Читать книгу «Джамп» значит «Прыгай!» - Виктор Галданов - Страница 1

Россия. 10 августа 199… года. 5:23

Перезвон трамваев на Рогожке разбудил Валерия Барского. Наверное, опять пробка подумал он. И как ей не быть, с одной стороны ползут фуры с Волгоградского и Рязанского проспектов, с другой – грузовики с шоссе Энтузиастов, и эта артерия, соединяющая три крупнейших транспортных магистрали вечно переполнена. А тут еще и трамваи… Однако все эти соображения спросонок вскоре были вытеснены осознанием того, что звонки слишком уж длительны и настойчивы для трамвайных. Стало быть, кто-то с утра пробивается. Непорядок.

Он взял трубку телефона.

– Валерк, ты? – он сразу узнал голос коллеги Мишки Цыпкина.

– Ну, – буркнул он в трубку.

– Чэпэ у нас.

– Ну ясно, по хорошему поводу ты не позвонишь.

– Юрка Кокорев сыпанулся.

– Да ты что?

– И к тому же со скандалом. Подробности, как говорится, письмом. То бишь, в газетах. Судя по всему, “Таймс” сегодня выйдет с передовицей, и с Юркиной физией на полполосы.

– На чем сыпанулся-то, не говорят?

– Точно не знаю, но, опыт подсказывает, по идее, на бабе…

Мимо жена прошлепала босыми ногами в туалет. Затем обратно.

– …а эта Джейн ему жучка в багажник подбросила, он с ним и ездил на встречу…

– Ладно. Встретимся на работе, поговорим.

– Думается, наш Жоффрей сегодня будет рвать и метать.

Из детской раздался рев. Маришка отчаянно не хотела идти в садик.

– Должность у него такая.

Барский повесил трубку и проследовал на балкон. Рогожка была до отказа забита транспортом, в трели трамвайных звонков вплетались сигналы машин. Морозец мигом охватил его снаружи, при первом же вздохе забрался и внутрь. Сделав несколько дыхательных упражнений, он начал плавные движения китайского гимнастического комплекса. Снаружи это, наверно смотрелось несколько комично. Барскому было за сорок, сидячий образ жизни и любовь к хорошей кухне при высоком росте породили кеглеобразную фигуру с объемистым брюшком, сбросить которое не могли никакие тренажеры, и круглой физиономией, на которой выделялись живые синие, чуть навыкате глаза. Короткая стрижка «ежиком» довершала картину.

– Папа, а можно и я с тобой? – на балкон высунулась конопатая Вовкина рожица.

– Давай-давай, вперед! – усмехнулся Валерий.

С криком “иии-йй-яяя” его восьмилетний сынишка выпрыгнул на балкон и встал в каратэистскую стойку. Однако первая же его атака едва не закончилась печально для солений, которыми был уставлен угол балкона. Выскочив на балкон, жена загнала мальчишку в комнату, досталось и отцу.

Стоя в ванной, он сосредоточенно скоблил физиономию “шиком”, безрадостно размышляя о том, что пятый десяток лет в его жизни продолжается не лучше, чем все предыдущие. Правда, сейчас он как никогда близок к смене работы. И все шло к тому, что не он ее поменяет, а она его. До сих пор все в его жизни складывалось так, что не столько он стремился к своей должности, сколько она к нему. Должность выбрала его на заводе, куда его сопливым пацаненком привел отец – немного повкалывал, а там армия, и спецвойска. При дембеле произошла беседа с замполитом – и соответственное предложение – получить высшее образование. Затем должность избрала его на работу в органы и как-то так само собой получилось, что в это время происходил набор в Высшую школу. Все в его жизни шло по накатанной колее. До последнего момента она была относительно предсказуемой, и вдруг… Эта проклятая Работа, та самая, на которой становятся трудоголиками, она подчиняла людей себе, заставляла просиживать ночами в душных тихих кабинетах, до хрипоты накуриваться “явой” – она, бывшая единственной отдушиной в беспросветной этой жизни, неожиданно стала показывать характер. Сначала вообще возникли сомнения в ее целесообразности. Затем Работа внезапно стала избавляться от многих его друзей и соратников, и таких, на которых все-то и держалось в этой Работе. Затем вопросы о собственной нужности стали закрадываться и в его собственную круглую, коротко стриженную голову. Ну ладно, он-то старый служака, давно попривык, но когда на той неделе, на двадцатилетнем юбилее Шурка, родная жена, вдруг напилась вдрызг и при всех закатила ему скандал… Впрочем, и ее можно понять – сколько еще годков ей осталось молодиться да хорошиться? Да и много ли счастья видела она за эти годы?

Только недавно в жизни Барского закончился длительный период его близости с очаровательной женщиной – хозяйкой ресторана. Ее родная сестрица исключительно ловко воспользовалась им для устроения своих личных дел. В итоге девушки переселились – одна в Индонезию, другая в Штаты, несколько авторитетов криминального мира перекочевали в Бутырскую тюрьму, некоего инженера из столицы перевели в Сибирь, а Барский вернулся в свою семью – и приняли его так, словно он никогда из нее и не уходил.

Ожесточенно расчесав начавшие редеть волосы, Барский смочил их лосьоном и крикнул жене:

– Шур, я пошел заводить машину, спускай спиногрызов.

8:47

Роскошный черный “мерседес-600” проехал по Новому Арбату, свернул к Белому дому. Сопровождали машину приземистый белый милицейский «шевроле» с мигалкой, позади вплотную держался джип «GMC-блейзер» с четырьмя ребятами в черной коже с помповыми ружьями и автоматами. Регулировщик движения на площади при виде этой кавалькады откозырял, хотя его никто об этом не просил. И человек, сидящий на заднем сиденье «мерседеса» слегка наклонил голову, хотя этого движения никто не мог видеть.

Однако толпа людей, загородившая подходы к центральному подъезду заволновалась. Стоявшая по периметру пикетчиков охрана крепче взялась за автоматы.

У служебного подъезда автомобиль затормозил. Некоторое время из него никто не выходил, пока выскочивший из машины охранник не открыл заднюю дверцу. Тогда же четверо из джипа выбрались наружу, образовав живой коридор. Лишь после этого из машины вышел худощавый брюнет лет сорока с красным румяным лицом и голубыми глазами. Одет он был в черное кашемировое пальто, на шее повязан белоснежный шарф тончайшей шерсти.

И тут же толпа разразилась свистом и улюлюканьем, об асфальт неистово застучали каски.

– Сво-лочь! Сво-лочь! Вер-ни день-ги! – скандировали пикетчики.

Наблюдавший за всей этой картиной из окна второго этажа правого крыла здания блондин с растрепанными волосами скрипнул зубами и произнес одно слово:

– Kurva!

Лично он, Ингмар Берзиньш, занимай он место третьего (а фактически второго) лица в государстве, и уворуй он у народа столько денег, просто постеснялся бы показывать на люди свою физиономию. Удрал бы на Багамские острова, или отсиживался бы на побережье Касабланки, или в альпийской деревушке посасывал бы пиво в компании с немецкими студентками, сменив и имя, и фамилию и национальность – когда денег такое количество, можно сменить не только это, но и пол, и возраст, и даже цвет кожи.

И уж он-то никогда не ездил бы в таких длинных черных лимузинах в сопровождении такого количества вооруженных балбесов. Нет, он раскатывал бы по городу в красном сигарообразном “альфа-ромео”, в спортивном костюме и лыжной шапочке с помпоном. Сколько он себя помнил, Берзиньш любил перемены. Командировки, пикники, новые обои, новые женщины, новые рестораны – все это было в той, другой жизни. Та жизнь была создана такими, как он, для таких же, как он. Простой трудовой народ в этой жизни тоже присутствовал, но в основном в качестве фона, этакой бурлящей приветственными красными флагами массы, дружно аплодирующей тем, кто стоял на трибунах. Но когда в мире начались настоящие перемены, выяснилось, что по натуре Берзиньш глубокий консерватор. Но его мнения никто не спрашивал, а когда спросили, то вопросы оказались настолько неудобными и каверзными, что Берзиньшу пришлось в спешном порядке покинуть родную Латвию, которая наконец-то стала свободной, но не для него. Для него она грозила стать тюрьмой – на очень и очень долгие годы.

Хотя, в общем-то он и здесь неплохо устроился. Он всегда как-то устраивался. Однако ежеутренне встречать этого надменного типа в карденовском костюме с иголочки, принимать от него шляпу, в которую он однообразными движениями бросает белые перчатки, терпеть его шуточки и …

Ровно в девять часов утра вице-премьер по вопросам финансов и экономики Игорь Корсовский был на рабочем месте. Берзиньш принял от него шляпу и перчатки, повесил в уголок и проводил его в кабинет.

