Читать книгу Крест в свечке - Валерий Терехин - Страница 1

Взнузданный Opel Astra нёсся по автобану, улепётывая от заразного аэропорта, названного когда-то в честь храбрых людей, отвоевавших туманный славяно-варяжский Асгард[1] для России.

Надежда Константиновна с удовольствием вытянула затёкшие в Boing’е ноги. «Бизнес-леди, а горбатишься в эконом-классе на полусогнутых, коленными суставами скрипишь, как привидение».

Уже десять минут встречная полоса пустовала. Лишь в самом начале пути рослый надушенный водитель, помпезно просигналив, объехал отчаянную девчонку-велосипедистку. «Ба, вместе летели, сидели рядом в салоне. А она сдала в багажный отсек bicycle[2], а здесь разложила и – вперёд. Вот здорово!.. Может, и мне взять с неё пример?»

Эффектно крутившая педали велосипедистка осталась позади. По бесконечно одинокой дороге Opel мчал Надежду Константинову к главной магистрали области.

– Здесь всегда пусто. – Словоохотливый таксист косил голодным глазом и вполоборота бросал мудрёные словеса в салон.

«Опять нравлюсь… Надо было заказать машину в каршеринге… Да всё уж, поздняк метаться», – Надежда Константиновна отпрянула к спинке, слегка отодвинулась к дверце и поправила ремень безопасности на груди.

– Пусто как в капусте… Прежний гýбер затеял стройку. Ещё до миллениума. Субвенций нахватал, потратились на дорогое покрытие, битума и гравия не жалели… Слышь, губернатор-то сам из немцев был, нанял своих из Кёльна, уложили по европейским нормативам… Сто́ящий мужик был этот гу́бер, думал, трасса заработает от аэропорта до Кёнига и ломанутся сюда немцы к отеческим гробам, гулять, детство-югенд вспоминать. Вот тебе и туристический кластер с трёхзвёздными отелями… А вышло что? Только в две тыща пятом область-то открыли для посещения иностранцев. Год-другой старики приезжали, а потом повывелись все. Пожилые перемёрли, а молодняк ко всему равнодушен, на уме только бабки и… это самое… шпосс… плотские утехи… Success[3] американский им на фиг не нужен. Для них калининградчина – чужая земля, отрезанный ломоть…

Слушала внимательно, было любопытно: «Образованный попался, и язык подвешен».

– Славный был гу́бер… Трассу запустил в срок, Москве доложился. А его ушли… Прислали блудодеев на кормление, маются от безделья в областной администрации, безвизовый режим ввели. Ждали наплыва туристов, люди поверили, стали отели возводить… А где взять дешёвый трудовой ресурс? Мигрантов сюда не пускают, даже своих. Вот и заглох бизнес… Делили-делили область на промзоны, хотели целых семь сделать… А на фиг надо, понаедут хохлы, вырубят кустарник, пустоши у взморья вытопчут, экологию порушат насмарку… И военные против.

Водитель чуть снизил скорость и, полуобернувшись, заворковал:

– Немцы Балтику не жалуют. Море здесь холодное, волна хлёсткая. На три метра отплывёшь – швырнёт на камни и копец котёночку… Только летом народ подваливает, едут из России отдыхать. Кто ещё в советские времена полюбил ривьеру, теперь их дети-внуки тоже пристрастились. Воздушный мост наладили. Каждые сутки авиарейсы из России. Пять из Питера, три из златоглавой. Везут туристов доморощенных… Эй, ты чего прёшь, прими влево!..

На встречной полосе мимо них натужно проурчал хэтчбек с высоким клиренсом, первый за полчаса.

– Чудак, куда несёшься… Тот борт уже взлетел. Последнюю нить оборвали… Вы в Москве вашей долбаной к карантину привыкли, а у нас только начинается. Закрыли область, на замок заперли. Авиаперевозки отменили. Ваш рейс из Москвы последний был… Самоизоляция… Во, учудили начальнички!.. А на что теперь жить?.. Кого я буду возить?..

