Книга включает избранные статьи, опубликованные в периодике в 2001–2016 годах. Все они посвящены русской литературе (главным образом поэзии) XX–XXI веков – от Осипа Мандельштама и Даниила Хармса до Елены Шварц и Александра Миронова и современных молодых авторов. Много внимания уделяется наследию ленинградского андеграунда 1960–1980-х годов. Автор не пытается выдать себя ни за академического ученого, ни за нейтрального эксперта, при этом не хочет быть и безответственным «импрессионистом»: его интересует не только интеллектуальная и эмоциональная реальность, стоящая за текстом, но и литературная техника. В первую очередь в центре его внимания – творческая личность каждого автора, его индивидуальный путь и язык. Валерий Шубинский (р. 1965) – поэт, критик, историк литературы, автор биографий Д. Хармса, Н. Гумилева, В. Ходасевича и др. Статьи и рецензии печатались в журналах «Новый мир», «Знамя», «Звезда», «Новое литературное обозрение», «Критическая масса», «Воздух», на сайтах «Новая Камера хранения», Openspace, Сolta.ru. Живет в Петербурге.
Оглавление
Валерий Шубинский. Игроки и игралища (сборник)
От автора
I
Абсолютный дворник. Даниил Хармс «Постоянство веселья и грязи»: опыт комментария[1]
Неприятные стихи, или о мистере Хайде профессора Максимова[3]
Карлуша Миллер. Заметки о Заболоцком
Разночинец [6]
Вымысел и бред [8]
Две оды [11]
Последняя битва [15]
Фехтование невидимой шпагой[21]
Петров: вокруг главного[25]
Последний поэт[26]
Дурацкая машкера[30] Фрагментарные заметки на важную тему
Дикая музыка[32] О двух русских поэтах первой половины XX века
II
Во мне конец/во мне начало[33]
Игроки и игралища[39] Очерк поэтического языка трех ленинградских поэтов 1960–1970-х годов
В таких ничтожествах[42]
Вещи и осколки[43] Лианозовцы: о двух из пяти – и немного об остальных
Имярек, или человек (с) изнанки[45]
Розумь[46]
Стиляга и леди[47]
III
Садовник и сад[49] О поэзии Елены Шварц
В лучащихся адах[54] Введение в поэтику Александра Миронова
С болью наедине[59]
О том, что сделал воздух[60] О двух стихотворениях Виктора Кривулина
Прозрачная ткань[62]
Привет из Ленинграда[63]
Филиппов: о доверии[65]
IV
В движении[66] О поэзии Олега Юрьева
Плавание к началу времен[67]
Два голоса[68]
Не о дереве, а о лесе[69]
Засловье[70]
Вертикаль и горизонталь[71]
Сила выдоха[72]
Путь к нестыдному[74]
Слова и не-слова[75]
Дорогая простота[76]
Физика тонких пространств[77]
Непрямое несообщение[78]
Любовь, вещи, тени вещей[79]
Раз-два-три, где четвертый[80]
Открытый голос[81]
И дома спрятался[83]
V
Переселенцы[84] Памяти Асара Эппеля
Уход от разнообразия жизни[85]
Возможность иного[86]
Но счастье тоже[87]
Взгляд и некто[88] О традиции русского эссеизма
Отрывок из книги
Эта книга – отчет (частичный) о работе «профессионального литературного критика», как бы скучно это ни звучало. Критика, который при том сам писатель стихов и (в основном документальной, историко-литературной) прозы. Но это также хроника счастливой и интересной жизни читателя (если угодно, профессионального читателя) стихов и, в меньшей степени, прозы.
Я всегда понимал, что мне, собственно говоря, в каком-то смысле очень повезло с эпохой и культурой: мое писательское существование проходило и проходит в беспрерывном диалоге с собратьями, физически ощутимыми в окрестной реальности и отдаленными – но все же не бесконечно отдаленными! – в пространстве и времени. От Пушкина, Тютчева, Мандельштама, Ходасевича, Вагинова, Николева, Хармса, Набокова до тех, кто моложе меня на пятнадцать-двадцать лет. Таковы свойства российского времени XX века: Мандельштам и Хармс были совсем не похожи на меня и моих современников, но меня разделяет с ними всего одно рукопожатие. Русская литература XX–XXI веков – очень плотная, телесно наполненная. Это физически ощутимо. Настолько, что маскирует антропологические провалы, забывать о которых тоже не стоит.
.....
На самом деле таких людей было довольно много. Если каждый человек нашего поколения (родившиеся в 1960-х) вспомнит своих дедушку и бабушку, примерно в четверти, если не в трети случаев попадание будет точным. Приметы: конструктивный, инструментальный подход к культуре, жесткий взгляд на мир и человека, при этом – способность увлекаться самыми глобальными миропреобразовательными идеями… Что еще? Естественный демократизм, известная широта и терпимость в том, что касается бытового поведения, но очень часто – нетерпимость идейная. Заболоцкому почти все перечисленные черты присущи. Собственно, все, кроме бытовой терпимости.
Между 1945 и 1953 годами с этими людьми что-то случилось. Почти со всеми. Изменились их фотографии: появилась нездоровая полнота (наскоро отъелись после нескольких лет серьезного голода), а главное – взгляд стал у всех одинаковым, каким-то испуганно-сытым. Некоторые к зрелым 1960-м заново научились смотреть по-другому, по-разному; другие так и остались с испуганно-сытым взглядом, с блеклым жиром под кожей до смерти. Заболоцкий до 1960-х не дожил.
