Читать книгу «Сорок восьмой» не подвёл (повесть о крылатом друге) - Виктор Николаевич Кокосов, Виктор Кокосов - Страница 1

Несмотря на распахнутое окно, в палате было душно. Молодой выздоравливающий лётчик – обер-лейтенант¹ Генрих фон Шютце – привычным движением придвинул к себе толстую суковатую палку, больше напоминавшую дубинку, которую за пять марок раздобыл ему краснорожий санитар. «Пора! Пора отвыкать от костылей», – решил про себя Генрих, накинув предусмотрительно оставленную лежать поверх одеяла шинель, тяжело опёрся на палку обеими руками, поднялся во весь свой невысокий рост. Держась за спинку кровати, сделал шаг здоровой правой ногой, затем осторожно подтянул за ней недавно освобождённую от гипса левую ногу.

«Кажется, уже почти не болит, передвигаться можно», – подумал белокурый лётчик и, выставляя палку вперёд, заковылял в коридор. Потом, держась одной рукой за стену, а другой опираясь на палку, двинулся к лестнице.

«Да, танцевать я буду не скоро, – продолжал размышлять он, ухватившись правой рукой за перила, а левой крепко сжимая палку, – хотя упасть с такой высоты и не разбиться насмерть – уже большая удача. Как сказал главврач, герр² оберштабсарцт³ Меллер, мне повезло: приземлился в огромный стог сена, так что баронесса фон Шютце может благодарить трудолюбивых латышских крестьян за спасение сына. Остальные три члена экипажа бомбардировщика погибли».

От мыслей о матери и счастливом спасении Генриху стало веселее. Он бодро доковылял до крыльца, вдохнул полной грудью прохладный сентябрьский воздух и поискал глазами на полукруге перед главным подъездом госпиталя свободную скамейку. Ага, есть – у большой лужи! Но, чтобы добраться до неё, следовало обойти клумбу по чудной песчаной дорожке справа, минуя две другие скамейки. На одной расположились местные шахматисты, которым Генрих совсем не хотел мешать, на другой – принимали воздушные ванны пациенты из гренадёрской дивизии СС (от этой публики белая кость – офицеры люфтваффе, к которым принадлежал и фон Шютце, старалась держаться подальше).

Третья скамейка была тоже не совсем свободна – на ней сидел рыжий ефрейтор Планке, но это ничего не значило. Он не имел права сидеть в присутствии офицера без его разрешения. Тем более, все знали, что Планке с липовой грыжей просто-напросто отсиживается в госпитале, пользуясь благорасположением оберштабсарцта и прочего начальства. Потому как никто так не умел накрыть и сервировать господам офицерам и военным врачам стол, как служивший до войны кельнером в приличном берлинском ресторане Планке. Он будто бы угадывал желания господ офицеров. Вот и на этот раз, когда, поприветствовав шахматистов, буркнув в ответ «Зиг хайль» на «Хайль Гитлер!» эсэсовцев, Генрих приблизился к ефрейтору, Планке вскочил и замер по стойке смирно.

– Вольно, Планке, – махнул свободной рукой Генрих, – не стойте столбом, помогите лучше присесть.

Ефрейтор аккуратно придержал фон Шютце, пока тот медленно опускался на скамью.

– Может быть, герр обер-лейтенант желает сигарету?

– Как вы догадливы, Планке. Но моя пачка закончилась, вы же – не курите.

– О, герр обер-лейтенант, мне совсем не трудно принести вам табачный заказ, – расплылся в улыбке бывший кельнер.

– Тогда поторопитесь, – поддерживая игру «в ресторан» и также широко улыбаясь, лётчик достал из кармана шинели бумажник, вынул несколько марок и протянул деньги ефрейтору.

– Один момент! – и Планке будто испарился.

«Вот что значит вышколенная прислуга», – подумал фон Шютце. Он бы предпочёл и на войне иметь поблизости таких вот планке, а не грубых и наглых эсэсманов, которых, по мнению фон Шютце, следовало первыми гнать в атаку, чтобы они в битве с русскими медведями истребили друг друга. Тогда остались бы приличные господа и прислуга из рейхскомиссариата «Остланд»⁴ – всякие там латыши и эстонцы, без труда понимавшие язык великого Гёте. А побеждённых следовало не уничтожать, как делали и делают эти идиоты из НСДАП и СС, а превратить в рабочую силу. Всё справедливо и без ненужных жертв! И цыган с евреями вполне можно было не истреблять. Пусть одни пляшут и поют в ресторанах, а другие под руководством немецких учёных действуют в интересах великой Германии.

Впрочем, этими смелыми мыслями фон Шютце ни с кем не делился. Потому как его главный патрон – рейхсмаршал Геринг, хоть и не давал в обиду своих подчинённых людям зловещего Гиммлера (ходили слухи: когда Герингу сообщили, что в его окружении служит еврей, он заорал на эсэсовского генерала: «Здесь только я решаю, кто еврей, а кто

нет!»), но всё-таки считался в рейхе «наци номер два», и вряд ли одобрил бы доморощенную философию обер-лейтенанта. Особенно после неудавшейся июльской попытки заговорщиков взорвать фюрера⁵.

