Читать книгу Агасфер - Василий Жуковский, Василий Андреевич Жуковский - Страница 1

Оглавление

  Он нес свой крест тяжелый на Голгофу;

   Он, всемогущий, вседержитель, был

   Как человек измучен; пот и кровь

   По бледному его лицу бежали;

   Под бременем своим он часто падал,

   Вставал с усилием, переводил

   Дыхание, потом, шагов немного

   Переступив, под ношей снова падал,

   И наконец, с померкшими от мук

   Очами, он хотел остановиться

   У Агасферовых дверей, дабы,

   К ним прислонившись, перевесть на миг

   Дыханье. Агасфер стоял тогда

   В дверях. Его он оттолкнул от них

   Безжалостно. С глубоким состраданьем

   К несчастному, столь чуждому любви,

   И сетуя о том, что должен был

   Над ним изречь как бог свой приговор,

   Он поднял скорбный взгляд на Агасфера

   И тихо произнес: "Ты будешь жить,

   Пока я не приду",- и удалился.

   И наконец он пал под ношею совсем

   Без силы. Крест тогда был возложен

   На плечи Симона из Киринеи.

   И скоро он исчез вдали, и вся толпа

   Исчезла вслед за ним; все замолчало

   На улице ужасно опустелой.

   Народ вокруг Голгофы за стенами

   Ерусалимскими столпился. Город

   Стал тих, как гроб. Один, оцепенелый,

   В дверях своих недвижим Агасфер

   Стоял. И долго он стоял, не зная,

   Что с ним случилося, чьи были те

   Слова, которых каждый звук свинцовой

   Буквой в мозг его был вдавлен, и там

   Сидел неисторжим, не слышен уху,

   Но страшно слышен в глубине души.


   Вот наконец, вокруг себя обведши,

   Как полусонный, очи, он со страхом

   Заметил, что на Мории над храмом

   Чернели тучи с запада, с востока,

   И с севера, и с юга, в одну густую

   Слиявшиеся тьму. Туда упер он

   Испуганное око; вдруг крест-накрест

   Там молнией разрезалася тьма,

   Гром грянул, чудный отзыв в глубине

   Святилища ответствовал ему,

   Как будто там разорвалась завеса.

   Ерусалим затрепетал, и весь

   Незапно потемнел, лишенный солнца;

   И в этой тьме земля дрожала под ногами;

   Из глубины ее был голос, было

   Теченье в воздухе бесплотных слышно;

   Во мраке образы восставших

   Из гроба, вдруг ясясь, смотрели

   Живым в глаза. Толпами от Голгофы

   Бежал народ, был слышен шум

   Бегущих; но ужасно каждый про себя

   Молчал. Тут Агасфер, в смертельном

   страхе,

   Очнувшись, неоглядкой побежал

   Вслед за толпою от своих дверей,

   Не зная сам куда, и в ней исчез.

   Тем временем утих Ерусалим.

   Во мгле громадой безобразной зданья

   Чернели. Жители все затворились

   В своих домах, и все тяжелым сном

   Заснуло. И вот над этой темной бездной

   От туч, их затмевавших, небеса,

   Уж полные звездами ночи, стали чисты:

   В их глубине была невыразима

   Неизглаголанная тишина,

   И слуху сердца слышалося там,

   Как от звезды к звезде перелетали

   Их стражи — ангелы, с невыразимой

   Гармонией блаженной, чудной вести. Прямо

   Над Элеонскою горой звезда

   Денницы подымалась.

   Агасфер,

   Всю ночь по улицам Ерусалима

   Бродив, терзаемый тоской и страхом,

   Вдруг очутился за стенами града

   Перед Голгофой. На горе пустой,

   На чистом небе, ярко три креста

   Чернели. У подошвы темной

   Горы был вход в пещеру, и великим камнем

   Он был задвинут; невдали, как две

   Недвижимые тени, в сокрушенье

   Две женщины сидели, устремив

   Глаза — одна на камень гроба, а другая

   На небеса. Увидя их, и камень,

   И на горе кресты, затрепетал

   Всем телом Агасфер; почудилось ему,

   Что грозный камень на него идет,

   Чтоб задавить, и, как безумный,

   Он побежал ко граду от Голгофы.


   Есть остров; он скалою одинокой

   Подъемлется из бездны океана;

   Вокруг него все пусто: беспредельность

   Вод и беспредельность неба.


   Когда вода тиха, а небеса

   Безоблачны, он кажется тогда

   В сиянье дня уединенно-мрачным

   Пустынником в лазури беспредельной;

   В ночи ж, спокойным морем отраженный

   Между звездами, в двух кругом него

   Пучинах блещущими, он чернеет,

   Как сумрачный отверженец созданья.

   Когда ж на небе тучи, в море буря

   И на него со всех сторон из бездны

   Бросаются, как змеи, вихри волн,

   А с неба молнии в его бока

   Вонзаются, их ребр не сокрушая,

   Он кажется, в сем бое недвижимый,

   Всемирного хаоса господином.


