерию центрального офиса, я не хуже всех остальных ощутил себя полностью выжатым лимоном, порешив, что на сегодня достаточно потрудился и могу устроить для себя роскошное угощение.
Простившись с мадам Лево, я взглянул на часы (шел шестой час пополудни) и направился в симпатичный ресторан «Бейрут», владеет которым мой давний друг – этнический ливанец Рафик, в давние советские времена получивший высшее образование в некогда могучем СССР и до сих пор с легкостью болтающий по-русски. Кроме этого славного таланта, Рафик великолепно готовит, в том числе блюда русской и украинской кухни.
Как это у нас заведено, едва я вошел в «Бейрут» и занял свое традиционное место у окна, Рафик тут же нарисовался передо мной и, подмигнув, сообщил, что сегодня, как по заказу, в меню есть чудесный украинский борщ со сметаной и галушки на второе. Сами понимаете – я едва не застонал, предвкушая дивное блаженство поглощения всех этих шедевров кулинарии.
Деликатно оставив меня одного на время трапезы, под десерт с кофе Рафик вновь появился, неторопливо устроившись в кресло напротив и проговорив с деланным безразличием:
– Не могу поверить слухам, мой дорогой. Но все мои знакомые, как один, повторяют ужасную новость: в Париже появился убийца на религиозной почве – если можно так выразиться. Говорят, он убивает всех самодеятельных артистов, изображающих рождественских героев. При том знатоки утверждают, что этот маньяк обитает в подвалах центрального офиса косметической фирмы «Сады Семирамиды». Надеюсь, ты успокоишь мою несчастную душу?
Я только хмыкнул.
– После славного обеда в «Бейруте» – с легкостью! Во-первых, спешу заверить, что лично я никого не убивал…
– Благодарю небеса! – картинно взмахнул руками Рафик.
– Во-вторых, насколько мне известно, все с точностью до наоборот: перед офисом «Садов» обнаружилась одна из жертв маньяка, отнюдь не убийца! Ну, а на два других трупа наткнулся в сквере, что расположен по соседству, бедняга кюре, для которого это оказалось настоящим шоком… Так что религиозный оттенок в этом деле явно присутствует, – тут я многозначительно приподнял бровь. – Убиты три человека в костюмах рождественских волхвов, их обнаружил в ледяном парке на ночь глядя священник, возвращаясь после вечерней службы в храме…
Рафик цокнул языком.
– Вот именно! Три трупа – три волхва. Между прочим, как говорят, зарезанные бедняги играли свои роли в любительской постановке к Рождеству, организованной театральным кружком при реабилитационном центре. Убийство произошло в короткий промежуток времени, а потому многие газеты высказывают предположение, что убийца находился среди зрителей. В таком случае, вполне возможно, убийца никакой не маньяк – просто лично ему не пришлась по душе игра именно этой троицы.
Я ощущал почти блаженную сытость, с наслаждением вдыхая аромат кофе. В такой обстановке самые ужасные преступления казались лишь печальной сказкой, а не жестокой реальностью.
– Все может быть, – делая первый глоток божественного кофе, подмигнул я. – Действительно, бездарная игра кого угодно может довести до преступления, а если спектакль – на религиозную тему, то даже смиренный христианин возьмет в руки меч. Бездарно играть великих волхвов, которые первыми преклонили колена перед Спасителем!..
С мирной улыбкой Рафик придвинул ко мне корзинку с чудесной пахлавой – традиционный десерт под чашечку кофе.
– Религия – великое таинство; вера может вдохновить на великий подвиг и…на великий грех! Я лично знаю немало мусульман, которые легко могут убить за малейшую насмешку над их верой. А здесь исполнителями ролей волхвов были бывшие наркоманы и алкоголики – чем не насмешка над верой?.. Но – в сторону шутки! Если говорить серьезно, то, как ни крути, этот убийца – ненормальный тип. Согласись, разве придет в голову нормальному человеку убивать героев вечной доброй сказки о чудесном рождении бога?!
Я с удовольствием уплетал дивную, благоухающую медом пахлаву, добродушно улыбаясь старому приятелю.
– Полагаю, каждый убийца по-своему ненормален. Вот ты, к примеру, мог бы взять да зарезать живого человека? То-то же…
Тут я многозначительно прищурился.
– Мне интересно, а что еще говорят твои соседи да знакомые? Подумать только, преступление было совершено только вчера, на ночь глядя, когда девяносто девять процентов благополучных парижан мирно сидели по своим домам перед телевизорами, укутавшись в пледы, а уже сегодня все дружно обсуждают подробности убийств! Само собой, понятно, что вездесущие журналисты успели все красочно расписать в сегодняшних газетах, потому как – и это сообщила мне сегодня симпатичная инспекторша – полиция практически ничего от них не скрыла…
Рафик рассмеялся.
– Да, дорогой мой Ален, ты абсолютно прав: все подробности преступления я узнал не от приятелей, а из парижских газет, которые вышли буквально час назад – именно они рассказали миру об ужасном убийстве трех волхвов. В нескольких изданиях имеется не только подробная информация обо всех подробностях преступлений, но и снимки трех несчастных жертв.
– Послушай, ты меня заинтересовал, – я подмигнул приятелю. – Признаюсь, у меня не было времени размышлять обо всем этом, хотя «Сады» и оказались замешаны в преступление из-за бедняги Пьеро. Если честно, у меня просто не было на это времени. Но теперь, после твоих расспросов да рассказов я, пожалуй, прикуплю пару-тройку «горяченьких» газет и почитаю перед сном, как представляют это тройное убийство парижские акулы пера.
