Читать книгу Смотрящие в бездну - Валерия Мейхер Чак Бодски - Страница 1

Пролог

1

Берта потерла глаза.

Она села, потянулась и посмотрела на часы с подсветкой, стоящие на столике у изголовья кровати: половина третьего. До рассвета было еще далеко: зимние ночи брали свое и порой растягивались до бесконечности, как сладкая карамельная тянучка. От мысли о сладостях у Берты заурчал желудок, и она решила, что неплохо было бы отправиться на кухню и стащить что-нибудь из шкафа с десертами. Для этого, конечно, придется подставить стул и постараться не разбудить матушку его грохотом, если что-то пойдет не так, но сейчас девочку это почти не волновало – перед ее взором возникали свежие маффины с клубничным джемом, плитки молочного шоколада с кусочками фундука и изюма, домашняя пастила и другая всячина, которую обожал каждый ребенок на свете. Да, нужно действовать, пока есть шанс остаться незамеченной.

Берта сняла резинку с волос – темные пряди коснулись ее спины, достигая поясницы. Она встряхнула головой и снова завязала низкий пучок: обыкновенная девичья процедура, когда выбившиеся ото сна локоны необходимо вернуть на место, чтобы те не спутались от ерзаний на подушке. Матушка тщательно следила за своими волосами и прививала то же самое подрастающей дочери, хотя иногда Берта думала, что ту, кроме собственной красоты, больше ничего не интересует. Однако она ни с кем не решалась поделиться этой мыслью, а потому хранила ее как нечто, в чем, наверное, сможет разобраться позже.

Закончив с прической, девочка ступила босыми ногами на пол: тот оказался холодным, как и всегда бывает по ночам. Все ее домочадцы, состоящие из матери, ее нового мужа и служанки, ненавидели ковры, и хоть дом хорошо отапливался, зимой полы всегда оставались холодными. Обычно Берта надевала разноцветные пушистые носки и шагала из комнаты в комнату, иногда разбегаясь и проскальзывая несколько метров, как на катке, но сейчас ей было лень искать их в темноте. К тому же девочка подумала, что, если следовать на кухню босиком, она станет совсем бесшумной и точно не поскользнется на стуле.

Да, план по похищению сладостей был безупречен.

Берта уже дошла до двери и взялась за ручку, когда услышала стук, доносящийся из стены рядом с ее кроватью. Негромкий глухой звук, будто кто-то ударяет костяшками пальцев с той стороны стены.

Стук. Еще раз. Через несколько секунд еще.

Тишина.

Берта вернулась, села на кровать, подтянув к себе ноги, и прислушалась. Ничего.

Неужели кто-то проснулся в такой час и уже тихонько хозяйничает на кухне, стараясь никого не разбудить, как планировала подобное сама Берта несколько минут назад?

Нет, глупости. Было бы слышно шаги – среди тишины погруженного в сон дома Берта всегда их слышала. Она полагала, что взрослые достаточно неуклюжи, потому что любые их передвижения всегда были как на ладони. Взрослые громко хлопали дверьми, ящиками и дверцами шкафов, говорили о чем-то между собой и по телефону, включали музыку и бесконечно чем-то шуршали, будто огромные коты. Таких Берта точно не взяла бы с собой на похищение сладостей. Нет, никогда, вообще.

Представляя, как большой серый кот в одном прыжке преодолевает расстояние от пола до самой верхней полки кухонного шкафа, находит там упаковку медовых вафель, спускается и с триумфом вручает ее в руки хозяйке, Берта прислонилась ухом к стене в надежде понять, что там происходит. Она сидела так несколько минут и уже начала зевать, когда стук раздался прямо у самого ее уха, гораздо громче и отчетливей. Девочка резко отстранилась от стены.

Что это? Взрослых там точно не было, никто из них не стал бы неподвижно стоять несколько минут посреди пустой темной кухни, а потом вдруг стучать кулаком ей в стену. Потом снова стоять, не шевелясь, и снова стучать. Она слишком хорошо знала своих домочадцев, как знала и то, что они бы точно не стали тратить время на такие бессмысленные розыгрыши. Берте стало прохладно.

Стук повторился. Чуть громче?

Девочка слезла с кровати и отошла назад, с недоверием глядя на место загадочных звуков. Она никогда не боялась темноты, не верила в сказки про зубных фей, злых гномов и призраков, но сейчас ей почему-то казалось, что в комнате стало еще темнее; она почувствовала, что стоит одна посреди леса, посреди черных деревьев, за спиной хрустят кем-то потревоженные ветви, а где-то далеко воет стая голодных волков. И никого – на многие, многие километры нет никого, кроме нее. Только хруст, вой и ледяной ветер, кусающий кожу множеством тонких клыков.

Берта поняла, что проснулась не просто так. Этот звук разбудил ее. Спросонья она не сразу смогла о нем вспомнить, но сейчас сомнений не было – кто-то стучал, кто-то хотел, чтобы она проснулась.

Часы показывали два сорок пять.

Берта больше не думала ни о сладостях, ни о котах.

В горле пересохло. Она сидела на мягком пуфике, подтянув ноги к себе и обняв колени руками, и косилась на стену, в которые каждые полминуты кто-то стучал. Иногда чаще, иногда реже, чуть громче и чуть тише, но постоянно. На ум Берте пришло предположение, что это воры пробрались в дом, но те вряд ли стали бы выдавать себя какими-то странными играми в перестукивания. Потом девочка решила, что нужно попробовать постучать в ответ. Она встала и собралась вернуться к кровати, когда ударов раздалось шесть штук сразу, отчего сердце Берты подскочило к горлу, и девочка поспешно вернулась на место, подальше от странной стены.

Что бы ни предполагала Берта, итог всех размышлений был один – кто-то на кухне звал ее. Кто-то хотел, чтобы она вышла.

На какое-то время стук прекратился совсем, и девочка почувствовала, что глаза снова слипаются. От бодрости, с которой она думала о походе на кухню за десертами, не осталось и следа – напряжение и страх тратили много сил, и организм напоминал, что пора их восполнить. Но Берта не хотела ложиться обратно. Теперь она смотрела на собственную теплую и уютную кровать как приманку, капкан, который поставил кто-то, зовущий ее через стену, чтобы…

Чтобы.

Берта взяла себя в руки и решила, что нужно идти к матушке. Быстро пройти к ее комнате, проскочив кухню, ничего не слушая и не оборачиваясь. Берта расскажет ей, что кто-то стучался в стену и разбудил ее, вдруг это все же воры, и их даже получится поймать? Или это голубь, который случайно влетел в открытое окно, и теперь бьется в стену? На уроках биологии рассказывали, что птицы переносят много заразы, а потому чем быстрее Берта сообщит о том, что случилось, тем быстрее спасет свой дом от болезней! В любом случае взрослые всегда знают, что делать. Да, это точно, всегда знают.

Девочка встала и, медленно переставляя ноги, прокралась к двери. Когда худая детская рука повернула ручку, в углу комнаты раздался сильный удар. Такой, будто кто-то, размером с быка, протаранил стену с той стороны: кровать подскочила, грохнувшись деревянными ножками обратно на пол, стукнули дверцы шкафа, а стакан, стоящий на столе, упал и разлетелся вдребезги. Несколько осколков упали под ноги.

Часы показывали два пятьдесят семь, когда Берта с криком вломилась в комнату к матери.

Мелисса открыла глаза. Дочь тянула ее одеяло и кричала что-то о стене, ворах и птицах, при этом вид у нее был самый растрепанный – глаза огромные, волосы выбились из пучка, а подаренная на тринадцатилетие новенькая пижама с ананасами сбилась набок и слезла с одного плеча.

Сбросив одеяло и поправив ночную рубашку из белого шелка, женщина села на край кровати и потянулась к маленькой винтажной лампе; в комнате зажегся свет. Оценить примерный вид дочери она смогла еще в темноте, но сейчас Мелисса заметила, что в уголках глаз Берты собирались слезы. Девочка была невысокого роста для своего возраста, а с растерянностью и паникой на лице выглядела совсем малышкой.

Берта схватила руку матери и потащила ее за собой, едва та успела накинуть халат и надеть мягкие пушистые тапочки. Новоиспеченный муж Мелиссы остался сопеть на кровати, уткнувшись носом в стену; ни лампа, ни голос девочки, ни шарканье двух пар ног по полу его не разбудили.

Глаза привыкли к темноте. Следуя за дочерью по неосвещенному коридору, женщина успевала оценивать, идеально ли закрыты двери дорогих лакированных шкафов, ровно ли стоят кресла, не перекошены ли ковры, картины на стенах и занавески. Придраться было не к чему; служанка хорошо выполняла свою работу, и это немного остудило Мелиссу, которая ненавидела, когда ее поднимают посреди ночи. Особенно по всяким детским пустякам. Воспитанием девочки, как и порядком в доме, вообще должна заниматься Анна, какого черта она спит?

Наконец они вошли в спальню. Мелисса щелкнула выключателем, рассеивая ночную тьму, но Берта так и не решалась выйти из-за спины матери.

– Ну, здесь никого нет, – сказала женщина, зевая. – Возвращайся в кровать.

– Не здесь, мам. За стеной, – дрожащим голосом ответила девочка.

– Хорошо, значит, пойдем туда.

Женщина зашла на кухню, ведя дочь за собой, и тоже включила свет. Их взору предстали стоящие в ряд тарелки, хрустальные бокалы, керамические кружки ручной росписи, множество навесных шкафов, большой стол, стулья с мягкой обивкой – словом, кухонная утварь, стоящая на своих местах, и никого из людей, кроме самой Мелиссы и ее дочери.

– Видишь? Здесь пусто.

Девочка вытирала ладошками мокрые глаза.

– Но кто-то стучал в стену, – она всхлипывала почти через каждое слово, – а потом на кухне что-то упало, и моя кровать, она подскочила, и еще стакан, он…

– Достаточно, Бертани. Когда-нибудь твоя фантазия сведет меня с ума, – Мелисса погасила свет и повела дочь обратно в спальню, попутно объясняя, что видела разбитый стакан, и что тот не соскользнул бы, если бы Берта не была такой неуклюжей и не поставила бы его на самый край стола, который потом сама же и зацепила.

– Приведи себя в порядок, разбуди Анну и скажи, чтобы прибрала пол. А потом немедленно отправляйся в постель, – с этими словами женщина хлопнула дверью детской спальни и проследовала к себе, попутно размышляя, не начать ли запирать Берту на ночь в комнате, чтобы та никому не мешала спать своими выдумками

Остаток ночи Берта провела в своей кровати, накрыв голову одеялом и вздрагивая каждый раз, как повторялись звуки глухих ударов в стену, идущие с кухни. Ей удалось уснуть лишь под утро, с первыми лучами рассвета.

Часы показывали пять пятнадцать утра.

В это же время стук прекратился и больше не возвращался.

2

– Спокойной ночи, Бен.

– Спокойной, мам, спокойной, пап.

– Не забудь перед сном помолиться, – напомнила мать, снисходительно глядя на сына.

– Хорошо, мам.

– Смотри мне, – она погрозила ему пальцем, хотя лицо ее оставалось спокойным и даже миролюбивым. – Бог все видит и все знает.

Родители вышли из комнаты, мягко прикрыв за собой двери. Бен слез с кровати, встал на колени, уперся локтями в матрас, соединил руки в замок и, закрыв глаза, стал читать свою молитву.

– Господи, если ты и вправду существуешь… – шептал мальчик в темноту помещения каждый вечер перед сном, – …пусть мои близкие будут здоровы, бедные перестанут быть бедными, а богатые не будут жадными… – повторял он, наивно думая, что его не слышат.

Тяжело быть сыном глубоко набожной семьи и при этом сомневаться в столь юном возрасте, что седовласый дядя в белой тунике не сидит где-то на облаке и не следит за тобой. Еще сложнее верить в то, что если ты будешь его просить об одном и том же каждый вечер, то именно твою просьбу он выполнит.

Почему, думал Бен, почему именно мою? Ведь так много бедных людей на улицах без домов, так много брошенных животных. Если Бог милостив и любит каждое свое создание, то почему – так? В детском мозгу Бена этот вопрос стал крутиться еще более часто после того, как он увидел, как одного бездомного с ногами синего цвета и червями увозили из главного парка их родного города.

Когда Бен спросил «почему», мать ему ответила, что Господь ниспослал мужчине испытание, за которое (если он его сможет преодолеть) ему откроются врата в Эдем после смерти, а во время жизни – точно воздастся.

Зачем было посылать такое страшное испытание – Бен не понимал. Не хотел понимать. Иногда во сне он видел эти синие ноги, в которых, как в куче с мусором, извивались черви, шевелились, словно слой кожи обрел свой собственный интеллект.

– Да святится имя Твое…

Он трижды перекрестился и глянул на распятие, висевшее над его кроватью.

– Аминь.

Бен забрался в свою постель, прикрылся одеялом и закрыл глаза. На часах было без двадцати одиннадцать. Он надел наушники, включил на плеере альбом Pink Floyd и представлял, как он на сцене рядом с Роджером Уотерсом и Дэвидом Гилмором играет прекрасные сольные гитарные партии. Прошло ровно пять минут, как Бенедикт спокойно сопел, повернувшись к стене.

Мальчик проснулся от того, что он почувствовал, словно кто-то сел на край кровати. Он открыл глаза и глянул на фигуру, сидящую прямо напротив яркого лунного света. Такого яркого, что не было возможности разглядеть лица. Бен подумал, что это отец зашел к нему ночью, но… зачем?

– Пап? – спросил мальчик, протирая маленьким кулачком сонный глаз. – Пап, ты чего? Все в порядке?

Фигура повернула голову и посмотрела на него. Бен понял, что это не папа, и тут же закричал от страха. Ему показалось, что закричал. В тот момент, когда он открыл рот, сидящий-на-краю мягко повел рукой, и голос Бена пропал, как и вера в то, что он выживет.

– Не бойся меня, Бенедикт, – сказал Черный Человек. – Я не тот, кого тебе стоит бояться.

Сердце мальчика колотилось с такой частотой, слово вот-вот разорвется. Его лоб моментально взмок, а тело сделалось каменным, не желая шевелиться. Было страшно. Но Бен не мог отвести взгляда от черной фигуры, чьего лица он не видел.

– До меня дошел слушок, Бенедикт, что ты не веришь в Ангелов и в самого Всевышнего, – мальчику показалось, что говоривший усмехнулся. – Что ж, это твое право, и никто тебя за это винить не будет. Вот только сейчас перед тобой сидит твой ангел-хранитель, – он умолк на секунду, повернувшись, своим полностью черным, как ночь, лицом глядя на Бена, потом мягко, словно по-отцовски положил руку на голень мальчика и сказал:

– Ты все еще боишься. Успокойся, я тебя не обижу, – повторил он. И Бен ему поверил. Он не мог объяснить, почему. И даже если бы он был старше – все равно бы не смог. В один момент ему захотелось верить и любить эту черную фигуру, сделать все, что он ему скажет. Бен расслабился и почувствовал, как ему становится спокойно; словно тепло опускается от бедер к голени, хотя должно было быть наоборот.

– Кхм. Кажется, перестарался, – фигура вновь улыбнулась, но для Бенедикта это скрылось в непроглядной, напущенной на силуэт странника тьме. – Видишь, даже мне еще предстоит многому научиться. Как и тебе, мой милый друг. Чтобы ты окончательно поверил, что Бог есть, я скажу тебе кое-что по секрету: ты станешь священником, хочешь ты того или нет. Твои родители настоят на этом.

Он говорил медленно и добродушно, Бен чувствовал это и, не заметив, как к его телу вернулись силы, начал кивать в знак согласия.

– Я бы советовал тебе согласиться с ними.

Черный человек аккуратно встал с кровати, нацепил на голову висевший все это время на стуле котелок, одернул контуры своей одежды и повернулся полубоком к мальчику.

– Запомни мои слова, малыш. А теперь спи.

Бен рывком поднял свое детское тельце с кровати, выдергивая себя из ночного ни то кошмара, ни то наваждения. Он не помнил всего (кроме голоса), что ему снилось, зато отчетливо понимал, что простыня под ним мокрая и имеет отчетливый запах. Мальчик расстроился. Такой взрослый, целых тринадцать лет, а обмочился во сне. Хотелось плакать.

– Дорогой, с тобой все нормально? – Джуди положила руку сыну на голову и взглянула на его слегка бледное и озадаченное лицо. Уголки губ сына были опущены, и сам он выглядел помятым. Бен непростительно долго молчал.

– Бенедикт, отвечай, когда я задаю тебе вопрос.

– Все в порядке, мам. Просто не выспался.

Она потрепала его по волосам.

– Значит, сегодня ляжешь в девять. И чтоб не слушал свою бесовскую музыку до полуночи. Идет?

Бенедикт кивнул. Он любил своих родителей и старался быть послушным сыном, никогда не перечил и делал то, что велено. Лишь излишняя вера во Всевышнего его угнетала.

«Ты станешь священником», – пронеслось у него в голове. Бенедикт поднял взгляд вслед уходящей матери.

– Ма, – внезапно выпалил он так, что Джуди дернулась и застыла на месте, после чего повернулась.

– Да?

Бен смотрел на свою мать, чувствуя, как в уголках его глаз начинает скапливаться морская вода.

– Н-нет. Ничего. Я люблю тебя.

Она подошла к сыну, обняла его и поцеловала в лоб.

– Я тоже люблю тебя, Бенни.

Джуди была тронута поведением сына, считая это искренней благодарностью за ее труды и старания воспитать и причастить мальчика к их общей вере.

Но Бен так не думал. Ему было страшно поведать матери о том, что произошло ночью, поскольку он боялся, что она подумает, что во всем виновата его музыка и любовь к рок-культуре. Ему нравилось петь, нравилось учиться играть на гитаре, и он хотел однажды стать известным на музыкальном поприще. Но мать не разделяла его вкусов.

– Не опаздывай в школу, – сказала она и скрылась за углом комнаты; секунду спустя ее голос раздался из зала: – И не задерживайся, у меня для тебя есть сюрприз.

Семь лет спустя

– Я, нижепоименованный… – твердил низкий и властный голос, отражающийся от стен церковного помещения.

– Я, нижепоименованный… – вторили ему с десяток юных и не очень голосов.

– …Проводить жизнь благочестивую…

– …Проводить жизнь благочестивую… – громко и неохотно повторял Бенедикт, глядя прямо перед собой, положа руку на Библию.

– …И Крест Спасителя моего. Аминь.

– …Аминь.

Глава

1.

Становление

Let there be night.

Powerwolf

1

Элари сняла джинсовку, повесила ее на спинку стула и села за двухместный стол, какие стояли по всему кабинету. Место слева было свободно, впрочем, как и всегда, а потому она бросила туда рюкзак и уткнулась в раскрытую книгу, подпирая голову рукой.

Погода за окном была отличной – солнце светило ярко, но не слишком пекло, и упоминание об удавшейся весенней погоде сопровождало почти каждую беседу на улицах города. Особенно везло цветочным магазинам, куда в такие дни заглядывала масса людей, ведомая отличным настроением и желанием улучшить его еще больше с помощью букета белых кустовых роз или горшочных фиалок. На самом деле зима давно отступила, но люди цеплялись за каждый солнечный луч, лелеяли каждое цветущее дерево, будто зимние вьюги могут вернуться и, как настоящий злодей, отнять у них долгожданное и такое необходимое для комфортного существования тепло.

Однако сердце некоторых жителей было отдано пасмурной и дождливой погоде, в какую не обязательно объяснять всем соседям, почему ты так долго не выходишь из дома и не боготворишь снизошедший на смертных солнечный свет. Элари думала, что, если бы существовал клуб круассанов и чая, поглощаемых под шум дождя за окном, она бы купила туда пожизненный абонемент.

До начала занятия оставалось около пятнадцати минут, и кабинет заполнился людьми уже наполовину.

– Эй, привет, чем занимаешься?

Элари подняла глаза. Перед ней стоял Эдди – обладатель самого громкого голоса и самого заразительного смеха из всей группы, непревзойденный любитель почесать языком, а также мастер возникать из ниоткуда и встревать в любой разговор. Он был старостой группы, а потому игнорировать его не представлялось возможным. Элари выдохнула и снова опустила взгляд в книгу, надеясь, что по этому бессловесному жесту он поймет, насколько достал ее за весь проведенный на курсах семестр.

– Привет, Эдди. Давай ближе к делу, ладно?

– Ну, не будь такой занудой, – парень облокотился на соседнюю парту, уперся в нее руками и кивнул в сторону своих друзей, столпившихся у шкафов рядом со входом в кабинет. – Пойдем, поболтаем вместе, мы же, блин, одногруппники. Глянешь на новую татуировку Дэна и…

Нет, решила Элари. Этот тип поймет, что достал ее, только если за ее спиной будет висеть огромный плакат с надписью «Отвали, Эдди». Хотя и здесь никаких гарантий.

Девушка откинулась на спинку стула, скрестила руки на груди и посмотрела на старосту. Тот был одет в свою любимую коричневую толстовку, накинутый сверху черный жилет без рукавов и черные джинсы из грубой ткани с множеством внешних карманов. Темные волосы он всегда зачесывал набок, а виски выбривал – нельзя поспорить, и одежда, и прическа очень ему шли, однако не производили на Элари того впечатления, какое Эдди на них возлагал.

– Знаешь, – сказала девушка, – меня заинтересует, что там у Дэна, только если он набьет на лбу портрет нашего профессора. Или его собаки.

Эдди вскинул руки.

– Понял, понял, ухожу, – он поправил капюшон толстовки и проследовал обратно к друзьям, но на полпути обернулся и добавил: – Но, если что, я… кхм… Мы тебя ждем.

– Конечно, – ответила Элари и вернулась к книге.

Только ее глаза опустились, как двери кабинета тихо открылись, и внутрь вошел незнакомец. Он был одет в черные джинсы брючного покроя, замшевые туфли, черную рубашку с длинным рукавом, заправленную внутрь, и примечательную колоратку, скромно выглядывающую из-под воротника на шее, но все же привлекающую к себе внимание. Щеки парня были гладко выбриты, но синева уже проступала. Серые его глаза медленно и пристально осматривали класс, словно ощупывая каждого из присутствующих.

В руке его был небольшой кожаный дипломат с выцветшим золотым крестом по центру. Юноша стоял ровно, выпрямив спину, внушая всем своим видом непоколебимость характера.

Как это бывает, на новенького сразу уставились все. Или почти все. Исключением была девушка на одной из передних парт, читающая книгу. Юноша слегка повел бровью и тихо хмыкнул, уголок правой губы лишь немного дернулся вверх, но он успел его остановить.

Иронично, что все места были заняты: на спинках стульев болтались пиджаки и сумки, на длинных партах лежали тетради, ручки и книги в красивых ручных переплетах, стопроцентно имевшие занебесные стоимости. И только одно место. Одно. Возле девушки, которая была погружена в чтение так сильно, что не обращала внимания ни на что вокруг. Ее грудь, сокрытая под черной хлопковой футболкой, мерно вздымалась в такт ровному дыханию, как у спящего человека. Волосы были заколоты на затылке, и лишь одна прядь нелепо болталась у лба.

Юноша подошел к стулу, медленно поднял рюкзак за ручку и поставил на ее сторону стола, после чего также спокойно сел, положил дипломат перед собой и открыл его.

– Спасибо, – сказал он. – Маркус.

Внутри черного кейса все было обклеено стикерами разных рок-групп: Pink Floyd, Bloodhound Gang, Powerwolf и много других, о которых заурядный слушатель и не слышал никогда.

Взгляд Маркуса мелькнул быстро по тексту книги соседки и выхватил несколько фраз по диагонали. Он усмехнулся. «Благие знамения».

– Азирафаэль в конце умрет, – сказал юноша, едко усмехнувшись и продолжая копаться в дипломате.

– Сгинь, – лениво ответила Элари, не отрываясь от чтения.

Дверь кабинета хлопнула, и все студенты неспешно расселись по своим местам. Элари, завидев вошедшего профессора, вложила закладку в книгу, закрыла ее и бросила в рюкзак. Маркус убрал дипломат со стола.

Профессор Роджер Силман занял свой стол у доски. Одетый в отглаженную белую рубашку и темно-синий тканевый жилет без рукавов, классические прямые брюки и блестящие туфли, он выглядел солидно и весь будто источал мудрость, наполняющую аудиторию от одного его присутствия. Студенты любили Силмана и уважали его возраст, который, в свою очередь, нисколько не влиял ни на речь профессора, ни на множество захватывающих историй, которыми он иногда с ними делился.

– Nemo omnia potest scire¹, – обратился Силман студентам со своим обычным приветствием, и они хором повторили его фразу:

– Nemo omnia potest scire.

