Читать книгу Из яблока в огрызок и обратно - Виктор Батюков - Страница 1

Гена Огрызкин сладко потянулся во сне, и тут же оказался на заплеванном асфальте.

– Хорошая это вещь – скамейка, – потирая ушибленный бок ,пробормотал он – никогда на ней не проспишь. Я раньше от будильника так не вскакивал. Значит, что у нас там по расписанию? – Гена наморщил лоб. В такой позе он простоял несколько секунд, затем плюнул, и взял пустую, видавшую виды торбу. «Какое,в пень, расписание, если так выпить охота, что даже закусить тянет». Огрызкин подошел к ближайшей урне, выудил оттуда окурок побольше, прикурил от завалявшейся в кармане потрепанного пальто, спички, и побрел по алее в сторону ночного кафе. «Помнится мне, сегодня ночью там хорошая гулянка была- значит, в бачках и бутылок, и чего-нибудь на зуб будет,» – размышлял он. Когда Гена вошел на задний двор этого злачного заведения, его взору представилась картина, вселяющая в истомленную похмельем душу радужные надежды. У дальней стены забора высились два огромных контейнера, до верху наполненных пустой стеклотарой и пластиковыми пакетами с остатками ночного пира.

– Ежа мне подмышку, если это не сон! – радостно воскликнул Огрызкин. – Столько добра и без охраны! Даже Сани Шустрика здесь нет. Обычно он такие праздники еще с вечера сторожит. Но, как говорится, не вся вода с градусом. Сегодня будет мой день.

Попрыгав еще с полминуты, Гена сал подкрадываться к заветной цели походкой престарелого орангутанга. Когда до контейнеров оставалось не больше пяти шагов он вдруг заметил на лужайке, отделенной от дорожки живой изгородью, пачку из-под дорогих сигарет. А из нее, словно манящий пальчик, торчал сигаретный фильтр.

– Ну, если здесь еще и закурить предлагают… – обалдело присвистнул Огрызкин, и, не закончив мысль стал пробираться сквозь кусты.

– Иди сюда, моя маленькая, иди сюда, моя сладенькая ,– сюсюкал от избытка чувств Гена, когда его нога зацепилась за что-то мягкое, и он чувствительно приложился носом о землю.

– Вот блин! Разбросают разный хлам ,честным людям пройти негде! – ругнулся он ,потирая ушибленное место. Когда Огрызкин повернулся, чтобы посмотреть,обо что он зацепился, то так и застыл, стоя на четвереньках. Под кустом лежал человек.

– Вот это бифштекс! – от неожиданности воскликнул Гена. – И как тебя угораздило здесь оказаться? – уже более спокойно сказал он, разглядывая лежащее на земле тело. Это был хорошо одетый мужчина лет сорока пяти – пятидесяти, плотного телосложения, с коротко стриженными, темными волосами, смуглым, чисто выбритым лицом и стеклянными, глядящими в пустоту, голубыми глазами.

Оргызкин встал, отряхнулся, дотянулся до сигареты и присел на корточки рядом с телом.

– Что-то мне подсказывает, что искусственное дыхание ему уже не поможет, – стал он размышлять вслух, переводя взгляд со скрученных в агонии пальцев рук на торчащую из груди рукоять ножа. – И как же ты, дядя, сумел в таком не подходящим для тебя месте на такой «сучок» напороться? Даже как-то странно. – Затем, немного помолчав и тяжело вздохнув, пододвинулся поближе к трупу. – Но раз тебе уже все равно, может одолжишь мне свою зажигалку? А то мне прикурить нечем.

Преодолев некоторую робость, Огрызкин стал осторожно шарить по карманам покойника.

– У меня есть такое ощущение, что мы с тобой, Серега, в этом месяце получим премию, – раздался над Гениной головой чей-то голос. Огрызкин вздрогнул и поднял глаза. Рядом с ним стояли два молодых человека, и судя по форме, это были не официанты из кафе. Поняв, в какой глупой ситуации он оказался, Гена тяжело вздохнул и медленно, без резких движений, дабы не спугнуть служителей Фемиды, поднялся.

– Выбирай, приятель. Либо идешь спокойно, без фокусов к машине сам, и мы не одеваем на тебя «браслеты», либо мы применяем третью степень усмирения, и ты, опять же, ползешь в заданном направлении, но уже в наручниках, – подойдя к Гене вплотную и ухмыляясь, сказал старший по возрасту и, скорее всего, по званию.

– Типа, постоянным клиентам скидка?

– Типа того. Ну так как?

– Хорошо, идемте. Я вижу, вам просто не терпится поскорее выписать мне ордер на бесплатное жилье,– невесело усмехнулся Огрызки и потянулся за своей торбой, но поднять ее ему не дали.

– Иди давай! – толкнул его Серега. – Твое барахло мы сами заберем.

– Это будет очень любезно с вашей стороны. Только поосторожнее, прошу вас, это очень дорогая и хрупкая вещь, – заметил он и, засунув руки в карманы, пошел за старшим.

Всю дорогу до отделения Огрызкин пытался подготовить свою оправдательную речь, но все, что он придумывал, было смешно и неубедительно даже для него самого.

Когда они, все втроем, вошли в кабинет, старший утроился поудобнее в новенькое вертящееся кресло за столом и указал Гене на жесткий табурет напротив. Его напарник примостился на стуле рядом с дверью.

– Ну, рассказывай, как ты до этого докатился?

Огрызкин поднял вверх глаза, пошевелил пальцами ног и переспросил:

– Вам подробную биографию или вкратце?

– Подробную у тебя потом потребуют, а сейчас начни с того места, как ты познакомился с тем человеком.

– Не поверишь, командир, я о него споткнулся.

– Он чего, пьяный под кустом валялся?

–Да я как-то дыхнуть на меня не просил.

– Так… – следователь в нетерпении заерзал в кресле. – Давай сначала. Как ты вообще оказался на заднем дворе кафе?

– Как обычно. Охотился.

– Ага! – навалился грудью на стол следователь. – Ты сознаешься, что по утрам охотишься на пьяных граждан!

– Командир, пьяными по утрам бывают только либо бомжи, либо подобные им алконавты. А остальные мало-мальски приличные люди, поднявшись с постели или с пола (тут как кому повезет), выпивают стакан рассола и идут на работу. Я на стеклотару охочусь.

– Итак, – застучал концом ручки о стол следователь. – Ты зашел туда, чтобы собрать пустые бутылки, так? И что дальше?

– Дальше я направился к мусорным контейнерам. Вы заметили, сколько там «пушнины»? – Огрызкин боковым зрением отметил, как напарник следователя удивленно вытаращил глаза и замотал головой.

– А зря. Если ее сдать, получится кругленькая сумма.

– Я это учту, пригодится, когда выйду на пенсию. Ты не отвлекайся. Что было дальше?

– Иду я, значит, по дорожке к своей добыче и вижу – за кустами пачка сигарет лежит. Представляешь, начальник, утром, когда так курить хочется, что любому приличному «бычку» рад – и вдруг целая пачка! Это как приз в суперлото, а то и круче. Я, естественно, бросился к ней. Вот тогда-то мы и столкнулись.

– Ага! Значит, он за кустами стоял.

– Не совсем. Лежал.

