Читать книгу Нигредо. Книга II - Виктор Доминик Венцель - Страница 1

Нигредо – термин, введённый Карлом Густавом Юнгом, возможное состояние человека на начальном этапе психоаналитической работы, по аналогии с алхимическим нигредо. Юнг связывает его со встречей с архетипом Тени. Психологическое состояние человека на этом этапе характеризуется утратой внутренних ориентиров и негативным видением себя и окружающего мира. В сновидениях и фантазиях присутствуют образы смерти, разрушения, упадка, тьмы, всего подземного и отвратительного. (с)

You ask me if I have a god complex?

Let me tell you something,

I am God (с)

"Twisted Eyes" Persuader

Und die Furcht wächst in die Nacht

Gar kein Auge zugemacht

Die Rücken nass, die Hände klamm

Alle haben Angst vorm schwarzen Mann

Wer hat Angst vor'm schwarzen Mann?

Wer hat Angst vor'm schwarzen Mann?

Wer hat Angst vor'm schwarzen Mann?

Wer hat Angst?(с

"Angst" Rammstein

Are you their long looked-for angel,

Who delivers them from this life?

Do you think God will be grateful that you deliver the fallen?

Will you go to Heaven, Jack,

Are you the deliverer of mortal sin?

Feted by the angels for your work,

Or will you go to Hell, Jack…(с)

The Tiger Lillies – Jack

Интерлюдия

Фатум

Если верить статистике, то в мире в ДТП ежегодно погибают более одного миллиона двухсот пятидесяти тысяч человек. Почти половина жертв – мотоциклисты и пешеходы. Каждые двадцать четыре секунды кто-то умирает на дороге, будучи перерублен острым металлом, будучи раздавлен железным чудовищем, с управлением которого не справился лихой водитель, будучи разрезан стеклом или объят пламенем, хлещущим из горящего бензобака. Технический прогресс требует человеческих жертвоприношений. Все лучшие идеи мира строятся на чужой смерти. Только на примере чужой смерти человек может избежать свою собственную, пока его гибель не станет уроком для кого-то другого. Это своего рода эстафета, которую передают матери с рождения детям, а те несут это инстинктивное знание, как знамя, пока трасса жизненного пути не завершится финишем. Внезапным или ожидаемым – тут как повезет.

Когда Эрвин нашел в себе силы открыть глаза, первое, на что он обратил внимание, было хрустальное темно-синее небо глубокой ночи, залитое ярким серебристым сиянием луны и звезд. Несколько секунд он вглядывался в слепящую пустоту бездны над головой, в которую смотрел через выбитое боковое стекло, не испытывая ни боли, ни страха, ни сомнения. Царящая в голове блаженная пустота, лишенная мыслей, догадок и идей, дарила благословенное чувство покоя и умиротворения. Наверное, что-то такое испытывают люди после исповеди, или истовой и жаркой молитвы.

«Какая красота, – подумал Эрвин отстраненно, не моргая, глядя в кромешную синеву вокруг, раскрашивающую мир в сапфировые и ультрамариновые тона, – И почему я не замечал этого раньше?»

Ответ пришел так же неожиданно, как и сам вопрос. Он сформировался перед глазами визуальным образом, потом перетек в панораму событий, затем возник в виде мысленной команды. Был день. Жаркий, нестерпимо жаркий день с палящим солнцем и полным отсутствием ветра. Вот почему он не видел ночного неба раньше. Эрвин почти удивился простой логике этого решения.

События минувших часов замелькали перед его глазами с невероятной скоростью, сменяя друг друга, перетекая из одних в другие, меняя формы и очертания. Невидимая рука небесного оператора безжалостно вырезала малозначительные моменты повествования, оставляя только важные столпы, на которых в дальнейшем будет строиться весь сюжет картины. Разговор по телефону – важная встреча – дорога – жара – радио. Да. Было радио. И именно из-за радио он сейчас смотрит в звездное небо, пытаясь прийти в себя. Что транслировало это самое радио?

