Читать книгу Осколки льда - Василий Романович Вобленко - Страница 1

Эта книга – скомканные странички дневника ребёнка, приговорённого к казни замедленного действия ещё до рождения. Воспоминания малыша, осуждённого никогда не попробовать вкус материнского молока и до конца жизни бороться со смертельным вирусом в крови.

Влюблённого юноши, познавшего, что невозможно выбраться из болота жестокости и людского безразличия.

Мужчины, обречённого доживать век среди стен психиатрической больницы и молиться в поисках ответов на главный вопрос: «ЗА ЧТО?»

Но время не терпит работы над ошибками, а прошлое безразлично к мольбам смертников…

А я пока летел в преисподнюю. О многом думал и многое понял. Я окончательно скончался или помер… Krec

Эти хроники – посмертный дар Вам, живущие после, от сородича, которому разума осталось на сто корявых строчек посмертного эпикриза собственной жизни. Время обесцветит чернила, обратит в прах целлюлозу.

Я отмотал плёнку кассеты памяти карандашом, сдул пыль. Воспоминания, исчерченные белым шумом, ожили. Одержимые демоном кадры прошлого вселились в бумагу. Под траурный марш титров я почтил памятью главные роли. Поблагодарил, проклял. Золото Оскара оказалось сплавом дешёвых металлов.

…………………………

Перестань обманывать себя, ублюдок. Твоя рукопись не увидит свет. Волокна чернил не найдут покой на бумаге. Никто из homo sapiens не затянется кумаром свежеотпечатанных страниц. Не заскрипит девственный переплёт. Да, да, сожгите тетради на алтаре mass media! ОН всё равно не прочтёт! ОНИ не позволят!

………………………..

Мой нерождённый сын… Ты мог стать наследием назло року… Генетическим кодом бессмертия! Но остался жертвой вакуумной аспирации, и я не смогу объяснить, почему тебя выскоблили из утробы матери.

Прости, я не должен каяться… Ты крепкой детской ладошкой держишь мою, но сегодня нам не поиграть в футбол. Будет трудно понять, но твой отец – больная особь, пережёванная естественным отбором.

…………………………

Молю, господи, похорони меня заживо, отправь в ад, но упокой его душу. И ты, перевернувший страницу, прочти до конца. Скомкай лист, сожги в пламени церковной свечи. Не жалей слёз: они панацея…

осень 20?? года

Не помню, с каких пор мир стал серого цвета. Словно неведомый паразит прогрыз ткани реальности, переварил и испражнился внутрь. С соками впитал палитру красок. По капельке вытянул лимфу контраста. Оставил бесцветный небосвод и полупрозрачные своды кельи с паутиной трещин на исчерченной молитвами побелке.

Интересно, ты тоже видишь бабочку на моей ладони? Если нет, и насекомое – плод покалеченного сознания, жаль. Она прекрасна: ярко-оранжевые крылья, лазурная «волна» и багровый глазок. Движения грациозны: ленивое порхание, танец в вихре восходящих потоков.

Яйцо пожертвовано сквозняком и щелями в оконных рамах. Теплом солнца выпестована гусеница, вскормлена гниющими листьями. Я охранял эмбрион, созревающий внутри куколки. Я подарил ему жизнь.

Знаю, что вы думаете! Расскажите ЕЙ, что рождённый ползать – летать не может! Поймай парящее по воздуху существо, опали крылышки. Поиграй: отпусти ненадолго зарубцевать раны и вдохнуть ущербную свободу. А после, когда поймёт, что быть калекой не приговор, втопчи в землю. Получишь брызжущую ядом озлобленную тварь.

Так вы считаете? Так хотите, чтобы я сдох?

…Как же хочется курить… Пару затяжек, шматок тлеющего табака, клубочек отравленного дыма… Впрыск нейромедиаторов, дофаминовый оргазм.

Они тебя не выпустят, ублюдок. НЕ ВЫПУСТЯТ НИКОГДА.

ЗНАЮ…

Рассказать, как здорового человека превратить в шизоида?! Да, я причмокиваю, сдуваю щёки, мочусь под себя, но поверьте!

Я НЕ ПСИХ!

Статья 29 Закона РФ (1992 г.) «О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании» регламентирует госпитализацию в стационар в недобровольном порядке, а именно:

«Лицо, страдающее психическим расстройством, может быть госпитализировано в психиатрический стационар без его согласия или без согласия его законного представителя до постановления судьи, если его обследование или лечение возможны только в стационарных условиях, а психическое расстройство является тяжелым и обусловливает:

Однажды ты просыпаешься от терзающего сквозь веки света. Хочешь укутаться в одеяло и разбить фонарь за окном. А каучуковые пояса, словно кольца удава, сковали мышцы, перемалывают кости. Шторы – сожранная коррозией решётка из легированной стали. Твоя VIP палата изолятор. Чугунная койка с обмоченным матрасом поскрипывает в такт сердцебиению. Немая дверь, центнер металла на петлях, ехидно щурится глазом бронированного стекла.

… его непосредственную опасность для себя или окружающих.

… существенный вред его здоровью вследствие ухудшения психического состояния, если лицо будет оставлено без психиатрической помощи.

Они придут. Они всегда возвращаются…

Сдохните.

Моё существование – наркотический кошмар, изношенная лента диафильма.

Мозг должен отдыхать не менее десяти часов.

Так говорит доктор.

Ты серьёзно болен.

Так утверждает доктор.

Мы тебе поможем.

Так лжёт доктор.

………………………………………………………………

ОНИ ВЕРНУТСЯ ЗА НАСЛАЖДЕНИЕМ. Садизм, умение превращать боль в искусство – сильнейший наркотик. С годами власть над дефективными параноиками, апатичными жертвами психоза и диссоциативных расстройств приедается. Беспомощность потворствует чувствовать себя высшим существом, но даже богам бывает скучно.

Я конвульсирую, исхожу пеной. Прикусываю язык до мяса, харкаю кровью в санитаров, визжу. Шокер целует сонную артерию. Энергия в чистом виде, десять киловольт непреднамеренного оргазма, дарят паралич и рефлекторный шок. Прямая кишка расслабляется. Мочусь под себя, мараю пелёнки «жидким».

Обмякшее тело вяжут жгутами. Пояса блокируют ключицу и кисти. Медсестра неспешно «отгрызает» ампулу и наполняет шприц. Игла, рыскающая в поисках вены, возвращает в реальность. Боль – мой проводник в этот мир. Молю, ошибись! Пусти пузырёк воздуха гулять по вене, даруй смерть и забвение!

Вещество наполняет капиллярную сеть и блокирует спинной мозг. Потеют и мгновенно остывают подмышки. Удары сердца – эхо в полой грудной клетке. Слюна едва увлажняет запёкшиеся губы. Жуткий зуд в мошонке, слёзных железах и на кончиках пальцев, счищенные о матрас когти. Череп сморщивается, словно воздушный шарик на холоде. А позже… разбухшие минуты тишины… Температура, хладнокровная ящерка, ползёт вниз по ртутному стержню.

Я для вас лабораторная крыса? Она тоже считает секунды опытов?

Ты привыкнешь.

Ты лжёшь, доктор. Ты, сука, всегда лжёшь!

***

здвСтвуй дАрагаЯ МАМА у миня вСе харошо нО очинь очин сильно хочу кушать

пишу тиБе пеВрый раз нО чесно чесно думаю о тиБе каЖдый дЕнъ мне ужЕ 6 лет и лиНа ГавОрит у миня сиГодня дЕн роджения

анА принисла мнЕ малеький Торт с свекчами чтоБ я зАгаЛал жилание Я ни знаю што такое ЖИЛАНИЕ но она скАзаЛа што это То чиго я хачу боЛьшъе всиго. я загадал штоб ты пРишла на моё деНь рожДения Я лажусь спаТь НО кАгда ты пРидёш раЗбуДи Миня я аставил тибе Кусочик торта он очинь вквуснЫЙ

***

Это случилось несколько лет назад, осенью.

НЕНАВИЖУ осень: смрад гниющих листьев. Рвотные сгустки пресыщенных туч, клочков грязной ваты. Туманы-миазмы отравленных болот.

НЕНАВИЖУ дожди. Цунами, сморщившие труп города. Сырой прелый воздух, сквозняками гуляющий в переулках…

ПРОКЛИНАЮ апатию: коррозию, обгладывающую душу.

ПРОКЛИНАЮ себя, что позволила ЭТОМУ случиться. Осенью, несколько долгих лет назад.

Я была молода, глупа, наивна. Закрой глаза на секунду, вспомни: тебе семнадцать. Единственная подруга пока не увела любимого, и слово «месть» – режущий набор букв. Над беспомощным после мартини телом ещё не надругался озабоченный сокурсник. Не случился первый аборт. Ты чиста и девственна. Линзы ссохлись, крошатся, но розовые осколки не кромсают радужку глаз. Ты не плачешь кровавыми слезами. Ты вообще не плачешь, потому что веришь: сказка и любовь рядом.

Моя новелла началась в минуту, когда, пошатываясь от дрожи в коленях, я переступила порог психиатрической больницы, первой в жизни работы. Тошнило, наворачивались слёзы. Заковалась в кандалы, волокла крест по дорожке из гравия к главным воротам. Приговор исполнился.

Дом скорби… Трёхэтажный бастион из красного кирпича в прошлом тюрьма. Забор ощетинился колючей проволокой, скрыл Кащенку от посторонних тоннами бетона. Окна, мутные глаза твердыни, следят сквозь ржавые решётки, видят насквозь гниль. Облачённые в камуфляж мужчины с непроницаемыми лицами несут «выпрошенный» крест – дозор. Сухая трава и голые побеги ивы опутали палисадники. Среди чёрно-белых текстур блестит купол храма. Отражает инвалидные лучи света, просачивающегося сквозь тучи. На алтаре круглосуточно плавится воск за спасение душ больных. Но дымок ладана не перебьёт запах крови, а молитва не Tide, не отстирает пятна души.

Должность медсестры-сиделки как по заказу для вчерашней выпускницы колледжа с нулевым опытом. Мама, подруга главврача, сработала оперативно, разложив пасьянс моей судьбы в одиночку. Трудно её винить. Женщина-сталь, брошенная мужем на втором месяце беременности, вырастила дитя сама, разрываясь между тремя халтурами. К совершеннолетию материнской любви осталось на донышке, но мать искренне желала дочери слезть с морщинистой шеи и одержимо верила: кто-то из врачей меня трахнет и возьмёт в жёны, поступившись внешностью. Я всегда критично относилась к тому, как выгляжу, и не питаю иллюзий. Раздевшись, я подолгу оценивала отражение, рыдала. Нескладное тело, угловатые бёдра, плоская грудь. Трёхугольное лицо, жирные волосы и полоска прыщей на лбу. Комплекс неполноценности довёл до депрессии. Успокоительные – плацебо для перспективы сохнуть старой девой, позднородящей. Вечной обузой для матери.

Новая работа благословила родиться заново, красивой. В узнице, где на дверях палат нет ручек – нет места и лучику флирта. Я стала призраком тёмных холлов, невидимкой. Растворилась в свете ламп, круглосуточно освещающих коридоры в никуда. Врачи, санитары и надзиратели службы исполнения наказаний – люди нервные и озлобленные. Те, чьё сердце покрыто наледью бессменной власти страха. Приступы психоза, нападения, захват персонала в заложники: сценарий блокбастера о жизни психиатрических больниц.

Специальный корпус – островок среди океана безумия. Ареал изоляции больных острыми расстройствами: бредом, галлюцинациями, маниакальным возбуждением. Насильники, маньяки и каннибалы коротают век среди бетона и легированных решёток. От них отказались родные, придали забвению, как валидольный кошмар. Прокаженные ежедневно пишут письма туда, где за намотками «егозы» виднеется берег реальности. Безответно.

Каждая секунда внутри периметра стресс, а час склизкий отпечаток на психике. Я стала нелюдима. Избегала «подруг» по колледжу, потасканных стерв. Учёба и годы унижений позади. Выпускной альбом догнивает на свалке. Жизнь поглотил коридор с высокими круглыми сводами, выложенный серым кафелем в цвет жизни узников.

Два месяца, шестьдесят один день, тысяча четыреста шестьдесят четыре часа испытательного срока. Бесконечность за подачку в семь смятых купюр. Заход погасшего для меня солнца. Я приезжала к шести первым автобусом. Штурмовала два пропускных пункта, где дежурные потрошили сумочку на предмет тампонов для девственниц и крема от прыщей.

Свод законов медсестры – кодекс самурая, бойца в белоснежном кимоно.

В психиатрическом отделении необходимо сохранять тишину, нельзя хлопать дверьми, греметь инструментами и посудой. Медперсонал не должен нарушать покой больных.

Сутки вопреки мирозданию начинаются не с часа волка. Тени, рождённые дежурным светом, умирают, когда часовая стрелка проходит нижнюю точку. Свет включается синхронно. Подъем.

Медсёстры обязаны избегать косметики. Никаких украшений: это нервирует больных и может вызвать возбуждение при шизофрении и маниакально-депрессивном психозе.

Пару минут тишины, и здание взрывается лязгом несмазанных петель. Узурпируют власть санитары, прокаженные, изгнанные из армии или полиции за жестокость. Они по сей час продолжают движение к подножью социальной лестницы. Пациентов конвоем ведут в умывальник. Мой выход: проветрить палаты, вынести ночные горшки. Волосами впитать запах мочи и фекалий.

Нельзя повышать голос. Нельзя выделять «любимчиков». С пациентами нельзя шутить, разговаривать с иронией.

Я служила без возможности присесть. Старшие медсёстры, как на подбор: возрастные, объемные женщины. Гоняю чаи, курят с перерывом в десять минут, отлынивают. За глаза поливают новую рабыню грязью. Неуверенные в молодости, озверели с годами, сочатся ядом, гадюки. Я не хотела жаловаться. Боялась гнева матери.

От внутренних дрязг страдали больные… Если врачи и пытались вернуть пациентов в «жизнь», то делали это на «отвали». Просто работа, просто огород неприхотливых овощей. Пропалывай сорняки и поливай пестицидами.

За окном раскинула щупальца пандемия, но даже страшнейший из вирусов не решился штурмовать стены крепости, которая итак на вечном карантине. Так зачем нам маски, господа?

Больные не должны видеть лиц и привыкать к брезгливым гримасам.

***

лина Сказала чтоо это мой днИвник сАмй наСтаящий АНа Скзала писАтъ иго каджый денъ Ищо ана сКазалА что нада писатъ в начали ДАТУ я сказл ШТО не знаюу што такое дата а ана сказала чтоб я спраШевалл у ниё. Лина Вапсит васпиль ВАСПИТАТЕЛЪ она добрайа и приносеТ мне разные падАрки ана уЧить миня писать и гавариТь ана дала мне настАящую руКчку и титРадь чтоб я мог писатъ тиБе мама Кагда ты п ридёшь ты т сможишь прачитатъ всЁ и узнать как я жи-ву. ЛиНа купила мне настаящюю шакаладку очинь вкусно я падумал што если ты придеш принеси мне пожалуста ищо шоколадку. цилую

***

В сером ничто остались карандаши и гуашь без кисточки. Живопись – проклятье, но не лишиться разума важнее. ЗДЕСЬ атмосфера даёт шанс узреть скрытое. Ты абстрагирован, раздуваешь искорку гениальности в костёр. Безнадёжность повышает цену времени. Отчаяние порождает всплески мотивации, мотивация побуждает полушария мозга работать на максимум. Душевнобольные пишут потрясающие картины. Несовместимые идеи, схематизм, постоянный страх незаконченности не помеха для шедевра. Закрытые ставни на геометрически нелогичных формах облачных крепостей. Чуждые природе существа – выпущенные из узилища души апостолы болезни. Мрачность сюжета, отсутствие цветовых градаций отражают внутренние страхи мастера кисти. Угловатые формы, символика, штрихование – боязнь пустоты в познании нового для них мира. Просто и великолепно. Невозможно представить, сколько гениальных творений могли бы подарить миру эти больные люди, потенциальные гении: педофилы, садисты и маньяки. «Ренессанс» двадцать первого века, эпоха антицифрового прорыва. Задумались?

Писать портрет просто. Отрекаешься от реальности, паришь внутри себя. Ты же умеешь там летать, ублюдок?

Барабанные перепонки не тревожит гремящий по подоконнику дождь. Не смердит потом и нечищеными зубами надзиратель. Закрываешь глаза и представляешь ЕЁ. В памяти тысячи кадров любимого лица, но нужен лучший. Огоньки в глазах. Влажные губы. Улыбка непорочного девичьего смеха, рождающаяся на полсекунды, не более. Спазм мышц лица неуловимый для автофокуса камеры. Зрачок – идеальный объектив. Глазной нерв быстрее матрицы.

Ты слеп, наощупь ищешь карандаш. Обязательно мягкий, как и просил: твёрдый рвёт бумагу. Подушечками греешь ластик – лекарство от лишних штрихов.

Открываешь глаза. Вот он лучший друг, чистый лист. Ты по-прежнему не замечаешь стонов соседа. Не чувствуешь запах гнилой листвы, проникающий сквозь щели оконной рамы.

Мысленно разделив холст на части, обозначаешь контуры. Штрихуешь.

Глаза: зрачки, веки, извилистые брови и лёгкие морщинки в уголках.

Губы: бледные пухлые с крошечными складками улыбки. Уши: маленькие, аккуратные. Курносый нос.

Меняешь образ, ведь всегда хотелось видеть ЕЁ домашнюю, с распущенными волосами, слегка взлохмаченную. Тени вдыхают жизнь в проекцию лица. Капля гуаши, размоченной слюной на подушечке пальца, окрашивает радужку кокетливых глаз в небесно-голубой цвет.

Я пронесу этот образ свозь годы, когда ладонь старости сотрёт юношеские черты, изменив НАС. Лишь в момент, когда поверишь, что муза с портрета тебе улыбается, оживают органы чувств. Возвращается скрежет колёсиков тележки и запах хлора. Санитар, отобравший карандаш, утверждает: на сегодня ВСЁ, ублюдок. Для тебя это длилось не более десяти минут.

***

Мама мне уже 6 годов. я самый страрший в моеъй групе Рибята не хатят са Мнойъ дружИтъ патАму што я ни умею гаварить. я чесночесно очинь стаР аюсь но мой яЗык ни хочит гавАрить слАва Лина скЗала что елси я буду писатЪ кадЖый день то Скора смагУ гаварить? Жывот пастаяно урчит и лина приносит мне сладкие булачки но я всё равно хачу кушать

Мне тижИло писатЬ тмного но вкуша я стараюсъ я очинь хачу гавАрить и пастАяно пытаюсъ. не получаеца

МАМА виринсь я абищаю кодгда ты придеш за мной я смагу гАВарить и скажу тибе ПРИВЕТ

***

Зубы сомкнулись, сжав язык в смертельных объятьях, продавили плоть. Я вкушаю урон рвущихся капилляров, дегустирую кровь. Мир сжался до эпицентра боли. В теплой солоноватой жидкости варится мясо – комочек языка, повисший на ниточке ткани.

Дыхание учащается, уходит боль. Это обман. Под кожей крадется холод. По миллиметру онемение подбирается к мозгу. Спазм желудка наступает раньше, побуждая схаркнуть кровь.

Материализуются санитары. Скручивают, выламывают.

– Держите ему голову! – кричит доктор, и стальные кисти сдавливают виски.

Пошли прочь!!!

– Разожмите челюсти! Максим, слышишь? Открой рот!

Уберите от меня свои жилистые, вонючие руки!!!

– Нужно остановить кровь! Тампон!

Бессильно трясу головой. Грубые пальцы впиваются в уголки губ, растягивают до трещин. Сводит лицевой нерв.

Кто дал вам право распоряжаться чужой жизнью?! ЧЕМ ВЫ ЛУЧШЕ? Руки прочь!!!

Как глупо умереть от аспирации. Кровь проникла в гортань, со вздохом ушла дальше, в трахею. Немое кино приходит в движение. Камера, мотор. Тела движутся прерывисто, механически. Доктор колет в шею. Дьявольское пламя полыхнуло, обожгло внутренности. Раскаленные иголочки освежевали ткани. Кровь вскипела, пульсирует под ногтями, чешется в деснах. Свет слепит сквозь закрытые веки. В паху мокро: обмочился. Пытался размять шарниры, подрыгать отсутствующими конечностями. Я бесплотный призрак, грохочущий фантомными цепями.

…В минуты забвения я смотрю сны похожие на старые черно-белые фильмы. Мегабайты стёртой памяти освещают прошлое. Насмешка сознания. Черепная коробка центрифугой взбивает сладкую вату, наполняется прозрачно-белесым нечто. Голоса: женские, мужские, детские. Крики, стоны, слёзы. Если это ад, то худшая из интерпретаций. Или панацея?

Реальность свернулась в ком, обрастая бредом, словно мхом. Кварталы освещены солнцем, а в следующую секунду тонут в сумерках. Толпы людей перемещаются хаотично, не позволяя разглядеть лиц. Скорость растёт, а вокруг мерцают лишь тени. Город призраков тает в тумане.

Бетонные веки поднимаются, чтобы с грохотом схлопнуться. Зрачки крота реагируют болезненно, кровоточат. Ватные конечности – протезы, пальцы – комок червей, подрагивающий, как мясное желе. Нет сильнее пытки, чем быть заложником в собственном теле! Стариком внутри грудного ребёнка. Здравомыслящим паралитиком.