Тем временем, сентябрьское солнышко приятно разогрело воздух. К луже, у которой стояла скамейка фон Шютце, спустилась стайка голубей. Сизари, нежно курлыкая, стали пить, чистить пёрышки…

– Кыш! Кыш! – вдруг заорал раненый лётчик, резко вскочил со скамейки, и, как назло, опершись на раненую ногу, упал.

Возвращавшийся с пачкой сигарет Планке подбежал к обер-лейтенанту и помог ему подняться.

– Вон! – размахивая палкой, орал на голубей фон Шютце. Глаза его налились кровью.

– Замри! – левой рукой лётчик вцепился в плечо кельнера, а правой, размахнувшись, метнул палку в голубей. Суковатая дубинка упала прямо посередине лужи, забрызгав осенней грязью и Планке, и фон Шютце, а голубиная стайка, вспорхнув, перелетела поближе к зданию госпиталя.

Позади лётчика раздался грубый смех.

– Ас Геринга в одиночку атаковал голубиную эскадрилью русских!

– Один на семерых!

– Его за это наградят железным крестом!

– И сразу же – дубовыми листьями к железному кресту!

– Что ты! Сразу крест с мечами, и бриллиантовыми знаками! Такой подвиг!

– Нет! Бриллиантовые знаки не дадут, поскольку он никого не сбил!

– Но противник ретировался! Устрашился нашего аристократа!

– Однако барон не оправдал своей фамилии⁶ и ни в кого не попал!

– Да! Только железный крест! Без листьев!

Фон Шютце, повернув голову, разъярённо вглядывался в лица смеявшихся эсэсовцев.

– Молчать! – крикнул лётчик, резко развернувшись на услужливо поданной бывшим кельнером палке.

– Это ещё почему? – моментально напустив на себя надменный вид, выступил вперёд старший из смеявшихся. – Не забывайте о субординации, герр обер-лейтенант.

– Извините, герр штурмбаннфюрер!⁷ – по военной привычке попытался прищёлкнуть несуществующими каблуками фон Шютце, но лишь неловко шаркнул тапочками и снова бы свалился на землю, не поддержи его услужливый Планке.

– Что взять с лётчика, сбитого голубем,– презрительно ответил эсэсовец, – лучше бы и правда подыграли доктору, который, выслушав всю историю авиакатастрофы, хотел объявить вас душевнобольным. Лучше быть солдатом, отдавшим здоровье за рейх, чем позором нации! Угробить прекрасный «хейнкель» вместе с экипажем! Конечно, позор!

– Герр штурмбанфюрер!

– Что, герр обер-лейтенант?– издевательски уставился на Генриха эсэсовец. – Я говорю сейчас то, что думают все. Даже ваш рейхсмаршал, наверное, побагровел от гнева, когда ему доложили о проигранной голубю воздушной дуэли.

При упоминании Геринга фон Шютце сразу сник.

– Герр обер-лейтенант, – отвлёк барона ефрейтор Планке, – вы не заметили, но сигареты я сунул в правый карман вашей шинели, сдача…

– Оставьте себе, – отмахнулся лётчик. Ему было неприятно, что невоспитанный эсэсовец унизил его, да ещё и при нижнем чине.

– Благодарю, герр обер-лейтенант. Кстати, в кабинете оберштабсарцта вас ждут.

– Что? Опять осмотр на предмет психического расстройства? – вырвалось у фон Шютце.

– Нет, нет. Какой-то офицер из СД.⁸ С серьёзными полномочиями. Вот его посланец.

Только теперь фон Шютце заметил стоявшего в почтительной, явно неуставной позе, фельдфебеля. «На вид около тридцати лет, фельдфебель, а форма сидит на мешковатой фигуре как кавалерийское седло на собаке. И куда смотрел его ефрейтор, когда парень был новобранцем?», – с чисто немецкой привычкой всё замечать и раскладывать по пунктам отметил про себя Генрих и спросил:

– В чём дело?

– Брифтаубенмайстер⁹ Кюхельгартен, герр барон! – представился фельдфебель. – Прибывший с секретным поручением гауптман Цоллер просит Вас пройти в кабинет главного врача для важного разговора.

Эсэсовцы дружно захохотали, а усевшийся было на своё место штурмбанфюрер, переломившись пополам, буквально кудахтал, заикаясь от смеха:

– Нашему асу вышло повышение!

– И заметьте, по прямому назначению, герр штурмбанфюрер, – поддакнул кто-то из младших эсэсовцев.

– Да! Да! Он возглавит целую голубиную эскадрилью! Наверняка назначат заведовать станцией голубиной почты где-нибудь в фатерланде!

– Где летают мирные немецкие птички, а не страшные русские голуби-истребители!