Словно читая её мысли, водила глянул на счётчик и продолжил эрудированное нытьё.

– Поляки понаехали, ошиваются везде…

«Верно, в аэропорту пшекали!» – мысленно согласилась она.

– Скандинавы зачастили… Датчан полно, литовцев. Бо́рзые, достали все!.. Знаем, чего им надо. У них, в Европе, Дания и Литва – основные поставщики свинины. Землицу свою не впрок изгадили. Вот к нам и пожаловали с инвестициями… У нас ведь как, суглинок, почвы влажные, как раз для поросят. И свинарники с электрификацией…

«Ну, точно сельскохозяйственный оканчивал!»

– Вот она – дорога жизни, по ней шпарим… И так в изоляции, а теперь ещё в блокаде. Никто нас не любит, враги со всех сторон, живём как во фронтовой полосе… А залётные спят и видят развернуть здесь свиноводческие комплексы… Чтобы от навозных испарений горели лёгкие русского человека, чтоб испепелились все. Потравят нас тихо, передохнем быстро, водка не понадобится. Куда там коронавирусу!.. Здесь теперь не неметчина, здесь Россия и как везде в России нужна крепкая рука, чтоб боялись! Как там у фашистов проклятых: Ein Volk, ein Reih, ein fürer[4]…

Пока таксист выруливал на основную магистраль, галантно уступая место неповоротливому автобусу, Надежда Константиновна вздохнула, пожалев несчастных пассажиров: «Ничего не изменилось, год за годом одно и то же». Как и прежде, аэропорт с областным центром связывал единственный рейсовый маршрут. Остановку на развилке так и не оборудовали. Вот и приходилось тащиться от Советска в Калининград на перекладных без пересадки, чтобы потом раз в три часа трястись назад в набитом салоне по тому же самому шоссе, и лишь на середине пути автобус наконец заворачивал к воздушной гавани. С других мест до аэропорта добирались, как умели. Поискала взглядом извечный бигборд и едва узнала его. На осиротевшем, издёрганном ветрами полотнище, сквозь бахрому осыпавшейся краски отчётливо проступала гордая надпись прошлых лет: «Калининградская область – особая экономическая зона».

– Видишь, рейсовый?.. Набились как сельди в бочки… Все из Зеленоградска, Sorkau, Рыбачего… Домой им неймётся, в мегаполисы коронавирусные, нагулялись у нас тут… – Сокрушенно ламентировал таксист и, расстроенный, невнятно и смачно выругался:

– Здесь только один надёжный транспорт – такси. Колымили с утра до ночи, а теперь что?..

Мимо шастали легковушки, пару раз продавили бетонку навороченной резиной тяжелые трейлеры. Надежда Константиновна по-прежнему безмолвствовала, а водитель не унимался, видно, давно не возил такую симпатичную пассажирку.

– Словечко-то какое мудрёное выдумали – эксклав. А в чём особость-то? Что самый западный российский регион? Благополучие показное, потёмкинская деревня. Сперва была особая экономическая зона, потом с отложенным статусом. Сборочные производства завезли, да всё по мелочи. KIA запустился, потом BMW. Тачки конвейерной сборки, собирают из съёмных узлов и гонят в автосалоны куда-нибудь в Сыктывкар. В Европе russisch-авто не котируется. Крепим не по-людски.

Они проезжали улицы Зеленоградска, и машина стремительно неслась на край света. Туда, где после мерзкой тёплой зимы в изваренном углеводородами неуютном скомканном мегаполисе Надежда Константиновна хотела ото всех спрятаться и ни о чём не вспоминать.

Мимо прогудел грузовик с высокими бортами цвета хаки и раскрашенной в камуфляж кабиной.

