Читать книгу Дэйра. Книга 1. Белая Госпожа - Вера Петрук, Вера Александровна Петрук - Страница 1

Золотистый бок лани мелькнул среди стволов и исчез, скрывшись в зарослях молодого кедрача. Дэйра в очередной раз помянула недобрых духов, искусивших ее нарушить нехитрое правило охоты на крупного зверя: после выстрела сидеть тихо и ждать, когда подранок дойдет от потери крови. В том, что она ранила лань, Дэйра не сомневалась. Стрела исчезла, а кровь на лопухах могла принадлежать только золотистой красавице. Но вспомнив о толпе баронов, виконтов и других друзей отца, приглашенных на охоту в родовой лес Эйдерледжа, девушка решила не рисковать. Лань, которую она выслеживала весь день, могли увести, а потеря подранка была для охотника позором.

В честь дня рождения дочери владыка Эйдерледжа, герцог Фредерик Зорт, объявил неделю торжеств, включая охоту, рыцарский турнир, бал и деревенские игры. Охоту Дэйра любила. Горячий нрав старший дочери герцога требовал особых развлечений, и когда в возрасте семи лет егеря взяли девочку с собой, погоня за дичью по непроходимым лесам Эйдерледжа стала ее страстью на всю жизнь. Лай собак, свисты сокольничих, хлопанье крыльев, звонкие звуки рога, хриплое дыхание умирающего зверя и яркий, ни с чем не сравнимый запах свежей крови. К своим двадцати шести девушка неплохо стреляла из лука и арбалета, смело обращалась с кинжалом, не боялась препятствий, читала звериные следы, находила дорогу к дому из любой части леса, ориентируясь по деревьям и звездам. Эти умения не вызывали восторга у матери, но помогли снискать уважение среди мужской половины замка, за исключением, пожалуй, брата Томаса, с которым у нее были кошачье-собачьи отношения, как любил выражаться сам Томас.

Последний день осени выдался жарким, и Дэйра взмокла, карабкаясь по склону Синей Горы в зимней куртке и утепленных штанах, которые ее заставила надеть утром Поппи – в прошлом кормилица, а сейчас главная служанка Дэйры. На рассвете выпал иней, а в воздухе витали морозные облака пара от дыхания людей, лошадей и собак. Но стоило солнцу осветить побуревшие кроны, как утренняя зима уступила место духоте и зною.

Когда олениха неожиданно повернула к Синей Горе, Дэйра заколебалась. Соваться на гору в одиночку, да еще на закате, было плохой идеей. Девушка бывала там пару раз с егерями и воеводой Норадом, напросившись как-то взять ее на вечерний объезд территорий. Но даже патрули не всегда забирались на вершину, предпочитая обходить лишь подножье Синей.

Люди боялись духов, ведьм и колдунов, а еще загадочных белоголовых – древнего народа обитающего на земле тысячелетия назад. Суеверные донзары сначала молились богам, а когда не помогало – Белым Господам, которые, согласно поверьям, вовсе не погибли, а заснули в ожидании своего часа. Когда-нибудь они вернутся, чтобы снова помогать несчастным и страждущим, а пока их сон стерегут кровожадные жрецы, от которых лучше держаться подальше. Все эти сказки Дэйра знала наизусть от Поппи, донзарки по происхождению.

Синяя Гора служила границей, отделяющей земли замка Эйдерледж от Вырьего Леса и диких земель, начинающихся за ним. Считалось, что вся нечисть, обитающая в западных лесах, собирается по ночам на Синей Горе, чтобы наблюдать с вершины за людьми. А еще донзары верили, что, когда умирает старый король, и престол занимает новый, на Синей Горе появляется всадница на белой лошади. Она будет всю ночь танцевать под луной, если правление принесет процветание сангасскому народу, и наоборот, стоять на коленях и простирать руки к небу, если людей ожидают беды. Говорили, что во время коронации Александра Десятого, прозванного в народе Сандро Лукавым, белая всадница горько плакала.