– Утренняя почта, – произнес он спустя десять минут, стоя в дверях, в которые предварительно почтительно трижды стукнул костяшками пальцев. Совершенно бессмысленный обряд, который он наблюдает в этих стенах уже почти девять месяцев. И каждое утро хозяин кабинета поднимает нос от страниц свежего “Коммерсанта” и произносит одну и ту же фразу:

– Тащи ее, подлую, сюда!

Садовое кольцо. 7:42

– Та-та! – сигналили легковушки, “жигулята”, “опели” и “тойоты”. – Ту-ру-ру! – подхватывала двадцатиметровая фура-рефрижератор с надписью “Шмитц” через весь прицеп. – Уууу-ау! – осаживала их сирена гаишного белоснежного красавца “форда”, выползшего на обочину. Гаишники сложа руки стояли поодаль, индифферентно разглядывая пробку, растянувшуюся по Садовому кольцу.

Маришка с увлечением корчила рожицы афганской борзой, которая встревоженно глазела на нее из окна соседского «фиата». Вовка тараторил вовсю, что-то о том, что он поспорил, что быстрее: “ламборджини” или машины “Формулы-1”. Барский же, скрипя зубами, продумывал маневр, который позволит ему юркнуть влево и попытаться, повиляв среди двориков, проскочить к маришкиному детскому садику.

– А я и говорю, пап, ведь на плакате у “ламборджини” триста написано. Чего триста?

– Да подожди ты! – заорал Барский водителю фуры. – Осади назад! – и принялся выкручивать руль.

В этот момент мимо промчалась угольно-черная приземистая сигарообразная машина с затемненными стеклами. И бампер “шестерки” оказался как раз на ее пути.

– Ой, “ламборджини”, – изумился Вовка.

– Да ну, хватит тебе, обычный “понтиак”, – раздраженно бросил Барский, открывая дверцу и выглядывая из машины.

Хотя он прекрасно сознавал, что “понтиак”-то “понтиак”, да не совсем обычный, а прошлогоднего выпуска, номерной, таких и в Европе не так уж много бегает. Да и стоит такая тачка тысяч восемьcот, не меньше, не включая растаможку, если, конечно, не угонная.

Из машины вышли двое (ну и рожи, подумал он, без скандала не обойтись) в одинаковых рыжих кашемировых пальто и белых шарфах, убийственными взглядами поглядели на “шестерку”, затем уставились на длинную полосу, прочерченную ее резиновым бампером.

Барский вышел из машины.

– Мужики, кто же так ездит, – сказал он. – Вы мне чуть бампер не своротили.

– Ах ты, сука! – изумился стриженый молодой человек с бычьей шеей. – Да я сейчас этот бампер тебе знаешь куда засуну?

– Только не при детях, ребята.

– Да я счас твой х… бантиком завяжу, чтоб не мог больше ублюдков своих строгать! – рявкнул тот, что повыше, и ухватив Барского за шиворот, занес кулак. Второй умудрился весьма чувствительно ударить Валерия по ребрам.

В том моментально проснулась Работа. В конце концов он мог быть прав или не прав в этом ДТП, мог быть сильнее или слабее своих противников, но сейчас они осмелились поднять руку на работника Системы, которую никто еще не смог сокрушить. К ним уже направлялись гаишники, предвидя хороший куш, высунулись из окон стоящие в пробке водители, и перед глазами общественности и органов правопорядка Валерий не мог ударить в грязь лицом.

Жестом, отработанным в сотнях спаррингов, он перехватил несущийся к нему кулак и выкрутил его за спину громиле. Следующим был удар по затылку кулаком. Этот удар отозвался ответным ударом – лба противника о ребро крыши “понтиака”. “Лоб” соскользнул, оставив на поверхности ощутимую вмятину.

Тем временем первый, который попался Барскому под левую ногу, стал разгибаться и полез во внутренний карман пальто.

Без лишних слов, не отпуская заломленной руки второго, Валерий выхватил из подмышечной кобуры пистолет и приставил его ко лбу первого.

– Стой, стой, падла! – закричали ему со стороны.

В это время из стоявшего неподалеку джипа “паджеро” выскочили три человека с пистолетами и помповыми ружьями, направленными на него. Затем открылась и задняя дверца черного «понтиака» и из нее с трудом вылез бородатый мужчина цыганского вида, лет под шестьдесят, с буйно курчавой головой. Одет он был в алую рубашку, на плечи была наброшена волчья шуба.

– Ша, мазурики! – рявкнул он на своих. Потом, переведя взгляд на Барского спросил: – Ты откель такой будешь сам, паря?

– Пскопские мы, – буркнул тот сквозь зубы.

– А-а-а… – протянул мужчина. – А мы вот, муромовские. Приехали Москву-матушку поглядеть, себя показать.

– Да, – с чувством сказал Барский. – Таких в Москве оч-чень не хватает.

– Будем знакомы. – тот протянул руку. – Заботой меня кличут. Слыхал такого Илью Заботина? Да отпусти ты козлов этих. Ни хрена вести себя не умеют. Где ты так драться-то выучился?

– На работе.

Подоспевшие гаишники, глянув на его документы, схватились за рации.

– Так ты грушник! – присвистнул Забота, заглянув через плечо гаишника. – Ну ладно. Ша, мужики, трезвонить, базара нет. Не хер было правила нарушать, морда козлиная! – Он вдруг с силой ударил своего водителя ногой по голени. Тот согнулся от боли. – А ты, мужик, – сказал он Барскому, – оченно мне пондравился. На, держи картёнку. – Он небрежно сунул в руку Валерию золоченую визитку с голограммой. – И не потому только, что морды чистить могёшь, но и держать себя умеешь сурьёзно.

Валерий скосил глаза на визитку. На ней значилось: «Заботин Илья Захарович. Мэр города Муромова. Депутат областной думы».

– Смотри, если вдруг хлеба гэбэшные несладкими покажутся, ты только свистни, тут же тебя к себе начальником охраны возьму.

– Спасибо, – сказал Барский, пряча ствол в кобуру. – Надеюсь, что мы с тобой друг без друга обойдемся.

Но надеждам его не суждено было сбыться.

* * *

К одиннадцати Корсовский прочел и продиктовал ответы на тридцать два письма, требующих его личного внимания, поговорил по телефону с министром финансов, маршалом авиации и неким лидером профсоюзов. К двенадцати он прокомментировал планы развития дорог и погашения задолженности по зарплате в атомной промышленности, дал оценки двух оборонных проектов, причем общая сумма, связанная со всеми этими хлопотами, составляла сто тридцать миллиардов рублей. Если считать, что голос России – один из решающих в Совете Безопасности ООН, и признать как аксиому, что состояние дел в стране – это точное отражение ее финансов, если поверить, что обороноспособность страны неотделима от ее бюджета, и если учесть, что бюджет страны верстался именно в стенах этого кабинета, то остается согласиться и с тем, что одним росчерком пера этот сухопарый брюнет определял судьбы мировой политики. Ровно в одну минуту первого он подписал последнюю папку и закрыл ее.

– Думаю, все пока идет вполне нормалёк, хотя вскорости нам потребуется хренова туча бабок. – Корсовский попытался вложить в свой голос все достоинство, которое дали ему годы деятельности в Большой Политике, но в среде Власть Имущих голос его звучал, сродни рязанской балалайке, по ошибке затесавшейся в камерный оркестр. Он не был интеллигентом и никогда не смог бы им стать. Как он ни следил за своей речью, жаргонные словечки так и соскакивали с его языка, приводя в щенячий восторг журналистов и давая обильную пищу карикатуристам и сценаристам кукольного полит-шоу.

Но, памятуя, что «короля делают подданные» Берзиньш держался с ним, как с принцем крови, не откликаясь на фамильярности и шуточки и опасаясь даже отвечать ему в тон.

Корсовский оттолкнул папку и откинулся в своем кресле, чувствуя слабую боль, которую теперь причиняло ему даже малейшее усилие: слишком много конференций, слишком много решений, которые надо принять, слишком много воспоминаний, и одно из них в особенности тревожило его. Он быстро выбросил из головы последнюю мысль и потянулся к коробке с сигарами, протянутой ему секретарем.

– Благодарю вас, Берзиньш.

Несмотря на это тяжелое для языка имя, он заставлял себя произносить его, как бы подчеркивая свое уважительное и доброжелательное отношение к секретарю. Он взял сигару и самолично отрезал кончик массивной серебряной гильотинкой. Берзиньш поднес к ней зажигалку. Знал бы эта козлина белобрысая, что с гораздо большим удовольствием он затянулся бы «беломором», особенно с травкой, но… Ему нельзя даже думать об этой запретной привычке. Пронюхай кто, хоть враги, хоть друзья, что Корсовский балуется травкой (достаточно даже запаха) – и хана ему. Он не удержится в своем кресле и минуты.

Поэтому он глубоко затянулся кубинской «короной» и на секунду прикрыл глаза.

Этим кончался некий ритуал, который говорил, что на сегодня утренняя работа завершена. Выпустив первый клуб дыма, вице-премьер нетерпеливо ожидал, когда секретарь соберет бумаги и на полчаса оставит его наедине со своими мыслями – единственное время, когда он позволял себе отдаваться им.