– Ну, допустим. Он тебе что-нибудь сказал?

– Понимаешь, командир, – тяжело вздохнул Огрызкин, вполне осознавая, куда клонит следователь. – Ему было уже абсолютно пофигу, кто по нем топчется.

– Ты думаешь?

– Знаешь, когда у тебя вместо заколки для галстука торчит нож, то, по-моему, совершенно неважно, кто тебе на ноги наступил, – начал терять терпение Гена.

– Так ты хочешь сказать, что споткнулся уже о труп?

– Для своей работы вы очень проницательны, – усмехнулся Огрызкин.

– Слушай, ты, юморист! – следователь в раздражении бросил ручку на стол. – Кончай острить, а то мы с Серегой тоже известные хохмачи. Так пошутим, что тебе потом улыбаться нечем будет. – Тут он привстал и с силой ударил кулаком по столу.– Колись живо, за что ты его пришил!

Огрызкин грустно посмотрел на опрокинувшийся от удара бюстик Дзержинского и тихо произнес:

– Поаккуратней, командир, а то ваш талисман голову ушиб.

Подняв глаза, он встретился с полным ненависти взглядом следователя , чуть погромче, но твердо добавил:

– Я никого не убивал!

– Серега, закрой дверь на ключ, – полушипя произнес следователь и стал медленно подниматься из-за стола.

Попытавшись открыть глаза, Огрызкин с удивлением обнаружил, что левый совершенно его не слушается. «Адмирал Гена Нельсон. Звучит, – подумал он и поморщился. – Нет. По-моему, у меня в голове звучит сводный хор дворовых котов в сопровождении рок-группы «Бешенные балалайки». Ох! Даже острить больно».

С трудом поднявшись с целительного пола, Гена практически на ощупь нашел привинченные к стене нары и тяжело опустился на них. «Интересно, а бюстиком они тоже ко мне прикладывались? Наверное, нет. Праотец все-таки. Ох, и прав Минздрав, предупреждая, что курение вредит нашему здоровью. Теперь пусть у меня рука отсохнет, если я прикоснусь к сигарете». Огрызкин попытался усесться поудобнее, но, двинув правой рукой, снова охнул от боли. «Но-но, не так быстро, я же не закурить хочу».

Сколько времени он провел один в этой сырой и мрачной камере, Гена не знал, но, судя по тому, как боль из нестерпимо острой начала переходить в тупую ноющую, понял, что не один час, когда дверь с лязгом отворилась, и в помещение полувбежал-полувлетел его знакомый Витя Левый. Он был основательно накачан «зеленым змием», так как, не успев поцеловать шершавую стену, Витя развернулся и с храбростью тореадора Александра Матросова бросился на уже захлопнувшуюся дверь.

– Я гражданин своей страны и требую к себе уважения! – принялся он кричать в замочную скважину. – Мне положен один звонок, адвокат и чистое постельное белье.

– Слышь, ты, Мандела. Не ори. От твоих воплей мои коты еще сильнее реветь начали, – поморщился от головной боли Гена.

Виктор отпрянул от двери и с удивлением уставился в угол. Через пару минут в его глазах засветилась какая-то мысль, и радостная улыбка расползлась по его опухшему лицу.

– Огрызок! И ты здесь! – он плюхнулся рядом с Геной на нары и попытался было его обнять, но Огрызкин уперся здоровой рукой ему в грудь.

– Но-но, потише, я тебе не Таня Синька. Тем более что мне сегодня уже довелось кое с кем поручкаться.

– С кем это?

– Судя по моему состоянию – с экскаватором, – прислушавшись к себе, сделал вывод Гена.

– Отметелили, сволочи! – всплеснул руками Витя. – И за что же они тебя?

– Да так. На заднем дворе кафе «Штофик» сигареты не поделили.

– Свистишь, как всегда, – откинулся к стене Витя, но тут же ,сел полуобернувшись к Гене. – Слушай! Сегодня ночью у этого кафе со мной такая хохма была!

Огрызкин устало прислонился затылком к сырой шершавой стене и обреченно подставил уши под водопад пьяных слов.

– Прикинь. У меня день вчера выдался, прям не день, а сплошной облом какой-то. На моем участке сплошной голяк. Будто народ решил сам бутылки и картон сдавать. Я часов до трех дня чуть ли не на брюхе каждый метр излазил – ничего. Даже приличного окурка не нашел. Помаялся-помаялся, вижу – дрянь дело, ни то, что на «пузырь», на пирожок не наскребется. Ближе к вечеру, когда уже совсем прижало, решился я к Ваньке Бритому заглянуть. Там у гастронома всегда есть чего перехватить. Сунулся, да на него же и наскочил. Ох, и отгреб я по полной программе. Короче, так, трезвый и нежратый похромал к себе в бойлер на ночлег. Прихожу, глядь – а на двери замок висит. Новенький, зараза, еще смазкой пахнет. Все, думаю, Витек, лишили тебя твоего теплого логова. В общем, побрел я искать, где прикемарить. Нашел один открытый подъезд, примостился между этажами и только задремал, как кто-то мне ка-ак даст под ребра. Даже дух перехватило. Глядь, а это трое пацанов с девкой. Стоят надо мной, лыбятся. Один тут и говорит: «Хочешь, Маш, я ради тебя его прирежу?» А она, малолетка крашеная, ржет. «Хочу – говорит. – А то от него плохо пахнет». Сама бы себя понюхала, дура. Э-э, думаю, как-то не больно хочется на голодный желудок на перо усаживаться. И пока они прикидывали, как меня освежевать – рванул из подъезда. Остановился я только в парке и то потому, что в темноте на дерево налетел. Пока в себя приходил, слышу, где-то рядом музыка гремит, люди орут, короче, гулянка в самом разгаре. Ага, думаю, не иначе в «Штофике» веселуха. Надо бы заглянуть. Пробрался я на задний двор, угнездился в кустах, сижу, жду, когда посудомойки отходы выносить будут. Ждать, правда, недолго пришлось. Вскоре вынесли два здоровых пакета с разной закуской и целую коробку пустой тары. Когда девки ушли – я к контейнеру, гляжу, а там уже Шустрик ошивается. Увидел меня, оскалился, подзывает. Подходи смелее, здесь добра на двоих хватит. Я, конечно, ломаться не стал. Подсел к нему. У него даже выпить нашлось. Короче, нажрался я там от пуза, а уходя еще и тары прихватил сколько мог. Я че? Шустрик не возражал. Ну, а теперь сам прикол. Тяну я свой «улов» припрятать до утра, и только поравнялся с главным входом, как дверь открывается, и вываливаются оттуда двое. Один такой солидный мужик, в костюме, при галстуке, причеха такая, знаешь – ежиком, как сейчас модно, а другой помоложе, светленький, в рубашке. Оба уже тепленькие. Тот, что в галстуке, увидел меня и зовет: «Эй, беспризорник, подь сюда». Я прикинул, терять мне нечего, если соберутся бить – убегу, а так может чего и поимею. Когда подошел, он полез в карман и достает оттуда полтинник. Поглядел на него и мне протягивает. «На, – говорит, – бери. Может, хоть ты когда-нибудь Васю Брызгуна добрым словом вспомнишь». Ну, я купюру-то взял, поблагодарил, как положено, и хотел было уходить, как светленький нагнулся ко мне и спрашивает:

– Ты здесь Геннадия Яблочкина не встречаешь?