Что бы там ни говорили донзары, но кое-что про Синюю Гору Дэйра знала точно. Ее вершина заканчивалась крутым обрывом, который не под силу преодолеть даже легконогой лани. А значит, олениха окажется в тупике.

Разгоряченная погоней кровь требовала победы, и Дэйра полезла наверх. Не будь лань ранена, она, скорее всего, дождалась бы егерей, чьи собаки лаяли позади, но позволить другим охотникам найти ее раненую дичь она не могла. Репутация хорошего охотника досталась Дэйре нелегко, и девушка не хотела терять ее из-за какого-то подранка.

Вверх по скале вилась вполне отлогая тропа, но, подумав, Дэйра оставила коня внизу, привязав его в зарослях молодого орешника. Крепыш был редкой изабелловой масти цвета топленого молока с золотистым оттенком, с голубыми глазами и розовой кожей. Высокий, сильный, стройный и мускулистый, конь был украшением конюшен герцога Зорта и стоил целое состояние. Его купили у согдарийского коннозаводчика за сто тысяч лорнов, средняя стоимость хорошей галеры с верфей в Нербуде. Сломай он ногу на горной тропе, и Дэйре здорово досталось бы от главного конюха, который не посмотрел бы, что перед ним – дочь герцога Зорта.

Остановившись передохнуть, девушка оглядела стройные ряды кедров, гордо возвышавшиеся над макушками буков, грабов и тополей. Подлесок порос зарослями крушины, которые тянулись вверх, исчезая в темноте кедровника. Меж овальных листьев уже поспели крупные, с вишню, черные ягоды, которые Поппи называла волчьими. В другое время Дэйра остановилась бы, чтобы собрать в заплечную сумку несколько ягодин и показать замковой лекарке Маисии, чьи рассказы о травах развлекали девушку больше, чем сплетни о придворных интригах. От Маисии Дэйра знала, что «волчьими ягодами» донзары называли все растения, ягоды которых считались ядовитыми. На самом деле, смертельно опасными были лишь плоды белладонны, волчеягодника и вороньего глаза, а вот, крушина, снежноягодник и дереза могли лишь вызвать рвоту, никого не убив.

Тропа круто забрала к краю склона, и Дэйра последовала по ней, решив не сворачивать – подлесок просматривался во все стороны, а заросли крушины вряд ли сумели бы скрыть подранка. Внизу лежала долина Эйдерледжа, которую с севера на юг прорезала извилистая лента реки Марены Пармы Маленькой, столь же бурной и стремительной, что и воды ее матери, Марены Пармы Большой, разделявшей герцогства Эйдерледж и Бардуаг. К вечеру из-под низких туч, обложивших небо до горизонта, выглянуло солнце, окрасив мягкие подбрюшья облаков и воду в розово-золотистые тона. Ноябрь уже забрал у луговин и полей большую часть красок, но кое-где еще виднелись яркие пятна, похожие на кровь, пролитую осенью в обреченной на поражение схватке с зимой. Воздух пах тем самым ароматным настоем осени, который еще напоминал о буйстве лета, но все больше предупреждал о грядущем испытании. Поднявшийся ветер гонял в воздухе листья, предвещая бурю, которую ждали уже неделю.

Прямо под холмом, на котором стояла Дэйра, расположилась свита герцога. Если бы Фредерик Зорт поднял голову, он сумел бы разглядеть в зарослях малины и молодого кедра свою дочь, которая с улыбкой наблюдала за отцом. Дэйра была папиной дочкой. В герцоге она обожала все – суровый взгляд, гордую осанку, крепкую фигуру, острый ум и умение находить выход там, где его не было. Хромота Зорта, появившаяся после ампутации пальцев правой ноги, обмороженных прошлой зимой, по мнению Дэйры, его совсем не портила, а наоборот, придавала шарм и загадочность.