Трудно сказать наверняка, но можно постараться вспомнить. Он ехал по центральной трассе на встречу со своим начальником – какой-то городской шишкой (как знал, что все эти командировки до добра не доведут). Наверняка, опаздывал. Как следствие – спешил. Может, немного превысил скорость.

Что-то попутно слушал. Аудиосистема в старой машине давно накрылась – оставалось только радио. Кажется, ловило всего одну станцию. Местную. «Радиошторм» или вроде того. Обычная бредятина с кучей ненужных фактов, глупых идей и дурацкой музыки. А еще, аудиоспектакли. Да, все так.

Если приглядеться – можно увидеть антенну, вздымающуюся над Шварцвальдом. В лесу расположен крохотный городок. Санаторий, или что-то вроде. Радио вещает как раз оттуда.

Кажется, диктор зачитывал какой-то рассказ, когда он входил в поворот. Мрачная история о трагических событиях прошлых лет. Эрвин почти не вникал в суть, воспринимая повествование, как фоновый шум. И тут что-то произошло.

Грудной и глубокий голос ведущего надломился, превратившись в тонкую звенящую линию. Эрвин остервенело крутанул ручку настройки, пытаясь справится с помехами, но это не помогло. Сквозь шум, льющийся из динамиков, он различал только отдельные слова, которые никак не хотели вставать в одну логическую цепочку.

– «Время»…шум… «Волна» … «Давний» … шум… «Много»… шум… «Договор» … шум… «Эфир» … «Люди»… «Волна» … «Голос» … шум … «Радиошторм»… шум… «Волна-Волна-Волна»

Эрвин сцепил зубы, когда дисгармония помех стала почти непереносимой. Он дрожащей рукой убавил громкость до нуля, тяжело выдохнул дым, пытаясь сосредоточиться на дороге, протянувшейся перед ним раскаленной белой полосой. Радиовышка за лесом, напомнившая ему почему-то теперь Вавилонскую башню так и притягивала взгляд. Что же там происходит на самом деле? Он прокручивал в голове последние слова, услышанные от неизвестного ведущего, пытаясь понять, в какую историю это выльется на сей раз.

– Черт знает что, – процедил он себе злобно и рассеяно одновременно, – Черт знает что!

Прежде, чем он успел договорить, радио заговорило снова. Странно, ведь он уже снизил громкость до ноля. Или только собирался сделать это? Голос, вернувшийся в динамики, был незнакомым и чужим. Слишком протяжным, растягивающим гласные буквы и слоги, механическим, будто кто-то запустил наоборот заклеенную пленку старого магнитофона.

– Слушайте. Слушайте главную трансляцию. Слушайте специальную трансляцию, – приказал голос, старательно пережевывая слова и глотая их окончания, – Вам вещает Радиошторм. Не бойтесь. Не переключайтесь. Слушайте. Внемлите. Осознавайте.

– Да что за херня? – процедил Эрвин, дотянувшись рукой до ручки громкости, – Что за…

Несмотря на гнетущую жару, сдавившую голову, Эрвина бросило в дрожь. Первое, что он осознал, это то, что громкость была отключена. Вторым пришло понимание, что он отключил не только громкость, но и само радио, и теперь оно представляло собой только кусок безжизненной пластмассы. Третья мысль была такой же внезапной, как пистолетный выстрел – кто-то говорил эти слова за его спиной, перекручивая звуки, как атласные ленты, чтобы свить из них петлю.

– Слушайте. Специальная трансляция. Главный эфир. Срочно. Срочно. Срочно.

Эрвин взглянул в зеркало заднего обзора, но натолкнулся только на пустые сиденья. Откуда тогда звучит голос? Кто говорит это? Слышат ли это другие? Или же…

– Специальный эфир. Срочный эфир. Слушайте. Близится. Близится. Срочно. Срочно.

Этот голос звучал отовсюду. От камней на дороге, от зеленых деревьев, от солнца и неба, от приборной доски и коробки передач, и даже от него самого. Эрвин с ужасом сжал губы в тонкую линию, чтобы не издать ни звука, но пугающее вещание звучало в его ушах, отдаваясь ударами набатного колокола, стремительно набирая силу.

