Читать книгу Сколько тебе осталось? - Виктор Новоселов - Страница 1

Конец октября. Понедельник. Время – 7.58 утра. Снова идет мелкий, противный дождь. Я сижу на лавке под большим вековым дубом, что стоит прямо посреди центрального городского парка. Мимо меня, прячась под зонтиками, снуют одинаковые силуэты людей. Кто-то торопится на работу, кто-то на учебу, а кто-то, видимо, просто не в силах сломать ритм улицы, несется вперед, хотя ему, по сути, никуда и не надо.

Иногда люди бросают на меня из-под своих зонтиков косые взгляды. Ход их мыслей вполне предсказуем, они делают поспешный вывод, что я «немного тронутый».  Но затем, отойдя от меня метров на пятьдесят, их разум спохватится, и они допустят в сознание новую мысль, куда более добропорядочную. Например, предположат, что я отчаялся, или что меня настигло какое-то большое несчастье. Кто-то из них, возможно, даже позволит себе пожалеть меня, но к тому моменту они уже успеют отойти от меня на приличное расстояние, и им ничего не останется, кроме как постараться как можно скорее меня забыть.

Но вернемся же ко мне. Сумасшедший ли я? Не думаю. Отчаялся ли я? Нет, жизнь идет согласно привычному ритму. Просто я люблю сидеть на этой лавке и смотреть на мелькающих в толпе людей, вне зависимости от обстоятельств. Мне плевать на их оценивающие взгляды и их грубые мысли, я давно научился не обращать на это внимания. И здесь можно было бы предположить, что я циничный человек. Но уверяю, таковым я стал вовсе не из-за своего раздутого эго или проблем с самомнением. Причина в том, что мироздание, бог или какие-то иные высшие силы наделили меня довольно специфическим знанием. Знанием, которое довлеет надо мной, корежит мою душу и постоянно выворачивает наизнанку всю мою жизнь.

Дело в том, что я знаю точное до секунды время, когда каждый из вас умрет. Да, вот так вот. Мне достаточно один раз увидеть тебя воочию, и я безошибочно определю, сколько тебе осталось оборотов Земли вокруг Солнца.

Я точно знаю, когда умрешь ты и твоя жена, мой сосед и его тетя. Знаю, справиться ли твой дедушка с раком предстательной железы и сразу вижу, нет ли у твоего новорожденного ребенка несовместимых с жизнью аномалий развития. Дар ли это? Или тяжкая ноша? Скорее всего, ни то ни другое. Это просто источник информации, жить с которой я так и не привык.

Только подумать, а ведь когда-то я был обычным, счастливым ребенком. Но многое изменилось одним погожим летним утром, двадцать два года назад. Мне было семь, и ближайшей осенью я готовился впервые пойти в школу. Как и все нормальные дети, в ту пору мы с друзьями любили днями напролет играть во дворе. Прятки, казаки-разбойники, салки и прочие игры, правила которых появлялись в момент их оглашения и забывались, не успев утвердиться.

Поскольку все мы были детьми, то знаем, насколько далеко детей могут завести желание быть лучше других и любопытство. Так во время игры в прятки черт дернул меня спрятаться там, где меня точно никто не будет искать – в незакрытой трансформаторной будке. Это в глазах взрослого человека трансформаторная подстанция – опасное место. А в глазах несмышлёного ребенка – это идеальное место для того, чтобы там спрятаться. Именно там, под мерный гул трансформаторов, разглядывая гладкие пластмассовые ручки многочисленных рубильников, я стал «королем пряток».

На протяжении целой недели никто не мог меня найти, и мне быстро наскучило быть единоличным «королем», посему однажды я позвал с собой своего лучшего друга – Валеру. И как назло, это произошло именно в тот день, когда мое место наконец-то рассекретили.

Я помню, что первым услышал шаги снаружи. Знаете, это был эдакий марш победителя, уверенным и четким шагом вода приближался к трансформаторной будке. Такую походку обычно можно заметить у тех людей, что идут с успешно сданных экзаменов или после удачно сложившегося свидания.  И, видимо, для того чтобы насладиться своей победой, вода решил потомить нас ожиданием и просто бродил вокруг подстанции, скребя ее стену веточкой.