– Видишь, маневрируют… НАТО проснулось, учения проводят. Самолёты гудят, то наши, то ихние. Военные наши заказы под шумок окучивают. На судоверфи корвет заложили, скоро со стапелей сойдёт. То ли для Индии, то ли для Пакистана… И воруют, как в России, не стесняются. Гнали металлом через таможню, а там наложили арест, и выяснилось: списанные запчасти с кораблей Балтфлота, годные к эксплуатации…

Водитель-гид, приосанившись, беспечно теребил «баранку», продолжая бесплатную экскурсию.

– Почвы влажные, пшеницу не сеем, зато картошка знатная. Тысячи гектаров высаживаем, клубни родятся с кулак!.. Здесь чем дальше от побережья, тем теплее. В иной год климат почти как в субтропиках. А урожай в Россию отправить не можем и сдаем по дешёвке в Польшу. Оттуда гонят в Голландию и в межсезонье сдают втридорога в Питере под видом египетской… Вкуснющий картофан! А я-то сам курский, сюда прислали по комсомольской разнарядке… А картошку жiнка жарит – со сметаной и зеленью. У меня так вкусно не получится…

Выехали на поля. На заросших осиротевших жнивах чернели закатанные в проволоку вилы со сгнившим сеном, забытые с прошлой осени. Показались постройки агрокомплекса. Обогнули центральную усадьбу: выложенную из красного кирпича двухэтажную коробку и выстроившуюся напротив шеренгу импортных комбайнов – дюжину сверкающих красным глянцем агрегатов.

«Ни души. – Забыв о проголодавшемся шофёре, Надежда Константиновна печально созерцала сельский пейзаж, тщетно пытаясь высмотреть хоть одного агрария среди бордовых зданий и машин, слившихся в единое пурпурное пятно в беспросветном марсианском одиночестве. – Никому ничего не нужно…»

Комментатор за баранкой не унимался и не давал себя забыть:

– Это Басильково, здесь давно не сеют. Комбайны импортные, «Клаас». Рожь-пшеницу не растят, скашивают сено машинным способом. Борщевик режут и по дурости валят вместе с сухостоем в снопы… Потом скармливают коровам, а народ жалуется, что молоко в пакетах кислое… Животноводство увяло, бурёнка на выпасе – в диковинку. Были ещё рыболовецкие хозяйства, рыбколхозы то бишь, да развалились… Завозим продукты из-за бугра. У нас даже квас из России. Купишь бутыль, а на этикетке какой-нибудь «Чудо-Калина» из Дмитрова, это у вас в Подмосковье. Или «Дар России» – тоже Новгород Великий.

Прошелестев зимней резиной, Opel лихо развернулся и покатил по узкому двухполосному шоссе к зеленевшему вдали хвойному лесу. Прямая, геометрически безупречная дорога без обочин прорезала насквозь тяжеловесный сосновый бор, то взвиваясь на пригорках, то опускаясь в низинах.

– Здесь янтарь добывают, восемьдесят процентов мировых запасов. Хотели сделать янтарный кластер. Но никто не рвётся покупать, экспорт нулевой… Повал собирают, мебель из него клепают. А поляки – ludzie[5] ловкие, скупают наши табуреты и к себе везут. Там расклеивают… Слышь, древесина им нравится, материал… Переколачивают заново, лакируют, делают тумбочки и буфеты, выдают за своё, гонят в Европу по дешёвке и срубают бабло́…

– За проезд на ко́су доплачивать?.. – перебив его, наконец нарушила молчание Надежда Константиновна.

– Ты тоже украинка?..

Она молча ждала ответ.

– Да хрен их разберет. На КПП[6] фигнёй страдают. Вчера было триста, а сегодня пятьсот заломят из-за карантина…

О пропускном режиме на Куршской косе была осведомлена, спрашивала просто так, чтобы не обидеть прилипчивого таксиста. «Вроде беседу поддержала. Этот не пристанет, всё-таки русский».

Ей, конечно, по зрелому размышлению, лучше было путешествовать в противоположном направлении, прямиком к западной границе, к Оладушкину. Но решила однажды раз и навсегда: ноги её не будет ни там, ни в военном городке, где случилось когда-то несчастье с единственным сыном.