– Извините. Мне крайне неприятно тревожить вас из-за чего-то, возможно, несущественного, но…

Ингмар Берзиньш говорил, как всегда, медленно и осторожно, тщательно пытаясь справиться с акцентом. Он уже два года жил в России, но все еще был осторожен в разговорах. С цифрами у него было все в порядке, как, конечно же, и с балансовыми отчетами, он мог читать их, как романы, ведь цифры на всех языках складываются одинаково. Но составление фраз, а также точный смысл слов и их произношение еще не всегда ему давались, и он вынужден был говорить с оглядкой, так, будто от этого зависела его работа, кстати, возможно, так и было. Его работодатель не переносил недоумков. Человек, слабо знакомый с русским языком, по его мнению, мало отличался от шизофреника.

– Что такое, Ингмар?

Корсовский опять затянулся сигарой, глядя, как голубовато-серый дымок воспарил к потолку, подобно следу прожитых лет, которые привели его к высочайшей из мыслимых чиновных вершин. Да, всегда вверх, с каждым годом все выше и выше: комсомольский босс, зампредисполкома, директор преуспевающего модельного, затем и рекламного агентства, затем директор концерна, замминистра, председатель двадцати комитетов, и наконец вице-премьер правительства, правая рука Самого…

– По Интернету для меня что-либо приходило?

– Да, есть последняя корреспонденция, но…

Берзиньш помедлил.

– Мне, конечно, не хотелось это читать, но вы мне сами велели, чтобы я просматривал всю корреспонденцию.

Корсовский на вращающемся кресле резко повернулся к компьютеру. На плоском жидкокристаллическом мониторе размером с приличный телевизор плавали виртуальные рыбки.

– Как я уже говорил, возможно, это просто розыгрыш, но мне кажется, вам стоит взглянуть.

– Разумеется.

Компьютер был постоянно подключен к Интернету. Корсовскому оставалось только нажать стрелочку курсора, стоявшую на «почтовом ящике».

Корсовский медлил, разглядывая крошечный конвертик с надписью рядом:

«Москва, Кремль, г-ну И.М.Корсовскому.»

В письме значилось: «Если дорожите работой, не раскрывайте файл и дайте ему прочитать самому».

Возле последней строчки была нарисована скрепочка. Так прикреплялся текст основного сообщения.

– Весьма любопытно, Ингмар, – сквозь зубы процедил Корсовский, но не шевельнул и мизинцем в доказательство того, что этот файл хоть как-то его заинтересовал.

– В конце концов, вы ведь не обязаны лично отвечать на каждое письмо. Полагаю, это написал псих, лунатик или обнищавший гений. Сколько таких посланий мы получили за последний месяц? Семнадцать тысяч, насколько мне помнится. Планы переустройства мира, всеобщего благоденствия, справедливого перераспределения ресурсов… Дурачков и блаженных в этом мире предостаточно.

С этими словами Берзиньш сделал два шага вперед, не стараясь, впрочем заглядывать в монитор.

Корсовский медленно, словно нехотя поводил «мышью» по коврику.

– А откуда послано вы не установили? Постарайтесь сменить наш логин прямо сегодня. Вообще, идиотизм какой-то: кто хочет может запросто подключиться к закрытой правительственной линии…

Берзиньш сделал движение рукой, и на лице его отразилось странное замешательство.

– Тем не менее, на вашем месте я бы его не читал, а сразу же удалил бы его. Знаете, что-то во всем этом мне не нравится. Мне кажется, тут может содержаться что-то нехорошее. Возможно, отправитель испытывает сильную ненависть к вам…

– Вы действительно так думаете, Берзиньш? Очень интересно. В таким случае мне это тем более необходимо знать. – Корсовский слабо улыбнулся. – Ваша забота о моем благополучии, делает вам честь, но что вы предполагаете найти в этом файле? Виртуальное дуло виртуальной пушки, направленной мне прямо в лоб? Виртуальную бомбу, которая взорвется? Отравленную иголку, которая уколет мне палец? Увы, какой бы убийца там не таился, оружие его виртуально и реально повредить мне не смо…

Он дважды «кликнул» кнопкой «мыши» и начал читать раскрывшийся файл.

Секретарь смотрел, как Корсовский уставился в появившиеся на мониторе строчки, из которых сложилась совершенно идиотская фраза. Над разгадкой этой фразы его секретарь, который все же прочел сообщение загодя, бился уже два часа.

Корсовский все еще улыбался.

И вдруг разом, внезапно и без какого-либо предупреждения с его лицом что-то произошло. Улыбка сошла с его точеных, академических черт, и они начали оплывать. Глаза стали стеклянными, тонкий рот открылся, и раздался глубокий вздох. С полминуты он сидел, уставившись на экран, а затем так, словно это было самым трудным и важным в его жизни, схватился за клавиатуру и принялся помечать и уничтожать одно сообщение за другим. И, глядя на отражение в мониторе, Корсовский вдруг, казалось, увидел собственное лицо. Оно таяло и оплывало прямо на глазах….

– Господи Боже! – совершенно отчетливо для стоящего рядом Берзиньша проговорил он. – Боже! Боже! Боже! О, Боже!.. – повторял он снова и снова.

Затем комната потускнела и покачнулась, что-то похожее на стальное острие начало проникать в центр его груди, и он упал на пол.

Мясницкая улица. 19 июня 199… года. 12:09

В этот день в родном Управлении царила особенная тишина. После утренней пробки, драки и разбирательства с гаишниками и бандитами, Валерий чувствовал себя здесь, как в некоем оазисе стабильности и определенности, всего того, чего ему так не хватало в окружающем мире. Паркетные полы тихих и длинных коридоров были застелены дорожками. На стенах висели вставленные в овальные гипсовые медальоны портреты великих разведчиков и контрразведчиков прошлого. Кузнецов, Абель, Лонсдэйл, Филби – они смотрели на него теплыми сочувственными взорами, словно провожая на очередное задание ради блага мирового пролетариата. Обычно в здании царила тишина, которую время от времени нарушала механическая дрожь – от проносившегося глубоко под землей поезда метро. Но дрожь эта еще более оттеняла гулкую тишину здания.

Войдя в приемную, Барский с интересом поглядел на адъютанта своего шефа, тридцатилетнего Вадика. Тот по-дирижерски замахал руками. Барский кивнул – он и сам услышал, как из-за плотно закрытых двойных дверей кабинета начальника Пятого отдела управления внешней разведки доносятся звуки “Полета валькирий”. Это было явно не к добру.

Вернувшись к себе в кабинет, он приготовился ждать. Годы перестройки не прошли бесследно для Конторы. Выброшенными на улицу оказались десятки тысяч работников региональных и центральных органов. Так Контора отреагировала на приказ Кремля сократить штаты и всячески перестроить работу. На самом же деле уволены были лишь балластные личности, партийные выскочки и любимчики всяких бонз. Система не только выжила в годы перестройки, но и окрепла, стала более динамичной, активнее проникающей во все отрасли повседневной жизни. Бывшие осведомители, топтуны, спецагенты, киллеры, обладавшие недюжинными связями, пронизали все структуры нового общества.

Официально Барский уже несколько лет не работал в Конторе, и возглавлял некое частное охранное предприятие под гордым названием «Эгида». Но на его имя до сих пор был открыт счет, на который время от времени капали какие-то зарплаты и премии. Такая двойная жизнь его не тяготила. В конце концов, он ведь был дипломированным тайным агентом, и не имело никакого значения, работал ли он в родной стране или в какой-либо иной. Он работал на благо родины – хорошей она была или плохой.

* * *

Генерал Генрих Эдуардович Кравцов терпеть не мог немцев, но обожал немецкую классическую музыку. Он полусидел, полулежал в большом кресле у окна, глядя на громаду “Детского мира”, напрочь перечеркивающую весь вид из его окна, на людской муравейник, суетящийся у его подножия и ползающий по этажам, и хотя лицо его выражало чистейшее удовольствие, он не улыбался. Хирурги сделали несколько пластических операций на его лице, но при холодном ветре оно все еще в какой-то мере деревенело. С другой стороны просторного кабинета, выдержанного в сталинских интерьерах (плюш, позолота, дубовые панели), одна из первых отечественных стереосистем марки “Ригонда”, не сохранившаяся даже в редких комиссионках, удивительно шумно воспроизводила “Полет валькирий” Вагнера, и правая нога Кравцова отбивала ритм. Левая (навеки неподвижная) была вытянута перед ним. Она была изготовлена по специальному заказу из легких сплавов – настоящая была погребена много лет назад под руинами Сталинграда. На груди его тускло выделялись орденские планочки, говорившие о ряде высших наград государства, а на плечах красовались генеральские погоны, но для Кравцова не это было важно. Важным была пластиковая карточка в кармане, где он значился главой Пятого отдела, той секции ФСБ, которая занималась Западной Европой.

