Читать книгу Летаргия - В.Голдберг - Страница 1

Путник,

Когда спросишь,

Почему здесь застыли могучие камни,

Некому будет ответить,

Некому будет песнь ветру исполнить…

(перевод с латинского надгробья)

Это был день, когда я остался совершенно один. Не было криков детей, машин, самолетов в небе. Остался лишь ветер и крики птиц. Будь рядом море, наверное, остался бы шум волн, но моря здесь не было, а был только серый, уставший город и пустые, заваленные листьями дороги.

От усталости слипались глаза и почему-то разбух язык, хотя я не испытывал жажды. Было приятно смотреть на новенькие гриндерсы и чувствовать, как они сидят на ноге. Когда Кевин был жив, а это было шесть дней назад, мы как-то наткнулись на два стоящих бок о бок грузовика – в одном были куклы, в другом детская обувь. Мы стали вытаскивать кукол и с хохотом наряжать их в маленькие сандалии. По дороге домой не могли сказать друг другу ни слова. Кевин был последним смотрителем, оставшимся от проекта «Возрождение». Больше возрождать было нечего.

Этот комплекс и сейчас возвышался над городом, но без огней он скорее напоминал могильник, чем строение, которое должно было вселять уверенность в оставшихся. Гигантский восьмиугольник подавлял волю остальных строений своими размерами и тем, что был воздвигнут на возвышающемся зеленом холме, на котором прежде был городской сад. Сад вырубили. Никто больше не бросался под водометы и не разрисовывал дома граффити, призывая спасать вековые деревья – лес и без этого становился главным, а человек оказался не более чем временный короед, проевший редкие проплешины на теле планеты. Планета спала, ее дыхание становилось ровнее, мощнее, обильней грозы, смывавшие следы прежней эпохи в канавы, которые становились речками, набухавшими осенью и весной.

Это называли смертью, но это не была смерть в привычном виде, просто рожденные рождались спящими. И если матери требовался наркоз, она могла лишь надеяться, что ее положат в такие же бесконечные ряды стеллажей, потому что после наркоза тоже не просыпались. И засыпали не только матери и младенцы.

Жуткий конвейер искусственно продленных жизней – ряды за рядами, тысячи стеллажей по несколько ярусов друг над другом.

Все, что прежде имело смысл, казалось бессмысленным в этом неодолимом водовороте, утягивающем в воронку всё большую и большую часть человечества. Безумными казались фасады домов, мытые тротуары и работающие магазины. И, напротив, что прежде казалось абсурдным, стало казаться осмысленным: очереди из грузовиков, день и ночь стоявшие у ворот «Возрождения», что недавние люди лежат на паллетах (ведь так их удобней грузить), что никто никого не провожает и что все это остановится, лишь когда некому будет грузить и некому привозить.

И это длилось долго.

Четыре года люди пытались бороться, потом остались единицы, а через два года не стало и их. Не существовало лекарств, да и не было это эпидемией, как утверждали ученые. Никто никого не заражал. Эта точка зрения оставалась главенствующей до тех самых пор, пока сами ученые не оказались на металлических стеллажах.

Все силы были брошены на борьбу и выполнялись любые подчас абсурдные требования. Было выдвинуто множество гипотез, противоречащих не только друг другу, но и здравому смыслу. Например, что кома связана со снижением солнечной активности и на орбитальных станциях месяцами проводились нудные эксперименты с экранами от солнечной радиации. Сейчас это смешно, а тогда это была новость номер один и ученые наперебой то соглашались, то называли это откровенной ерундой. Это был рассвет науки о человеке. Делались сложнейшие операции по компиляции человеческого мозга от нескольких носителей и многое другое, но все это оказалось лишь побочным и ненужным знанием.

Как правило начало болезни сопровождалось бессонницей и приступами безудержной активности пациента, повышался уровень глюкозы в крови, человек становился агрессивным, плохо понимал, что ему говорят, в нем пробуждался зверский аппетит, затем энергия сходила на нет и человек становился апатичен и вскоре засыпал. Симптомы напоминали летаргию или синдром Клейна-Левина – теперь все знали, что это.

Если человек просыпался, он не мог сказать, прошел месяц или год и мало что помнил. Было зарегистрировано всего несколько подобных случаев и лишь однажды пациент проснулся второй раз – девушка восемнадцати лет возмутилась, почему ей не принесли завтрак, и пока его несли, уснула уже навсегда.

Надо признать, грандиозное строительство лечебных центров, производство поддерживающего оборудования и надежды, связанные с работой ученых – всё это сумело остановить беспорядки, а люди, вопреки вымышленным историям о конце света, по большей части оставались самыми обычными людьми. Не обошлось, конечно, без локальных катастроф и роста преступности, но в целом люди исчезли, если можно так выразиться, цивилизованно.

Теперь все это было не важно, а может только это и осталось важно.

Хозяин города.

Трудно представить себе человека, который не мечтал бы стать хозяином громадного, раскинувшегося на десятки километров города – целого материка, состоящего из нагромождения тектонических плит-районов, которые наплывали друг на друга в градостроительной борьбе. В другой ситуации я бы завидовал человеку, который обрел бы такое могущество. Но без армии помощников это не имело смысла. Один человек был беспомощен и город превращался в место, куда лучше не заглядывать.

Поэтому, когда настало время строить наш новый дом, Марк, Кевин, Петер и я единогласно решили остановиться где-нибудь на окраине. Участок должен был отвечать нескольким простым требованиям: быть на ровном и возвышенном месте, иметь пространство, чтобы возвести дополнительные постройки и там можно было добуриться до воды – то, что текло по улицам, пить было нельзя. Новую площадку или Ферму, как шутливо ее называл Марк, решено было организовать на южной стороне города. Там было больше солнца и меньше осадков. Со временем за территорией, где находился наш последний дом, закрепилось имя «Убежище».

Прошло чуть больше года, как друзья оставили меня одного. Сегодня, во вторник, мне исполнилось тридцать восемь, но ощущал я себя, будто прожил вечность. Возможно, это было от усталости, которая преследовала меня последние несколько недель. Я сидел на скамейке и смотрел на раскинувшийся передо мной павший город, в котором улицы превратились в желто-зеленые реки, омывающие чернеющие острова.

– Белый, ты перестанешь лаять, в конце-то концов!

Мой последний друг Белый давно перестал быть защитником, превратившись, скорее, в лакомый кусок для одичавших сородичей, сбившихся в стаи, и волков, которые эти стаи возглавили. Белый проводил большую часть вне Убежища, но я не беспокоился – забор с электричеством надежно защищал от нежданных гостей.

Я подобрал Белого еще щенком. К тому времени я уже привык, что вечно кто-то погибает, но он так уверенно ринулся ко мне, приседая на мягких лапах, рыча и скуля одновременно, что пришлось его взять.