***

Я держал тетрадь невесомо, подушечками пальцев перелистывая пожелтевшие от времени листы. Какофония слов, выпестованная больным мальчишкой, не всколыхнула память. Собственную капсулу времени я видел дважды: в утренних сумерках и сейчас, на кровавом закате. Прочёл трижды, повторяя, как мантру. Заснул, воспроизвёл. Стены с серой побелкой, походящие на грязную изнанку белоснежных вершин мира. Электро щиток, обезображенный сплетением проводов, заменил ребёнку прикроватный мобиль. В голубоватом свете дежурной лампы корявые жгуты принимают образы лошадок, домов, самолета, а чаще, звёзд: всего, что не мог представить трёхмесячный малыш, видевший лишь больничные стены.

Ночь мертва, тишина моментами конвульсирует от скрипов кроваток. Сколько нас здесь? Около десятка брошенцев. Малыши спят, не зная, что приговорены к изгнанию и казни замедленного действия. Им снится тёплая грудь матери и парное молоко на губах. Причмокивают, жадно ловят прокварцованный воздух инфекционного отделения. Мой первый коллектив – хор аквариумных рыбок.

Но я не сплю, нет! Теперь я узнаю этот смрад металлической узницы. Так пахнет дерьмо. Так воняет ребёнок, покоящийся в собственных фекалиях больше двух часов. Задыхается. Ему хочется рыдать, но сквозь ноздри, заложенные пробкой соплей, выходят судорожные хрипы. Нужно кричать, просить помощи, выжить! Как летучие мыши, приняв неуловимый ухом сигнал, просыпаются остальные.

Открывается дверь, в полоске света фигура большого человека: соломенные волосы, собранные в хвост, по-мужски широкие плечи. Походка тяжелая, вразвалку. Лицо размазано, будто художник нечаянно капнул растворителем на любимое произведение.

– Мариш, чо там? – прошипел голос из неведомого мира за дверью.

– Ублюдок обгадился опять! Скотина: жрать ничо не жрёт, но срёт по десять раз в день.

Я увидел дитя её глазами. Испуганный мальчишка с неестественно крупной головой, извивающийся, как дождевой червь на сухой почве. Медсестра морщится, достаёт из-под головы подушку и прижимает к лицу малыша. Требует:

– Спи, я тебе говорю, СПИИ!

– Может подмыть его? А то сейчас всех разбудит, – упрекнула напарница.

– Михальцова заступит и помоет. Скажем, что утром обделался.

Максиму нечем дышать, содрогается в спазмах.

– Ладно. Живи, ублюдок, – рявкнула мучительница и убрала подушку.

***

4 июния 2003 года

Рибята миня пастаяно дранзнят. Они гаварят что я ТУПИЦА. Адин раз я слышал как мидсестры называли миня АТУИСТОМ. Я ни знаю что такаойе АТУИСТ и спросил у Лины что эта значит . ана сказал что это значит что я адарённый и ни такой как все. Ана мне всигда все обяснсяяясняет ана добрая толъко грусная. Я спрасил иё пачему ана грустит. А ана сказала что всё харашо и штоб я не валнавал ся

сигодня я праснулся от того что рибята миня намазали зубной патстой потом они щипали миня. я раскзалл все Лине и она отругала их. Рибята сказали что я ябида и сигодня ночЪю мне будит плохо

***

Знаешь, меня с детства окрестили ублюдком. Шершавое слово, будто мякоть грейпфрута царапает язык. От горького послевкусия твоей молодости сводит рот. Прозови человека единожды, и несчастный будет морщиться даже в гробу.

Выродок, нечистокровный, сукин сын: такие ласки я заслужил? Гибрид человека, больная особь. Я понял позже. Взбесился, пытался порвать с порченой родословной.

Но тогда, в прошлом, всё казалось естественным. Дети искренни, называют вещи своими именами. Никаких обид: лишь святая наивность и слово, вырезанное на предплечье канцелярским ножиком.

Я сорняк жизни на твоей могиле, мам. И мы встретимся вновь в аду. И тогда я найду в смелость спросить: стоили часы кайфа страшной цены, уплаченной мною в дань порокам, сожравшим ваше поколение? Или я просто УБЛЮДОК в обгаженной кроватке, забывший своё место?

***

Я боялась пациентов. Вздрагивала от жуткого гогота и глума посреди ночи. Трусилась, уловив леденящий кровь плач.

Нам вживляли тревожность, мнительность. Верь себе и врачу: он божество.

Страх внутри больницы – основа выживания и отсутствия трагедий, коими слезится история стен из красного кирпича. Двери отделения должны быть всегда закрыты. Ключи при себе на цепочке. Не дай бог попадут в руки пациентов. Мы ежедневно проверяли комнаты. Перерывали тумбы и кровати в поисках режущих предметов: щепок, спичек или проволоки. Лицемерили: были вежливыми, доброжелательными, но НИКОГДА не поворачивались к больным спиной.

Коридор смерти… Кровавый лабиринт. Палата номер два: чудовище, расчленившее грудничка кухонным ножом на глазах жены. Стена безумия, рубашка с зашитыми рукавами.

Палата номер четыре: убивал гомосексуалистов, насилуя «розочками» бутылок.

Номер семь. Растлил восьмилетнюю девочку, порезал сухожилия и совершал коитус с ещё агонизирующим телом. Меня преследовал его похотливый, плотоядный взгляд.

Шизофреник из десятой задушил престарелую мать, размозжил голову молотком. Вырезал груди и половые органы, вскрыл брюхо, наслаждался внутренностями. Досуг каннибала – мочиться в угол, молиться в том же углу.

Тринадцатая… морил голодом подростка, насиловал, довёл до суицида. Тело сжёг, мастурбируя на запах горелой плоти.

Пятнадцатая… Семнадцатая… То, что я рассказываю ВАМ, людям с большой земли, покажется фантастикой, сценарием для низкопробного голливудского ужастика. Но реальность страшнее, ОНА рядом. Колется холодом, кусает. А пена на губах оставит белесый налёт, склеит губы.

Кто нарёк себя богом? Кто позволил отменить смертную казнь?

Коллеги скармливали мне страшилки. Ржали, давили на психику. А я непроизвольно представляла обгорелую человеческую плоть. Рыдала и выташнивала. В ночных кошмарах меня насиловали ножом, свежевали грудь. Я осязала аромат крови и плавящейся кожи. Стонала от фантомной боли миллионов сгорающих клеточек. Проснувшись, до утра призраком бродила по комнате, гадая, как не двинуться головой.

Я заучила всех. Каждый – покрытое ядом лезвие ножа. Незаживающий рубец на запястье. Гноящийся фурункул.

Приковылял полумёртвый сентябрь, третий месяц испытательного срока, прихватив сильнейшую простуду. Никаких больничных: каждый на счету. С отсутствием опыта и чёрной меткой в трудовой лишь на паперть. Мать, как будильник, воскрешала на работу пощёчинами и водой. Я трусилась от холода, растирала воспаленные глаза. Знобило, клонило в спасительный сон. Голос пропал. Я объяснялась жестами, что приводило пациентов в восторг, вроде детской игры.

Ближе к экватору пришли тяжёлые месячные. Боли бесстрашные к таблеткам приковали к кушетке. Живот рвало хирургическими клещами. Свалиться на кушетку в сестринской, пожалуйста, хоть пятнадцать минут… Казалось, кошмару нет конца… Не проснётся Белоснежка с обожжёнными хлоркой руками. Грязный туалет не волк, себя не вылижет. Дымящий кофе заменил тепло дома, а мытьё обгадившихся – хобби.

***

12 агвуста 203 года

Привет мой днивник Прости что Прячу Тибя в падушке но рибята Могу т иг о атабрать.

Лина сказала ч то я бытстро учусъ и харашо пишу. Ана сказала Что мне Надо писать Каждую новаю Мысль болшой буквой. Это очинь тяжило но я Буду Делать как ана сказал а.

мы с ней занимаемся. Лина просит Миня вытащить Язык просит паднять его наверх и пакачать встораны Но мой язык прячется абратно и текут слюнки.

Мы с ней делаим УПРОЖНЕНИЯ. Я пишу их сюда патамучто постоян о забываю а я хочу делать их ночию кагда лина спит дома.

Дудачка. Губы нужна Слажить трубачкай и вытянуть впиред.

Заборчик. нужнА улыбаца чтоб показатъ зубки.

Кролик. Нужна поднятъ верхнюю губу

Злая лошадка. Нужно фыркать как лошадь

Грибок Язык плотно Прикладватся верх

Хамяк. надуваютца обе щеки затем правая и левая

***

………..Мама, кто посмел спрятать тебя за грязной ширмой? Кто доверил жизнь набору микросхем? Или разноцветная дорожка индикаторов – взлётная полоса для души? Так ты уйдешь? Воспарив сквозь бетон потолков?

Трубочки, как ветки бамбука проросли сквозь рыхлые ткани тела. Непослушные корни заполнили капилляры, разорвали тонкие стенки сосудов. Синтез воздуха – магия. Творец создал жизнь. Человек научился хранить умирающую плоть, приручив адскую машинерию. Но… Противоестественно бороться с вечным покоем. Смерть не победить разрядом тока.

Дисплей подмигнул жидкокристаллическим глазом. Он, всевидящее око, узрел то, что недоступно человеку. Биоэлектрические импульсы больше не симфония – собачий вальс, сыгранный одним пальцем на расстроенном рояле.

А дальше!? Что делать если сердце – сморщенный орган, червивое райское яблочко? Его не запустить, как насос с покореженными лопастями. Дай умереть клинически, увидеть свет в конце норы дождевого червя, которую вы по ошибке нарекли тоннелем. Вытащи наружу в нарисованную китайским фломастером реальность. Ещё не усопший до конца дней будет вспоминать мелодию арфы, заманивающую в блаженное забвение. Повесь бирку со временем смерти и забудь. Но, нет. Дыхательный мешок надувается, трубочки гонят биомассу в пищевод. Автоматика, как злая собака залает, спасая хозяйку. Псы чувствуют близкую кончину, но продолжают вылизывать пальцы и жалобно скулить.

В случае захвата кто-то «случайно» оборвёт шнуры электропитания, и не упокоенная душа матери будет преследовать меня. Приклеится к подошвам, впитается в кожу. Вы сдохните быстрее, суки. А я лягу у порога, свернусь клубком. Буду гадить под себя, питаться отходами и ждать, когда она очнётся.

Я ласково провёл по поверхности черепа в поисках щетины. Ничего. Кожа резиновая, натянутая, словно мяч. Глупо и величественно. Механизм самоуничтожения. Средство контроля популяции, кара поумневшим приматам. Внутри черепа нарастает инородное тело, а метастазы, перетекая по лимфоузлам, превращают органы в месиво. Как разрывные пули потрошат всё на своём пути. Это больно, мам?

Она приоткрыла глаза робко, словно опасаясь, что я мираж, злая шутка прокварцованного больничного кислорода. Не бойся, родная, я не растворюсь. Слышишь мерный стук? Это бьётся моё сердце-метроном. Благодаря тебе. Я раньше не понимал: узы крови – хирургическая нить. Генетически родственная плоть переварит шёлк и срастётся, не оставив шрама.

Включаю дежурный свет, чтобы не дразнить катаракту. Так лучше? Любовь – это забота. Женщина прищурилась. От тёплого взгляда вспотели стёкла, увлажнилась роговица, помутнело. Я вернулся, мам.

«Я знала, что ты приедешь» . Губы оставались неподвижны, но я слышал её. Телепатия, общий разум. А вы не верили?!!

«Помоги мне встать».

Я бережно взял её под руки, приподнял. Не тяжелее ребенка. Трубочка капельницы натянулась, вздыбилась, как кобра, но укусить не успела. Игла покинула гнездо из плоти, оставила сукровицу. Тебе не нужна эта маска, мам. Я поделюсь кислородом из собственных лёгких.

Мы стоим по центру палаты. Места мало, но это не смущает. Мам, ты тоже слышишь музыку, льющуюся из жабер пожарной сигнализации?

«Она для нас, сынок».

Эта женщина задолжала мне танец. Ничего порочного. Дань подарившей жизнь. Так танцуют на выпускном, на свадьбе или юбилее. Левая рука легла на плечо, правая мягко сжала ладонь. Мы одни на планете, ловим ритм. Пропали больничные стены. Исчез безликий осенний город. Это гостиная загородного дома. Переливается гирляндами новогодняя ёлка, потрескивает камин. В кресле Лиза с малышом на руках.

«Мам, этот танец последний?» Успокой меня, скажи, что всё впереди, всё ещё будет. Умоляю!

«Прости, что оставила нам так мало времени. Смерть не самая страшная кара. И я не боюсь! Знаю, ты будешь рядом в последнюю минуту».

Я не знал, как сказать горькую на вкус правду.

Погасло дежурное освещение. Громкоговоритель прошёлся эхом, наполнил бетонный куб:

– Туманов, ты окружен, бежать некуда! Отпусти женщину! Живо лицом в пол и руки за голову! Игра окончена!

На бетонном удобрении выросли бамбуковые стены, навалились глыбой, раздавили. Я уронил её. Я, ублюдок, уронил мать!

Не было этого! Ложь! Память поимела меня, подменила картинку. Я реанимировал труп. Сорвал недозрелый овощ с грядки, оставив корни истекать питательными соками. Дёргал за фантомные нити марионетки, вальсировал с тряпичной куклой.

..... Нужна сигарета. Я буду угрожать, шантажировать. Пресмыкаться, умолять. Обнимать колени, обсасывать ступни, лизать щель. Она нужна мне! Сестра! Сестра?!!

***

Мне снился странный сон. Насквозь пропитанный реальностью, и в то же время лишённый привычного ночным грёзам абсурда, смешивающего в одном флаконе прошлое и настоящее. Малейшие детали обрели чёткость, окружающее было настолько живым, что я ощущал дуновение ветра на коже, чувствовал запахи прошлого. Тело стало лёгким, балансируя на грани невесомости. Я парю над землёй, словно одинокое пёрышко во власти ветра. Голова чиста. Созерцаю, как солнечный день сменяется безлунной ночью, пасмурное утро переходит в наполненную огнями фонарей ночь. Меняются пейзажи и действующие лица.

Калейдоскоп событий генерирует случайные картины из прошлого, не задерживаясь и на пару секунд. Время замедляет ход, акцентирует внимание на важном. По взмаху дирижёра отрывки сотворили хронологию.

Бежевые стены родильного отделения. Далёкий шум воды в трубах. Блики на недавно вымытом кафеле. Запах спирта. Люди в белых халатах. Врачи, словно мухи порхают по операционной, о чём-то громко спорят. Какофонию дополняют протяжные крики женщины. Я незаметный для всех, словно призрак, прошёл ближе к окну. На больничной койке тужится девушка. Грубоватые черты лица, утомлённый вид. Насупилась. Русые волосы распущены по подушке. Неужели ОНА?

Врачиха-акушер ласково подсказывает:

—Тужься, милая. Скоро всё кончится. Ты только тужься сильнее…

Взмокшая женщина вздрагивает от каждой схватки. Руки вцепились в металлический каркас койки, словно это может помочь.

– Потужься ещё! Дыши глубже… Вот так. Хорошо. Ты молодец.

Роженица держится из последних сил, со стонами поднимаясь и падая обратно. Медсестра платком вытирает пот со лба роженицы. Крайняя схватка застала будущую маму врасплох. Женщина закричала ещё громче. Показалась головка, врачи засуетились.

Ребёнок появился. Женщина бессильно тянулась руками к сморщенному в крови материнской утробы тельцу, но его не отдали. Я крайний раз взглянул на мать и продолжил сон.

Поле, темно. Сквозь редкие деревья видны огни дискотеки, слышна музыка. Парень и девушка целуются на детской площадке в пионерском лагере.

– Ты ЭТО уже когда-нибудь делал?

– Нет, а ты?

– Я тоже.

Юноша осторожно поцеловал грудь. Рука поползла ниже живота, потёрла между ног. Девушка прикусила губы, постанывая.

***

– Максим, надеюсь, вы припомните, как попали в аварию? Или вновь сошлётесь на амнезию? – съехидничал майор. – Это же так удобно, да? Разбить машину и сбежать от правосудия, словно заяц. Оставить девушку без сознания умирать от потери крови… А потом: бац! И всё забыть. И ни-ка-ких мук совести. Всё просто и понятно.

– Что за херню ты несёшь, майор? – взвизгнул я, – Какая авария?

– Жалко, у меня нет видеозаписи. Ну, как в тот раз, когда вы пытались унести находящуюся в коме мать. Жуткое зрелище, – парировал следователь. Улыбался, знал, что нашёл место, куда можно втыкать иголочки, – но я видел фото искорёженного автомобиля. «Перевертыш», вроде так это называется.

Я запротестовал:

– Но мать говорила со мной! И держала за руку! Знаете, что не сходится? Знаете, а? Если я разбился, должны остаться шрамы!

Майор откинулся на спинку и с довольным видом ухмыльнулся:

– Действительно? Посмотрите на свои руки.

Я осмотрел предплечья. Кожа покрылась рубцами. Откуда они? Стигматы выглядят несвежими, зажившими, словно прошло уйму времени. Но их не было! Я каждый день лицезрел собственные руки! Я не святой и неоткуда взяться божьим знакам! Они всё подстроили!

– Да, да, Максим. Потрогайте шею, затылок и найдёте много интересного, – добавил Панфилов.

– Но их не было! Этих шрамов здесь не было! Не было! Я не сумасшедший! Не было! ПРОЧЬ! УБЕРИТЕ РУКИ!

***

Надоело! Опротивело! Панфилов в очередной раз проклял сволочную работу. Одиннадцатый месяц без отпуска перешагнул середину. Организм копит усталость. Редкий прерывистый сон не освежает. Майора преследуют головокружение, звон в ушах и мигрень. Глаза чешутся и слезятся.

Всегда сдержанный следователь источает агрессию. Позволяет лаве гнева сжечь выстраиваемый годами авторитет. Всегда педантичный профессионал проявляет редкую невнимательность и рассеянность. Часы «мозгового штурма» больше не приносят удовлетворения. Проблема-с. Пробовал снотворное, антидепрессанты, фиточай, ароматические свечи и хвойные ванны. На просторах всемирной паутины проникся идеями медитации.

«Очистите разум, отрегулируйте дыхание и упорядочите мысли».

Проклятый месяц. Отработает материалы по делу, доложит начальству. Заберёт детей и… к родителям в область. Никакой мобильной связи, смартфон в чугунный сейф-сарафан. Нарубит дров, растопит баньку. Дубовым веником выжжет грязь и плесень прошлого. Прожарившись, в снег: охладить крошечные порезы на коже.

«Сконцентрируйтесь на конкретной цели, подружитесь со своим внутренним миром, и вы сможете лучше адаптироваться к изменениям».

Тридцать дней. Артём решил оккупировать мансарду загородного дома и под пейзаж леса, укрытого снегом, распивать отцовский ликёр. Ансамблем старой комедии в три притопа забить трубку вишнёвым табаком, раскурить. Пустить годовые кольца дыма. Сдуть пыль с подаренного пару лет назад набора снастей. К выходным вытащить сына на зимнюю рыбалку. От мыслей о дымящем казане с ухой потекли слюни.

«Сосредоточьтесь на каждой части своего тела. Сохраняйте сознательное дыхание».

«Подумайте о своих главных целях. Что вы можете сделать, чтобы хоть на один шаг приблизиться к их достижению?».

Одни вопросы. Голова гудит. Во рту сухо, что в пустыне. Следователь периодически прикладывается к запотевшей бутылочке Borjomi. Фруктовая жевачка утратила вкус, не маскирует амбре. Константин Натанович, доктор, брезгливо морщится, но молчит. Мужская солидарность бесценна. Антона угостили анальгином, и спустя время боль водрузит белый флаг.

«И напоследок – думайте о том, что вас вдохновляет!»

Свежевыстиранная рубашка липнет к коже, впитывает кишащий бактериями пот. Смердит назло дезодоранту и туалетной воде. Нижнее бельё вокруг промежности пропиталось влагой, растирает складки. Врёт интернет: не спасает детская присыпка.

Антон и сам не помнит, как из стройного юноши-легкоатлета, выпускника юридического, он превратился в живот на ножках. Супружество, домашняя стряпня и сидячая работа. Дети, перекусы в столовой, кофе-паузы с крекерами. Да, и времени как-то не хватало на спортзал… Потом сил и энтузиазма. А ведь, чтобы избавиться от неприятного запаха придется похудеть. Чем больше жира в организме, больше водорода и метана. Грязное дыхание. Жевачка, душ, «дэйзик». Вонючий круг.

Грозовая атмосфера повисла над процедурной. Ремонт времён, когда стены выкрашивали в умиротворяющий зелёный цвет, угнетает. Запах лекарств минует ноздри, першит в нёбе. Криво отшпатлёванный потолок с матово-белыми плафоном навис, вздулся, смеётся над потугами следователя. Желтоватая плитка бликует светом единственного окна. Зарешеченное, с видом на стену с пустившей корни в кирпичную кладку пожарной лестницей. Пейзаж.

Антон поправил влажную от конденсата маску. Как ритуал извлёк из барсетки септанайзер, смочил подрагивающие ладони. Испытал силу трения, пока не стало сухо и горячо. Коронавирус, мать его. Деревянный стул, слабак, заскрипел под весом мужчины. Больная поясница подала сигнал болью, мол, я ещё жива и требую хорошего отношения. Панфилов нервно сдул пыль со стола. Не стерильно.

Нет, даже не обстановка бесит! Дурной тон работать с бодуна, но вечерний звонок случился слишком поздно. Майор праздновал выходной в компании жареных пельменей, кулинарного шедевра студенческих времен, и графина яблочной настойки.