Хор добрался до финальной кульминации, и проигрыватель умолк. С удивительной ловкостью для своих шестидесяти четырех лет и изуродованного тела, Кравцов оттолкнулся от кресла и подошел к телефону, стоявшему на рабочем столе. Вместо звонка телефон был снабжен лампочкой (Кравцов ненавидел ненужный шум), и последние три минуты лампочка непрерывно мигала. Он знал об этом, но и не подумал прерывать исполнение любимой мелодии.

– А, это ты, Валер, – проговорил он, поднимая трубку. – Да, хотелось бы повидать тебя… Так, ничего особенного, лясы почесать захотелось.

Шрам под его глазами набух. Он уже ждал этого звонка и, судя по заблестевшим глазам генерала, от разговора с собеседником многое зависело.

– Да, зайди… Когда? Да, прямо сейчас. Я вот чайку поставлю.

Он положил трубку на место и буркнул односложную фразу по селектору. Через тридцать секунд в комнате появился молчаливый собранный адъютант с подносом, уставленным чашками, сахарницей, розеточками с вареньем и тихо и аккуратно поставил все на стол. Генерал кивком отпустил его и потянулся к чашке. При этом он тихо напевал мелодию “Полета” и, помешивая сахар в чашке, походил на доброго веселого старичка-отставника без каких-либо забот или неприятных мыслей.

Через минуту в комнату вошел Барский и откозыряв, направился к столу.

– Привет, Валер, – радушно встретил его хозяин кабинета. – Заходи, садись. Как семья, в порядке? Хорошо.

Кравцов придвинул ему чашку и указал на сахарницу:

– Угощайся, тебе сколько?

Барский усмехнулся:

– Ну вот, сейчас начнутся традиционные страдания русской интеллигенции.

– Как это? – изумился генерал.

– В гостях, – пояснил Барский, – наш интеллигент кладет в чай три кусочка сахара. Дома – один кусочек. А хочет класть – два!

Оба рассмеялись. Потом генерал помрачнел.

– Н-да, сынок, влипли мы с Юркой. Капитально влипли.

– Говорят, у него неприятности? – осторожно поддержал беседу Барский. – С кем не бывает.

– У нас такого быть не должно! – рявкнул генерал, ударив кулаком по столу и словно для верности пристукнув ногой по полу. – Не неприятности, а сыпанулся, и не просто сыпанулся, а как козел. Как фрайер македонский, как вахлак! В центре Лондона его тормознул констебль за неправильную парковку, а он с ним давай спорить! Слово за слово, дело доходит до драки, и наш Юрка попадает в участок, где ему шьют дело.

– Может, спровоцировали пьяную драку-то? – с надеждой спросил Валерий.

– Угу, спровоцировали. Виски с темным пивом спровоцировали. Ну вот, а в машине нашли спецмикрофон. А в кармане – спецчасы с микропленкой. На беду оказалось все к одному. И начальник полицейского участка приболел, так его зам выслужиться решил, еще бы, шпиёна поймал. Короче, пока прискакали люди от «Интеллидженс сервис», тот уже вовсю давал интервью газетчикам.

– Кто, Юрка или зам?

– И тот и другой

– Ну, дела…

Привычным движением Кравцов перелил чай в блюдечко и, подув, с шумом втянул в себя чай. На столе перед ним лежала пухлая папка, которую он поднял и какое-то время подержал в руке.

– Конечно, черт с ними, с неприятностями. Все бы ничего, если бы не эта статья.

– Что, уже в “Таймсе” появилось?

– Да не в “Таймсе”, а в нашем сегодняшнем “Сексомольце”. Полили грязью сверху донизу. Совершенно идиотская постановка вопроса – если мы не собираемся воевать с Англией, то зачем засылать туда шпионов? Так-то, может, еще удалось бы спустить дело на тормозах, а теперь нашим мидовцам придется искать какой-то ответный ход, выдворять англичан из страны. Насилу уговорил их не высылать военного атташе британского посольства. Битый час вдалбливал этим уродам, что на такой должности и должны быть резиденты что нашей, что ихних разведок. Так и называется “узаконенный шпион”. Ну да ладно, – Кравцов махнул рукой и философски заключил: – Провалом больше, провалом меньше.

Барский согласно кивнул головой. Система работала как большая и хорошо отлаженная машина. В ней мог проржаветь и отвалиться один какой-то нерадивый винтик, но об этом сразу становилось известно машинисту, и на место выпавшего вкручивали новый…

– Не жалко мне Юрку, пойми ты! – Кравцов резко развернулся на стуле лицом к Барскому. – Дурак он, ваш Юрка, комсомольский выкормыш. Считай, что он и там неплохо устроится. Дадут ему лет семь, отсидит три в комфортабельной английской тюряге, останется в Англии и будет книжки писать. Мне за престиж нашей державы обидно. Что же получается, ни за хрен собачий нашего агента берут прямо на улице, отбирают спецсредства, в тюрягу его… Да так завтра они любого другого могут схватить! Тебя, меня…

«Уж тебя-то они точно с удовольствием поимеют, старый мерин, – без злобы подумал Барский. – Много ты им кровушки империалистической попил за свою жизнь. Да только тебя в Лондон и калачом не заманишь».

– Словом, – продолжал Кравцов, – мы с товарищами посовещались и решили, что столь наглое поведение англичан напрямую связано с бездарным экономическим курсом нашего с тобой, Валер, правительства. Покамест мы тихо-плавно сползаем в пропасть, но завтра это сползание превратится в лавину. И в такой момент ни ты, ни я, ни один патриот не может оставаться в стороне от грядущих событий.

“Та-та-та, – подумал Барский, вопросительно глядя на генерала. – Что-то мне в твоем голосе знакомые обороты и интонации слышатся. Не у бывшего ли ты премьера нашего сегодня с утреца в гостях был, и не потому ли “Валькирий” весь день слушаешь? Уж не задумал ли ты чего, товарищ генерал, со своими старперами-собутыльниками?”

– И, разумеется, в такой сложной политической обстановке от нашего внимания не должны ускользать первые лица нашего государства. Агенты зарубежных разведок так и вьются вокруг них, пытаясь извлечь какую-то выгоду из их, зачастую безответственного поведения. Компромат, брат, в наши дни – великая сила. Скомпрометированный министр, опасаясь отставки и расследования, может по приказу зарубежного резидента разрушить целую народно-хозяйственную отрасль. – Пронизывающий взгляд генерала, казалось, норовил проникнуть в самую душу Барского. – Поэтому каждый раз, когда в наших руках оказывается что-либо компрометирующее первых лиц государства, мы обязаны оградить их от посягательства шантажистов.

Он сделал паузу, словно дожидаясь ответа, но Барский задумчиво изучал ложечку в чайном стакане, терпеливо ожидая продолжения. И дождался.

– Наш интерес вызвала фигура вот этого человека. – Генерал раскрыл папку, вынул из нее и протянул Барскому фотографию человека, которого дружно ненавидела вся страна.

– Я сейчас сообщу тебе детали, но сначала мне хотелось бы узнать твое мнение. Говорят, что ты хороший физиономист, можешь определить характер человека по его лицу. Скажи мне так, словно видишь его впервые, что ты думаешь об этом человеке? Что можно прочитать на его лице?

– Ну что ж, попытаюсь, товарищ генерал, но я не волшебник.

Барский взял фотографию и поднес ее поближе к свету. На фотографии был высокий мужчина в отлично скроенном костюме, стоявший перед столом с кипой книг. На его худом лице с черными глазами на выкате особенно выделялся большой орлиный нос. Черные гладкие волосы спускались прядью наискось лба. Фотограф очень постарался, придать широкой, но искусственной улыбке искренность и убедительность.

– Да, ничего не скажешь, очень ушлый парень.

Барский тихо барабанил пальцами по столу, изучая фотографию.

– Лицо уверенного в себе человека ближе к сорока пяти-пятидесяти. Сейчас раздался, но до недавнего времени был, по-видимому, очень худощав. Был неплохим спортсменом. Он привык к власти, но власть его, я бы сказал, не распространялась на людей, а осуществлялась через них. Привык быть на вторых ролях, привык работать в команде, не выбивается в капитаны, но на своем месте играет первую скрипку. Высококвалифицированный чиновник и прохиндей до мозга костей. Есть в его лице также что-то такое, чему я не могу доверять. Я бы сказал, что он все время что-то скрывает.

– Отлично, Валерий. – Голос Кравцова звучал, как у учителя, у доски похвалившего отличника. – Ну, а теперь скажи мне, можно поставить этого человека на колени?

– Может ли он быть сломлен?

Барский слегка поднял брови.

– Да, конечно. Как вы знаете, любой может быть сломлен, если найти нужный пресс. Тем не менее…

Он покачал головой и продолжал изучать фотографию.

– Не думаю, что этот человек быстро сломается. А почему он нас интересует, Генрих Эдуардович?