– Но мы с вами постараемся узнать как можно больше, – профессор надел очки, оглядел аудиторию и склонился над журналом, приглаживая седые волосы. Он по очереди произносил имена и фамилии, на что из разных концов кабинета периодически доносилось «здесь» или «отсутствует». Дойдя до конца списка, Силман снова оглядел аудиторию, задержав взгляд на столе, за которым всегда сидела Элари. Эта девушка держалась неким отшельником, но стабильно посещала занятия и достаточно хорошо усваивала материал, и Роджер, еще давно заметив ее любовь к чтению, в который раз утверждался, что книги хорошо развивают мышление и память.

Однако сегодня место рядом с Элари не пустовало, и профессор вспомнил, что как раз недавно принял в группу нового студента. Силман откашлялся.

– Ребята, с сегодняшнего дня с нами учится молодой диакон Маркус Лейн, – громко продекламировал он, после чего обратился к Маркусу, одарив его добродушной улыбкой: – Если будут какие-то вопросы, обращайся к нашему старосте Эдди Беккеру или к своей соседке Элари Браун. Уверен, они не будут против.

Маркус посмотрел на обернувшегося к нему с передней парты парня в коричневой толстовке – тот презрительно прищурился и вернулся к разговору со своими друзьями.

– Не нравится мне этот тип, – полушепотом сказал Эдди своему лучшему другу Дэну Линчу. Вся левая рука Дэна была покрыта татуировками, которыми он очень гордился, а потому старался надевать одежду, которая не скрывает плечи и предплечья. Сегодня он выбрал оливковую футболку и камуфляжные брюки.

– Нет, тебе не нравится то, что он сидит рядом с Элари, – усмехнулся Дэн и толкнул Эдди локтем в бок. – Ты просто завидуешь. Что ты вообще в ней нашел?

– Заткнись.

Эдди усмехнулся, взял ручку и принялся записывать выдержки из лекции профессора.

Роджер Силман медленно и доходчиво объяснял разницу в склонении слов по падежам, в изменении суффиксов и приставок. И в целом профессор Силман считался на кафедре лучшим преподавателем по обучению в плане морфологии латинского языка.

Маркус медленно и столь же методично записывал всю лекцию, благо скорость диктовки предоставляла такую возможность. Некоторую информацию он уже знал, поскольку церковь настаивала на изучении латыни при храме. К сожалению, старый священник, который начал было заниматься с юным диаконом, почил в обозе. Изначально епархия считала, что основы обучения заложены, и можно продолжить самому, но Маркус подчеркнул: если церковь хочет получить результат как можно раньше, то его стоит направить на курсы.

Через несколько дней размышлений руководство дало разрешение. И вот юный священнослужитель здесь.

– Что ж, жизнь коротка, наука вечна, – подытожил профессор, после чего в кабинете наступила легкая суета. – Я никого еще никуда не отпускал, – Силман слегка наклонил голову, ухмыляясь и шаря глазами по аудитории в поисках источника шума. – В моем распоряжении еще целых пятнадцать минут. И именно поэтому берем по листку. Чак, – он обратился к юноше, сидящему ближе всего к кафедре, – будьте добры, возьмите стопку бумаги и раздайте по одному экземпляру каждому. Спасибо. Списывать или нет – ваше дело, молодые люди. Оценка не играет абсолютно никакой роли. Важно лишь то, что останется у вас в голове, поэтому будьте разумны.

Он посмотрел на часы и еще раз окинул взглядом аудиторию.

– Время пошло.

Маркус помассировал кончиками указательных пальцев глаза, взял ручку и принялся отвечать на вопросы.

Первые четыре были закрытого типа: да, нет, выбрать один вариант из предложенных. Постепенно сложность росла, и в самом конце были задания по построению фразы из предложенных слов в конкретных падежах со всеми условиями морфологии.

Юноша бросил взгляд на работу соседки и на мгновение осекся. Девушка допустила маленькую ошибку, совсем незначительную и он был уверен, что Силман, скорее всего, простит эту погрешность своей, судя по всему, любимице. Но все же не удержался.

– Третье предложение, «marmoreus». Пересмотри суффикс, – шепнул он и принялся писать дальше, больше не распыляясь в разные стороны.

По итогу Маркус не успел дописать одно предложение, но даже не пытался поторопиться. К концу лекции он испытывал перегруженность информацией и хотел как можно скорее попасть домой.

Ловко для своего возраста пролавировав меж рядов, профессор Силман собрал работы и констатировал окончание лекции, разрешив всем покинуть аудиторию. Диакон молча вышел на улицу, ни с кем не прощаясь, и вдохнул свежий воздух, но легче не стало. Он надвинул шляпу поглубже, скрывая глаза от яркого слепящего солнца, и начал спускаться по лестнице, когда зазвонил телефон.

Парень достал смартфон, посмотрел на номер звонящего и тяжело вздохнул.

– Маркус, – сказал он, – Да. Да. Буду, – после чего нажал на клавишу блокировки экрана, сбрасывающую вызов. – Гадство, – констатировал юноша и двинулся к автобусной остановке.

2

Хлопнула входная дверь.

Каждый раз Элари хотелось по привычке сказать «я дома», и каждый раз она вовремя вспоминала, что обращаться здесь не к кому – девушка жила одна. Маленькая однокомнатная квартира на втором этаже была щедрым подарком от Люсинды Вилл, ее родной тети. Та не могла допустить, чтобы любимая и единственная племянница жила в общежитии или снимала комнату, отдавая деньги прямиком в карман ее настоящего владельца, а потому, сквозь многочисленные отказы Элари принять столь дорогой подарок, все равно вручила ей ключи.

Этой самой связкой девушка заперла дверь и бросила рюкзак на тумбочке в прихожей, после чего присела и развязала шнурки кроссовок. Левая подошва внутри была пропитана пятнами крови. Элари взяла обувь и, не снимая куртки, босиком прошагала в ванную – каждый шаг оставлял на полу небольшой кровавый отпечаток. В раковине она быстро застирала подошву, вернулась в прихожую, вложила в кроссовок треугольную сушилку и проследовала в свою комнату.

С каждым прикосновением ступни к полу темно-алые отметины следовали за ней.

Элари встала в дверном проеме и оглядела помещение, соображая, все ли осталось так, как было перед ее уходом, на месте ли вещи. Конечно, изменений и не могло быть – кроме самой Элари здесь никто не бывал, а город, в который она переехала, был спокойным и мирным, и ворами здесь числились разве что птицы, иногда таскающие хлебные крошки прямо с уличных столов кафе. Однако есть вещи, которые сложно объяснить, но которым все равно неизменно следуешь; Элари вовсе не ждала, что что-то действительно может измениться, но подсознательно допускала эту возможность, а потому оглядывала комнату.

Светлые обои. Мебель из темного дерева, включающая в себя компьютерный стол у окна, кровать, средних размеров шкаф для одежды и шкаф поменьше – для книг. Стул с высокой спинкой для удобства работы за монитором, папки с бумагами и мелкие безделушки на навесных полках, создающие подобие уюта. Все лежало на своих местах, и Элари прошла внутрь, где села на табурет и достала из нижнего ящика стола коробку с изображением медицинского креста. Там она отыскала перекись, ватные диски, бинт и повязку для его крепления. Подкатив джинсы на левой ноге, девушка сняла влажный от крови носок, а следом пришедший в негодность бинт, который завязывала на ступне еще утром, до занятий. Смочив ватный диск в перекиси, она протерла рану и наложила на нее новую повязку, держа в зубах то бинт, то ножницы, и орудуя ими поочередно.

Закончив с перевязкой и выбросив все отходы, Элари прошлась шваброй по полу и, когда следы крови были уничтожены, вернулась в комнату и села за компьютер.

На мониторе загорелась надпись «Добро пожаловать, Элари». Девушка вбила короткий пароль, и ей открылся рабочий стол с изображением туманного леса. Элари подумала, что сейчас ее мысли покрыты такой же дымкой – головная боль не давала как следует сосредоточиться. Последнее время недуг проявлял себя все чаще, принося с собой рассеянность и некую забывчивость, из-за чего могли появиться проблемы на курсах латыни. Даже сегодня она чуть не упустила…

Точно.

Священник.

Только священника ей не хватало.

Элари выдохнула, потерла глаза ладонями и направилась в кухню за водой для обезболивающего. Как только она проглотила таблетку и допила последний глоток жидкости, из рюкзака в прихожей раздался звонок. Элари нажала на зеленый значок телефонной трубки.

– Алло.

– Привет, Элари, крошка, как ты?

Мягкий, но звонкий голос, который нельзя было ни с кем перепутать.

– Привет, тетя Люси. Все в полном порядке, жива-здорова, – девушка облокотилась плечом на стену и, наконец, поняла, что все это время была в куртке. Она решила попробовать снять ее, не выронив смартфон. – А как у тебя дела? Как Юпитер?

– Ох, Пит все еще не может простить, что я лишаю его любимых собачьих лакомств. Но они начали плохо влиять на его желудок, – Люсинда, кажется, хотела продолжить, но потом будто прервала мысль, вспомнив что-то важное. – Элари, крошка, я чуть не забыла, зачем звоню. Ты свободна в ближайшие пару часов?

– Да, абсолютно.

– Славно! – воскликнула женщина. Элари отметила, что если бы человеческий голос мог светиться, то сейчас их телефонную линию было бы видно из космоса. – Не могла бы ты сходить в клинику Шеффилда и забрать там результаты анализов моей знакомой? Эмма уже уехала из города и забыла их получить, она всегда такая рассеянная… Я продиктую тебе имя и все, что нужно сказать медсестрам.

– Конечно, без проблем. Соберусь прямо сейчас, – ответила девушка.

– Ты просто чудо!

Элари достала из рюкзака листок бумаги и записала все, что диктовала тетя Люси, включая почту, на которую нужно было прислать скан результатов. Они еще немного поговорили, а потом тетя Люси с несвойственной ей серьезностью в голосе спросила:

– Девочка моя. Последний раз, когда ты приезжала, у тебя были страшные синяки под глазами. Все точно в порядке?

– Не беспокойся, – Элари лгала без единого намека на дрожь в голосе. – Просто усердная учеба отнимает много сил. Нужно больше спать.

– Надеюсь, крошка, все действительно так.

Где-то в доме залаял Юпитер – откормленная такса карамельного цвета. Тетя Люси распрощалась с Элари, сказав, что ей нужно бежать к этому маленькому бесенку, пока он не сгрыз ее любимый комод. Элари передала Юпитеру привет, и они попрощались.

Убрав листок с данными в карман джинсов, девушка вернулась в комнату, размышляя, много ли в мире таких же внимательных и светлых людей, как ее родная тетя по линии матери. Нет, наверное, их единицы. Вместе с этой мыслью Элари кое-что вспомнила и решила на обратном пути заскочить в соседнюю лавочку с фруктами.

Она выключила компьютер, снова надела куртку, другую пару обуви и вышла на улицу.

3

На автобусной остановке толпились люди в тягостном ожидании машины. Маркус числился среди них и уже несколько раз пожалел, что не приехал на своем собственном автомобиле. Его старенький «сто двадцать четвертый» мерседес девяносто шестого года был не в лучшем состоянии, но, парень думал, что тот бы уверенно довез его до курсов, а потом до следующего места назначения.

Диакон нервно посмотрел на часы. Стоящие рядом люди бросали на него косые взгляды и перешептывались. Тяжело быть святошей в двадцать первом веке, подумал Маркус, щурясь и глядя куда-то вдаль, сквозь проносящиеся мимо автомобили; в век, когда богами становятся цифровые приборы и интернет, а по телевидению только и говорят, что очередной священник совокупился с маленьким мальчиком в своей келье.

Подъехал переполненный автобус. Толпа ополоумевших от давки людей, с выпученными глазами и красными, обтекающими потом лицами, вывалились из него, обмахивая себя газетами, руками, шляпами, веерами.

Маркус дождался, когда все зайдут, и вошел последним. Не любил он стоять посреди транспорта в самой гуще людей, даже если ему выходить на конечной. Куда проще было выпустить пассажира и зайти обратно, чем толкаться и прижиматься к сидящему напротив человеку, меняясь местами с выходящим.

А еще лучше, подумал Маркус, когда дверь закрылась, ехать на своем автомобиле. Автобус тронулся.

Диакон вышел на остановке вместе с многочисленным потоком пожилых людей, быстро направляющихся к клинике имени профессора Шеффилда. Территория государственной больницы располагалась в северо-западной части города, обширная и почти всегда многолюдная, с асфальтированными дорожками, вдоль которых стояли ряды могучих вязов и кленов, создающих прекрасную тень и сдерживающие прохладу во время летнего зноя. Живописные клумбы расположились на широких полянках между частоколом деревьев, окаймленные разноцветными камнями в тон соцветия тюльпанов, маков, роз и пионов.

Наслаждаясь прохладой, Маркус неспешно шел к центральному отделению, куда вела самая широкая дорожка, оканчивающаяся гранитными ступенями, восходящими к крыльцу с металлопластиковыми дверями санитарной белизны. Диакон поднялся по ним и ступил в обитель медицины. В помещение, где запах пенициллина, казалось, был неотъемлемой частью всего происходящего.

Несмотря на это, думал юноша, Бога тут поминают намного чаще, чем весь приход во время мессы.

Маркус надел бахилы, сунул шляпу подмышку, поблагодарил девушку-регистратора за информацию и направился к лифту. Диакон не мог объяснить, но внутри у него еще по пути к главному отделению зародилось чувство тревоги, на которое он старался не обращать внимания. Мало ли, думал он, может, перепады погоды так влияют на организм, или предстоящая работа, которую он так не любил.

Диакон нажал клавишу седьмого этажа, которая загорелась желтоватым светом. Двери лифта закрылись за ним, отрезав последний путь к отступлению. Переживания холодным стальным тросом скрутили желудок, заставляя подкатить к горлу недавно съеденный завтрак.

Лифт неспешно двигался вверх. Люди на каждом этаже заходили и выходили, сменяя друг друга, а тревога все росла, заставляя Маркуса переминаться с ноги на ногу и облизывать губы.

На шестом этаже лифт резко дернулся, заскрипел и горестно взвыл, словно кто-то вогнал себе иглу под ноготь. Какая-то девушка вскрикнула в темноте и ухватилась за Маркуса, чтобы устоять на ногах. Парень придержал ее за талию, чтобы она не упала окончательно на него и не сбила с ног; мужчина, стоявший рядом, раздраженно выругался и принялся жать на клавишу вызова диспетчера, понося его, на чем свет стоит.

Длилось вся вакханалия не больше полуминуты, но казалось, что прошла вечность. Лифт снова загудел и, дернувшись, поехал медленно вверх. Табло высветило светодиодное «семь», двери распахнулись, и диакон вышел в длинный коридор с бесконечным количеством дверей.

Комната семьсот девятнадцать была по правую сторону. Маркус постучал внутрь и легко толкнул дверь. Раздалось спокойное «войдите», и юноша повиновался.

Внутри было чисто и уютно. На подоконнике стоял гербарий из листьев и полевых цветов, казалось, словно даже пыль не мелькает в лучах солнца, и лишь едва уловимый запах чего-то сладковатого витал в помещении.

– Добрый день, Маркус.

– Отец Виктор, – диакон услужливо кивнул. Священник сидел к нему вполоборота, глядя на юношу. Лицо больного, лежавшего на кровати, скрывалось за могучими габаритами проповедника в черной сутане.

– Как ты знаешь, сын мой, – обратился он к Маркусу, – мы помогаем нашему приходу, как можем.

Лейн кивнул.

– И …– он на мгновение замялся, вперив взгляд в больного. – Твоя Сила, Маркус, данная тебе от Бога, является одной из видов помощи нашим прихожанам.

Маркус закатил глаза и тяжело вздохнул.

– Не ерничай, мой мальчик, – сказал отец Виктор. – Ты – истинное проявление Божьего чуда и его Замысла. Как Иисус лечил больных, так и ты это можешь делать. Ты – рука Бога.

– Какая я рука, Святой Отец, если я могу только царапины лечить и синяки, да горячку снимать, с которой, между прочим, прекрасно справляется парацетамол.

– Самая истинная рука, – менторским тоном настаивал священник. – Талант раскрывается постепенно, как лотос. Тебе просто нужно больше практики. И именно за этим ты здесь. Подойди ко мне.

Стальной узел еще сильнее стянулся на животе парня, а кости в голенях и бедрах стали мягкими, как пластилин на солнце. Собрав всю волю в кулак, Маркус, полный ощущений, что грядет что-то нехорошее, медленно подошел к священнику.

– Наш прихожанин, раб божий Саймон Деннет. Уже несколько дней врачи борются за его выздоровление, но ему становится только хуже.

Юноша подошел ближе, и ему стало понятно, что за едва уловимый запах был в этой комнате. Пред ним предстал мужчина средних лет, с белой, как мел, и обтянутой, точно на скелете, кожей. Под глазами запали глубокие синяки. Тут и там по всему лицу гноились нарывы, которые прямо на глазах у Маркуса лопались, и из них стекали желто-белые капли гноя. Запах гниения.

Комок в горле вновь дал о себе знать.

– У него рак?

– С его слов, врачи не нашли ничего подозрительного или даже похожего на онкологию.

– Тогда что же это? Корь? Ветрянка?

– Я не врач, Маркус. И Саймон тоже. Его лечащий врач разводит руками, а он сам тем временем угасает, – отец Виктор замолчал, сцепил пальцы в замок, зажав в них четки с распятием, и опустил руки меж бедер. – Я здесь нахожусь почти неделю, каждый день с двух пополудни до четырех, потому что он боится умереть в одиночестве. Он говорит, что чувствует, что скоро умрет.

– Какое отношение я имею к этому, кроме как помощи вам, Отец?

– И я подумал, – продолжал священник, – что, возможно, настало твое время, сын мой. Настало время применить твою Силу в нужном направлении, в нужном русле. Тем более что Саймон один из тех, кто вносил самые большие подаяния нашей церкви.

«Ясно», – подумал Маркус. Он вновь вздохнул и молча подошел к бледному и бедному мужчине, которого ему было искренне жаль. Юноша закрыл глаза, потер руки и подул в ладони, разогревая их. Он ощущал, как в руках медленно, невидимым шаром скапливается энергия, теплая, как мокрый песок, слепленный на берегу пляжа. А потом прикоснулся ладонями ко лбу.

Но что-то было не так. Не так привычно, как это бывало все разы до этого.

Дар целительства юный Лейн открыл в себе годам к четырнадцати, когда его любимый кот вернулся с прогулки с пораненной лапой. Порез образовался чуть выше того места, где были черные, мягкие подушечки, и углублялся настолько сильно, что кожа почти болталась.

Маленький Маркус так сильно переживал из-за любимца, что взял его лапку и хотел подуть, как дула его мама, когда он ударялся обо что-нибудь, и боль проходила. И он подул.

Рана все еще была на месте, но визуально стала меньше, и шерсть с кожей уже болтались не так явно. Животное удивилось не меньше своего хозяина, но все же пожелало быстро удалиться и самостоятельно заниматься своими повреждениями.

Со временем спонтанные всплески врачевания руками Маркуса переросли в целенаправленный и полностью контролируемый процесс. И все последующие разы были простыми и понятными: желание, концентрация, молитва и тепло в руках. А главное – спокойствие. Этот процесс всегда заставлял быть максимально спокойным.

Но сейчас… Сейчас казалось, точно стены комнат начали сдвигаться на Лейна и давить, словно отовсюду на него смотрели тысячи глаз и тянулись тысячи рук, дотрагиваясь своими склизкими от желто-белого гноя и зловонными пальцами. А диакон только и мог, что греть ладони и пытаться сбросить оцепенение и ужас, находящий из ниоткуда. Что-то капнуло на его черную рубашку с потолка. Так ему показалось, судя по звуку.

Маркус открыл глаза и увидел зеленовато-черную субстанцию, отдаленно напоминающую желе. Его рука все еще лежала на лбу больного, а губы медленно шептали молитву, которую он придумал в том же возрасте.

Диакону казалось, что Саймон стал заметно горячее, потому что правую ладонь уже с трудом удавалось удержать на лбу. Лейн хотел было убрать ее, как вдруг что-то вновь упало на его правое плечо. Юноша перевел взгляд, не прекращая шептать, и вновь увидел все то же самое, только чуть в большем количестве и с маленьким пучком волос.

Рука уже не пекла, она горела.

– Маркус.

Юноша посмотрел на источник звука в виде лежащего на больничной койке пациента.

– Печет?

По телу диакона пробежали мурашки, делая его кожу гусиной:

– Ч-что?

– Я говорю: печет?

Глаза Деннета были широко распахнуты, а на лице замерла улыбка, как у собаки, больной чумой: широко растянутые губы и ужасающий оскал. С края его губ стекала слюна, как у умалишенного.

–Я не слы-ы-ышу, Маркус, – протянул он утробным и заискивающим голосом.

Маркус кивнул – и в этот момент Саймон схватил его за руку с таким усилием, словно хотел пригвоздить ладонь диакона к своему лбу.

Деннет засмеялся. Его голос стал еще ниже, а с каждым грохочущим хохотом из его рта вырывались клубы пара и вылетали полчища насекомых. Руку нестерпимо жгло, словно предплечье пронзило раскаленным гвоздем.

– Тогда подними голову, грязный мальчишка! – прокричал пациент, брызжа обжигающей слюной в лицо Лейна.

И Маркус поднял, не в силах противиться приказному тону.

Над его головой висел вверх ногами наполовину разложившийся Отец Виктор. Его сутана была изодрана в клочья, колоратка пожелтела от времени, а на тех местах, где должна была быть кожа, копошились опарыши и жужжали мухи.

– Маркус, мой мальчик, – влажная от гниения рука потянулась к его лицу. Перед глазами диакона были скрюченные пальцы, на которых местами были видны кости.

– Маркус, – сказал священник еще раз.

– Маркус! – гаркнул он. Рука Отца Виктора коснулась его плеча и с силой дернула.

Диакон открыл глаза. Еще раз. А потом осознал, что очень громко стонет, чуть ли не срываясь на крик, руку все так же печет, а на гладковыбритом подбородке ощущается капля чего-то теплого.

Лейн отдернул руку и опасливо прижал ее к груди, словно маленький ребенок, обжегшийся о горячее блюдо. Сердце гулко ухало в ушах и колотилось с невероятной скоростью; если бы в этот момент врач приложил стетоскоп к его груди, он бы констатировал скоропостижный инфаркт.

– Что с тобой, мальчик мой? – спросил священник, кладя руку ему на плечо.

Маркус вытер подбородок левой рукой и увидел красное размазанное пятнышко.

«Что со мной?» – подумал диакон, но в ответ соврал, тяжело дыша:

– Ничего. Такое бывает при особо тяжелых случаях.

По лицу Отца Виктора было понятно, что он не верит ему ни на грош. Но Маркус плевать хотел на это. Все, что ему сейчас было нужно – как можно быстрее выбраться из этого проклятого места и попасть на улицу. Рука болела, но он не подавал вида. Начинала раскалываться голова, как после тех моментов, когда он злоупотреблял своим Даром.

Наружу. Прочь, прочь отсюда, как можно скорее.

– Я могу идти, Отче?

– С тобой точно все в порядке, Маркус?

На мгновение юноше показалось, что лицо священника исказилось, передернулось в сизой дымке и опять стало разложившимся; как правая часть его медленно стекала вниз с остекленевшим глазом, собираясь в зеленовато-синее папье-маше.

Маркус моргнул. Лицо было на месте в привычном виде.

– Точно, Отец Виктор. Я могу идти?

– Можешь. Но перед уходом лучше зайди в сестринскую палату, пускай проверят твое давление – у тебя сосуд лопнул.

«А могло сердце», – подумал Лейн.

– Слушаюсь, Святой Отец.

– До встречи, Маркус. Надеюсь, ты действительно в норме.

«Я тоже», – подумал юноша, но не ответил. Через полминуты он галопом мчался по лестнице вниз, не дожидаясь лифта. Через полторы минуты он вылетел наружу, словно за ним гнались адские гончие, а потом выдохнул, опершись ладонями на колени и сразу же зашипев от боли.

Только сейчас он обратил внимание на свою правую ладонь, на которой уже вздулся внушительный волдырь, как после ожога.

– Что за херня? – прошептал он себе под нос, внимательно изучая руку. – Этого дерьма мне еще не хватало.

В очередной раз, закатив глаза, и поймав себя на мысли, что он слишком часто это делает, Маркус поймал автобус и добрался до своей квартиры. Обработав рану, он, не раздеваясь, упал на кровать и заснул.

И сон его был спокойным.

Как был спокойным сон Саймона Деннета, у которого язв на лице стало на порядок меньше, а кожа приобрела розоватый оттенок.