За секунду до того, как Эрвин осознал, что нужно давить на тормоз, раскаленное сапфировое небо, сомкнувшееся куполом над маленьким городом, поблекло, выцвело и посерело. Где-то в стороне снова послышался голос. Тягучий, как патока, густой, как смола, громкий, как глас Божий. Ослепительная вспышка, такая яркая, что солнце в сравнении с ней казалось чернее самой ночи, ударила прямо в сердце Шварцвальда, испепеляя тень, выжигая полумрак и растворяя темноту, как акварельную краску.

Мир вокруг Эрвина задрожал, побелел, дрогнул, пошел трещинами и стремительно развалился на части. Прежде, чем он осознал, что смотрит вокруг через разбитое ветровое стекло, его машину занесло в сторону, завертело на месте и отбросило прочь, словно поломанную игрушку.

Мрак окутал Эрвина.

Голос продолжал петь.

А что было потом?

Эрвин закрыл глаза, потряс головой, в бессильной попытке поставить разлетевшиеся мысли на место. С его волос, со звоном, посыпалось мелкое крошево раздробленного стекла. Он моргнул, опасаясь, что осколки могут попасть под веко и тихо застонал – чувствительность, возвращающаяся в тело, отзывалась настырной тупой болью во всем теле, словно его хорошенько избили деревянной дубинкой. Голова гудела, будто по ней прокатился многотонный состав, а после вовнутрь поместили целый пчелиный улей. Левая рука не слушалась. Он почти не ощущал ее. Только далеко-далеко, на уровне подсознания, пульсировал маленький крохотный огонек. Он попытался понять, с чем связан такой странный образ, но задача вышла непосильной. Возможно, все не так страшно, как может показаться на первый взгляд. Шок после аварии, сильный удар головой…

Эрвин провел кончиком языка по зубам, искренне радуясь тому, что хоть они не пострадали. Правая рука саднила от десятка царапин и порезов, но действовала нормально. Дышалось свободно – вдох был легким, выдох – чистым. Никаких болезненных ощущений, так что внутренние повреждения можно, наверное, исключить. Эрвин повел сначала одной ногой, потом другой – если отбросить резь в колене, можно считать, что еще легко отделался. Левая нога слушалась хуже – выпирающий кусок приборной доски упирался в голень, нарушая кровообращение, и ему пришлось повозиться, чтобы хоть как-то сменить позу.

Эрвин чувствовал гладкую кожу обивки, ощущал, в каком положении находится его собственное тело – поза эмбриона, свернувшегося между водительским креслом и рулем. Кажется, ему повезло нырнуть вниз, в момент аварии, иначе острый кусок металла, пробившийся внутрь салона, проломил бы грудину и прошел насквозь.

Эрвин содрогнулся от этой мысли, снова открывая глаза. Сознание вернулось более яркими насыщенными красками, нахлынуло пенящейся волной, прошло от виска до виска, заставляя забытые и затертые воспоминания проступить более ярко. Он не справился с управлением. Машину занесло в сторону, крутануло, ударило точно в лоб. За секунду до катастрофы была яркая ослепительная вспышка, звучал густой раскатистый голос. Эрвин поморщился, потряс головой, пытаясь справиться с нахлынувшим ужасом и легкой тошнотой, прислушался к звону стеклянного крошева.

Теперь вокруг не доносилось ни звука. Он не слышал криков, воя сирен, топота шагов или визга тормозов. Сколько часов он пролежал без сознания, будучи зажатым между рулевым колесом и водительским сидением, словно мышь в мышеловке? Неплохо бы взглянуть на часы, но их расколотый циферблат, лишенный стрелок, не мог ему помочь. Кажется, он неплохо приложился головой в момент столкновения, его швырнуло в сторону, вмяло вниз, в грохот и скрежет покореженного металла. Звук был таким громким, что должен был разбудить целую вселенную. Не может быть, чтобы аварию проигнорировали: в Вальдеварте поблизости полно полицейских патрулей, да и местные жители, вне всяких сомнений, вызвали бы скорую помощь или спасателей. Он должен был прийти в себя не здесь, прямо в сердце катастрофы, а в больнице, в реанимации, на худой конец. От этой мысли ему стало еще хуже, и Эрвин ощутил стойкий рвотный позыв. Неужели, сотрясение? Или просто его тело так отходит от шока?