Фредерик Зорт видеть дочь не мог, потому что был занят тем, что отчитывал младшего сына Томаса. Брат Дэйры только вчера вернулся из самостоятельного путешествия по землям Эйдерледжа, которое совершали молодые вабары после посвящения в воинский сан. Томаса посвятили в воины поздним августом, и всю осень юный вабар изучал земли герцогства – Лаверье, Эйсиль, Кульджит и Ингул, владыкой которых ему предстояло стать после смерти Фредерика Зорта. Дэйре хватило полчаса разговора с братом, чтобы понять, что путешествие не пошло ему на пользу, а где-то, наоборот, ухудшило те качества, которые, по ее мнению, делали Томаса человеком.

Не имея возможности слышать, о чем говорили отец с сыном, Дэйра уже знала, что произошло. Брат не изменил привычкам. Убежав, как и сестра, от свиты, но сделав это, как всегда неудачно, он поспешил разложить этюдник и краски, чтобы намалевать очередной закат. Герцог приходил в бешенство от увлечения сына, который, по планам отца, должен был вырасти вабаром-воином, охотником и верным поданным короля, но никак не художником. Тяготы путешествия не только не искоренили любовь младшего Зорта к рисованию, но, похоже, только усилили ее. Упрямство характера Томас перенял от отца и с завидным упорством предавался любимому делу, которому потакала мать – герцогиня Ингара, в девичестве баронесса Кульджитская.

Инга – как ласково звал герцог жену, была тихой, спокойной и незаметной женщиной. С первого взгляда герцогиня казалась даже уродливой, но стоило задержать взгляд чуть дольше, как в огромных глазах, тонком носе и высоких скулах начинала читаться странная, необычная красота, которая пугала и заставляла скорее отвести взгляд.

Дэйре не нравилось, когда ей говорили, что она похожа на мать. По мнению девушки, от Ингары Кульджитской у нее была только кожа – ослепительно белая, болезненно реагирующая на солнечные лучи, отчего перед каждым выходом из помещения Дэйре приходилось мазать лицо и руки кремом. Все остальное в ее внешности – воронова цвета волосы, серые глаза с черным ободком вокруг радужки, упрямый подбородок – было от отца, чем она очень гордилась.

А вот что приходилось тщательно скрывать, так это шрамы, которые спускались на лоб девушки, словно щупальца, выглядывающие из-под волос. В пять лет в спальню Дэйры пробралась неизвестная кошка, которая напала на спящую, располосовав голову и едва не лишив скальпа. С тех пор девушка постоянно носила ленты, шляпы, шапки, обручи и другие головные украшения, хотя слухи об уродстве старшей дочери герцога расползлись быстро. И конечно, Дэйра ненавидела котов, которые платили ей той же монетой – шипели, плевались и нападали, если она пересекала их территорию. Поэтому кошачьих в замке не держали, о чем жалели слуги, вынужденные в одиночку сражаться с крысами и мышами, а еще Томас, который любил котов едва ли не также горячо, как свой мольберт с красками.

Бросив беглый взгляд на свиту отца, которая терпеливо ждала, когда лорд закончит воспитательную беседу, и отметив группу незнакомых людей, держащихся поодаль, Дэйра вздохнула и полезла дальше. Отец всегда устраивал из ее дня рождения грандиозные праздники, приглашая не только баронов подчиненных земель – Эйсиля, Кульджита, Ингула и Лаверье, но зачем-то и их друзей тоже. Герцог скучал по временам своей молодости. Тогда Эйдерледж не был захудалым приграничным краем, придавленным бременем долгов и вечной военной угрозой со стороны Чагарского ханства, которое охватывало Сангассию с юга, словно клешни чудовища. Полвека назад Эйдерледж был процветающим герцогством, опорой королей и источником золотоносной руды, угля, алмазов и меди. Кто-то верил, что земли прокляли, другие винили грабительские объемы, которыми вырабатывали рудники, но к тому моменту, когда родилась Дэйра, от богатых шахт Эйдерледжа остались только легенды. Поставки кедра и мачтовых сосен, которые по суше доставлялись на верфи в Нербуд, были единственной опорой, на которой еще держалась экономика герцогства, но и она начинала трещать в неплодородные годы, когда приходилось закупать продукты из соседних земель. Нынешний год был не худшим по сбору урожая, но, зная какой лютой и затяжной могла быть весна, расточительство отца Дэйра не понимала.