Почему так долго? Нет, не вслух: сдержался. Непослушная нога отбивает чечетку. Антон надеется, что доктор не заметил. Седой, ростом под два метра, в квадратных очках. Дистрофичный, с длинными, как у пианиста пальцами и улыбкой Чикатило. Есть в высохшем эскулапе что-то и от Айболита, и от немецкой овчарки. Такой способен пытать подсудимых в медицинских целях, не опасаясь угрызений совести. Пусть насилует морально, в рамках закона.

Подобные встречи – формальность, издержки уголовного права. Подозреваемый невиновен, пока не доказано обратное. Каждый имеет право на защиту в суде бесплатным адвокатом. Либералы, мать его! Чудовище, отправившее по ту сторону жизни несколько человек, изнасиловавшее девушку, не должно топтать планету. Монстр заслужил линчевание!

Но нет! Антон Сергеевич за унизительный оклад следователя и мерцающую сквозь толщу лет пенсию обязан по нескольку раз в неделю приезжать в психушку. Умирать от мигрени под самодовольный взгляд доктора. Эта монстр от психиатрии уверен: суд признает мальчишку невменяемым, и мысленно смеётся над потугами следственного комитета перетащить одеяло на свой край.

Но… Подозреваемый отказался от адвоката. А значит, среди наглости и агрессии можно поискать ошмётки совести. Не просит снисхождения, плевал на чистосердечное и помощь следствию. Ну уж-с… Правосудие – колоссальный механизм. Гигантская мельница, для жерновов которой мелкое зернышко: тьфу… Растопчем, перемелем и раздуем по ветру.

Антон Сергеевич устыдился собственных мыслей. Они недостойны следователя с пятнадцатилетним стажем. Ореол «бульдога» не оставил начальству выбора, кто исполнит запутанное дело, навязанное «высшими силами» за пару месяцев до окончания года. А подобные измышления – грешный плод хронической усталости, недосыпа, похмелья и, конечно же, отсутствия интимной жизни. Жена переехала в обитель зла, к матери. Подала на развод и раздел имущества. Её половина постели холодна уже месяц. Из детской не слышна какофония панк-рока дочери, осиротела приставка наследника. В опустевшем холодильнике мумифицируются останки жареной курицы, догнивает лук, плесневеет открытое лечо. От полуфабрикатов обострился гастрит, из долгого отпуска вернулась изжога.

Любовь между супругами погибла в агонии, но за годы брака Антон привык к этой полненькой малахольной женщине. Пропитался нежностью: это чувство крепче. Стоило раз оступиться, брак дал течь. Ржавый баркас пошёл ко дну.

Катаклизм случился в день юбилея начальника отдела. Разменявший шестой десяток разведённый холостяк Геннадий Андреевич в приказном порядке собрал коллег в загородном доме. Приглашения от полковника удостоилось не более тридцати человек: управление, коллеги с соседних отделов и близкие друзья. Как начальник следствия, Антон отказаться не мог, хоть и не переваривал подобные попойки. Это как кушать первое, второе и третье из одной тарелки. Большинство присутствующих моложе, старше должностью и званием. При возможности не уставали об этом напоминать вечному майору. Клоуны-пубертаты. Перекрыли кислород, клевали мозг. Каждая собака теперь босс.

Гостей доставляли на служебных автомобилях с мигалками, чтобы «ни одна сволочь не сорвала сценарий праздника». Мерседесики, Прадо. Это сейчас мода такая, мать его! Сошек помельче в фургонах, чтобы не глазели. А то никто не знает про его особняк!

Миновав несколько кварталов элитного посёлка, Панфилов искренне позавидовал руководителю. Живут же люди! И от стыда не сгорают, как по Библии. И совесть сидит за решёткой.

Хозяин, поджарый здоровяк с вечно нахмуренными бровями и пепельным ёжиком волос, встречал в молодежном желтом поло и широких серых брюках. Предлагал аперитив, принимал поздравления, обнимал и целовал в щёку. Чтобы знали, какие у него жёсткие усы, мать его. Внутри никаких женщин: шашлык, реки алкоголя и суровые мужские разговоры за жизнь. И так все выходные, насколько хватит здоровья.

Антон чувствовал себя чужим. Пил немного, дабы не опозориться. С коллегами перебросился парой слов. Ну, не находил он общий язык с этими подхалимами! Сидел с краешку. Хоть тост не дали сказать, и на том спасибо! Промямлил бы заученные строчки, но нет. От мысли о публичном выступлении бросало в пот.

К полуночи после многочисленных тостов, поздравлений и подарков, изрядно поддавшие мужчины переместили тела в сауну.

– А сейчас… Сюрприз! – возвестил именинник, и, как по команде, в предбанник продефилировали полуголые девицы в простынях.

Антону идея не понравилась, но отбиваться от коллектива в полиции не принято. Девушки кушали виноград, много смеялись, попивая вино на волосатых ляжках элиты современного облика полиции. Майор держался в стороне, но не отводил глаз от стройных ножек и великолепных задниц.

Самогон разбудил ослабевшее либидо. Исполнять супружеский долг раз в неделю с выключенным светом приелось. Три минуты пыхтения под одеялом в миссионерской позе довели бы до суицида ценителя жёсткого порно.

«Не лезь целоваться, от тебя пахнет!» – вопила на три этажа вокруг жена. «Глупая, алкоголь и секс – нет лучшего сочетания. А проблемы с эрекцией не из-за градусов: от стресса и усталости. Сколько можно повторять?!»

А когда проститутки разделись… Ух! Ни одной послеродовой растяжки, складочки жира и покрытых чирьями ягодиц. Сочные пропорциональные тела с выбритыми гениталиями. Белоснежные подтянутые груди с крупными сосками.

Пьянющий полковник оставил за собой право выбора. Опытный холостяк и не последний блюститель закона в области точно знал, где заказать доставку разврата. Деспот на работе, Геннадий Андреевич расхаживал голый, потряхивая внушительным возбуждённым достоинством. Отсосите, прихвостни, за лишнюю звёздочку. И, возможно, вам спишутся десятилетия безукоризненной работы? За каждый сантиметр два года стажа. Готовы?

…Коллеги, одурманенные алкоголем, сношали бабочек, где придётся. Диван, лавка, стол, терраса превратились в капище разврата. Антон стеснялся собственной наготы, а уж заниматься любовью при свидетелях выше сил… Годы брака отбили желание.

Роза сама его выбрала. Не старше девятнадцати, низенького роста с рыжими кудрявыми волосами. Дюймовочка и старый крот, вот парочка! Майор убедил себя, что не из жалости. Нет, конечно, при чем тут эмоции! Всё уплачено. Сообразительная путана уверенно взяла «Антошу» за руку и отвела в душ.

После непродолжительной прелюдии нимфа засунула колечко презерватива в рот, уверенно заскользила по стволу. От ощущений мужское достоинство едва не взорвалось за секунды. Спустя минуты Антон взял её сзади. Пыхтел, долбил, мучаясь одышкой. Забыл про маленький пенис, перестал стыдиться рыжих зарослей на лобке, дряблого живота и прыщей на ляжках. Любовался работой избалованного фитнесом тела, растаял в ритме, наслаждаясь теплом узенького влагалища. Лопнул презерватив, но майор не прекратил процесс. Кажется, он хрюкал и стонал. Похуй! Алкоголь снял ограничители. А ведь многие делают подобное с жёнами. Чем он хуже? А? Так-то мегера, я понял: семейная жизнь – обман.

Кончил, едва не поймав инсульт, завыл. Уселся на холодную плитку голый. Заплакал, девственник. Ёбаный коньяк!

Спустя пару недель зацвёл букет венерических болезней, которым Антон поделился с супругой. Инкубационный период вырос в жжение в уретре и коричневатые зловонные выделения, вяло скользящие по стенкам унитаза. Не успели созреть первые гнойники на её тестикулах, как вещи были собраны. Под оглушительный скандал, потешивший соседей, Марина забрала детей и уехала к матери. Сумки майор отвёз собственноручно, не удостоившись права пройти дальше лестничной клетки. Тряпка. Старый похотливый Шрек у подножья замка с драконом.

Это «вчера» жизни. А ныне вернулась реальность, будни и «мёртвое» дело. Живот заурчал. В сумке черствеют бутерброды. Если не подогреть, язва обострится. А они даже не начали… Антон знал: парень будет тянуть время, чтобы подольше побыть вне стен камеры. А доктор, Айболит-оборотень, не позволит торопить и расшатывать нестабильное состояние. Давить не получится. Непонятно, кто в деле главный.

Конвойные без стука миновали дверь. Человек в кресле-каталке не походит на фотографии, проходящие по делу. Немощный старик в неполные двадцать два. Знакомо. Убийце сломали хребет, и с соками ушла жизнь. Конвульсивно подрагивает тощая бледная рука. Перекошенный рот изошёлся в кривляньях. От восставшего трупа подозреваемого отличают лишь шныряющие яблоками карие глаза. Испепеляют доктора ненавистью.

***

3 синтября 2004 года

Сигодня особеный день Утром нас помыли и дали новую адежду. воспитатиль другая ни лина сказала что придут асобеные люди Я думал что сигодня придеш ты мама но пришли какиета дядя и тетя. Дядя высокий с большийми усами а тетя в очен ь смишных ачках Васпитатель расказывала о каждом ребенке а я сидел в угалке

Патом рибята по очиреди показывали сваи рисунки. У мишки был караблик плывущий по морю а у димки настаящий танк. У андрея был нарисован кот А я нарисавал лину . Дядя спросил у воспитателя что эта за валчонок в углу. Он подошёл и протянул руку. сказал что он дядя олег. Я испугался ни знаю почиму он папрасил паказать рисунок а я сжал его в руке а потом обмачился. Тётя сказала фу а воспитатель сказала что я МА-ЛА-ХОЛЪ-НЫЙ и отсталый

гости ушли а я продолжал УП-РА-ЖНЕ-НИЯ. Хамяк Хомяк лошадка грибок кролик.

***

– МАМ, перестань! Хвааатит! Приеду в следующие выходные! Да, да! Обещаю! Сказала: ПРИ-Е-ДУ! Сама она сходит, не маленькая!

Катерина с силой грохнула трубку, скривилась. Да сколько можно?! Она давно не девчонка, а мать до сих пор командует! Условия ставит! Не попрётся она с бабкой сранья на воскресную службу! Не хватало ещё в выходной кланяться в пол вместе со старухами и слушать заунывное пение попа. Вся одежда пропахнет вонючим ладаном. Пусть сами ползают и крестятся, пока рука не отсохнет! Фанатики, блять!

Видите ли, давно дома не была! Катя и сама знает: братик скучает. Для четырёхлетнего карапуза приезд сестры маленький праздник. Для девушки, едва разменявшей второй десяток, боль и злоба, ведь в обретающем черты лице малыша по-прежнему мерещится ОН. Глаза, волосы, улыбка мужчины, изнасиловавшего её на шестнадцатый день рождения. Родного отца. Грубые руки, копошащиеся в её промежности. Горячее дыхание, укусы, шлепки и мизерный стручок, едва способный сорвать девственность.

Мать дура! Сама виновата! Знала, что у отца проблемы с головой, что по нему психушка плачет! Шизофреник, грёбаный. Но покрывала годами… И нечего теперь замаливать грехи! Церковь не поможет, если нет мозгов!

Катерина открыла форточку. Подкурила. Спустя минуту гнев уступил милости. Скачки настроения для неё не в новинку. Кэтти читала в «СПИД-Инфо», что такие метаморфозы есть признак сильного характера.

Насколько она ненавидела родную глухомань, но перспектива покушать маминой стряпни будоражит, аж слюни текут. Бабка старая, еле движется, не то, что вкусно готовить. Сама Катерина кухаркой не нанималась. Не царское дело! Можно на пару дней забыть про макияж, дать коже отдохнуть от «тональника» и пудры. Деревенские олухи и так потекут от одного её вида.

Едва тёплая струйка душа бурлит коричневатой жижей. Носик крана шипит, изрыгает воздух, но напора не даёт. Конченый водопровод! Проклятая коммуналка с общим санузлом! Две стиральные машины, вёдра, прогнившие тазики. И всё равно приходится стирать в раковине и сушить на верёвке. Да, ещё кто-то постоянно тырит туалетную бумагу. Жрут они её что ли?! Ну, ничего… Сегодня она примет ванную в гостях у какого-нибудь состоятельного мужчины. Или в худшем случае душ в номере гостиницы.

Катерина тщательно промыла волосы. Румяная после жёсткой мочалки кожа пошла мурашками. Шероховатая, но нежная. Как ритуал критично осмотрела тело. Вопросов нет: шикарна. Грудь небольшая, но упругая. Огромные ореолы сосков, как вишенка на торте: самое сладкое для мужчин. Попу можно и побольше, но никто не жаловался. Густые каштановые локоны ниспадают до самых ягодиц. Карие глаза, длинные ресницы, вкрадчивый взгляд. А вот от кучерявой поросли на лобке избавимся. Шпингалет нервно скрипнул, ручка заелозила.

«Занято! Если кто-то забыл: ванная общая!»

Затупленное лезвие царапнуло, потекла кровь. Защипало от попавшего в ранку мыла. Блять! Прижгла одеколоном, шипя от боли. Постучали настойчивее. «Пошли нахер!!!»

Застелила обоссанную дужку унитаза туалетной бумагой. Писала враскорячку, облив ляжку. Сортирка прилипла к ногам. АААА!!!

Когда Катя, завернутая в халат, покинула санузел, толпа уже всерьёз обсуждала, кто будет платить за выбитую дверь. Бесит! Её ждёт ночь приключений, а у соседей по коммуналке прорвало мочевые пузыри и кишечники! Отбрехалась.

– Шалава! – обласкал алкаш Валерыч из тридцать второй, скривив синюшную от алкоголя морду.

– Только и знает што жопу намывать по тридцать раз в день! – прошипела беззубым ртом карга из двадцать восьмой. – А как убираться, так хрен заставишь!

– Ссыте в горшок! Утку себе купи, дура старая! Отъебитесь отсталые! Приспичило, блять! – съязвила Катерина.

Тапки скользили по линолеуму. Скрылась за дверью, развалилась в кресле. Ужасно жалко себя, но плакать запретила. Как же хочется свалить! Пусть аварийный дореволюционный дом развалится и похоронит под обломками отбросов!

Их с бабкой комната самая маленькая: двенадцать метров. На всю стену фальшивый постер с морем, которая она никогда не видела вживую. Единственное окно выходит на разваленные бараки. Катерина спит на софе за шкафом, по ночам слушая, как сосед избивает, а затем трахает жену.

Около часа ушло на просушку волос, макияж и выбор наряда. Катерина остановилась на тёмно-вишнёвом платье с обнажённой спиной. Подогнала Светка, одноклассница. Турецкое! В руку розовый клатч. Немного потертый, но в темноте не видно. Прошлогодние сапожки по-прежнему хорошо смотрятся, подчёркивают стройные ножки.

Пыльные часы с кукушкой показывают без пяти девять. Последний автобус уезжает через двадцать минут. Нужно спешить!

– Катя, дочка, ты куда на ночь глядя собралась?! Хватит шляться, как кошка мартовская! Одно место чешется? Ну-ка раздевайся! – запричитала бабушка, – А ну стой, я тебе говорю!

Зычный голос разошёлся эхом среди картонных стен. Можно не сомневаться, соседи прислушались. Сонная старушка ковыляет на перехват босиком. Выцветший ночной пеньюар путается в ногах, но варикозные бедра передвигаются быстро. Катя простонала:

– Бабушка, я на дискотекууу. Вернусь завтра!

– Никуда ты не пойдёшь!

– Не тебе решать! Ты мне не мать!

Катерина накинула дублёнку, хлопнула дверью и выскочила на площадку. Да, с высоким каблуком только по деревянным ступеням в полной темноте и бегать! Уже на улице окликнули из окошка:

– Катя, вернись! Вернись, я тебе говорю! Ещё и без шапки! Голову отморозишь, глупая будешь! Я матери позвоню!

Кэтти проигнорировала, подкурила и засеменила дальше. Ничего нового. Бабушка прорыдается, поднимется давление. Выпьет пузырёк корвалола. Соседи вызовут скорую. Ну, а что теперь на привязи сидеть? Субботним вечером пить чай с бабкой и смотреть «Поле чудес»?

Автобус не подвел. Пустой «Пазик» спешно катил по дремлющим улицам. Водитель знал: скоро домой. Юная леди в очередной раз поразилась метаморфозам, произошедшим с центром. В детстве проспекты казались дорогой из жёлтого кирпича, а старинные здания замками кукольного театра. Каждый перекрёсток – развилка, где пойдёшь направо и встретишь любовь. Налево: найдёшь счастье. Даже бедные дворы, утопающие в лианах ив, представлялись ареной цирка. Купи билетик, и под куполом зажжётся свет. Под сводами зданий, балансируя по линиям электропередач, пройдут бесстрашные канатоходцы. Клоуны доведут публику до экстаза притворными слезами. Из подъездов покатятся мишки на велосипедах и совершат круг почёта. Голодные собаки ради костей запрыгают сквозь горящие кольца. Где ты, мой Изумрудный город?

В нынешней реальности центральная площадь походит на выжженное солнцем плато, умирающее среди скал новостроек. В грязных ущельях поселились оборотни, испражняющиеся там же, где позднее жрут и совокупляются. Магия исчезла вместе с жизнерадостными людьми, которые верили: «прекрасное далёко» уже близко. Их обманули.

Охранник, мускулистый парень с глупым выражением лица лениво почесал белесые волосы и сально улыбнулся. Ощупал, слегка превысив положенное. Пусть, Катя не против. Она трахалась с ним здесь же, в подсобке после полулитра коктейлей в прошлом (или позапрошлом?) году. Не лучший из любовников, но грубый секс был хорош, хотя запомнился, как бурение скважины между ног.

Излюбленное место за баром пустует. Катерина заказала «Клубничный дайкири»: безакцизный Bacardi, ликер и лёд. Пахнет, как ароматизатор для жигулей, но приличный градус настраивает струны души. Крупный бокал на низкой ножке – лишний повод долго и эротично потягивать красноватую жидкость из трубочки. Как и прежде, денег ровно на один коктейль. А дальше барышня позволит мужчинам угощать. Неугодных отказом вытащит охрана. Уж она позаботится!

Помешала трубочкой, исподлобья сканируя зал в поисках жертвы. Придётся выжидать, когда самцы захмелеют и вывалятся на танцпол. И тогда повертев задницей, можно выделить круг заинтересованных. Выбрать платежеспособного и в меру трезвого. А спустя время в гостиничном номере слушать скрип кровати.

Катерина поймала презрительный взгляд девушек за столиком позади пустующего танцпола. Осуждаете, сучки? А попробуйте жить в чёртовой дыре, когда рождена встречать закат на лазурном пляже тропического острова под бокальчик красного полусладкого. Нужно купить тысячи лотерейных билетиков, чтобы сорвать банк. Знакомства по объявлению чушь! На дворе девяносто седьмой год. Секс-революция победила, не встретив сопротивления. Только живое общение и потные тела, конвульсирующие в унисон. Да, дуры! Мы живем в мире, где правит секс.

Игра началась. Катя отшила несколько гопников. Залепила пощёчину нахалу, без разрешения шлёпнувшему по заднице. Ты, точно нет. Вот этот? Тоже нет. Хотя… Нееет.

Спустя час, когда девушка отчаялась, а бокал заполнился подтаявшим льдом, подсел мужчина. Смуглое лицо, обрамлённое аккуратной бородой, играет хитрой загадочной улыбкой. Чарующий взгляд тёмных глаз из-под густых высоких бровей выдаёт незаурядный ум. Аккуратная стрижка пепельно-черных волос – аккуратность и ухоженность. Потенциальный любовник предпочёл темно-серый пиджак с чёрной расстёгнутой до груди рубашкой. Трезв, вежлив. Вкусно пахнет недешёвым одеколоном. И главное: божественно красив. Новый русский? Иностранец? Глупость. Что гостю из развитой Европы делать в занюханном кабаке русской глубинки?

Виктор представился и, не спрашивая желания, угостил коктейлем. Это Катя любила: властность. Сдержанное чувство юмора и образованность собеседника как шанс «развесить уши», дать себя заболтать.

Алкоголь сблизил, и вот Катерина гладит крепкую мужскую руку, смеётся без фальши.

Тридцать один год, холост, ИНДИВИДУАЛЬНЫЙ ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬ. В погребок зашёл «в угоду ностальгии». В этом помещении молодой Витя отмечал праздники во времена студенчества, когда бар работал наливайкой. Идеальный вариант.

Время действовать. Кокетство, искусство женского флирта, не столь примитивно, как мужское соблазнение. Не думайте, что Кэтти действует необдуманно. Юная нимфа прочитала много «женских» книг и точно знает, как разжечь страсть. Пора, пора, пора! Почувствовав взгляд, девушка как бы невзначай поправила платье, отбросила непослушный локон с лица. Слегка раздвинула ноги, поглаживая колено и бедро. Подушечкой пальца провела по ребру бокала. Сама возбудилась от ненавязчивых прикосновений, шепота и покусываний мочки. Рано позволять большее, но… Отстранилась. Игра продолжается. Девушка демонстративно подвела губы бордовой помадой. Вычитала, что такой жест напоминает мужчине покрасневшие половые губы.

Уже в такси Катерина поплыла. Она молода, сексуальна и способна отомстить мужчинам, обесценившим любовь. Но это потом. А сегодня только удовольствие. Никакой резины! Она заранее придумала легенду об аллергии на латекс. А в конце фильма ждёт бесконечное утро.

В какой момент Виктор убедил поехать к нему? После «Мохито»? Или «Космополитен»? Скорее, после «Мартини Драй»… Соблазнитель честно признался: квартиру снял на пару дней, дома ремонт.