   На западном полнебе знойно солнце

   Горело; воздух густо был наполнен

   Парами; в них как бы растаяв, солнце

   Сливалось с ними, и весь запад неба

   И все под ним недвижимое море

   Пурпурным янтарем сияли; было

   Великое спокойствие в пространстве.

   В глубокой думе, руки на груди

   Крест-накрест сжав, он, вождь побед

   недавно

   И страх царей, теперь царей колодник,

   Сидел один над бездной на скале,

   И на море — которое пред ним

   Так было тихо и, весь пламень неба

   В себя впивая всей широкой грудью,

   Им полное, дыханьем несказанным

   Вздымалося — смотрел. Пред ним широко

   Пустыня пламенная расстилалась.

   С ожесточеньем безнадежной скорби,

   Глубоко врезавшейся в сердце,

   С негодованьем силы, вдруг лишенной

   Свободы, он смотрел на этот хаос

   Сияния, на это с небесами

   Слиявшееся море. Там лежал

   И самому ему уже незримый мир,

   Им быстро созданный и столь же быстро

   Погибший; а широкий океан,

   Пред ним сиявший, где ничто следов

   Величия его не сохранило,

   Терзал его обиженную душу

   Бесчувственным величием своим,

   С каким его в своей темнице влажной

   Он запирал. И он с презреньем взоры

   От бездны отвратил, и оком мысли

   Перелетел в страну минувшей славы.

   Там образы великие пред ним,

   Сражений тени, призраки триумфов,

   Как из-за облак огненные Альпов

   Вершины, подымались, а в дали далекой

   Звучал потомства неумолчный голос;

   И мнилося ему, что на пороге

   Иного мира встретить ждут его

   Величества всех стран и всех времен.

   Но в этот миг, когда воспоминаньем

   В минувшем гордой мыслью он летал, орел

   Ширококрылый, от бездны моря быстро

   Взлетев на высоту, промчался мимо

   Его скалы и в высоте пропал.

   Его полетом увлеченный, он

   Вскочил, как будто броситься за ним

   Желая в беспредельность; воли, воли

   Его душа мучительную прелесть

   Отчаянно почувствовала всю.

   Орел исчез в глубоком небе. Тяжким

   Свинцом его полет непритеснимый

   На сердце пал ему; весь ужас

   Его судьбы, как голова смертельная

   Горгоны,

   Ему предстал; все привиденья славы

   Минувшей вдруг исчезли; и один

   Постыдный, может быть и долгий, путь

   От тьмы тюремной до могильной, где

   Ничтожество; и он затрепетал;

   И всю ему проникло душу отвращенье

   К себе и к жизни; быстрым шагом к краю

   Скалы он подошел и жадном оком

   Смотрел на море, и оно его

   К себе как будто звало, и к нему

   В своих ползущих на скалу волнах

   Бесчисленные руки простирало.

   И уж его нога почти черту

   Между скалой и пустотой воздушной

   Переступила...

   В этот миг его

   Глазам, как будто из земли рожденный,

   На западе скалы, огромной тенью

   Отрезавшись от пламенного неба,

   Явился некто, и необычайный.

   Глубоко движущий всю душу голос

   Сказал: "Куда, Наполеон!" При этом зове,

   Как околдованный, он на краю скалы

   Оцепенел: поднятая нога

   Сама собой на землю опустилась.

   И с робостью, неведомой дотоле,

   На подходящего он устремил

   Глаза и чувствовал с каким-то странным

   Оттолкновеньем всей души, что этот

   Пришелец для него и для всего

   Создания чужой; но он невольно

   Пред ним благоговел, его черты

   С непостижимым сердца изумленьем

   Рассматривал... К нему шел человек,

   В котором все нечеловечье было:

   Он был живой, но жизни чужд казался;

   Ни старости, ни молодости в чудных

   Его чертах не выражалось; все в них было

   Давнишнее, когда-то вдруг — подобно

   Созданьям допотопным — в камень

   Неумираюший и неживущий

   Преобращенное; в его глазах

   День внешний не сиял, но в них глубоко

   Горел какой-то темный свет,

   Как зарево далекого сиянья;

   Вкруг головы седые волоса

   И борода, широкими струями

   Грудь покрывавшая, из серебра

   Казались вылитыми; лоб

   И щеки бледные, как белый мрамор,

   Морщинами крест-накрест были

   Изрезаны; одежда в складках тяжких,

   Как будто выбитых из меди, с плеч

   До пят недвижно падала; и ноги

   Его шли по земле, как бы в нее

   Не упираяся. — Пришелец, приближась,

   На узника скалы вперил свои

   Пронзительные очи я сказал:

   "Куда ты шел и где б ты был, когда б

   Мой голос вовремя тебя не назвал?

   Не говорить с тобой сюда пришел я:

   Не может быть беседы между нами,

   И мыслями меняться нам нельзя;

   Я здесь не гость, нe друг, не собеседник;

   Я здесь один минутный призрак, голос

   Без отзыва... Врачом твоей души

   Хочу я быть, и перед нею всю

   Мою судьбу явлю без покрывала.