– Нет, – говорю. – А кто это?

– Да так, знакомец один. – А потом повернулся к моему благодетелю и таким заискивающим голоском говорит:

– Василий Александрович, пойдемте в зал, там люди ждут.

А тот оттолкнул его и как заорет:

– Пшел вон, лизоблюд! Ты думаешь, я не знаю, чего ты возле меня увиваешься?! Тебе деньги мои нужны, а не дочь моя. Вот, – здесь он сложил пальцы правой руки в кукиш и сунул его прямо парню в лицо. – Выкуси. Шиш ты у меня получишь, – и, пошатываясь, пошел в кафе. Ты бы видел, как бедного парня перекосило. Я думал, он этого мужика разорвет, так у него кулаки сжались, но он только попыхтел-попыхтел, а потом повернулся, да как рявкнет на меня: – А ты чего здесь стоишь?! Пшел вон отсюда, пока милицию не вызвал! Ну, я, конечно, коробку с посудой в руки – и ходу.

– А с утра стал пропивать халявные деньги, пока менты не забрали, – закончил его рассказ Гена.

– Точно! – ударил его по плечу Виктор так, что тот взвыл.

В этот момент снова лязгнула дверь и в проеме показалось прыщавое лицо молоденького сержантика.

– Огрызкин! На выход! – срывающимся на фальцет голоском прокричал он и, смутившись, спрятался за дверью.

– Ну, мне пора, – тяжело поднимаясь с нар, произнес Гена. – Если раньше выйдешь, чем я, можешь на моем участке поработать. Больше никого не пускай, а то потом хрен выгонишь. Все. Бывай здоров.

И Геннадий, заложив руки за спину, вышел в коридор.

– Ну что, вспомнил? – спросил следователь, когда он опустился на уже знакомый табурет.

– Угу. Как же. Вы мой мозг так напугали, что теперь его все мысли стороной обходят.

– Значит, сознаваться не хотим? Так. Раз правильная мысль в твой, как ты говоришь, мозг сама идти не хочет, придется ее туда загнать.

Следователь встал и начал медленно обходить угол стола, а Огрызкин, зажмурив глаза, пытался угадать, куда последует первый удар, когда от двери раздался грозный окрик: – Капитан Фомин! А ну прекратите рукоприкладство! В чем дело?

– Геннадий открыл один глаз и чуть повернул голову. У порога стоял подполковник. Судя по всему – начальник этого отдела.

– Владислав Семенович, – возвратился на свое место следователь. – Этот бомж был нами обнаружен у трупа Брызгунова Василия Александровича.

– Во-первых, не бомж, – перебил его подполковник.

– А… Как, простите, Ваше имя, отчество?

– Геннадий Степанович.

– … Геннадий Степанович. А во-вторых, Вы читали заключение судмедэксперта?

– Да, – опустив глаза, кивнул головой капитан.

– Значит, знаете, что Брызгунов был мертв уже около двух часов. И что, по Вашему, все это время убийца сидел рядом с ним? Вы, как я посмотрю, не только Дзержинского на столе держите, но и пользуетесь его методами. Из людей признание выбиваете. Головой, капитан, нужно думать, а не руками размахивать. Поняли меня?

– Так точно, товарищ подполковник! – вытянулся в струнку следователь.

– Вот и хорошо. Геннадия, э-э-э, Степановича допросить пока как свидетеля, снять у него отпечатки пальцев и задержать до сравнения с отпечатками на ноже. Они должны быть скоро готовы, а вот тогда-то и будем решать, что делать дальше. Выполнять.

Дверь за подполковником захлопнулась, и следователь медленно опустился в свое кресло.

– Повезло тебе, Геннадий Степанович. Но ничего, я все равно из тебя правду выжму.

Огрызкин глядел на оловянный бюстик и представлял, как Феликс Эдмундович в перерывах между приступами кашля выбивал из карманника признание в подготовке контрреволюции. Когда Дзержинский в очередной раз закашлялся, он вздрогнул и перевел взгляд на следователя.

– Командир. У вас в камере сидит один экземпляр с амбре из дешевого портвейна. Так вот, он ночью видел наш камень преткновения живым и теплым в компании одного молодого субъекта.

– Чего он видел? – вытаращил глаза на Огрызкина капитан.

– Хорошо. Попробую сказать на вашем языке. В обезьяннике один алконавт бакланил, что ночью срисовал вашего жмурика с каким-то чуваком.

– Так что ж ты молчал, идиот! – вскочил с места следователь. – Эй! Сержант!

Через секунду паренек с испуганными глазами распахнул дверь.

– … У нас в обезьяннике сидит кто-нибудь пьяный?

– Ну, вроде есть там один. По виду из их братии, – сержант кивнул в сторону Огрызкина.

– Этого отведешь, пусть пальчики снимут, и прикрой пока, а того – сюда. И бегом.

После прохождения этой грязной процедуры, Геннадий вновь оказался на знакомых нарах. В камере Витьки уже не было, но вместо него у окна сидели два паренька лет двадцати и о чем-то живо шептались. Увидев Огрызкина, они замолчали и неприязненно уставились на него.

– Все в порядке, ребята. Я здесь в уголке пристроюсь, и, считайте, что меня нет, – извиняющимся тоном сказал Геннадий и прилег у самой двери, но один из них, в кожаной, поблескивающей множеством заклепок куртке, встал у его изголовья и, презрительно глядя сверху вниз, процедил сквозь зубы:

– Эй! Мешок с дерьмом. Ты че это здесь разлегся? А ну, вскочил, живо!

Огрызкин удивленно взглянул на него, но, поняв, что парень не шутит, немедленно поднялся.

– Тебя за что повязали?

– За сигареты.

– Чего?!

– Я говорю, пачку дорогих сигарет нашел, а менты увидели, и им тоже таких захотелось. Вот, пришлось сделать бартер. Я им пачку, а они мне синяк и ночлег.

От хохота парень в кожанке присел на корточки, да так и остался сидеть, обхватив руками живот, а его приятель беззвучно трясся, опустив голову и закрыв лицо длинными и черными, как смоль, волосами.

– Ну, ты, бомжара, даешь, – утирая слезы поднялся с пола «кожаный». – Ладно, живи пока. Только чтобы в твоем углу было тихо и не воняло, а не то,

– он поднес кулак к Гениному лицу. – Понял?

Огрызкин кивнул головой и снова забился в свой угол, а парни, еще немного посмеявшись над ним, вернулись к прерванному разговору.

– Так вот, я и говорю, – зашептал длинноволосый. – Он штуку баксов за нифига предлагает.

– Что значит – за нифига?

– Просто одного мента нужно найти и ему адресок скинуть.

– И за это – штука?

– Ну да. Я еще переспросил, может, мочкануть его, а он головой вертит, нет, говорит, просто напиши где живет. Улица, дом, квартира, в общем – полный расклад.

– Вот, блин! – ударил себя по коленям «кожаный». – Что ж ты раньше молчал?

– Да я же тебе только начал говорить, а тут этот желтолицый.