Хата оказалась приличных размеров, с удобствами. Ремонт «евро», музыкальный центр, огромный телевизор. Недешево, а, значит, не бедствует. Разлил вино по бокалам, нехитро сервировал стол сыром и фруктами. Включил медленную музыку. Виктор бережно уложил пьяненькую девушку, навалился, покрыл поцелуями. Понежиться в ванной можно и позже. «Победа»: заключила Кэтти и покорилась безумию.

***

Лучшее время в больнице ночь. Дежурный врач на отдыхе, санитары охраняют покой. В отделении тихо, если не замечать стонов и скулежа оргазма. Мужчины онанируют: в любом возрасте трудно без женщин. Мерзко, но привыкаешь. Пациенты совы. С заходом солнца активность хищников растёт. Необходим сброс энергии: отжимания, крики, мастурбация.

Нам настрого запрещали отвечать на провокации. В одно из дежурств, не выдержав раздражающих постукиваний в окошко, я прильнула. Темнота мертва, показалось. Внезапно из бездны выпрыгнуло морщинистое лицо, растекаясь по стеклу. Мужчина бился, увеличивал амплитуду, словно не чувствуя боли. Неестественно длинный язык наследил сгустками желтоватой слюны сквозь редкий частокол зубов. Я подавилась криком. Больной выл, верещал, умолял выпустить. Крыл матом, угрожая разорвать мне «дырку», а через секунду плакал, как дитя, звал маму. Уверял: ОНИ пришли за его глазами.

В экстремальной ситуации я оцепенела. От шума проснулись соседние палаты, запустив цепную реакцию. Отделение поглотил принцип домино. Новорождённый хаос сказал первое слово. Я его мать, статуя безрукой Венеры.

Сильная ладонь оттолкнула в стену. Врач по рации вызвал наряд. Двери хлопали, трещали шокеры. Седативные текли рекой. Стачку разогнали спустя час, под горлышко накачав буйных транквилизаторами.

На время бунта, я потерялась, изображая деятельность, но ВСЕ помнили, кто причина недосыпа и потраченных нервов. Кричали, оскорбляли, увольняли. Загнали самооценку под подошву. Я оттирала от ржавчины железные кабинки, мыла «очки», истерила в обществе капель конденсата на потолке. Испытательный срок продлили.

Спустя пару недель об инциденте забыли, а новая проблема с ноги открыла дверь. На меня положил глаз один из санитаров. Не скрою, любое проявление симпатии приятно, но не так я представляла первые отношения. Жлоб под метр девяносто с гладким, словно шар провидицы, черепом и белым лицом.

Глеб сально поглядывал, кидал неприличные жесты. Я краснела под хохот его коллег-близнецов. По слухам работал в полиции, откуда уволен за издевательство над подсудимыми. Порченая репутация, непривлекательная внешность, но грех жаловаться. Я изголодалась по любви. Бабочки в животе вяло порхали, скорее от голода, чем от страсти. Удивительно, но в голову взрослого мужика не поместилась мысль ухаживать. Конфетки, цветочки, внимание: НИ-ЧЕ-ГО.

«Стопудово целочка» – шептались мужланы. Наверное, от меня пахло девственностью. Глеб зажимал меня по углам, тянулся бескровными губами, лапал. Слишком сильный для сопротивления. Ударить страшно, кричать бессмысленно. Влажная ладонь рыскала между ног в поисках чудо-кнопки – ключу к инстинкту размножения.

«Пискнешь, я выцеплю тебя после работы и отпизжу».

Давил на слабое, боязнь боли.

***

3 января 2005 года

Сигодня забрали Мишку. таго каторый нарисавал караблик типеръ у ниго есть настаящая СЕМЬЯ А я так и останусъ тута патаму чта я глупый. лЛина гладела миня по голове и сказала чтоб ы я не грустил и миня тоже скоро за бир ут. нужно толька падаждать. мама ты правда рядомрядом?

я падалгу сматрю в окошко Инагда я вижу праезжающие машины. Кагад я гуляю ва дворе я подружился с кошкой Она смешная и пастаянно лижет мои пальцы. Я назвал её Муся!

Лина гаварит что я пишу и читаю всё луше и луше. Она принисла мне книгу пра кота ДЫТЫКТИВА но я ничиго не понял. зачим коту искать какогото ПРИ-СТУ-ПНИКА

Зато сигодня я смог сказать Привет Лина Как твои дила. Я рад тибя видетъ. Лина пачему то заплакала и поциловала миня в лоб Сказала што я большой умник и скоро миня отправят в школу Я лину очинь люблю. а она попросила меня пообищать што я ни буду воровать дома и в магазине а я попросил удилять мне больше время несмотря на иё работу

Я глубже погружаюсь в омут памяти. Та же комната, поблекшие стены. Клубок проводки теперь не напоминает игрушку, скорее хищное насекомое, покинувшее нору в поисках жертвы.

Мир вокруг вырос. Там, где раньше обитала неизвестность, приоткрылось окно в жизнь. Словно цветной телевизор, стекла показывали задний двор, спрятанный снегом.

Мальчик за письменным столом бросил непослушную авторучку, сполз со стула и, пошатываясь, побрёл к подоконнику вновь поглядеть на чудо. Пододвинул стул, ладошками ощутил разукрашенное морозом стекло. Так хотелось запечатлеть причудливый узор госпожи зимы навсегда. Снежинки, кто вы и почему падаете с неба? Не ответили, но продолжили неспешный вальс.

Максим негодовал. Злился на непослушные руки, на рот, издающий нечленораздельную речь. На устающую спину и текущие сопли. Обречённый не знал: всему виной генетические нарушения: энурез, анемия, иммунодефицит. Последствия задержки в развитии, отсрочившие взросление на годы.

Мальчишка с тревогой оглядывается на дверь. Если застанет нянечка: отлупит. Ей плевать, будет ли Максим полночи скулить от боли в пояснице. Жутко хочется на горшок. Загипнотизированная снежными вихрями голова закружилась. Щенок упал, обмочив штаны.

Послышались шаги. Нужно успеть! Максим прыгнул в кровать мокрый, укрылся простынёй. Противно, но это шанс избежать наказания.

Нянечка ворвалась спустя пару секунд. Как охотничья собака принюхалась, сморщилась. Сука учуяла мочевину:

– Опять обоссался? И чо ты улегся? Иди, меняй штаны, бестолочь! – беззубый рот брызнул слюной, – Потом возьмешь тряпку и вытрешь за собой!

Мальчик сжался, но с кровати встать не смог: парализовало. Нянечка рявкнула:

– Ты глупой? Чо лыбишься? Ты нахрена обоссался и лег в кровать?! Господи… Вставай я тебе, сказала!

Сильная рука схватила за ухо. Пальцы безжалостно скручивали мочки, и зубы сами сомкнулись на толстой неженской кисти. Мучительница заверещала и влепила по голове. Потом ещё раз и ещё, пока у ребёнка изо рта не пошла пена.

***

– Майор, ты, правда, считаешь меня психом? – внезапно ожил больной. Попытался встать, но хомуты удержали в каталке, – Сколько тебе заплатили? Хватит на пенсию?

Сморщенные губы распрямились. Стеклянные глаза помутнели, взгляд сфокусировался где-то в районе переносицы следователя. Широкая морщина, перечеркнувшая лоб, отражает внутреннюю борьбу.

Доктор нервно забарабанил костяшками. Поймав тяжелый взгляд, Антон потянулся к диктофону.

– Хотя… Нет. Ты слишком честный, а поэтому до конца жизни будешь марионеткой в руках тех, кто запер меня здесь, – рассудил пациент, пережевывая каждое слово, пробуя на вкус.

– И кто же, по-вашему, эти люди, Максим?

– Те, кому выгодно моё молчание. Зачем опускаться до банального убийства, если можно стереть человека, как назойливый спам. Отправить в чёрный список социума, – юноша плечом вытер слюну с подбородка, – лишить прав и с помощью транквилизаторов обратить адекватного человека в кочан капусты.

– Максим, мы с вами это уже обсуждали. Адекватность – лишь тщательно контролируемое безумие, – вмешался заведующий, – Вы пережили тяжелый стресс. Наша память – механизм способный стирать события, травмирующие психику. Вы больны и нуждаетесь в специальных препаратах.

Подозреваемый взглянул на доктора с ненавистью, выплюнул:

– Майор, поверь, мне есть что рассказать! Ты представитель декоративного правосудия, а я хреновый рыбак, но знаю координаты заводи, где водится червивая до каждой чешуйки рыба.

Эскулап хмурит лоб, информирует пустоту:

– Генетические мозговые травмы приводят к потери памяти и серьезным изменениям личности. Мозг обманывает нас. Возможны крайние степени возбуждения: ярость, ненависть. Вещество, содержащееся в седативных, угнетает центральную нервную систему. Своего рода наркотики для внутренних демонов.

«Да ему самому нужен психиатр» – подумал Антон. Вряд ли из старого добермана удастся выжать помощь. Подозреваемый не верит в снисхождение суда и спасательный круг утопающему в дерьме. Юноша знает: старикашку в белом халате манят образы собственного фото на обложках авторитетных журналов за новшества в познании психических патологий. Амплуа Христофора Колумба, плывущего к неизведанным берегам человеческого подсознания.

Раздражает, что врач вмешивается в процесс, но раздувать скандал Антон не решился.

– Я не псих… Выслушай меня, – прохрипел парень, словно заведующий не слышит, – Боюсь, пока дождусь суда, инквизиторы сделают из меня неразумное животное…

– Максим, вы сирота, не так ли?

– Причём здесь это? Вы что-то узнали об отце? – заволновался больной, – Я не знаю, что натворил мой родитель! Я другой человек!

Доктор, бесячий подонок, не упустил возможность потянуть время:

– Отчасти верно. Дети и внуки убийц не обязательно пойдут по стопам. Для этого придумана мораль. Общество пишет роман на чистом листе сознания. Но у каждого на задворках сознания в генетической памяти останется жажда крови. Помести человека в стрессовые условия, и инстинкт хищника возьмёт своё.

Цирк. То, что парень в психиатрической больнице равносильно линчеванию. Его никогда не выпустят из цепких лап системы здравоохранения. Пора прекращать бесцельные дебаты:

– Максим, хотите, зачитаю выдержки из результатов экспертизы?

Панфилов демонстративно зашуршал бумагами и оборвал:

– «…Социопатия, шизофрения. Расстройство личности, характеризующееся игнорированием социальных норм, импульсивностью и ограниченной способностью формировать привязанности…» Продолжать?

– Да…

– «Примечание. Черты личности антисоциальных психопатов часто приводят к совершению преступлений. Могут самореализовываться в качестве лидеров сект и преступных групп. Нередко становятся наркоманами или злоупотребляют алкоголем из-за потворства желаниям…»

Вы больны, Максим.

***

«Нет в мире ничего более интересного, чем звёзды в небе и всякие странности в человеческом мозге».

Иммануил Кант

Хлипкий замок покидает петли и, жалобно лягнув, скрывается в темноте подъезда. Раскрошенный кирпич останется здесь. Путь на крышу свободен.

Одиннадцать шагов…

Тогда казалось, что ещё не поздно…

Дети инкубаторов. Стероидные коровы. Их доят, качают прозрачно-белесое молоко, вскармливая чужих детёнышей. Жаль, но дойдя до конца, эмоциональные калеки узнают, что потратили жизнь, прорываясь сквозь шелковые тернии к гаснущим звездам.

Десять…

Грёбаных десять шагов к бездне, синусоида жизненного пути…

Вспомнят ли меня? Я уйду призраком, stories в инстаграме дьявола. Скомканной копиркой посмертного эпикриза.

Девять.

А ты, ублюдок, подумал, что провалишься под землю и продолжишь путь? Может и принцесса тебя в конце ждёт? Супер Марио, блять!

Я не увижу её слез. Ветер времени закружит траурное платье, занесёт песком лучшее, что было между нами.

Восемь.

Всё это неважно. Они не увидят моего конца, моей слабости. Пусть я девиант, но смог дотянуться кончиками пальцев до сверхновой.

Семь!

Нужно было сделать это тогда! Но ты, сосунок, зассал! Отсталый мальчишка по-прежнему внутри, это он тебя отговорил!

Покончить с этим, остановить монстра! Шаг в пропасть – добровольная эвтаназия, посмертная ода погибшим по моей вине.

***

Я повертела листы-отшельники в руках, словно непослушный кубик-рубик. Тщетно пыталась найти на обгоревших страничках дату: не было. Автор боялся спешно бегущих дней календаря. Километровая прямая, ведущая к кончине. Но эти строчки, как плоды с верхушки фруктового дерева. Спелые, сочные упали первыми, чтобы сгнить. Эти слова – что-то более взрослое, мысли пригубившего жизнь человека. Я вкусила их, насладилась.

Город накрыли сумерки. Холодно… После усыпляющего тепла порывы шквального ветра, как ледяные щупальца, терзают незащищённые участки тела. Шея покрылась мурашками, руки инстинктивно спрятались в лоно карманов.

Октябрь в этом году непривычно холодный. Виноват ветер, мертворождённый сын Таганрогского залива, стонущий по ночам в подворотнях. Чёртов шквал, кара безбожникам-жителям, не стихающий четвёртые сутки. Прогнозы синоптиков оптимистичны: до понедельника температура не упадёт ниже четырёх-пяти градусов тепла даже ночью. Днём облачно, возможны кратковременные осадки. Смертным остается слепо верить метеожрецам и молиться, чтобы отметка на термометре не перешагнула нуль по Цельсию, пока не включат отопление. В противном случае обыватели впадут в массовый анабиоз. «Холодная неделя» неспешно прошлась по жилым массивам, но батареи едва тёплые. Слезы не растопят стены администрации. Деньги, деньги, деньги, кризис. Управленцам не удалось опробовать НЛП, гипноз и магию. Город сам раздвинул ноги, подставив девственную плеву во влагалище бюджета. На дворе цивилизованный двадцать первый век. Костяк революции не успеет построить баррикады: дадут отопление и недовольство, разогнанное холодом до жажды крови, испарится с миллионами ненужных калориферов.

Я перебираю вслепую, скрывшись капюшоном. Жаль, не мантия-невидимка – всего лишь ветровка. Я не одинок. Едкая морось вынуждает людей прятаться в панцири.

Пешеходный траффик – движение молекул. Люди-атомы. Хаос. Город ударами каменного сердца разгоняет кровь в артериях проспектов, венах улиц и капиллярах переулков. Гольфстрим денежных потоков не поменяет климат. Озоновые дыры скрылись за солнцезащитными очками. Крыши дышат смогом. Поток плотный, виляю гадюкой. Людская масса даёт шанс смимикрировать. Я растворился в ней, как рафинад в горячем кофе. Раз и всё.

Пелена туч, приплывшая с севера, окислила небо в непроницаемо-серый цвет, украв лучи солнца у мёрзнущих кварталов. Дождь усилился. Проспекты забликовали зеркалами луж, спящих в резервуарах искалеченного асфальта. Снег скроет испражнения осени. К сожалению, людская озлобленность не грязь. Её не спрячешь покрывалом белого наста. Что бы Вам ни говорили: дождь, утро, понедельник, магнитные бури или кривой парад судьбоносных звёзд: всё чушь. Какие мысли душат несчастных, мешая скулам сократиться в фальшивейшей из улыбок? Апатия, злоба и недосып поработили души, и ни один экзорцист не изгонит бесов прочь.

В висках-гейзерах растет давление, глаза слезятся. Красные цифры светофора издеваются, молодеют медленно. Я форсирую «зебру», спешу, но спустя секунду догоняет стадо заблудших овец. О штанину трётся терьер на поводке несимпатичной хозяйки. Необъяснимо. Может я стал невидимкой, растворившись в текстурах города? Сколько в толпе нас, теней, скользящих помехами кинескопа? Сквозь рябь прибордюрной лужи просвечиваю я: молочно-белое лицо с красным вулканом носа, взъерошенные черные волосы и круги под голубыми глазами. Моё существование – коллаж из фотографий в черно-белых тонах. Я мысленно checkинюсь в каждой точке путешествия по каменным джунглям. На снимках не разобрать лица, пространство меркнет в негативе. Амфитеатр одного зрителя. Колизей мертвецов не радует глаз, как ни играй фокусом. Градиент растёт в геометрической прогрессии.

Сквер безлюден. Голые кроны деревьев, охраняющих аллею, походят на раскуроченные остовы ЛЭП. Заброшенный парк шепчет молитву осиротевшим лавочкам.

Рыночек, одна из барахолок, как грибы прорастающих на благодатной почве бедных районов. Я изучил с изнанки мир палаток и лотков. Вдохнул запах ларьков с шаурмой, проглотил фальшивые улыбки торгашей.

«Мужчина, куртки зимние недорага… зимние куртки выбираем. Армани, версаче, ковали. Недоорага».

Подземный переход испоганен граффити. Старые лампы моргают, имитируя триллер. Нищий тянет покрытую струпьями руку, намекая на милостыню. Как заклинание шепчет: «Христа ради». Увы, он не знает, что я из поколения тех, кто к совершеннолетию закрякал от отчаяния в унисон юному Скрудж Макдаку.

Свет в конце тоннеля близок, но впереди не рай: спальный район. Шаг за шагом нависают саркофаги девятиэтажек, исчадия брутальной архитектуры страны советов. А вокруг бескрайнее море кварталов-близнецов и дворов, оплетенных паутиной теплотрасс – оазисов для бездомных. Здесь среди травмированных коррозией детских площадок бьётся в агонии призрак коммунизма. Молодежь рыщет по чужим кошелькам в поисках монеты на мефедрон. Вот оно – наше панорамное окно в Европу, где сытый бюргер увидит не только стильный пиджак, но и грязные семейные трусы.

Ты ругаешь страну, хотя ещё так молод.

Хотя в руках айфон и кофе, а не серп и молот.

Мы будем забыты эпохой, и похуй.

В подъезде тепло, но при дыхании рождаются облачка пара. Почтовый ящик полон бесполезной рекламой. Суши, окна, массаж и стяжка пола. Угадай, что общего? Сожжённая шаловливыми ручками кнопка лифта мертва. Коктейль диких ароматов витает между этажами. Готов испытать парфюмерный оргазм? Едкий табачный туман с ядовитыми миазмами мусоропровода. Запах пота, мочи, дерьма. Шприцы и наполненные ДНК «гандоны». Стонущая от голода лишайная кошка. Испоганенные маркером стены с облупившейся штукатуркой.

«Почему Маша шлюха?! Кому задолжал Диман?»

В икотных судорогах бьётся управдом, женщина с жидкими кудрявыми волосами, собирающая на ремонт подъезда. Утопия. Стасина дверь деревянная с безвкусной резьбой и маленьким, будто пупок ребенка, глазком.

Престарелый холодильник «Саратов» хрипит проржавевшим компрессором. Пыльные иконы покоятся на угловой полке. Перекидной календарь мёртв с эпохи, когда подростки мастурбировали на постеры полуобнажённой Кармен Электра. Закурил, с удовольствием поглощая клубы. Ноздрями отпустил наружу. Кольца неровные, тают туманом вокруг лампочки.

На обед пару засохших бутербродов. Кредитный телевизор контрастирует совдеповскому серванту с книгами Рождественского и сервизами. Старый диван скрипит. Нет сил даже помастурбировать. Подушка-магнит пахнет любимой. Стася ещё в больнице. Есть час-полтора на сон.

В тишине нарушаемой дробью дождя щелчок замка режет слух. Я сплю, но слышу скрип петель и шуршание пакета с продуктами. Мимолётную чечетку каблучков, вжик молнии босоножек. Приоткрываю глаза, щурясь от света. Нужно заставить ослабевшее тело покинуть тёплый кокон одеяла, встретить.

– Макс, ты приехал? Помоги разобрать продукты.

Протираю глаза. Струи сквозняка кусают голые щиколотки. Укутавшись пледом, словно черный плащ, пролетаю коридор. Нахожу Стасю на кухне. Взмахнув «крыльями», обхватываю сзади, сжимаю груди. Шутливо надуваю щёки, не получив заслуженной улыбки.

– Привет, – шепчу на ухо, прикусив мочку.

– Привет, Макс, – едва слышно промурлыкала девушка. Не повернулась, продолжая копошиться в пакете.

– Ты как? – укутав сокровище пледом, губами исследую затылок, изгиб шеи. Массирую плечи, – Моя зайка устала?

Холодное после улицы тело вибрирует, хочет освободиться. Неужели пакет из «Магнита» сейчас главное? Десяток яиц, колбаса, молоко и хлеб. Прожиточный минимум.

– Стася, что-то случилось? Как прошло обследование?

Любимая пожирает тёмными глазами, на губах усталая улыбка. Контуры лица очерчены, кожа бледнее, чем обычно. Чмокаю в губы.

– Что? Всё хорошо, Макс. Надоело до чертиков кататься туда по два раза в неделю. Ты что будешь кушать?

Удивительно. Столько лет вместе, а я так и не разгадал её взгляд, рентгеном просвечивающий душу.

– А у нас есть выбор? – огрызнулся я, но тут же устыдился. Прозвучало жалко. Девушка посмотрела исподлобья.

– Макс, иди в комнату. Я поставлю вариться пельмени.

– А ты не голодная?

– Чайку попью. Я в столовке перекусила.

Ужинаем в тишине. Без удовольствия поглощаю разваренные пельмени. Стася, устроившись на подоконнике, цедит пахучий чай и потягивает ментоловую сигарету, Vogue. Вытянула ноги, облокотилась, смотрит в ночь. Махровый халат едва прикрывает бёдра. Дым клубится под потолком. Каждый о чем-то молчит. Из динамика старенького Самсунга льётся престарелый трек Локи Дога «Подгрузило». Она любит сопливую лирику. «Подгрузило». Звучит, как ода нашим отношениям.