   В молчанье слушай. Участи моей

   Страшнее не было, и нет, и быть

   Не может на земле. Богообидчик,

   Проклятью npеданный, лишенный смерти

   И в смерти жизни, вечно по земле

   Бродить приговоренный, и всему

   Земному чуждый, памятью о прошлом

   Терзаемый, и в области живых живой

   Мертвец, им страшный и противный,

   Не именующий здесь никого

   Своим, и что когда любил на свете —

   Все переживший, все похоронивший,

   Все пережить и все похоронить

   Определенный; нет мне на земле

   Ни радости, ни траты, ни надежды;

   День настает, ночь настает — они

   Без смены для меня; жизнь не проходит,

   Смерть не проходит; измененья нет

   Ни в чем; передо мной немая вечность,

   Окаменившая живая время;

   И посреди собратий бытия,

   Живущих радостно иль скорбно, жизнь

   Любящих иль из жизни уводимых

   Упокоительной рукою смерти,

   На этой братской трапезе созданий

   Мне места нет; хожу кругом трапезы

   Голодный, жаждущий — меня они

   Не замечают; стражду, как никто

   И сонный не страдал — мое ж страданье

   Для них не быль, а вымысел давнишний,

   Давно рассказанная детям сказка.

   Таков мой жребий. Ты, быть может,

   С презреньем спросишь у меня: зачем же

   Сюда пришел я, чтоб такой

   Безумной басней над тобой ругаться?

   Таков мой жребий, говорю, для всех

   Вас, близоруких жителей земли;

   Но для тебя моей судьбины тайну

   Я всю вполне открою... Слушай.


   Я — Агасфер; не сказка Агасфер,

   Которою кормилица твоя

   Тебя в ребячестве пугала; нет!

   Я Агасфер живой, с костями, с кровью,

   Текущей в жилах, с чувствующим сердцем

   И с помнящей минувшее душою.

   Я Агасфер — вот исповедь моя.

   О нет! язык мой повторить не может

   Живым, для слуха внятным словом

   Того, что некогда свершилось, что

   В проклятие жизнь бедную мою

   Преобразило. Имя Агасфер

   Тебе сказало все... Нет! в языке

   Моем такого слова не найду я,

   Чтоб то изобразить, что был я сам,

   Что мыслилось, что виделось, что ныло

   В моей душе и что в ночах бессонных,

   Что в тяжком сне, что в привиденьях,

   Пугавших въявь, мне чудилось в те дни,

   Которые прошли подобно душным,

   Грозою полным дням, когда дыханье

   В груди спирается и в страхе ждешь

   Удара громового; в дни несказанной

   Тоски и трепета, со дня Голгофы

   Прошедшие!.. Ерусалим был тих,

   Но было то предтишье подходящей

   Беды; народ скорбел, и бледность лиц,

   Потупленность голов; походки шаткость

   И подозрительность суровых взглядов —

   Все было знаменьем чего-то, страшно

   Постигнувшего всех, чего-то, страшно

   Постигнуть всех грозящего; кругом

   Ерусалимских стен какой-то мрачный,

   Неведомый во граде никому,

   Бродил и криком жалобным, на всех

   Концах всечасно в граде слышным: "Горе!

   От запада и от востока горе!

   От севера и от полудня горе!

   Ерусалиму горе!" — повторял.

   А я из всех людей Ерусалима

   Был самый трепетный. В беде всеобщей

   Мечталась мне страшнейшая моя:

   Чудовище с лицом закрытым, мне

   Еще неведомым, но оттого

   Стократ ужаснейшим. Что он сказал мне —

   Я слов его не постигал значенья:

   Но звуки их ни день, ни ночь меня

   Не покидали; яростью кипела

   Вся внутренность моя против него,

   Который ядом слова одного

   Так жизнь мою убил; я приговора

   Его могуществу не верил; я

   Упорствовал обманщика в нем видеть;

   Но чувствовал, что я приговорен...

   К чему?.. Неведенья ужасный призрак,

   Страшилище без образа, везде,

   Куда мои глаза ни обращал я,

   Стоял передо мной и мучил страхом

   Неизглаголанным меня. Против

   Обиженного мной и приговор мне

   Одним, еще непонятым мной, словом

   Изрекшего, и против всех его

   Избранников я был неукротимой

   Исполнен злобой. А они одни

   Между людьми Ерусалима были

   Спокойны, светлы, никакой тревогой

   Не одержимы: кто встречался в граде

   Смиренный видом, светлым взором

   Благословляющий, благопристойный

   В движениях, в опрятном одеянье.

   Без роскоши, уж тот, конечно, был

   Слугой Иисуса Назорея; в их

   Собраниях вседневно совершалось

   О нем воспоминанье; часто, посреди

   Ерусалимской смутной жизни, было

   Их пенье слышимо; они без страха

   В домах, на улицах, на площадях

   Благую весть о нем провозглашали.

   Весь город злобствовал на них, незлобных;

   И эта злоба скоро разразилась

   Гонением, тюремным заточеньем

   И наконец убийством. Я, как дикий

   Зверь, ликовал, когда был перед храмом

   Стефан, побитый каменьем, замучен;

   Когда потом прияли муку два

   Иакова — один мечом, другой


Агасфер

Подняться наверх