Тропа кончилась, и карабкаться по склону, поросшему диким папоротником и багульником, стало нелегко. В тени сохранялся иней и сапоги для верховой езды скользили, не предназначенные для таких упражнений. Уже через несколько метров Дэйра порвала перчатки и оцарапала кожу, ухватившись по ошибке за колючий ствол элеутерококка. Ей казалось, что за короткий подъем она произвела столько шума, что подранок предпочтет от страха спрыгнуть с обрыва, чем дожидаться неосторожного охотника.

Опушка сопки показалась, когда Дэйра выбилась из сил и была готова повернуть обратно. Поляна была небольшой, заканчивалась крутым обрывом, и золотистой лани на ней не было. Но было кое-что другое – от чего стыла кровь и хотелось зажмурить глаза. Вершина горы поросла мелкими, не выше колена, цветами, густым ковром покрывающими пространство, чуть меньше спальни Дэйры. Цветы были красными, словно повторяли окрас листьев старого кедра, росшего на краю обрыва. Сначала девушка решила, что это и есть опавшие листья, сбившиеся в кучки, но потом разглядела бутоны, которые двигались, раскрывая и собирая вместе лепестки. Из сердцевины цветов сочилась багровая жидкость, которая скапливалась в лужицы у стебля, с трудом впитываясь в землю. Вместо листьев у растений были длинные загнутые отростки, напоминающие перья из хвоста петуха. Цветы источали сладко-приторный аромат и… пели.

Голоса Дэйра услышала еще на подходе к вершине. Как обычно, она не обратила на них внимания. Протяжные песнопения без слов и смысла были проклятием, сопровождавшим ее с тех пор, как у нее начались женские дни. Чаще всего голоса слышались ей в лесу, но бывало и в замке посреди ночи она просыпалась от томящей мелодии, врывающейся в сон и не позволяющей заснуть до утра. С годами она привыкла и даже перестала рассказывать о голосах матери и Маисии, которые доставляли куда больше неудобств, пичкая ее лекарствами и травами. Герцогиня считала, что Дэйре досталось родовой проклятие от бабки Фредерика Зорта, которая, по слухам, тоже слышала голоса. Лекарка Маисия в проклятия не верила и полагала, что у девочки проблемы с женским здоровьем. Когда Дэйра к двадцати шести годам отвергла всех женихов и так и не вышла замуж, мать с лекаркой объединились в общем мнении о том, что молодая маркиза страдает психическим расстройством, которое не позволит ей обзавестись семьей и потомством. Дэйру версия устраивала. Семья оставила ее в покое, сосредоточив усилия на Томасе, которому суждено было стать наследником Эйдерледжа и продолжателем рода Зортов. И хотя мать еще лелеяла надежду на вмешательство герцога, отец заверил дочь, что она выйдет замуж только по любви, а коли таковой не найдется, останется жить в замке, помогая воспитывать детей Томаса. И это Дэйру тоже устраивало – в отличие от брата, который спал и видел, чтобы старшая сестра вышла замуж и сняла с него семейное бремя.