Потихоньку подъезжали к КПП. Сунула таксисту пятисотрублёвую купюру, тот лихо выскочил, нырнул в караулку, потом неровным шагом вернулся назад.

– Сегодня пятьсот… Бонус за карантин… Следят строго, стойку держат. Народные колеи для проезда от шоссе к морю перекрыли шлагбаумами, объезжать никто не рискует. Штрафуют немилосердно!..

Надежда Константиновна безмолвствовала, не желая более поддерживать беседу. Помрачневший таксист разговаривал теперь сам с собой.

– Сюда после войны понавезли быдла со всего Советского Союза. Заселяли рабочих с невысокой квалификацией, балласт, не годный для работы за станком, или бездомных солдат-колхозников, вернувшихся в дотла сожженные деревни… Некоторые ещё живы, я с ними общался. Старожилы балакают, первые зимы были холодные. Переселенцы перекантовались кое-как. Переходили жить из одного брошенного домика в другой, от хутора к хутору. А там в каждой мызе на растопку использовали всё, что под руку попадётся. Паркет в первую очередь. У немцев, слышь, в любом амбаре второй этаж застелен паркетом… Всё это быдло дожгло и дорушило, и устроило здесь обычный советский бардак.

Тяжеловесный таксист нажал на газ и забасил:

– Здесь до сорок пятого года цивилизация была. Хуторская система ведения хозяйства. Все немецкие поселки компактные, по пятьдесят коттеджей, с городскими удобствами, централизованная водосливная канализация, маслобойни, колбасный и сыроварный заводы. А в больших – один, а бывало два публичных дома… В каждой лесной зоне по пятьдесят фольварков. За каждым хутором закрепляли участок леса, всей семьей убирали сухостой. В домах кафельные печи, хворосту на зиму хватало! Кого ни спроси в посёлках, водопровод ещё немецкий, по инерции работает, и никто не знает, куда трубы ведут…

Вдалеке сквозь частокол равноудаленных стволов просматривалось волнующееся море. Перехватив её пристальный взгляд, подкованный водитель бросил очередной геополитический коммент:

– Чистили лес от сосенки к сосенке, дойчи народ аккуратный. Видно всё на километр вперёд. В сорок четвертом, осенью, здесь постреляли уйму наших десантников. А когда Кёниг взяли, всех немцев выселили за двадцать четыре часа. И отсюда тоже… А чего, исторически верно. Когда-то при царе Горохе здесь обитали славяне-курши… Да, видать, не лучше нас жили. А коренные-то наши в третьем-четвёртом поколении нынче всё больше к ним, в Польшу, в «Лидл» и «Бедронку»[7]. А к вам в Москву – ни ногой… У нас уже больше половины населения в Большой России никогда не бывали. А Европу молодняк исколесил на велосипедах, автостопом… Маломобильников понакупали, не продохнёшь… Электросамокаты, гироскутеры, трёхколёсники, доставка пиццы, Delivery Club… Катит придурок на моноколесе, съедет с тротуара на проезжую часть, и только успевай тормозить… Раздавишь – и не заметишь, а потом в тюрьме париться…

Машина потихоньку проехала первые постройки хмурого и неприветливого поселка на отшибе и выворачивала к местному отелю, где Надежда Константиновна предусмотрительно забронировала номер-люкс.

Водитель вытащил сумку из багажника, предложил поднести к гостинице, но она отрицательно мотнула головой. Пока отсчитывала оговорённую заранее сумму (с добивкой к счётчику), бесплатный экскурсовод, поскрипывая пролетарской кожанкой, недовольно бурчал:

– Зря ты сюда припёрлась, не ко времени… Телефончик запиши… Если что, приеду, заберу, вывезем в Питер на сухогрузе…

Не ответила, сунула в потную ладонь стопку купюр и поспешила к знакомой ограде. «Гостиница, небось, пустая, буду тут почётной постоялицей… В пристройке отделение Сбербанка, в будний день должно работать».