Пускай и ненадолго.

^***

Цифровые настольные часы фирмы «Sony» показывали четыре минуты девятого после полудня, когда Маркус Лейн открыл глаза и тупо уставился на красные цифры с мелькающим двоеточием между ними.

Он моргнул два бесконечно долгих раза, балансируя на границе сознания и сна, после чего шлепнул себя рукой по щеке, сел на край кровати и несколько мгновений тупил в стену, окончательно приходя в себя.

Солнце уже скрылось за макушками многоэтажек и догорало желто-красным огоньком заката. Маркус подошел к окну и раскрыл его нараспашку: город дышал свежестью, медленно нарастающей ночной прохладой.

Лейн пошел в ванную. Проходя мимо зеркала, он увидел лицо. Свое лицо. И было этому необычайно рад. Он потянулся рукой к крану и тут же зашипел от боли, схватившись за изувеченную руку; холодная вода брызгала в разные стороны и возмущенно шумела, потревоженная понапрасну.

Значит, не пригрезилось, подумал юноша, набирая воду в подставленную под струю ладонь, согнутую лодочкой.

– Значит, не пригрезилось, – повторил он, глядя на свое отражение в зеркале. На щеках уже проступила щетина, хотя брился он этим утром. Лейн поскреб щеку пальцами, закрыл кран и вышел в комнату.

Его жилище было относительно скромным, и, скорее, приближалось к спартанскому: однокомнатная квартира, в которой была махонькая кухня, уборная и спальня. Телевизора не было – вечера Маркус коротал за изучением библейских текстов, чтением беллетристики и игре на гитаре. Иногда – бестолково шатался по окружающим кварталам, заглядывая в витрины магазинов.

Стены спальни были обвешаны плакатами с эмблемами рок-групп. Никаких портретов – не сотвори себе кумира. В правом углу, за кроватью, стояла электрогитара с усилителем, на деке, обняв гриф, лежали наушники, шнур которых был воткнут в гнездо внизу инструмента.

Маркус вновь посмотрел на свою руку, выругался, перекрестился, опять выругался и ушел на кухню, сварив себе крепкого кофе. Здоровой рукой диакон покрутил ползунок, выставляя его на цифру «восемь» (максимум), после чего нажал большую кнопку, горящую зеленоватым светом. Кофемашина загудела, перемалывая зерна, пару раз щелкнула и начала наливать напиток.

Юноша повернулся к шкафу, стоящему за спиной, открыл верхнюю полку, достал оттуда бутылку с виски, хлюпнул немного в чашку, добавил меда, который вытащил из холодильника, после чего вернулся в комнату, поставил чашку на стол и подошел к книжному шкафу.

Его здоровая рука плавно пробежалась по корешкам и остановилась на одной массивной книге с толстым кожаным переплетом и тиснеными буквами: «Malleus Maleficārum». Ловко ухватившись за верх, парень вытащил книгу, перехватил поудобнее, и вернулся к креслу, стоящему возле кровати. Включил лампу, сделал пару мелких глотков и открыл книгу.

Ночь будет длинной, думал он, но ошибся. Сон сморил его через двадцать минут.

4

Дверь в лекционный кабинет открылась без особого труда, как и в первый раз. Юноша мягко толкнул ее ногой, после чего поддержал плечом и неуклюже вошел в кабинет.

Над его местом вновь нависал Эдвард Беккер, что-то залихватски рассказывая Элари, активно при этом жестикулируя. Маркус закатил глаза и неспешно двинулся. Он мягко постучал Эдди кончиками пальцев по плечу.

– Это мое место, – спокойно сказал он. Эдвард ответил, не оборачиваясь:

– И что?

– А это значит, что я тут сижу. Логично, не правда ли?

– Ну, ничего, подождешь, – бросил Беккер, осклабившись через плечо.

Маркус спокойно поставил свой дипломат возле парты, после чего взял здоровой рукой Беккера за предплечье и уверенно повернул к себе.

Эдди Беккер не любил, когда его трогали незнакомые люди. Тем более, он не любил, когда его трогали какие-то типы, которые ему не нравились своей вылизанной внешностью и слащавой, педиковатой мордой. Он развернулся и дернул рукой, но хватка святоши оказалась чуть более уверенной, чем Эдди ожидал.

– Я тебе понятным языком сказал – отвали, – зло бросил парень, глядя на юного диакона, который смотрел прямо ему в глаза.

Маркус измученно улыбнулся, чувствуя, как боль начинает пульсировать в его голове, а Дар медленным и ленивым ручьем, не таким прытким, как обычно, словно отравленный и загрязненный, густой и плотный, двигается из его левой ладони, сквозь кофту в тело Эдварда Беккера.

– Беккер, – сказал он, глядя с напущенной искренностью и чистым, как у всех священников, взглядом, – мы же взрослые люди, верно? Сейчас начнутся занятия, а мне нужно к ним подготовиться.

Дар неохотно медленно действовал на стоящего напротив юношу, размерами напоминающего гардеробный шкаф, и с лицом, не обезображенным интеллектом. И диакон это чувствовал.

– Достать ручку, тетрадь, книгу. Сам понимаешь. К тому же я еще и руку поранил, – он картинно пожал плечами и скосил взгляд на бинт. – Буду очень признателен.

Он еще раз вымучено улыбнулся и посмотрел Эдди прямо в глаза.

И Эдди поддался.

Он был зол и не хотел отступать, но этот святоша. Он… он… Беккер не мог подобрать слова, чтобы описать то чувство, которое возникло после его прикосновения. Сначала хотелось ему хорошенько врезать, чтобы челюсть закрутилась до затылка, а потом… потом возникло секундное замешательство и… спокойствие? Очень медленно, но уверенно заполняющее тело спокойствие, которое вытесняло злобу, как задолжавшего квартиранта.

– Ладно, – бросил он, отступая на шаг, обескураженный и сбитый с толку. – Только не лезь к ней, понял? Она моя.

– Конечно, – ответил Маркус, все так же напущено искренне улыбаясь, после чего развернулся к Эдди спиной, медленно сел за стол и едва заметно скривился от головной боли. Его зубы тихо скрипнули. Он открыл глаза и увидел перед собой яблоко, лежавшее на его дипломате, прямо по центру креста.

– Яблоко, – сказал он. – Символ дьявола.

Спазм, сдавивший голову железными иглами, отпустил, но после него остался неприятный осадок в виде постоянного гудения и мелких пульсаций, отдающих в виски. Юноша взял яблоко, отложил в сторону, открыл дипломат и положил фрукт внутрь, неспешно выкладывая нужную канцелярию на стол.

– Спасибо. И… – он замялся, испытывая нормальное смущение перед девушкой в таком вопросе, – у тебя, случайно, обезболивающего нет?

– Есть, – ответила Элари и потянулась к стоящему на полу рюкзаку. Она извлекла оттуда наполовину пустую пластинку с таблетками салатового цвета и протянула ее Маркусу. – Кулер с водой в коридоре, у второй лестницы.

Маркус кивнул, поднялся и вышел из аудитории. До начала занятий оставалось еще минут пятнадцать, поэтому Элари открыла книгу. Однако, пропуская абзац за абзацем, она понимала, что совершенно не усваивает прочитанное – смысл текста просто ускользал от нее. Девушка знала, что такое часто бывает у читателей: глаза машинально бегают по тексту и поглощают его, но если разум в этот момент занят размышлением о чем-то другом, смысл прочитанного не запомнится вообще, будто страницы были пустыми или переворачивались сами собой в произвольном порядке.

Не закрывая книгу, Элари задумалась в попытке найти нужное воспоминание, которое не давало ей сосредоточиться. Да, это была тревога. Тревога, возникшая вчера, в этот и без того сумасшедший день с новыми знакомствами и телефонными звонками.

Эта гребаная клиника гребаного Шеффилда.

Вчера Элари пересекла ее порог, держа наготове запись с данными некой Эммы Кэтрин Сью, и направилась к информационной стойке.

– Здравствуйте, – светловолосая девушка в медицинском халате с улыбкой поприветствовала ее, отвлекаясь от каких-то бланков. – Чем могу вам помочь?

Элари положила на стойку листок с именем пациента, лечащего врача, номером больничной карты, датой сдачи анализов и электронной почтой, после чего объяснила, что ей нужно получить результаты этих лабораторных исследований. Девушка-регистратор взяла листок и повернулась к компьютеру, несколько минут стуча по клавиатуре и кликая мышкой.

– Сожалею, – огорченно сказала она, – но на моем компьютере доступ к ним заблокирован. Поднимитесь на седьмой этаж, там находится пост дежурных медсестер, думаю, они смогут вам помочь.

– Спасибо, – ответила Элари и проследовала дальше по коридору, набросив на плечи медицинский халат. Когда в белоснежном помещении ты и сам облачен в белое, ощущение, что ты какое-то грязное чужеродное пятно среди всей этой стерильности, отступает на второй план, а потом и вовсе исчезает.

Табло с цифрой «семь» загорелось, и лифт открылся. Элари ступила в коридор, держа накинутый медицинский халат у воротника, чтобы тот не спадал, и двинулась на поиски дежурных медсестер. Девушка внизу подсказала, что тот находится справа, на стороне нечетных номеров, а именно между палатами «семьсот двадцать три» и «семьсот двадцать пять».

Элари медленно шла вперед, разглядывая стоящие у некоторых дверей металлические носилки на колесах и такие же металлические подносы с остатками обедов – видимо, у некоторых пациентов сейчас проводилась уборка. Но не было слышно ни единого звука, будто она пересекала коридор заброшенного дома, а не центральной больницы, в которой ежедневный поток врачей, больных и посетителей порой превышал все известные нормы.

Вслушиваясь, чтобы уловить хоть какое-то движение и присутствие, Элари замедлила шаг. Над головой висели огромные квадратные лампы, рассеивая холодный свет по всему этажу. Некоторые из них потрескивали, и в нависшей тишине этот звук пробирался сквозь одежду и плоть, пульсировал в висках, в костях и мышцах, отрезая собой всякие мысли о любом другом шуме, о лифте, который должен был грохотать, спускаясь вниз, о медсестрах на низких каблуках, стук которых должен был раздаваться по всей площади коридора, о разговорах людей внутри и вне палат и обо всем остальном, что должен слышать обычный посетитель центральной городской клиники профессора Шеффилда.

Стараясь не обращать внимания на какую-то странную чертовщину, Элари следовала дальше. Она миновала палату семьсот пятнадцать, шестнадцать и две следующих, когда лампы мигнули, а желудок вдруг сжался в жалкий беспомощный комок. Подавив желание согнуться пополам, девушка посмотрела на номер палаты, около которой остановилась – три цифры на овальной табличке. Семь, один, девять.

Ей вдруг захотелось зайти туда, наплевав на правила посещения клиники и на любые другие главенствующие здесь правила. Даже не подходя к палате и не касаясь металлической ручки, Элари ощутила в своих ладонях ее прохладу, ощутила плавное движение механизма, щелчок замка и тяжесть медленно поддающейся двери. Кто-то ждал ее там, кто-то, кто знал ее имя и сейчас повторял его все громче и громче, приглашая войти, нет, требуя, чтобы она вошла, чтобы она выбила дверь с петель и наконец оказалась внутри, у измятой больничной койки.

– Вы кого-то ждете?

Элари вздрогнула и обернулась. Рядом с ней стояла молодая медсестра, держа в руках овальный поднос со шприцами и ватой.

– Нет, – Элари покачала головой. – Простите, я плохо вижу и пыталась разглядеть табличку на двери. Мне сказали, что пост дежурных должен быть у палаты семьсот двадцать три. Это дальше?

– Да, вы почти на месте, – медсестра улыбнулась, указала рукой направление и скрылась за спиной Элари. Раздался скрежет подъезжающего лифта, следом – удары каблуков в конце коридора, звяканье инструментов, шум колес на каталках и чей-то смех из палат впереди.

Элари нахмурилась.

Забрав нужную распечатку, она вернулась домой, всю дорогу проведя где-то глубоко в своих мыслях.

^***

Воспоминание рассеялось, когда рядом скрипнул стул – на соседнее место опустился Маркус. Он вернулся из коридора, держа в руке пластиковый стакан с водой. Приняв обезболивающее и опустошив стакан, молодой диакон еще раз поблагодарил Элари и протянул ей пластинку с таблетками. Девушка заметила, что правая кисть Маркуса плотно забинтована, но сквозь повязку все равно проступали какие-то желтоватые пятна, похожие на заживляющую мазь или какой-то другой медикамент.

– Что-то серьезное? – спросила Элари, кивнув на руку диакона.

– Да так, ожегся, – ответил Маркус, пожав плечами.

Вместе с уколом какого-то чувства, отдалено напоминающего сомнение, Элари ощутила кислый вкус на языке, будто откусила половинку сочного лимона, и ей тоже захотелось выпить стакан воды. А лучше целую литровую бутылку, предварительно бросив туда пару ягод малины, чтобы это странное наваждение точно прошло и больше никогда не возвращалось. Она не стала расспрашивать Маркуса о подробностях свалившегося на него недуга, а потому просто вернулась к чтению. К счастью, смысл текста больше не ускользал, и проблем с этим занятием не возникло.

Роджер Силман вошел в кабинет ровно в десять двадцать пять – как раз в ту минуту, когда начинались занятия. Профессор славился своей пунктуальностью и вполне успешно прививал ее своим ученикам: на занятия по латыни никто не опаздывал, вся группа, за исключением отсутствующих по болезни и другим важным причинам, уже ждала его в аудитории.

– Nemo omnia potest scire, – обратился Силман к студентам, садясь за стол.

– Nemo omnia potest scire.

– Верно, но мы с вами постараемся узнать как можно больше, – ответил профессор и достал из своего портфеля стопку тетрадных листков. – Поздравляю, все хорошо справились со вчерашним тестом. Ошибки есть, но незначительные, сейчас каждый получит свое задание назад и сможет над ним поработать, чтобы устранить эти небольшие слабости и закрепить знания.

Роджер Силман хотел поручить раздачу проверенных тестов старосте, но, взглянув на Эдди, понял, что эту идею придется отложить – парень был мрачнее тучи. Пока Дэн развернулся вполоборота и разговаривал с какой-то девушкой, сидящей за его спиной, Эдвард Беккер крутил меж пальцев карандаш и, хмуро сдвинув брови, явно что-то обдумывал. Такое настроение было для Эдди редкостью: учитель знал характер своих учеников, особенно выдающихся, и по возможности старался понять, что послужило причиной их дурного самочувствия.

Силман поручил раздавать тесты другому студенту, а сам обратил взгляд на Элари Браун. Только слепой не заметил бы, что Эдди она небезразлична, хоть тот и всячески маскирует это под обычное желание расширить свою компанию. «Любовь не скроешь», – подумал профессор и, заметив, что место рядом с Элари теперь на постоянной основе занимает новенький, Маркус, понял причину скверного расположения духа старосты группы. Однако здесь он был бессилен и решил просто не дергать помрачневшего Беккера по пустякам.

Блестяще прочитав лекцию в отведенное на занятие время и закончив ее за пять минут до конца, Силман поблагодарил учеников за присутствие, пожелал им удачи, передал ключ от кабинета заместителю старосты, чтобы тот его закрыл, и удалился на собрание кафедры.

Маркус сложил вещи, что вызывало ощутимый дискомфорт в поврежденной руке, закрыл дипломат и вышел из аудитории нарочито неспешным шагом, чтобы дождаться свою соседку по парте. Когда он краем глаза увидел ее за своей спиной, то пальцами правой руки зацепил ручку двери, открыл ее и галантно пропустил девушку вперед, после чего вышел следом за ней на улицу.

Они параллельно спускались по ступенькам. Солнце перевалило на своей колеснице за зенит и медленно клонилось к горизонту. Маркус украдкой поглядывал на девушку, рассматривая ее в море ярко-желтого света. Как она отнюдь не грациозно, а чуть похрамывая на левую ногу, шла, неся небольшой рюкзак на одном плече, а волосы, ниспадающие чуть ниже плеч, волновались и переливались, словно водопад в самый разгар дня. И, казалось, что сам воздух дрожит вокруг нее и сгущается.

В голове словно звякнул звоночек на кухонном таймере. Диакон осекся. Она хромает, подумал он. Едва заметно, но на ступеньках эта особенность была более выражена. И это подергивание воздуха по контуру ее тела, словно сам свет поглощался или рассеивался вокруг нее, оставляя четкий контур в пространстве, словно она и была тень.

У Маркуса засосало под ложечкой. В голове кавалькадой пробежались воспоминания о вчерашнем дне, вызвав дурноту, подкатывающую к горлу, но юноша смог отогнать плохие мысли прочь и проглотить ком со вкусом желчи.

– Ногу отсидела? – словно невзначай спросил он.

– Ага, – Элари моментально соврала. Ни один мускул не дрогнул на ее лице.

Они спустились до самого тротуара и встали друг напротив друга, как во всех идиотских романах, которые так любит мать Маркуса.

– Спасибо, – сказала она, – за вчера.

Маркус выудил яблоко из кармана и с громким хрустом откусил его. Капли сока побежали по его пальцам, сорвались и упали на разогретый асфальт.

– Тее тозэ, – ответил он, улыбнувшись, а потом развернулся на пятках и пошел прочь.

Элари улыбнулась самыми уголками губ ему в ответ и направилась на остановку.

Эдди стоял на выходе из корпуса, скрестив руки на груди и с долей обиды вперемешку с ненавистью наблюдал за происходящим. Внутри него шла целая буря, которая завывала и рвала Эдварда на части, скручивая его внутренние органы так, что желудок отказывался принимать пищу, а в солнечном сплетении ощущалась тяжелая ноша, словно туда положили пуд соли. Или дерьма.

Беккер не знал, чего именно, но ясно ощущал и понимал одно – неприятно и больно. Ему еще никогда так резко и так настойчиво никто не отказывал. Отец учил Эдди, что все замки рано или поздно можно взять: либо нахрапом, либо изнурительной осадой. Девушка, говорил ему отец, это как статуя, только первая сначала падает, а потом – ломается, а девушка – наоборот. Сечешь, говорил он, сынок?

И Эдвард сек.

Он вышел родом и лицом, и за это спасибо это предкам. И все замки падали по его прихоти, но только не этот, нет. Этот замок стоял неприступный и нетронутый, и каждая атака Эдди жестко сминалась, даже не успев начаться. Все его обаяние, которым он так гордился, и вся его харизма, которой было хоть отбавляй и раздавай малоимущим – были бесполезны.

Все это никуда не годилось и оказалось никчемным на фоне щуплого святоши, который в основном молчал, изредка отпускал язвительные комментарии и сегодня имел наглость трогать, думал он, меня, Эдварда Беккера, за руку. Да я ему ее сломаю, думал он.

Но почему-то не сломал. Что-то остановило его, сбило с толку, и от этого становилось еще обиднее, еще более злостно. Скверные чувства росли у него в грудной клетке так стремительно, словно обещали вот-вот схлопнуться и родить что-то новое, неизведанное. Парень спустился вниз по лестнице и в сердцах пнул воздух, чиркнув подошвой по асфальту.

– Сукин выблядок, – прошипел он.

– Ты прав, Эдвард, – раздался голос позади него. – Этот юноша со своей напущенной святостью никак не заслуживает такой красавицы.

Эдвард повернулся на голос и увидел перед собой мужчину среднего роста в строгом деловом костюме и тростью, на которой он элегантно сложил руки одну на другую. Его осанка была прямая, хотя сам он едва ли доставал Беккеру до подбородка. Он мягко улыбался, глядя на него, и эта улыбка могла показаться лукавой, если долго в нее всматриваться.

– Твое какое дело, старикашка? – ответил Эдвард. – Отъебись, – бросил он, после чего развернулся, накинул капюшон, сунул руки в карманы и размашистыми шагами пошел вдоль по улице.

Мужчина в деловом костюме смотрел ему вслед, и улыбка его медленно сползла с лица. Он недовольно хмыкнул себе под нос и так же медленно рассеялся в лучах полуденного солнца.

5

В стенах Герширдского университета преподавали самые компетентные и отзывчивые учителя маленького города. Они любили свою работу, любили детей и старались передать им все то, что знали сами. Конечно же, не все ученики шли навстречу. Так не бывает.

Зато бывает так, что, каким бы замечательным ни было учебное заведение, ему может не хватить средств для покрытия всех расходов. Именно поэтому Герширдский университет открывал множество курсов, давая возможность как заработать дополнительно преподавателям, так и увеличить общий доход самого учебного учреждения.

Курсы латыни не были исключением.

Лизи Голд, которую друзья коротко называли «Эл Джи», стояла напротив окна первого этажа, выходящего на главную лестницу и площадь перед университетом, прижав учебники к груди, и с легкой грустью и щемящим сердцем наблюдала за разыгрывающейся драмой. Как новенький, неизвестный ей юноша, вышел на улицу, чуть ли не под руку с Элари Браун; они мило поулыбались друг другу и разошлись. Как ее возлюбленный Эдвард Беккер, синея, краснея, багровея от злобы, спустился за ними следом, пнул ни то камень, ни то воздух, крикнул что-то новенькому вслед, накинул капюшон, как он обычно его накидывал, когда был чем-то подавлен, развернулся и ушел.

Лизи глубоко вздохнула. Ей было жалко Эдди несмотря на то, что они расстались три месяца назад. Ее сердце каждый раз дрожало, сбиваясь в аритмичном танце, когда он появлялся на горизонте: спокойный, улыбчивый, широкоплечий, с необъятной харизмой и ловким языком. Ее мысли выступили румянцем на щеках. Лизи одернула сама себя и вновь вернулась в прежнее течение мыслей – Эдди и его новый объект вожделения. Объект, который всячески отвергал его, отчего улыбка возлюбленного Лизи погасла, плечи ссутулились, и сам он словно усох, замкнулся в себе. Даже его единственный, самый близкий друг Дэн, которого Лизи иногда вылавливала в коридорах, чтобы узнать свежие новости, начал беспокоиться об Эдди.

Эл Джи перехватила книги поудобнее и вышла на улицу. Полуденное солнце обожгло ее бледное личико – она прищурилась, приставив ладонь козырьком ко лбу, и посмотрела на площадь: по периметру стояли ряды столетних вязов, создающих тень. Прямо под ними стояли длинные деревянные лавки, на которых щебетали студенты, широко улыбаясь и толкая друг друга в плечи.

Девушка спустилась по лестнице, направляясь к остановке, когда ее окликнул мужской голос. Она обернулась. Позади нее стоял мужчина в годах, все в том же строгом костюме и с тростью в руках.

– Ты – Лизи Голд, верно?

– Я вас знаю? – спросила девушка, робко отступив на шаг.

– Наверное, нет, – сказал мужчина. – Я профессор с кафедры юриспруденции, и я также интересуюсь состоянием Эдварда, как и ты. Его оценки стали стабильно ухудшаться, и я хотел бы знать причину.

Он посмотрел вдоль улицы, после чего согнул руку в локте и заглянул девушке прямо в глаза. И что-то в этих глазах заворожило Лизи. Да и как тут откажешь, когда речь идет о твоем возлюбленном и таком родном Эдди Беккере. Голд взяла незнакомца под руку.

– Ты мне не расскажешь? – спросил он, неспешно ведя девушку к остановке.

И она рассказала.

Рассказала во всех подробностях и деталях, начиная с их самого первого дня знакомства и по сегодняшний день, не упуская ничего.

Рассказала, не обращая внимания на обеспокоенные взгляды людей, которые видели, как красивая девушка идет по улице и разговаривает сама с собой.

Они подошли к автобусной остановке; мужчина высвободил руку и уложил ее на набалдашник трости. К тому времени Лизи была полностью очарована своим новым знакомым профессором с кафедры юриспруденции и верила ему, как себе. Верила, что Эдди нужно помочь (она и сама понимала это, без него, но не знала, как). Соглашалась, что нужно что-то предпринять.

– Но что? – спросила она, нервно разведя руки в стороны. – Что сделать, если он ходит за этой куклой, как кобель за сучкой, а она только и крутит перед ним хвостом?

Люди на остановке шарахнулись от девушки в разные стороны. Никто даже не пытался с ней поговорить или обратиться в полицию. Мало ли городских сумасшедших есть в этом мире. Да и меньше лезешь в чужие дела – меньше проблем потом сыплется на твою голову, тем более, когда своих и так полна коробочка.

– Все просто, – ответил мужчина. – Ее нужно убрать.

Лизи побелела. Глаза девушки округлились, а губы задрожали, словно ее окатили из ведра, а потом начали обдувать холодным воздухом. Шестерни ее светловолосой головы начали крутиться с увеличенной скоростью, и с каждым мгновением кровь возвращалась в сосуды, а дрожь уходила.

