Читать книгу Керченские рассказы - Валерий Павлович Заболотный - Страница 1

Город Керчь всегда был портовым и рыбным городом, ведь он лежал у двух морей – Азовского и Черного, и являлся определенным пунктом торговых путей, простиравшихся по нашим просторам. Впадающая в море речка, протекающая через весь город – Мелек-Чесме или ангельский ручей, с турецкого, ранее, говорят, была настолько полноводной, что в нее входили небольшие суда, типа галер, которые подвозили товары к рынку. С тех пор все пришло в упадок, торговая жизнь ограничивалась только местным товарооборотом, и речка, проходя вдоль рынка, представляла собой небольшой канал, по берегам которого собирались поденщики, предлагая свои услуги. В то же время в Керченской бухте появилось большое количество пристаней, более полутора десятков, известны такие названия как Адмиралтейская, Царская и Соляная. Строящийся Керченский порт явил собой Широкий и Защитный мол, имеющие соответствующие причалы, откуда ходили торговые суда. Порт по нынешним меркам мелководный и не достаточен для входа судов с большим водоизмещением, но в прежнее время жизнь в нем кипела – сновало большое количество торговых и рыбацких судов, приносящих своим владельцам, а стало быть, и городу, хороший доход. Также до наших дней сохранился Генуэзский мол, и, судя по его названию, он имеет более древнее происхождение и, несомненно, генуэзцы приложили к его появлению непосредственное участие. В то время сам город простирался вдоль береговой линии пролива, поднимаясь уступами верх, к горе Митридат, названной в честь древнего царя, который правил на этой земле много веков назад. На Митридате стояла часовня, в честь местного градоначальника и оттуда открывался великолепный вид на город и Керченский пролив. Гора Митридат была освобождена от постройки и за этим следили местные власти. Одной из самых высоких строений на горе являлась Афанасьевская церковь, построенная еще в середине ХIХ века возле городского кладбища, также располагавшегося на горе Митридат. На кладбище было похоронено множество прославленных горожан и оно было единственным в городе. Церковь была построенная греческой общиной, по завещанию Афанасия Маринаки в честь его небесного покровителя. На фасаде церкви до сих пор сохранилась плита на греческом языке, повествующая об этом, однако само кладбище уже давно превращено в пустырь. Говорят ранее, не скажу точно в какие года, горожанам запрещалось строить выше определенного места, и застраивать, таким образом, гору Митридат, которая еще с античных времен считалась особым знаковым и храмовым местом. Однако существовало и определенное послабление, которым, конечно-же, пользовались местные жители, способные на всякие ухищрения. Так, считалось, что дом не подлежит сносу, если в нем уже живут, и он имеет об этом внешние признаки, основным из которых считался дым, идущий из трубы. Поэтому дома возводились людьми за одну ночь, и утром из трубы только что возведенного дома, уже шел дым, возвещая о том, что в нем живут люди. И властям уже ничего не осталось делать, как только признать это. Так, постепенно город и поднимался вверх, захватывая все новые пространства горы Митридат. Строился город, как правило, из камня-ракушечника, добываемого в окрестных местах в каменоломнях, и стены по внешнему периметру не штукатурились, а затирались теркой, отчего становились ровными однородными и красивыми. Иногда мастера делали узоры, вырезая их в камне, а также пилястры, обрамляющие окна. Швы между рядами камней были настолько тонкими, что нож вставить в шов не представлялось возможным. Яркими образцами являлись такие строения как Гимназия, расположенная у подножия горы Митридат, кинотеатр «Ударник» – бывшая гимназическая церковь и бывшая фабрика Месаксуди, выстоявшие во время войны, хотя и изрешеченные взрывами снарядов.