– Дело в том, что, как тебе известно, именно этот пройдоха осуществляет экономическую политику нашей страны. Президент и премьер едят у него из рук, как он повернет, так они и поступают.

– Ну, это известно каждому, – заявил Барский.

– А теперь скажи мне, может ли этот человек чего-либо бояться?

– Журнал «Форбс» в прошлом месяце поместил его в первую десятку богатейших людей мира… – задумчиво пробормотал Барский.

– Ты прав, более того, добавлю, что через него (и контролируемые им фирмы и банки) ежемесячно за рубеж перекачивается свыше миллиарда долларов.

– Он может бояться опалы, отставки… – задумчиво пробормотал Барский.

– Со стороны президента? Никогда! На той неделе он подарил супруге президента замок в Шотландии, а его сынишке – самый настоящий парусный корабль. Трехмачтовую яхту. На день рождения, так сказать.

– Он может бояться огласки чего-то такого… Может быть у него не все в порядке на сексуальной почве?

– Глупости, он чуть ли не официальный педераст и главный попечитель гей-клуба «Блю-Драгонс». Что, впрочем, не мешает ему иметь супругу. По слухам, у нее не все в порядке с головой.

– А что если он опасается суда за уголовку?

Генерал с сочувствием посмотрел на Барского и подытожил:

– Наверное, всем в стране, кроме тебя, старикаша, известно, что он начинал как «торпеда» в Муромской преступной группировке, пять раз привлекался к уголовной ответственности за отмывку денег мафии, вышел в уголовные авторитеты на торговле «живым товаром», продавал в немецкие и ближневосточные бордели русских девчонок. Всего через руки его агентства прошло свыше пяти тысяч баб, о пятистах из которых с тех пор ни слуху ни духу.

– В таком случае он может быть связан с зарубежными разведцентрами…

Генерал сердито махнул рукой, прерывая его.

– Разве ты не помнишь, что именно он два года назад совершенно открыто передал президенту США списки наших резидентов за рубежом, так сказать, в знак наступления «эры дружелюбия»? По сравнению с ним Пеньковский выглядит просто патриотом.

– Черт побери, но как такой человек может руководить государством?! – воскликнул Барский.

– Да ты еще совсем мальчишка, – насупился Кравцов. – Неужели ты думаешь, что на совести Андропова, Брежнева, Хрущева, Сталина, да и того же Ленина было меньше воровства и крови? Но они вместе с тем боролись за светлейшие, самые прекрасные идеалы человечества, и отдельные их проступки не отражались на общем курсе государства. Капиталисты боялись нас как огня, союзники пресмыкались перед нами, народ день в день получал зарплату…

«На которую нечего было купить», – подумал Барский.

– … и пусть в отдельных регионах страны порой встречались отдельные случаи дефицита…

«…масла, муки, мыла, мяса, сигарет, спичек, белья, зерна, колбасы…»

– Однако в целом народе жило стремление к лучшему будущему. Сейчас же по вине Корсовского и иже с ним господ-дерьмократов мы скатились в такой тупик, что потребуются десятилетия на то, чтобы вновь выстроить все нарушенные экономические связи. Как могут честные порядочные люди не вмешаться в этот хаос? Впрочем, я отвлекся. Да будет тебе известно, что сейчас этот человек оказался на крючке у шантажиста. Причем у настолько влиятельного шантажиста, что наш вице-премьер действительно испугался и готов есть у него из рук. И любим мы его или нет, мы обязаны оградить его от посягательств… Ты себе представь, что если этот шантажист по совместительству работает… даже не на ЦРУ, а на любую из зарубежных разведок – нашей стране грозит катастрофа.

– По-моему, – проронил Барский, – Корсовского в том году уже пугали семью чемоданами с компроматом. И он не испугался.

– Зато теперь он трясётся от ужаса, – улыбнулся Кравцов и вдруг стал похож на кота, который знает, что мышь близко. – Он настолько напугался, что давеча его увезли в больницу с сердечным приступом. Больше того, мне известно, что он чем-то напуган настолько, что от паники почти лишился рассудка. И если мы сможем узнать, что его так напугало… то уверен, что мы… э-э-э… сможем избавить страну от нависшей над ней угрозы.

Улыбка сошла с его лица, и он снова стал просто профессиональным следователем, излагающим факты своему помощнику.

– А факты таковы. В окружении Корсовского есть человек по имени Берзиньш, – продолжил он. – Ингмар Берзиньш, латвийский стукач и бывший наш сексот, улизнувший оттуда во время их “революции”. Благодаря его стараниям в свое время в тюрьмы были отправлено столько народу, что на родине ему оставалось только выбирать между расстрелом и виселицей. Он постарался вывезти и семью тоже, хотя и другим маршрутом, но их вовремя перехватили. Они все еще в Латвии, из-за чего наш герой очень расстроен. Короче говоря, этот сука обосновался у нас и получил у Корсовского место секретаря. Он по профессии экономист, работал в Минфине и еще до перестройки контачил со своим нынешним шефом по службе, наезжал в командировки. А наш Корсовский из тех, кто скорее наймет на это место умного эмигранта, чем своего бездарного соотечественника. Во всяком случае, Берзиньш работает у Корсовского уже девять месяцев. На этом кончаются факты, которые мы можем проверить. В остальном приходится доверять Берзиньшу на слово. Где-то с неделю назад он звонил в латвийское посольство и говорил с их военным атташе. Он передал ему, что имеет важные сведения относительно своего шефа, которые он хотел бы продать. Ценой будет разрешение его семье покинуть Латвию. И хоть звонил он по телефону-автомату, но наши слухачи засекли его, наружка проводила, установила личность, но… – генерал опять тепло улыбнулся, – дальше этого кабинета информация не пошла

– И что же поведал соотечественникам этот сексот?

– Он сказал, что последние шесть недель Корсовский получает cообщения, которые очень похожи на попытку шантажа. Во всяком случае, он ими запуган. Первого из них было достаточно, чтобы вызвать небольшой сердечный приступ. Берзиньш очень ярко описал процесс чтения. Он сказал, что Корсовский выглядел дьяволом, слишком долго пробывшим в огне – не правда ли, весьма образное сравнение. Когда он прочел сообщение, то смог лишь стереть его и потерял сознание.

– Неужели?

Барский искоса поглядел на бумагу.

– Интересно, что же такого было в этом письме? Как я уже говорил, мне кажется, этого человека не так просто сломить.

– Не в письме, Валер, а в сообщении. Дело в том, что Корсовский, как и многие теперь, пасётся в Интернете. Он имеет там свою секретную анонимную страничку. Разумеется, написать ему может каждый, кто… имеет к ней доступ, знает пароль, код… Полагаю, что так с ним общаются его биржевые маклеры, агенты, которые скупают ему недвижимость по всему миру, может быть, политические деятели.

– А у нас есть ее код?

– Код ее может быть изменен в любой день по желанию владельца. Знать его в точности может лишь оператор сервера, расположенного в Белом доме. Но с этой стороны он надежно прикрыт.

– И все же…

– И все же кто-то проник на страничку экселенца Корсовского и написал там гадости. Более того, если верить Берзиньшу, он сейчас сломлен. После первого пакостного письма было еще три, и Корсовский развалился на части: почти не ест, плохо спит и сидит на лекарствах, которые едва-едва поддерживают его… Нет, пока нет никаких требований денег, – не дожидаясь вопроса заявил Кравцов. – Берзиньш почти уверен, что его шефу даже не известен автор этих писем. Конечно, он не может в этом поклясться, но полагает, что лишь в последнем письме был какой-то намек на адрес.

– В последнем письме! Вы хотите сказать…

Барский даже подался вперед.

– Да, мы получили его. Берзиньш наложил на него руку два дня назад, но не отдал шефу. Он скопировал его, стер из компьютерной памяти и вручил его нам, как доказательство своей лояльности, хотя и удалил адрес. Адрес он даст в обмен на свою семью.

– Но ведь вы сказали, что он связывался с посольством…

– Ой, какой ты непонятливый. Все верно, но на следующий день ему позвонил один человек и на чистом латвийском языке представился сотрудником посольства, офицером разведки и предложил встретиться. Теперь Берзиньш, если ему надо связаться со своими, звонит сюда, в кабинет напротив моего. Там дежурит пресловутый «офицер», тридцать лет проработавший в бывшей «братской республике». А теперь… – Кравцов вынул из своей папки половинку листа бумаги. Вручая его Барскому, он казался несколько озадаченным.

– Это звучит безумно, но мы должны быть уверены. Конечно, очень велика вероятность того, что это всего лишь обман со стороны Берзиньша, но мы обязаны знать точно.

– Да, в нашей работе порой приходится покопаться в чужом белье.

Барский взял бумагу. На ней был стилизованный рисунок виселицы, выполненный средствами компьютерных значков и всего две строчки, написанные стандартным шрифтом. Рисунок изображал фигуру человечка рядом с виселицей. Над фигурой была петля, и под рисунком – надпись: «Я все еще думаю о цыганке, которая погубит тебя».