На поле бремени, вне зоны времени

Зоны действия сети, по голове парабеллумом

И пробелы нажимаю вместо текста о любви в стихах

Не смогу я тебе это объяснить никак

Тишина добивает меня первым:

– Зая, расскажи что-нибудь. Полтора месяца не виделись…

Стася не слышит, утонула в омуте мыслей. Я бы многое отдал, чтобы узнать её мысли. Утопить диссонанс.

Я дал слабость в 2004,

Когда твой образ поборол мой мозг на полном серьезе

Серьезно…

Хочется говорить. Как раньше, в обнимку до рассвета, прерываясь для занятий животным сексом.

Девушка оживает внезапно. Взгляд безумный, как у Харли Квинн. Выпускает дым ноздрями и, словно боясь слов, выпаливает:

– Макс, а давай уедем. СЕЙЧАС! Бросим всё и сбежим…

В её глазах: мольба, отчаяние и крик о помощи. Беру за руку. Ладонь влажная, холодная.

– Милая, куда ты собралась? – упёрся я.

Стася делает крайнюю затяжку и нервно тушит бычок о край консервной банки.

– Ну, нет… Я имею ввиду уедем на пару дней в горы… – она всхлипывает, – Я никогда не видела, горы, море. Я устала… Кредиты, работа, учёба, работа, долги. Разве мы не люди? Деньги – это бумага. Снимем домик в Домбае. Проведём время вдвоём!

Месячные, первый день.

Я обнимаю маленькую капризу, вытираю подушечками пальцев слёзы:

– Хорошо. Любимая, давай в июле. Только ты и я. Нужно только немного подождать и… Мы справимся.

Воздух отчаянно стучал в остатки мозга

Талант отчалил от сознаний острова

И мы давно с тобой синхронно не кончали

Иллюзия решённой проблемы, это я умею. В красных от прожилок глазах приговор.

……………………

Я ловлю себя на мысли, что крайние десять минут бесцельно листаю каналы. Убийства, новости, тошнотворные ситкомы. Стася, разгоряченная после душа, переодевается в черный пеньюар. Рисуется перед зеркалом, втирая в кожу рук пахучий крем. Что это? Виноград?

«Ты снова выйдешь из душа, мы снова выключим телек, и я лечу…»

Ложится рядышком. Моя кукла Барби. Кажется, она говорила: «не надо, у меня болит живот». Страсть сильнее. Затыкаю рот поцелуем, сжимаю руки, кусаю шею. Стася брыкается, кричит, но я не могу разобрать. Моя зависимость. Мой инсулин. Тигрица не сдаётся. Царапает, кусает. Пальцы нащупали влагу, порвав миллионы связей в мозгу. Мы покорились безумству. Разница потенциалов растёт. Тысяча и один вольт. Искра, разряд, молния между телами. Запах пота и смазки. Переворачиваю девушку на живот, заставив биться в конвульсиях.

Кажется, она шепчет: «ПРЕКРАТИ!». Кажется, она кричит: «НЕ ОСТАНАВЛИВАЙСЯ!». Слова растворяются в стонах. Когти рвут кожу. Клыки вгрызаются в шею. Быстрее! Удары в такт. Быстрее! Переплетенные ноги разрывает судорогой, выворачивает. Кончаем синхронно.

Окурок делает круг почёта по кольцу унитаза и скрывается в канализации. Стася в ванной. Шумела вода, но, кажется, я слышал всхлипы.

В свете телевизора видны засосы. Перестарался. Глажу волосы, спину. Ищу губы. Девушка отворачивается, и поцелуй приходится в щеку. Ласкаю шею, мочку уха, дразню тело. Она всегда была загадкой… Но сейчас… Что-то неуловимое во взгляде. Грусть… сожаление? Вина? Я обязательно узнаю.

Что может быть приятнее, чем любимая, засыпающая на груди? Мы нашлись среди тысяч чужих. Неразлучные, как Арлекин и Коломбина.

……………………

– Макс, у меня воспаление яичника. Ты понимаешь, я возможно никогда не смогу иметь детей.

Я осёкся. Так вот оно в чём дело. Солгал:

– Всё у нас будет хорошо. Мы тебя вылечим. Поверь мне, сейчас всё лечиться.

– Правда?

– Правда!

Стася дарит долгий поцелуй.

– Ты представляешь, я читала, что наши дети могут жить здоровыми! И у них будут родители!

Я не представлял. Мысли понесли меня прочь из этой квартиры. Вспомнились ЕЁ губы: влажные и податливые. Бездонные зелёные глаза, озорная улыбка. Изгибы шеи, дорогой парфюм. Возбудился, взорвался.

***

Я с ужасом ждала дня, когда совпадут наши дежурства. Знала, Глеб не отпустит, подтасует карты, как выгодно. Дружки подменятся, да и ещё похлопают победителю. Он расскажет всем, да в таких подробностях, что сама поверю, как послушно раздвинула ноги. Пожаловаться матери? Главврачу? Скажут, взрослая девка, пора рожать.

Начало октября. Третье… Проклятое число. Я дежурная медсестра, Глеб старший от санитаров на сутки. Суббота. Не настал полдень, как персонал разъехался. Дежурный врач отпросился до вечера, можно не ждать. Мы, меньшие братья и сестры, прикроем.

Я позавидовала им. За окном подвывает ветер, блуждает сквозь трещины, чтобы умереть сквозняком в коридорах. Низкие облака плачут моросью. В носу свербит, хлюпает. В такую погоду хочется укрыться пледом и, распивая чай с чабрецом, перечитывать старые книги. Любые, лишь бы утонуть в сказочном мире.

К удивлению, Глеб не проявлял и капли интереса. Вежливо поздоровался, поделился свежими сплетнями. За весь день санитар встретился не более трёх раз. Поглядывал безразлично, со скукой. Притворство, вот что это! Такие, как он не нападают при свете дня.

Некогда было раздумывать над причиной перемен, но где-то внутри я надеялась: отступил. Ближе к вечеру ошеломление сменилось паранойей. Я избегала общих мест, ежесекундно оглядывалась, ожидая увидеть тень за спиной. Пришлось уйти в работу, чтобы панические мысли не свели с ума.

Ровно в десять свет в коридорах с дверями без ручек погас. Я пахала в прачечной, сортируя по стиральным машинкам проклятое бельё, пахнущее мочой и мужскими выделениями. Казалось, грязные кальсоны с желтоватыми разводами – один из кругов ада длиною в вечность. Специально для меня, грешницы.

В шуме вращающихся барабанов я не услышала скрипа двери. Глеб подкрался тихо, как истинный хищник, растерзал за секунды. Я поздно ощутила мощные пульсирующие бёдра сзади. Сильная рука окольцевала грудную клетку. Крик ужаса отразился от зажавшей рот ладони и ушёл в лёгкие, стиснул нутро. Укусила мясистую плоть до мяса. Сплюнула солоноватую кровь.

Санитар чертыхался, няньчя повреждённую руку. Грубо толкнул на пол, навалился. Центнер мышц вдавил в бельё, перекрыл кислород. От боли рвущихся волос пыталась выть. Насильник рванул халат так, что осыпались пуговицы. Грубые пальцы нащупали грудь. Ноги сплелись, как змеи. Что-то твёрдое тёрлось о живот, конвульсировало. Я пыталась вкопаться в гору белья. Прикусила грязную ткань, прожевала. Брезгливость в прошлом. Мужчина тёр, кусал шею и плечи. Звериный рык смешался со стонами.

Топот в тишине корпуса спас от позора. Урод одёрнулся, замер. Зря я принимала его за хищника. Сейчас Глеб походил на жирного кастрированного кота, нагадившего в горшок с цветами. Потная от возбуждения ладонь по-прежнему закрывала половину лица, мешая дышать. Я замычала, бессильно глотая воздух. Тяжелое колено придавило бедро до судороги. Испуганные щенячьи глаза налились кровью.

– Один звук, сука, и я прибью тебя! – прошипел насильник.

Шаги приближались. Человек пять, может больше, спешили по коридору, и я молилась, чтобы неизвестные заглянули внутрь. Насильник натянул штаны, закидал меня охапкой вещей. Погас свет. Хлопнула дверь.

Хотелось снять кожу, простирать и повесить обратно. Очки канули в темноте. Сплюнула. Карабкалась по куче тряпья, как по склону. Запуталась, прокатилась по холодной плитке. Шаг, ещё шаг. Краешек стола возник из ниоткуда. Руку прострелило от мизинцев до плеча. Свернулась зародышем. Пусть закончится пытка, прошу…

Лампы под потолком налились светом, ослепили разнеженные полумраком глаза. На пороге вырос заместитель главного врача, Дмитрий Михайлович – грузный мужчина сорока пяти лет с вечно кислым лицом. Заносчивый, истеричный педант, мечтающий о непременном поклонении царской персоне. Я узнала его по силуэту. Секунд на пять доктор замер, идентифицируя свернувший комок, как человека. Властно спросил:

– ТАК, ты кто?

Голос грубый, раздраженный. Промямлила, что дежурная медсестра.

– Я что, обязан тебя искать, блять? Где доктор? Заканчивай заниматься хернёй и БЕГОМ готовить изолятор!

Снаружи уже суетились трое сонных санитаров, среди которых и мразь с наспех перемотанной рукой. Глеб стрельнул молниями и скрылся из виду. Я бегло осмотрела себя. Ссадины на коленях налились кровью. Халат грязный, напоминает лохмотья. Волосы вспотели, клеятся к лицу.

Я подготовила изолятор за десять минут. Словно измотанный червь втянула кольца в каморку сестринской и выключила свет. Так безопаснее.

В коридоре что-то происходит: крики боли, борьба. В щёлке мелькают камуфляжные куртки. Кто-то смачно сплюнул на пол. Свиньи.

Проснулась от холода. Из зарешеченных форточек струится слабый свет. Сколько я проспала??? Половина пятого, первые лучи. В отделении сон, лампы светят вхолостую. За столом, сгорбившись, пишет Маргарита Павловна, старшая медсестра. Проскользнуть не вышло.

– Светлова? Ты где шляешься? Садись, поможешь мне заполнить бумажки.

Даже в собственное дежурство эта женщина не считает должным приходить без опоздания минут в сорок, а сейчас воскресное утро. Что происходит?

Послушной марионеткой я присела рядом, ожидая новых упрёков. Краем глаза поглядывая на наставницу, пыталась уловить изменения в мимике. Лицо вопреки правилам, отретушировано сантиметровым слоем пудры. Губы в ярко-жёлтой помаде подрагивают, обнажая морщинки в уголках. Серебристые взбитые «химией» волосы напоминают тесто. Всё, чтобы выглядеть моложе своих лет.

Я боялась нарушить вымирающую тишину. Старшая изредка вздыхала, протирая лоб влажной салфеткой.

– Маргарита Павловна, вы себя хорошо чувствуете?

– Да… – женщина на мгновение зависла, повернула голову, будто только теперь заметила подчинённую, – У нас новый пациент, ты, наверное, уже слышала. Очередное чудовище. Сколько ещё ОНИ будут присылать отморозков?! Так, тебе заняться нечем?! Время сколько?! Ну-ка пошла убираться!

Я привыкла скачкам настроения, неоправданной жестокости, но содрогнулась. Что-то властное в грубом неженском голосе пугало, побуждая к послушанию. Вскочив, рукой задела стопку бумаг. Истории болезней, анализы и эпикризы веером зашуршали по полу. Ползая по холодному полу, дрожащими руками цепляла листы. Без очков не разобрать…

– Бестолочь!!! – старшая налетела, как коршун, – Тебя близко нельзя ни к чему подпускать! Всё испоганишь, криворукая!

– Простите, я сейчас соберу… – пропищала я.

Массивные разбухшие руки рвут волосы, сжимают шею.

– А ну пошла с моих глаз! Слышала? ПОШЛА ВОН! И чтобы этих бумажек здесь не было, а сортиры блестели! Ты меня поняла?

Спокойствие я обрела на ободке унитаза в женском туалете, где рыдала в одиночестве. Впереди часы наедине с ведром и тряпкой. Как золушка, подумала я и, смахнув слезу, невольно улыбнулась.

– Таблетки получаем! – кричит старшая.

Звучит сирена. Подъем. Время набирает ход.

Заплаканной с опухшим носом и разводами под глазами я увидела ЕГО впервые. Конвоиры выстроились полукругом. Самый крупный отворил дверь изолятора. Вкатили кресло, доложили по рации. Кто бы там ни был – его боялись. Изнутри клетки постучали трижды: зверь пойман. Колёсики зашуршали по плитке. Фантазия, подпитываемая детскими фобиями, рисовала портрет Ганнибала Лектора. Время-глицерин загустело от холода.

Молодой… Возможно, на год-два старше. Красивое лицо обрамлено седыми висками. Взгляд-рентген, лишенный и капли безумия, но осушивший рюмку отчаяния. Уставшие глаза человека прожившего долгую жизнь. На губах улыбка горькая, точно хлебнул ледокоина. В каталке больной походил на зомби, но живые глаза сказали больше. С трудом верилось, что увечный мальчишка накануне дал бой полудюжине приставов.

Кортеж миновал решетку и скрылся. От страха тряслись ноги, потекли подмышки. Понимала: если продолжу улыбаться, то скоро дверь без ручки закроется за мною. Мгновенно… Если существует любовь-сестра вспышки серы о черкаш, это она, клянусь!

Следующей ночью я не смогла уснуть, тысячи раз прокручивая образ заключенного. Перемалывала мысли, поглощая кофе кружку за кружкой, пока сосуды не лопнули под натиском крови и соплей. Изнасилование ушло на второй план.

***

Ноябрь

Мне больше ни надо прятатьъ днивник в падушку. Ребята каторые меня обижали ушли в ИНТЕР-НАТ

Я свабодно гаварю много слов. Мама Папа Лина Жизнь Планета кошка Тётя Друзья .Лина принисла мне книжку ВОЛШЕБНИК ИЗ ИЗУМРУДНОГО ГОРОДА. Вот бы мне тожи найти настаящих друзей чтобъ ани памагли мне найти валш Волшебника и попрасить у него много ума. Мама у миня совсем нету друзей И НИКТО ИЗ МАЛЫШКОВ ни хочет со мной дружить.

Он не спал, только думал, кто же накормит?

Если нет никого, то кто меня вспомнит?

Он глядел, начиналась весна, а для него втянулась зима.

Он остался один… Один навсегда…

Сирота…

11 дикабря 20005

Сигодня я начал стричь ногти и порезал палиц. я ни спицально просто ножници тупые попались. У миня потикла кровь. А няня сказала што я бесталковый. она кинула мне тряпку и сказала чтоб я сам убирал сваю Заражен ую кровь. Я сделал как она сказала и вытер за сабой.

Кагда пришла Лина я спраисл что такое ЗАРАЖенная кровь а она сказала что это кагда плахие клетки крови борются с хорошими. Я всё понял. Мама я савсем не глупый!

Я слышал как Лина ругается с няней изза миня. Она сказала чтобы та ни смела больше так никагда гаварить А та сказла что у ние свои дети и она думает о них. Она сказала что ни хочит заразиться сама и заразить дочку

Она называла Лину ВИТАЛИНА АНДРЕИВНА. Я записал сибе на первую страничку днивника и буду павтарять целый день чтобы выучитъ наизустъ

***

Этой ночью Влад навестил меня впервые. Я никогда не задумывался, почему ОНИ приходят. Но теперь понял: каждый из близких оставил яркий отпечаток в сознании, наследил в памяти. Переживания, эмоции, совместные проблемы и радости, тысячи слов, сказанных и несказанных друг другу, не могут умереть вместе с пустым телом. Нет, не душа! Нечто большее. Излучение неведомое науке, двадцать пятый кадр прожитого. Погибшие будут жить среди извилин, в воспоминаниях, пока тебе это важно. Закрой глаза, и услышишь шепот до дрожи знакомых голосов.

В полумраке умерли тени. Уличный фонарь моргнул, забился в конвульсиях и погас. В крайней вспышке блеснул наполненный влагой единственный глаз. Показалось? Нет. Юноша стоял боком, стесняясь своего изъяна. Мне стало жаль его, хоть я и зарекался сочувствовать мёртвым. На секунду чердак наполнился светом утреннего солнца, колонны, своды обрушились кубиками. Потолки и пол свернулись в рулоны, обнажая старые зеленые стены приюта. Возле одной из них на подранном линолеуме, по-турецки сложив ноги, сидит упитанный мальчишка. Сине-красный спортивный костюм износился. Парень взъерошил кудрявые черные волосы и оглушительно заржал. Он вновь что-то рассказывал, но я пропустил очередную историю. Хочется запомнить его таким, но пройдут годы, и образ щекастого мечтателя сотрется. Прошептал:

– Иди сюда. Не бойся…

Тот, кто вышел из темноты был изнанкой человека. Словно плюшевый медведь, выпотрошенный жестоким ребенком, Владик шёл вразвалку, волоча перебитую лапу. Калека едва слышно хрипел, плевался кровью сквозь свёрнутую набок нижнюю челюсть. Бедняга, тяжело дышать с переломанной грудиной?

– Тяжело, Макс. Не советую пробовать, – выдавил друг, считав мысли. Синхронизировался.

Чёртов фонарь отдохнул и наполнил вольфрамовую душу светом. Я увидел покорёженный профиль. Мягкие покровы головы разорваны от виска до затылка отломками костей черепа. Деформированная голова подрагивает на сломанных шейных позвонках. Правой половины лица нет. Парень с натугой зашевелил тем, что когда-то было ртом:

– Ну как ты, друг? Хреново выглядишь…

Покойник поднял висящую ремнём руку, с удивлением посмотрел на культю. Затем спокойно вытер запёкшуюся на лбу кровь лохмотьями свитера.

– Кто бы говорил… Влад, скажи: почему сейчас? Почему ты пришёл только сейчас?!

– Тише, Макс, не шуми. Я почувствовал, что ты нуждаешься в помощи. Думаешь, проще всего покончить с ЭТИМ? Свести счёты с жизнью, и пусть те, кто тебя довёл до края, пожалеют! Пусть плачут, суки! Да?

Мертвец поперхнулся кровью, схватился за живот и осел на пол. Извиваясь согнутым в знак вопроса позвоночником, подполз, облокотился на стену. Отхаркнул сгустком:

– Это не помогает, я пробовал…. Знаешь, что там за кулисами? Ни-че-го. Нет рая, ада, чистилища. Только серое ничто наедине с несбывшимися мечтами. Зачем нужна преисподняя, если злоба, бессилие и жалость к себе сварят быстрее?

Ребёнок внутри меня хочет обнять покалеченное создание, и, возможно, тогда жизнь включилась бы на реверс. Мы вновь окажемся там, среди прогнивших балок приюта.

Чушь! Прошлого не вернуть! Я вспыхнул:

– Так, ты пришёл меня переубедить? Ради чего? Ты мёртв! Мёртв! И Стася тоже!

Друг почувствовал угрозу. Съёжился, прикрыл лицо:

–Тебе нужно лечиться, Макс. И бороться за то, что по-настоящему дорого…

– Ты боролся, а? Как ты посмел, сыкло? ПОЧЕМУ ТЫ БРОСИЛ МЕНЯ?!

Владик не ответил. Растворился. Трусливый крысёнок!

Фонарь умер окончательно. Ноздри вдохнули затхлый запах грибка и гнили. Зашумели ржавые коммуникации водопровода, зашуршали по углам крысы. Потёк испариной. Ногти до крови впились в ладони.

***

Густая венозная кровь цедит сквозь пальцы. Ледяная ладонь держит крепко, как единственную на этом свете опору, искусственный позвоночник и вертикаль к центру Земли. Хрустят окоченевшие суставы. Белые, потерявшие пигмент ноги, кажется, вот-вот сложатся, но ступни намертво прикипели к кафелю.

Я помог любимой выбраться из ванной. Вода в резервуаре бордового цвета бурлит, вальсирует воронкой у слива. Стекает по синюшной коже. Жидкость рвётся домой, внутрь хозяйки.

Начал с ног. Бережно вытер бескровные рёбра и спину. На влагалище проступили синевато-желтые пятна – признак высыхания. Окоченение продолжило путь до ореолов на груди, по шее и выше к кончикам губ. Любимая смотрит белесыми мутными глазами. Мышцы расслаблены, челюсть отвисла на бок, но я-то знаю: она так улыбается. Укрыл простыней, прижал к себе погреться теплом. Скромница плетётся, неловко переставляя ноги.

Сгоревшая квартира не вызывает ностальгии. Обугленные стены, огарки дивана, на котором мы так часто трахались. Нет, это сейчас не важно.

– Представляешь, любимая: мне приснилось, что ты умерла?!

Девушка с интересом повернула голову. Сшитые нитью губы прошипели, но я не разобрал. И когда комнату успели заполонить куклы? Резиновые «ляли» качают ручонками, механическим голосом ноют в унисон: «МА-МА, МА-МА, МА-МА». Запах горелой пластмассы дразнит нос.

«МА-МА, МА-МА, МА-МА». Плач становится громче, настойчивее. Теплая субстанция потекла из ушей, горят барабанные перепонки. Комната начинает вращение, пол целится в переносицу. Куклы делятся, словно клетки, множатся, сдавливают тоннами жёсткой резины. Просыпаюсь под хруст позвонков и треск дробящихся костей…

***

6 марта 2006 год

Сигодня прихадила ГЛАВНАЯ врач Лина сказала что она хочит пасматретъ на миня. Мминя памыли, адели. Главная врач оказалась старой женщиной намнога старше Лины. Она улыбалась но мне паказалось что она на миня сердица. Главная врач сказала мне здраствуй максим Я хотел поздароваца но язык анемел.