Нахмурившись, Дэйра достала кинжал и смахнула им головку крайнего цветка. Стебель скрутился и почернел, а голоса принялись нашептывать, тревожно и осуждающе. Девушка видела такие цветы раньше – весной в замковом курятнике. Она забрела туда спросонья, чтобы забрать у курицы свежее яйцо и выпить до завтрака, как ей нравилось. Проснулась Дэйра внезапно. Алые цветы у кормушки сразу привлекали внимание – цветом, запахом и конечно, голосами, которые к цветам отношения не имели, но пели тогда громче и мелодичнее. Все курицы были мертвы. Одни сдохли в насестах, другие рядом с цветами. Но самым неприятным в той истории было то, что, когда Дэйра прибежала обратно в курятник со слугами, никаких цветов рядом с кормушкой не было, а по замку потом долго бродили слухи, что молодая маркиза в припадке безумия передушила всех кур. Сама Дэйра убедила себя, что цветы были галлюцинацией, как и голоса, а куриц убили коты из деревни, пробравшиеся в замок. Весна была голодной даже для людей, что и говорить про котов. Дичи в лесах было мало, вот они и полезли в курятники. Однако Дэйре поверила только кормилица Поппи, потому что людям было куда интереснее представлять безумную маркизу, душащую куриц, чем каких-то голодающих котов, чудом проникших в охраняемый и закрытый со всех сторон замковый курятник.

Как бы там ни было, но появление красных цветов могло означать только одно – неприятности. Сорвав еще пару растений, Дэйра спрятала их в карман, намереваясь показать Маисии, а заодно и брату Томасу, который любил глумиться над ней, вспоминая ту историю. Остальные цветы девушка потоптала, проложив себе тропу к краю обрыва. Схватившись рукой за ствол клена, она свесилась, высматривая среди камней внизу золотистую лань.

Ничего не разглядев, Дэйра перевела взгляд на лес, чернеющий под обрывом. Что бы там ни болтали про Синюю Гору, но сказки про колдунов и ведьм меркли на фоне мрачных донзарских легенд о Вырьем Лесе. Вырием донзары называли древний рай, волшебное место, куда улетают на зиму птицы, унося на крыльях души умерших. Там вечная весна, в садах растут дивные цветы и фрукты, и именно оттуда аисты приносят младенцев.

Почему раскинувшийся внизу лес назвали Вырьем, Дэйра не знала, однако была уверена, что ничего райского в нем не было. Ни одного вечнозеленого хвойника, багульника или яблони – ничего, что могло бы скрасить серую полосу чахлых деревьев со скудными листьями. В Вырьем Лесу даже летом все было сморщенным, маленьким и больным, словно природа пожалела сил, обделив жизненными соками и деревья, и кусты, и редкую траву под ними. Здесь никогда не росли грибы или ягоды, даже ядовитые, не цвели деревья и не водилась дичь. Дэйра не раз наблюдала, как стая уток огибает Вырий Лес, делая крюк – даже птицы облетали подозрительное место.

Лес покрывал горную цепь, которая вместе с ним получила название Вырьей. В предзимнюю пору деревья представляли особенно унылое зрелище. Скудный лист опал, обнажив тонкие корявые ветки, гнилые стволы и лысые макушки сопок. Северные ветра подолгу гуляли между стволами, завывая и издавая поистине страшные звуки, которые порой долетали даже до замка.

Впрочем, донзары верили, что страшные звуки в Вырьем Лесу издавал вовсе не ветер. Поппи испортила Дэйре не одну ночь пугающими рассказами о жрецах белоголовых, древних созданиях, живших до рождения земли, луны, солнца и даже богов. Белоголовые вымерли, как драконы, не сумев выжить в условиях нового мира, созданного богами для людей, но жрецы, верные слуги Белых Господ, остались, спрятавшись в Вырьем Лесу, на окраинах которого до сих пор находили камни-алтари, окрашенные кровью. Частенько засыпая под жуткие истории няньки о людоедстве и человеческих жертвах, Дэйра всю ночь мучилась кошмарами, просыпаясь злой и уставшей.

Когда молодая маркиза поделилась страхами с отцом, герцог Зорт заверил ее, что белоголовых не существует, но с разбойничьими шайками в Вырьем Лесу давно пора разобраться.

С момента разговора прошел год, однако солдат в лес герцог так и не отправил. Впрочем, на окраине Эйсиля был возведен сторожевой пост с патрулем, и местные донзары немного успокоились. Не испытывала страха сейчас и Дэйра. Огни на сторожевой башне уже зажглись, дружелюбно подмигивая сквозь поредевшие кроны.