– Цыганка, ну-ну! И вот этой херни, оказалось достаточно, чтобы вызвать у великого финансиста сердечный приступ? Я был о них лучшего мнения.

– О ком, о цыганках?

– Нет, о финансистах.

Барский еще раз глянул на фотографию.

– Интересно, что ты об этом думаешь? Мне действительно интересно…

– Будем рассуждать логически – что нам даст раскрутка этого дела? – проговорил Барский. – Это или обман со стороны Берзиньша или нечто вроде мрачной шутки, которая действительно способна заарканить Корсовского. Помните английскую поговорку? «У каждого есть мертвец в сундуке». Похоже, именно такой сундук наш прибалт у своего шефа и обнаружил. Нет, я не думаю, что это обман. Если бы этот стукач решил что-то нам навесить на уши, он сделал бы это тоньше. Показывали вы это нашим специалистам?

– Конечно, вот отчет. Графологам тут, конечно, делать нечего. Впрочем, стилисты определили, что записка написана старым человеком с плохим здоровьем. Автор, вероятно, мужчина, хотя стилисты и не уверены. Зато они уверены в типе того, кто это писал. Кто бы он ни был, Валер, но это тип психически ненормальный…

– И как они это определили? – Барский бегло просмотрел отчет. – Да это надо в КВН послать или в наши времена посылали в «Крокодил» в раздел «Нарочно не придумаешь» – «слова «все еще» выражают внутреннюю неуверенность автора в своих силах, что свойственно пожилому человеку…». «Человек с уравновешенной психикой написал бы, скорее, не «погубит», а «убьет» или что-то более определенное…» Кому и за что вы платите деньги, товарищ генерал?

– И тем не менее они клянутся, что психологический портрет писавшего именно таков.

– Итак, шантаж – работа шизика. Кстати, почему хваленая служба безопасности БиДэ не засекла, откуда поступила сия депеша?

– Из ниоткудова, Валера. Да-да. Как мне объяснили наши яйцеголовые (сам-то я в этой чертовщине ни шиша не смыслю), тот, кто послал это, врезался прямо в кабель и эксплуатировал чужой телефонный номер. Засечь его компьютер пока не получается.

– Ничего себе шизик! – присвистнул Барский. – Либо я чего-то в этой жизни недопонимаю, но шизофрения и компьютер – это разные вещи. Шизофреника можно представить за роялем, мольбертом, письменным столом, даже за пишущей машинкой, но не за клавиатурой компьютера. Общение с компьютером предполагает наличие сколько-либо связного логического мышления. Однако Бог с ним, с этим ненормальным. Я не понимаю другого, почему это задание поручили нашему отделу. Ведь наш профиль – зарубежка.

– Вот именно потому, друг мой! Никто и не подумает, что Корсовского может разрабатывать наш отдел. Разумеется, этим шантажистом уже занимаются. Другие. Знай, что у самого Корсовского одна из самых сильных служб безопасности в мире. Его агенты (кроме бандитов) набраны из числа отставников ФСБ, не исключено, что у него есть осведомители и из числа наших сотрудников. Ему ежедневно докладывается обо всем, что делается у нас, в милиции, РУОПе, что, кстати, помогает ему предупреждать своих подельников о готовящихся против них операциях. Наш отдел в этом отношении его совершенно не интересует. Информацию о нас он имеет тогда, когда она уже прошла по каналам Главного управления. Кстати, учти, его хорошо прикрывают и внутри и снаружи, стреляют его ребята без предупреждения. Это ощутил на своей шкуре недавно один авторитет из малаховских, когда попытался подрезать его на своем «паджеро», его машину изрешетили и спустили под откос.

– Вот поэтому-то мы и вспомнили про твое детективное агентство, и ты под его прикрытием начинай тихо-тихо вести собственное расследование. Узнай, кто шантажирует нашего вице-премьера, как и почему. А чтобы тебе было не скучно, дадим мы напарничка… – При этих словах Кравцов положил на свою стол тяжелую сильную руку с медленно гнущимися пальцами, которая призвана была выполнить любую работу, каковы бы ни были обстоятельства.

– Генрих Эдуардович, мне в таких делах помощники, а тем более со стороны не нужны.

– Э, нет, Валер, таковы условия игры, на этом настаивает один важный и оч-чень сурьёзный человек, который эту игру затеял и опасается, как бы мы с нашим компроматом через нос его не прокинули. Тебе придется полностью доверять этому человеку, но до некоторых пределов. Ты вовсе не обязан посвящать эту даму во все детали операции. Все равно руководить ею будешь ты. Ты понимаешь, Валерий?

– Понимаю.

– Кстати, ввиду того, что официально ты у нас не работаешь, то можешь прямо сейчас отказаться от этого задания. Тебя никто за это не осудит.

Барский посмотрел на него, и сразу же слегка циничное выражение слетело с лица Кравцова, и он стал похож на то, чем и был на самом деле – машиной или, по крайней мере, частью машины. Рычаг, придуманный во времена насилия и запускаемый в действие, когда это понадобится конструктору, чтобы выполнить задачу или быть уничтоженным. Политика может изменяться так же, как и политики, но служба разведки не менялась, как и люди вроде Кравцова. Он был старым большевиком, фанатично преданным идеям Ленина и Сталина. Он был твердо уверен, что их учение всесильно ибо оно верно и ради достижения главной цели готов был затаиться, прилюдно поносить и бывших вождей, и “годы застоя” (что он частенько делал на собраниях), но в тайне проводить свою стратегию в жизнь.

– Пожалуй, выбор может быть только один?

– Ты угадал, Валерий Арнольдыч, хотя лично я очень сожалею, что вынужден отрывать тебя от твоей частной розыскной работы.

Хотя они были старыми друзьями, Барский прекрасно понял замаскированную угрозу. За восемьдесят истекших лет Контора не изменилась. За годы перестройки и демократии могла измениться мораль и нравственность общества, экономика и политика, враги могли стать партнерами, а вчерашние друзья злейшими врагами, но Машина, сконструированная ушлыми механиками еще во времена борьбы за “мировую революцию” работала равномерно, отлаженно и по своим правилам.

Зазвонил телефон без диска. Генерал взял трубку и сказал:

– Все нормально, он согласен, – и, положив, трубку на рычаги, вновь обернулся к Валерию.

– Когда начинать? – спросил Барский.

– Что тебе на это сказать? – Кравцов усмехнулся, пожал плечами и протянул ему пухлую папку с личным делом вице-премьера. – Прямо сейчас и начинай. И ты уж гляди, того – не посрами чести мундира. Думай о семье, о детях своих, которые тобой гордиться будут.

– Да, уж, наверное, только при правнуках это дело рассекретят, – усмехнулся невесело Барский.

Хотя секретный агент сохранял за собой право в любой момент отказаться от выполнения задания, даже провалить его (с кем не бывает), но и Контора в таком случае сохраняла за собой право в любой момент растереть в порошок и его и всех его близких. За любой провал или предательство будет заплачено по самой высокой ставке. Таковы были правила игры, и Барский прекрасно их сознавал, когда совсем еще зеленым юнцом (о, как давно это было) подавал рапорт о переводе его на службу в органы госбезопасности.

* * *

В это время дверь открылась, и в кабинет Кравцова вошли трое мужчин – три ключевые фигуры, стоящие у основных пружин деятельности государства: председатель Конторы Мартьянов, заместитель главы администрации президента Худолев и глава Агенства службы информации Зубарин. Вошли они не той дверью, через которую в этот кабинет входили все смертные, пройдя по коридору на глазах у всех, а дальней, спрятанной за портьерами и, очевидно, пройдя сюда дорогой, по которой их никто не видел. При их появлении Кравцов почтительно встал и указал рукой за стол. В здании Конторы было много таких архитектурных излишеств, иначе она не была бы Конторой.

Государственные мужи расселись за столом. Кравцов заковылял было к кнопке, но Мартьянов предупредительным жестом поднял руку.

– Нет, Генрих Эдуардович, мы сюда не чаи гонять пришли, а посмотреть на твоего молодого человека, в последний раз прикинуть и оценить наши возможности.

Он внимательно поглядел в глаза Барскому и сказал:

– Вы, наверное, удивлены тем, почему такие люди, как мы заинтересованы в том, чтобы найти этого мелкого пакостника-шантажиста. Дали бы ему спокойно сделать свое черное дело, попил бы он денег из нашего вице-премьера или отправил бы его в отставку – да и дело с концом! Или до него бы самого добрались люди Корсовского и закопали бы его так, чтобы никто и никогда о его могилке не узнал. И поделом ему, нечего наших премьеров шантажировать. Но на самом деле все обстоит гораздо серьезнее. Наша цель – не свалить Корсовского, а обуздать его.

– Времени терять нельзя ни минуты, – заявил Зубарин. – По нашим данным Корсовский только что утащил из бюджета очередной миллиард долларов и рассовал его по своим западным банковским счетам. Но через неделю наступает срок платежей по ГКО, и от того, как поведет себя наше правительство, зависят очередные западные кредиты.