Я хател рассказть ей всё что знаю но ни мог только пустил слюну. врач сказала чтоб миня гатовили к пе-ре-воду

Лина кричала что нет я там не вызживу. врач сказала что это ни ей ришать и если будит мешать Уволит .Сказала что какая то КВОТА закон-чи-лась. Дайте нимного времини я его усынавлю сказала Лина. У тибя самой ни гроша за душой сказала главная врач.

Кагда Главная врач ушла я сказал лине что ни хачу чтоб её уволили. Она расплакалась

мама пачему изза миня все всигда плачут… я хачу умиреть но у миня это ни получается все гаварят што я для них полезен и всё.

Я вспомнил: с первого вздоха меня окружали знаки. Глазами грудничка я рассматривал цветные картинки брошюр: «ВИЧ – выход есть!», «Подари жизнь!» и прочие фальшивые лозунги адептов социальной рекламы. Создатель, ты ли пожелал, чтобы каждый день я задавал себе бинарный вопрос: жить или не жить? Бороться или сдохнуть, как нежеланный зародыш?

Как общий разум грибницы больные детки преследовали единую цель: найти лучик света в плесневелом подвале. Бороться, не сгнить.

Почему брезгливые стервы не утопили беспомощного кутёнка в ведре? Неестественно большая для новорожденного голова всплывала бы. Ноздри конвульсивно раздувались, черпали воздух. А каучуковое забрало вантуза загоняло глубже под воду, пока капельки жидкости не проникнут в лёгкие. Под предсмертный хрип растворятся в атмосфере крайние пузырьки воздуха. Ведро с посиневшим телом сольют в помойную яму вперемешку с отходами столовой.

Твари с рождения прививали, что у меня «злая» кровь. Мысль, как прион поселилась в мозгу, годами стачивала подкорку. В ноздрях по сей час теплится запах латексных перчаток. Мама, а я ведь до трёх лет ни разу не ощущал тепла и нежности человеческой руки…. Лишь холодную резину, пропахшую спиртом. Может поэтому, впоследствии, я находил последнюю пристань на дне стакана.

Мнительные медсестры истерили, если кто-нибудь поранится. Выгоняли в холодный коридор, чтобы провести тотальную обработку и кварцевание. Дезинфекция длиной в жизнь. Убивает медленно и мучительно.

Будучи ребёнком я выпускал колючки, используя главный козырь. Рисовал красным фломастером ранку на руке. Верил, что это отпугивает плохих людей, вроде оберега.

***

Истории болезней велись фиктивно. В большинстве случаев силами медсестер переписывалось что-то из ранних эпикризов других пациентов, зачастую уже покойных. Подопечные получали неправильное лечение, от которого нарушалось и без того шаткое душевное равновесие. От постоянных передозировок больные страдали паническими состояниями, наедине с внутренним зверем помышляя о суициде. Страшно подумать, что подобная терапия – чей-то план по уничтожению злокачественной опухоли человечества.

Цифровая эпоха, словно мотылёк, бьётся о стекло и кирпичные стены, но не нашла лазейку. Человек догнивает на погосте, а душа переродилась пыльной папкой в архиве. Вся жизнь в десяти-пятнадцати страницах эпикриза. Абзацы – ушедшие в пустоту годы, чернила – горечь и боль пациентов, демоны души. Жирная точка в конце вместо могильного креста. Сырой подвал архива стал братской могилой неприкаянных душ.

Врачи изображают работу, убеждая больных в том, что они больны. Ежедневный обход проводится еженедельно и напоминает снисхождение богов с Олимпа. «В аду всё спокойно»: любят шутить они между собой, распивая кофе в ординаторской.

Пациент палаты номер шесть – особенный «гость». Доктора, стервятники, вцепились в полумертвую жертву, стремясь выковырять кусочек пожирнее. От лошадиных доз психотропов и скорой потери личности парня спас незавершенный следственный процесс. Происходящее за дверями «пыточной», куда отвозят больного на допрос, тайна для непосвящённых.

Любопытство сильнее страха, подогреваемого сплетнями и байками. Я осторожно подглядывала за узником сквозь окошко.

Я была принцессой, он драконом. Но вопреки сказкам монстра заточили в башне, а Рапунцель бродит кругами, не в силах штурмовать исполинские стены. Я видела в бездонно-карих глазах тоску и страдание. Ощущала аншлаг эмоций, разрывающих изнутри. Сканировала душу: там нет зла. К чёрту слухи, его подставили!

В большом зале лояльным пациентам разрешают неазартные игры: монополию, шахматы, лото. Имеется потертая скрипка, глина, пластилин и краски. Удивительно видеть, как жестокие люди познают искусство, самовыражаются. Выходит коряво, но на десяток любителей найдётся профессионал, подаривший гениальную симфонию души доселе глухим кирпичным стенам. Хор душевнобольных может растопить даже ледяное сердце.

Пациенту палаты номер шесть изолятор, клочок пространства три на три, заменяет и дом, и мастерскую. С согласия главврача больной дважды в неделю пишет портреты простым карандашом. Озлобленный лишней работой санитар служит гарантом: безумец не пробьёт себе сонную артерию, покончив со зверской пыткой, которую фашисты в белых халатах нарекли терапией.

В руках художника бесцветные проекции лица оживают. Девушка с холста улыбается, грустит, мечтает. Временами заходится громким смехом, а в следующую секунду изображает задумчивость. Красивая, не то, что я.

Больной хранит произведения в камере, пестуя стопочку холстов, как дитя. Убираясь в палате, я любила взять портрет из стопки наугад, насладиться, помечтать, как смотрелась бы я.

Однажды, отчаявшись, я решилась украсть один на память. Я пронесу его сквозь ворота и время. Сложив лист вчетверо, на обратной стороне я заметила выведенные каллиграфическим почерком строчки.

И тот, кто грешен безвозвратно,

И тот, кто виноват сто раз

Один короткий мост «обратно»

Пока горит, найдет и шанс.

Он видел злобу и смятенье,

Когда хотелось жить ей снова,

Навстречу мнимому спасенью

Бежала вниз как от чумой больного.

Но иногда сомненья гложут

Не разобрать где правда, ложь

Кто смог остыть, тот загореться снова сможет.

Но потерявшего надежду, уже ты не вернёшь.

Пусть не молитва, но ответ поросшей золотой ржавчиной церкви. От подступивших слез пошатнулась, ногой задела стопку. Листы рассыпались. Бесполезная! Я заревела, пытаясь сложить их в том же порядке.

Внимание привлекла зеленая тетрадь. Выудила, повертела в руках. Непропорциональные буквы плывут по волнам корявых строчек. Странички детского дневника пожелтели от времени. Пометки свежие, трясущаяся кисть зашифровала сочинение под кардиограмму. С остервенением перерыла заново. Нашлась вторая тетрадь толще, затем третья. Истерика испарилась, осталось любопытство.

За дверью послышалась тяжелая поступь конвоя. Секунды времени отделяли от наказания, и я потратила их на то, чтобы спрятать хроники жизни.

Пациент знал, что я видела дневники. Прочитал в глазах. Как ребёнок, протянул любимую игрушку, доверил свою тайну. Игла вошла в вену, безумный взгляд прояснился. Бескровные губы шептали: «забери их, сохрани». Умолял, а я осталась глуха.

– Что он там бормочет? – вмешался санитар, нарушив незримую связь.

– Молитву.

– Пусть молится, мразь. Иисус ему больше не помощник. Хах.

Глеб нашёл дневники спустя минуту, как я ушла. Похвалялся, читал вслух под дикий ржач тупорылых дружков.

Я настигла урода в котельной. Санитар рвал тетради, бросая листы в огонь колонки. Ждать помощи неоткуда. Я обезумела. Замахивалась багром, царапалась, кусалась. Глеб шипел проклятиями, клялся, что я пожалею, но отступил. Скрылся зализать раны.

Тушила слезами, кочергой сгребала полуобгоревшие страницы. Спрятала под блузку, вынесла за забор. Каждый листочек – маленькая жизнь. Её нельзя просто сжечь, тупая ты тварь!

Вечерами, укрывшись пледом, я листала хроники в свете настольной лампы, словно кадры диафильма. Изучала больного изнутри. Мучали сотни вопросов, но главные лишили сна. Кто ОНА, колдунья, пленившая его разум? Почему так жестока, что бросила любимого подыхать в темнице? Больше половины воспоминаний теперь пепел, хронология нарушена, но история, выпестованная больным мальчиком, переживёт нас. Новелла вместила любовную сагу, триллер, драму и детектив.

Пазл не складывался. Детали мелкие, множество клонов. Картину рушат недостающие элементы. Мне выпал шанс заполнить пробелы шпатлевкой и свободными мазками дорисовать недостающие детали. Вслед за человеком пережить календарь заново, осмыслить и найти, где ошибся. Квест по мотивам чужой судьбы.

Среди ночи, как одержимая я горбатилась за стареньким гудящим компьютером, переносила скомканные строчки в Word. Погружалась в чужой для меня мир. Ревновала. Глупо, но вспомните свои семнадцать, и то, что творится в душе девушки, не имеющей шансов в дуэли за сердце любимого. Счастливица с портретов далеко, а я всегда буду рядом.

Я боялась, что кто-то узнает мою тайну. Увидит краснеющие щёки, томные взгляды. Проклянут все: коллеги, подруги, мать. Оплюёт общественность. Раздавит закон. Как объяснить про чувства тем, чьё сердце отшлифовано наждачкой?

Зациклилась. Прятала тетради в подушку, подолгу молчала, погруженная в мысли. Мама чувствовала. Один её звонок, и меня переведут в другой корпус. Там спокойнее и безопаснее, но нет ЕГО. Пациента палаты номер шесть.

***

Я подолгу гляжу в окно. Там, за тоннами бетона и арматуры хомо сапиенсы вхолостую тратят жизни-плацебо. Мироточат реками пота, не узнав цену реальности. Если напрячься и поляризовать радужкой солнечные лучи, можно узреть мельчайшие частицы света – кванты. Притянуть тепло звезды, просушить плесневеющую кожу. Вдохнуть запах моря, барражирующий между континентами.

Хочу ли я наружу? НЕТ.

В водовороте времени осталась частичка настоящего – мои дневники. Мост на материк реальности. Буквы честны, не позволят забыть, кто я. Попытаются отнять, сожру. Рукотворный памятник не должен ласкать чужие руки.

…Медсёстры – маразматичные старухи с шершавым сердцем и прогнившей маткой. Единицы способны пронести человечность внутрь. Те, на чьих плечах нет груза лет в дурдоме. Моим лучом света в царстве теней стала Аня, практикантка. Неиспорченная, пугливая, как зверёк с подножья пищевой цепочки. Некрасивая, но это – не клеймо. Она уверена, что я не замечаю глаз цвета обсидиана, слишком ярких для серости больничных коридоров. Её ненавязчивое присутствие успокаивает, помогает обрести гармонию в лепрозории. Мы, прокаженные, на задворках социума тянемся друг к другу. Психология, магия, тантрика, генная память: этому нет определения, и пусть отлучат от церкви того, кто скажет, что всё – предрассудки и игра больного воображения.

Отвалите. Я не пойду! Пошёл этот мусор нахуй! Дайте сдохнуть…………………… Я в каталке. Руки закованы ремнями……………………….. Прошу: НЕТ! Палачи вновь заставят проживать заново самое страшное в жизни. ………… Следователь с проплешинами на макушке нервничает, потеет, делает короткие пометки……………. Почему я ничего не помню?

В чёрной дыре изолятор – мой горизонт событий. По ночам, пытаясь уснуть, я слышу шаги. То лёгкую поступь невесомых ножек, то протяжные скрипы половиц, прогибающихся под тяжестью подошв тех, кто умер по моей вине. Пасмурным днём вижу силуэты в отражении стекол, когда свет падает под нужным углом. Опуская веки, знаю: ОНИ рядом. Тянут холодные покрытые струпьями руки, дышат в затылок. Моё место с ними, в забвении.

***

28 июня

скора миня периводят. Лина сказала что я пайдув первый класс и там У-ЧИ-ТЕ-ЛЯ будут миня учить правилна писать и читатъ.

лина долго сидела и обнимала миня и плакала. Я пообищал что буду писать ей кадждый каждый деь. Лина сказала чтоб я ни давал сибя в абиду и не здавался. Ана паабещала что будит приежать.

Когда ана ушла я долга плакал и испачкал штаны

***

Антон Сергеевич Панфилов греет ладони о кружку кофе. Внутри больничных стен всегда холодно, будто в морге. Сквозняки холодными пальцами щекочут шею, массируют плечи и поясницу. Чугунные батареи смеются над потугами. Доктор врос в серый свитер, расплёл годовые кольца.

Ненавистное дело буксует. Выудить признание не удалось. Отпуск под угрозой от чего проснулась незнакомая ранее ярость. Скотская работа. Подозреваемый стоит на своём, вину не признаёт. На снисхождение суда после «чистосердечного» посмеялся от души. Кается в грехах, не тянущих даже на «административку». Играет фактами, приукрашает, смачивая сухое изложение эмоциями. А их к делу не припишешь. Противоречит собственным словам, с молчаливого одобрения доктора ссылаясь на препараты, снижающие мозговую активность. Каждую фразу приходится вносить в протокол, а затем проверять. Нарушать процедуру – непрофессионализм, на который у следователя не хватит духу. Проклятое дело обрастает бумагами. Десятки несвязанных событий, как лишние пазлы, портят общую картину. Антон сделал вывод, что внутри нет и грамма сочувствия парню. Следователь не стал бы ставить, что юноша стопроцентно виноват, но хватает ума держать крамольные мысли при себе. Сверху давят, а на тех, кто сверху, давят ещё сильнее. Шестеренки правосудия вращаются, стачивают зубчики об юношу с ледяной душой. Не тем ты людям-с переступил дорогу, Максим.

Роль доктора в этой истории загадка, но майор даже в полумраке разглядел бы тень серого кардинала за спиной старика в белом халате. Психиатрическая экспертиза не обманула: Максима ожидают годы, возможно, десятилетия заточения. И всё за счёт щедрой страны. Больной играет, обнажив двуличность. Вчера он был в слепой решимости помогать следствию, а уже сегодня жалуется врачу на давление со стороны органов. Разговаривает разумно, философствует. А стоит следователю подойти к сути, убийца пускает слюну и погружается в спасительный транс. Панфилов приказал себе забыть, что мальчишка в инвалидной коляске – воспитанник приюта, сирота.

– Здравствуйте, Антон.

– Антон Сергеевич, пожалуйста. Максим, к чему этот цирк? Давайте поговорим начистоту. Расскажите правду и закончим. Вы будете спокойно получать лечение, а я уйду в заслуженный отпуск.

– Хахах. Спасибо за честность, майор, – засмеялся больной, – Отвечу тем же. Я поставил тебе диагноз: неврастения и развивающийся невроз.

– Максим, я пре…

– Повышенная динамика жизни, стрессовые ситуации, неумение расслабляться и, как следствие, сбои в работе нервной системы. Отсутствие аппетита, боли в животе, отрыжка. Учащённый пульс, нехватка воздуха.

– Это не относится к делу! Протокол допроса номер…

– Сегодня ты проснулся в убогой комнате, пропахшей кошачей мочой, – прервал пациент, хитро улыбнувшись, передразнил, – Скажи, ты пробовал спать в ночлежках для бездомных? Тогда тебе меня не понять. Запах гниющих ран, язвы на руках, вши. Двадцать первый век, а люди едят крыс и голубей. Размножаются прямо на полу. Но, судя по всему, у тебя и своих проблем хватает. Развод? Жена завела любовника?

– Что? С чего вы, ты… взял???

Голосовые связки завибрировали. Бросило в пот. Больной победно усмехнулся. Скривил скулы оскалом дьявола. Посочувствовал:

– Знаешь, жену тебе не вернуть. Ей нужен мужчина, а не майор полиции.

Душевное равновесие балансирует на грани. «Спокойно, Антон, возьми себя в руки». Парень – обыкновенный сумасшедший. Гиперинтуиция или ткнул пальцем в небо. Но попал же, сука, попал!

– Ты же не отрицаешь, что, закрыв глаза, видишь, как чужие руки ласкают принадлежащее только тебе тело, а её голова между ног…

До приступа захотелось влепить наглецу пощечину. Но держался, держался тряпка.

***

10 августа 2006 года

Лина провожала меня и много плакала. Ана п одарила мне толстую тетрадку много ручек и набор ФЛО-МАС-ТИ-РОВ. Долго обнимала и циловала.

я впирвые ездил на авто-бусе Эта такая бальшя машина. Внутри была нимнога холодна и я дышл на акошко и рисавал сонце чтобы оно меня грело. Лина говарила что если сильносильно о чом то мечать то всё нипримено сбудется.

Мы были в разных мистах забирали всех рибят. Все они малышы кагда мы приехали была тимно и ничиго ни видно. Нам сказали лажица спатъ но я ришил записать всё что уидел чтоб ни забытъ МАМА Ручка кончаица а подареная линой лежит в кладовке вмести с другими вищами. Я видил разные машины видил старае здание с бальшими буквами ВОКЗАЛ. Видил настаящий лес и

Боясь разрушить минуты счастья, я забыл спросить. Мам, а ты кололась во время беременности? Каково это пускать яд по венам, зная, что калечишь плод? Думаешь, смерть смывает грехи? Вдруг дитя родится экспонатом для кунсткамеры…? Столько вопросов, а спросить больше не у кого.

…Химия меняет структуру ДНК ребёнка, вызывает патологии мозга и нарушения в работе нервной системы и зрения.

Или ты, сука, точно знала, чего хочешь! Мертворождённый плод остался бы грязным пятном в памяти, но время отстирает всё! Так ведь?! Бог добрый у нас, простит!

Я не узнаю правды, но, возможно, первые минуты жизни встретил с белым ядом в крови и абсистенцией. Позже тяга к веществам преследовала меня годами, прячась в тени.

***

Катерина растянулась по дивану, мучаясь одышкой. Голова отключилась, каждая клеточка наполнилась эйфорией. Кожа пошла мурашками, словно невесомое тело поместили в тёплую ванную. Девушка нежилась в неостывших простынях. Виктор, любовник, господь и демон принимал душ. Смывал пот, запах секса и женского парфюма. Скоро мужчина выйдет голый и влажный с напряженными после соития мышцами. Кэтти обожала покрытые сеточкой вен руки и прорисованные кубики пресса. Не будь на могучей спине горба в виде благоверной, Катя расцарапала бы ему плечи и покрыла укусами грудь и шею. Но тогда жена узнает, а Виктор не хочет рушить брак. В его ситуации развод развеет ореол семьянина и помешает карьере. О мегере любовники не вспоминали, но соблюдали правила. Катерина не оставляла следов, предохранялась и не звонила домой или на работу. Партнёр в свою очередь обеспечил девушке безбедное проживание в загородном доме. Девушка каталась домой раз в неделю проверить престарелую бабку: вдруг подохла. Создание первой половины века цеплялось за жизнь дряблыми морщинистыми пальцами. Нажаловалась матери, рыдала и травила совесть. Клялась оставить без наследства. К черту провонявшую комнату в аварийной коммуналке! Год-два и бараки снесут, построив торговый центр в угоду разрастающемуся городу.

«Негоже жить во грехе». И как только оставившая молодость в светском государстве женщина резко поверила в страшный суд?

В загородном особняке принцессе самое место. Чистый воздух, лес с озерцом. Двести квадратных метров удобств больше площади целого блока в коммуналке! То-то же, челядь! Еда появляется по мановению руки, бар с импортным алкоголем не пустеет. Кэтти привыкла холодными зимними вечерами попивать вино голенькой, греясь теплом настоящего камина.

Конечно же, нимфа не питает иллюзий. Тот, кто при знакомстве представился бизнесменом в прошлом главарь какой-то там группировки. Воевал в Афгане, а в начале девяностых промышлял рэкетом. Но Екатерину не пугает мысль, что она спит с бандитом. Есть в этом что-то романтичное… Заводит.

Но Виктор изменился! В стране из мёртвых восстаёт порядок и, как мужчина сказал: «нужно совершенствоваться, эволюционировать». Подался в честный бизнес, пусть и построенный на преступные деньги. А Катерина и не возражала. Всяко лучше, чем ублажать какого-нибудь автослесаря в своём Мухосранске!

К разочарованию любовник вышел одетый. Попытался причесать непослушные волосы, не вышло. В тридцать секунд управился с малиновым галстуком. Вместо теплых слов отрезал:

– Вернусь поздно. Не скучай.

Вышел, не поцеловав. Катя привыкла. Временами любимый бывал преступно холоден, и, казалось, проявление ласки ему чуждо. Реже, в минуты опьянения и экстаза, превращался в домашнего котика, требующего недополученной нежности.

За окном взревел двигателем «БМВ», заскрипели автоматические ворота.

Девушка нащупала пульт. Цветной Sony ожил. «Звёздный час», «Зов Джунглей», «Позвоните Кузе», «Городок». Скука…

«… произошёл взрыв бытового газа в подвале жилого многоэтажного дома на юго-востоке Москвы, в результате которого разрушена одна секция здания. По официальным данным в результате взрыва погибли 100 человек, пострадали…»

Да кому это вообще интересно? Катерина выключила бесполезный ящик и завернулась в одеяло. Нужно восстановить силы перед ночью.

Виктор вернулся к полуночи. Как всегда сослался на «неформальные деловые встречи», «важные переговоры», «сжатые сроки» и «плотный график». Налил в уши приторного сиропа и оставил мегеру с ссохшейся вагиной в одиночестве. Интересно, а сука вообще знает про коттедж? Пусть попробует вякнуть! Припрется, и Катерина выцарапает ей глаза!