– Да. Не вовремя он нам на глаза попался, – вздохнул «кожаный». – А как зовут того, кого найти надо?

– Яблочкин Геннадий Сергеевич. Живет, вроде бы, в этом районе.

– Ясно. Номер телефона этого мужика где записал?

– Нигде. Так запомнил. 219-…-…

– Добро. Думаю, нас здесь долго не продержат, как выйдем – сразу за дело. А пока я бы вздремнул.

«Кожаный» с хрустом потянулся и прилег на нары, длинноволосый еще немного посидел и последовал его примеру.

«Яблочкин, Яблочкин, где-то я уже слышал эту фамилию», – подумал Геннадий и тоже провалился в сон.

На следующий день Огрызкина снова вызвал прыщавый сержант.

– Наверное, менты еще одну пачку хотят попросить, – заржал «кожаный».

– Боюсь, что им и та пришлась не по вкусу, – усмехнулся Гена и вышел в коридор. В кабинете следователь долго и молча копался в бумагах, затем достал из папки листок и протянул его Огрызкину.

– Повезло тебе. Твои отпечатки не совпали с опечатками на ноже. Так что гуляй пока, но в пределах видимости. Вот, распишись.

– Тогда я у вас здесь, под окнами обоснуюсь.

– Пшел вон отсюда! – рявкнул вдруг капитан, пряча подписку о невыезде обратно в папку.

На крыльце отделения Огрызкин сладко потянулся, щурясь на яркое летнее солнце.

«В КПЗ хорошо, а на воле лучше», – подумал он и побрел в сторону своего парка.

Проходя мимо злосчастного кафе, Гена приостановился, пристально поглядел на темные окна-витрины и присел на стоящую недалеко от входа скамейку. «Интересно получается, – подумал он, разглядывая муравья, бегущего по дорожке, – за час до того, как улечься под куст, за этим, как его, Брызгуном, увивается какой-то рыжий блондин, который, в свою очередь, очень мечтает познакомиться с неким Яблочкиным. Да так хочет, что даже готов отстегнуть от своего или чужого, точно не известно, довольно большую кучку бабок. И к тому же этот, местами молодой человек, хочет стать зятем этого Василия Батьковича, и настолько сильно хочет, что готов терпеть все издевки с его стороны. Или не готов? Не известно, но вопрос в другом. Причем здесь я?». Геннадий почесал давно немытую голову и поднялся. «Правильно, Огрызкин, не шастай по кустам, а то в следующий раз так легко не отделаешься».

«В следующий раз? – забилась под грязными волосами чужая для него мысль. – А кто тебе сказал, что ты в этот раз отделался? Ведь на подозрении ты так и остался первый кандидат. Если никого не найдут, пойдете вы, Геннадий Степанович, на казенные хлеба в сырую квартиру. Вот так-то, дорогой!». И, навязав таким образом морских узлов в его и без того запутанных мозгах, мысль удалилась.

– Да. Без бутылки здесь не разберешься, – послал ей вслед свой вывод Геннадий и пошел к выходу из парка в направлении видневшихся за деревьями пятиэтажек.

Поднявшись на второй этаж, Огрызкин толкнул обитую старым, кое-где порванным дерматином дверь и вошел внутрь.

Однокомнатная квартира, порог которой переступил Геннадий, представляла собой довольно жалкое зрелище. Со стен тесной прихожей свисали лоскуты старых, пожелтевших от времени и дыма обоев, а с такого же грязного потолка свисала давно перегоревшая голая лампочка. Комната была точной копией прихожей, но несколько больших размеров, а из мебели в ней была только старая железная кровать с растянувшимися пружинами. Огрызкин оглядел свое жалкое жилище и, тяжело вздохнув, присел на грязный, прожженный в двух местах матрас. Пружины под ним жалобно скрипнули.

– И тебе привет, – провел он рукой по ржавой спинке. – Соскучилась?

Кровать снова старчески скрипнула.

– Я тоже, – проговорил Гена и откинулся на сложенную у изголовья вместо подушки рваную телогрейку.

«Все-таки хорошо, когда у тебя есть свой угол, Даже такой, как этот. Кстати! А давно ли я так живу, в этой «берлоге»? Мне казалось, что всю жизнь, но почему тогда не помню ни отца, ни мать, ни детство, ни… вообще ничего! Словно я уже родился таким в этом «клоповнике». Как-то даже странно». И с этой мыслью Огрызкин уснул.

Проспав весь день, Гена проснулся лишь поздно вечером. Поднявшись, он почувствовал, как желудок спорит с прямой кишкой, что вкуснее – кусочек черствого хлеба или мясо по-де голевски. Нашарив в полутьме свою торбу, Огрызкин, потягиваясь, двинулся к выходу. «Пора произвести смотр своих владений, а то не ровен час желудок печень переваривать начнет».

Выйдя из подъезда, он лицом к лицу столкнулся с незнакомым молодым человеком, который внимательно вглядывался в окна его дома. Посторонившись, парень пропустил Огрызкина, но когда тот уже прошел мимо, окликнул:

– Эй! Дядька, постой! Ты здесь живешь?

Геннадий оглянулся. Прилично одетый блондин смотрел в его сторону, но как бы сквозь него, и взгляд был какой-то холодный, рыбий.

– Да, – немного подумав, кивнул Огрызкин.

– А не знаешь такого Гену Яблочкина? Он где-то здесь должен жить.

– Кому он должен? – не удержавшись, сострил Геннадий.

– Что должен? – во взгляде молодого человека мелькнуло удивление. – А-а-а. Понял, шутка. Смешно. Так знаешь?

Огрызкин почему-то неопределенно пожал плечами.

– Хорошо. Опять понял. Не дурак, – и он, достав из кармана бумажник, вынул оттуда двадцатку.

– Ну, так как?

При виде купюры, у Гены перехватило дыхание. Он с трудом проглотил ком в горле и отрицательно замотал головой. Огрызкин прекрасно знал, что обманывать таких субъектов даже ради двадцатки – очень рискованно.

– Нет? Хм. А ты честный. Ну, хорошо, а узнать можешь?

Гена не отрываясь смотрел на бумажку, которая то исчезала, то вновь появлялась в бледной холеной руке. Затем с трудом отвел взгляд и кивнул.

– Можешь? – в рыбьих глазах зажегся огонек. – Отлично. Тогда держи задаток, – парень протянул Гене заветную бумажку. – Завтра в это же время я буду здесь. Узнаешь – получишь еще столько же, не узнаешь, – он плюнул на асфальт и растер плевок каблуком, – сделаю с тобой то же самое. Добро?

Гена секунду помедлил и протянул руку.

– Вот и ладушки, – удовлетворенно сказал молодой человек и бросил деньги себе под ноги.

Огрызкин подождал, пока парень отойдет, поднял купюру и, сунув ее в карман, пошел в противоположную сторону.

Нет. Ему не было обидно или гадостно, он не чувствовал себя униженным. К такому отношению Гена уже привык, но этот человек источал такую брезгливость, что Генино давно уснувшее самолюбие подняло голову и дало о себе знать.

– Шиш ты у меня получишь, а не Яблочкина, – сжимая кулаки шептал он, двигаясь в сторону магазина. – Тоже мне – пуп на заднице. Ишь ты, харкаться он вздумал – верблюд безгорбый. Лягушка в смокинге. Еще посмотрим, кто кого раздавит.