Почти смирившись с потерей подранка, девушка собралась возвращаться к коню. И попятилась, упершись спиной в шершавый ствол клена. Крик не вырвался только потому, что она вовремя зажала рот рукой, вспомнив даже не о колдунах и жрецах, а о чагарах, лазутчиков которых находили все дальше от границы.

Человек, стоявший на коленях посреди поляны с потоптанными цветами, действительно, был похож на чагара. Худой, но рослый, с копной затянутых в хвост черных волос и платке, закрывающим лицо по глаза, он еще не видел Дэйру, поглощенный делом: аккуратно срезал уцелевшие цветы и складывал их в мешок, уже набитый какими-то травами. В глаза бросилась зимняя куртка с богатым мехом и огромные кожаные рукавицы, скрывающие руки до локтей. Разглядев вполне сангасский меч в ножнах за плечами и шапку, похожую на ту, что носили донзары, Дэйра поняла, что чагаром он не был. Впрочем, лазутчики могли пойти на любую хитрость. Теперь идея отправиться в одиночку за подранком на Синюю Гору показалась ей и вовсе дурной. Осознание неотвратимой опасности усилилось, когда человек поднял глаза и уставился на нее тяжелым, немигающим взглядом.

То, с какой ловкостью и быстротой он поднялся с колен и вынул из ножен меч, подсказало, что перед ней все-таки не донзар, а воин. И что неприятности, предсказанные цветами, уже начались. Как назло, не было слышно ни собак, ни егерей. До вершины не долетали никакие звуки с подножья. И ее крик тоже никто не услышит.

Дэйра, конечно, попыталась. Скинула с плеча лук, выхватила стрелу, но на этом вся ее оборона закончилась. Надо было выбирать кинжал, который так и остался в богатых ножнах на поясе. Меч противника перерубил лук пополам, едва не задев ее горло. В последний момент она упала ничком и перекатилась по земле, каким-то чудом вспомнив уроки воеводы Норада.

Встать не получилось. Тяжелый сапог опустился на затылок, вдавив ее лицо в цветочную жижу. На губах стало сладко, приторный сок попал в рот вместе с глотками воздуха, которые она судорожно втягивала, еще не веря, что смерть наступит так рано. Голоса давно стихли, и было отчетливо слышно дыхание человека, наблюдавшего за ее попытками освободиться. Меч дрожал где-то рядом с головой Дэйры, но опускаться на шею не думал. Она уже нахлебалась достаточно цветочного сока, когда наконец раздался озадаченный голос:

– Странно, чего же ты не дохнешь.

Ее спасло человеческое любопытство: девушку перевернули. Приставив кончик меча к горлу Дэйры, незнакомец с интересом разглядывал ее перепачканную соком физиономию. Догадаться было несложно – человек знал о ядовитых свойствах цветов, но не понимал, почему они на нее не действовали. Не знала причины и Дэйра, но выводы делать умела.

– Это не те цветы, засранец, – прошептала она, широко ухмыльнувшись и надеясь, что стучащие от страха зубы ее не выдадут.

Человек перевел взгляд на помятые бутоны, почти плавающие на поляне в собственном соке, и этого мгновения Дэйре хватило. Цветок она подняла и спрятала в ладони давно – когда валялась лицом в лепестках. Сжав сочный стебель, девушка выбросила вверх руку, брызнув соком в глаза незнакомца. Она рисковала. Возможно, это, действительно, были не те цветы, в ядовитых свойствах которых был уверен таинственный собиратель. И тогда ей сейчас проткнут мечом горло. Но случилось то, чего она даже не ожидала. Человек мгновенно рухнул, словно ему отрубили голову.

