Читать книгу Вилла «Лаубе» - Валерий Вячеславович Бодров - Страница 1

Вы смогли бы, доверится женщине? Так, в полную силу, без оглядки на самого себя: на свои желания и возможности? Ведь одно дело, когда вы оказываете знаки внимания приглянувшейся особе и получаете мучительный отказ, вырастая через душевные муки свободным человеком, и совсем другое, когда женщина сама обращает на вас своё испепеляющее внимание. И тогда, редкий и стойкий мужчина может ускользнуть из её цепких рук. Долгие взгляды на своего избранника, в располагающей обстановке дружеского вечера, и когда послание поймано ответным взором, она делает вид, что случайно загляделась, тем самым ещё больше возбуждая интерес к своему таинственному «я». Неожиданные столкновения в пустых коридорах гостиниц или фойе полных народа, тоже входит в захватывающий вашу территорию флирт. После двух, трёх таких не запланированных вами встреч, случайно брошенная фраза грудным аристократическим тоном, близким к сакральному шёпоту: «Вы меня преследуете или это становится навязчивым!» – Говорит вам о том, что звук её голоса уже пустил корни в вашей душе, и теперь он вам будет сниться по ночам, украшая бархатными нотками ваши эротические сны. Так вы начинаете думать о том, о чём не помышляли ещё неделю назад и при первой возможности сами уже подадите даме руку или займёте место поближе к её располагающему местоположению в шумной гостиной, где друзья и подруги сохраняют своим весельем ваше душевное спокойствие. Потом, якобы сменив гнев на милость, охотница за вашим временем, преподнесёт вам какой-нибудь странный подарок, например: охапку из девяносто девяти тюльпанов, сообщая сим шутливым количеством долгосрочную перспективу неясных совместных возможностей. Или вам будет вручён ещё какой-либо объёмный предмет, с которым вы будете, мучатся весь оставшийся день, таская его за собой, потому что оставить будет неприлично, и даже уже невозможно, чтобы не выглядеть невежей. Всё это дарение будет проделано при большом скоплении знакомых и случайных глаз, теперь являющихся неотъемлемыми свидетелями зарождающегося романа.

После сего знаменательного действа, вы уже попали в ловушку, ловко расставленную собственным тестостероном, более того, вы заранее были обречены на так называемую «праведную любовь». Это лишь вопрос времени, где и когда вас притянет природный магнит размножения и семейного благополучия. Вам очень повезёт, если последствия этой искрящейся сексуальности, выльются для вас всего лишь в рождение ребёнка. С этим непредвиденным событием вы ещё сможете справиться, но если вы человек обременённый богатством (имеется ввиду, не богатство души, а лишь денежная составляющая материального мира), то весьма возможно, что целью захватнического флирта будет не только рождение малыша.

С Магдой было всё по-другому, мы познакомились в Королевском Альберт-Холле в Лондоне, где я проживал в то время какую-то часть своей жизни, увлекаясь попеременно то смыслом денег, то очарованием музыки. В данный момент я подсел ушами на бразильского композитора Вила-Лобоса, музыку которого и давали в этом знаменитом концертном зале. «Бразильские бахианы» в исполнении лондонских музыкантов были великолепны, как и настойчивый, многообещающий взгляд Магды с соседнего впереди ряда, справа, наискосок. Я заметил его сразу, как только сел в кресло, согласно купленному билету. Он ранил меня, словно сладкий укол с дурманящим ядом, словно зерно запретной истины, вдруг открывшееся мне.

Гормональный тон всплесков аутентичных ресниц, был подобран великолепно, и даже ажурный веер, и даже алый атлас платья, льющийся в полутьме зала. Я сдался сразу. У меня не было всепоглощающего опыта отрицания женщины. Все они были для меня одинаково прелестны и по возможности доступны, но утончённых, как Магда, привилегированных самим своим существованием женщин, у меня ещё не было никогда.

Сам воздух вокруг неё просто лучился женственностью и величественной красотой тела. Она держалась со слегка преувеличенным достоинством, это лишь украшало, её медленные и плавные движения, ещё больше олицетворяя неприступность. Лицо её, изображавшее властительницу мира, время от времени снисходительно становилось похоже на греческую Богиню или египетскую царицу. Если бы не её настойчивые взгляды, моё пугливое эго давно бы свернулось в трубочку и не возникало. Сами понимаете, отказаться от пары слов с ней наедине, я уже не мог себе позволить. Мне льстило её внимание. Меня возбуждала одна лишь мысль, что я смогу подержать её за почти прозрачные кончики пальцев.

Магда приехала в Лондон из Марокко. Там у неё была семья: мать, отец – всё как положено, в обычных, располагающих для приличий семьях. Так, по крайней мере, она мне сообщила. Она была свободна от любых брачных обязательств, а я вообще о них ещё не помышлял. Единственное, что нас объединяло – это музыка. Но какая музыка!