Постепенно Огрызкин успокоился, и мысли его плавно перетекли в несколько другое русло.

«Что-то уж слишком часто мне в последнее время стала попадаться эта фамилия. У кафе Левого о нем спрашивали, в КПЗ длинноволосый о нем говорил, теперь этот воробей, возомнивший себя индюком – тоже. Как будто других фруктов на свете нет. Даже меня любопытство разобрало. Но это потом, а сейчас надо купить чего пожрать, выпить. Нет, деньги потратить всегда успею. Сперва загляну в контейнеры, может там, чего нарою».

Свернув за угол магазина, Огрызкин увидел Витю Левого, по-хозяйски шарившего в его контейнерах. От такой наглости Гена даже присвистнул.

– Ну, ни фига себе! Витек! Ты че? Совсем нюх потерял? Или решил, что я иммигрировал в Израиль? Так я тебя разочарую. Мне отказали в визе.

Левый вздрогнул, втянул голову в плечи и повернулся к Огрызкину всем туловищем. Увидев, что Гена улыбается, облегченно вздохнул и расслабился.

– Так ведь ты сам сказал, что могу здесь, у тебя на участке работать, пока тебя на нарах держат, – оправдываясь, затараторил он. – Поздравляю с выходом на свободу. Как твой глаз? Открылся? Не болит? Я всегда знал, что на тебе заживает как на собаке.

– Ты мне уши не заговаривай, – согнал с лица улыбку Гена. – Специалист по собакам. Покажи улов.

– Сегодня что-то совсем слабенько, – развел руками Витя, пытаясь заслонить собой довольно внушительный мешок.

–Да я еще не все осмотрел. Вот тот дальний контейнер не трогал. Думал на сладкое оставить. Туда недавно уборщица из магазина что-то выбрасывала. Тоже глянем.

Огрызкин слегка наклонил голову на бок, и прищурился.

–Слышь, Левый. Съезди завтра в деревню.

–Зачем? – удивленно вытаращил глаза бродяга.

–Там пасутся гуси. Сопри одного, оторви ему голову, и…

–Гена чуть повысил голос.– Компосируй ему мозги, а не мне. А ну, кузнечиком отпрыгнул от мешка.– Мама дорогая!– воскликнул он, разглядывая Витину добычу.– И это ты называешь «слабенько»? Да я здесь столько только на 1 мая, да после Нового года собираю.

– А я все это не здесь собирал, а у себя!– рванулся к мешку Левый.

– Это ты бабе Дуни расскажешь. Она всеравно глупая – жестом остановил его Гена. – Ладно, я сегодня добрый, поэтому все отбирать не буду. Поделим поровну.

После того как добыча была разделена, Огрызкин предложил, пока работают пункты стеклотары и вторсырья, кое-что сдать, и провести вечер за приятной беседой. Левому это предложение было не очень по душе, но Гена был сильнее, потому пришлось согласиться.

Через два часа, прикупив водки и нехитрой закуски, они были уже в Гениной квартире. Ступив в прихожую, Виктор Левый с любопытством оглянулся. Хотя Огрызкина он знал уже несколько лет, но здесь он был впервые. Гена вообще ни с кем не был в тесной дружбе. Он как-то всегда сторонился своих «соратников по цеху». Правда одно время был более или менее близок с Шустриком, но вскоре они из-за чего-то поссорились и их дорожки разошлись.

– Ну что? Как тебе мои персидские ковры и картины?– прервал его размышления хозяин квартиры. – Заметь все исключительно в подлинниках. Проходи в гостиную, обувь можешь не снимать. Прислуга потом все уберет. Присаживайся вон в то кресло.– Гена указал рукой прямо на пол. – Я пойду отдам распоряжение кухарке, а ты если захочешь курить, можешь взять сигару из шкатулки, что стоит на журнальном столике.

И Огрызкин ненадолго вышел, оставив совершенно сбитого с толку Виктора, одного, в убогой комнате.

–Ты еще не распаковался? – вернувшись через минуту, удивленно спросил Гена, неся в руках пластмассовый стаканчик и довольно тупой кухонный нож.

–А…? – растерянно завертел головой Левый.

– А что, на полу тебе места мало? Или брезгуешь?

– Да нет, стушевался он и стал торопливо доставать покупки.

Первые сто грамм они выпили молча, думая каждый о своем. Осушив второй стакан, Гена занюхал его рукавом и потянулся к закуске. – Слышь, Левый, – обратился он к собутыльнику, вкусно хрустя свежи огурцом. – Я вот чего хочу у тебя спросить. Мне сегодня целый день в уши лезет одна фамилия. Яблочкин. Ты действительно не знаешь, кто это?

Виктор, не переставая жевать, удивленно взглянул на Огрызкина, секунду подумал и отрицательно закивал головой.

– Хорош. Поговорим о других сухофруктах. Ты давно обитаешь в этом районе?

– Всю жизнь.– проглотив хлеб, ответил Левый.

– Это не много. А этот дом хорошо знаешь?

– Ну, так себе. Знаю чуть-чуть.

– Давай свое чуть-чуть. Только покороче.

– А зачем тебе?

– Хочу на соседей жалобу подать, а как их зовут, спросить стесняюсь. Выкладывай что знаешь.

– Да я то по фамилии никого почти не знаю. Знаю только, что в этом доме Зоя Синька жила. Потом ее квартиру купил…Виктор вдруг, заикнулся, изумленно взглянул на Огрызкина и молча потянулся к бутылке.

–Но-но, приз зрительных симпатий потом будешь получать. Продолжай – отодвинул от него водку Гена.

Левый сглотнул застрявший в горле ком, и произнес охрипшим голосом – Плесни горло промочить, дерет.

–Ладно. На, промочи. – сжалился нал ним Огрызкин и протянул стакан.

После выпитого глаза у Виктора заблестели, лицо разрумянилось и он, не усидев на месте, стал расхаживать по комнате, молча, жуя колбасу с хлебом. Изредка бросая косые взгляды на Огрызкина.

Гена наблюдал за мечущимся из угла в угол собутыльником и большим усилием воли сдерживал готовую вырваться ярость. Наконец Левый прожевал бутерброд и подошел к импровизированному столу.

– Ее купил Брызгунов!

Огрызкин, молча налил почти целый стакан водки и выпил его одним махом, даже не поморщившись.

–Та-а-к – растягивая слова, произнес он. – А еще кого вспомнишь?

Левый снова присел к столу, достал из кармана пачку «Примы» и с блаженством, затянулся вонючим дымом.

– Из наших, здесь, больше никого нет.

– А из нормальных людей кого-нибудь знаешь?

Виктор задумчиво посмотрел на облупившийся потолок.

– Марина, продавец из «Восточного» гастронома, кажется, здесь живет, потом Серега Дрогин в 15 квартире. У него точка. Самогоном, гад, торгует, но брать не советую, он туда всякую дрянь, типа димидрола, подмешивает. На утро от него…

– Не отвлекайся, – перебил его Гена. – О вреде самагоноварения ты в наркодиспансере будешь лекции читать, а не здесь. Дальше давай.

– А че, ты у меня спрашиваешь?! – снова вскочил Левый.