– Я, откровенно говоря, – смущенно признался Барский, – во всей этой экономике ни бэ ни мэ.

– А чего тут понимать-то? – злобно фыркнул Худолев. – Эти ублюдки решили надуть весь мир, выплачивая по обязательствам двести процентов годовых. В то время, как во всем мире платят не более пяти процентов. И разумеется при таком раскладе любой обыватель, что наш, что западный, с удовольствием давал нашему правительству деньги под залог его вшивых обязательств. Чем и был вызван временный рост экономики. Но теперь нашей обнищалой стране уже нечем платить такие астрономические проценты! Поймите меня правильно, никто не против обогащения в разумных пределах, но ведь заводы же стоят, народ на грани голодного бунта! Не сегодня-завтра начнется гражданская война.

«И потому вы решили вместо нее ограничиться тихим, маленьким, карманным дворцовым переворотом. И не переворотом даже, а перетасовкой», – подумал Барский.

– Речь, разумеется, не идет о перевороте или прочих каких-то глупостях, – генерал Кравцов строго взглянул на Барского. – Просто некая инициативная группа решила использовать некие рычаги нажима на неких лиц с тем, чтобы предотвратить сползание рубля в пропасть, выплатить задержанные зарплаты бюджетникам, вернуть деньги из-за рубежа. И ведь такие возможности имеются и могли бы успешно сработать, если бы не личность этого человека… – он стукнул тяжелым кулаком по фотографии Корсовского.

– Даже Госдума сегодня не в состоянии повлиять на позицию правительства, – негромко сказал Худолев. – У министров самостоятельности меньше, чем у школьников на диктанте. Переворот сейчас делать – милости просим, народ проголосует за любой ГКЧП. Впрочем, переворот совершать сейчас – совершенно нереально, против нас восстанет все мировое сообщество. У нас есть единственный шанс исправить положение к лучшему – взять за шкирку Корсовского и велеть ему делать то-то и то-то и не делать того-то и того-то.

– Пригласите нашего сотрудника, – распорядился Мартьянов.

И в комнату вошла девушка – очаровательное создание с белокурыми коротко стрижеными под мальчика волосами, серой юбке, на четыре пальца короче колен, довольно скромной блузке. При виде ее рот Барского непроизвольно открылся и оставался в таком положении несколько дольше, чем обычно – на вид девица была явно школьной (или около того) поры.

– Прошу любить и жаловать – это Штурмина Елена Андреевна, – проскрипел Мартьянов, – племя, так сказать, «младое, незнакомое». Новое поколение нашей Конторы. Свежая, так сказать, кровь. Последний выпуск нашей Вышки. Спецкурсы и общеобразовательные предметы – на отлично. Очень политически грамотный и соответственно подкованный товарищ. Думаю, она сработается с вашим сотрудником, Генрих Эдуардович.

– Уверен, что так и будет, – заулыбался Кравцов, – Валерий Арнольдыч у нас человек общительный и коммуникабельный.

– Поймите нас, молодые люди, – негромко сказал им Худолев, сурово озирая их своими по-рачьи выпуклыми глазами. – На эту операцию мы пошли вовсе не от хорошей жизни и не из желания затеять этакую мышиную возню при дворе. Положение в стране настолько тяжело, что только врожденное русское добродушие и тяжесть на подъем уберегают страну от гражданской войны. Но плохо даже не то, что страна разворована, разграблена, расхищена, плохо то, что полностью отсутствуют пути к спасению – если, разумеется, сохранится сегодняшнее положение вещей. Пока Корсовский и его прихлебатели разворовывают страну, пока президент и его родня принимают из рук его эти уворованные у народа дары, пока Дума, лениво потявкивая, принимает все законопроекты, подготовленные этим подонком Корсовским, мы будем сползать в эту пропасть.

– До каких же пор? – осведомился Барский.

Глаза четырех стариков воззрились на него с недоумением.

– Меня просто интересует степень нашего падения, – пояснил он. – Ну, что нам грозит – оккупация силами НАТО, военный коммунизм, переход правления под контроль международных сил или еще чего похуже?

– По прогнозам наших специалистов, – ответил Зубарин, – действительный голод начнется по весне с присоединением к нам Белоруссии. Нам придется буквально взывать о гуманитарной помощи к развитым странам Запада. Под залог зерна и мяса те потребуют передачи им в управление 75 процентов акций основных государственных компаний-производителей сырья и энергии. Под контроль Запада перейдут Газпром, РАО ЕЭС, под контролем «Эссо», «Шелла», «Рура» будут добываться руда, нефть и уголь. В недрах ЦРУ-НАТО уже готов план, согласно которому к осени следующего года произойдут выборы в местные органы самоуправления, в результате чего власть на местах перейдет под контроль западных компаний-монополистов в данном регионе. Регионы еще больше обособятся один от другого, к зиме ожидается введение национальных сибирских, дальневосточных, среднерусских и южнорусских валют, к весне произойдет демаркация границ регионов и отход Калининградской области к Германии и Курил с Сахалином и Камчаткой к Японии. Примерно через год и три месяца, к лету ожидается раздел России на 24 государства, из которых одна лишь Москва будет поделена на три свободные экономические зоны… Вот в общем-то и все – печально улыбнулся он. – Хотя, признаюсь, это наш самый пессимистический прогноз. Все это лежит под спудом, наподобие снеговой массы в горах. Но достаточно произойти лишь одному выстрелу… Начало этим процессам будет положено, если только в нашей стране произойдет очередной банковский кризис и обвал банковской системы, подобный тому, какой произошел в «черный вторник». Очередного финансового кризиса страна просто не выдержит.

– Ну почему же? – продолжал настаивать Барский. – Выдержали же обмен денег, замораживание облигаций, мораторий на выдачу банковских вкладов…

– Господи, я не могу, ну объясните ему вы, Леночка, – сказал директор Агентства.

Леночка взглянула на Барского своими невинными изголуба-синими глазами, слегка подведенными зеленым карандашом.

– Экономика государства работает по принципу сообщающихся сосудов, – пояснила она. – Государство получает налоги от работающих предприятий и выплачивает народу деньги в виде зарплат и пенсий, которые народ частично оставляет в банках. Из банковских денег государство вновь субсидирует сельское хозяйство и предприятия, которые вновь зарабатывают деньги и вновь платят налоги. И нормальная работа этого цикла – залог процветания любого государства. Но стоит этому циклу нарушиться, допустим, люди разом возьмут и прекратят вкладывать деньги в банки, начнут скупать иностранную валюту и складывать ее под подушку – и государство не сможет субсидировать производителей. Те – не смогут производить ни зерна, ни ткани. Сам же народ давно отучился пахать и сеять. Значит настанет голод. Он обязательно настанет, поверьте мне.

– Ну… не знаю, – Барский развел руками. – Я отчего-то всегда считал что голод возможен только в городах, а русский крестьянин сам себя прокормит.

– Вы жестоко ошибаетесь, – заметил Худолев. – В городах-то голода как раз и не будет, поскольку основная гуманитарная помощь будет направляться именно в них. А вот деревня вымрет. Поскольку русский крестьянин давно разучился производить что-либо, кроме навоза. Как вы думаете, в чем причина нынешнего неурожая? Да в том, что западные производители зерна заключили с нашими колхозами договора на поставку зерна и заранее проплатили нашим крестьянам весь будущий урожай до последнего зернышка. И «добросовестно» забили в договора пункт об отсутствии претензий в случае если зерно неуродится по причине засухи или других стихийных бедствий. И что же вы думаете сделали наши пейзане с этими миллионами долларов? Председатели колхозов понакупили себе «мерседесов» с «джакузи», стали строить себе дворцы с пластиковыми крышами, крестьяне же как валялись на печках, посасывая самогонку, так и продолжали валяться – а поля так никто даже и не засеял! Напротив, распродали все семенное зерно! Ну и, разумеется, заготовили по осени справочки от метеостанций, что в течение года выдались исключительно тяжелые погодные условия. Только никто за этими справочками так и не явился. Господам-капиталистам оказалось достаточно того, что наша страна оказалась без своего хлеба – они вдвое взвинтили цены на зерно и за валюту продали его нашим же крестьянам.

– Гениальная экономическая диверсия, – только и смог развести руками Барский.

– Между прочим, – вставил генерал Кравцов, – разработанная экономическим отделом разведцентра бундесвера и предложенная на прошлогодней сессии министров сельского хозяйства ЕЭС. Мы об этой готовящейся операции докладывали, но нас никто не захотел слушать.

– Таким образом, – Барский покачал головой, – мы присутствуем при очередном витке холодной войны.

– Ошибаетесь любезнейший, – заметил Зубарин. – Наш прогноз звучит несколько по иному. Как вы думаете, Леночка?