И для всех троих мальчуганов трансформаторная будка была чем угодно, но не тем, чем она являлась на самом деле. Для водящего это была сработавшая ловушка, для нас с Валерой это был осажденный замок. И казалось, лишь трансформатор своим низким, ровным гулом старался убедить детей в том, что сформированная ими реальность и действительность фатально расходятся.

В какую-то случайную секунду сигнал о том, что надо бежать посетил сразу две маленьких головки. Мы оба, я и Валера, рванули к двери одновременно. И вышло так, что, не поделив узкий дверной проем, мы столкнулись и повалились на пол.

И спустя много лет каждый прожитый день я спрашиваю себя: почему же так вышло, почему мы побежали к двери одновременно? Ведь никто не кричал, не было никакой команды. Если бы этот порыв появился у нас в головах с разницей хотя бы в полсекунды, то мы бы разминулись в проеме. Но нет, мы столкнулись. Мы были примерно одного роста, но я был заметно легче. Отчего после удара получилось так, что я упал в сторону от двери, и, падая, как бы подкосил Валеру, который в полете ухватился за мои ноги. Я летел на пол, стараясь зацепиться за что-нибудь на стене, в этот момент я услышал какой-то звук, и сразу все померкло…

Вероятность того, что после такой электротравмы я прожил бы ровно столько, чтобы со мной успели проститься родители, была около 95 процентов. Людей в таком состоянии нередко успевают довезти до больницы и подключить к аппарату ИВЛ, но только лишь для того, чтобы позже определить степень повреждения мозга как необратимую.

Но мне повезло. Повезло настолько, что я до сих пор, считаю, что использовал в тот миг не только все свое везение, но и забрал все, что было у Валеры. Ведь мой лучший друг упал так, что попал ногой прямо под один из рубильников. А я уже нечаянно замкнул цепь, случайно схватившись за полосу заземления, идущую по стене.

От несчастного Валеры почти ничего не осталось. Его опознали по фрагменту глаза и обгоревшему кусочку футболки размером сантиметр на сантиметр. Это все что осталось от жизнерадостного паренька с родинкой над правой бровью и переводной татуировкой на руке. Все, что осталось его безутешным родителям.

Я уже плохо помнил его лицо, но почему-то отчетливо помнил его манеру говорить будто бы одной стороной лица. Еще я хорошо помнил его зеленые шорты и серую футболку с футбольным мячом, ведь именно в этой одежде безликий Валера неустанно является мне в вязких предрассветных снах.

 Но как бы то ни было, я выжил. Я получил ожоги 20 процентов тела и лишился безымянного пальца на левой руке. Да, это было крайне неприятно, но я был жив, и на тот момент это было главной хорошей новостью.

Вся эта белиберда с цифрами началась сразу после травмы. Я не слишком хорошо помню первые дни, проведенные в больнице, ибо постоянно пребывал в наркотическом полусне. Но вот однажды я проснулся рано утром и увидел прямо над собой лицо.

Это была медсестра. Молодая, красивая девушка, почти еще девочка. Она только окончила медучилище и еще весьма трепетно относилась к больным. Ее голос я слышал еще раньше сквозь наркотическую дремоту. Помню, как она говорила мне что-то ободряющее, поглаживая мою здоровую руку, а аромат ее духов всегда приносил облегчение, ведь он появлялся тогда, когда боль в ногах становилась нестерпимой. И, почувствовав сквозь дрему этот легкий цветочный аромат, я знал, что сейчас станет легче.

И вот сегодня, как выясниться позже, через четыре недели после травмы, я, наконец, увидел ее – своего ангела-хранителя. Она стояла, склонившись надо мной и улыбалась. Ее короткие, огненно-рыжие волосы обрамляли приятное, круглое лицо, а тонкая цепочка с крестиком выбилась из-под ее белого костюма и мерно раскачивалась в такт ее дыханию.

Когда она поняла, что я, наконец, смог сфокусироваться на ее лице, то подмигнула мне. Я попытался улыбнуться в ответ, но мои губы высохли и потрескались, из-за чего у меня ничего не вышло.

Тем временем я заметил одну деталь, которая здорово меня смутила. Прямо на лбу девушки я заметил цифры. Это были яркие, красные цифры, прямо как на электронных часах, что так хорошо видны в темноте. Вот только часы на лбу медсестры не показывали время, они мерно вели обратный отчет. Естественно, тогда я даже не мог и предположить, что за срок отмеряет этот таймер.

– А что это у вас на лбу? – я практически не мог говорить, лишь шевелил губами.