Дэйра тут же отползла на край поляны и какое-то время просто тряслась, скорчившись в помятых цветах. Страх, не успевший к моменту нападения, все-таки догнал ее, накрыв удушливой волной. Во рту было сладко от цветочного сока, но смерти от яда не наступало – то ли отрава действовала на всех с разной скоростью, то ли с Дэйрой было что-то не так. Что-то не так с ней было уже давно – когда умерли две служанки, чистящие стены ее спальни от красной плесени, внезапно появившийся по утру; когда заснул и не проснулся щенок Томаса, полизавший сапоги Дэйры после охоты в Вырьем Лесу; когда заболел и в страшных мучениях скончался егерь, попробовав похлебку, которую Дэйра сварила в походе на костре из грибов, принятых ею за подберезовики. До этого девушка много раз пробовала варево, проверяя его на вкус, но даже коликов не почувствовала. Дэйра догадывалась, что цветы не причинят ей вреда, видимо, сопротивление к разным ядам было у нее в крови, досталось вместе с голосами в виде родового проклятия от бабки.

Посидев с закрытыми глазами и покачавшись из стороны в сторону – так она делала всегда, когда ее накрывали отчаяние и паника, Дэйра покопалась в карманах куртки и, выудив платок, принялась тщательно отирать лицо от липкого сока. Простое действие помогло успокоиться и начать думать. А ведь она по-прежнему вела себя глупо. Сидела в цветах, распуская сопли, когда на вершине еще мог находиться сообщник убитого. И не один. Нужно было спасаться, а отец с егерями пусть разбирается, кто он, откуда, почему собирал цветы в родовом лесу герцога и как осмелился напасть на девушку в одежде вабара.

Поднявшись, Дэйра принялась отряхиваться, когда вдруг поняла, что осталась на поляне одна. Незнакомец исчез. И цветов тоже не было. Еще секунду назад, она счищала с себя лепестки и топталась по красным бутонам, но стоило моргнуть, как под ногами оказалась лишь сухая осенняя трава с палой листвой. Развернув платок, Дэйра уставилась на грязные разводы, покрывшие ткань после того, как она почистила лицо. Они были бурыми и черными, но не красными! Лихорадочно заглянув в сумку, куда она раньше спрятала сорванные цветы, Дэйра не нашла в ней ничего кроме пары желудей, подобранных ею из-за причудливой формы.

Морок! Наверняка рядом затаился колдун, или ведьма, или белоголовый! Вот, что бывает с теми, кто суется на Синюю Гору в темноте. Если выберется – ноги ее больше здесь не будет. Паника вернулась мгновенно, заставив сорваться с места и броситься назад в темнеющие заросли, где начиналась тропа вниз. Дороги Дэйра не нашла и, врезавшись в малинник, принялась яростно продираться сквозь него, не обращая внимания на царапины и порванную одежду.

Так страшно ей не было давно. Казалось, отовсюду смотрят глаза – чужие, враждебные, жаждущие крови. Трещали ветки малинника под руками, а Дэйре уже слышалась погоня – то мрачные жрецы Белых Господ ломились следом, и это не колючие ветки рвали куртку, а острые когти на жутких лапах хватали ее за одежду. Голоса снова запели, тянули долгую, протяжную мелодию, словно зазывали саму смерть на Синюю Гору.

Как она вывалилась на опушку перед конем, Дэйра так и не поняла. Еще недавно девушка почти кувырком летела с горы, и вот она уже сидит в зарослях череды, пытаясь отдышаться, а Крепыш грустными глазами глядит на безумную хозяйку.

Может, и правда, приступ, может, я действительно, сумасшедшая, как говорят в замке, подумалось Дэйре, которую вдруг оставили всякие силы. Несмело оглянувшись назад, она увидела лишь сломанные ветки орешника. Никто не вылез следом из чернеющего в зарослях проема. Стояла тишина – такая жуткая, что Дэйра согласилась бы даже на хрипы, голоса и стоны.

Взлетев одним движением на Крепыша, девушка крепко прильнула к коню, вбирая в себя уверенность и силу животного, и поскорее направила его к долине реки, где ее, наверное, уже заждались. Урок был получен: впредь никакой подранок не заставит ее в одиночку сунуться на эту проклятую сопку. Дэйре и без Синей Горы мороков в жизни хватало.