– Специалисты западных спецслужб, – сказала девушка, взглянув на Барского своими дивными глазищами, – полагают, что третья мировая война будет не войной бомб и ракет, а войной разведок и экономик. Эти приемы были удачно апробированы на примере Сербия-Босния, Сербия-Косово и Ирак-Кувейт, США-Ирак, где войска и несколько выпушенных ракет являлись лишь демонстрацией военной силы, а основные победы достигались при помощи политики и экономики. Третья мировая война уже идет. Для того, чтобы развалить СССР военными методами странам НАТО потребовалось бы четыреста триллионов долларов; можно было бы заранее списать на жертвы ядерных бомбардировок около пятидесяти миллионов человек (европейцев и американцев), и итоговый результат ожидался более чем сомнительный. Для того же, чтобы профинансировать результаты Беловежских соглашений потребовалось не более 10 миллиардов долларов, причем совершенно бескровных. Следующий этап войны – развал России на 24 суверенных государства, каждое из которых в действительности станет сырьевой колонией какой-либо западной державы. И этот этап также станет бескровным и не особенно финансово обременительным. Такие как Корсовский продадут нас Западу за ничтожную сумму и совершенно не будут мучиться совестью.

Барский почувствовал себя не совсем в своей тарелке, он самому себе казался школьником на педсовете, где обсуждались направления развития воспитательного процесса.

«Ладно, думал он, шибко вы все умные. А я – обычный агент, звезд с неба не срываю. Война? – говорите вы. Ладно, на войне, как на войне».

– Напоследок я хочу сказать, – произнес Мартьянов, – что на вас, молодые люди, возложена оч-чень важная и оч-чень тайная миссия. От вашей слаженной и чёткой совместной работы зависят судьбы всего государства. Больше того, всего нашего народа. Всего человечества… Есть еще какие-нибудь соображения по этому поводу?

– Да я вот думаю… – пробормотал Барский, – если нашей страной правят такие отпетые мошенники, то, может, разумнее было бы их – того?.. Ликвидировать, так сказать, проблему.

Высокопоставленные лица при этих словах встрепенулись и переглянулись

– Ни в коем случае! Что угодно, только не убийство, – затараторил Худолев.

– Еще одного супервора наша страна не переживет! – вторил ему Зубарин.

– Вы что, хотите, чтобы к власти пришли Обжировский, Зюзюев или Вампиров? – напрямую спросил Барского Мартьянов.

– Ей-Богу, нет! – поклялся тот.

– А генерал Уткин, этот псевдо-миротворец, подписавший капитуляцию на Кавказе, – тот вообще не пользуется поддержкой ни в народе, ни в армии. Нет, товарищ э-э-э… – он заглянул в папочку, – Барский, мы в этом деле должны пользоваться методами наших врагов – действовать решительно и быстро. Но одновременно и по-нашенски, по-советски – бескровно и безболезненно.

С этими словами он поднялся. Следом за ним поднялись и его спутники и вышли из комнаты, предварительно обменявшись рукопожатиями с Кравцовым. Незаметно исчезла и Лена.

– Товарищ генерал, – сказал Барский, вставая и собираясь прощаться. Следующая фраза вылетела из него буквально против его воли: – А когда же зарплата будет? Ведь с марта не платят.

Кравцов встал и протянул ему руку, потом похлопал его по плечу и сказал:

– Потерпи, сынок, мы твою семью не бросим. Своих мы не бросаем. Никогда. Ни при каких обстоятельствах.

Стоя, он наблюдал за направившимся к двери Валерием. Когда тот уже собирался выйти, он позвал его обратно.

– Полковник, возможно, это будет охота за черной кошкой в темной комнате, но, возможно, и нет. Запомни одно: всё самое ценное люди хранят в сейфах. Но сейфами могут быть и большие стальные гробы и оловянные коробочки, а могут – тайники в цементных сводах, но у всех есть одно общее: дверь и ключ от нее. И мне от тебя нужен ключ, Валера. Я хочу знать все об этой чертовой цыганке, которая является ключом ко всей нашей экономике. Мне все равно, как ты это сделаешь, но найди мне этот ключ… Мы же позаботимся о твоей семье. А теперь прощай. Удачи тебе.

Он смотрел, как за человеком, посланным, возможно, на смерть, закрылась дверь, а затем вернулся к своему столу и, открыв ящичек стола, налил себе стаканчик из пузатой бутылки. При этом взгляд его упал на клочок бумаги и маленький рисунок. Он улыбнулся и поднял стакан над бумажкой.

– Ну-с, дражайший Игорь Михайлович, пью за цыганку, которая вас погубит.

* * *

Девушка ждала в его кабинете. В Конторе до сих пор сохранялась за ним эта конурка, может быть, чтобы не забывал, откуда вышел, может быть, чтобы мог кого надо вызвать и допросить. Стол с лампой, старомодный телефон, похожий на черного жука-навозника и два стула по разные стороны стола. Лена села со стороны допрашиваемого, сомкнула вместе свои аккуратные угловатые коленки, руки на них сложила – и вся обратилась в олицетворение покорности.

– Ну что мне вам сказать, мадам, – начал Барский, закуривая.

– Мадемуазель… – обронила девушка.

– Простите, что вы сказали?

– Если вы решили обращаться ко мне по-французски, то правильнее будет сказать «мадемуазель», поскольку я не замужем.

– Угу, понятно, – Барский перебросил сигарету в другой угол рта. – То есть, пардон.

– Сильвупле, – еле слышно выдохнула та.

– Гхым… – Барский прокашлялся. – Вы, я вижу, хорошо владеете французским.

– В основном разговорным, меня вообще-то для Канады готовили.

– Да? А меня для скандинавских стран, стажировался в Голландии.

– Правда? – зажглась она. – Обожаю Скандинавию, Швецию, АББУ, лыжи, хоккей и вообще все северное и холодное.

– Я-то тоже думал, что придется померзнуть, а меня глава концерна сразу же услал на Суматру…

«Где ты свалился с тепловым ударом, господин Барский, подумала Лена. Что, впрочем, не помешало тебе разведать планы строительства там голландского завода по выпуску химического оружия. А затем ты сам же спланировал и организовал провокации, в результате которых голландцев оттуда вышибли, оборудование попортили, а суда с реагентами арестовали. О, браво-брависсимо, Зорро ты наш, герой моего сердца, чемпион моей мечты!»

– Сколько вам годков-то, мадемуазель, не сочтите за праздное любопытство.

– Двадцать три, мусью, в этом году в декабре месяце будет двадцать четыре.

– Это что же, прям со школьной скамьи да в Вышку?

– Нет, что вы, еще полгодика в армии отслужила, в войсках ВДВ.

На столе лежала тощая папочка, он открыл и лениво перелистал ее – личное дело Штурминой Елены Антоновны, родом из Саратова. Английская спецшкола. По межшкольному обмену ездила в Англию, где прожила три года – до своего шестнадцатилетия. Старший сержант воздушно-десантных войск. Ей двадцать три, скоро будет двадцать четыре года, незамужем, детей нет. Ого, мастер спорта по гимнастике, кандидат в мастера по тхеквондо, двадцать пять парашютных прыжков, по стрельбе из табельного оружия – зачет «отлично».

«Нет, в наши времена, таких котят в Вышку не брали, – думал между тем Барский. – На курс шли люди с опытом, с устоявшимися убеждениями, какими-то нравственными критериями, закаленные и проверенные. А тут – дети малые, сплошной детсад…»

«Деды сиволапые, песок с ушей сыплется, – с предупредительной улыбкой глядя на него, думала Лена, – такие вот ящеры как ты и довели страну до ручки».

– Вы курите, товарищ э-э-э…

– Лейтенант, – отозвалась она. – Никак нет, товарищ полковник.

– Хм. А я вот, курю.

Барский запустил сигарету в рот, зажег, жадно затянулся.

– Ну-с, милая барышня, давайте прикинем, чем мы располагаем?

– Слушаюсь, товарищ полковник. – Она скрестила ножки и положила на стол папочку. – Для работы нам выделяется офис на Якиманке с обстановкой, телефоном, факсом, компьютерами. Вот адрес… Внешний вид. Проходные дворы. Предусмотрен вход и выход через подвал. Один автомобиль «москвич» – для меня, у вас, кажется, есть свой, два мобильных телефона, спецрадиопередатчик. Вы можете временно снять для себя квартиру в частном секторе – не дороже трехсот долларов в месяц. Нам выделяются также суточные – по пятьдесят девять рублей в день.

– Негусто, – пробубнил Барский.

– Кроме того нам из спецфонда выделены средства в размере пяти тысяч долларов. В случае необходимости можете получить их.

Барский спросил, стараясь сохранять небрежно шутливый тон:

– А я могу на эти деньги пригласить вас в какой-нибудь ресторанчик?

– Разумеется можете, – отвечала та без тени улыбки. – Только вам придется сочинить в этот вечер рапорт о том, куда вы потратили эти деньги, и отчет с обоснованием этих трат. Кстати, и мне – тоже.