Отрывок из книги
Ей ни за что не дашь ее двадцати семи; в последние полгода она замечательно похорошела, а по сравнению с тем, какой была четыре года назад, стала просто красавицей. Четыре года назад – зимой – она приходила к нам советоваться, как похудеть. Весила она семьдесят восемь восемьсот при росте в сто семьдесят девять сантиметров – не так много, нам и в голову не приходило, что Лида стеснялась своей полноты не меньше, чем румянца, чудно было, что она придавала этому такое значение. И мы – разумеется, мягко – втолковывали, что ей куда важнее научиться одеваться. Она окончила экономический факультет университета и отработала положенные три года в банке, вернее, в Коминтерновском отделении Госбанка. Она была блондинкой, рослой, голубоглазой, крепко сбитой и родившейся слишком поздно – к тому времени, когда ей исполнилось двадцать, французские, итальянские, американские фильмы необратимо изменили наши вкусы. С Лидой пытались знакомиться мужчины, которым перевалило за сорок. Их не останавливало то, что у нее румянец во всю щеку.
Незадолго до окончания университета мать ее поскользнулась на троллейбусной остановке, и Лида стала человеком, на котором держится дом. Их квартира до жути напоминала те, какие мы привыкли видеть, и наши собственные. В довоенных домах не меняли ни рам, ни подоконников, ношеные вещи хранили на антресолях, моющие средства и половые тряпки – под ванными, а кухонные – на радиаторах батарей. Так жили независимо от достатка в семье, а семья Лиды была с достатком, во всяком случае, по нашим представлениям. Ее отец был директором объединения банков всего города, пока не ушел на пенсию. Это был шестидесятилетний мужчина, рослый и, несмотря на возраст, быстрый в движениях, с бритой массивной головой, немногословный, аскетически сдержанный во всем, кроме увлечения подледным ловом удочками, за которые он три года кряду получал призы городского общества рыболовов и охотников, пока не заболел ревматизмом. Он раньше всех понял, что его жена из тех больных, которые болеют вечно, и, будучи человеком, не окончательно утратившим вкус к жизни, решил не поддаваться общему настроению, воцарившемуся в доме. Раз в неделю он наведывался в комнату жены и справлялся о ее здоровье, но не более того. Свою зарплату, а впоследствии пенсию он отдавал Лиде почти целиком, оставляя себе столько, сколько требовалось на покупку макухи, мотыля, опарышей и на проезд в электричке. Мы удивлялись, отчего Камышевы до сих пор не купили машину, не зная, что разговор об этом произошел в их доме в тот самый день, когда Лида перешла на последний курс. В то время мать Лиды большую часть дня проводила в очередях продовольственных магазинов, а не лежала, обложившись подушками, в сумраке и в запахе лекарств.
.....
Утром, когда я уходил в школу, папа делал пробежку до парка, потом бегал по аллеям спринтерским бегом – три минуты бег, минуту ходьба, а в воскресные дни я бегал вместе с ним.
Была осень, мы выбегали из дому рано, пока холодно и никого нет на улицах, и когда бежишь, кажется, что асфальт мерзнет у тебя под ногами, но быстро согреваешься. А потом вбегаешь в парк, деревья голые, и, когда сворачиваешь с аллеи, листья, покрытые утренним инеем, пружинят под ногами. И мы бежим спринтерским бегом – три минуты бег, минуту ходьба, и воздух холодный и свежий, и папа бежит впереди, и я вижу, как спина его вздрагивает от толчков, потом перестаю видеть и смотрю под ноги. Бег укачивает меня, и я забываю, что через неделю мы уезжаем в Донецк на Центральный совет «Спартака».
.....