Рафик неторопливо разлил по нашим чашечкам новую порцию кофе из витого медного кофейника.
– Уверен, тебе будет интересно. Это как хороший детектив реальной жизни. Все мои знакомые с нетерпением ждут следующий выпуск. В сегодняшней прессе было не так много информации о жертвах и о главных подозреваемых, зато завтра, я уверен, статьи будут вдвое, а то и втрое больше! Полагаю, этому тройному убийству отдадут первые полосы все главные парижские газеты. Подумай сам: убийство под Рождество героев евангельской истории!
– Что ж, в таком случае обязательно прикуплю выпуски, перед тем как отправиться домой на боковую.
Я поднялся, душевно поблагодарив Рафика за чудесный обед и дружеское общение. На прощанье мы хлопнули друг друга по плечам и распрощались, довольные собой и всем миром.
Несмотря на черное небо и ярко светящиеся огни фонарей там и тут, время было еще детское, и я решил прогуляться в район того самого центра социальной реабилитации, где вчера разворачивались главные действия зловещего убийства, чтобы просто бросить взгляд на афиши ныне знаменитого театра «Луна» и, возможно, даже зайти в здание. Чисто из любопытства.
Под промозглым холодным ветром я добежал до места в считанные минуты, в очередной раз убедившись, что все три трупа действительно находились недалеко друг от друга, как говорится, в двух шагах: «Бейрут» находится по соседству с офисом «Садов», откуда до реабилитационного центра я добежал за три с половиной минуты, а уже приближаясь к дверям входа, увидел витые чугунные ворота в сквер, в этот час ярко освещенные парочкой фонарей.
Повторюсь, я собирался лишь пройти мимо, что называется, бросить любопытный взгляд, но неласковая погода внесла свои четкие коррективы: изрядно продрогнув пусть и за кратчайшую пробежку, я поспешил заскочить в центр, чтобы хоть немного согреться после пронизывающего ветра. И вот тут выяснилось, что не зря канун рождественских праздников во всем мире почитается волшебным временем – произошло самое настоящее маленькое чудо.
Только шагнув на порог центра, я в буквальном смысле слова столкнулся лоб – в – лоб с парнем богемного вида: длинные светлые волосы, прихваченные в хвост, двухдневная щетина, черный китель и шарф, небрежно накрученный вокруг шеи. Пару секунд мы молча пялились друг на друга, пока, наконец, волосатик не воскликнул на безупречном русском:
– Кого я вижу! Вот так встреча…
Тут и до меня дошло, кто стоял передо мной – Андрей Бессонов, окончивший режиссерский факультет всероссийского института кинематографии, единственный из кинодеятелей умудрившийся заснять меня в десятиминутном ролике в мой первый год учебы на актерском факультете того же вуза. Хочу отметить, что во ВГИКе я проучился только один курс, быстро осознав, что лавры киногероя – не моя стезя, а потому тот самый мини-фильм на сегодняшний день – мое единственное явление народу в актерском амплуа.
Сами понимаете, встреча обрадовала нас обоих: мы крепко обнялись, расхохотались, после чего направились прямиком в ближайшее кафе, чтобы отметить встречу согревающим глинтвейном. Вот тут, после второго бокала классического рождественского напитка, я и услышал историю убитых волхвов глазами русского режиссера, творящего в Париже.
Глава 5. Откровения Андре Бессона
Уютно устроившись за столиком у окна и заказав глинтвейн, под первый бокал мы ностальгически вспоминали нашу юность вольную во ВГИКе, счастливые ночные бессонницы и дерзкие мечты. Отведя душу, переключились на криминал сегодняшнего дня.
– Елы-палы, вот это был подарочек, когда сегодня утром ко мне явились ажаны, чтобы сообщить ужасное известие: вчера за какие-то считанные минуты кто-то отправил на небеса троих моих практически гениальных актеров!
Андрей стукнул кулаком по столу, картинно откинув назад прядь волос, высвободившуюся из буйного хвоста на затылке. Свирепо прищурившись, он погрозил кому-то невидимому крепким кулаком.
– Знал бы, кто их убил – лично свернул бы кретину шею! Интересно, что они кому не так сделали? Клянусь: и Пьеро, и Мишель, и даже паршивец Ник, обладавший на редкость пакостным характером, были так влюблены в театр, что на репетициях и выступлениях забывали обо всем на свете! Я лично написал сценарий рождественского спектакля «Визит трех волхвов», и, честно скажу, был чертовски доволен тем, как ребята отыграли свои роли!
Он немедленно поднялся во весь свой немалый рост, распрямив широченные плечи и патетически вытянув перед собой руку.
Как влюбленных ведет мечта,
Одиноких зовет тоска,
Так нас во тьме кромешных ночей
За собою вела звезда!
Он продекламировал это приятным баритоном на французском с легким акцентом. И тут же, в считанные секунды, сменил позу: с умиленной улыбкой молитвенно сложил у груди ладони, чуть наклонившись вперед – именно так мудрый старец склоняется над младенцем:
Малыш – начало новой жизни,
Тот чистый лист, что старт дает
Любви, надеждам, думам чистым,
Тот свет, что нас ведет вперед!..
Следующая поза – Андрей развел руки в стороны, с просветленной улыбкой глядя прямо перед собой.
Любовь – тот стимул каждой веры,
Что силы смертным всем дает
Творить и жить, и верить в счастье,
В мечты волнующий полет…
Скромно откланявшись в ответ на мои аплодисменты, Андрей вновь бухнулся на свое место, отхлебнув добрый глоток глинтвейна.