На бывшей табачной фабрике Месаксуди, а ныне-судоремонтном заводе, или коротко – СРЗ, работал и я, встретив там Победу и свое 15 –летие. Работал я наравне с мужиками, у которых была бронь от отправки на фронт, и мне приходилось выполнять работу на одном уровне с ними, никаких поблажек я не имел. И хотя в это время я числился учеником Ремесленного училища №2, работал я на полную, получая лишь небольшую стипендию, и продовольственные карточки. Так, непосредственным трудом, я и получал столь нужную в те годы профессию котельщика – которая состояла в производстве и ремонте паровых котлов судов и паровозов, которые мы и склепывали огромными стальными заклепками. Освоил я этот навык в совершенстве на тот момент, и помогал нам в этом наш мастер дядя Саша Карташов, так мы его и называли. Запомнился он мне тем, что все время переживал, чтобы мы своей работой не перекалечили друг друга (ибо нам приходилось работать с раскаленным металлом) понимая, что в этом случае ему нездобровать, и все время повторял, что у него «жена и маленький Миша», который в случае чего останется без отца. Семье он уделял большое внимание, и, пользуясь случаем, раздавая нам указания:

– Ты, Пашка, грей, ты, Витька, наставляй, ты – бей, а я пошел…

После чего бежал домой, проведывая свою семью. Закончив ремесленное училище, я также и остался работать на СРЗ, ведь по закону я должен был отработать три года на закрепленном за училищем предприятии. Работа была очень нелегкой, но мне уже платили зарплату, конечно, она была гораздо меньше, чем у квалифицированных работников, но все-же это были деньги, которые я относил в семью. Конечно, по установившейся традиции свою первую зарплату, я должен был отметить и угостить своих коллег по бригаде. Они, зная толк в этих делах, предложили отметить в пивной, расположенной в подвале на углу, практически напротив Греческой церкви (ныне площадь Ленина). Пивная эта работала еще долго с тех пор, и являла собой одно из знаковых место отдыха, постепенно утратив этот статус и, наконец, закрылась. Вообще подвалов под площадью и расположенным рядом сквером было великое множество, там хранили товары с Сенного рынка расположенного над ним же, были склады вина, чему способствовала постоянная низкая температура и влажность. Позже во время Красного террора эти подвалы облюбовали большевики, где они вершили правосудие, там же и оставляя тела, присыпая их известью и закладывая проемы. Думаю до настоящего времени, все так и осталось и местным жителям невдомек, что у них под ногами во время их праздных прогулок.

К слову сказать, на тот момент, спиртное я не употреблял, как в силу возраста, так и в силу отсутствия средств. Да и впоследствии тоже я не злоупотреблял этим делом, изредка употребляя водку или самогон только перед обедом для аппетита и профилактики. Но тут, с мужиками мне пришлось выпить, и, осушив по паре бокалов пива, которые мы прикупили, поставив их на один из массивных некрашеных столов, и расположившись за ним, я почувствовал себя достаточно хмельным, после чего решил распрощаться с мужиками. Поднимаясь по лестнице, я вдруг понял, что не могу подняться, и мне пришлось «подключать передок», и так на четвереньках поднялся наверх, где немного отдышался и пошел домой. Ведь продукт был натуральным. Пиво делали местное, разливное, на своей воде, которая добывалась со скважин и была несколько солоноватой, отчего пиво получалось необыкновенно вкусным, как его не разбавляли торговки. Много позже, с приходом Днепровской воды, местный пивзавод также продолжал варить пиво, но местные старожилы поговаривали, что пиво уже не то…

На тот момент я жил уже в городе, на ул.Урицкого. Это была окраина города, и мне приходилось около 3 километров идти пешком на работу. Опоздание на работу на время больше 5 минут, каралось тюремным сроком на 3 года и хоть данную норму права сейчас отрицают, но это было действительно так, и я знал одного работягу, реально отсидевшего срок за опоздание. Это были суровые годы и суровая военная дисциплина. Город, как и вся страна, лежали в руинах, и нужны были силы и самопожертвование народа, чтобы все это восстановить, ну и, конечно, же, железная дисциплина. Демократия прямо противопоказана нашему народу. Народ у нас не может самодисциплинироваться и саморегулироваться, нашему народу всегда нужен кнут, который бы свистел возле одного места и только это его стимулирует. Конечно, это обидно, что такой талантливый и многострадальный народ не достоин лучшей судьбы и лучшей власти, и способен идти вперед только направляемый жесткой рукой и определенным карательным аппаратом. Но ведь и аппарат этот состоит из представителей этого же народа, а значит, не лишен всех его недостатков, от чего получаются эти «перегибы на местах» и прочие прелести нашего существования. Но стоит только немного ослабить вожжи – появляется этот разброд и шатание, « плюрализм мнений », который, как мы уже знаем, тоже ни к чему хорошему не приводит. Поэтому нет для нашего народа и единого рецепта для его нормального поступательного существования, поэтому его и кидает «из огня да в полымя». Ну не будем об этом…