Принцесса не по крови, но по духу разнеженная джакузи, всё же успела наложить макияж. Получилось по-шлюшески, но так задумано. Зажгла ароматические свечи. Мягкого излучения должно хватить. Из колонок едва слышно струится американский джаз, шампанское остывает в ведёрке со льдом.

Виктор вошёл молча, скользнул плотоядным взглядом, оценил. Уставший. Непослушные волосы припорошены снегом, щёки играют румянцем. Вкусно запахло одеколоном, коньячным амбре и хорошим табаком.

Подошёл, впился в губы. Холодные руки скользнули по бёдрам. Виктор бормотал что-то нежное, но она уже не слушала. Кэтти притянула любовника, нащупала ремень на брюках.

– Проказница, не так быстро! Мне нужно раздеться и выпить, – Виктор неспешно извлёк из бара бутыль бурбона и несколько бокалов, разлил на два пальца.

– А за что пьём? – спросила Катя, поглаживая мускулистую мужскую грудь. В

– За вечное лето!

Всё-таки он самый необыкновенный мужчина изо всех. Влюбилась? Нет, тут нечто большее. Даже, когда его не было рядом, девушка, представляла его карие глаза, горящие искорками. Игривую улыбку и непослушные пепельные волосы. Сильные руки и мощный торс. У неё было около десятка половых партнёров, но ещё никто не трахал так: жестоко, ненасытно, словно это акт любви крайний в его жизни.

– С тобой мне круто и среди снега, – не пожелала отставать любовница и опрокинула внутрь. Обожгло. Тепло растеклось по груди и дальше, словно через горлышко воронки вниз живота.

– Ну, ты же меня всегда согреешь, проказница?

Катя повторила попытку склонить к сексу. Получив отпор, сдалась:

– Ничто в этом мире не вечно…

Виктор взорвался внезапно. Глаза полыхнули пламенем, и вот уже стальная кисть сжала её скулы. С небывалой злостью любовник процедил:

– Только попробуй от меня уйти, и я тебя убью. Тобою буду обладать только я.

Катерина испугалась: знала, не шутит. Девушка извивалась, постанывая от боли. Виктор ослабил хватку. Оскал разгладился. Любовник ласково похлопал по щеке:

– Прости, любимая. Это всё чертова работа и жена. Нервы…

Налил ещё выпить.

– А теперь раздевайся и жди меня в джакузи. Хочу, чтобы ты меня помыла.

Когда любовник пришёл, принцесса ждала голая и распаренная. Виктор обнажил могучий орган, перешагнул бортик и навис над ней. Она сделала всё так, как он и просил. Тогда Виктор поднял невесомую фигурку перед собой, налил в руки геля и начал массировать шею, грудь, бёдра. От его прикосновений тело испытало оргазм без проникновения. В голову ударил алкоголь, мышцы налились силой. Зрение обрело четкость, и привычные вещи разукрасились в кислотные цвета. Хотелось чувствовать его внутри.

После Виктор на руках отнёс её в кровать. Греясь теплом камина и телами друг друга, любовники соединились. Время растянулось. Катерина чувствовала каждую клеточку на его теле, растворилась в запахе. Пропал дом и лес. Остался тактильный контакт.

К рассвету истощенные они говорили до бесконечности. Катя вскрыла тайники души, на мгновение сняла личину принцессы и предстала капризной девчонкой, мечтающей о собственном замке. Слёзы лились, и не осталось сил остановить водопад жалости к себе. Но Витя её не осуждал и не смеялся. Прочувствовал.

***

Зеркало пошло кровавыми трещинами, мироточит. Неровные кусочки осыпались, блестят на плитке. ОНО десятилетиями видело страх, впитывало боль узников, и готово разделить со мной негатив. Нужно сосчитать кусочки, закопать в землю, но я не верю в приметы. Не будет семи лет страха перед неминуемым. Все, кто мне дорог гниют на погосте.

Любуюсь самым крупным осколком. Сколот, искажает. В отражении труп с угольно-черными яблоками глаз. Он что-то шепчет бескровными губами. Молится лукавому?

Острые грани режут ладонь, пускают грязную тёмную кровь. Кончик вгрызается в мягкие ткани, ползёт к вене. Острие ускоряет ход, вычерчивает гиперболоид. Я не чувствую боли. Лишь нарастающий жар в предплечье. Осталось недолго…. Три-пять минут… Жизнь уйдет из вены.

Кусочек-отшельник повис, схваченный болтом при попытке побега. Он, преступник, лжёт: это не моё лицо! Демон больше не прячется.

Беру осколок тоньше: великолепный нож для свежевания. Вычерчиваю кровавую полосу по овалу лица. Болевой шок, мой союзник, парализует нервные окончания. Оголённые мускулы играют, доказывают, что способны на гримасу. Вишнёвая жидкость пряная, солоноватая, жжет губы.

Дверь покидает косяк. Они пришли! Я не вернусь в клетку!!! Медленно поворачиваюсь, улыбаюсь мускулами. Рука ныряет в огонь газовой колонки. Пламя бежит гуськом от кисти и выше, по локтям, плечу и шее. Осязаю запах плавящихся волос. Кожа плавится и сворачивается, словно береста. Радужка глаз разжижается, поглощая зрачки.

***

– Кис, кис, кис! Ну, ты где, глупыш? Снежоок! Снежооок!

Белокурая полненькая девчонка неуклюже рыскает по пояс в траве. Плотные колосья полевой травы колышутся от тёплого летнего ветра. Анютка потеряла любимого котенка.

У бабушки на хозяйстве проживает целый зоопарк: куры, несколько гусей, две ленивых хрюшки и престарелый дворовый пёс, редко покидающий будку. А любимица, беленькая кошка Анфиса, чуть больше месяца назад окотилась.

Пятеро маленьких проказников жили в сенях: два рыженьких, два черненьких и один белоснежный, как мама. Любимец. Маленькая Аня дала ушастому питомцу имя – Снежок. То, о чём малютка мечтала жаркими июльскими деньками.

– Кис, кис, кис!

Вскоре котята оторвались от материной груди. Любопытные питомцы познавали большой мир. Вначале осторожно, потом смелее.

Проснувшись утром, девочка не нашла Снежка. Облазила сени, двор. Миновала фруктовый сад, полакомившись большой спелой грушей. В огороде, уходящем в горизонт, среди грядок капусты мелькало белое тельце. Обрадовавшись, пухленькая девчушка побежала ловить непоседливое животное. Заблудился, глупыш.

Послышался жалобный писк. Клубок прокатился по борозде, скрылся за капустными листьями.

Одёрнулась. Мерзкий симбиоз клубящейся гадюки и задних лапок котёнка кружился в страшном танце. Сочащиеся ядом клыки впились в худые бока между рёбер. Котёнок жил, пищал, пока змея поглощала заживо. Кольца сжимали тело, яд отравлял органы. Девочка завизжала, упала, руками отгребая подальше. Страх парализовал, но ненависть к ползучей твари оказалась сильнее. Кочан капусты полетел в клубок. Попала: писк прекратился. В траве осталась голова котёнка с безжизненными глазами и ртом, застывшем в последнем писке.

Кошмар растворился. За годы жутких сновидений Аня выучила сценарий до мелочей, но завтра, закрыв глаза, вновь окажется там, в огороде, где горизонт сливается с небосводом. На часах половина четвёртого. Сон ушёл с холодным потом и не вернётся к утренним сумеркам. Девушка поворочалась на мокрой подушке, отдала дань слабости. Затем укуталась в халат и на цыпочках пробралась на кухню. Горячий чай разбудит мозг. Из комнаты матери слышится храп. Приглушённый, похож на смех старика. Замерла. Только бы не проснулась!

Нехотя заскрипел винчестер, не желая просыпаться в такую рань. Экран встретил приветствием и заставкой неестественно голубого неба и зелёного луга. Нельзя природу раскрасить китайским фломастером! Но это она с собой. Достала из-под кровати коробку с тетрадями. С просони не помогали ни очки, ни дымящий чай. Строчки в дневниках ходили волнами, плясали загадочный танец. Самбо страсти и отчаяния.

13 апреля 2007 года

Здравствуй мама. Праости что долго ни писал. Мне была не да этого. Я живу в детскам детском доме. Мне не нравица это место. Д ом очинь большрй но савсем не похож на больнитсу. Здесь всё па другому. Воспитател и злые и пастаяно ругаюца. туалет аткрывают два раза в день. утром на полчаса и вечиром на час. Сначала я писался изза чиго надо мною все смеялись но сейчас научился тирпеть.

Я ни показываю никому днивник потому что я боялся что его отбирут ребята старше. Счтобы снова писать мне пришлось стащит ручку у дижурной. Я знаю варовать нихорошо но без днивника начал снова плохо гаварить. Дижурная заметила прапажу и всыпала мне по рукам. Сказала что ищо раз и р уки мне оторвет. Ночью к нам приходят старшие. Самый большой из них мишка Зубов все завут его зуб паставил нас к стенке и долго смеялся. А потом они били нас. С утра п ришла дижурная осматрела маи синяки и сказала что я сам по себе был такой бо-лезненый а патом на ночь привязала к кровати за ногу.

я снова хачу кушать и очинь очинь сильно скучаю по Лине и по тибе. чесна чесна

… я увидел страшное здание словно впервые. Не принял, как старого знакомого, но мысленно поприветствовал и пожелал упокоения. Аварийный роддом посёлка, делящий площадь с «Домом малыша». Двухэтажный барак, выкидыш советского прошлого, рассыпался, но функционировал молитвами жителей. Жаль, слова не укрепят просевший фасад, а псалмы не залатают протекающую крышу.

Инкубатор, будто пробирка со спорами сибирской язвы отделенный от цивилизации.

Я запомнил его таким, но спустя годы остались дымные руины. Мы росли, не подозревая, что за стеной рождаются люди. Хотелось верить, ожидающие во дворе взрослые явились по наши души разукрасить контуры одноцветного детства. Оказалось, за своими кутятами. А я родился слепой, но дополз из правого в левое крыло. Никто не встретил, никто не ждал.

Бездействующее месяцами родильное отделение служило пристанищем малоимущих, бездомных и больных. Умирали как специалисты изгнанные в ссылку акушеры. Гепатит, СПИД, сифилис: ангелы смерти, поджидали жертв, выселив магию рождения жизни.

И я простил малодушных медсестёр. Низкооплачиваемая работа и инстинкт самосохранения пробуждает зверя. Вчерашних студенток целевого обучения отвергали родные. Как прокаженных чурались соседи. Не хватало перчаток, пеленок, таблеток. Врачи писали письма в администрацию района, чтобы нас выселили в другой лепрозорий. Пусть в сарае без отопления, но подальше. Чтобы у их деток было право на долгую жизнь. Животные, защищающее потомство.

Страна боролась с аритмией. Петиции терялись, пережёванные бюрократической мясорубкой. Лишь когда обвалилось крыло, мы, чахнущие тепличные растения, покинули инфекционный бокс, чтобы найти пристанище там, где таким и место. Жаль, что малышей не похоронило под обломками. Или похоронило?

2 сентября 2007 года

Мама мне приходица прятаца чтобы писать Никто здесь не понимает того ч то мне нужна писать.

я уже харашо разгаварию. Я пошёл в первый класс. Кагда приеджала Лина она рассказывала что на первое синтября все дети идут в школу красивые нарядные у всех девачек банты и цветы у нас ничиго такого не ыло. Старшим запритили нас бить чтобы не было синяков. мы встали рано пошли на уроки. Учительница объясняла нам А-ри-фме-тику. Это кагда нужно складывать цыфры. Ещё был руский язык. нам дали учебники исказали уить буквы. мой учебник немного порван но я рад.

Ещё разришили ходить в библитеку. Я пришёл и взял книжку. хотел взять две, но библи-текрь сказала что больше одной ни даст. Потому что знает нас. Я не знаю каго нас она знает. Я прищёл один. Я сказал что хочу учица.

ечером миня по били ребята и парвали книжку Я долго плакал и снова описался и пролежал мокрый всю ночь.

***

– А он точно жрёт меньше электричества? А то кума в прошлом году брала машинку с паром. Говорит, «платёжка» потом на пять тыщ пришла. А паразитам из ЖЭКа ничего не докажешь! Ток обирать народ и могут!

Необъятная женщина в мешкообразной болоньевой куртке гладит пылесос, словно ожидая, что прибор замурлычет, как котёнок и оближет пальцы. Зафиксировала редкие цыплячьи волосы очками, почесала волосатую бородавку над губой.

– Ну, что скажешь? А ботинки тебе со следующей купим, – рассудила матрона, посмотрев в сторону мужа.

Супруг, плюгавенький мужчина с щенячьими глазами, уставился в лацканы пиджака. Раздражающе щёлкает пальцами. Скорее рефлекторно кивает в такт умозаключениям благоверной.

– Не беспокойтесь! У ЭТОЙ модели принципиально новая технология блока питания, позволяющая экономить на электричестве МИНИМУМ в два раза! Плюс к этому: никакой возни с мешками для пыли. Удобный контейнер, который можно смывать прямо в канализацию. Легко и просто!

Картинка теряет качество. Залипаю. Ещё пару минут, и скальп воспарит, открыв путь клубам плавящейся коры мозга. В подвальном помещении холодно и тускло. На редких стеллажах покоится бытовая техника неизвестных марок. В глубине зала сиротливо моргают дисплеями поддержанные телевизоры и ноутбуки. Скучают невостребованные китайские зарядки и наушники. Шумит вытяжка.

На мне джинсы, синяя рубашка, заправленная под ремень, и бейджик, кричащий: я – продавец-консультант. Диковинный зверёк, с умным видом читающий заученную мантру. Моё счастье: набор хаотично подобранных слов подходит к любой модели техники из поднебесной.

Видит бог: энергии ци и маны не хватает, чтобы улыбаться искренне. 20.21. Смена подходит к концу, а я смертельно устал ещё четыре часа назад. Готов выложить душу на Авито, лишь бы вернуть weekend, проснуться под пледом с любимым обогревателем для тела. Распивая малиновый чай, в обнимку смотреть старые фильмы. Стрелки часов, предатели, забастовали.

– А если сломается? Мы ТОЧНО сможем вернуть его по гарантии? – не унимается женщина.

Тошнит от собственной слащавости.

– Это не обсуждается! При покупке товара наш магазин предоставляет гарантию в один год на каждый товар, – разъясняю, увеличиваю напор, отчаянно жестикулирую, – ЦЕЛЫЙ год! Представьте!

Позвонить Стасе? Как всегда окажется занята. Просила, чтобы не отвлекал от работы.

Украдкой кидаю месседж:

Привет, Зая)) Как рабочий день? Устала?

Приветик. Работаю (( Всё норм

Любимка «не в сети»

Пообщались… Я чувствую вину, но не в силах что-либо изменить. Закончилась полярная ночь тысяч сообщений, любовных признаний и магии виртуального секса. Мы устали. Истощились. Пришли к эмоциональному климаксу.

Голова, на время стихшая, взрывается. Я бы изъял из оборота фальшивое слово «консультант». «Словоблуд»: так честнее. Я и коллеги подобны проституткам. Но в отличие от представительниц древнейшей профессии мы ублажаем барабанные перепонки, мастурбируем головы. Работаем языком в грязных ушных раковинах, а потом опустошаем кошельки. «Ментальное совокупление» со скидкой, по акции, только до конца месяца. Дешёвый аналог тантрического секса.

– А если…

– Женщина, повторяю ещё раз! ОТЛИЧНЫЙ! ЭКОНО-МИЧНЫЙ! ПЫЛЕСОС! Или покупайте, или идите на базар! Там огромный выбор веников!

Неловкое молчание растягивает нервы, как струну контрабаса. Над моей макушкой зарождает вихрь воронка Инферно. Супруг побледнел. Женщина раздулась, как рыба Фугу, рявкнула:

– Да как ты смеешь со мной так разговаривать, щенок? Это мать научила тебя хамить старшим?! Я этого не ПОТЕРПЛЮ! Чо смотришь, девица, зови начальника!!!

Огрызаюсь:

– Я сирота, ясно тебе, а? Ясно?!

Главное сейчас не послать истеричку. Уволят. На вопли дьявола в женском обличие прибегает Эля. Аня из кредитного шпионит сквозь стеллаж. Коллега тоном психолога пытается успокоить мегеру. В кульминации мозг машет на прощанье платочком:

– Женщина, мы закрываемся через двадцать минут! Пылесос оформлять?

Зрачки сужаются. Учащается пульс, растёт артериальное давление. Щёки с прожилками капилляров пошли крапинкой. Истеричка раздвигает смазанные бордовой помадой толстые губы и извергает ультразвук:

– Начальника сюда!!! Живо!!!

Озадаченная Эля закатывает глаза и оставляет наедине с разъяренным бегемотом. Волны агрессии резонируют с непоколебимым спокойствием рыбок, барражирующих по дисплею уценённого телевизора напротив. Я абстрагируюсь.

Истеричка исподлобья стреляет молниями и пыхтит, как еж. Аккумулирует желчь. Тряпка-муж не пытается заступиться, самоустранился. По глазам вижу: стыдно за бешенство матки суженой и раздавленные яйца. Слюнтяй разводит руками, мол «что поделаешь, коль она у меня дура». Нет-нет-нет-нет, мужик! Мне тебя не понять!

– Дорогая, может, посмотрим тебе новый фен? Ты же давно хотела… – мужчина понял, что сморозил глупость, осёкся. На лысине выступила испарина, негигиенично стёртая ладошкой. Из глубины зала раздаются уверенные шаги. ПРИШЁЛ.

Андрей не стесняется отталкивающей внешности. Искренне гордится нелепо высоким ростом. Почти метр девяносто, но при худощавой комплекции и огромной голове выглядит, как ходящий торшер. Овальное лицо с высоким лбом не спасает крем от угрей. Волосы с рыжеватым отливом похожи на копну сена, смоченную золотым дождём. В свои двадцать девять Андрюша гордо носит звание администратора (но всем говорит, что директор), доставшееся непросто. Муки совести не помешали методично ссучивать коллег. А уж мягкость языка, коим он распоряжается не по назначению, стала легендой среди точек сети. Но сколько гордости во взгляде… Невесомая поступь бога маркетинга. Андрюша чествует себя хозяином жизни, бороздя просторы южной столицы на купленном в trade-in Kia Rio. И мнит Джованни Казановой, вхолостую подкатывая к женскому персоналу. При удобном случае замечает, маркетинг – искусство, а ренессанс эпохи продаж начинается с его скромной персоны.

Меня не переносит. Я стянул эпицентр женского внимания, а у парнишки хронический спермотоксикоз и комплексы на сексуальной почве. На корпоративе, перестаравшись с бухлом, Андрюша по секрету поведал мне, как мастурбирует на Элю. Коллега провёл ночь любви в обнимку с унитазом, а я навсегда перестал протягивать ему руку при встрече.

Представление начинается. Гений в лакированных ботинках а ля танцор-кабаре выходит на сцену. Неспешно приближается к крикунье. Проникновенно смотрит в глаза. Гипнотизирует, сука. Оскалясь очаровательной, как ему кажется, улыбкой, представляется:

– Здравствуйте! Я директор магазина Андрей Александрович. Для вас просто Андрей. Чем могу быть полезен?

– Ваш продавец мне хамит! – пожаловалась крикунья, – Скажи ему Денис! Чего молчишь?!

Андрюша бросает вопросительный взгляд. Извини, дружок, я не собираюсь оправдываться. Директор продолжает отдаваться клиенту в слепой решимости довести словоблудством до оргазма:

– Не беспокойтесь, Мэм. Я уверен, Максиму очень стыдно за такое поведение. Он у нас стажер на испытательном сроке. Который провалил.

Что он несёт…

– И я уверен, он мечтает извиниться перед очаровательной леди.

Не трогать гавно теперь поздно. Губы отказываются разжиматься, минута молчания затягивается. Я стою и улыбаюсь, как имбецил.

– Ну же, Максим! – поторопил лизоблюд.

– Извините меня, – выдавил я и поспешил скрыться.

Нужно покурить. Спинным мозгом ощущаю презрительные взгляды. Андрюша продолжает горловой массаж:

– Максим, не забудьте зайти ко мне в кабинет… Могу я загладить нашу вину, лично занявшись подбором оптимальной для вас модели? В качестве извинения мы сделаем двадцатипроцентную скидку на выбранный товар.

Догадайтесь за чей счёт? Сука.

Работа консультантом – временное явление. На какие ещё унижения способен пойти мужчина, чтобы прокормить себя и суженую? При мизерной стипендии десять-пятнадцать тысяч в месяц и три процента от продаж оказались ахиллесовой пятой моей гордости. Требования невысокие: совершеннолетний, окончил девять классов и не «чалился». Плавающий график не мешает учёбе. Единственный минус: консультант – это вам и уборщик, и грузчик, и мерчандайзер. На собеседовании не предупреждали, но грех жаловаться. Найти стабильно оплачиваемую работу в городе десятков тысяч голодных студентов с отсутствием принципов и самоуважения нереально. Максимум: оператор по перемещению продукции (грузчик) или специалист по продажам на кассе общепита. И пребывать тебе клининг-менеджером даже с наличием книжечки, подтверждающей факт «высшего» обучения. А особенно, когда отсутствует диплом – гарант, что, как минимум, пару раз ломал челюсть о твердыню гранита науки.

К радости персонала за сутки возможных покупателей набралось едва больше дюжины. Дискаунтер бытовой техники «ЭлектроСтрана» не снискал популярности у горожан. Люди загипнотизированы известными брендами и охотнее несут денежки в DNS, Эльдорадо или МВидео. Наша контора приманивает лохов, играя на главном пороке – алчности. Продаёт контрактную технику дешевле рыночных цен. Украшает китайский ширпотреб мишурой скидок и акций.