– Ты же здесь живешь, а не я.

– Логично – затягиваясь сигаретным дымом, согласился Огрызкин. – Но, видишь ли, я по натуре своей человек не общительный, и за все эти годы так ни с кем из своего дома и не познакомился, а теперь вот хочу устранить этот пробел.

– Тогда обратись в суд. У них есть полный список жильцов. А я больше никого не знаю.– огрызнулся левый и потянулся к бутылке.

– Все ресторан закрыт. Посетителей прошу удалиться, иначе позову вышибалу. – сказал Гена, и спрятал в карман остатки водки.

– Но?

– Где сейчас обитает твоя Синька?

– На пустыре, кажется. Она с Колей Рыжим живет. Там у них целый табор. – Левый, не отрываясь глядел на Генин карман.

– Ладно. Тебе, как сотому посетителю, за счет заведения маленький презент. – улыбнувшись сказал Гена и плеснул из бутылки на дно стакана. – Выпил? А теперь вон отсюда. Я устал и хочу спать.

Виктор тяжело вздохнул и еще раз оглядел убогое жилище, и ,пошатываясь, побрел к выходу. Когда дверь за ним закрылась, Гена допил водку прямо из бутылки, закусил, и полез в свой мешок. Вынув оттуда еще одну поллитровую беленькой, он спрятал ее за пазухой, и тоже вышел из квартиры.

Пустырь был местом жилища почти всех бомжей города. Здесь они, вырыв землянки, создали как бы поселения. Со своим уставом, президентом, службой безопасности и т.д. Все, что добывалось за день, сносилось сюда, и делилось, как при социализме: от каждого по способностям, каждому сколько дадут. Бомжи роптали, но уходить отсюда на свои «хлеба» не собирались. Во-первых, выжить вместе было гораздо легче, во-вторых, милиция хоть и знала о существовании этого «поселка», но предпочитала сюда не соваться, а в третьих – им и идти-то было больше некуда. Зато здесь всегда было, что поесть, частенько, что выпить и все обо всем знали. Именно в эту «справочную службу» и шел Огрызкин.

Когда последние пятиэтажки остались у него за спиной, Гена остановился и поежился от прохладного ночного ветра. «Ну и чего ты сюда притянулся? – задал он сам себе вопрос. – Сидел бы у себя в квартире, пил водку и плевал в потолок. Так нет же, потянуло тебя в эти «хреньковичи». А не боишься, что тебя здесь встретят с распростертыми кулаками? Ведь ты же когда-то отказался продать свою квартиру, и перебраться к ним. За это они, пожалуй, массового гуляния в твою честь устраивать не будут. Эх, погубит тебя, Огрызкин, когда-нибудь твое любопытство».

Он еще немного потоптался на месте, закурил и направился к видневшемуся в дымке огоньку костра.

У весело потрескивающего пламени сидело пятеро довольно потрепанных мужчин и две, почти потерявших различие между полами женщины. Они молча смотрели на разлетающиеся в разные стороны искры, и блаженно жмурились от обволакивающего их тепла. Но когда в свете костра показалась худощавая фигура Огрызкина, все встрепенулись и уставились на него напряженным взглядом.

– Сидите, сидите, – тихо сказал Гена, стараясь, как перед сворой собак, не делать разных движений. – Доброй Вам ночи, господа хорошие. Не пустите ли к Вашему огоньку погреться?

Шесть пар глаз вопросительно взглянули на неопределенного возраста рыжего мужчину, сидящего в прожженном в нескольких местах, стареньком кресле.

– Тебя, кажется, Огрызком звали? – не приглашая к костру, спросил рыжий.

– Ну почему так обреченно? Врач сказал, что я еще поживу.

–Так то врач.– Он еще раз внимательно оглядел гостя. – Что надо?

– Да вот.– Гена вынул из-за пазухи бутылку. – День рождения у меня, а отметить не с кем.

– Брешет! – вклинилась в разговор одна из женщин. – В апреле у него День рождения.

– Цыц! – цыкнул на нее рыжий, и снова уставился на Огрызкина. – Ну так что, и дальше будем в «Что? Где? Когда?» или всетаки скажешь, зачем к нам пришел?

– Могу я присесть? – спросил Гена и, не дожидаясь ответа, присел на корточки. – Вы, наверное, слышали, что сегодня утором на моем участке нашли труп Брызгунова? Из-за него у меня целый день неприятности.

– Да, встретить покойника – это к несчастью.– Снова вставила свое слово женщина.

Огрызкин покосился на нее, не смолчал, и повертев в руках бутылку, продолжил. – В камере я узнал, что он занимался не легальной скупкой квартир. В нашем доме, например, он купил квартиру у Зои.

– Купил?! – вскочила со своего места та женщина, что вмешивалась в разговор. – Это он называет, купил? Налил мне стакан, уговорил подписать какие-то бумаги, потом опять налил, и все, я с копыт. На утро просыпаюсь, а на столе какая-то рваная сотня и записка, чтобы я убиралась из дома в течении суток. А ты говоришь купил. Он так и Шустрика из квартиры вышвырнул. Кстати, из той, где ты сейчас обитаешь.

Гена, удивленно взглянул на нее, затем, молча, отвинтил пробку в бутылке, и поискал взглядом стакан.

– Историк. Метнись за посудой – отдал распоряжение рыжий и когда, один из сидевших поднялся, добавил. И прихвати чем заткнуть.

Когда все было принесено, Огрызкин налил в пластиковый стакан водки и протянул его старшему, но тот невозмутимо продолжал сидеть на своем месте.

– Понял. Его величество опасается заговора – с усмешкой сказал гена и поднял стакан над головой.

– За Ваше здоровье, господа!

От второго предложения рыжий уже не отказался. Вскоре бутылка опустела. Огрызкин достал сигареты, угостил всех и закурил сам.

–Эх. Хорошо, но мало – вздохнула Зоя.

–Так ты хочешь сказать, что я живу в Шустриковой квартире? – вернулся к прерванному разговору Геннадий.

–А то ты не знаешь? Когда Бризгун выбросил Саню на улицу, черезе два месяца привез тебя. Это лет пять назад было. Я еще тогда в своей хате жила.

– Не помню – покачал головой Огрызкин.

– Бедненький – в голосе женщины проскользнули сочувственные нотки. – Ты тогда с полгода ходил по улице как обдолбанный. Бледный, худой. Глядел на всех такими пустыми, бессмысленными глазами, что я по началу думала у тебя с башней не все в порядке. Но потом ничего, оклимался. Только вот чего с Шустриком вы разбрехались? Он ведь за тобой, все это время, как за дитем малым ухаживал. А ты его раз – и на свалку.

Зоя замолчала, и в наступившей, звенящей тишине было лишь слышно, как потрескивают в огне дрова. Гена вздохнул и полез во внутренний карман пиджака. Немного повозившись, он вынул оттуда заветную двадцатку и протянул ее рыжему.

– Коля, пошли кого-нибудь за добавкой, а то что-то зябко стало – тихо попросил он.

Рыжий взял деньги, повертел их в руке и поднял глаза.

– Историк. Возьми Пухлого, и рысью на точку. Будут выеживаться, скажи, что я послал. Давайте только быстро.