Как бы там не было, нужно попробовать выбраться отсюда. Кажется, ему посчастливилось ничего не сломать при ударе, а ссадины и трещины заживут сами собой. Он жив – вот, что самое главное.

Эрвин свободной рукой провел по лицу, после чего подставил ладонь под серебристый лунный свет, убедившись, что на ней нет крови. Он осторожно повел плечами, распрямился, попытался сесть, и тут же острая игла боли пронзила левую руку от кисти до предплечья – вывернутая под неестественный углом, зажатая между рулевым колесом и приборной доской, рука распухла и приобрела совсем уж пугающий вид. Вот, почему он не мог даже пошевелить пальцами.

Сцепив зубы, Эрвин попытался освободить ее правой рукой, с ужасом осознавая, что почти не ощущает прикосновений, а вот сама левая кисть на ощупь была горячей, воспаленной, напоминая воздушный шарик, наполненный теплой водой. Неплохо бы сделать снимок, обратиться к специалисту. Ему нужна помощь квалифицированных медиков – попытаться определить повреждение самому, на самом деле, скверная затея. Поджав губы, он протолкнул распухшую руку через осколки стекла, помогая весом собственного тела, и чуть не взвыл от боли – на какое-то мгновение могло показаться, что кто-то вворачивает в плечо раскаленные добела болты, разрывающие кожу, дробящие кости, входящие в его плоть все глубже, и глубже. Он застонал, дыша лихорадочно и поверхностно, и кое-как разместил покалеченную руку на коленях. Кажется, она была вдвое толще правой, особенно, в районе локтя, и приобрела пугающий синюшный оттенок – или ему только так показалось в лунном свете.

Эрвин осторожно провел по ней пальцами, надеясь, что кожа обретет чувствительность, но не ощущал ничего, кроме бесконечной пульсирующей боли. Страх, пришедший вслед за этим, теперь был гораздо сильнее. Эрвин смахнул заливающий глаза пот, тяжело выдохнул через сжатые зубы и огляделся по сторонам.

Прямо напротив него, за паутиной расколотого ветрового стекла, выступая из синей ночной темноте, издевательски рассыпая редкие искры, через неравные промежутки времени, виднелся покосившийся фонарный столб. Он выходил точно из середины пробитого бампера, кренился вперед, открывая хромированный вверх двигателя, напоминавший теперь умолкшее мертвое сердце. В паутине проводов запутались прозрачные осколки, вперемешку с металлом и пластмассой – передняя часть машины была смята, как картонная коробка в безобразную гармошку, оскалившуюся рваным железом и битым стеклом. Одно из колес, слетевшее с оси, лежало немного в стороне, серебрясь в лунном свете. Эрвин отчетливо видел его со своего места, тщетно пытаясь осознать, какой силы был удар, и каким образом ему удалось выжить.

Он справился с дрожью, пересилил боль, и попытался сдвинуться с места, стараясь добраться до покореженной от столкновения двери. Кажется, на счастье, ее не заклинило, и он смог распахнуть ее одним ударом ноги, а после привалился плечом, выпадая на холодный, засыпанный стеклянный крошевом бетон. Уж лучше быть здесь, под открытым небом, прямо на земле, чем в том железном гробу. Он со стоном перекатился на спину, прижал больную руку к груди, и замер.

Безоблачный хрустальный свод наблюдал за ним с безразличием и тоской. Мертвая луна, похожая на чеканную монету, казалось такой огромной, что он мог провести по ней пальцами. Эрвин прошептал проклятие, восстановил дыхание и рывком, сел, опираясь свободной ладонью в пыль позади.

С этого ракурса картина была еще более мрачной. Его старенький мерседес превратился в груду покореженного металла, фонарный столб, словно любопытный зевака, заглядывал внутрь салона, грозя вот-вот рухнуть прямо на крышу. Словно в довершение печального наброска, сзади сиротливо подмигивал аварийный сигнал, придавая машине совсем уж траурный вид. Эрвин потряс головой, не в силах верить и собственным глазам, и собственному счастью – выйти живым, и почти целым, из такой мясорубки, удивительное явление. Ему невероятно повезло.