Мужчина положил свою кисть на плечо Лизи, а рукояткой трости мягко поднял ее голову, уперев в подбородок.

– Поверь мне, Эл Джи. Так будет лучше, – сказал он, улыбаясь. – Для всех.

Отрешение уходило из ее взгляда, и в нем стала появляться сталь – такая же холодная и такая же тяжелая.

– Я согласна, – сказала девушка. И взгляд ее вновь стал нежным и немного непонимающим. – О, я забыла! Как вас зовут?

– Твой автобус уходит, Лизи, – все также мягко улыбаясь, чуть прикрыв веки, сказал мужчина.

Она обернулась и увидела: автобус действительно отходил от остановки. Лизи Голд замахала руками, чтобы водитель остановился.

– До встречи! – крикнула она.

Мужчина с тростью кивнул ей в ответ, и улыбка его росла с каждой секундой, пока не стала напоминать оскал.

6

Почти дойдя до остановки, Элари решила повременить с возвращением домой. Желудок свело, будто она наглоталась горстки лезвий, которые теперь нещадно царапали его и пробирались к остальным органам. Узнай тетя Люси, как нерегулярно она питается – там перекус, здесь перекус, бутерброд, булочка, кусок пиццы – то заказала бы ей превосходно готовящую служанку, лишь бы племянница не забывала о еде. Вообще Элари любила приложиться к вкусностям, и даже очень: она могла в одиночку съесть огромную лазанью, залить все это сверху черным чаем и двойной порцией кремовых пирожных, но при всем этом абсолютно не толстела. Хороший обмен веществ, доставшейся ей от покойной матери, делал свое дело.

Тому, что Элари ела, как придется, способствовали учеба и работа за компьютером, отнимающие много времени. А если очень войти во вкус и зарыться в какое-нибудь занятное дело с головой, можно забыть даже дышать и моргать, не говоря уже о каких-то других потребностях организма. Однако сейчас они напоминали о себе острой болью, не терпящей промедления – и Элари оглядывалась по сторонам в поисках какого-нибудь продуктового магазинчика. Ее взгляд зацепился за вывеску «DEEP FLOYD» на другой стороне улицы: кафе, которое она видела каждый день по пути на учебу и обратно, но в которое никогда не заходила.

Ну, что ж, сейчас самое время.

Движение было оживленным. Люди спешили из дома на работу, с работы домой, по своим и чужим делам или просто в удовольствие катались по городу, создавая своими автомобилями разноцветный металлический вихрь, который Элари пережидала на тротуаре. Она наблюдала за милым желтым автобусом старого образца, поскрипывающим, но уверенно ползущим по своему маршруту, когда для пешеходов загорелся зеленый и поток транспорта расступился. Девушка проводила автобус взглядом и перешла на другую сторону улицы, остановившись у входа в кафе.

На одной из дверей висела огромная афиша. Она сразу бросалась в глаза, но не отталкивала, а лишь подогревала интерес своим рисованным в духе рок-н-ролла текстом и изображением гитарного рифа:

SATANI, SATANI

E VADE RETRO SAGITTA!

СЕГОДНЯ

В 22:00

COVER-КОНЦЕРТ

ЛЕГЕНДАРНОЙ HEAVY-METAL-ГРУППЫ

POWERWOLF !!!

ДРАЙВ И КОКТЕЙЛИ ЗА СЧЕТ ЗАВЕДЕНИЯ

ЖДЕМ ВАС В «DEEP FLOYD»

(СТОРОГО 18+)

Элари прикинула, планировала ли она что-то сегодня вечером. Разве что прочесывать интернет-статьи, но это дело могло подождать до завтра или до послезавтра, если придется отсыпаться после намечающейся вечеринки. Грандиозной ли она будет? Вопрос. Пока не проверишь – не узнаешь, и Элари твердо решила, что раз обстоятельства подкинули ей приглашение послушать песни одной из ее любимых групп, значит, им нужно воспользоваться. Она вошла в кафе, вспоминая содержимое своего шкафа и обдумывая, что бы такого надеть.

Помещение «DEEP FLOYD» было не таким уж небольшим, но, за счет грамотно расставленных круглых столиков из темного дерева и мрамора, стеклянных витрин с угощениями, светящейся барной стойки и сцены, расположенной у самой дальней стены, все равно казалось достаточно просторным. Теплые лампы под потолком, сделанные в духе стимпанка, добавляли кафе атмосферу старых кабаков, где прежде всего ценились уют и элегантность. В воздухе витал дух настоящего, добротного рока. Элари еще раз убедилась, что не может пропустить этот концерт.

Она выбрала круассан с корицей и орехами и чай в бумажном стакане с пластиковой крышкой, который удобно пить на ходу. Поблагодарив молодого официанта и забрав свой заказ, она проследовала к выходу, но прямо в дверном проеме столкнулась нос к носу с белокурой девушкой. Элари сделала шаг назад, пропуская незнакомку вперед, но та почему-то не спешила проходить. И тут Элари осенило: она знает эту девушку. Ну, конечно. Эл Джи. Бывшая пассия Эдди.

– Элари! Какая встреча, – воскликнула Лизи и вся засияла. Она была одета в светлое платье чуть ниже колен, такую же светлую кожаную куртку и белые кроссовки, и Элари, вся в черном, рядом с этой девушкой казалась сгущающейся дождевой тучей. – Не ожидала увидеть тебя здесь! Неужели Эдди позвал на свидание?

Ну, началось.

По гулявшим в стенах университета слухам Элари знала, как тяжело дался Лизи разрыв с Беккером, который бросил ее, толком не объяснив причин. Поэтому, стараясь не быть втянутой в этот глупый разговор, Элари все же дождалась, когда Лизи войдет в кафе, потом обошла ее и на ходу сказала:

– Прости, Лизи, у меня нет времени на болтовню. Удачи.

Наблюдая за удаляющимся силуэтом соперницы, Лизи хмыкнула, изогнув губы. Она видела, как внимательно Элари-чертова-Браун изучала содержание афиши, и была почти уверена, что встретит ее на сегодняшней вечеринке.

О, да, это будет персональная вечеринка Эл Джи с приветом возлюбленному.

^***

Вернувшись домой, Элари скинула с себя одежду, приняла душ и начала собираться на концерт. Она стояла перед шкафом, придерживая у груди полотенце, и размышляла, что в целом ее любовь к темным оттенкам ткани отлично подходит под этот случай. Девушка вытащила две вешалки – на одной висела черная футболка с изображением цикла луны в виде полукруга, на другой – черные джинсы с нашивками, рваные по всей длине.

Примерив и то, и другое, Элари поставила отражению в зеркале отметку «неплохо». Футболка была велика ей на пару размеров, но с обтягивающими джинсами и массивными ботинками оверсайз очень даже гармонировал. То, что нужно для рок-концерта.

Поддавшись предвкушению крутого вечера и суете сборов, Элари не вспоминала ни о тетушке Люси, которую, наверное, хватил бы инфаркт, узнай она, что ее всегда спокойная и сдержанная племянница собирается провести в баре всю ночь; ни о слишком довольном лице Лизи Голд и о постоянно крутящейся рядом фигуре Эдди Беккера; ни о палате семьсот девятнадцать, куда Элари пообещала себе вернуться, чего бы ей это ни стоило; ни о профессоре Силмане, ни о Маркусе Лейне, который стал ее соседом по парте и чьего титула она, можно сказать, остерегалась.

Этот священник.

Только священника ей не хватало.

Элари не испытывала к юноше неприязнь, но и симпатии не испытывала. Он казался ей сверхдисциплинированным добряком настолько же, насколько бесшабашным раздолбаем, и пока не было ясно, какое из впечатлений правдиво. Зато было ясно другое: его присутствие каким-то образом влияло на Элари. И дело было не в его титуле, нет; здесь в игру вступало что-то, чему нет ни имени, ни названия.

Девушка еще раз посмотрелась в зеркало: образ был завершен несколькими зелеными прядями, которые она покрасила специальными мелками, а после плойкой сделала кудри. Зеленые локоны контрастировали с ее темно-каштановыми волосами; довольная результатом, Элари подхватила рюкзак и вышла из дома. Часы показывали двадцать один тридцать.

7

За окном смеркалось. Вечерние птахи громко кричали, мечась между высотками каменных джунглей, добывая себе пропитание. Горизонт окрасился алым цветом, градиентом уходя в синий.

Юноша распахнул окна, пуская свежий вечерний воздух в свою крохотную квартиру, выгоняя полуденный зной, накрепко засевший в углах помещения. Он высунулся в окно и вдохнул так глубоко, что заломило в грудной клетке.

– Хорошо, – сказал он. – Хорошо!

Потом стукнул ладонями по подоконнику, развернулся и принялся за сборку. Первым делом он скинул с себя рубашку с белой колораткой, снял джинсы и принял душ. Разогнав пар, Маркус посмотрел на себя в зеркало, критично оценивая проступившую к вечеру щетину; почесал подбородок ногтями и махнул рукой, решив, что и так сойдет.

Вторым делом он обработал правую руку, которая все еще болела. Волдырь, полный сукровицы, лопнул и адски болел. Кожа обнажилась, и под ней были видны гноящиеся язвы, которые возникли из ниоткуда за такой короткий срок. Маркус нахмурился. Он приложил левую руку к правой, закрыл глаза и зашептал, концентрируясь.

На темном фоне заплясали звездочки, а ноги немного подкосились. По телу его пробежала дрожь. Маркус открыл глаза – рука была в более приемлемом состоянии, боль немного притупилась, нарос эпидермис. Вот только гноящиеся язвы никуда не делись, хоть визуально и казались подсушенными.

Диакон наложил заживляющую мазь, приложил сверху ватный диск и перемотал руку бинтом. Вновь критично осмотрел свою работу и вновь решил, что – покатит.

Распахнув шкаф с одеждой, Маркус перекрестился, глядя в потолок.

– Я надеюсь, ты не обидишься, правда? Мы же так уже делали, и все было нормально. – Он сложил руки ладонь к ладони, закрыл глаза и помолчал минуту. – Amen, – после чего вытащил футболку с коротким рукавом и крестом по центру, натянул ее на себя и глянул в зеркало. Одобрительно скривился, обнажая зубы.

– Кайф, – сказал он. Натянул синие джинсы, брызнул под футболку антиперсперантом, помазал шею одеколоном, накинул на себя кожаный жилет и подошел к своей гитаре. Парень нежно смотрел на нее, как на возлюбленную, после чего аккуратно, словно боясь сломать или дотронуться до запретного плода, провел рукой по грифу, опустился к деке и задержал пальцы на холодном лакированном дереве, словно ждал отклика.

– Прости меня, детка, – сказал он, глядя на нее.

Зазвонил телефон. Номер был неизвестен. Маркус напрягся: он не любил говорить по телефону с незнакомцами.

– Алло?

– Хером по лбу не дало? – отозвались оттуда. – Ты где?

Маркус улыбнулся.

– У тебя новый номер? – спросил он, пропуская вопрос говорящего мимо ушей.

– Не, это моей тян².

– Опять денег нет на счету?

– Ага, – ответил голос. – Ты выходишь?

– А может быть иначе?

– Жду. До встречи.

Маркус нажал «отбой», сунул телефон в карман, вышел в коридор, обулся, после чего еще раз осмотрел квартиру на наличие невыключенной техники и уперся взглядом в распахнутые окна.

– Гадство, – сказал он, глядя на свои ботинки, потом махнул рукой и на носочках пробежался по ковру, закрывая створки.

Выйдя в прихожую еще раз, Маркус взял ключи, вышел в подъезд и закрыл двери. Снаружи дурно пахло мочой и спертостью. Его многоэтажка не отличалась ни богатством, ни порядочностью. Соседи, когда узнали, что у них поселился священник, стали частенько к нему захаживать с просьбами освятить одно-второе, помочь с делами, благословить в путь-дорогу. И после того, как он объяснил, что он лишь диакон и не имеет полного права все это совершать, Маркус однажды утром нашел на своей двери надпись «жлоб» и чуть ниже «лжец», а еще чуть ниже «пидор». И если с первым и вторым он еще был согласен, то с третьим с крайне большой натяжкой и сотнями допущений. Тогда он лишь усмехнулся. Написано было черным маркером, и юноша сомневался, что оный был гидрофобным, и его нельзя бы было стереть обычным спиртом. И не прогадал.

Но чуть позже людская мерзость перевалила все границы, и к вечеру, возвращаясь со службы, Маркус обнаружил кучу дерьма под дверью на новом половом коврике. Делать ничего не оставалось, как что-то предпринять.

И он предпринял.

Предупредив настоятеля, что он задержится или не придет вовсе, Маркус стал ждать. Он жил на верхнем, последнем этаже – дальше была только пожарная лестница на крышу, к которой вел небольшой пролет. Постелив на нем себе плотное покрывало, Лейн сел и стал ждать.

Когда уже светало, а Маркус начал клевать носом и хотел бросить затею, явился его ненавистник. Женщина преклонного возраста (чего и следовало ожидать) тихой сапой кралась к его дверям, чтобы вновь справить свою нужду. Маркус смотрел. Он был в прямой видимости своего врага, но до сей поры был не замечен престарелыми радарами.

Женщина задрала подол и стала воровато оборачиваться по сторонам. Ее взгляд встретился с задумчивым взглядом диакона, который сидел на пролете, подперев подбородок ладонью.

– На это тоже благословить? – спросил он.

Ответа не было. Зато был мат, проклятия и звуки быстрого топота вниз по лестнице. Нападки прекратились и отсутствовали поныне. Маркус улыбнулся этим воспоминания, стоя в скрежещущем лифте, явно нуждающемся в ремонте. Его двери распахнулись, Лейн свернул направо, потом налево, пробежал по ступенькам, чуть ли не пританцовывая, и толкнул тяжелую металлическую дверь. Она легко поддалась и выплюнула парня наружу.

Душа у него пела, а крест на груди, нарисованный светоотражающей краской, сверкал во все стороны. Он прихлопнул себя по бедрам и пустился в путь, напевая «Uhn Tiss Uhn Tiss Uhn Tiss, baby».

8

Мечта Бенедикта сбылась. Несмотря на запреты его родителей, он все же стал рок-звездой, пускай небольшого масштаба, и собирал он не стадионы, а лишь небольшие залы в подземных пабах и рок-кафешках, но это было неважно.

И этим вечером ему предстояло давать концерт вместе с друзьями в одном из пабов под названием «DEEP FLOYD». Бенедикт думал, что это было не самое оригинальное название, но зато почти все местные любители рока всех мастей его знали. Да и условия, на которых они пускали на сцену, были более, чем выгодными. Если количество слушателей переваливало за граничащее значение, то удавалось даже кое-как подзаработать, а это – уже победа.

В двадцать один тридцать пять Бен уже был на месте. На этом концерте им обещали сделать грим, чтобы максимально приблизиться к антуражу группы, песни которой они собирались сегодня отыграть.

Бен нервничал: ладони потели, а тело била мелкая дрожь. Его усадили на кресло и начали экзекуцию, а через двадцать минут ему было трудно узнать самого себя. Парик с длинными волосами, искусственная козлиная бородка и макияж в черно-белых тонах, который, как сказала ему визажист, играет на контрасте резкой смены цветовой палитры в помещении – будет выглядеть здорово и устрашающе одновременно.

Парень перевязал предплечья черными полосками ткани для большей экстравагантности, которой и без того уже хватало с излишком. Больше всего выделялись исписанные татуировками руки в непонятных символах и завитках, смысл которых был известен, наверное, только их носителю.

Но самым любимым атрибутом для сегодняшнего концерта у Бенедикта была футболка.

Футболка с перевернутым крестом.

Парень посмотрел на себя в зеркало – он нравился сам себе в таком прикиде, – и улыбнулся своим товарищам, которые заканчивали прихорашиваться.

– Готовы, девочки? – спросил он, проходя мимо и шлепнув по заднице одного из них, который попытался ударить его в лодыжку в отместку.

– Пошел в жопу! – хором ответили ему.

– Погнали, – сказал Бенедикт сам себе.

Лучи прожекторов навелись на центр, подали искусственный дым, который таинственно стелился по сцене, а следом раздвинулись маленькие кулисы, за которыми стояли пятеро мужчин, отдаленно напоминающих бездомных в порванных вещах и с грязными волосами.

Сидящие слушатели в зале зааплодировали. Кто-то громко свистел. Сердце у Бенедикта бешено случало, а его пальцы судорожно гуляли по грифу гитары. Каждый раз все приходилось переживать сначала. Каждый раз он боялся так, словно сейчас опозорится с треском.

«Хоть бы не обосраться», – подумал он, и, наверное, сказал это вслух, поскольку их басист ободряюще подмигнул ему.

Шторы раскрылись, и в этот момент орган заиграл вступительную мелодию песни «Prayer In The Dark». Ее жуткие мотивы холодили нутро, заставляя вздрогнуть неподготовленных к такому или просто сидящих в расслабленной позе зрителей.

Место под сценой пока что пустовало. Слушатели вели себя, словно они пришли на концерт классической музыки, и лениво потягивали коктейли, сидя за столиками и у бара. Бен успокаивал себя: они сыграют три четыре песни, и тогда люди втянутся. Им всего нужно продержаться полтора-два часа, а дальше – как пойдет.

Бен начал вести ритм, умело перебирая аккорды. Второй гитарист вел свою партию. Сэм, сидящий за органом, играл так манерно, что могло возникнуть впечатление, что у него в брюках сидят змеи, либо его подключили к сети напряжения. Бен улыбнулся сам для себя, поскольку его «хаер» дергался в разные стороны, и сам он сотрясался при каждом сильном ударе по струнам, чтобы выделить в нужном такте нужную гармонику на фоне общего звучания.

Из зала стало слышно, как кто-то «втянулся» и стал подпевать вокалисту. Сам Бенедикт редко пел на их концертах, потому что не обладал настолько широким диапазоном, как его товарищ, умудрявшийся из баса выскочить в фальцет и даже не вспотеть за полчаса таких извращений. Его устраивали кавер-концерты на группу Bloodhound Gang или Pink Floyd. То есть там, где особо не нужно было рвать связки или стараться идеально попасть в ноту.

Песня подходила к концу, и Бенедикт выдохнул. Правую руку ломило из-за долгого перерыва, и сам он тяжело дышал. Их вокалист вошел в синхронизацию с клавишником, и они вместе довели хороший старт к не менее прекрасному финалу только первого номера. А впереди еще несколько десятков.

Им бурно захлопали. Более бурно, чем Бен ожидал. Некоторые люди повыскакивали со своих мест и подбежали к специальной площадке для рейва, начиная медленно слэмиться.

Бен подставил микрофон к своему рту и, опустив голос до неистовых низин, чуть ли не рыча, произнес «We drink you’r blood» и в следующее мгновение ударил по струнам. Стоящие на сцене запрыгали, бешено размахивая руками в разные стороны, толкая друг друга и подпевая выступающим.

Бенедикт был счастлив в такие моменты. Он добился того, к чему стремился, в эти дни его ничто не угнетало и жилось так легко, как никогда раньше. Юноша сделал вывод: ему не нужно пить, чтобы становиться пьяным, – достаточно эмоций и крышесносящего драйва, происходящего в полуподвальных помещениях, где фонари излучают весь спектр радуги с ядовитой яркостью и контрастностью. Абсолютно все заливается этими красками и преображается в некий бэд-трип, только с приставкой «гуд». Да, думал Бен, неустанно молотя по струнам и выкрикивая «We drink you’r blood» во время припева, это – гуд-трип, не иначе.

Они доиграли вторую песню. Третью. Пятую. Как Бенедикт и предполагал, почти все стянулись к танцполу и активно принимали участие в броуновском движении слушателей подле местных рок-звезд.

Вокалист попросил дать ему отдышаться, и, пока он это делает, все из участников группы могут попить воды и отойти справить нужду.

Бену хотелось курить. Он почти не позволял себе эту вольность, но сейчас, ему казалось, самое время. Он спустился со сцены, попутно раздавая десятки «пятюнь» налево и направо, по-дружески обнимаясь и делая дурацкие селфи прямо на ходу, которые, он был уверен, окажутся смазанными.

И слава Богу, думал Бенедикт.

Он вырвался из толпы, скорым шагом направляясь к выходу, как край его глаза уловил маленькую деталь. Такая незначительная в свете обычного освещения, она заставила его повернуть голову. Бену показалось, что он знает, что так блестит, потому что книжек за свою жизнь он перечитал много, и именно описание оттуда ему пришло на ум.

«Холодная сталь зловеще сверкнула в лунном свете». Вот такой кавалькадой пронеслась у него мысль, а тело развернулось автоматически к источнику потенциальной угрозы – девушке в маске безобидного кролика.

Этим вечером гости были в масках: требование паба. И выступающая группа была не против. Они – под гримом, слушатели – под масками. Все равны и все довольны, никто не обижен.

Но, видимо, эта девушка по непонятной причине была обижена. Она держала выкидной нож неумело, явно с отсутствием предыдущего опыта, но именно такие удары чаще всего имеют впоследствии огромные неприятности. Вместо задуманной смерти – пожизненная инвалидность, и поди реши, что все-таки хуже.

Бенедикт шел ей навстречу в надежде отвлечь ее, а она двигалась к девушке с маской демона и зелеными прядями в волосах, сидящей, как ни в чем не бывало. Возможно, думал Бен, они подруги, и эта хочет ее разыграть. Но это лишь возможно, переубеждал себя Бенедикт. Он уже приблизился к сидящей девушке и нарочито неуклюже споткнулся о ножку стула, ухватившись за ее плечо, но продолжая падать вперед, чтобы найти свою точку опоры (а точнее выбить ее) у идущей навстречу.

И в этот момент, когда кончики пальцев Бена только коснулись плеча зеленоволосой – он познал ее. Не в каком-то плотском смысле, а намного, НАМНОГО глубже. Маленькая молния проскочила между их телами, и они, точно два компьютера, подключились друг к другу, узнали все то, что было записано в самых глубоких папках и никогда не доставалось из оных. Они оба поняли друг друга где-то там, глубоко, да так, что обычными словами не выразить всего того, что они ощутили.

И длилось это чувство меньше одного удара сердца, меньше скорости одного моргания глаза. В тот момент, когда Бенедикт упал на Лизи Голд, он действительно потерялся в пространстве. И по самой счастливой случайности, а, может, божественному вмешательству, охотничий нож Эл Джи, который она неуверенно держала трясущимися и мокрыми от волнения руками, выскользнул на пол, глухо стукнувшись о ковровое покрытие, и не зацепил никого из упавших.

Бен лежал сверху на Лизи Голд, которая раскинулась под ним, как сбитая автомобилем лань. Его правая рука оказалась на ее приятной упругой округлости, отчего он поспешил ее убрать. Сознание Бена уже вернулась на круги своя; свободной рукой, которая упиралась в пол, он резво шарил в поисках холодного предмета и, к счастью, нашел его. Точнее, вокалисту незаметно подал его Черный Человек, приглядывающий за ним всю его жизнь с того момента, как они однажды познакомились.

– Простите, я вас не убил? – Бенедикт быстро вскочил с девушки, отряхивая свою одежду, а потом протянул руку. – Тут такая жара, мне стало немного плохо, вот хотел выйти подышать, пока…

Она взяла его руку, встала, а потом расплакалась, упав парню на грудь и принявшись беспомощно колотить маленькими кулачками по его плечам.

9

Эдди Беккер шел по оживленной улице, глядя в асфальт, держа руки в карманах и раздраженно пиная мелкие камни, которые попадались ему на пути. В глазах прохожих он наверняка выглядел обиженным подростком, несмотря на высокий рост и возраст, недавно пересекший отметку «двадцать». Эдди знал, куда держит путь, но самой дороги, как и потраченного на нее времени, не замечал – ноги вели его на автомате.

С Дэном они подружились еще на первом курсе, когда на вводном занятии немецкого языка пожилая преподавательница предложила студентам вспомнить рифмованные приветствия, которые они знают, или придумать что-нибудь забавное самим. Эдди, сидящий на задней парте и не отличающийся особой любовью к иностранному, просто забил на это и слушал ответы других ребят, которые поднимали руки и озвучивали знания вперемешку с новыми идеями. Подперев голову рукой и откровенно скучая, Беккер разглядывал полосатую футболку и надетую козырьком назад кепку парня, сидящего по диагонали от него.

Тот что-то черкал в своей тетради, а потом поднес кулак ко рту, стараясь подавить приступ смеха. Заинтересовавшись, что могло рассмешить посреди максимально нудной пары, Эдди напряг зрение и разглядел надпись, выведенную крупными, но корявыми печатными буквами, которую смутно смог перевести как «эй, малышка, очень рад, у тебя потрясный зад». Это показалось Эдди настолько неуместным и тупым, что он тоже засмеялся, поднеся ко рту кулак. Автор надписи обернулся, хмыкнул, и они рассмеялись вдвоем, а со следующей пары сидели уже за одной партой.