– Сколько брать? – спросил он, пряча купюру в карман.

Старший вопросительно взглянул на Гену.

– На все.

– Слыхал? Вперед.

Когда гонцы удалились, Огрызкин с трудом встал, и принялся разминать затекшие ноги.

– Где у вас клозет? Мне по маленькому отлучиться надо.

– Десять шагов в любую сторону – усмехнулся Костя.

Отойдя немного от костра, Геннадий снова закурил, постоял, подумал, и махнув рукой зашагал в город.

Лежа на своей продавленной кровати, Огрызкин пытался вспомнить всю свою прошлую жизнь, но кроме помоек, мусорных баков и обшарпанных стен этой квартиры, ничего в памяти не всплывало. «Но ведь не родился же я сразу тридцатилетним бомжом. – вслух сказал он. – Когда-то у меня наверное была мать, ходил в школу, наверное служил в армии. Где это все? Что со мной случилось пять лет назад?»

С этим вопросом Геннадий и задремал.

По годами отработанной привычке, Огрызкин проснулся, когда за окном только, только занималась заря. Сев на краешек кровати, Гена сладко потянулся, затем, порывшись в своем бездонном мешке извлек оттуда бутылку минералки. С жадностью выпив половину, он утерся, немного посидел и тяжело вздохнув, поднялся. «Да. Водка лучше, чем вода. Я воду пил однажды. Она не утоляет жажды.» – Процитировал вслух чье-то четверостишие, и прихватив котомку, вышел из квартиры.

«Ну и где мне прикажите его искать? – спросил сам себя Гена, стоя у входа в подъезд. – Где он сейчас обитает. Я и представления не имею, а промышляет по моему по всему городу. Кого не послушаешь, все только и жалуются: «Здесь был Шустрик, здесь был Шустрик». – тьфу. Действительно Шустрик. «А тот его раз – и на свалку» – всплыли вдруг в памяти слова Зойки. «А ведь тоже – приободрился он. – На свалку нужно заглянуть, место там теплое, а он всегда там, где есть, чем поживиться».

Огрызкин уже собирался было двинуться в путь, как слева послышался цокот женских каблучков. Он обернулся и на секунду застыл. Изящной походкой к нему приближалась молоденькая, чуть больше двадцати лет девушка с красивыми темно-каштановыми, чуть вьющимися волосами, милым, приятным личиком и карими бездонными глазами.

– Вы не подскажите, как мне найти Геннадия Яблочкина? – спросила она красивым, звонким голоском.

Огрызкин, словно завороженный, смотрел на нее, не отрываясь.

– Что ж Вы молчите? Не знаете?

Он отрицательно замотал головой, не в силах произнести ни слова.

– Хм. – хмыкнула девушка, оглядела его с ног до головы, чуть задержала взгляд на лице и неторопливо пошла дальше.

Гена встряхнул головой, словно отгоняя наваждение, повернулся и зашагал в другую сторону. «Или я схожу с ума, или одно из двух»– пробормотал он, заворачивая за угол, но в последний момент не выдержал и оглянулся. Девушка стояла посреди тротуара и смотрела ему вслед. «Что-то слишком много родственников у этого Яблочкина – подумал Гена, шагая в направлении свалки. – Может он какой-нибудь подпольный миллионер? Типа Корейки. Или иностранный шпион. Продал жителям Аляски секрет изготовления унитазов, а теперь их послы за ним охотятся, чтобы гонорар вручить. Но почему лицо этой шпионки мне кажется знакомым? Где мы могли встречаться?»

За этими размышлениями он даже не заметил, как вышел на дорогу, ведущую к свалке.

«Вот блин это мне еще пять километров топать?» – прочел Огрызкин надпись на указателе.– Знал бы раньше, пузырь бы раздобыл. Все бы веселей шагалось.»

Когда он отошел с километр от перекрестка, впереди показался человек, тянувший на встречу тележку. Подойдя поближе, Огрызкин узнал в нем Сашу Шустрика.

– Здорова, Шурик.– поздоровался Гена, когда они поравнялись.

– И ты не болей. К нам лыжи навострил? – приостановился Шустрик и вытер вспотевший лоб.

– Вообще-то тебя ищу.

– А че меня искать? Вот он я. Ни от кого не прячусь.

– Поговорить с тобой хочу. Давай помогу.

Шустрик дернулся как от удара, еще крепче вцепился в тележку и прибавил шаг. Но тогда я сам. Сам нашел, сам сдаю, и нечего на хвоста садиться. Сегодня рабочий день, хвосты обрубаются.

– Да, я так, по дружески.

– По дружески?! – Саша приостановился и гневно посмотрел на Огрызкина.– С каких-то пор мы с тобой друзья?

– Так ведь жили когда-то вместе. Ты от голодной смерти меня когда-то спас.

– Да? А как расстались не помнишь? Я пришел голодный, усталый. Только прилег, а ты как с цепи сорвался. Убирайся, орешь, с моей хаты, чего разлегся. Что ты вообще здесь делаешь? Не помнишь? А я все помню.

– Прости. Я же не знал, что раньше это была твоя квартира. Я тогда ничего не помнил. Прости. Хочешь закурить. – И Огрызкин протянул ему измятую пачку «Примы».

Шустрик немного подумал, взял сигарету, и устало присел на краешек тележки. Гена примостился рядом. Оба закурили.

– Что ж ты молчал все эти годы? – после недолгого молчания спросил Геннадий Сашу.

– Ждал, когда ты извинишься. Знаешь, я всегда знал, что все это так и произойдет. Потому, наверное, и не удивился, когда увидел тебя на дороге.

– Да, после того, как я тебя выгнал. Прости, как ты ушел, прошло года четыре. Мы сталкивались с тобой тысячи раз, но ты никогда даже словом не обмолвился. Посему?

– А о чем было говорить, если ты не о чем не помнил?

– Я и сейчас не помню. – Огрызкин тяжело вздохнул и отбросил окурок. – Сань, возвращайся домой, нам о многом нужно поговорить.

Шустрик молча смотрел куда-то вдаль, пока огонек сигареты не обжег кончики его пальцев. – Хорошо. – наконец сказал он. – Помоги дотянуть тележку до приемного пункта.

Через три часа загруженные под завязку едой и выпивкой Огрызкин с Шустриком сидели в их квартире и вели неторопливый разговор. Точнее, говорил в основном Шустрик, а Гена лишь изредка вставлял два-три слова, в остальное время сидел понуро опустив голову.

– Скорее всего он меня у вино-водочного отдела вычислил. Я там частенько тогда пасся. – продолжал свой рассказ Александр, выпив очередную рюмку. – Подкатил ко мне, слово за слово, познакомились. Предложил выпить, ну, а кто ж это на халяву откажется. Ну, я его домой и пригласил. Налили по сотке, он правда, не пил. Так пригубил чуть-чуть. Потом какие-то бумаги стал подсовывать, мол, это чистая формальность. Чиркни вот здесь и все. Мол, ему подзарез, чья-нибудь подпись нужна. Ну я с дуру и подмахнул себе приговор.

– А после второй стопки ты отключился. – вставил Геннадий

– А ты откуда знаешь? – удивленно вскинул на него глаза Шустрик.

– Да он так ни одного тебя поимел.