Но где же полиция, медики, спасатели? Неужели никто не обратил на аварию никакого внимания? Он попытался повернуться, чтобы оглядеться вокруг, но шея отдалась тупой болью. Нужно встать на ноги, убедиться, что на теле нет других серьезных повреждений, а уж потом решать, что делать дальше.

«Не время поддаваться панике, – подсказал внутренний голос, о существовании которого Эрвин уже успел позабыть, – Нужно найти людей, телефон, медиков. Сколько ты будешь еще валяться на земле, вместо того, чтобы действовать?»

Эрвин не ответил, подтянул к себе ноги и с проклятием, попытался встать. Ноги плохо держали его, поэтому пришлось опираться о борт покореженного автомобиля, чтобы не упасть снова. Колено прострелила острая боль, но в сравнении с поврежденной рукой, она казалась мизерной, почти незаметной. Он выдохнул, выпрямился, расправил плечи. Могло быть и хуже. Вон тот острый осколок металла, например, прошедший над водительским креслом, мог так же легко пройти через горло, через рот, или грудь – все зависело только от того, в какую сторону подбросило бы его тело при столкновении с этим проклятым фонарным столбом.

«Фонарный столб, – подумал Эрвин, все еще с трудом соображая, – Фонарный столб, с которым я столкнулся после того, как не справился с управлением. Но, откуда здесь фонарный столб? Откуда фонарный столб может вырасти посреди трассы?»

Он повел головой, охватывая взглядом ночную серебристую дорогу, недоверчиво хмыкнул, затем закрыл глаза, подождал несколько мгновений, ожидая, что морок отступит, и посмотрел снова. Картина не изменилась, видение не пропало, и мгла не рассеялась.

Фонарный столб, и в самом деле, торчал прямо из грязного, засыпанного стеклом асфальта, как гнилой зуб, возвышаясь на равном расстоянии между правой и левой обочиной. Старый, проржавевший, внезапный, как смех на похоронах. Кому пришло в голову ставить его здесь – оставалось загадкой. Потом он подумал, что никакого фонаря раньше здесь не было – кто-то вкопал его за секунду до аварии, провел кабели и пустил по проводам электричество. Следующим пришло осознание того, что таких фонарей было множество – он успел увидеть не меньше пары десятков, отставленных друг от друга на разном расстоянии так, что они напоминали кресты на кладбище. Они тянулись рваной полосой прямо из земли, во все стороны, выглядывая то тут, то там, словно грозные часовые, наблюдавшие за чужаком. Но даже не это потрясло и испугало его. Гораздо удивительнее и страшнее было то, что возле каждого столба виднелись покореженные разбитые машины – опели, мерседесы, форды, превращенные в горы металлолома.

Некоторые из автомобилей все еще продолжали дымиться и тлеть.

Сюрреалистичная картина, но сейчас ему было не до нее.

Тошнотворные святоши, со своими программами, пытаются зомбировать людей? А вот не угадали! Если Бог или судьба хотели его смерти, то крупно просчитались! Оставить смерть с носом – это нужно постараться!

– Но я-то жив! – ликующе выдохнул Эрвин, – Я – то жив!

К черту предсказанное и предначертанное. Он должен был погибнуть во время удара – а на деле, почти цел, если не считать перелома и пары ссадин! К черту судьбу, к черту фатум! Второе рождение – это не шутки! Если его уж и это не взяло…

Он взмахнул здоровой рукой, сложив пальцы в неприличный жест, и яростно ткнул им в ночное суровое небо.

– Я жив, понял, Бог? – проорал Эрвин, никогда не отличающийся слишком религиозным взглядом на мир, – Я жив! Жив!

Бог не ответил.

Машина Эрвина взорвалась шестью секундами позже. Без всякой причины. Просто так. Вторую половину его черепа, начисто срезанную острым куском металла, отлетевшим от удара взрывной волны, найдут только ближе к завтрашнему вечеру.