За стойкой ресепшен попалась знакомая привязчивая сотрудница, заспанная и неприветливая. Зарегистрировав наспех, вручила ключи и отвернулась. Надежда Константиновна поднялась на второй этаж. Отперев дверь и зайдя в номер, вымотанная дурной поездкой, скинула плащ и тут только сообразила, почему ей не рады. «В Москве пандемия, заразы боятся».

Приняв ванну и приведя себя в порядок после утомительного перелёта, достала из мини-бара чекушку коньяка «Кёнигсберг», откупорила, налила стопку и, опустошив по-русски, извлекла из сумки заветный клатч. Вынула из него свёрток конвертов, проштемпелеванных воинской печатью. Это были письма сына, ровно девять лет назад начавшего в Калининградской области недолгую срочную службу.

Бережно развернула первое, начирканное торопливой рукой на тетрадном листе.

22.06.2011. Здравствуй, мама! Пишу вполуприсед на тумбочке. Вчера было построение части. Прилетел полковник из штаба, произнес речь. Нам поручают ответственное задание. Всё, команда «сбор», выдвигаюсь.

Твой сын Демьян

Надежда Константиновна перечитала строки ещё раз. Дёма рос капризу́лей, учился, когда хотел и пропадал на Митинском радиорынке. Любил железо. Первый Hewlett-Packard собрал сам, как автомат, из разрозненных, приобретённых с рук комплектующих. «Материнку», видеокарту и корпус установил «родные», штатовской сборки и подключил к дымному цветному корейскому монитору. На жалкую Tetris объема памяти хватило, но для следующих игр пришлось менять на Pentium, сначала первый, потом второй. Каждый раз ловко апгрейдил и апдейтил жёсткий диск, загружал свежее программное обеспечение. Перелопатил массу игровых приставок, подключая абы как, как-то сжёг телевизор. Она не выговаривала, случилось – значит случилось, а просто купила новый.

В тучные «нулевые» появились деньги. Сколотила бизнес, набрала бойких сотрудниц, поставляли питание для офисов. Наконец и Дёма определился: пожелал стать телеоператором. Не нажимала, подсказала ему в столице вуз, где обучали профессии для работы в кино и электронных СМИ. Надежду Константиновну там все знали: с кем-то из нынешних боссов училась в юности на одном курсе, начинала когда-то на радио ведущей, диктовала прогноз погоды. Но всё перечеркнули утомительные роды и кормление, когда бросил тот, о ком противно было вспоминать…

Под сурдинку заключила с профильным факультетом корпоративный договор на поставку готовых обедов, организовала безопасные проводки, так что никакая налоговая не придралась бы. Возня, конечно, изрядная, зато рядом с Дёмой.

Прозвонила, кого надо, и залихватского сына зачислили на первый курс. После первых факультативов он вправлял в свою речь сленговые словечки, указывая ей на кухне, пока резала ингредиенты для пиццы: «Константиновна, убери воздух над головой. А то не могу отснять фирменную технологию разрезки томатов».

Накануне новогодних каникул притащил аквалайзер и затеял саундчек видавшего виды музыкального центра. Чтобы не мешаться, отправилась с девочками в баню и СПА-салон. А за новогодним столом её ждал сюрприз: изысканно звучавшее сопровождение из любимых песен и мелодий в максимально расширенном акустическом диапазоне, совершенно не мешавшее произносить тосты. Вдобавок сын выложил на своей странице «ВКонтакте» эту аудиозапись с хештегом #любимой маме.

Восхищенная и благодарная, Надежда Константиновна не вмешивалась в его знакомства, приветствовала его самостоятельность, положенную настоящему мужчине. Но просчиталась в одном: он думал не только о ней. Не предупредив, отправился в военкомат и напросился на срочную службу. На целый год.