– А этого пентюха-голубевода переведут на его место. Толстомордый – командир «кривомордого»!¹⁰ Неплохо! По крайней мере, голубевод сумеет отогнать птичек от самолёта и не потеряет бомбардировщик! – не унимался штурмбанфюрер.

Фон Шютце в ярости уставился на Кюхельгартена. Но его круглое добродушное лицо ничего, кроме почтительности, не выражало. Барон сделал вид, что не расслышал оскорбительных комментариев со скамейки. Гордо подняв голову, выпрямив спину, обер-лейтенант сунул палку под мышку, будто трость, и с надменным видом средневекового феодала направился вслед за фельдфебелем к зданию госпиталя, поддерживаемый под руку рыжим Планке и сопровождаемый смехом эсэсовцев.

…В просторном кабинете оберштабсарцта Меллера всё сияло чистотой, так что старый форменный офицерский плащ на вешалке у входа выглядел попрошайкой, скромно ждущим подачки, в этом надраенном санитарами обществе блестящих вещей и предметов. Гауптман¹¹ Рихард Цоллер в такой же видавшей виды форме стоял у окна и с нескрываемым интересом наблюдал сцену ссоры фон Шютце с эсэсовцами. Причём его внимание привлекли не люди, – разговора он, естественно, слышать не мог, – а голуби. И это тоже было понятно – на правой руке офицера, облачённой в толстую кожаную перчатку, сидел, мелко перебирая лапами с острыми когтями, крупный ястреб-тетеревятник в коричневом клобучке, закрывавшем глаза.

– Ну, Фридрих, считай, что скоро ты сможешь размять крылья и полакомиться, – обращаясь к хищнику, удовлетворённо произнёс Цоллер. И отозвавшись «Да!» на стук в дверь, с галантным полупоклоном повернулся к входящим:

– Здравствуйте. Проходите, герр обер-лейтенант, присаживайтесь, – вежливо предложил он фон Шютце, указав свободной левой рукой на стул, заранее приставленный сбоку к массивному письменному столу. – Давайте сразу определимся: в моём лице местный отдел СД не считает вас сумасшедшим. Наоборот. Мы считаем инцидент правдивым. Нас интересуют все подробности происшедшего. Расскажите, пожалуйста, всё с самого начала, не упуская самых ничтожных, на ваш взгляд, деталей.

– А вы, Макс, – обратился он к Кюхельгартену, – возьмите Фридриха Великого и прогуляйтесь. Я только что видел у госпиталя стайку голубей.

– Я понял вас, герр Цоллер, – расплылся в улыбке фельдфебель.

Пока гауптман передавал птицу подчинённому, фон Шютце вздохнул, и, опустившись на стул, начал невесёлый рассказ о своём последнем боевом вылете. Вскоре Цоллер, удобно развалившись в кресле оберштабсарцта, стал даже не записывать, а, судя по скорости, с которой делал пометки, стенографировать слова лётчика в толстый блокнот, постоянно задавая уточняющие вопросы.

Он в очередной раз пометил то, что и раньше прекрасно знал: бомбардировщик «Хейнкель-111» обер-лейтенанта фон Шютце произвел взлёт с аэродрома в 19.18, когда начало смеркаться – дальнюю бомбардировочную авиацию, чтобы избежать ненужных потерь, использовали в тёмное время суток. Задание командования в итоге оказалось невыполненным. Мало того: во время взлёта самолёт был атакован неизвестным объектом. «Хейнкель» сгорел. Командир – барон фон Шютце – выпрыгнул на парашюте, который не раскрылся. Остальной состав экипажа погиб. Конечно, гауптмана интересовало не это, а объект, который атаковал воздушный корабль. Но, по привычке опытного разведчика, он фиксировал всё, сказанное во время официальной беседы.

– Мы только начали взлетать, герр гауптман, как я заметил голубя, севшего на левое крыло моего самолёта. Я не придал этому особого значения, но вдруг загорелся топливный бак. Я дал команду экипажу покинуть самолёт и выпрыгнул, но парашют почему-то не раскрылся.

– Расскажите о голубе подробнее!– приказным тоном распорядился Цоллер.

– Это был самый обычный сизый голубь, герр гауптман, —недоумевающе уставился на него фон Шютце.

– Возможно, вы видели нескольких голубей?

– Нет, только одного.

– А вы слышали, что в тот же вечер у аэродрома взорвалась цистерна с топливом?

– Нет. Меня, сразу как нашли, увезли в госпиталь. Потом приходили брать объяснения, и только спрашивали, но ничего не рассказывали.

– Хорошо. Продолжим беседу…

Два часа спустя бежевый «опель» увёз странных гостей вместе с ястребом в направлении Риги. Стоя у подъезда, вышедший проводить их обер лейтенант с каким-то злорадным удовлетворением наблюдал, как ветер гоняет между скамейкой и лужей несколько комков слипшихся в крови голубиных перьев.

Барон повеселел и от обещания гауптмана реабилитировать лётчика перед боевыми товарищами и начальством, так как он стал, по словам Цоллера, жертвой изощрённой диверсии русских. Так что он ещё повоюет!