Хочу рассказать подробнее об обстоятельствах своего переезда в город, и с чем это было связано, как бы это мне этого и не хотелось. Время было послевоенное, тяжелое, нужно было налаживать быт и хозяйство, и все это было нелегко. Оставшись без мужа, моя мать, Мария Илларионовна, воспитывала нас, двоих своих сыновей, меня – Павла и моего брат Ивана, сама. Мужиков в селе, да и в городе не хватало. Семьи зачастую были не полными – кто-то погиб на фронте, кто-то заболел и умер. На этом внешнем фоне, моя мать и встретила Афанасия Бойчука, и вскоре вышла за него замуж. После чего они и решили переехать в город, продали наш дом в Булганаке, построенный моим отцом и перебрались в город, купив небольшой дом на его окраине, по улице Урицкого. К слову Афанасий был тоже не один, его жена умела, оставив ему троих дочек, и они переехали вместе с ним, при этом они были уже старше меня, и нигде не работали, впрочем, как и сам Афанасий. Всю семью кормил я, работая на заводе. Может быть поэтому, а может из-за более глубоких причин, я, никогда не мог простить матери ее поступок, связанный с ее замужеством. Свою обиду на нее я нес на протяжении всей своей жизни, она тяготила меня, и никогда я не любил говорить об этом, стесняясь поступка своей матери. Ну и чего тут греха таить, вскоре у меня родился брат- Шурка, или как мы его все звали – «Младший», он считался моим сводным братом, мы все жили одной большой семьей. К счастью, дочки Афанасия, или как мы его с Иваном звали за глаза – «Крокодила», вскоре повыходили замуж и переехали. Иван пошел учиться также в Ремесленное училище, а мне приходилось отрабатывать три года на заводе, занимаясь нечеловеческим трудом. И только после этого, отработав положенное время, меня призвали в армию.

                              -2-

В 19 лет меня призвали в армию. Проводы были дома, все родственники собрались за столом, пели песни, ели и выпивали. Позже собрались на групповое фото, на котором были запечатлены все. Фотография эта потом долго хранилась у меня в рамке на стене, где на первом плане, я и мать, а с другого боку – «Крокодил», подливающий мне водку в стакан, который, я к слову, так и не выпил. Отчим мне так был ненавистен, что впоследствии, я загнул часть фотографии, оставив только меня и мать с частью гостей, и в таком виде фотография и была среди семейных фото.

Попал служить я в ВВС, поэтому срок службы предстоял мне в 4 года, в пехоте служили меньше – три года, наши войска считались более легким видом службы, поэтому и срок службы был больше. Насколько я помню, в моем призыве во флоте служили еще больше.

Наш призыв менял солдат-срочников, которые служили 7 лет, и многие из них застали еще войну. Попав в часть, эти солдаты, уже натерпевшиеся за годы службы тягот и лишений, которые прямо записаны в Уставах, как неотъемлемая часть службы, зачастую за обедом, отдавали нам, молодым, часть своего пайка, так как уже привыкли не есть вдоволь, и могли довольствоваться малым количеством пищи. Каких-либо случаев «дедовщины» процветающей в последующие годы у нас не было, да и не могло быть. Это было то боевое братство, взращенное еще на полях сражений и считавшееся таковым не зря. Люди, хлебнувшие лишений, не склонны были к унижению ближнего, им в этом не было никакой потребности. Это сейчас, отслужившие год, а то и меньше «вояки», не нюхавшие пороху, уже считают себя старослужащими, имеющими какие-то привилегии.