Вера Аркадьевна Мильчина – ведущий научный сотрудник Института Высших гуманитарных исследований РГГУ и Школы актуальных гуманитарных исследований РАНХиГС, автор семи книг и трех сотен научных статей, переводчик и комментатор французских писателей первой половины XIX века. Одним словом, казалось бы, человек солидный. Однако в новой книге она отходит от привычного амплуа и вы ступает в неожиданном жанре, для которого придумала специальное название – мемуаразмы. Мемуаразмы – это не обстоятельный серьезный рассказ о собственной жизни от рождения до зрелости и/или старости. Это ряд коротких и, как правило, смешных зарисовок. Герои «мемуаразмов» – люди серьезные и знаменитые: Михаил Бахтин, Георгий Кнабе, Владимир Топоров, Омри Ронен и другие. Но все они предстают в непривычном ракурсе. А кроме того здесь рассказы о том, как люди покупали и «доставали» книги в советское время, о том, как боролись с крамолой советские цензоры, о французах, приезжавших в Советский Союз, и о иезуитах славистах, преподававших русский язык во Франции. Главный же герой книги – это язык и языковая игра. Большая и лучшая часть рассказанных историй посвящена словам – произнесенным, услышанным, напечатанным, уместным и неуместным, точным и неточным, шутливым и серьезным.
Оглавление
Вера Мильчина. Как кошка смотрела на королей и другие мемуаразмы
Вместо вступления: и зайцы пишут
О себе и о книгах прочитанных и переведенных
Об отце и о том, как он начал собирать библиотеку
Откуда брались книги: Книжная экспедиция и книжный обмен
О словаре Ларусса
Терапевтическое воздействие романа «Москва – Петушки»
Манн и Бахтин: два первых сильных впечатления от литературоведческих книг
Семинар Турбина и знакомство с Бахтиным
Школа, аспирантура, Шатобриан, Профком литераторов
Первый перевод: «Пена дней» Бориса Виана
«Эстетика раннего французского романтизма» и труп марксистско-ленинского эстетика
«Роман» с Бальзаком
«Эпопея» с Кюстином: павловская денежная реформа, четыре русских издания и одно французское
Визит к фабриканту шампанского
Идите обязательно!
Книги о парижской повседневности: Мартен-Фюжье, Дельфина де Жирарден, Гримо де Ла Реньер, «Сцены частной и общественной жизни животных»
Книги о Париже
Переводческий семинар и «Парижанки»
Историко-литературные эпизоды под микроскопом
Переводы исторических книг: «Короли-чудотворцы», «Время банкетов», «Оскорбленный взор»
Как кошка смотрела на королей
Кошка и шапка
Здороваться надо!
Как она руками-то махала!
Саша, не увлекайся!
Топоров читает Балланша
Галантный Бонди
Знаете, зачем вам эта медаль?
Угадайте, сколько мне лет?
Какие у вас духи?
Вадим Эразмович и Максим Бальзакович
О словах и словечках
«Из бабушки»
Лохадейди
Запорожье и запорожский язык
На пляже в Запорожской Сечи
Запорожский нейминг
Мазурка по Кьеркегору
Это платье просвещает?
Пресловутые кранЫ
Пол-лимона
Вареная вода
Муркины котята и ленинские соратники
Национальный вопрос
Стою со значением
…на журнале «Советский воин»
Военное дело
Передарить или недокупить?
Переводческий оптимизм
Цели и задачи
Крупный советский критик
Идентичность в каждый дом
Так проходит мирская слава
Два сурка
Подорваться на салате
Большевики вас обманывали
Люди и книги
Еще о защите моей диссертации
Англичанин Билл
Вослед Ретифу де Ла Бретону
Подбавить русофобии
Очень прочесть хочется
По разные стороны баррикады
Еще о разных сторонах баррикады
И еще о редакторах
Юрий Оттович и Альфред Людвигович
Шефтсбери на пляже
А она когда умерла?
Подкидной дурак над Сеной и Уазой
Грибоедов без китайцев и Пушкин с Аракчеевым
Если бы ты не спросил…
Историческая халява
Благородная халява
Немного мистики
Уликовая парадигма
Семечки
Разумный оптимизм
Уши заросли
Увидеть зайца
Покройте голову
Два рукава пара
Легкое поведение в метро
Крестик в трусах
Французская фигура
Вы ничего не заметили?
Таланты и поклонники
О пользе покупки книг
Французы в России
От Мопассана до «Лысой певицы»
Madame Tatichtchev
Владения в Африке
Il est stalinien?
Интервью с Байкалом
Чай с васильками
«…как она упала»
Monsieur Milchina
Маленькая фиолетовая ленточка
Француженка из Малаховки
В Медоне у иезуитов
Огород дофина
…садился и работал
Ни в коем случае не смешивать!