– Хочу особо отметить, что гениальнее всех отыграл свою роль малыш Нико: он произнес свой – к вашему сведению, самый патетический, монолог и… И заплакал с такой, знаешь ли, практически ангельской улыбкой на лице! Ты не представляешь, какой это имело эффект! Парень стоял и плакал над младенцем в купели, по его лицу беззвучно катились крупные слезы, а вместе с ним плакал и рыдал весь зрительный зал! Это было потрясающе.
Я неторопливо потягивал согревающий напиток, от души наслаждаясь теплом, дружеской беседой, вкусом глинтвейна.
– Ты знаешь, Андрюха, до сих пор не могу поверить в то, что встретил тебя… Ну, скажем так: встретил во всей этой обстановке, – усмехнулся я, наблюдая, как взволнованный собственным рассказом приятель блаженно улыбается, откинувшись на спинку стула. – Не удивился бы, если бы столкнулся с тобой где-нибудь в волшебном Голливуде, ну или, на худой конец, на парижской студии Люка Бессона Cite du Cinema. Но встретить Андрея Бессонова в скромном театральном кружке центра социальной реабилитации! – я выразительно покачал головой. – Признавайся, каким лешим тебя сюда занесло?
Великий режиссер лишь усмехнулся.
– Во-первых, спешу напомнить, что мы с тобой находимся в Париже, столице Франции. К вашему сведению, здесь я никакой не Андрюха Бессонов, но Андре Бессон – почти что Люк Бессон! Так что я не теряю надежды на удачу и успех.
Мы торжественно чокнулись нашими бокалами, и непринужденный монолог Андре Бессонна продолжился.
– Что касается твоего удивления, что я до сих пор не тружусь в поте лица на студии братца Люка, то здесь все предельно просто, мой милый друг: практически гениальные фильмы режиссера Андрея Бессонова совершенно не известны широкой парижской общественности, включая Люка Бессона.
В его улыбке появилась нотка горечи. Чтобы поддержать приятеля, я дружески похлопал его по плечу, и его монолог продолжался.
– Вообще-то я попал в Париж по счастливой случайности: моя дражайшая супруга оказалась талантливейшим хирургом, так что ее пригласили работать в одну из парижских клиник. Светлана подписала контракт на пять лет. Я, сам понимаешь, терпеть ненавижу жить на халяву, так что первые полгода трудился санитаром, пока супруга, утомившись наблюдать мои труды тяжкие, использовала свои связи в реабилитационном центре, предложив руководству открыть театр со мной в качестве режиссера. Тут весьма кстати оказалось то, что я, к счастью, окончил французский лицей, свободно болтаю и даже сочиняю на великом и могучем французском. И вот, когда руководство центра согласилось на наше предложение…
Тут он выразительно закатил глаза, в очередной раз торжественно чокнувшись со мной своим бокалом.
– Поверь мне на слово, Ален, в тот момент я был счастлив, словно уже вознесся на небеса обетованные. После выноса экскрементов клошаров в городской клинике вдруг репетировать – положим, почти что с теми же клошарами, но зато свои собственные пьески и миниатюры, сочиненные на досуге, в мыслях замахиваясь уже на творения великого Чехова…
Я усмехнулся. Что ни говори, то был наглядный пример того, что у каждого из нас – воз и маленькая тележка собственных проблем, которые зачастую остаются «за кадром» для окружающих. К примеру, для меня Андрей Бессонов всегда был наглядным образцом удачливого парня, у которого все его самые амбициозные мечты всегда сбываются без особых проблем.
Он с блеском окончил режиссерский факультет ВГИКа, снял пару-тройку фильмов, имевших успех на кинофестивалях, а вот теперь оказался в Париже. Не открой он мне сейчас тет-а-тет все свои тайны, я был бы уверен, что работа в самодеятельном театре – его каприз, желание внести личную лепту в миссию благотворительности и гуманного перевоспитания изгоев общества. Как говорится, век учись…
– Итак, мсье Бессон, – проговорил я, почтительно склонив голову, – стало быть, ты начал работать в театре… Кстати, когда конкретно?
– Да совсем недавно. Этот спектакль – наш дебют, и, сам видишь, кровавый: после премьеры зарезаны три главных героя пьесы. Очень надеюсь, что после этого наш театр не поспешат прикрыть.
– Будем надеяться на лучшее, – я бодро кивнул. – Насколько я в курсе, сегодня утром тебя допросил с пристрастием доблестный комиссар Анжело. Колись: что интересного ты ему сообщил?
– То есть? – Андрей весело хмыкнул, выразительно вздернув брови. – Не хочешь ли ты сказать, что желаешь провести прямо сейчас свой собственный допрос в довесок к полицейскому?
Я лениво усмехнулся.
– Да как сказать. Согласись, если перед тобой вдруг возникает некая загадка, ты желаешь ее разгадать. Разве не странно: для чего кому-то захотелось прирезать трех волхвов? Давай попробуем рассмотреть, как примерно все происходило. Итак, ваш спектакль завершился вчера примерно…
– Ровно в семь-сорок-пять вечера.
Я кивнул.
– Стало быть, практически сразу после завершения спектакля, спустя считанные минуты были убиты трое актеров; причем все трое – по соседству: в сквере и у дверей офиса «Сады Семирамиды», куда наш Пьеро попросту рванул, пытаясь спастись от убийцы. Все трое – в костюмах и в гриме. По всему выходит, что они вместе вышли и куда-то направились – возможно, в тот самый сквер. Но зачем? Кто и чем их туда завлек? Ведь если, не переодевшись и не разгримировавшись, они оказались на улице, то, согласись, похоже, им предложили провести некую фотосессию.
Андрей смотрел на меня с ленивой улыбкой.