Минут через десять «сладкая парочка» уходит, не купив ничего даже с баснословной скидкой. «Пустышки». Зря ты, Андрюша, язык нагружал, ох зря.

На запасном выходе встречаю Элю. Темноволосая смуглолицая красавица облокотилась на перила, потягивает сигарету.

– Макс, ты заблудился? Кабинет Иваныча в другой стороне. Ну, ты и навёл кипежа! – восхитилась коллега.

– Да нет, Эль, остыть нужно. Сигаретой угостишь?

– Андрей, конечно, редкая сучка. Такие куришь?

– Любые курю. А его кабинет где, кстати? Под столом у Иваныча?

Девушка смеётся и протягивает пачку Kiss: тоненькие с яблоком. Коллега смотрит исподлобья, не решаясь о чём-то спросить. Тушит о перила и, улыбнувшись, исчезает за дверью.

В кабинете работодателя резной стол с компьютером и маршрутизатором в интернет, чтобы разведённый начальник клеил одноразовый секс, кондиционер, кулер, картины. В сейфе вместо документов мини-бар (как-то раз видел). В массивном кресле релаксирует Олег Иванович. Коренастый мужчина с высоким лбом и стальными челюстями, нависшими бровями с рыжеватым отливом и сосредоточенным взглядом. «Медитирует», напевает что-то из классики. Осмотрел меня без особого интереса, щёлкнул мышкой. Усмехнулся. Барышни сами себя на секс не разведут.

В углу на табуретке, словно провинившийся школьник, ютится Андрей. Морщит поросячьи глазки, выплёвывает:

– Туманов. Максим. Вот ответь, чего тебе не хватает?

Монолог Аксёнова, как изречения философов на туалетной бумаге, но я молчу, потупив взгляд. Не стоит дерзить при начальнике.

– Тебе незаслуженно досталось место в нашем магазине. Знаешь сколько таких же, как ты ежедневно приходят, умоляя взять на работу?

КОНЕЧНО, ЗНАЮ. НИ ОД-НО-ГО.

– Стабильная зарплата. Работаешь в тепле. Перерывы, бонусы. И требуют от тебя только одно: качественно продавать! Вот скажи, чего хочет клиент? Правильно… Он ЖАЖДЕТ, чтобы ему угождали! Ловили желания налету! Убеждали КУПИТЬ. Покупатель сомневается, блуждает в темноте и собственном невежестве. И тут на помощь приходим мы – Купидоны. Дарим людям любовь к красивой жизни за доступную цену.

Андрюша драматично отворачивается к окну, в котором мелькают грязные сапоги прохожих. Вздыхает:

– И чем ты отплачиваешь? Хамишь клиенту…. Подло, цинично.

В подонке умирает актёр. Вступать в дебаты чревато: разговор затянется до полуночи.

– Я не стану тебя увольнять, но санкций не избежать. Три месяца без премии в назидание всем.

Блять! Я прибью гадёныша.

– Угомонись, Андрей, – вышел из нирваны директор, – Кого лишать премии решаю я, или ты забыл? Устроил спектакль! Любая проблема решается быстро и чётко, запомни. Максим, что скажешь в оправдание?

– Олег Иванович, виноват! Простудился. Голова не соображает. Обещаю: больше не повторится, – пожаловался я.

– На первый раз строгое предупреждение. Иди! Вот так, Андрей. Строго и лаконично!

Директор теряет интерес, уставившись в монитор.

Администратор пищит вслед:

– На завтра подменишься с Игорем… Нечего на клиентов соплями брызгать! И больничный за твой счёт!

Я так спешу свалить, что врезаюсь в Аню. Крепость, отметившая третий юбилей, колышется дряблыми стенами, ошивается около кабинета. Готова открыть ворота и опустить мост перед местным королём. От ненужных вопросов спасает мобильный. Тёмыч! Как же ты вовремя!

– Да, братан.

– Чо делаешь там?

В трубке клубнячок, шум улицы, женский смех.

– Что? Я тебя почти не слышу, Тём!

– Я говорю: ЧО ДЕЛАЕШЬ? Убавь музыку, не слышно! Это я не тебе.

– Работаю, Артём. Прикинь, существуют люди, которым нужно ежедневно зарабатывать бабосики на жизнь, – прикрыв смартфон ухом, ныряю в «слепую зону» камер.

– Как всегда, блять, – передразнил друг, – Придумай уже что-то новое. Заебала твоя работа! Так, кароче… Секунду жди. Дура, угомонись, дай поговорить! Макс, сиди там, я за тобой заеду скоро.

– Тём, давай не сегодня, башка раскалывается. Завтра к первой. Так что без обид, братан, но я сольюсь! – оправдался я.

– Вылезай! ВЫЛЕЗАЙ, я тебе говорю! – не сдаётся парень. Хлопает дверь авто, – У меня есть шикарное десятилетнее лекарство для твоей головы! Давай, говорю. Четверг – репетиция субботы… Какие нахрен лекции? Кто там чо тебе скажет, ты ж отличник мать его… Не трахай мозг, Макс. Я буду через полчаса.

Не отстанет. Поражает умение этого человека поставить себя в центр системы и заставить окружающих вращаться по его орбитам.

.......Сдали смену, опечатали. Вдыхаю запах вечернего города. Аромат свободы. Прохладно, ветрено.

– Мааакс! Максим! – позвала Эля сквозь приоткрытое окошко. Девушка на жёлтом «игрушечном» автомобиле скользит вдоль бордюра, – тебя подвезти? Или по кайфу гулять по холоду?

– Я пешеход со стажем! До вороша подбросишь? – хихикнул я, открывая дверь миникупера.

Двадцать первый час ловит нас на Садовой. В окне мелькает ЦУМ, Городской дом, Don-Plaza и Старбакс. Эля прижалась в правом ряду. Игнорирует поворотники, останавливается на каждый мигающий «зелёный». Отвлекается на сообщения, поправляет волосы. Стрелка спидометра не поднимается выше сорока-пятидесяти километров в час. Я нервничаю, но молчу. Наслаждаюсь музыкой. Девушка курит.

Тусклый свет люстры,

и надпись 18+ для её бюста…

И я забыл всех предыдущих…

Потому что бюст всемогущий

Мне нравится Эля. Я люблю свою девушку, но тут другое: «химия», каскад биологических реакций. Притягивает её запах. Аромат женственности: смесь дорогого парфюма с феромонами – естественным запахом молодого тела. Лёгкая бледность лица, синяки под карими глазами, умело замаскированные макияжем, разоблачают в дневной скромнице завсегдатаю душных коктейль-баров и afterparty ночных клубов. Третий размер, томящийся в кружевном бюстгальтере.

Сколько ещё бабочек обожгут крылья в огоньках городов? Сколько невинных покинут отчий дом в поисках принца на белоснежном Lamborghini?

Я знаю, как Эля любит кальян на двойной вишне с густыми клубами табачного дыма. Пьёт исключительно текилу на один вдох. Круговыми движениями языка слизывает соль с краёв рюмки, раскусив мякоть лимона до появления капель сока на пухленьких губах. Насколько дорожит желтеньким mini cooper, взятым в кредит. Ночная хищница готова прокусить глотку за самого «мясного» буйвола. Умная, расчетливая, чертовски сексуальная. Весь мир для неё – кукольный театр с главной ролью.

Стася истерила и пускала в ход когти, узнав, что я подписан на Элю в Instagram. Но я не жалею, ведь фотографии ножек в обтягивающих шортиках питали полёт фантазии долгими вечерами разлуки с любимой.

Гудит клаксон. Чёрный спортивный BMW ведет себя агрессивно. Водитель подрезает, сигналит, что-то выкрикивает. Поравнялся с нами на светофоре. Тонированное окошко поползло вниз. Два нерусских крепкого телосложения с угольными волосами. Возможно, чуть старше меня.

– Красавица, куда спешишь? Поехали с нами. Кальян, рэсторан, культур-мультур. Пасидим, выпьем.

Парни видят меня, но решили, что не соперник. Расклад сил не в мою пользу, но слишком хочется вытащить обоих за бороду и распечатать. Взрывоопасную ситуацию спасает Эля. Девушка выписывает «фак» и давит тапочку газа. Купер ноет, тужится. Нам удаётся оторваться и свернуть с главной в переулок. «Немец» проносится мимо.

Спасает поток. Город живёт. Почему вы ещё не на диванах, уставшие после работы? Шопинг, бары, тайм-кафе. Переполненный общепит. Аллеи с непустующими лавочками. Уличные артисты. Мамочки с детьми, девочки с папиками. Город не уснёт.

***

13 марта 2008 года

Мама сегодня я рассказал стих лучше всех в клаccе и получил пятерку. Это был стих про зайчика. Я решил переписатъ его с книжки.

Маленькому зайчику

На сырой ложбинке

Прежде глазки тешили

Белые цветочки…

Осенью расплакались

Тонкие былинки,

Лапки наступают

На жёлтые листочки.

Хмурая, дождливая

Наступила осень,

Всю капустку сняли,

Нечего украсть.

Бедный зайчик прыгает

Возле мокрых сосен,

Страшно в лапы волку

Серому попасть…

Думает о лете,

Прижимает уши,

На небо косится –

Неба не видать…

Только б потеплее,

Только бы посуше…

Очень неприятно

По воде ступать!

Я учил его всю неделю выгаваривая каждое слово так что воспиталка отвела меня к доктору сказав что я ПРИ-ПА-ДАШ-НЫЙ. Я учил по ночам и дЕжурАЯ сказала чтобы я заткнулся и спал.

***

2 июля 08 года

Мама у меня появился первый настоящий друг. Его зовут Влад. Его привезли совсем недавно. Он толстый и над ним постоянно смиютса и абзывают. Пару раз я видел, как мальчишки из 4 его окунали головой в писуар. А ещо старшие пацаны в сортире докуривают сигаретные бычки каторые они нашли за забором изза чего я пастаянно кашляю кагда хожу пописать.

Владик пришёл месяц назад и типерь мы цчимся в одном классе. Мы ровесники. Мы почти ни общаемся. Он постоянно молчит. Нас бьют почти за каждое слово даже за просьбу сходить в туалет. Вчера Ночью пришли мальчишки и начали его бить. Влад упал и изо рта пошла пена а глаза закатились. Раньше меня радовало што когда издеваюца над другими меня не трогают. Но типерь когда я видел как ему плохо и он задыхается я разбежался и врезался в толпу. раскидал всех. А потом побежал за воспитателем. Влада спасли. Оказалось у него ИПИЛЕПСИЯ. И иногда бывают СУДАРАГИ. меня потом сильно побили но Теперь мы дружим. Влад смешной. Он много говорит и всегда расказывает что родители у него ИСЛЕДЫВАТЕЛИ. Потом он забывает и говоарит что они у него ПУТИШЕСТВИНИКИ. А васпитательница сказала что его МАМА сдохла от ЦИ-РОЗА ПЕ-ЧЕ-НИ. Я не знаю что это такое но наверно чтото очень страшное. Влад Постояно путает. Говорит что родители просто катаются по миру и скоро его забирут. Я знаю что он всё обманывает но не гаварю ему. Ведь это и есть дружба да мАМ? МАМА а может ты тоже ПУТИШЕСТВЕНИК?

***

20 дикабря

Здравствуй дедушка Мароз. Я хочу у вас спросить где вы жывёте. Я знаю што вы харошим детям приносите хорошие падарки. а что вы приносите таким как мы?

Максим.

Смакую на губах приторное слово «АТУИСТ». Стереотипное мышление вынудило Вас поставить страшный диагноз самостоятельно, назначить лечение без рецепта. Глупцы, при аутизме лобные доли мозга, отвечающие за интеллект и инициативу «спят», не изучая окружающее. Реальный мир не соответствует потребностям, лжив.

Вы спутали задержку в развитии с неизлечимой болезнью, повесили ярлык на остаток дней и спите спокойно. Я не жду ответа!

Вы считали, что я неспособен контактировать, привязываться, ценить. А не думали, что я не хотел вступать в связь с холодной жизнью? Смотреть в безразличные глаза, ощущать непредназначенное мне тепло? Я искренне любил Лину – единственного родного, пусть не по крови человека. Молчал, изрыгал нечленораздельные звуки. Копил, чтобы сплюнуть выдержанной годами злостью.

Я избегал контактов с другими детьми, социальной адаптации, потому что чувствовал: они чужие. Пройдут годы, и от вчерашних друзей останется пыль.

Больные организмы, как отрицательные частицы отталкивались, хаотично обивая стены кельи. Не общаясь со сверстниками, я не копировал поведенческие реакции и заложенные генетикой шаблоны. Возможно поэтому, прожил уникальную авторскую жизнь, пусть и без хэппи-энда. Финальные титры мне судья.

А, правда в том, что все мы – жертвы материнской депривации, дефицита тактильного и эмоционального внимания. Калеки, которым все должны, потому что мы «сироты несчастные», вечные узники дома-интерната для умственно отсталых.

***

На кухне душно, прело. Табачный дым уходит сквозь открытую форточку, уступает место сырому уличному воздуху, освежающему горящее лицо. Потёр глаза. Запотели.

На столе сковорода с грязным растительным маслом. На разделочной доске остатки сырокопченой колбаски и кусочки сала. В тарелочке дольки лимона в сахаре. Часы не дошли до верхней точки, а мужской ужин на исходе. Во второй к ряду полулитровой самогона осталось на три-четыре рюмки.

– Ща, подожди. Шугану эту дрянь, – сказал я и резко подорвался к умывальнику. Открыв дверку, схватился за веник, пошебуршил в глубине. – Ты бы хоть яда насыпал.

Захмелевший Влад растёкся по кухонному уголку. Глаза косят, из трико вывалился волосатый живот. Икнул:

– Пусть живёт, дрянь. Хоть одна живая душа. Не так паскудно.

– Владик, выше нос, – подбодрил я, – Что происходит? Ты же понимаешь, я не могу приезжать каждые выходные. Сколько раз я тебя звал в гости?

– Было бы, на какие шиши…. Ты знаешь, что я до сих пор девственник? – прорычал Влад и схватился за бутыль. Выпил из горла, зашёлся кашлем, – Вот ты: красавчик, отличник, спортсмен. А я? Жирный железнодорожник. Всю жизнь буду стучать по рессорам в оранжевом жилете. Дай сигарету что ль…

– Не нужно, тошнить будет, – посоветовал я и затушил в солидарность.

– Похуй! Понимаешь ли… Бабам подавай красивую жизнь, деньги, дорогую тачку. Каждая хочет непременно Аполлона со спортивным телом. А я ищу девушку, которая будет интересна в интеллектуальном плане! Чтоб поговорить, обсудить книгу или фильм. Но они, сука, пустышки все до одной.

– Может, спать пойдёшь?

– Ты меня вообще слушаешь?

– Влад, ты обязательно найдёшь свою Марисабель! Красивую и пошлую. И сиськи у неё будут такие, что раздавит!

– Обещаешь? Когда, а? – спросил друг с надеждой.

– Повторяю: приезжай в гости. Поищем. Только Стасе не говори – сожрет своей ревностью. Обещаю познакомить с горячей ростовчаночкой и танец маленьких утят, как бонус. Кря, кря.

……………………………………………………

– Ты с детства рассказываешь про истории успеха других людей. Но сам-то ты нихуя не делаешь, только пиздишь!

……………………………

– Так, блять, тебя послушаешь, там земля обетованная! Полуголые богини и алкоголь водопадом. Но я так хочу в это верить…

………………………………………………………

– Она мне постоянно говорит, что я её не люблю, – прервал я нытьё, – Редко приезжаю. А мне, как ты думаешь??? Каково пресмыкаться на ублюдской работе, заискивать перед зажравшимся стадом, чтобы заработать на билет? Трястись в автобусе сраном. Думаешь, у меня жизнь по кайфу? Чо завис?

Влад промямлил:

– Родителей вспомнил.

– Ты же говорил, что совсем их не помнишь.

– Врал.

– Расскажи, какие они…

Захмелевший Владик борется с непослушным языком, замолкает без повода в раздумьях. Кислая мина не сходит с лица, как при стоматите. Вырывает клещами, то, что давно просилось наружу.

Я не знал родных и не люблю слушать про чужие семьи. Старые «мозоли» вновь покраснеют, пойдут волдырями. Басни не уложат спать, не накормят и не обнимут. Выцедил крайние капли в рюмку. Закурил не от того, что хочется: ситуация такая. Фантазия, разогнанная градусами, дорисовывала образы. Табачный дым, как помехи черно-белого фильма. Проецируют боль. Засвеченные области, белый шум, наплыв… «Зарядная» часть.

… Из окна однушки видно двор. Пятый этаж, последний. Крупные белые хлопья продолжают паломничество с прошлой ночи. Мороз, но на подоконнике над батареей жарко. Окно потеет, пыжится. В свете уличного фонаря растущие сугробы выглядят вершинами гор. Мальчуган прижался лбом к стеклу, чтоб не отсвечивало. Мечтает: это он альпинист, покоривший очередной заснеженный пик.

В зале темно, гирляндами мерцает елка с большой красной звездой. Дело к рождеству: конфеты съедены. Радиоуправляемая машинка, подарок Деда Мороза, уже надоела. Да и колесо отвалилось. Не приклеивается, пробовал.

– Владик, ты кушать будешь? Может, котлетку? – раздаётся из кухни звучный голос матери, – Иди быстрее. С картошечкой жареной!

– Нет, мам! Я папу подожду!

Быстрее бы. Этот высокий коренастый мужчина с колючей рыжей бородой и похожими на ветви дуба руками всегда приносит в дом веселье и уют. Делится историями с работы. Много курит пахучий табак. Мальчишка мечтает, чтобы подобные вечера длились вечно. Отец поднимет, покрутит над головой. Главное расставить руки, будто ты самолёт. А потом вдвоём уместиться на диване. Слушать, как здоровяк комментирует несмешные телепередачи.

Час назад папа уехал на вокзал за бабушкой. Уже торопятся на встречу влажные поцелуи и обнимания, беее. А бонус – гостинцы. Можно и потерпеть.

Двор озаряется светом фар. Ныряя на ухабах, продирается к подъезду синяя «десятка». Свободного места много: машина есть не у каждого. Вот у него папа инженер, работает на заводе.

Бабушка в огромной старой шубе ходит тяжело. Счастливый Влад уже бежит к двери: «ПРИЕХАЛИ! МАМ, ПРИЕХАЛИ». Момент счастья.

Картинка меняется внезапно, будто управляющий слайд-шоу ошибся. Мальчишка заметно подрос, хотя прошло два, может три года. Новоиспеченный школьник притаился в углу, при свете настольной лампы вычерчивает корявые буквы в прописи. С кухни доносятся крики и грохот бьющейся посуды. Владик ещё маловат, но уже знает слово «пьяный». Непонятно лишь выражение «каждый день прикладываться к бутылке». После этих слов всегда начинается ссора.

Каждый день он наблюдает, как усталый отец приходит с работы, ужинает и отправляется на вторую работу: таксовать, чтобы хоть как-то прокормить семью. На заводе не платят зарплату. Приходит после полуночи, просыпается к пяти утра.

Единственным досугом остаётся субботний вечер, когда можно раздеться до трусов, включить старенький телевизор и смотреть футбол. В бары папа не ходит, но пьёт дома.

Мать бухгалтер на заводе. Разрываясь между работой и болеющим ребёнком, женщина рано состарилась. Уже в тридцать лицо покрылось морщинами. Худая, как спичка без всяких диет. Даже при двух работающих семья еле сводит концы с концами. Мать считает каждую копеечку. Они ведь всю жизнь посвятили труду. Нахрена, а, Макс? Ради маленькой квартирки и пенсии похожей на милостыню?

Мутное стекло кухонной двери дрожит не в состоянии удержать шлепки пощёчин, мат, обоюдные проклятия. Владик вслушивается, не заметив, как буквы в прописи расплываются от капающих слёз. Дверь вылетает, осколки вальсируют по полу. Отец, накинув куртку, вылетает в подъезд. Мальчишка бежит за ним раздетый вопреки крику матери, словно чувствуя, что ещё не поздно всё исправить.

– Не догнал… – выдавил друг сквозь слёзы, – В тот вечер отца не стало. Разбился в аварии. Представляешь, лоб в лоб… Рулём грудь пробило, умер сразу…

Влад нащупал солёный огурец, потерянно осмотрел пустую рюмку и продолжил:

– Нам выплачивали небольшую пенсию, но её едва хватало.

Друг обмяк, едва не сполз под стол. Пытался найти бутылку, но свалил со стола сковороду. Я взял его под грудки, потащил. Тяжелый гад едва переставлял ноги. Уже на диване он схватил меня за голову, прислонился губами к уху и застонал:

– Знаешь, мать не смогла пережить… Она была беременна… Потеряла ребёнка: выкидыш на нервах. Я так хотел сестрёнку… Позже начала прикладываться к бутылке. С завода выгнали. Потом осложнения… Внутреннее кровотечение и смерть…

***

14 апре

Мама я в больнице, мне очинь плохо. Я часто болею но всигда меня лечат у нас в метпункте. Медсистра даёт таблетки и ставит гарчишники и я выздаравливаю А типерь за мною приехала машина скорой помощи и меня увезли. Сейчас мне получше. Не валнуйся. Я уже могу писать. Сказали что у меня воспаление легких. Мне делают больные уколы и вся попа болит от них. Невозможна лежать на спине. Я савсем не могу спать. А вчера ночью мне приснилась ты. Медсистра сказала что я ходил во сне и разговаривал мам ты где? мам ты где?