«Буду потом снимать фильмы про войну, надо знать воинское ремесло», – отнекивался он в ответ на её буйные возражения.

В военкомате очарованный ею военком пообещал отправить в самую лучшую часть и успокаивал: «Всего-то год, не переживайте, съездит как в отпуск на Багамы. Природа там аховая!..» Со спецкомандой самых лучших Демьяна отправили в дальний регион, сказочный край, где сама никогда не бывала, но о котором наслышалась. Куда-то рядом с Куршской косой, где снимали их любимый с сыном фильм «Белое солнце пустыни».

Второе письмо, полученное через неделю, обеспокоило.

24.06.2011. Мама! Первый день оказался трудным. Надо изъять со склада флота боезапас с истёкшим сроком годности. Дощатые ящики в пакгаузах сложены рядами в стойки. Внизу самые старые, остались ещё с Великой Отечественной. Древесина истлела, пиленая вагонка, сплошная труха. Один солдат снял верхний, а тот рассыпался в руках, снаряды выкатились и упали ему на ноги. Сначала ходил, а потом пошел в санчасть, и диагностировали перелом ступни. Прапорщик Изрохин выдал ваги и ломы. Теперь цепляем стопку из угла на центр. Она шатается, с боков поддерживаем. Подходим вдвоём и снимаем ящики, берясь с двух сторон в четыре руки. Третий страхует, чтоб снаряд не вывалился.

Заехал вилочный автопогрузчик, а подкатить никак, в пакгаузе и нам тесно.

Боезапас снизу не подцепить, верхние ящики разваливаются, и снаряды катятся на бетон. А собирать с пола опасно. Они хоть и без взрывателей, но могут сдетонировать.

Но не волнуйся за меня. Я осторожен и не рукосуй.

Твой сын Демьян

Раздался звонок. Из столовой пригласили на ужин. Она уложила письма в клатч, спрятала его в кожаной сумке Armani.

В полутёмном склепе с высокими потолками впервые за много лет почувствовала себя неуютно, и даже не потому что, как и предполагала, оказалась одна. Истощённая годами и страстями женщина, принимавшая её на ресепшен, как-то странно отстраняясь, укладывала вилки и ложки. Потом поставила первое блюдо на самый край стола, и пришлось прогнуться, чтобы пододвинуть к себе тарелку.

С неприметной подавальщицей шапочно знакомы несколько лет, прошлым летом болтали весело у входа о её неспокойных снах, о пустом, несущественном. Про Дёму ничего ей не говорила… Теперь, разинув клювообразный ротик, та затараторила:

– И чего вам, москвичам, дома не сидится. Вдруг у вас тоже коронавирус!.. Меня заразите и весь отель!.. А кто лечение будет оплачивать, дезинфекцию? И за обслуживание стоит прибавить вдвойне!

Надежда Константиновна, такого не ожидавшая, встрепенулась, ничего не ответила. Отставила в сторону тарелку с жиденьким гороховым супом, с грохотом отодвинула стул и вышла в коридор. Порывисто простучав каблуками по ступенькам, уединилась в номере.

«Что, выселять будут? А куда? Самоизоляция в отеле запрещена? Но я же не на самоизоляции. И совершенно здорова».

Зазвонил телефон, но она не отвечала. Через минуту раздался стук в дверь.

– Ну что я такое сказала?.. Завтра приедут врачи, заберут у вас биоматериалы и живите себе спокойно, сколько душе вздумается. Никто вас не выгонит…

Потом послышался заунывный плач.

– Ну простите меня, я виновата… Можно, мы вместе проведём этот одинокий вечер… вместе, в этом пустом доме… только вы и я… друг для друга… всего лишь раз… вместе!.. Вирус обволакивает меня во сне, я боюсь засыпать … Умоляю вас… не оставляйте меня одну… Я люблю вас, слышите, люблю!..