Цветы на шляпе
У вас модные туфли
За границей
Архивное
Champignonnière
Лаковый креатив
Вот с таким носом!
В Италию с краснухой
Вместо заключения: и сама себя почти убедила
Отрывок из книги
Я не собиралась писать мемуары, хотя, как у каждого человека, у меня накопилось энное количество тех сюжетов, которые Ахматова называла пластинками. Вдобавок некоторый «оперативный» мемуаризм, видимо, заложен в моей природе. Покойный Евгений Владимирович Пермяков, историк литературы, издатель и человек тонкого остроумия, однажды очень справедливо заметил: «Вера всегда должна в рассказе отступить назад». В самом деле, я никогда не могу коротко ответить на вопрос: что вы сейчас переводите/пишете? Всегда выходит так, что я отступаю назад и рассказываю предысторию.
До сих пор мне всегда казалось, что возраст для воспоминаний еще не наступил; но он ведь может и вовсе не наступить. А граница сейчас очень понизилась: люди пишут воспоминания и в 50 лет, и даже в 25. Тут мне сразу приходит на ум писатель Евгений Гребёнка, которого я процитировала во вступительной статье к переводу книги «Сцены частной и общественной жизни животных». Многие помнят, что он автор слов знаменитого романса «Очи черные», но мало кто, должно быть, знает, что он напечатал в 1840 году повесть «Путевые записки зайца», в начале которой дедушка повествователя, знающий все языки, включая звериные, говорит, что знаком с историей зайца, потому что читал его записки. Внук удивляется: «Где же вы читали? разве зайцы пишут?» А дедушка отвечает: «Пишут; теперь все животные грамотны, и лесные, и полевые, и водяные: все пишут; даже насекомые имеют свою грамоту и своих писателей». И я, стало быть, тоже подалась в ряды этих зайцев, которые пишут.
.....
Многое в моей жизни выросло из случайностей, но потом стало, выражаясь высокопарно, судьбой. Например, иногда спрашивают: а почему вы стали заниматься французской литературой? —А только потому, что родители – опять-таки спасибо им! – определили меня в так называемую «французскую спецшколу». Тогда, в 1960 году, когда я пошла в первый класс, в обычных школах иностранный язык начинали преподавать с пятого класса и преподавали, как правило, плохо. А в «спецшколах», которых на всю Москву была, наверное, пара десятков, язык (английский, французский или немецкий) преподавали со второго класса и преподавали хорошо. Во всяком случае, в нашей «спецшколе номер 2 имени Ромена Роллана с углубленным изучением французского языка» (официальное название) – точно хорошо. Нас учили дамы, которые во Франции или не были никогда, или были однажды несколько дней, но тем не менее язык знали хорошо, а главное, они умели учить. Если мне во Франции делают комплимент по поводу моего французского и спрашивают: «А где вы выучили язык?», я всегда честно отвечаю: «В школе». Хотя на филфаке французский преподавали тоже очень хорошо. Но база была заложена в школе. Кстати о Ромене Роллане: когда я однажды в Париже ответила на вопрос о том, где я учила язык, более распространенно: в школе имени Ромена Роллана, это произвело среди французских коллег настоящую сенсацию. Хозяин дома стал подзывать друзей: смотрите, смотрите, в Москве знают Ромена Роллана. Я удивилась: а во Франции, что ли, не знают? И получила ответ, что во Франции его давно забыли, а помнят только те, кто в юности был коммунистом.
Ну вот, как я начала учить французский во втором классе, так с тех пор и осталась «при французской литературе». И когда я в 1975 году поступила в аспирантуру, тема моей диссертации тоже определилась случайно – а потом оказалось, что и это практически на всю жизнь. В аспирантуру меня взяли на кафедру истории русской литературы; я всегда в шутку говорю, как гувернантку— за знание французского языка. Заведующий кафедрой профессор Василий Иванович Кулешов как раз выпустил «Историю русской критики» и обратил внимание на такой странный факт: в русских журналах начала 1800‐х годов все взахлеб пишут про какого-то Шатобриана! Хвалят, ругают. А ведь Шатобриан назывался в советском литературоведении «реакционный романтик» (то есть, так сказать, отрицательный герой), переведено было из его произведений в советское время два крохотных текста: «Рене» и «История последнего из Абенсераджей» («Атала» в переводе Э. Линецкой появилась позже, в 1982 году). И Василию Ивановичу стало интересно: вот бы кто-нибудь ему разъяснил, чего они в начале XIX века так носились с этим Шатобрианом. О котором я, честно сказать, тогда знала немногим больше Кулешова. Но узнать хотела, тем более что я в тот момент уже очень хорошо понимала: заниматься нужно XIX веком, а не ХХ, потому что, если писать об авторах ХХ века, придется обязательно занимать «идеологическую позицию», клеймить неугодных авангардистов и проч., а XIX век от этого хотя бы отчасти предохраняет.