– Мой милый, ты полностью повторяешь версию моей любимой газеты «Время» – в сегодняшнем выпуске журналист Пьер Лебланк излагает примерно ту же версию… А сегодня с утра пораньше комиссар Анжело измучил меня вопросами на ту же самую тему – не слышал ли я разговора своих доморощенных артистов по поводу фотосессий и прочего, и прочего, где находился я сам каждую минуту после завершения спектакля – то бишь, есть ли у меня алиби…
Он усмехнулся.
– Сам понимаешь, после таких допросов я могу ответить на твои вопросы легко, потому что знаю ответы чуть ли не наизусть! Итак, спектакль прошел успешно, нам устроили шквал оваций стоя, мы все кланялись на сцене, а потом спустились в зал и вместе со зрителями вышли в холл центра, что перед дверями выхода. Хочу подчеркнуть, что большинство зрителей были свои люди – работники центра и медики клиники при центре. Все хлопали нас по плечам, поздравляли, шутили. Лично я отвечал на вопросы журналистки городской газеты «Паризьен» Катрин Секле, которую специально пригласил на нашу премьеру, потому особо не замечал, кто из актеров где находился и чем был занят. Могу точно сообщить только то, что все три волхва сразу же, выслушав все поздравления публики, удалились – вроде бы переодеваться, за кулисы (это подтвердят все!). А вот когда именно они вновь появились если вообще появились – понятия не имею! Я давал интервью, стало быть, никак не мог исчезнуть вместе с ними, чтобы прибить в сквере. То бишь, у меня железное алиби!
Я с улыбкой разглядывал свой опустевший бокал.
– Стало быть, давая интервью акуле пера, ты совершенно не замечал, что происходило вокруг и рядом.
– Ну, это не совсем так, – Андрей лукаво мне подмигнул. – К примеру, я совершенно точно заметил, что по правую руку находилась моя благоверная супруга Светлана – дело в том, что когда я чересчур ласково улыбался Катрин, она весьма ощутимо щипала меня за локоток.
– Позволю себе еще один вопрос: сколько всего у тебя актеров в театре, и кто из них участвовал в спектакле кроме волхвов?
Андрей весело расхохотался, погрозив мне пальцем.
– О-ля-ля, Ален, эти твои игры в детектив! Ты вновь повторяешь все вопросы комиссара Анжело. Отвечаю тебе точно так же, как ему. Всего в нашем балаганчике семь актеров и все семь были задействованы в спектакле: отсидевшая три года за соучастие в краже Селин Бошоле играла Богоматерь Марию; отсидевший срок за драку Серж Кото играл старика-супруга Марии, а два шалопая по жизни Поль Ляруз и Сид Виши были пастухами – так сказать, массовка. Главными моими героями были именно три волхва: малыш Нико гениально играл роль младшего волхва Бальтазара, старик Пьеро – старшего волхва по имени Каспар, а Мишель Дювво, великий молчун по жизни, просто-таки гениально молчал в роли волхва Мельхиора. У него, знаешь ли, было на редкость бледное худое лицо с огромнейшими, в пол-лица, неимоверно печальными глазами – этого было более чем достаточно! Мишель играл самим своим видом и обликом: просто молчал. И этого было достаточно.
Я покачал головой.
– Театр семерых актеров. Не густо.
– Но и не пусто! – Андрей воинственно вздернул подбородок. – Думаешь, клиенты реабилитационного центра рвутся играть роли в театре? Ошибаешься, главная мечта большинства из них – послать куда подальше всех психотерапевтов да прочих медиков центра, чтобы продолжать жить привычной для себя жизнью: глушить алкоголь всех видов, наркоманить и грешить, кому как больше по душе. Согласен, что вот теперь мне будет гораздо сложнее, повторюсь: три моих волхва были самыми талантливыми актерами, которым театр действительно был по душе. С оставшимися, увы, каши не сваришь! Но будем работать. В данной ситуации одно хорошо: мне было чертовски не выгодно убивать моих звезд, стало быть, это не я их убил… А теперь предлагаю закрыть тему и отвести душу, вспоминая нашу шальную юность.
Мы заказали еще по чарке глинтвейна и в течение следующего часа предавались лишь славным воспоминаниям. Когда я пришел домой в тот вечер, на часах стрелка приближалась к полуночи.
Глава 6. Прореха в алиби
Следующий день, как и все предрождественские дни той недели, был наполнен массой всевозможных дел и акций, о которых у меня уже с самого утра должна была болеть голова. И все-таки я проснулся с улыбкой и четким убеждением: все, что ни происходит, – к лучшему.
Я встретил старого доброго приятеля, оказался втянут в некую таинственную закулисную историю, итогом которой стало тройное убийство. Кроме того, последний раз я почти пятнадцать минут болтал с Соней по телефону, и эта беседа дала мне заряд надежды: моя любимая в холодной Женеве скучает ничуть не меньше меня – быть может, даже больше, поскольку уж ее точно никто не втягивает в загадочные детективные истории. Тут я весьма кстати напомнил себе, что сегодня нужно непременно перезвонить Соне и обсудить с ней планы на Рождество. Это дало мне лишний повод улыбнуться в предвкушении нового дня.
Мой первый утренний час прошел как обычно: я встал, принял душ, оделся и спустился в кафе на первом этаже, где позавтракал классическим кофе с круассанами, после чего направился в офис «Садов». И вот тут непредвиденные события наперегонки бросились мне навстречу, так что я быстренько позабыл о Рождестве, Соне и своей почти священной обязанности ей перезвонить.
Как только я вошел в приемную, ко мне тут же бросилась донельзя взволнованная и раскрасневшаяся мадам Лево.