Надежда Константиновна, ошеломленная внезапным признанием, обеспокоилась не на шутку. «Вот уж не думала, что она из тех… Наверно, это от стресса. Пресса пересолила, запугали народ. Люди и не такие ломаются, в Москве навидалась…»

Внезапно погас свет. Исчезла и светлая полоса за дверью, осталась кромешная темень. За дверью ойкнули и зашаркали. Как только звуки сношенных шлёпанцев стихли, Надежда Константиновна взяла дремавший целые сутки смартфон и нажала на кнопку. «Просыпайся! В Москве заряжала, на шесть часов хватит. И фонарик есть». Она отвела ладонью тяжёлую гардину и притулилась лбом к стеклу. За окном чернело безмолвие, издалека наслаивались в бесконечный шорох едва слышимые звуки прибоя.

«Отключили весь Sorkau. Опять сбои с поставками тока».

Вспомнила отчетливо тот год, то невыносимо холодное лето, когда прилетела в госпиталь к умирающему сыну и её поселили в офицерском общежитии. Тогда тоже внезапно отключили электричество, мужики в формах повыскакивали в коридор, заголосили мобильники. Потом выяснилось: на побережье возводили насыпь для нового путепровода. Взялись поднимать линию электропередачи, целых 330 киловатт, и пришлось её планово отключить. Была ещё запасная линия. Но разбушевалась гроза, замкнуло кабель, по которому наш ток поступал в соседнюю Литву. Местной теплоэлектроцентрали некуда было отдавать произведенную энергию, и на электростанции сработала аварийная защита. Сразу вырубились оба энергоблока, и стратегическое побережье погрузилось в первобытную темноту.

«По закону физики из-за отсутствия электроэнергии в калининградских проводах в регион бесконтрольно потёк ток из сварливой Литвы. Выручили, так сказать, эксклав, потом счёт выставили. В местной прессе растрезвонили… А мой мальчик ещё жил, но это были его последние сутки. Умирал со сломанным позвоночником в кромешной темноте… Опять такая же авария?»

Она наощупь нашла сумку, вынула клатч и извлекла третье, последнее письмо.

30.06.2011. Мама, здравствуй! Я понял, почему это поручили нам. Мне в курилке схему объяснил пьяный Изрохин. В гарнизоне не хватает личного состава, а контрактники отказываются. Дембелей тоже берегут, потому что если какая травма, придётся оплачивать лечение. Поэтому в нашу в/ч прикомандировали новобранцев со всех частей.

Июнь здесь какой-то не тот, дождь со снегом валит. Тару разбираем вручную, она рассыпается в труху. Вытаскиваем снаряды, укладываем на тележки и выкатываем к машинам. Ржавые конусы по 100–120 кг, им по 30–40 лет – списанный арсенал. Вчера подогнали спецтехнику, и наша команда загрузила норму. За неделю надо заполнить эшелон из 13 вагонов. За работу срочникам по 400 руб., командиру подразделения – премия 180 тысяч. А здесь эшелоном не обойтись. Ребят уже полно с травмами межпозвонковых дисков и плевритом, некоторых отправляют на комиссацию. Вчера ещё подвезли «молодых». На утреннем построении опять инструктаж, всё одно и то же. Ничего, утилизацию обеспечим в срок. Командиру орден, Изрохину медаль, а мне отпуск.

Мама, у меня шея болит, на ветру ладони не чувствую, железо скользит в ладонях. Как же я буду снимать фильмы, когда вернусь? Твой сын Демьян

Через неделю позвонили из военкомата, холодно и официально пригласили. Цветущий военком, запинаясь, сообщил, что при выполнении служебных обязанностей её сын получил тяжёлую травму и сейчас находится на излечении в гарнизонном военном госпитале. Бросив все дела, сломя голову полетела с первым же рейсом в янтарный край.

В ту бессонную тревожную ночь вот так же включила смартфон с музыкальной заставкой. И вдруг на стены повылезали жирные пауки, с ноготь величиной каждый, и поползли вниз к паркету. Не растерялась, взяла тряпку и, пока холостые офицеры где-то в коридоре возились с электрощитом, похватала крестовиков тряпкой и выкинула в окно всех до единого.