Дэн Линч часто выкидывал подобные штуки, иногда настолько идиотские, что они вместе с Эдди сгибались пополам и смеялись до слез, а потом еще минут пятнадцать не могли отдышаться и хрипели, как вдохнувшие опилочную пыль лесорубы. Зато с тех пор оба были уверены: дружба, начавшаяся с общей придурковатости, одна из самых лучших и самых крепких во всем мире.

И сейчас Эдди бессознательно шел в дом лучшего друга, где ему были рады в любой степени потрепанности и расположении духа, даже настолько отвратительном. Этот ублюдок Маркус, размышлял Эдди, не посмеет увести у него из-под носа Элари.

Элари, которая насадила его сердце на крюк и подвесила под потолком своей спальни, а сама при этом напоминала скорее высеченную изо льда фигуру, чем живую девушку. Она могла сдавить ему горло, перекрыв дыхание, или пожарить на костре еще одно сердце, если бы оно у него было, – да сколько угодно сердец, – и Эдди не стал бы сопротивляться.

Но и отступать Беккер не планировал.

– Если нужно будет, – сказал он Дэну с порога, снимая джинсовую жилетку и развязывая шнурки, – я нахер повешу этого Лейна. Прямо при входе в универ. Веришь?

– Слушай, чувак, – отозвался Линч из самой большой комнаты, которую тот оборудовал под тату-студию, – забудь ты уже о ней. Вернись лучше к Эл Джи, она шикарная девочка, да еще и с ума по тебе сходит.

– Фарфоровая кукла без мозгов, – крикнул Эдди из кухни, фыркнув. Он уже изучил содержимое холодильника и состряпал себе бутерброд, состоящий из сосиски, криво отрезанного куска хлеба и двух литров кетчупа сверху.

– Зато фигурка, что надо, – ответил Дэн. Он вошел в кухню и, убедившись, что Эдди его видит, изобразил руками округлости в районе груди и бедер. – Блеск. А Элари плоская, как школьная доска моего младшего брата.

Эдди плюхнулся на стул и посмотрел на друга.

– Вот знаешь, есть такая собака – самоед?

– Ну? – заинтересовался тот.

– А ты – говноед, так что заткнись, – буркнул Эдди, демонстративно чавкая последним куском бутерброда.

Дэн смеялся так, что чуть не выронил из рук тату-машинку.

Эдди уважал работу лучшего друга – Линч учился мастерству татуировки, отдавая этому занятию все свободное время. Он был хорошим художником, и, при должном количестве практики, вполне мог стать мастером высшего уровня. Однако одна деталь очень сильно удивляла Эдди: как с таким корявым почерком, когда буквы расходятся и по высоте, и по наклону, то мелкие, то крупные, то вообще нечитаемые, можно было так хорошо рисовать? Будто конспекты под именем «Дэниэл Уильям Линч» писал один человек, а талантливым тату-мастером Дэном был совсем другой, возможно, брат-близнец первого. Эдди часто подшучивал над этим, и они вместе решили, что, оказавшись в аду, первым делом спросят, какой черт забыл добавить в мир хотя бы щепотку логики.

Закончив с перекусом, юноши двинулись в комнату, которая служила Дэну студией. Там располагался рабочий стол, очиститель, увлажнитель и дезинфектор воздуха, пачки с печатками, салфетками, заживляющей мазью, тату-оборудование, множество красок в небольших баночках, а на стенах висели отрисованные Дэном эскизы и фотографии его готовых работ. В основном Линч брал заказы на латинские надписи в стиле готики или треш-польки – это и сподвигло его выбрать именно курсы Роджера Силмана. Эдди, как единственный и лучший друг, согласился посещать их за компанию, в итоге преуспевая в латыни даже больше, чем сам Дэн. А еще именно там он познакомился с Элари.

Вероятно, успеваемость на курсах и Элари Браун были как-то связаны, но сам Эдди это всячески отрицал.

Пока Дэн вешал на стену пару новых эскизов и новые фото, Беккер расположился на большом белом диване при входе, закинув руки за голову и вытянувшись во весь рост. Он планировал остаться здесь с ночевкой, зная, что Дэн будет только за: они достанут приставку, закажут пару пицц и несколько бутылок пива – одним словом, хорошо отдохнут этим вечером. Мысленно выбирая, взять пиццу с острыми колбасками или просто попросить, чтобы добавили как можно больше шампиньонов, Эдди не заметил, как задремал.

Закончив с работой, Дэн не стал его будить. Можно сколько угодно подкалывать друг друга, но Линч видел, что последнее время самочувствие Эдди действительно ухудшается, и уже жалел, что повел его с собой на курсы – вряд ли в другой ситуации тот пересекся бы с Браун. Но сотворенного не вернешь, и Дэн решил, что сейчас он может сделать для друга только одно – дать ему выспаться. Линч отправился в свою комнату, надел наушники и погрузился в шутер.

Если бы Дэн зашел в свою студию примерно в то время, когда посреди «DEEP FLOYD» неприметная Лизи Голд держала наготове отцовский охотничий нож, то увидел бы, что лицо Эдди сначала перекосилось в гримасе боли и страха, а потом растянулось в несвойственном человеку оскале – оскале хищника, наблюдающего, как его жертва стоит в единственном, крошечном шаге от смерти. Из-под вспухших десен вытекла струйка крови, будто скоро там прорежется ряд новых, крепких и острых клыков.

Но Дэн не зашел, и через несколько секунд лицо Эдди Беккера вновь стало его собственным лицом. Наутро Эдди не помнил, что видел во сне, но странный металлический привкус во рту преследовал его еще несколько часов, не смываясь ни зубной пастой, ни кофе, ни жевательной резинкой.

10

В палате семьсот девятнадцать городской клиники имени Шеффилда погасили свет, как и во всех других палатах. Во взрослом отделении «отбой» проходил позже, чем в детском, но не менее строго и по собственному расписанию: в двадцать три ноль-ноль пациенты гасили свет, но могли оставить себе ночник, чтобы читать книгу, или работать за ноутбуком с меньшим ущербом для зрения, или все, что угодно – но выходить из палат и включать основной свет запрещалось. За тех, кто не мог встать, выключали свет и закрывали двери медсестры. Потом они удалялись в свои кабинеты пить чай с печеньем и дремать, периодически сменяя дежурный пост.

Медсестра, ухаживающая за Саймоном Деннетом, задержалась в проходе и посмотрела на своего подопечного: Деннет лежал, закрыв глаза и не двигаясь.

Она видела, как быстро он угасает, и даже немного переживала за этого несчастного мужчину – никто не знал, как ему помочь, даже лучшие врачи клиники разводили руками. Раньше, когда он только прибыл, они толпились вокруг него по несколько человек за раз, обсуждая кожные покровы, сочащуюся из них жидкость, рассматривая снимки и результаты анализов, перешептываясь и что-то быстро-быстро черкая в своих крохотных блокнотиках. Но позже, по мере ухудшения состояния больного и нулевой определенности диагноза, специалистов, посещающих палату, становилось все меньше, и в итоге остался лишь один лечащий врач, который был положен каждому шеффилдскому пациенту.

Никто не произносил это вслух, но все подозревали – нет, все были уверены, – что спасти его уже не удастся, и стоит просто дать Деннету спокойно проследовать в мир иной. Все, что они могли сделать для него, это обеспечить максимальную мягкость и безболезненность данного пути.

Перед тем, как закрыть дверь, медсестра прокрутила в голове, все ли она сделала. Окно закрыто, шторы задернуты, пациент накрыт, свет выключен, но это мелочи. Куда больше ее отвращала смена постельного белья: днем Саймон еще мог худо-бедно вставать, но с наступлением ночи силы, как и разум, покидали его вообще, и он постоянно мочился под себя. Всю эту кучу грязной зловонной ткани в желтых разводах она собирала и выносила в прачечную, стелила новое, чистое белье, но на следующее утро история повторялась. Да, она сама выбрала работу медсестрой и прекрасно знала, на что идет, но такой пациент, как Деннет, ей попался впервые. И ежедневные соломенные пятна на белоснежных простынях и одеяле в конечном счете стали не самым мерзким, что она познала рядом с больным из палаты семьсот девятнадцать.

Был еще звук.

Звук, который каждую ночь приходит к ней в кошмарах и доносится над ухом, если она не может уснуть. Скрежет сухих потрескавшихся ногтей по поросшему волдырями, грибком и струпьями лицу.

В первый раз медсестра услышала, как Саймон Деннет скребет свою больную кожу, когда протирала пол в его палате после обеда. Стоя спиной к пациенту и споласкивая швабру в ведре, медсестра услышала шорох, не слишком громкий, но достаточно резкий и ритмичный, чтобы перетянуть на себя внимание. Женщина посмотрела на пациента и инстинктивно отпрянула, увидев, как Саймон расчесывает пораженные болезнью щеки.

Он смотрел в никуда, и чесал, чесал, чесал свое лицо, а куски засохшей крови, мази, бородавок и полупрозрачные пластинки высохшей кожи сыпались на его подушку, грудь, и плечи, укрывали их, как слой белесого кунжута. Те, что покрупнее, были похожи на рис или геркулесовую кашу; они забивались под ногти Деннета и скапливались там, образуя мелкие катышки. Вскоре один из нарывов лопнул и выпустил ленту липкой желтой жидкости, где, как на липкой тянучке, повисло множество оторванных ногтями, но еще не спавших с лица струпьев. Гной потек по шее Деннета и пропитал ворот его больничной рубашки.

Взгляд медсестры встретился со взглядом больного, и она с трудом удержалась, чтобы не закричать – глаза Саймона Деннета нездорово блестели, а губы изогнулись в кривой улыбке, демонстрирующей чернеющие передние зубы.

Она выбежала из палаты, а когда вернулась с другой медсестрой, пациент спал мертвым сном. Мужчина не проснулся, даже когда она специальной лопаткой вычищала у него из-под ногтей слипшиеся от гноя остатки кожи. О выражении лица Саймона, смотрящего на нее в тот момент, медсестра так никому и не рассказала. Ни лечащему врачу, ни подругам, ни священникам, посещающим несчастного. Никому.

Убедившись, что ничего не забыла, медсестра закрыла дверь и удалилась, качая головой и глубоко вздыхая. Все же ей было очень жаль этого мужчину. Иногда болезни творят с телом и разумом людей поистине страшные вещи.

Саймон Деннет открыл глаза спустя час после отбоя. Он проснулся совершенно выспавшимся, но пока не ориентировался во времени, как это обычно бывает в первые минуты пробуждения, а потому просто положил подушку под спину и сел, все еще держа ноги под одеялом.

Сквозь голубые шторы пробивался свет фонаря. Саймон любил наблюдать за ним: если медсестра забывала задернуть шторы на ночь, он видел, как вокруг светлого ореола кружатся крупные мотыльки, ударяясь о лампу и друг о друга, обжигая крылья, но снова возвращаясь к необходимому им искусственному солнцу. Друзья с его прошлой работы назвали бы Саймона инфантильным: иногда он представлял, как кружится там, у фонаря, вместе с мотыльками. Как не чувствует тяжести в ногах, вечно пересыхающего языка и зуда по всему лицу; там он просто танцует с этими хрупкими созданиями, ведомый лишь ветром и собственным желанием прикоснуться к такому теплому, мягкому, исцеляющему свету. В эти моменты он завидовал самому себе – тому, кто сейчас парит среди хоровода крыльев в его собственной фантазии.

Но сейчас что-то за шиворот вытряхнуло Саймона из вымышленного мира. Отмахнувшись от наваждения, мужчина понял: фонарь погас. Внутри палаты семьсот девятнадцать воцарилась кромешная тьма.

– Тебе нравится, Сэм?

– Что? Кто это? – спросил пациент, еле ворочая пересохшим языком. Деннет не на шутку перепугался. Незнакомый мужской голос раздался совсем рядом, будто кто-то сидит на стуле рядом с его кроватью. Но ни стульев, ни людей рядом не было. Он был один.

– Тебе нравится твое новое лицо, Сэмми?

– Марта? – сказал Саймон, не веря в происходящее. Так сокращала и нарочито коверкала его имя лишь жена, которая уже несколько лет покоилась под статуей плачущего ангела на местном кладбище. Но голос Марты был мягким, и она слегка картавила, а сейчас с ним явно говорил кто-то другой. – Кто вы, что происходит? Это розыгрыш?

Мужчине хотелось встать и выбежать из палаты, лететь на тусклый свет кабинета дежурных медсестер, как мотылек, но каждую ночь у него отказывали ноги, и каждую ночь он был прикован к постели тяжестью собственного тела. Сердце мужчины, ослабевшее из-за количества потребляемых лекарств, сжалось, отчего грудную клетку сдавила боль.

– Я уверен, что тебе нравится, ты, кусок старого дерьма-а-а-а-а, – голос незнакомца взвыл и рассыпался по палате гортанным хрипом, отталкиваясь от стен и проникая глубоко в мозг Саймона Деннета. Тот хотел закричать, но не смог даже вдохнуть.

– Что, нечем дышать, Саймон? – с издевкой отозвался голос. – Нет, сейчас я покажу тебе, что такое действительно НЕЧЕМ ДЫШАТЬ.

Глаза пациента успели привыкнуть к темноте. Оглядываясь по сторонам в поисках незнакомца и судорожно хватая ртом поступающий в легкие воздух, Саймон почувствовал, как на его плечо что-то капнуло.

Потом еще раз, и еще.

Он посмотрел наверх и замер: с центра потолка и по стенам волнами стекала вода, поток становился все сильнее и сильнее, и спустя пару минут уровень воды достиг уже середины кроватных ножек.

Саймон Деннет метался по кровати. Он сбил подушку и простынь, сбросил одеяло на пол, пытался кричать и звать на помощь, по его щекам текли слезы, волосы, поседевшие от болезни и частично выпавшие, висели мокрыми клочьями, он весь вспотел, но так и не смог встать с кровати. Ноги стали чугунными и намертво приросли к ней.

Когда вода заполнила палату до самого потолка, Саймон, держась за горло и постепенно задыхаясь в бескислородной ловушке, как рыба в аквариуме, доверху наполненном оливковым маслом, разглядел какой-то предмет. Среди водорослей, тины, чьих-то вырванных зубов, волос и его собственных вещей что-то мирно покачивалось, приближаясь к Деннету.

– Трость. Мужская трость, – подумал он и потерял сознание.

Примерно в тот момент, когда в «DEEP FLOYD» Бенедикт выбил нож из рук Лизи Голд, толща воды в палате семьсот девятнадцать клиники имени профессора Шеффилда исчезла, не оставив за собой ни единого мокрого пятнышка. Она не проникала за пределы палаты, а потому ни одна из медсестер не подозревала о том, что еще больше поседевший Саймон Карлос Деннет этой ночью был на волоске о смерти.

И каким-то чудом ее избежал.

11

Она бессильно стучала по его груди своими игрушечными кулачками, и воды семи морей бежали из ее глаз, попадали на губы, которые кривились уголками вниз, и на язык, заставляя испытывать всю ту соль и горечь, которая обрушилась на ее хрупкие плечи.

Но никто не видел, как она рыдает – лицо девушки закрывала маска. Бенедикт это понял по ее тихим всхлипываниям, причитаниям и по телу, которое била мелкая дрожь. Он только слышал – но не видел, как тушь размазалась по лицу Элизабет Голд и черными трассами опустилась до самого подбородка. И черные капли эти срывались на нижнюю часть ее маски и безмолвно застывали там.

В ее душе бушевало разочарование и боль, перемежающаяся со злостью, ведь она так все хорошо спланировала. Она вернулась домой, немного перекусила салатом из свежих фруктов, которые заботливо приготовила ее мать, после чего поднялась на второй этаж и достала из отцовского сейфа, запертого на ключ, охотничий выкидной нож. Сталь завораживающе блеснула в теплом свете желтых ламп спальни. Лизи смотрела на лезвие, пока не увидела в нем свое отражение лица в узкой полоске металла, а чуть правее за собой голову мужчины в строгом костюме, который пристально смотрел на нее. Она испугалась и резко обернулась назад, выставив нож перед собой. Никто не собирался на нее нападать. Грудь Лизи быстро вздымалась, и сама она выглядела как загнанный маленький зверек, оскаливающий зубы в отчаянной попытке защититься.

«Показалось», – только и подумала Эл Джи, опустив нож и тяжело, шумно выдохнув. Она сунула лезвие в паз – прозвучал отчетливый щелчок стопорящего элемента, – после чего убрала в задний карман обтягивающих джинсов, которые она безумно любила и надела их специально для похода в бар.

Спускаясь вниз, Лизи хихикнула и покачала головой. Да, думала она, Элизабет, тебе нужно больше спать. Увидеть чужое лицо в куске железа, докатилась.

Она зашла в уборную, умелыми движениями поправила макияж, после чего достала из шкафчика с медикаментами, который висел над умывальником, пластиковую баночку и вытряхнула на маленькую ладошку две пилюли в белой желатиновой скорлупе. Лизи кинула их в рот и запила водой из-под крана. Какое-то время во рту стоял неприятный привкус хлора и металлов, делая ее слюну вязкой и неприятной, как слизь. Эл Джи с трудом проглотила возникший в горле ком, после чего посмотрела на себя в зеркало, убрала под левым глазом маленькую соринку от туши и вышла из уборной.

Таблетки должны были начать действовать через несколько минут, думала она. Все-таки тяжело быть женщиной.

Эл Джи пробежалась по дому, выключая везде свет. Ее родители были командированы по работе в другой штат, поэтому девушка могла себе позволить приходить домой, когда ей хочется, пить, что хочется, спать, с кем хочется, и вообще быть хозяйкой своей жизни.

Она открыла двери, вышла на крыльцо и стала запирать дом. Замок дважды одобрительно щелкнул, и во время второго щелчка чья-то рука мягко легла ей на плечо. Девушка вскрикнула, развернулась и уперлась спиной в дверь. Второй раз за сегодняшний вечер жизнь заставляет ее ощутить себя в западне без шанса на спасение, и ей это очень не нравилось.

Мужчина отступил на шаг, подняв руки в примирительном жесте.

– Прости, не хотел напугать, – сказал он, всем своим видом показывая, что виноват перед ней за свой проступок.

– А, это вы, – ответила Лизи, положив руку на грудь и быстро вдыхая свежий вечерний воздух. Ее сердце медленно возвращалось к привычным шестидесяти ударам в минуту, однако адреналина в крови уже было столько, что Эл Джи была готова в любой момент сорваться с места и бросить вызов самому Усэйну Болту³ или Эдди Холлу⁴.

– Даже если вы и не хотели, то у вас это получилось. Как вы меня нашли?

– Допустим, я скажу, что ваши данные есть в университете, и я ими воспользовался, – правой рукой мужчина достал из-за спины букет цветов. – Это вам, мисс.

Он обольстительно улыбнулся, делая легкий наклон вперед. Лизи обрадовалась и смутилась одновременно. Она всегда любила цветы, а тем более от такого галантного мужчины, как ее новый друг, с которым она прогуливалась сегодня после учебы до остановки.

– Я вижу, что ты куда-то собралась прогуляться. Составить компанию?

– Я… – она замялась, не зная, что ответить. – Я боюсь, что о нас могут странно подумать.

– Плевать, – снисходительно ответил он. – Я лишь составлю тебе компанию, пока мы идем к тому месту, куда тебе нужно, и заодно обсудим еще раз то, что обсуждали сегодня днем.

Он подал ей руку, после чего они вместе спустились по ступенькам и пошли по улице.

– Так куда столь юная особа собирается одна в такую ночь?

– В клуб. Там сегодня концерт, – коротко ответила Лизи словно не своим голосом. Она и сама удивилась, как он стал каким-то безжизненным и монотонным. Девушка слышала себя, точно со стороны, и ей это казалось необъяснимым.

– А ты решила, что ты сделаешь ради Эдди?

– Да, – сказала девушка, и рука ее непроизвольно опустилась на правое бедро, ощупывая содержимое кармана через тонкую материю джинсов. Ее сознание постепенно сужалось, и вскоре она видела только небольшое пятнышко асфальтированных плит, которые плыли перед глазами, словно бесконечный трап. Новый знакомый что-то спрашивал своим мелодичным и добрым голосом. Она что-то методично отвечала – коротко и грубо, совершенно несвойственно для нее.

Лизи хотела было понять, что же не так, но на душе вдруг стало настолько спокойно, что она передумала выяснять детали. Эл Джи не заметила, что из ее рук пропали розы, а человек в строгом костюме, называвшийся профессором с кафедры юриспруденции, уже шел без трости и имел размытые очертания. Казалось, что она идет с фигурой, напоминающую марево, воздушную дрожь, исходящую от асфальта или металла во время летней жары.

Но ее это сейчас не волновало. Эл Джи шла с ним, как в наваждении, а в голове ее возник шум: сначала едва уловимые и различимые буквы проскакивали среди однообразного шуршания, но с каждым мгновением она начинала разбирать:

…ить…н…ить…ар…аун…у…ть…л…ра…н…уб…ть…ла…ри…браун…убить…элари…браун…убитьэларибраунубитьэларибраунтубитьэларибраунУБИТЬЭЛАРИБРАУНУБИТЬЭЛАРИБРАУН

Перед глазами пронеслась кавалькада картин, в которых во все стороны брызгала и лилась кровь. Белые шарики глаз отделялись при помощи острия ножа, куски плоти срезались, и она кричала кричала кричала но никто ее не слышал она никому не нужна а Эдди о милый Эдди он будет со мной и все будет хорошо но нужно убить убить убить.

убитьбраунубитьбраунубитьбраун.

Сердце светловолосой девушки дрогнуло и побежало, его скорость прыгнула с места под критические двести пятьдесят ударов в минуту, грозясь в один момент не успеть затормозить и разбиться, превратив ее тело в холодный камень без души и воли. Она отчаянно махнула головой, стараясь избавить от нахлынувших шумов, вытрясти их, как насекомых из банки, но ничего не получалось.

Человек в костюме посмотрел на спутницу, и на его лице возникла озадаченность. Он забеспокоился и положил свою ладонь ей на шею, притянув к себе. Его губы зашептали:

– Спокойно, девочка моя, спокойно. Не нужно так нервничать, ты же хочешь помочь Эдди, верно?

Его рука ласково, по-отцовски начала поглаживать ее от затылка к спине, успокаивая, как маленького ребенка, испугавшегося грома.

– Ты же уже все решила, правда? Ты сама этого захотела.

Лизи Голд посмотрела на него затуманенными глазами и топорно кивнула.

– Вот и славно, – сказал мужчина, вновь взяв девушку под руку.

Сердце Эл Джи начало замедлять свой бег, смахивая пот со своего красного лба и не оглядываясь назад. Оно устало, оно вселенски устало выдерживать такие нагрузки по три раза на день, пускай это было и впервые за всю жизнь.

Двое подошли к бару, и мужчина высвободил свою руку, дружелюбно улыбаясь и глядя на ее миловидное личико. Взгляд Лизи оживился, приобрел прежний блеск, лишь маленький сосудик лопнул на правом глазу, приукрасив белок алым пятнышком, размером с иголочное ушко. Она озадаченно смотрела на спутника и не понимала, как удалось так быстро оказаться возле нужного места, ведь они только вышли.

На душе Эл Джи сейчас было легко, только в груди немного давило, словно она пробежала кросс в несколько километров без остановки.

– А вы не пойдете туда тоже? Говорят, что будет круто. Я сама не люблю, но… —мужчина отрицательно помахал вытянутой рукой, перебив Лизи.

– Это дела юношеские, – ответил он, все также улыбаясь, – а я давно вышел из этого возраста. Лучше дома включу пластинку и выпью горячего чаю. Разожгу камин, и неважно, что сейчас весна, укроюсь пледом, буду гладить кота и читать свежие вечерние газеты. До встречи, Лизи.

– До свидания! – сказала она и начала спускаться по улице. Пройдя метров сто, девушка подошла к бару «DEEP FLOYD», и ей повезло – она приметила чертову Элари-мать-ее-Браун, которая подходила в очереди к дверям, оплачивала вход и получала какую-то красную маску с мордой рогатого демона. Она ее запомнила. Запомнила и выжидала. И когда Эл Джи была готова совершить задуманное, этот клоун, этот сраный размалеванный клоун упал не нее, как чертов пропойца, и завалил на пол, разорвав рукав на плече. А еще она ощутила, как лопаются джинсы между бедер, и нож срывается с ее влажных пальцев, будто человек в попытке суицида, и летит, летит, летит в замедленной съемке, отражая желтоватый свет помещения.