Чуть позже, когда грань общественных приличий была почти стерта между нами, мы вместе даже попытались вступить в английский клуб любителей произведений Вилы-Лобоса, желая таким образом выразить своё почтение композитору за доставленное нам удовольствие его неординарным талантом. Однако какие-то непомерные и неадекватные денежные взносы в эту организацию отпугнули наше не оформившееся желание. Вся эта аристократическая секретность вокруг этих людей и глубокие намёки на эротические пристрастия членов клуба, заставили нас оборвать с ними все установившиеся связи. Совершенно не радовала возможность оголяться перед чужими людьми под музыку великого композитора.

«Я предлагаю уехать ко мне на родину в Марокко, здесь слишком тесно для нас», – как-то сказала мне Магда, закурив свой длинный Pall Mall, и выставив свою точёную икру из под утреннего одеяла. Я тогда ещё не курил, и мне нравилась её эта ароматная привычка пускать везде вьющиеся барабашки дымных облак. И знаете, я согласился. Идея создать свой клуб, свободный от чужих пристрастий и предпочтений, да ещё с такой колоритной хозяйкой, влюблённой в музыку больше, чем в меня – весьма и весьма достойное мероприятие. Особенно моё желание покинуть Лондон, утвердилось после рассказов Магды о божественной, волшебной природе этой страны.

Шумные улицы Европы надоели: бессмысленные дружелюбные улыбки, сопровождающие сомнамбульные лица, сальные круги растворённого в воде крема от загара по всему средиземноморскому побережью, какая-то сытая скученная жизнь с вереницей одинаковых дней и узнаваемых желаний. Указав пальцем на любого в толпе можно было с достоверностью обозначить, о чём помышляет этот доморощенный индивидуум, куда направляется и что его там, в плачевном результате, ожидает. Тогда и ты сам становишься похожим на всё окружающее: мельчаешь, потеешь, мучаешься под западным солнцем благополучия, стараешься не пить лишнего, уже начинаешь избегать пресыщенных страстью однообразных ночей. В конце концов, сдаёшься и плывёшь по течению, пока тебя не приласкает какой-нибудь захудалый трансвестит, такой же одинокий и заблудившийся в жизни, в двух определённых полах, перепутавший улицу, дом, временное измерение.

Холодный Лондон, стоящий особняком, превратился для нас, в запертую на ключ комнату, и ключ этот с плавучим брелоком, пульсирующий нашим астеническим ожиданием лучшего, был выброшен в океан – его унесло тёплое и свободное течение Гольфстрима.

Добирались мы в её страну через Мадрид и Гибралтар, соединившие в себе одновременно в этих названиях и книжный Мордер и мифологический Тартар. Проезжали мы их молча, без сожаления, без прощальных взглядов и бессмысленных посещений навязчивых достопримечательностей. Лишь Магда, притягивая обнажённые взгляды попутчиков и билетных контролёров, ублажала и мой щепетильный взор. Только добравшись до Касабланки, наши нервы, скрученные в узлы терпения и ожидания, постепенно начали расправляться. В один из солнечных дней, проведённых в местном отеле, где портье неизменно столбенел принимая или выдавая нам ключи от номера, я сообщил ей, что купил виллу недалеко от океана. Такую, какую она и пожелала: просторную, с садом, с неглубоким бассейном, с открытой площадкой, вместо балкона, выходящим на прозрачное побережье, где дымка горизонта сливалась с водой и небом.

Всё шло так, как мы и задумали. Приятные тихие дни ожидали нас здесь. И я умиротворился на столько, что счастье мне казалось вопросом второстепенным, потому что его было много вокруг, и помешать ему было совершенно некому.

«Как мы назовём это место?» – спросила Магда, прикуривая очередную сигарету.

Начинало светить утро. Мы сидели на верхней площадке собственного дома, оба в шёлковых халатах, отличающихся лишь сизоватыми отблесками бирюзы, вдыхая насыщенный ионами соли океанский бриз. Неприбранный сад источал благоухание цветущих растений и горьковатой зелени. Внизу синел длинным прямоугольником прозрачный бассейн, а перед нами на стеклянном столике в блестящем серебряном ведёрке в обломках льда охлаждалось открытое шампанское. Я сделал глоток, и уже зная, что скажу, тянул время, глядя в её тихие глаза. «Мы назовём это место вилла «Лобос», – ответил я и увидел, как она благодарно кивнула. Но через мгновение, выпустив очередной облак сигаретного дыма, произнесла: «Не стоит называть обломком чужой судьбы личное пространство. Пусть даже жизнь этого замечательного композитора коснулась нас и изменила состояние наших душ. Может что-то лёгкое, изначально идущее от первоначального значения слова?» Я задумался, глядя на заброшенный сад под нашей террасой: на пробивавшиеся сквозь густую траву галечные тропинки, на располневшие зеленью кусты, на беседку, в глубине сада, увитую вьюнами с белыми нераскрывшимися ещё бутонами. «Возможно, подойдёт «Лаубе», что по-немецки значит беседка» «Хорошо, – ответила отстранённо Магда, – пусть это будет наша «беседка».