– Мсье Ален, слава богу, вы пришли вперед полиции, потому что мне нужно срочно посоветоваться с вами по очень важному вопросу: стоит ли сообщать этому милому комиссару или славной девочке-инспектору все, что мне известно от бедняги Пьеро, потому что в прошлый раз я сообщила далеко не все, ведь, согласитесь, никогда точно не знаешь, что может быть очень полезно для нашей косметической фирмы, а что принесет только вред…
От этого стрекота у меня мгновенно затрещала голова, и я остановил секретаршу решительным жестом руки.
– Стоп-стоп-стоп, мадам Лево! Пожалуйста, не торопитесь. Давайте начнем с самого начала и, прошу вас, не с такой потрясающей скоростью. А для начала предлагаю присесть.
Мы уселись друг против друга в кресла, и я кивнул, давая старт исповеди. Мадам Лево глубоко вздохнула и произнесла:
– Дело в том, что бедняга Пьеро очень любил рассказывать мне о репетициях в театре «Луна».
Я кивнул.
– Понятно. Полагаю, вы умолчали о чем-то конкретном, что однажды рассказал вам Пьеро. Хотя, если честно, сомневаюсь, что в ходе ваших бесед он мог сообщить вам нечто криминальное.
От избытка эмоций мадам Лево сначала зажмурилась, а потом весьма энергично мотнула головой. Признаться, я был слегка озадачен.
– То есть вы хотите сказать…
Она не дала мне договорить – резко подалась вперед и, наклонившись к самому моему лицу, горячо проговорила полушепотом:
– Пьеро несколько раз говорил мне, что у режиссера театра серьезный конфликт с малышом Нико! Он много рассказывал мне о театре и обо всех актерах-любителях да их грехах. К примеру, я знала, что малыш Нико отсидел срок в тюрьме за мелкую кражу. Пьеро не раз говорил, что парень не чист на руку.
Пришлось вновь сделать останавливающий жест.
– Не так быстро, мадам Лево! Итак, Пьеро рассказывал вам о грехах всех своих коллег-актеров…
– Я всех их знаю по именам, хотя ни разу в жизни не видела! – она просто не могла дождаться, когда я дам ей слово. – Но разговор пойдет о режиссере – Андре Бессоне. Как мне рассказывал Пьеро, у этого режиссера с первых репетиций началась самая настоящая война с малышом Нико. Пьеро говорил, один раз они даже подрались, так что разнимали их все актеры и сам Пьеро. А все потому, что несносный малыш просто обожал всех передразнивать, да так зло!
Она внезапно умолкла, словно вдруг припомнив нечто особо важное и многозначительно уставившись на меня.
– Вот я и хотела у вас спросить: как, по-вашему, стоит ли рассказать полиции про все это – про драку, про конфликты с режиссером? Комиссар Анжело и в самый первый раз спрашивал, не было ли разговоров у Пьеро о том, кто с кем ругался. Но тут все не так просто. Ведь этот режиссер, акцент которого убитый постоянно так зло передразнивал, как и вы, – русский…
Я едва не расхохотался смехом Сатаны. Ну, конечно, дело ясное! Пусть мой отец и чистокровный француз, пусть я без малейшего акцента изъясняюсь по-французски, для милейшей мадам Лево я все-таки немного загадочный русский, и, стало быть, буду насмерть стоять за своего земляка. Знала бы она еще, что с этим самым Андре Бессоном мы знакомы с глубокой юности!
Я дипломатично улыбнулся, успокоительно положив руку на трепещущую длань секретарши.
– Разумеется, мадам Лево, вы просто обязаны сообщить следствию все, что считаете нужным. Полагаю, если режиссер ни в чем не виноват, это скоро выяснится… Это все, что вы хотели мне сказать?
Она кивнула в знак согласия. Я поднялся.
– В таком случае, решение – за вами. А для меня начинается мой рабочий день. Что там у нас по плану?..
Каюсь, я тут же постарался нагрузить мадам Лево множеством дел и заданий, чтобы отвлечь ее от желания немедленно рвануть в полицию для дачи своих сенсационных показаний. Конечно, я отчасти сочувствовал Андрею: как ни крути, а конфликт с убитым – не лучший факт в деле об убийстве, так что при подобных показаниях его «крутое алиби» будет сто раз перепроверяться.
С другой стороны, скорей всего подобную информацию полиция наверняка уже получила и без сообщения мадам Лево, и все это дает ей просто-таки идеального подозреваемого: постоянные конфликты с убитым парнем, драка… Да и фотосессию в сквере режиссеру было бы организовать проще, чем всем другим. И пусть причина убийства оставшихся двух артистов не очень-то понятна, при желании можно что-нибудь придумать. Например, что русский режиссер решил рассчитаться со всеми, кто был постоянным свидетелем насмешек над его акцентом.
Не успел я пройти в свой кабинет и спокойно обдумать услышанное, как в дверь постучали, и почти тут же на пороге возник следующий персонаж – уже известный мне бухгалтер «Садов» Франсуа Шюни, с которым вчера беседовала инспектор Лимбо. Не делая и минимальной паузы, не извинившись за вторжение, он с ходу объявил себя больным – простуженным, попросив разрешения отлежаться дома.
Я с невольным любопытством рассматривал парня: крепкий здоровяк под два метра ростом, мрачно уставившийся себе под ноги, он совершенно не походил на измученного насморком больного.
Я дипломатично улыбнулся и сделал пригласительный жест в сторону ближайшего кресла:
– Мсье Шюни, присядьте на минуту. Я хотел бы поинтересоваться, как прошло ваше вчерашнее общение с инспектором Лимбо.