А потом его это идиотское «ойизвинитеяваснеубил?». Да пошел ты нахер, сраный ублюдок! Лучше бы ты меня убил, думала она, ты сделал меня посмешищем, унизил, уничтожил, но оставил жить. И она била его кулачками и рыдала, рыдала взахлеб, как в детстве, когда отец настучал ей своим армейским ремнем по заднице за попытку покурить на заднем дворе.

Девушка в маске рогатого демона встала со стула и спросила, все ли у них в порядке. Бен помахал рукой, мол, все нормально, не обращайте внимания. Он извинился перед ней за предоставленные неудобства и приобнял Лизи за плечо, которая вообще раскисла и грозилась рухнуть, заливая слезами весь пол посреди бара. Бен мягко повел ее к черному ходу, она не сопротивлялась и шла, все еще плача, повинуясь воле чужой силы, ведущей ее в неизвестность. Ее злоба улетучилась, оставляя только необъятную печаль и горечь разочарования. Она не понимала, чем думала и что хотела сделать. Она забыла, как добралась до кафе и вообще весь промежуток от выхода из дома и до того момента, как на нее свалился, как с луны, этот длинноволосый. Он отворил ей дверь и выпустил наружу, после чего сам вышел за ней.

Лизи стояла в ночной прохладе, а свет уличного фонаря падал на половину ее тела, словно разделяя на две части: одну светлую и женственную с приятными выпирающими округлостями, которые Бен успел благополучно, хоть и не по своей воле, оценить, а вторая, стоящая в тени, казалась более грубой, подернутой дымкой, скорее напоминая мальчишку с невыраженными плечами.

Бен зажмурился и мотнул головой, после чего подошел к ней и взял за плечи: они были теплыми и нежными, словно шелк. Юноша оценил по достоинству то, как эта девчонка ухаживает за своим телом. От нее веяло лавандовым маслом и флердоранжем, заставляя вдыхать полной грудью; Бену хотелось зарыться в ее волосы и дышать. Дышать, пока легкие не станут болеть от распирающей грудной клетки, а голова не закружится от переизбытка кислорода.

Но он продолжал упрямо на нее смотреть, пытаясь наладить зрительный контакт, вглядываясь в щелочки маски. Но девушка стояла, закрыв глаза и опустив руки.

Бенедикт пощелкал пальцами перед ее лицом.

– Ты че, обдолбалась, алло? На меня посмотри, красавица, – он аккуратно взял ее за подбородок указательным и большим пальцем, но она ударила его ладонью по запястью, давая понять, чтобы он убрал свои грязные, пахнущие металлом и потом руки.

– Либо мы сейчас с тобой говорим, как умные люди, либо я вызываю фараонов, и ты катишься к чертовой матери с ними.

– Не надо, – всхлипнула она.

– Тогда сними маску и объясни мне, какого хуя.

Она повиновалась. Перед Бенедиктом предстала красивая девушка с миловидным личиком, по которому растекся макияж. Ее зрачки были слегка расширены в ночной темноте, но не закрывали собой всю радужку. Нет, подумал Бен, она трезва, как человек с язвой, которому водка могла укоротить жизнь в один миг.

Парень вытащил пачку влажных салфеток из заднего кармана и протянул девушке. Она кивнула, после чего достала одну и громко высморкалась.

– Извини.

Он кашлянул в кулак, сдерживая улыбку, после чего снова обратился к ней.

– Мне все еще интересно, зачем ты разгуливала с ножом по бару.

– Я… – сказала Лизи и запнулась. – Я не знаю.

Она видела, как на лице парня проявляется искреннее удивление. Отчего-то его лицо казалось ей знакомым. Очень знакомым, но одновременно с тем Голд осознавала, что перед ней стоит совершенно другой человек с длинными волосами иссиня-черного цвета, которые слегка колыхались при дуновении ветра, а свет луны переливался в них. Лизи могла бы сказать, что завидует ему. Светлые волосы никогда не смогут так роскошно выглядеть в ночи. Да и козлиная бородка была вокалисту к лицу, а этот устрашающий грим делал его черты лица более мужественными. Лизи подумала, если бы его волосы были рыжими или цвета блонд, то она, не задумываясь, посчитала бы его норвежцем, который собирается идти на смертный бой, чтобы попасть в Вальгаллу.

– То есть, как это – не знаю? – удивился Бенедикт, дернув плечами и подняв брови. – Нет, ты однозначно хочешь в каталажку.

Она дернулась в его сторону, выставив руки.

– Постой, нет, не надо!

На личике девушки отражался испуг. Она подобрала руки к груди и принялась грызть ногти, а когда подняла глаза, то увидела своего друга в черном костюме, который стоял за спиной у парня и улыбался. Мужчина показывал Лизи, чтобы она продолжала говорить, открывая и закрывая руку на манер наручной куклы из театра, а сам тем временем подошел вплотную к парню и обвил его грудь своей рукой, пока вторая скользнула по бедру. Лизи этот жест показался максимально странным, словно она наблюдает за любовной сценой из гей-порно.

Но длинноволосый парень словно и не замечал его, стоя все так же, вперившись в нее взглядом и требуя ответов. Мужчина в костюме злостно глянул на Лизи и снова показал рукой: «говори». Ей почудилось, что она даже слышала, как он это сказал где-то там, внутри ее черепной коробки.

И она заговорила.

И Бенедикт слушал. Он слушал и понимал, что она врет ему так отчаянно, как он никогда не врал. Так безбожно и самоотверженно. Пожалуй, он бы ей поверил, если бы не видел сверкающую сталь в ее руке.

Ему вдруг сперло дыхание. Парень закашлялся, точно кто-то сдавил грудь, несильно, но достаточно, чтобы воздуха по ощущениям стало меньше. Бену хотелось сделать вдох, и он вдыхал, но это чувство, эта потребность зевнуть, вздохнуть полной грудью не уходила.

Мужчина в костюме ловко и аккуратно выудил охотничий нож из кармана Бенедикта, небрежно покрутил им перед лицом Эл Джи за его спиной, продолжая держать ладонь на груди Бена, после чего убрал руку, развернулся и, медленно шагая по улице вниз, размахивая тростью, удалился.

Бен смог вдохнуть. Его глаза слегка заблестели от накативших слез, и сам он покраснел, хоть грим этого и не выдавал.

– И вообще, ты сам на меня свалился, идиот! Я шла спокойно занять столик, рассматривая свободные поближе к сцене, а ты тут как тут. Бац, и я уже лежу под тобой, словно… Словно… Господи, словно шлюха.

Его накрыло. Парень хотел закричать, что она нагло лжет ему в глаза, и он видел ее идущую прямо по залу с вот этим вот самым… Ножом?

Рука Бена щупала ткань джинсов, но ощущала лишь теплоту его тела и пустоту. Он в панике принялся обыскивать все карманы, обрадовался, нащупав еще что-то твердое в заднем кармане, вытащил предмет и увидел пачку сигарет. Юноша швырнул ее на землю с криком «да где же он», после чего поднял взгляд на девушку. В его глазах было видно негодование.

– Ты вытащила его, да? Вытащила, пока мы шли сюда.

– Кого вытащила, придурок?

Бенедикт подскочил к девушке в один прыжок и начал нагло ощупывать карманы, не обращая внимания, что его руки самым безобразным образом изучают ее тело. Лизи не была готова к столь близкому контакту, за что пнула Бена в пах коленом и оттолкнула.

– Ты охренел? Что ты себе позволяешь? Если я сказала, что ощутила себя шлюхой, это не значит, что я шлюха. Усек?

Он попятился и уперся спиной в прохладную стену здания.

Дверь черного хода открылась, из нее выглянул Дин, который окинул беглым взглядом раскрасневшуюся и тяжело дышащую Лизи и стоящего спиной к стене Бена, который, казалось, получил только что то, чего хотел, поскольку лицо его закрывал черный хаер, не дающий понять большего. Оставалось только предполагать. Дин мысленно пожал плечами – его это не касалось.

– У вас все нормально, ребят?

Она молча кивнули. Дин пожал плечами уже в реальности.

– Тогда у тебя пять минут, Бен. Перекур закончен.

Он захлопнул дверь, и было слышно, как парень уходит прочь в зал.

Бен тяжело выдохнул и поднял голову, закинув рукой волосы назад.

– Куда. Ты. Его. Дела?

Эл Джи скрестила руки на груди и тоже уперлась спиной в стену здания напротив.

– Кого, его?

«Показалось», – подумал Бен. – «Показалось, иначе и быть не могло, но… Но как, блядь, как? Нет. Я видел его. ВИДЕЛ. И, главное, ЧУВСТВОВАЛ. Господи, что за дерьмо?»

Он выпрямился, тяжело вздохнув, после чего запустил пальцы в волосы и зажмурился.

– Ладно, – сказал Бенедикт, вытянув одну руку перед собой, а второй проведя по лицу. – Ладно! Извини, окей? Виноват.

Больше не было выхода, кроме как согласиться со сложившейся ситуацией, однако парень еще раз пробежался глазами по асфальту вокруг себя. Ничего не нашел. У девушки тоже. Вокалист сложил ладошки лодочкой и приложил к лицу, после чего опять шумно выдохнул, опуская руки вниз.

Эл Джи видела, как он шарит взглядом по полу и по ней. Обычно девушке нравилось, как ее раздевают глазами, но этот взгляд снимал с нее не одежду. Он снимал с нее кожу в поисках нужного ему предмета, которого у нее, к счастью, уже не было.

Девушка сдула локон, упавший на лицо, после чего подобрала выброшенную пачку сигарет, достала одну вместе с зажигалкой, спрятанной внутри, и закурила.

– Проехали, – сказала она, выдыхая клубы дыма.

Бенедикт все еще не мог прийти в себя и всячески открещивался от мысли, что ему показалось. Ничего не блестит так, как блестит сталь. Он заметил на руке девушки часы.

«Стекло? Нет, вряд ли. Но тогда что?»

Так или иначе, думал он, она тебя обвела вокруг пальца, Бен. Либо же ты просто конченый идиот, перепутавший блеск стекла с блеском железа.

– Блядь, – сказал парень на выдохе.

– Сам блядь. Я оказалась под тобой не по своей воле и, поверь мне, совсем без желания.

Он улыбнулся. Она улыбнулась в ответ. Ураган мыслей вокруг ножа медленно стихал, и буря, возникшая в стакане, сходила на нет.

– Давай я куплю тебе коктейль? В качестве извинений, конечно же.

Эл Джи оттолкнулась спиной от стены, затушив сигарету о красный кирпич, и кинула его в урну.

– Я тебе не дам, не надейся.

Он пожал плечами и промолчал. И этот жест… Эта чопорность показалась ей знакомой, она где-то ее видела, точно видела. Лизи была в этом уверена, но не могла вспомнить, где именно.

Бен открыл для нее двери, пропуская внутрь, и зашел следом. Как вошли – так и вышли, подумал он. Хорошая примета.

Когда они вернулись в бар, Бен поднял руки, скрестив их и давая понять, что он – все. Потом постучал по запястью, мол, время. Дин, сидящий за ударными, помотал головой и жестом подозвал его. Бен подошел.

– Ты че, охренел, у нас еще полчаса игры минимум!

– Тогда только полчаса, – Бен покрутил правую руку, которая начинала болеть. – Больше не вытяну.

– А больше и не надо. Давай.

– Я сейчас, – сказал юноша и пошел к бару.

Он заказал девушке «пина коладу», не спрашивая. Для начала пойдет, подумал он.

– Мне еще полчаса нужно играть, не могу друзей бросить.

– Ты так говоришь, словно мы с тобой собрались куда-то потом идти, – сказала Лизи, вскинув левую бровь. Бен улыбнулся.

– Ну, я виноват. И я хочу загладить свою вину. Подождешь?

Она дернула своими плечиками.

– Найдешь меня после концерта тут, если все еще будешь чувствовать себя виноватым, – с этими словами Эл Джи натянула маску на лицо.

Бен развернулся и быстро вернулся на сцену.

– Вы готовы продолжать?! – закричал Дин в микрофон. Зал ответил положительно, и в следующее мгновение раздались ритмичные удары палочек друг о друга, прожекторы начали менять цвет излучаемого света от темно-синего до кислотно-зеленого. Парни ударили по струнам и начали играть «Sanctified With Dynamite». Зал взорвался после затянувшегося перерыва с новыми силами. Многие подошли к танцполу, уже хорошо догнавшиеся коктейлями и находящиеся в нужной кондиции.

12

Satani

Satani

in amus dignita

Услышав начальные строки своей самой любимой у «вульфов» песни, Элари допила коктейль и отодвинула пустой бокал в центр стола. Сквозь демоническую маску она окинула взглядом зал и толпу, которая подходила все ближе к сцене и с каждым аккордом лишь росла, росла, росла, росла и шевелилась, как муравейник, где каждый занят своим делом, но все равно остается частью огромного, единого, подвижного организма.

Элари решила, что пора и ей поучаствовать во всеобщем драйве, обещанном афишей.

Любимая песня. Зеленые ультрафиолетовые волны прожекторов, выделяющие и подсвечивающие ее окрашенные пряди и принт на футболке. Рогатая маска, скрывающая истинное, вовсе неидеальное лицо, которое сейчас – и наконец-то – не имело никакого значения в ее жизни. Все, что здесь и сейчас, в «DEEP FLOYD», имело значение – это смешивающийся с ее кровью алкоголь, который она не любила, но по особым случаям все равно пила; это изгибы ее тела и ноги, ведущие прямиком к сцене, туда, в центр скрытых под масками характеров, душ, судьб; и буря, кипящая в ее вечно находящимся под контролем сердце. Буря, которая сейчас рвалась наружу под изумительный вокал, бешеные рифы и ударные, отдающиеся мурашками по разгоряченной коже.

Satani

Satani

e vade retro sagitta

Элари встала и проследовала к музыкантам, обходя множество столиков и сидящих за ними незнакомцев. Где-то на середине пути ее левая подошва опустилась на какой-то твердый предмет, скорее всего, оброненную кем-то зажигалку, и боль молниеносной вспышкой разлилась по всей ноге. Девушка оперлась на спинку ближайшего стула, чтобы не упасть, и зажмурилась, переваривая тошноту, подкатившую от боли к самому горлу.

– Жива? – спросил парень в маске белого японского лиса, сидящий за столиком. В шуме звучащего трека не было слышно обычной громкости голоса и, как на всех рок-концертах, ему приходилось кричать, чтобы быть услышанным.

В горле пересохло

we came to fight in the army of Christ

и Элари просто кивнула в ответ, жалея, что не заказала напоследок еще парочку коктейлей. К счастью, ранее выпитые шоты все равно смягчили боль, и раненая нога перестала ныть достаточно быстро, хотя девушка почувствовала, что повязка начала пропитываться кровью.

Ну и черт с ней, решила Элари и прошла дальше, к толпе, протискиваясь между опьяненных и потных танцующих тел ближе к центру, а потом и ближе к сцене. Люди не замечали ее, кажется, они не замечали никого, кроме самих себя, их наполнял ритм и звук, звук и ритм, движения одних были изящными, движения других

armed with a fistful of steel

были угловаты и хаотичны, но все они наслаждались музыкой, и все они сплетались с музыкантами и инструментами в единую пульсирующую сферу. А музыканты сплетались с ними, и Элари, всегда сдержанная и холодная, жаждала, всем своим естеством жаждала стать частью

we are the storm and the wicked inside

этой наполненной хаосом, бешеной сферы, к которой ее тянуло, которая звала ее, звала тысячью голосов и притягивала к себе тысячью горячих, скользких, но желанных рук. Ей нужно было выместить свой гнев, выплеснуть все, что облепляло ее изнутри, как облако мух облепляет гниющее яблоко со всех сторон, отдать сцене и музыке каждый кусочек своего жалкого голоса, тепла и существования, чтобы взамен

more than a martyr can take

получить что-то большее. Что-то, без чего не может ни один человек, ни один дух, запертый в беспомощном смертном теле, что-то сродни кислороду, способному поддержать жизнь, биение сердца, ясность взгляда и разума.

И Элари получала это.

Танцуя среди таких же смертных, как она, танцуя среди неоновых огней и масок, дарующих каждому носящему их возможность быть тем, кем тот является, до хрипа крича строки из песни, с каждым словом, с каждым аккордом

pray for this time we awake

она получала то, о чем не могла и мечтать, сидя в своей маленькой квартирке на втором этаже и прочесывая сеть в поисках хоть какой-то информации, хоть каких-то наводок, зацепок и результатов. Здесь, среди бьющегося эха

awake awake AWAKE

и содрогающихся от рока стен «DEEP FLOYD», она получала освобождение.

Многотонная наковальня соскользнула с ее худых узких плеч и в конце концов сравнялась с полом и разбилась на множество осколков, таких, какими она семь лет назад, в доме покойной матери, поранила одну из своих ступней.

Элари знала, что наковальня вернется. Она всегда возвращалась.

Но сейчас это было чертовски далекой, смутной и неважной мелочью.

Ее вдруг кто-то взял за руку чуть выше запястья, и Элари обернулась, наблюдая рядом юношу, который ранее поинтересовался о ее самочувствии. В мигающем свете прожекторов лисья морда его маски то окрашивалась перламутром, то уходила в тень, принимая очертания какого-то более жуткого хищника.

– Точно все нормально? – спросил тот, наклонившись к девушке, чтобы было удобнее говорить в несмолкающем шуме. – Мне показалось, что ты скоро упадешь в обморок.

Элари высвободила руку, свела в кольцо большой и указательный палец, остальные оставив поднятыми, и улыбнулась лису где-то за оскалом демона, который этим вечером заменял ей лицо.

– Все окей. Порядок, правда.

– Ладно, – ответил юноша, скользя взглядом по фигуре Элари и ее блестящим, спадающим на плечи волосам. – Может, составить тебе компанию? А то вдруг все же надумаешь упасть в обморок, затопчут, ну.

Элари рассмеялась, но ее смех сгинул в пропасти десятка других голосов, подпевающих солисту.

– Что ж, звучит заманчиво – она взяла лиса за локоть и, протискиваясь среди толпы, подвела ближе к сцене, где группа находилась от слушателей на расстоянии пары вытянутых рук.

Они танцевали вместе, следуя за движениями толпы, которая то поднимала руки и качала ими в такт музыке, то подпрыгивала в ритм ударов по барабанной бочке, то, хрипя и подвывая, выкрикивала самые жаркие отрывки текста. Элари знала его наизусть, отчего испытывала еще большее удовольствие

and we all

от присутствия на концерте и еще больше наполнялась энергией, черпая ее отовсюду, даже из тяжелого, влажного воздуха, пропахшего алкоголем, потом и сигаретным дымом. Начало припева солист растягивал, имитируя подлинный голос «вульфов», заставляя толпу замереть, чтобы потом взорвавшейся музыкой разогреть присутствующих

die

как можно сильнее, чтобы каждый из них впитал этот вечер, эти движения, этот раскаленный металл, вместе с потоком крови пронес через головной мозг и обратно, сросся с этим местом намертво и прожил здесь столько жизней и

die

обрел внутри себя столько личностей, сколько захочет сам. Музыканты отдавали себя слушателям, слушатели отдавали себя музыкантам, и связь их была взаимна и крепка, крепка и взаимна, какой не может быть

die tonight

ни одна другая связь.

С потолка в зал спустился дым, напоминающий театральный и служивший для охлаждения всех гостей паба, танцующих, стоящих за барной стойкой или сидящих на своих местах. В такой дымке становилось не только легче дышать, с ней весь зал обретал совсем другие очертания: неоновые вспышки пересекали дымку, изрезали ее вдоль и поперек и становились едиными разноцветными полосками, походившими на световые мечи.

Среди влажного белесого тумана Элари стала хуже видеть, но ее легкие были благодарны тому, кто решил наконец впустить это великолепие в зал. Она глубоко вдохнула, выдохнула и, не прекращая изящно двигаться в танце, подняла глаза на солиста.

Девушку прошиб пот.

Она вспомнила, как этот человек, по всей видимости, глава группы, коснулся ее плеча перед тем, как упасть на какую-то миловидную девушку в маске кролика. Это касание, одно лишь касание сотрясло все естество Элари, вцепилось в ее сознание и вывернуло его наизнанку разрядом молнии, который длился всего лишь долю секунды, но вместе с тем будто

sanctified with dynamite

не прекращался никогда. Этот разряд, эта вспышка не несла с собой боли и мрака, напротив, в ней крылось что-то теплое и светлое, такое, с чем Элари, кажется, была знакома всю жизнь, сотни жизней подряд, но не могла узнать и вспомнить ни одной, даже самой крошечной детали этой тайны. В единственный момент, когда рука юноши скользнула по плечу, она узнала об этом человеке все, а он узнал все о ней, и сейчас он пел со сцены

die

die

dynamite

а Элари смотрела на его размытое дымкой лицо,

halleluja

руки и микрофон, не в силах понять, где они могли видеться раньше. Да нет, нигде не могли, конечно, нет. Чушь какая-то. Надо запомнить эти коктейли, настолько разжигающие фантазию.

Продолжая танцевать рядом с лисом, Элари осматривала частично скрывшуюся за дымкой и его спиной толпу. Взгляд девушки зацепился за что-то, что контрастно выделялось среди беснующихся у сцены людей – один мужчина стоял спиной к ней, отвернувшись от сцены, и совершенно не двигался.

Она наблюдала за ним. Может, человеку стало плохо? Сердце отказывает, дышать тяжело, нужна помощь? Она кивнула своему знакомому, мол, все путем, сейчас вернусь, и, с трудом протискиваясь меж плотно стоящих друг к другу плеч и спин, направилась к мужчине.

Только подойдя достаточно близко, она увидела, что его одежда тоже отличается от стиля всех фанатов Powerwolf, собравшихся этой ночью в пабе: на мужчине была белая рубашка и такие же белые просторные штаны,

we are damned in the night

похожие на больничные. Они напомнили Элари о палате на седьмом этаже, и, несмотря на безумную жару, сгустившуюся в «DEEP FLOYD», по ее спине побежали холодные, жуткие мурашки.

Мужчина держал руки у лица и ни на что не реагировал. Стоящие рядом люди толкали его в разные стороны, но ему не было до них никакого дела. Для всей толпы, как и для бэнда на сцене, что странно, этот человек тоже будто не существовал. «Не могу же я одна его видеть», – подумала Элари и положила руку на сокрытое под тонкой рубашкой плечо, чтобы одернуть и спросить, не требуется ли врач, и сообщить

sanctified with dynamite

что она может помочь, если понадобится. Но мужчина не отозвался и на ее прикосновение. Тогда девушка потянула за его плечо сильнее, чтобы тот наконец обернулся. Что-то шевелилось в ее желудке от нахождения рядом с этим мужчиной, что-то копошилось там, будто горсть жирных, склизких, извивающихся

and at midnight we come for your blood

червей, что-то грызло ее изнутри, и девушке хотелось согнуться и сжаться, как напуганному грозой щенку. Страх нить за нитью проходил сквозь ее запястья, вгрызался в ее плоть, но Элари умела его контролировать и подавлять, а потому дернула плечо мужчины на себя,

we are cursed and DENIED

и он наконец обернулся.

Часть его иссушенного лица отсутствовала.

Складки плоти свисали со щек, обнажая мясо и кости. Один глаз вытекал и слеплял межу собой насекомых, которые плотным коконом держались на множестве каких-то гниющих наростов и синюшных пятен. Оставшимся глазом он смотрел на Элари, ногтями бешено расчесывал впавшие скулы, и его губы, распадаясь на какой-то грубый песок, шептали

die

DIE

DIE

DIE

а потом несчастный прохрипел

помоги мне помоги мне ПОМОГИ МНЕ

и Элари отпустила его плечо, протискиваясь сквозь толпу прочь, прочь, прочь отсюда, подальше от этого прокаженного. Она почти выбралась к пустым столикам, когда кто-то взял ее за руку и заставил вновь посмотреть назад. Девушка обернулась и увидела парня в маске лиса, с которым танцевала и который так мило интересовался о ее самочувствии. Сейчас маска юноши сползла на шею, и на нее смотрело вспухшее, затекшее, фиолетовое лицо. Лицо утопленника.

Из его рта изливалась болотная жижа коричнево-зеленоватого цвета, бурлящая и булькающая.

Элари вырвалась и выбежала из зала, хлопнув входной дверью и на ходу впихивая снятую маску в руки охранника.

Никто не заметил ее ухода, кроме парня с маской в виде лисьей морды, как никто особо и не обратил внимания, когда тот пытался выудить в толпе девушку, которая шарахнулась от него, как от призрака, и вылетела в неизвестном направлении.

Парень вышел на улицу, снял маску и закурил, печально глядя н небо.