Конечно же, я изъявил сакраментальное желание познакомиться с её родителями, ведь, как это ни странно для меня, моё желание жить с этой женщиной совпадало и с её желанием, и скорый обмен обручальными кольцами ожидал нас в здешней церкви. Конечно же, мне было обещано, что я увижу всех её родственников, и не только их в день свадьбы, а пока она просила о передышке. И я её понимаю, нет ничего хуже и обременительнее обязательств перед теми, кто участвовал в твоём рождении и воспитании, потому что должен ты, и долг этот растёт с каждым годом, а имея большее, должен вдвойне. Я перестал докучать ей расспросами, и мы стали наслаждаться друг другом, музыкой и тишиной, изредка растворяясь в здешнем зыбком воздухе, гуляя, взявшись за руки по широкому пустынному побережью.

Через несколько дней абсолютного счастья, мне удалось уговорить Магду завести садовника и одну прислугу. Она согласилась с условием, что они будут говорить только на арабском и она лично будет отдавать им распоряжения. Самим ухаживать за таким огромным, полным заповедных уголков дома, было просто невозможно. Но кухню, моя музыкальная жена, оставила себе, и никому не позволяла готовить. Если честно, я был удивлён таким положением дел. Ведь глядя на неё, на Магду, на совершенство её линий тела, на величественный взгляд и неподвластное казалось даже самому времени лицо, у меня возникало ощущение, что рождена она для другого, более возвышенного и вечного, и лишь коварно притворяется, создавая кулинарные шедевры на нашей новой просторной кухне. Но блюда, выходившие из под её рук под музыку «14 Шоро» Виллы Лобоса, по словам композитора «представляющие собой новую форму музыкальной композиции, синтезирующей различные типы бразильской, негритянской, и индейской музыки», были превосходны и отличались неизменными вкусовыми качествами, вероятно из-за синтеза одноимённых специй, которые она использовала.

Почему-то меня успокаивал вид, когда в нашем саду работал человек: стриг кусты или рассаживал разноцветные лепестковые краски на клумбах. Звали нашего нового садовника Рамирес. Эдакий подсохший на солнце человек с витилиго на пол-лица. Я иногда приглашал его выпить с нами кофе, за которым он всегда начинал рассказывать одну и ту же историю, которую с улыбкой Магда мне начинала тут же переводить. Оказалось, раньше в этом доме, где мы сейчас с Магдой ловим счастливые мгновения, жила большая крепкая семья, но по неизвестным причинам, не протянув тут и года, они уехали, бросив и дом, и сад. Всё это хозяйство долго пребывало в запустении, ожидая возвращения беглецов, пока «голова» нашей деревни не навёл справки о бывших жильцах, которые, как оказалось, пропали. Тогда он выкупил за бесценок пустующий дом, навёл в нём порядок и мы стали первыми покупателями. Словоохотливая прислуга, Эмма, сметавшая гроздья пыли по многочисленным углам нашего с Магдой дома, также подтверждала странный рассказ Рамиреса. Она немного говорила по-английски и по-испански, но в основном умело стрекотала на марокканском разговорном наречии. У неё мне удалось выяснить, что женщину, жившую тут с мужем и детьми до нас, по странному стечению обстоятельств, тоже звали Магдой. «Истину, истину, горю вам! – Клялась мне Эмма на плохом английском, – Точно звали, Магдой!» Я не придавал значения скрытым в этих повествованиях африканским мистическим страхам. И потом, близился наш день свадьбы, уже с моей Магдой, и мы собирались провести его особым образом.

Официальный день создания собственного клуба в честь великого композитора также был отложен на послесвадебный век, поэтому, как мне уже начало мерещиться, что его не будет никогда. Хотя он не особо был тут и нужен. В таком тишайшем покое и созерцании пространства вокруг виллы, окружённой необыкновенно прозрачными африканскими пейзажами в дрожащем от испарений воздухе, даже мысль о каком-то там подобии европейского клуба, быстро приходила в негодность, а то и вовсе исчезала. Конечно, я ни на чём не настаивал, ведь жизнь вносит свои коррективы, а Магда была желанна и прекрасна без различных внешних добавок и синтетических приправ капризного общества.