Мрачно опустившись на самый краешек, парень так и не взглянул на меня, продолжая упорно рассматривать что-то у себя под ногами. При моем вопросе на его лице мелькнуло лишь легкое раздражение.
– Это нельзя назвать беседой. Я сразу же сказал инспектору, что присутствовал на спектакле как представитель фирмы и потому ушел сразу же после его завершения. Меня ждали дома.
Все это было произнесено сухим недовольным тоном. Я кивнул, с интересом за ним наблюдая.
– А вы действительно сразу же поспешили уйти, мсье Шюни? Как вам, кстати, спектакль – понравился?
Он явно начинал нервничать: сцепил ладони вместе, бросив на меня короткий взгляд исподлобья.
– Более-менее. По крайней мере, я досидел до конца спектакля. Знаете ли, никогда не был большим поклонником театра, мсье Муар.
– А какие вопросы вам задавала инспектор Лимбо?
Еще один короткий взгляд.
– Инспектор задавала множество вопросов, но я их толком даже не слушал. Я сразу сказал, что не могу сообщить ей ничего существенного. Понятия не имею, кто когда и куда выходил, потому что, как только актеры вышли на сцену под аплодисменты зала, я тут же поднялся и поспешил на выход, немедленно отправившись домой… Так я могу сейчас уйти?..
Я отпустил его – одного этого раздраженного тона было вполне достаточно для того, чтобы я потерял всякий интерес к общению с Франсуа Шюни.
Оставшись один в спокойствии своего кабинета, я зарядил порцию кофе в кофейный агрегат. Когда все было готово, и я уже предвкушал волшебное кофепитие, неожиданно состоялось очередное вторжение. На этот раз, после краткой дроби в дверь, от нирваны меня оторвал комиссар Анжело.
– Прошу прощения, что нарушаю ваше уединение… Черт, какой аромат! Не могли бы вы угостить меня чашечкой кофе?
Последняя фраза на время сняла мое раздражение – что ни говори, всегда приятно встретить соратника по любви к кофейным ароматам. Я тут же поспешил усадить комиссара в кресло и вручил ему дымящуюся кофейную чашу, улыбнувшись почти как приятелю.
– Полагаю, теперь, комиссар, вы можете сообщить мне о цели вашего сегодняшнего визита?
Комиссар Анжело улыбался вполне миролюбивой улыбкой. Несмотря на то, что с самой первой встречи между нами не возникло особой дружбы, я подумал, что у него на редкость приятное лицо, как у главного героя какого-нибудь детективного сериала, – располагающее к доверию, интеллигентное и спокойное. Наверняка при допросе комиссар легко может вызвать человека на откровенность и заставить разговориться даже себе в убыток.
– Особой цели у меня нет, – он слегка пожал плечами. – Сейчас мы ведем допросы всех, то хоть в какой-то мере имеет отношение к трем жертвам, потому как, сами понимаете, больших семей, родных и близких у этих убитых не было. Пожалуй, только Мишель Дювво жил с матерью, но и она ничего нам толком не смогла сообщить: женщина работала с утра до вечера и видела сына только спящим…
Я вздохнул.
– В этом плане могу вам лишь посочувствовать. Повторюсь, я Пьеро совершенно не знал, но зато от нашей мадам Лево вы можете услышать массу полезного. Полагаю, она вам уже сообщила о…
Комиссар сдержанно кивнул.
– Сообщила, а я ее поблагодарил. Кстати, говоря об интересующих нас фактах, я имел в виду не только все то, что имеет отношение к убитым. Нас также интересуют люди, с которыми убитые так или иначе поддерживали общение. Например, их режиссер Андре Бессон.
Произнеся имя Андрея, комиссар выдержал эффектную паузу, в течение которой я и сам на какое-то мгновенье едва не перестал дышать. Интересно, к чему бы это комиссару именно меня спрашивать про Андрея? У меня мелькнула мысль, что некто успел доложить полиции про наше тесное знакомство. Согласитесь, «невинная» фраза про режиссера и эффектная пауза с многозначительным взглядом стопроцентно давали понять: комиссар Анжело запросто может быть в курсе наших вчерашних посиделок в ресторанчике.
И все-таки я стоял до конца.
– Что конкретно вас интересует?
Комиссар укоризненно покачал головой.
– Не советую скрывать от нас факты, которые, кстати, вполне возможно, не содержат в себе ничего криминального! Дело в том, что вчера оставленный нами в реабилитационном центре полицейский наблюдал вашу встречу с Андре Бессонном. Он совершенно уверен в том, что вы с ним давно знакомы; он также отследил вас до ресторана, где вы довольно долго что-то бурно обсуждали.
Ох уж эта доблестная полиция! Всюду за нами следит ее всевидяще око. Сами понимаете, мне только и оставалось, что признать вполне очевидный факт: да, с Андре Бессонном мы знакомы с юности, сто лет не виделись и вот – такой сюрприз! Потому мы сразу же направились в ресторанчик отметить встречу.
– Полагаю, вы обсуждали и убийство? – гнул свое комиссар.
– Разумеется, обсуждали – небрежно кивнул я. – Ведь это тройное преступление нарушило все грандиозные планы Андрея. Он сказал мне, что убитые, особенно малыш Нико, были очень одаренными актерами, так что он планировал с ними следующую постановку сделать по Чехову. Но это тройное убийство разбило все его планы – оставшиеся актеры не слишком влюблены в театр. Как сказал Андрей, знал бы он, кто убил троицу, лично прибил бы.