Суровый охранник со сдвинутыми к переносице бровями, которые придавали его виду еще больше строгости, смотрел на него с сожалением.

– От тебя сбежала?

– От меня, – ответил лис и тяжело вздохнул.

– Соболезную.

– Плевать, – ответил он и глубоко затянулся, выпуская дым через нос и усевшись верхом на мусорный бак.

Лис взглянул на небо и увидел, как то тут, то там стали появляться серые тучи, лениво ползущие на Герширд и обещающие ночью окропить этот город водой.

– Быть дождю, – сказал он то ли охраннику, то ли просто в воздух.

И не ошибся.

13

Бенедикт доиграл с ребятами оставшиеся двадцать пять минут, как обещал, после чего группа объявила о еще одном коротеньком перерыве, поблагодарила всех присутствующих за то, что не остались безразличными и пришли на выступление. Дальше в программе – свободные заказы по десять долларов за песню, либо же прослушивание известных рок-хитов в течение оставшегося вечера.

Бен спрыгнул со сцены и неспешным шагом подошел к Лизи, усевшись подле нее на барный стул. Он попросил у бармена виски с колой, и чтобы было семьдесят процентов на тридцать, где меньшая часть – неалкогольная.

– Неплохо, – сказала она, покачивая ногой, – я не ожидала, что вы так хорошо играете и поете. Неизвестная рок-группа в никому ненужном городе, – она улыбнулась и уперлась подбородком в свой кулачок, чуть подавшись к нему. – Вы явно заслуживаете большего.

Парень лишь пожал плечами, но промолчал. Ему нечего было ответить на это, за исключением, что он добился того, чего хотел в самом детстве. Пускай лишь в таких масштабах, но ему хватало.

Они чокнулись и выпили.

Его друзья уже вернулись к своим инструментам; с улюлюканьем и наведением прожекторов в сторону Бенедикта они общественно пристыдили его за то, что он их покинул. В ответ Бен лишь скрестил руки перед собой, наклонил голову и помахал ладонями, призывая отвалить от него, пока он не рассказал всем, где видел каждого из них одним зимним вечером после концерта, когда им попался паленый алкоголь.

– И именно поэтому, – говорил Дин, – сейчас мы предлагаем вам потанцевать.

Он трижды ударил палочкой о палочку, и в баре заиграла одна из любимых песен Бена. Парень понимал, что они это делают назло ему, но все равно не смог сдержать улыбки.

Они играли вступление «Unh Tiss» группы Bloodhound Gang, в которой Бен чаще всего выступал солистом, но сейчас… Сейчас Гаррет, играющий на бас гитаре и явно довольный собой, корчил гримасы и пел его песню, глядя на солиста в упор.

Бен слез со стула, взял Эл Джи за кисть руки и посмотрел на нее. Девушка ойкнула и спустилась вниз.

– Потанцуем? – бесцеремонно спросил он и, не дожидаясь ответа, утащил ее в толпу.

Элизабет была не против. После всего того, что сегодня приключилось, она хотела отдохнуть. Ее организм устал сопротивляться со стрессом и спустил тормоза, отпуская девушку в бесшабашный отрыв.

Она никогда не считала себя шлюхой, нет. Откровенно говоря, Элизабет обладала прекрасной фигурой, милым личиком, неплохими знаниями в области наук, которые она изучала, и отвратительным характером в отношениях. У нее было много поклонников, но Эдди…

Эдди был первым, с кем она легла в постель. Возможно, именно поэтому она до сих пор тяжело переживала их разрыв. И сейчас она решила, что будет отрываться по полной. Ели захочет, то трахнется с тем, кто ей понравится, прямо в сортире, если будет достаточно пьяна и брезгливость не заставит ее вывернуть все выпитое на своего партнера.

Эл Джи танцевала, крутилась и прислонялась к Бену, как умела и как ей нравилось. По меньшей мере ей казалось, что этот сухопарый молодой человек в гриме, несмотря на казус, который меду ними случился, ей симпатичен. Так почему бы и не показать ему все, на что она способна? Да, проблемы всегда приходят – главное найти верное их решение и при этом постараться не потерять (а того лучше и наладить) отношения с человеком, с которым вы попали в эту самую проблему.

И Лизи Голд казалось, что этот длинноволосый парень с перевернутым крестом на груди, который каждый раз так неприятно отсвечивал ей в лицо разноцветными вспышками, был именно из тех, кто умеет признавать свои ошибки и идти на контакт. Абсолютно неважно, что он был прав: она сумела выйти сухой из воды, а, как говорится: не пойман – не вор.

Он отдалился от нее, держа за руку, после чего притянул к себе. Лизи прильнула к нему, обернувшись вокруг себя, после чего уперлась в корпус парня спиной и присела, волнуясь, вниз, нарочито близко проведя ягодицами по его бедрам.

Бен и Лизи кружились, как умели: она – чуть лучше, он – чуть хуже. Потому что, во-первых, у него уже стала болеть правая рука, а во-вторых, он никогда не занимался парными танцами и пытался на ходу импровизировать то, что когда-то видел в кино, или то, как танцевали дома его мама с папой под аккомпанементы свинга конца пятидесятых, льющихся из старого граммофона.

Она шумно выдохнула, свалившись на стул возле бара, и заказала себе «отвертку». Бен, раскрасневшийся и взъерошенный, попросил вторую порцию виски с колой, и они чокнулись.

– Неплохо для такого сухаря, как ты, – сказала Лизи, разглядывая его охмелевшими глазами: парень казался ей все более симпатичным. Не таким мужественным, как Эдди, но было в нем что-то привлекательное, вызывающее желание упасть в объятия его сухопарых рук и замереть.

Бенедикт скупо улыбнулся, хотя глубоко в душе ему было невероятно это слышать.

– Спасибо, – ответил он. Где-то совсем вблизи зазвонил стационарный телефон. Бармен взял его и ответил стандартной фразой: «бар DEEP FLOYD, чем могу быть полезен», после чего нахмурил брови, и лицо его сделалось серьезным; он дважды коротко кивнул, завершил звонок и подошел к Бену.

– Передали штормовое предупреждение, сгоняй к Дину, пусть передаст в зал.

Бен кивнул, жестом показал Лизи, мол, сиди тут, я сейчас вернусь, и передал новость. Дин откашлялся в кулак, после чего придвинул микрофон к себе.

– Кхм-кхм. Уважаемые посетители нашего бара! К сожалению, мы вынуждены завершить сегодняшний концерт и закрыться раньше в связи с внезапным ухудшением погоды. По новостям объявили штормовое предупреждение, и мы также советуем вам поскорее вызвать такси и отправиться домой. Спасибо еще раз, что вы пришли, мы очень ценим это!

Зал разочарованно загудел, и люди в спешке стали собираться. Были и такие, кто отказался идти домой даже под угрозой ужасной погоды, желая дальше танцевать. Куда же без них. Музыканты отбили дробь и завели «Foxtrot Uniform Charlie Kilo» на прощание, пока слушатели ленивой толпой нехотя выходили наружу.

Бен вернулся к Лизи, которая смотрела на него осоловевшим, но все еще вполне понимающим взглядом.

– Пойдем? – спросил он.

– Куда?

– Провожу тебя домой. Ты слышала, что погода изменилась.

– Довольно мило с твоей стороны, учитывая, что ты меня чуть не убил.

Парень картинно закатил глаза и цыкнул зубами, на что Лизи хихикнула в свой миниатюрный кулачок. Она слезла со стула, ухватила его за запястье и потянула за собой, приговаривая «пойдем уже».

На улице поднялся ветер, пахло близящимся дождем, а вместе с тем и озоном. Где-то на черно-синем горизонте желтая молния вспорола небо. Бен отсчитал три секунды в голове и попал в точку: далекий раскат грома прокатился по небосводу и над баром «DEEP FLOYD». Эл Джи Бена за плечо двумя руками.

– Не люблю грозу, – коротко сказала она, недоверчиво глядя на быстро сгущающиеся тучи, гонимые усиливающимся ветром.

– Далеко живешь? – спросил Бен.

– Нет, – сказала она. – За два квартала отсюда. Пятнадцать минут быстрым шагом, и мы на месте.

Мелкие капли дождя начали укрывать черный асфальт. Попадая на кожу, они обжигали, заставляя поеживаться разгоряченные тела людей, которые уже несколько часов томились в помещении, словно в духовке, сами себе поднимая температуру.

Бенедикт и Элизабет размашистым шагом двинулись к ее дому. Другие дома смотрели на них своими темными окнами, словно пустыми глазницами, следя за каждым пройденным метром. Город спал, и нигде не было видно света, кроме тусклых уличных фонарей, которые уже давно никем не обслуживались и не протирались.

Город спал. Спал, как убитый, потому что хищник никогда не пойдет на охоту под проливным дождем. И именно поэтому даже те, кто боялся грома, уснув, уже не слышали, как боги стучат в свои небесные литавры, вылитые из железа, и не будили их яркие вспышки искр, высекаемые при ударе металлической палочки с увесистым набалдашником о ее пластину.

Тучи бежали галопом, словно их обуздала Дикая Охота и гнала, как своих скакунов. Они за несколько минут догнали бегущих молодых людей и подстегивали их к ускорению каждой новой вспышкой. Лизи отчаянно жалась к своему новому спутнику, чуть ли не вскрикивая от испуга при каждом новом раскате.

Они успели секунда в секунду. Бен держал свою жилетку над их головами, когда они подбегали к крыльцу дома девушки, где был оборудован широкий железный навес. Бенедикт поблагодарил всех богов и обычных смертных мастеров, которые додумались до его создания, и двое забежали под него, уже изрядно промокнув.

Эл Джи не без труда сунула ключ в замочную скважину, дважды провернула и отперла дверь, быстро проскочив внутрь и уволакивая Бена за собой.

– Успели, – выдохнула она.

Бен посмотрел в окно из прихожей и с недовольным лицом отметил, что дождь с каждым ударом сердца набирал свою силу; вряд ли ему удастся добраться до дома, не измокнув полностью.

– М-да, – сказал он, вскинув бровь и закусив губу. – Беда.

Лизи стояла подле парня, касаясь своим плечом его плеча, и глядела в окно. В голове пронеслась мысль, что обычно она не приводит парней к себе домой, если не… Если не что? Она знает его несколько жалких часов, и речи быть не может. Так двое и стояли, каждый думая о своем. И в тот момент, когда очередной оглушающий выстрел из небесной мортиры разорвался над домом 74 на углу Нил-стрит, девушка судорожно и испуганно схватила нового знакомого своей маленькой ладошкой за руку, все так же перетянутую черными полосками ткани.

Бенедикт ответил взаимностью, скрестив ее пальцы со своими. То ли для того, чтобы успокоить испуганную девятнадцатилетнюю девчушку, то ли из других соображений, которые лишь сейчас стали ехидным змеем проскальзывать в самом дальнем уголке его мозга.

Она мешкала. Все внутри нее противоречило друг другу. Лизи хотела, чтобы он остался, и хотела, чтобы этот разукрашенный клоун немедленно вышел вон из ее дома. Череду мыслей прервало то, как парень мягко, но настойчиво высвободил свою руку и подошел к телефону.

– Ты не будешь против, если я позвоню? – спросил Бен, глядя на девушку.

«Останься», – твердила одна ее часть. – «Убирайся», – кричала другая. И все это напоминало типичную испанскую ситуацию с разводом семейной пары, когда сначала летит в стенку посуда и столовое серебро, а потом они вожделенно любят друг друга всю ночь и называют это «примирением».

Лизи отрицательно кивнула головой, мол, не против. Бен благодарно кивнул в ответ и набрал номер, перекинулся парой фраз и разочарованно положил трубку на место, сдерживая себя, чтобы не грохнуть ее об основную станцию.

– Дерьмо, – выругался он себе под нос. – Местное такси не берет заказов. Обещают слишком большой уровень воды, – Бен обреченно опустил голову.

Грянул гром, да так, что не только окна, но и стены задрожали во всем доме. На соседнем участке бешено взвыла машина, попеременно моргая фарами.

«К черту», – подумала Лизи, у которой все внутри съежилось от такого взрыва.

– Ты можешь остаться, – сказала она с неким пренебрежением и отсутствием дрожи в голосе. Точно ей было абсолютно безразлично и, скорее, даже неохотно, чтобы он тут оставался, но куда уж его, непутевого, девать при такой погоде.

– Да нет, я…

Она оборвала его на полуслове.

– Не волнует, – Лизи скрестила руки на груди, – откинешься по дороге, а мне грех на душу. Не-не, не сегодня. Ты меня бесишь невероятно, но не до такой степени.

Бен улыбнулся с благодарностью на лице. Как хорошо она была видна под гримом – трудно сказать, но и на том спасибо.

Элизабет подошла к холодильнику и открыла его, достав оттуда порцию куриного рулета и салата из свежей капусты и кукурузы, потом на секунду задумалась и повернулась в сторону сидящего на софе юноши.

– Голодный? – спросила Лизи, держа еще одну порцию в пластиковом контейнере.

– Если не откажешь.

– Блядь, ты голодный или нет? Не беси меня и скажи четко. Как налетать на меня посреди ба…

– Голодный.

– Тогда иди и помоги мне.

Бен послушался и подошел к девушке. Она выложила салат в одну большую и глубокую миску, положила два куска рулета на тарелку и сунула ее в микроволновку на три минуты. После чего, порхая как бабочка, которая уже успела протрезветь

(а так оно и было, ибо страх разогнал ее кровь и ускорил метаболизм),

разложила столовые приборы и поставила два бокала для вина.

Таймер пропищал о готовности; Бен сунул руки в прихватки и вытащил блюдо из микроволновки, развернулся и поставил его на стол.

Юноша уже успел отметить, что девушка живет с комфортом. Всюду кожаная мебель, высококачественный ковролин, хрустальные люстры и высокие потолки. Столовые приборы были серебряными, а кухонная утварь – с золотой каймой. Техника тоже была высшего класса, на что намекала эмблема с символами «А+++».

Лизи вытащила бутылку «Шардоне» и протянула ее Бенедикту вместе со штопором, а сама наклонила голову, всем своим естеством показывая, что раз он сейчас в доме мужчина, то и это тоже входит в его обязанности.

Бен не возражал. Опыта в открывании винных бутылок у него хватало. Парень умело всадил штопор, крутанул несколько раз и одним уверенным рывком с отчетливым «чпок» вытащил пробку.

Лизи одобрительно улыбнулась ему, опираясь плечом на холодильник. Прекрасная девушка со скверным характером. И скверность эта проявлялась в нелюбви к сюсюканью и отсутствии четкости ответов на заданные вопросы. Она любила командовать. И Бенедикт уже успел для себя это отметить, но пока что это его не беспокоило и было более, чем сносно.

Бог терпел, и нам велел.

Эл Джи разложила куриный рулет в тарелки, пока Бен разливал вино по бокалам, после чего помог девушке сесть на стул, галантно придвинув его, сел напротив и поднял бокал. Они озвучили тост и звонко ударились краешками бокалов, отпив каждый по нескольку глотков.

Вино отдавало маслянистостью и лимонным ароматом с примесью орехового послевкусия. Но оттого напиток не становился хуже. Бенедикт в принципе любил сухие вина, поэтому, сделав удовлетворенную гримасу, парень отрезал кусочек рулета и сунул его в рот.

Было вкусно. Они непринужденно болтали, а дождь шумел за окном, и с каждой проведенной ими минутой рядом усиливался и усиливался. Эпицентр урагана навис над Герширдом и остановился, вываливая всю свою мощь на этот маленький городок, точно в отомщение за все людские козни против природы.

Вспышка. Лизи испуганно ойкнула, не сумев себя перебороть, и в следующее мгновение в доме погас свет. Привыкшие к яркому освещению глаза ослепли, словно вместе с разорванным кабелем линии электропередач на перекрестке 95-го и 78-го авеню разорвались нервные окончания, соединяющие глаза и мозг.

В темноте заскрежетали ножки отодвигаемого стула, и следом за ним послышались неуклюжие человеческие шаги.

– Ты куда? – обратился он в пустоту.

– Сиди, я сейчас, – отозвалась Эл Джи. И не соврала. Меньше чем через минуту она вернулась, щелкнула зажигалкой и поставила два подсвечника на стол. В свете огня парафиновых свечей лицо девушки приобрело еще более миловидные черты, делая ее напуганной маленькой девочкой, которую хотелось обнять и тискать до тех пор, пока не пройдет гроза.

Бенедикт улыбнулся, умиляясь ее красоте.

– Тебе идет этот грим, я говорила?

– По-моему, да, – отозвался он. – Очень вкусный рулет. Ты сама готовила?

– Не, это ма делала. Я редко у плиты стою, – сказала Лизи с долей отвращения к готовке.

Бенедикт нахмурил брови.

– Погоди, то есть ты живешь с матерью?

– И с папой, ага. А в чем проблема?

Он театрально указал в сторону окна.

– Даже не знаю.

– А, – ответила она, – они в Мехико по работе. Я звонила им – мама сказала, что сегодня там было под сорок пять градусов на солнце, так что… – девушка развела руками.

– Ясно, – ответил Бен, одобрительно кивая. Он поднял бокал.

– За тебя. Спасибо, что не выгнала в такую непогоду.

Лизи отмахнулась свободной рукой. В голове у нее приятно шумело, и она полностью отдавалась медленно нарастающей волне расслабления, первой за весь этот сумасшедший день. Они выпили. Бен потянулся за салфетками, но не рассчитал скорость своего движения и завалил подставку на пол.

– Я подниму.

– Я подниму, – сказали они в один голос и наклонились, оказавшись непростительно и неприлично близко друг к другу; девушка взяла подставку для салфеток, и парень положил свою руку поверх ее руки. Расстояние между их лицами составляло лишь десятую часть сантиметра, и они завороженно смотрели друг другу в глаза, где пламя свечей плясало в затейливом танце при каждом порыве маленького сквозняка по дому.

– Кстати, я – Бен, – неуверенно сказал парень.

– Лизи. Лизи Голд, – еле слышным шепотом отозвалась она и подалась чуть вперед. Этого было достаточно. Бенедикт нашел ее губы своими в нависшем над ними черном полотнище сумраке.

На часах было пятнадцать минут второго, и в этот момент девушка с зелеными прядями волос, живущая на другом конце города, вымокшая до последней нитки, захлопнула за собой железные двери подъезда.

14

Дождевая вода стекала с волос Элари, капая на ступени лестничного пролета и возвращая прядям их истинный, темно-каштановый цвет без всяких посторонних вкраплений. В подъезде больше никого не было: ни любопытных соседей, вылезающих посмотреть, кто это ползет посреди ночи в свою квартиру; ни подростковых орав, тихонько бренчащих на своих первых гитарах; ни уличных кошек, которые иногда наведывались в дом и которых Элари подкармливала чем-нибудь вкусным из своих запасов.

Она поднималась по скользким от влаги ступенькам совершенно одна, и лишь свет овальных ламп под потолком соизволил составить ей компанию. Многие из них уже давно грозились перегореть, но все еще держались, кажется, на одном честном слове и из последних сил, отчего освещение в подъезде было максимально тусклым и серым.

Стоя у своей двери и судорожно нащупывая в рюкзаке ключи, Элари ощущала себя героем старого монохромного фильма, где нет ни одного цвета, кроме белого, серого и черного, и ни единого звука тоже нет. Будто кто-то обронил маленькую спичку и этим неосторожным жестом выжег весь мир дотла.

Подцепив наконец кольцо, на которое крепилась связка ключей, Элари заметила, как в глубине рюкзака мигает мобильник, и выругалась про себя. Она разблокировала экран и увидела несколько пропущенных от Люсинды Вилл, которая вечно за нее беспокоилась. Элари выбрала быстрый ответ сообщением «прости, я уже сплю», убрала мобильник в карман куртки, отперла входную дверь и пересекла порог квартиры.

Пусто. Абсолютная пустота.

Как и всегда.

Как и внутри Элари.

Девушка расстегнула молнию на ботинках и бросила их куда-то вбок, не заботясь об аккуратности, следом скинула кожаную куртку, футболку и джинсы, оставив их скомканными прямо на тумбочке в прихожей, и проследовала в ванную комнату, не включая свет.

В ванной не было окон, и Элари не видела, как небо раздирают кривые зубья молний, не слышала, как синева над Герширдом молит о помощи и пощаде, расходясь оглушительном крике и заставляя трещать стекла многоэтажек, частных домов и магазинных витрин. Она не слышала ничего и не хотела слышать.

Наощупь найдя ручку-регулятор в душевой, Элари повернула ее: ванную комнату наполнил шум воды, мирный и монотонный. Лифчик и трусики отправились в корзину для белья, и девушка встала под горячие струи душа, закрыв глаза. Бинт все еще был на ноге, хоть и сбился набок, ступню жгло, и от нее в сливное отверстие потянулись алые кровавые ленты, одна за другой исчезая в темноте водосточных труб.

От влажности волосы Элари завивались в небольшие колечки, которые сейчас липли к ее обнаженным, хрупким плечам. Напор воды колотил по ее небольшой груди, плоскому животу и округлым бедрам, стекал по ногам, уже начавшим гудеть из-за затянувшейся вечеринки. Элари закрыла руками лицо, а потом оперлась спиной на стенку душевой кабины и медленно сползла по ней вниз.

Если бы сейчас к ней в гости вдруг решил наведаться Эдвард Кристофер Беккер, наконец набравшийся решимости сказать и сделать хоть что-то, Элари, наверное, рассказала бы ему все. Рассказала бы о том, как сильно она устала. Устала, устала, чертовски устала видеть это все, видеть образы, видения, слышать и их без возможности оградиться и уйти от этого кошмара куда-нибудь подальше. Рассказала бы, как ей хочется быть нормальной, быть обычным человеком, а не носить в себе эту тьму, которая жрет ее каждый чертов день. Каждое утро, каждый вечер тьма была с ней, здесь, рядом, тьма липла к ее небу и пожирала ее изнутри, тьма дышала ее легкими, смотрела ее глазами и говорила ее голосом, и девушке казалось, что тьма смеется над ней, над ее беспомощностью перед собственным даром и проклятием в одном флаконе.

Элари родилась такой.

И иногда она спрашивала кого-то незримого, а может небеса, ад или саму вселенную, почему именно она такой родилась, почему она родилась чертовым ненормальным поехавшим уродом, и как это прекратить

как прекратить это

пожалуйста кто-нибудь

пожалуйста

пожалуйста

Она сидела в душевой, такая маленькая в этой пустой квартире, сидела, обхватив колени руками, подрагивая и сжавшись, и по ее щекам лились соленые, горькие слезы, так долго ждавшие неминуемого и столь необходимого высвобождения.

15

Лизи запустила свои руки к нему под футболку и впилась ногтями в кожу, пока они поднимались по лестнице, жадно целуясь и изучая каждый уголок губ. Двадцать один и девятнадцать лет. Уже взрослые, но все еще дети. Они совершенно недалеко ушли от подростков, которые только начали познавать просторы интимных связей: все так же вожделенно, все так же бесшабашно, с полной отдачей и даже сверх того. Так же недалеко от этого стоят продавцы любви, с одним лишь условием – в их движениях нет души, лишь сухой и отработанный годами опыт причинения удовольствия.

Дверь в комнату девушки с грохотом распахнулась и они, чуть не упав из-за спущенных и спутавшихся меж ногами джинсов, Levi’s и Gucci, беспорядочно водя руками и обнимаясь, медленно приближались к широкой кровати Лизи.

– Грим, – сказал Бен, когда возникла секундная возможность вдохнуть воздуха. – Я…

– Потом, – ответила она, затыкая его рот своим языком, – Мне так больше нравится.

Лизи прикусила нижнюю губу Бена, продолжая царапать его спину. Бен высвободился и принялся покрывать каждый миллиметр ее шеи поцелуями, она податливо прогнулась в спине под его руками и издала легкий стон.

Вспышка молнии.

Эл Джи перехватывает инициативу и толкает его на кровать, а сама стягивает с себя футболку и ложится на него сверху. Все мужчины сдержанно молчат; Бену тяжело дышать, но он тоже молчит. Девушка весит немного, но этого достаточно, чтобы парень вспомнил чувство, которое возникло сегодня в баре, когда они только познакомились и вышли на улицу в разгаре ссоры. Бен отгоняет эту мысль прочь.

Вспышка.

Это гром-птица махнула крылом, выпуская новый разряд, и все предметы в комнате отбрасывают тени в сторону возящейся с одеждой пары. И тени эти похожи на руки.

Лизи задирает футболку солиста, оголяя торс, сползает ниже и проводит языком по его животу. По телу Бена пробегают мурашки, он выгибается и подтягивает девушку обратно. Она сопротивляется, ведь Элизабет Голд любит командовать. И в этом танце ведет она.