– Ну да. Через два дня я оказался на улице. Прижился рядом здесь, на теплотрассе и стал наблюдать, кто в мою берлогу въедет. День пусто, второй, неделю, месяц, а на следующий подруливает к подъезду такая крутая иномарка, а из нее тебя вытаскивают. Чуть тепленького.

Огрызкин удивленно взглянул на Шустрика.

– Да, да. Короче взяли они тебя с шофером под белы рученьки и потянули в подъезд. Вскоре они вышли, сели в машину и уехали, а я рысью в квартиру. Вхожу, а ты лежишь на этой самой кровати, как сломанная кукла. На все мои вопросы только глазами моргаешь. Жалко мне тебя тогда стало, молодой еще был, беспомощный. Вот и пришлось мне тебя, как дитя малое из ложечки выкармливать. Через неделю ты ходить стал, через другую – разговаривать. Все про какую-то Таню выспрашивал.

– Какую Таню? – удивленно спросил Огрызкин.

– А я почем знаю. Как только я с обхода возвращался, ты сразу ко мне с одним и тем же вопросом летишь: «Ты Таню не встретил?» – Я спрашиваю: «Какую Таню? Как выглядит? Где живет?» – А ты только плечами пожимаешь и опять полдня молчишь. Но постепенно, об этой девахе ты забывать стал, все реже и реже ее вспоминал, жизнью начал интересоваться, курить научился, на промысел стал со мной выходить. А в один прекрасный день вдруг и заявляешь: «Что это ты ко мне в квартиру таскаешься? У тебя, что своего жилья нет? Командуешь тут, как у себя дома». – Ох и обидно мне стало.

– Прости не со зла я, по дурости. – опустил голову Гена

– Да, ладно. Короче, вот такая сказка у нас с тобой получилась.

– Да-а-а. Глупо все как-то у нас вышло. А слышь, Сань, откуда ты знаешь, что меня Огрызкиным зовут? Ведь до этого ты же меня не знал?

– А я когда вошел, на полу, возле кровати бумажка лежала. Типа свидетельства о рождении. Там и было написано, что ты Огрызкин Геннадий Степанович.

Тут, из разговор прервал осторожный стук в дверь.

– Кого это несет? – насторожился Шустрик.

– Пойду, посмотрю. – поднялся с кровати Гена.– Может это менты по моему вчерашнему делу. Хотя они так не стучат.

Огрызкин распахнул дверь, на пороге стояла та самая девушка, которую утром он встретил у подъезда.

– Вам кого? – чуть охрипшим голосом спросил он.

– Мне сказали, что здесь должен проживать…Что вы на меня так смотрите?– засмущавшись спросила девушка.

Гена, не отрываясь глядел на ее лицо и ему показалось, что время вдруг с бешенной скоростью побежало в обратную сторону. И вот, он уже стоит не в обшарпанной тесной квартире, а в уютной, хорошо обставленной двухкомнатной квартире, прилично одетый с букетом цветов.

– С Днем рождения, Танюша!

– Ой, спасибо, Геночка. Походи. Гости все уже собрались. Только тебя ждем.

В прихожую вышел отец девушки.

– А! Гена! Проходи, проходи. Давно ждем.

– Здравствуйте, Василий Александрович. Поздравляю Вас с Днем рождения дочери.

– Спасибо. Сегодня, так сказать, юбилей у нее. Целых 20 лет стукнуло. Страшно подумать, какая она уже старая

– А вы не бойтесь, Василий Александрович. В девках мы ей засидеться не дадим.

Танин отец как-то не хорошо взглянул на Гену, но растянул губы в улыбке и похлопал его по спине.

– Я знаю. Пошли к гостям.

– Дорогие гости! – повысил он голос, когда с парнем вошли в зал. – Хочу представить вам друга моей дочери Яблочкина Геннадия Сергеевича. С самых, так сказать, пеленок они вместе. – Все приветливо улыбнулись кроме белобрысого паренька. Чье место находилось рядом с Таниным. Праздник проходил шумно и весело. Гена весь вечер танцевал с именинницей, поднимая тосты за ее здоровье, а под самый конец праздника его отозвал в сторону Василий Александрович.

– Слушай, Ген. Ты человек серьезный, давай на чистоту. Ты любишь мою дочь?

– Да. Очень.

– Тогда ради любви к ней. Оставь ее в покое. Ну не пара ты ей, пойми. Кто ты? Слесарь на заводишке, а она в институте учиться, переводчиком будет. За границу на стажировку поедет. Не она тебе нужна, ни ты ей.

– А кто это решает? Кому кто подходит. И слесарь может любить и заботиться о любимой девушке так, как любой дипломат не сможет.

Отец Тани внимательно на него посмотрел, протянул ему рюмочку коньяка и улыбнулся.

– А ты, я вижу, не отступишься. За настоящую любовь.

Гена выпил ароматную жидкость и вновь оказался на пороге убогой квартиры.

– Таня?

– Да. А вы кто? – изумленно спросила девушка.

– Я Гена, Гена Яблочкин.

– Гена?! – она в ужасе прикрыла лицо руками. – Что же они с тобой сделали?

– Все в порядке, Танюшка. Уже все в порядке. Ты проходи. Я тебе сейчас все объясню.

Шустрик удивленно глядел на вошедшую в комнату красивую девушку.

– Вот, Саша, знакомься – вынырнул у нее из-за спины Гена.– Это Брызгунова Татьяна Васильевна. Та самая Танечка, о которой я тебя спрашивал.

Шустрик подавился куском непрожеванной колбасы, закашлялся и замахал руками.

– Ну, ну, не удивляйся. Я тебе сейчас все объясню.

Таня брезгливо присела на краешек кровати, а Гена в волнении стал расхаживать по комнате.

– И так, несколько лет назад из-за присутствующей здесь дамы, не будем уточнять, сколько в одном доме по соседству жили две семьи. Принадлежали они, как модно теперь выражаться, к разным слоям населения, но их дети очень дружили между собой. Дружба эта еще началась с детского сада, потом плавно перетекла в школу, ну и так все 18 лет. Родители мальчика были обычными работягами, а родители девочки, точнее родитель, так как ее мать умерла при рождении малышки, был обеспеченный человек. Поэтому к их дружбе они относились по-разному. Мальчишкины – не вмешивались в их отношения, а отец девочки к ее увлечению относился более, чем прохладно. Он все ждал, что ей надоест этот безродный юноша и она, в конце концов, обратит свой взор на ту партию, которую подготовил для нее отец. Но время шло, а чувства молодых людей не то что не угасали, а наоборот разгорались все больше и больше. Парень ушел в армию, но легче отцу девочки не стало. Она писала письма, ждала и даже не смотрела на того молодого человека, что зачастил в их дом. Юноша, исполнив свой долг перед Родиной, вернулся и устроился на завод слесарем, и они уже стали поговаривать о свадьбе. Этого отец девочки допустить не мог. За два месяца до дня рождения дочери он поехал на другой конец города и с помощью водки и клафелина практически отобрал квартиру у одного одинокого человека. Затем на празднике он подсыпал все тот же клафелин в рюмку парню и вместе со своим другом отвез туда бесчувственное тело. Дочери, наверное, он соврал, что парень уехал на Север на заработки.