– Вот как, – иронично вздернул бровь комиссар. – А у нас есть другие сведения, только что подтвержденные вашей секретаршей сведения о том, что малыш Нико постоянно доводил Андре Бессона до бешенства своими злорадными насмешками. В частности, он просто обожал передразнивать его акцент, нарочно его утрируя. Несколько свидетелей сообщили нам также, что во время премьеры у Андре Бессонна на груди висел солидный фотоаппарат, стало быть, он вполне мог предложить своим лучшим актерам ночную фотосессию в сквере. Что вы на это скажите?
Классический вопрос: что я могу на это сказать. А что тут скажешь? Всех нас периодически кто-то доводит до белого каления, но это не значит, что мы тут же бросаемся на обидчиков с кинжалом в руках.
Я философски улыбнулся.
– Комиссар, возможно, самодеятельные актеры и доставляли Андре немало хлопот, но он их все равно по-своему любил, ведь они – часть его работы, которой он предан. Что касается фотоаппарата на шее – тут ничего удивительного, ведь это был день премьеры в его театре! Полагаю, Андрей просто делал снимки во время спектакля. Кроме того, вы сами прекрасно понимаете: тройное убийство было совершено в рекордные сроки, между тем Андре Бессон весь вечер был на виду, давал интервью… Чем не прекрасное алиби! При всем желании он никак не мог тут же найти где-то подходящий нож и предложить Нико или всем троим волхвам прогуляться до сквера для непонятной фотосессии в столь поздний час…
Комиссар выслушал меня с холодной улыбкой.
– Все относительно. Журналистка Катрин Секле, которая брала у вашего приятеля интервью, сказала нам, что во время их беседы была довольно длительная пауза в течение почти двадцати минут: у Андре Бессона от волнения пошла кровь из носа, и он удалился в туалет. Согласитесь, при этом он вполне мог через туалет выйти на улицу, заранее договорившись о встрече в сквере…
Я невольно нахмурился – интересно, почему Андрей ничего не сказал мне про эту прореху в своем «железном» алиби?
– И зачем, по-вашему, он убил бы всех троих? Допустим, малыш Нико его доводил. Но при чем тут остальные?
Комиссар кивнул.
– Вот это мы и пытаемся выяснить. Малыш Нико издевался над мсье Бессоном не первый день, так что ваш приятель вполне мог подготовиться к премьере… По-своему подготовиться. Возможно, он предлагал фотосессию одному Нико, а остальные просто оказались ненужными свидетелями.
Это было нечто! Пару секунд я смотрел на собеседника так, словно увидел перед собой коня в пальто. Что ни говори, а было совершенно очевидно, что у комиссара имелась вполне четкая картина убийства с Андреем в главной роли. А это, в свою очередь, значит, что все гораздо серьезнее, чем мой приятель пытался представить мне вчера, когда говорил о своем «железном» алиби, почему-то умолчав при этом про солидную паузу во время интервью.
Я так разволновался, что поднялся на ноги, принявшись в очередной раз заряжать кофейный аппарат.
– Как хотите, но все это слишком мало похоже на правду. Режиссер Андре Бессон столько сил и нервов потратил на то, чтобы подготовить спектакль; и вот, сразу же после успешной премьеры он по вашей версии вдруг убивает своего лучшего актера, игра которого заставила плакать весь зал. Но зачем? К чему своими собственными руками убивать свои собственные планы и проекты – чтобы всего лишь отомстить за передразнивание его акцента? Но это смешно, комиссар! К тому же, спешу заметить, Андрей – не мясник, он – человек искусства. Я никак не могу представить его с окровавленным ножом в руке.
Комиссар взглянул на меня с усмешкой.
– Человек искусства, окровавленный нож… Позволю себе цитату: «Слова, слова, слова…». У кого это?
Я передернул плечами.
– Шекспир, «Гамлет». Но…
Он не дал мне договорить.
– Уважаемый мсье Муар, я специально сообщил вам все эти факты, чтобы дать повод всерьез задуматься: действительно ли вы на все сто процентов знаете вашего приятеля и уверены в его невиновности? Хорошенько вспомните весь ваш вчерашний разговор… К примеру, он сообщил вам о том, что у него пошла кровь из носа, так что пришлось удалиться в туалет?
Я немного натянуто улыбнулся. Да, ничего подобного Андрей мне не сообщил. Но, собственно, почему он должен был рассказать мне о том, что во время интервью у него от волнения пошла кровь из носа? Между прочим, Андрей Бессонов – довольно-таки самолюбивый парень.
– Комиссар, мы с приятелем не виделись несколько лет и, поверьте, нам было о чем поговорить кроме этого досадного инцидента.
– Насколько я понимаю, он ничего вам об этом не рассказал? – комиссар победно улыбнулся.
Я только вздохнул.
– Он рассказывал мне об успешной премьере, о том, как замечательно парни отыграли спектакль и, повторюсь, с чувством произнес, что лично придушил бы того, кто убил его лучших актеров.
Очередная порция кофе была готова, но я не стал предлагать чашечку комиссару – во мне все клокотало от гнева.
– И вообще, согласитесь, все это звучит совершенно неправдоподобно: убийство из-за дразнилок. На вашем месте я бы с большим успехом искал некого типа, который, позавидовав успеху театра «Луна», захотел предложить публике свою кровавую версию Рождественской истории… Хочу также сделать вам заявление: я на все сто процентов уверен, что мой старый приятель Андре Бессон не имеет к убийствам никакого отношения. Он – слишком творческая натура для подобного кровопролития. Ищите настоящего убийцу-мясника, комиссар! Мы будем вам помогать по мере возможностей. А сейчас, извините, у меня много работы…
Словно по заказу, именно в этот момент отчаянно затрещал телефон на моем столе. Мы с комиссаром вежливо улыбнулись друг другу, пожали руки и распрощались. Не знаю, куда отправился комиссар, а у меня действительно было море разных дел, после чего я решил нанести очередной визит в реабилитационный центр, чтобы еще раз побеседовать с Андреем.