Вспышка.

Тени все ближе, но никто этого не замечает в пылу возникшей страсти. Эл Джи стягивает Бенедикта нижнее белье и становится наездницей. Их накрывает с головой волна возникшего наслаждения, а дождь шумит за окном с такой силой, что не слышно даже громкого дыхания и вырывающихся редких стонов.

Вспышка.

И вода бежит по улицам, неся за собой куски черепицы, ведра, мелких животных, не нашедших себе укрытия в столь зловещий час, обломки кустарников. На центральной улице города вода со всех рукавов-улочек собирается в единое русло и умудряется сдвигать легковесные машины с их привычных мест, заставляя их коснуться бамперами, словно в поцелуе, напоминая эту молодую парочку, которая сидит на кровати, обняв друг друга. Она все так же верхом на нем, диктует свои правила этой игры с наслаждением. Света в комнате все меньше.

Вспышка.

Все это напоминает съемку фильма на киноленту, которую нужно крутить с определенной скоростью, чтобы видеть плавность.

Вспышка.

Тени дотянулись до пары, окутав собой, словно черной шелковой тканью, и ни один фотон света во время последующих разрядов не проник в эту комнату.

Бенедикт уперся своим лбом в лоб девушки. Они часто дышат, и Лизи чувствует, как он нежно, но уверенно проводит своими ладонями по изгибам ее спины.

Он откидывается на спину, бросая все попытки перехватить контроль, снимается с якоря и пускает себя по волнам наслаждения, пик и частоту которых задает Лизи Голд. Бен видит: его руки ласкают бедра девушки, плавно поднимаясь вверх, проходя по талии еще выше, к груди. Она так прекрасна в ночной тьме; фантазия дорисовывает те элементы, которых парню могло не хватать или которые не слишком нравились при свете.

Лизи жестко опускает руки солиста ниже, расчерчивая границу своего удовольствия. Бен опять не возражает. Он закрывает глаза, закинув голову назад, но руки оставляет на месте. Его ладони чувствуют ее тепло, играющие движением мышцы и что-то склизкое между их телами.

Вспышка.

Комната на мгновение освещается – это срабатывает местный запасной генератор, выждавший отведенное время и пытающийся запустить сеть без основной линии – и Бен, открыв глаза, видит, что это не пот так странно скользил под его ладонями. Под его руками миллионами снуют белые личинки опарышей, пронизывающие бледное, сине-зеленого цвета тело Элизабет Голд, продолжающее ритмично двигаться и стонущее с каждой секундой все громче.

Бенедикт видел все в замедленной съемке. Он дернулся в попытке освободиться, но труп Элизабет уверенно, с невероятной силой уложил руки ему на грудь, тем самым пригвоздив к кровати. Много позже Бенедикт будет думать, что сила девушки лишь показалась ему чудовищной, но он никогда не забудет этот сладковатый запах разложения, который витал повсюду и бил его, как профессиональный боец, метко в нос, затрудняя дыхание. Он не забудет этой картины никогда, ведь не каждый день здравомыслящий человек занимается сексом с трупом.

Он дернул тазом и уперся руками в плечи девушки, надеясь, что сможет скинуть ее с себя.

Вспышка. Свет погас, и их снова окутала тьма.

Элизабет остановилась, а ее тело дернулось в спазме. Бенедикт подумал, что это предсмертные конвульсии, но сердце билось с таким ожесточением, что парня напрочь парализовало от страха. Силы покинули Бена, и он просто лежал, глядя перед собой, не ощущая, как Лизи скатилась с него и улеглась ему на плечо, нежно мурлыкая что-то себе под нос.

Бен не заметил, как наваждение исчезло, и не было никакого запаха, кроме запаха потных тел и лавандового масла с флердоранжем. Он попробовал сжать пальцы на правой руке – те отозвались болью по всему запястью.

Живой, подумал он. Живой. Юноша невольно и едва заметно перекрестился. Он глянул на лежащую рядом нагую девушку: она была все такой же прекрасной, какой казалась до его внезапной игры разума. Бен аккуратно вытащил свою руку из-под женского тела и медленно пошел искать душ.

Душевая оказалась справа, за дверью комнаты Эл Джи. Парень зашел внутрь, нащупал урну под умывальником, стянул с себя презерватив и выбросил его. Удовольствие и наслаждение как рукой сняло. Бен открыл кран, набрал медленно бегущую воду в руки и умылся – грим черно-белым потоком сбегал по его рукам. Чтобы не пачкать махровых полотенец, юноша нарвал себе туалетной бумаги и отер лицо, после чего вернулся в комнату и лег на кровать. Лизи прижалась к нему, посапывая, и, слава Богу, не задавая вопросов. Он закрыл глаза и попытался уснуть.

Дурнота и усталость овладели им, уволакивая по ту сторону сознания. Бен провалился в тяжелый сон, где он бежал от девушки, у которой отваливалась от тела плоть, а в лунном свете ее кости блестели как зимний снег, и незнакомка все звала его к себе, а дорога перед ним не кончалась.

Он бежал, бежал, что было сил, и в конце его бесконечной дороги появился до боли в боку и высохшего языка знакомый дом. Бен залетел в подъезд и закрыл за собой тяжелую металлическую дверь. Прыгая через три ступеньки, парень поднялся на пятый этаж. Он слышал, как девушка стонет голосом Лизи Голд и зовет приласкать и утешить ее. Юноша трясущимися руками открыл двери, протиснулся внутрь и сразу же провернул защелку, а следом замок, задвижку и цепочку. Пот градом лился по его лицу, футболка прилипла к телу, облепив не самый выдающийся рельеф тела.

Бенедикту казалось, что даже нижнее белье можно выкрутить и выжать оттуда стакан воды.

– Тебе тут не рады, – донесся знакомый разуму голос из его комнаты. Бен навострил уши и тихой сапой принялся красться к своей спальне. Первой мыслью пронеслось слово «воры». Но у него нечего было воровать. Парень жил так бедно, как позволяла эта самая бедность, не переходящая за грань нищеты.

– А-а-а, – протянул второй, чужой голос, словно приятно удивившись. – Теперь понятно, откуда ноги растут.

Бен подобрался на четвереньках к своей комнате и выглянул из-за угла. Посреди маленькой комнатушки спиной к Бенедикту стоял человек в темном костюме, смотрящий на подоконник. Юноша перевел взгляд и увидел там давно забытую, абсолютно черную фигуру с котелком на голове.

Он насмешливо хмыкнул себе под нос.

– Уходи отсюда. Тебе нечего здесь делать, – сказала фигура в шляпе.

– Ты лезешь не в свое дело, – ответил ему мужчина в костюме.

Фигура с котелком ленно слезла с подоконника и начала вальяжно обходить по дуге стоящего в центре комнаты.

– Бес, – сказал он, выставив небрежно палец в сторону мужчины. – Учит меня, —после каждого слова выдерживались размеренные паузы, – как мне жить. Смешно.

Названный бесом дернулся в сторону фигуры с котелком, но тот лишь выставил руку с раскрытой ладонью вперед в знаке «стоп», и человек в костюме остановился. Было слышно, как он пыхтит от натуги и пытается двинуться, но не имеет возможности.

– Ты слаб, бес.

Вспышка.

Гроза утихла.

Бен медленно поднялся на ноги, завороженный от развернувшейся перед ним сцены.

– Давай лучше спросим, – сказала фигура в котелке, – ждал ли тебя сам хозяин этой квартиры.

– Что ты имеешь в виду? – прорычал в ответ мужчина в костюме.

– А ты повернись назад.

И он повернулся.

И Бен увидел его лицо, в туже секунду познав неописуемый ужас, несравнимый ни с какими лизи голдами и миллионами опарышей, копошащихся в теле. Парень провалился в бездонные колодцы глазниц беса и летел посреди ужаса, объявшего его до глубины души.

Одним рывком Бенедикт поднялся с кровати, непроизвольно закрыв ладонями рот, чтобы не закричать. Бешено вращая глазами из стороны в сторону, он часто и глубоко дышал, пытаясь осознать, где он находится. Постепенно память восстановила разбросанный по закоулкам памяти пазл, и все встало на свои места.

Он был в доме у Лизи Голд. Этой ночью они любили друг друга, и сейчас девушка лежала слева от него на животе, сунув руки под подушку, а махровое одеяло застенчиво прикрывало ее ягодицы и его бедра. Бен сдавил глазные яблоки пальцами и широко раскрыл глаза, смахивая остатки тяжелого сна со своих век и ресниц.

Парень встал с кровати и нагишом прошелся по дому: всюду горел свет и были разбросаны вещи. Почесав затылок, юноша заботливо собрал одежду и сложил ее с армейской выдержкой – уголок к уголку, плечико к плечику, шов ко шву. Затем выключил свет, зашел в уборную и выпил воды из-под крана, после чего умылся.

Тихими движениями Бен оделся, аккуратно и с теплотой на сердце прикрыл Эл Джи одеялом до плеч, потом нежно-нежно поцеловал ее в висок. Лизи перевернулась на бок и подобрала колени под себя. Какую-то долю минуты Бен наблюдал за ней с умилением и благоговением. С надеждой, что, возможно, он сюда еще вернется.

Часы показывали пять утра, когда Бенедикт покинул дом Элизабет Голд, оставив о себе в ее памяти только перепачканное краской лицо и ворох вспышек в ночи, которые были то ли молниями, то ли вершинами накрывшей ее эйфории.

16

Уснуть Элари так и не удалось.

Выйдя из душа, она чувствовала себя уже лучше: вернулось обычное равнодушие, холодность и отстраненность, с которыми она встречала и провожала большинство знакомых или незнакомых жителей города.

Подсушив волосы полотенцем и накинув на плечи халат, Элари прошла в свою комнату. Повязку она сменила на новую, наложив побольше заживляющей мази, и туже завязала бинт – ходить стало легче, и разум, который не отвлекался на жгущую боль в ступне, работал куда лучше.

Девушка уселась за компьютер, подтянув ноги к себе и пережевывая захваченный с кухни ванильный круассан. Ее поприветствовала знакомая надпись «Добро пожаловать, Элари», а следом изображение туманного леса. Она улыбнулась – хоть что-то в этом мире оставалось стабильным.

Элари провела за компьютером всю ночь, кликая мышкой по сайтам, статьям и фотографиям, иногда сгибаясь и что-то записывая в извлеченном из ящика небольшом блокноте, сохраняя, обрезая скриншоты и печатая их на стоящем сбоку от стола принтере, скрепляя распечатки зажимами, скотчем и складывая в стопку или внутрь блокнота. Даже толком не зная, что конкретно надеется найти, Элари выискивала и по крупинке собирала информацию, пока не прозвучал сигнал будильника.

Она выключила компьютер. На улице давно рассвело.

И этот рассвет напомнил девушка, что алкоголь плюс долгие танцы, плюс бессонная ночь, плюс стресс – это опухшие глаза и полопавшиеся капилляры, мешки под нижними веками, пересохший язык и головная боль. Что ж, здравствуй, Элари Браун, меня зовут Похмелье, и я, пожалуй, сопровожу тебя на занятия к Роджеру Силману. Ты не против?

«Против», – подумала Элари, попутно осознавая, что, кажется, впервые опаздывает на пары. Она отыскала в шкафу новый комплект белья, черную рубашку и голубые джинсы. Кое-как нацепив все это и покачиваясь от слабости в теле, она подхватила рюкзак и вышла из дома навстречу пропахшему дождем влажному герширдскому воздуху.

^***

Телефонный будильник настойчиво пищал прямо возле уха. Бенедикт с трудом разлепил глаза, взял гаджет в руку и смахнул уведомление влево, после чего перевернулся на другой бок, в сторону от слепящего солнца, скрестил руки на груди и закрыл глаза.

«Проспишь же», – сказал ему глас рассудка. Бенедикт застонал и перевернулся на спину, раскинув руки в стороны.

– Гадство, – сказал парень, глядя в потолок.

Юноша встал с кровати, чувствуя во всем своем теле ноющую, но приятную боль, исключая царапины, оставшиеся на спине. Те напоминали о себе неприятным жжением при каждом соприкосновении с футболкой.

Бен почесал укрытый щетиной подбородок и посмотрел на часы – без четверти восемь. Голова ужасно болела, во рту чувствовался привкус чего-то кислого и вязкого, а в квартире стоял легкий запах серы. Двигаясь вразвалочку, парень зашел на кухню, открыл маленький бар и достал оттуда откупоренную бутылку вина, после чего зубами выдернул пробку и сделал жадный глоток прямо из горла.

– Злоупотребляешь, – донеслось до Бенедикта из прихожей. Юноша переполошился и дернул рукой, отчего вино разлилось на его футболку, измазав белый крест в алый цвет. В глубине коридора на невысоком стуле сидел Черный Человек, который за всю недлинную Бенедиктову жизнь периодически являлся к нему.

– Иисус сделал вино из воды… – начал было он.

– Но вино не сделает из тебя Иисуса, – ответил Черный Человек, снимая котелок с головы и укладывая его на колени.

– Ничего не знаю, – ответил Бен, вытирая кухонной тряпкой свою любимую футболку, и, когда ничего не вышло, он раздраженно кинул ее в раковину.

– Замочи в растворе лимонной кислоты, – посоветовал мужчина в котелке, и Бен всем своим естеством ощутил, как тот ухмыляется. За все время он никогда не выходил из тени и никогда не показывал свое лицо, но каким-то образом юноша всегда понимал, какая эмоция сейчас на нем застывала. И чаще всего эта эмоция была положительной.

– Угу, – ответил Бенедикт, пережевывая наспех сделанный бутерброд. – Вечером непременно сделаю.

Черный Человек дернул плечами.

– Как скажешь. Через шесть часов можешь ее выбрасывать.

Бен прекратил жевать.

– Ну и где я, по-твоему, ее сейчас должен взять? – возмутился он, разводя руки в стороны и разбрасывая хлебные крошки по полу.

Что-то с отчетливым стеклянным звуком бухнулось об пол и, скользя по линолеуму, доехало до ног Бена. Юноша наклонился и поднял банку с лимонной кислотой.

– Как самочувствие? – учтиво поинтересовался Черный Человек. Бенедикт промолчал. Тогда мужчина помахал рукой и пощелкал пальцами. – Я к кому обращаюсь, э?

Юноша ухмыльнулся, закидывая футболку в раковину, наливая воду и заправляя туда несколько ложек кислоты.

– Ты меня игнорировать удумал?

Бенедикт молчал. Он скинул с себя грязные джинсы и несвежее белье, после чего нагой подошел к шкафу и достал новое.

– Срамота, – комментировал голос.

Юноша надел исподнее, натянул черные брюки, носки, после чего сходил в ванную и почистил зубы. Вернувшись назад, парень выбрал черную рубашку с белой колораткой, застегнулся и заправил ее, накинув поверх черный пиджак.

Маркус повернулся к своему гостю.

– Так лучше? – спросил он.

– Определенно, – осведомился гость. – Но грехи свои ты все равно не упрячешь за своим вторым именем и одеждой.

– А, – Маркус отмахнулся от него, как от назойливой мухи. – Священники по всему миру воруют, провозят тачки без пошлины через границы и наживаются на бедных. Что мне будет за мои проступки? Адский котел с такими же сошками, как я, где мы будем бултыхаться в кипящем вареве и тереть друг другу спинки, громко повизгивая при каждом новом ударе вилами от рогатых?

– Нет, – ответил Черный Человек и выдержал паузу. – С тебя просто снимут шкуру.

– Всего-то? – спросил Маркус.

– Это ты сейчас так говоришь, – сказала фигура с котелком. Маркус уже стоял в двери и ничего не ответил на замечание своего давнего друга.

– Так ты что-то конкретное хотел? – спросил его диакон, завязывая шнурки на кожаных туфлях, чувствуя, как теряет равновесие из-за недосыпа и перепоя. Ангел-хранитель молчал, покручивая в темном углу коридора свою шляпу на руке. Маркус тем временем налил виски во флягу и сунул во внутренний карман пиджака. Прошествовав по всему дому обутым, он встал в дверях и оглядел ужаснейший бардак, который воцарился в его скромных покоях.

Маркус развернулся и уже выходил в двери, когда гость сказал:

– Кстати, а как тебе ночное происшествие?

Диакон остановился. На мгновение он вернулся во тьму, в которой летел головой вниз в бездонный колодец, и душу его тогда полнил ужас до самых потаенных глубин.

Он резко развернулся на пятках, да так, что чуть не упал.

– Так это был, – сказал Маркус в пустую квартиру, в которой не было никого, кроме него самого, – не сон… – закончил он, сбив все слова в одно, без эмоций и с леденящим разум осознанием.

^***

Лизи Голд проснулась, когда солнце вскарабкалось достаточно высоко: настенные часы показывали пятнадцать минут одиннадцатого. Она сонно потянулась и протерла глаза, окончательно размазав вчерашнюю тушь, сделавшую из девушки панду.

Эл Джи сбросила с себя одеяло и, нагая, направилась в душ, как вдруг ее взгляд зацепился за аккуратно сложенные вещи, лежавшие на правом углу кровати. Девушка улыбнулась. Ее не удивил и не расстроил тот факт, что она проснулась одна. Точнее, Лизи слегка разочаровалась в Бенедикте, который слинял, пока она спала, но о содеянном нисколько не жалела.

Лизи вымылась под прохладным душем и избавилась от макияжа. Завернув полотенце на голове, девушка вышла из ванной и вернулась в свою спальню. Тело наполняла приятная истома, и сама она чувствовала себя куда легче, чем вчера. Понимая, что уже не успевает на занятия, Лизи взяла фен и принялась неспешно сушить влажные волосы. В желудке заурчало.

Проходя мимо тумбы, Элизабет бросила взгляд на упавшую фотографию в рамке, где они с Эдди, обнимаясь, стоят посреди парка. Девушка взяла ее в руки и принялась рассматривать, как рассматривала сотни раз до этого, умываясь слезами. Она ощутила легкий укол где-то внутри груди, но не было того неописуемого и отягощающего чувства горести. Она улыбнулась и поставила фотографию на стол, после чего, накинув тоненький халат, отправилась завтракать.

^***

– Эй, чувак, вставай.

Эдвард Беккер перевернулся на другой бок и попытался натянуть повыше несуществующее одеяло. Сон был крепким и сладким, и юноше не хотелось его прерывать. Впервые за долгое время он спал без лишних мыслей и тревог, а даже если они и были, то Эдди их не помнил.

– Эдди, твою мать, – держа руки в карманах джинсов, Дэн пинал ногой диван, а потом и спину друга. – Поднимай свою задницу, задрал, нужно идти на курсы.

– Ладно, ладно, я понял, – ответил Эдди осипшим голосом и щурясь от проникающего в открытые окна света. Он потянулся, после чего свесил ноги с дивана и потянулся еще раз, вытягивая руки вверх и хрустя шейными позвонками.

– Да неужели, – Дэн оглядел сонного Беккера и шлепнулся рядом, откинувшись на мягкую спинку дивана и заведя руки за голову. – Кстати, ты стонал во сне. Кошмары снились?

– Нет, трэш-порно, – съязвил Эдди, все еще недовольный тем, что его разбудили, хоть и по понятной причине. – А если серьезно, без понятия.

– Бывает, – сочувственно ответил Линч. Его младший брат тоже иногда издавал во сне какие-то скрипяще-воющие звуки, а потом рассказывал, что удирал от зомби или сражался с кибернетической армией. К счастью, сейчас родители увезли мелкого в санаторий, и Дэн наслаждался обществом самого себя и тату-оборудования. – Вали уже умываться, у тебя, походу, кровь из носа хлестала. Увижу, что испоганил мой диван – еще и сверху добавлю, понял?

Эдди инстинктивно провел пальцами по ноздрям и подбородку. Они и правда оказались слегка липкими на ощупь.

Ничего не ответив другу и потягиваясь на ходу, Эдвард, весь потный, помятый и взъерошенный после сна, проследовал в ванную. Дэн проводил его взглядом и заметил, что Эдди все-таки ответил на его колкость: тот, продолжая непринужденно потягиваться, обеими руками показывал ему фак.

Линч рассмеялся.

Оказавшись у зеркала, Эдди посмотрел на свое отражение. Да, в таком виде точно нельзя идти на занятия. Если где-нибудь на лестничной площадке он нос к носу столкнется с Элари, всегда миленькой и аккуратной, это будет самый большой провал из всех провалов. Даже больше того, когда он, вусмерть пьяный, ввалился домой к Лизи Голд и стал предлагать ей заняться любовью прямо посреди гостиной, где пили чай ее родители.

Хм.

Лизи Голд.

Маленькая самовлюбленная девочка с большими тараканами в голове.

«Хорошо, что я с ней порвал», – подумал Эдди, осматривая испачканный кровью подбородок. Предположение Дэна, что ночью у него носом пошла кровь, оказалось ошибочным: ноздри были в порядке, на них не засохло ни одной капли, а вот на уголке губ и подбородке виднелись алые разводы.

Решив, что прикусил губу во сне, Эдди умылся ледяной водой с мылом, почистил зубы щеткой Дэна (надеясь, что тот не против, а если против, то кого это волнует), стянул пришедшую в негодность футболку и проследовал в комнату.

Линч, опершийся плечом на дверной косяк и потягивающий энергетик из жестяной банки, молча кинул Беккеру чистую клетчатую рубашку, черную с красным. Сам тату-мастер был одет в черную футболку с цитатой из какой-то нью-метал-песни «BLACK ROSE, BAD TEMPER» и темно-синие джинсы. Эдди сложил два пальца у лба и дернул ими в сторону друга в знак признательности, воспользовался антиперсперантом, переоделся и достал из холодильника такую же банку энергетика, какую уже почти допил Дэн.

Упаковав все нужные вещи по рюкзакам и закрыв дверь на несколько замков, юноши с ветерком, в машине Дэниэла Уильяма Линча, отправились на курсы.

17

Серые тучи гуляли по синему небу, словно коровы, пасущиеся на лугу. Воздух был тяжелым и влажным, но все еще прохладным после прошедшей ночи. Тут и там сновали люди в оранжевых жилетах и касках, мелькали такие же оранжевые проблесковые маячки на спецтехнике, которая оттягивала поваленные деревья и отворачивала в сторону огромные пласты нанесенной водой глины. Кое-где стояли машины скорой помощи, паковавшие редкие, но все же возникшие мертвые тела. Маркус перекрестился и произнес короткую молитву за упокой души.

Он подъехал к университету, завернул на стоянку и припарковался, после чего натянул шляпу, вытащил с заднего сидения свой дипломат и вышел наружу, нажав на клавишу сигнализации.

Тяжелой походкой диакон вошел в помещение, где уже сидели люди, готовясь к занятию. Маркус сел на свое место, достал из дипломата ручку с тетрадью и подпер голову головой, закрыв глаза. Голова была тяжелой, его клонило в сон, но юноша отчаянно сопротивлялся, стараясь не уронить ее.

Двери кабинета непривычно скрипнули, и в них вошла такая же помятая и взъерошенная Элари Браун, которая, чуть похрамывая, неспешно подошла и села на свое место.

Он лениво отсалютовал двумя пальцами, кинув взгляд в сторону девушки. Элари коротко кивнула, после чего села на свое место, поставила рюкзак на колени и начала в нем что-то искать. Спустя несколько секунд Маркус заметил в ее руках таблетки, но это было не обезболивающее. Элари читала инструкцию на обороте, и диакон разглядел самые крупные буквы этикетки: «против похмелья».

Он усмехнулся, и, когда девушка собралась извлечь таблетку, мягко хлопнул ее по руке. Вместе с этим прикосновением Элари ощутила странный разряд, похожий на вспышку статического электричества. Ощущение показалось знакомым, но воспоминания о чем-то подобном были погребены так глубоко под слоями недосыпа, что тут же забылись, и Элари лишь недоуменно глянула на Маркуса. Юноша усмехнулся еще раз, достал из внутреннего кармана пиджака флягу и протянул соседке.

– Это что?

– Святая вода, – ответил Маркус, пожав плечами. – Пей уже.

Множество маленьких твист-танцоров энергично отбивали свою партию внутри висков и лба Элари. Решив, что в любом случае хуже не будет, она отвинтила крышку и сделала глоток. Жидкость обожгла горло, и девушка кашлянула.

– Ты дал мне гребаный виски?

– Я дал тебе, – Маркус единожды перекрестился, – гребаный виски.

Элари прижала кулак к губам и засмеялась. На языке осталось горчащее послевкусие, а настроение медленно, но верно приходило в норму.

– Лучшая святая вода, которую я пробовала. Спасибо, – она вернула Маркусу флягу, тот сделал глоток и убрал ее обратно в незримый пиджачный карман, кивнув, мол, благодарность принята.