Утром посадили в автобус и отвезли вместе с врачами и медсестрами в госпиталь: они ехали на службу, она – к зримому результату этой службы. Хамски строгая старшая медсестра в палату не пустила, только передала записку, написанную знакомой, но уже нетвердой рукой. Едва разобрала сыновьи каракули:

Мама, когда меня не станет, послушай Down By The Seaside и In My Time Of Dying [8]

«Он любил рок-музыку, старый Led Zeppelin, их пластинки семьдесят пятого года. Господи, меня саму тогда ещё только-только в детский садик привели».

Она перечитывала эту записку бессмысленными глазами в тесном пропахшем хлороформом коридоре, а потом сестрахозяйка повела её к главному хирургу…

Известие о смерти сына выдержала спокойно. Хныкала всегда одна, никто никогда не видел её слёз. Всё остальное не хотела сейчас вспоминать: опознание в морге, фальшивые соболезнования поддатого командира части, свидетельство о смерти, подписи на документах о материальной компенсации, перевозка тела, похороны с почётным эскортом и хлопками выстрелов при закладке гроба в могилу. Подарила старшей сестре коньяк, та смилостивилась и всё рассказала. После перелома позвоночника Дёма пришёл в сознание всего один раз, за сутки до её приезда, улыбался, попросил клочок бумаги, написал записку и попросил передать ей.

«Это песни из того альбома, композиции, как он говорил… Всё точь-в-точь про него… Не хочу здесь сидеть, плевала я на пандемию и COVID-19! Карантин для слабых!»

Надев плащ и нахлобучив кое-как бесполезную городскую шляпу, прихватив клатч со смартфоном, стремительно вышла из номера и заспешила на лестницу. Ресепшен пустовал, из столовой пахло водкой.

Надежда Константиновна сама отперла знакомый замок и выскочила на воздух, сырой, прогорклый от гниющего по берегам просоленного прибоем валежника. Пересекла опустелое к вечеру шоссе и знакомой тропинкой меж обезлюдевших домов с погасшими глазницами зарешеченных окон решительно зашагала к морю.

Проскрипев по омертвелому дощатому солярию, спустилась на потемневший песок и, увязая туфлями в рассыпчатой гальке, побрела по косе, подальше от людей. Справа забелел бесконечный трёхметровый обрыв, кое-где валялись сохлые брёвна, она их медленно огибала и шла дальше.

«Тут лани водятся, олени. Но далеко, поближе к пьяному лесу и дюне Эфа».

Вокруг, под руководящими дуновениями просолёного леденелого ветра, ей рукоплескала волнующимися хвойными лапами девственная природа. Далеко вперёд тянулись заповедные ельники и липовые рощи. Поросшие непроходимым кустарником песчаные гребни, круто скатывающиеся к отмелям холодной волнистой Балтики, помнили викингов, норманнов и древних русичей.

«На обрыв не поднимусь, там подлесок в паутине, кусты цеплястые. Без резиновых сапогов и в летний день не сунуться, настоящие джунгли… А ещё здесь снимали сериал “Долгая дорога в дюнах”, старый уже фильм. Мне Дёма на день рождения DVD подарил с полной версией, все серии…»

Она замедляла шаг, ощущала предательскую ломоту в костях, чувствовала как слабеют ноги, но не жалела обувь и маршировала вперёд, не оборачиваясь, всё дальше от вновь зажёгшихся огней неласкового курортного поселка, которых уже не могла увидеть. В шуме волн, ополаскиваемая пенистыми мутными брызгами, неумолимо приближалась к первому едва заметному песчаному гребню, срывала с рук янтарные украшения, подаренные когда-то сыном на день рождения, и зашвыривала их в Балтийское море, всё глубже увязая в зыбучем предательском песке…

12–17.08.2011, Калининградская обл. – 3–9.04.2020, Московская обл.