Интересно, почему же он все-таки промолчал о существенной прорехе в своем «железном» алиби?..
Глава 7. Знакомство в соборе
Все в этот день было, как обычно: объезд парижских салонов, мое личное присутствие на двух распродажах в северном округе, а также на благотворительной акции в одном из парижских приютов, в ходе которой я внес в чашу дарения не слишком скромную лепту от фирмы «Сады Семирамиды». К финишу всей этой ленты событий я в очередной раз ощущал себя совершенно обессиленным, вяло отметив что, похоже, этим декабрем в Париже подобное незавидное состояние становится вполне привычным для меня. Между тем мои хлопоты на том не завершились.
В тот самый момент, когда я вышел из приюта и в буквальном смысле слова бессильно рухнул за руль автомобиля, неожиданно затрещал мой сотовый. Я взглянул на экран – звонила моя дорогая Соня, в одно мгновенье напомнив мне, грешному, что я ведь так и не нашел времени перезвонить ей, чтобы договориться вместе встретить Рождество. Покаянно вздохнув, я ответил.
– Моя дорогая Соня…
Увы, больше мне не удалось промолвить ни единого словца – Соня решительно и гневно оборвала мою лирику, за считанные секунды выплеснув на меня изрядную порцию негатива.
– Во-первых, спешу сообщить тебе, что я никакая не «твоя» Соня. Признаться, ты меня удивляешь: как позвонить лишний раз, чтобы хотя бы по телефону сказать доброе слово девушке – тут ты пас, вечно занятой и жутко деловой Ален Муар-Петрухин. Зато если нужно перечислить все твои претензии ко мне – это на ура. Да у тебя просто пальцев на руках-ногах не хватит!
Я открыл было рот, но совершено напрасно – лучшая девушка на земле высказала еще не все свои «фи».
– Собственно, все это не столь важно. Просто я хотела бы все четко обозначить. Поскольку ты так и не нашел минутку, чтобы мне перезвонить для совместного обсуждения планов на приближающееся Рождество, стало быть, я делаю вывод: у тебя есть свои собственные планы, в которые я, бедняжечка, никаким боком не влезаю. Возможно, ты будешь встречать праздники в обнимку с продукцией «Садов» – ты ведь на редкость ценный труженик и готов дни и ночи посвятить семейному делу. Что ж, трудись, благословляю! А вот я собираюсь чудесно встретить все праздники – и оба Рождества, и Новый год, и Старый Новый год…
И вновь я попытался вставить слово, в очередной раз успев лишь открыть и вновь захлопнуть рот – Соня выразительно повысила голос.
– Словом, я тут познакомилась с чудесным парнем, и мы с ним договорились встретить праздник у него дома, так сказать, в семейной обстановке. Сообщаю тебе это для того, чтобы ты и не думал мне звонить, не дай бог вклинишься в самый неподходящий момент. Ведь мы с моим Паскалем молодые и страстные… Пока, дорогой! Счастливого тебе Рождества!
И в мое ухо запилили убийственные гудки. Пришлось несколько минут посидеть, вцепившись обеими руками в руль, чтобы кого-нибудь не прибить. Что ни говори, а Соня Дижон чудесно умеет выбивать из колеи! Да, я так и не перезвонил ей. Но я действительно был занят с утра до ночи, у меня голова пухла от всех дел и забот! А вот она, между прочим, в эти дни нигде не трудилась, скажем прямо, плевала в потолок – отчего же, в таком случае, сама мне не перезвонила? Или, вернее, почему перезвонила не для того, чтобы поинтересоваться, все ли у меня в порядке, а чтобы наговорить мне разных гадостей…
«Стоп, стоп, стоп! – проговорил я, останавливая свой внутренний раздраженный монолог. – Немедленно выкидываем дражайшую Соню из головы!»
Я попытался улыбнуться, пару раз глубоко вдохнул-выдохнул, пропел про себя классические строчки «А нам все равно, а нам все равно!..» и после того как мой баланс был более-менее восстановлен послал дерзкой подруге воздушный поцелуй, направившись прямиком к офису «Садов».
Между тем неожиданности продолжались. Как только я поднялся в приемную, намереваясь первым делом позвонить Андрею, чтобы договориться о совместном ужине, ко мне кинулась мадам Лево, отчаянно заламывая руки.
– Мсье Ален! Извините меня, ради бога! Со всей этой свистопляской я совершенно забыла сообщить вам о важном событии. Мсье Муар никогда бы мне не простил, если бы узнал, что из-за меня вы могли пропустить выступление хора в соборе святого Петра! Конечно, туда должен был отправиться мсье Шюни, но поскольку сегодня вы сами его отпустили…
По всему ее лицу от волнения пошли алые пятна, а голубые глаза заблестели, словно она вот-вот расплачется.
Я устало рухнул на стул перед столом секретарши.
– Не понял – при чем тут какой-то хор, да еще в соборе святого Петра? И где это находится?
Она замахал руками с удвоенной силой.
– Собор недалеко отсюда, можно даже пешком спуститься вниз по улице, и там на углу стоит это красивейшее здание… Что касается причины приглашения, то все очень просто: «Сады Семирамиды» спонсируют любительский хор при данном соборе. По большей части он состоит из пенсионеров, но есть и молодежь – две девушки из недавних воспитанниц хора сейчас учатся в консерватории…