– Где? – она встала в полный рост, чтобы посмотреться в зеркало, висящее в изголовье моей кровати. Но, разумеется, ничего не увидела.

– Стерла? – она склонилась надо мной и снова улыбнулась.

– Нет. – Я не смог выдавить из себя даже хрип и попытался поднять руку, чтобы показать медсестре цифры, но я едва смог оторвать ее от кровати.

– Не надо, постарайся не двигаться. – Она нежно прикоснулась к моей руке.

 Я ничего не понимал. Ведь я же ясно видел эти чертовы цифры?! Но тут откуда-то из глубин сознания пришел неясный ужас и какое-то невероятно узкое понимание произошедшего. Ну чего мог испугаться ребенок, попавший в больницу после разряда в 10000 вольт? Правильно, того что его теперь накажет мама.

И в страхе я заметался на кровати.

– Ма, мма, ммма! – я не мог кричать и лишь хрипел, пытаясь позвать самого дорогого на всей земле человека.

Медсестра спокойно обошла койку и взяла что-то и ящичка. Затем я ощутил аромат ее цветочных духов и вскоре уснул.

Следующие три месяца я провел в специальном ожоговом центре. Со мной работали врачи разных специальностей, и психиатр среди них тоже был. Но основная работа легла на плечи ортопеда, который во что бы то ни стало стремился восстановить двигательные функции моего тела в прежнем объеме. Этот крупный, седовласый мужчина действительно проделал великолепную работу и посвятил мне невероятно много времени. Но он словно бы ревновал меня к другим врачам, требуя безукоризненного соблюдения назначенного им режима, отчего консультация у психиатра бесцеремонно оборвалась едва начавшись. Не то, чтобы я собирался рассказывать этой милой бабушке про цифры, но кто знает, как бы изменилась моя жизнь, узнай тогда кто-то о том, что я вижу.

А лечение тем временем принесло свои плоды. Ортопед не обращал внимания на мои слезы, не обращал внимания на мою боль и собственную усталость. И именно благодаря ему, по окончании курса я смог выйти из центра на своих ногах, сумел обнять маму и, пускай и некрепко, но пожать руку отцу.

Засим мое амбулаторное лечение было окончено, и за его время я сумел принять на веру две важных истины. Первое, я понял, что все без исключения люди имеют свой циферблат на лбу. Второе, никто, кроме меня, эти цифры не видит.

И чувствуя, что это не нормально, я решил никому не рассказывать про эти цифры. Ведь дети всегда четко знают момент, когда стоит промолчать. Во время семейного застолья они вполне могут спокойно брякнуть о том, что видели, как мама с папой делают в спальне что-то странное. Но если ребенок почувствовал, что в нем есть что-то не то, что-то, что серьезно отличает его от других, то об этом он никогда не расскажет. Каждый из нас притащил с собой из детства какую-нибудь свою тайну, которая в итоге и превратила нас в тех, кто мы есть. То, что мы стремились спрятать как можно глубже, в итоге наиболее сильно повлияло на наши судьбы. Кто-то принял себя и смирился со своей тайной. Кто-то, наоборот, выстроил всю свою жизнь вокруг отрицания своего естества. И, видимо, моей сакральной тайной станут эти проклятые цифры.

Все стало на свои места, когда мне было одиннадцать. В тот зимний день я сидел дома и «болел» гриппом. Ну, то есть грамотно симулировал простуду, чтобы, когда папа уйдет на работу, сесть играть в денди. Я ходил в обычную общеобразовательную школу и был стандартным среднестатистическим оболтусом. От обычных детей меня отличали ровно три вещи: я пошел в школу на год позже, у меня было меньше пальцев на руках и на физкультуру я всегда одевал длинные штанишки.

Я помню, как в тот день прошел в прихожую, чтобы проводить маму, что собиралась поехать в магазин за продуктами. И тут я случайно обратил внимание на то, что таймер у мамы на лбу практически закончил отчет. И мне вдруг стало жутко любопытно. Меня буквально разрывало на части. Что же случится с мамой через час? Может она превратиться в монстра? А может, наоборот, она станет супергероем со сверхспособностями?

И вот, целый час я сидел на диване и, продолжал симулировать простудное заболевание, как вдруг неожиданно зазвонил телефон. Папа нехотя оторвался от завтрака, подошел к телефону и долго слушал, что ему говорит невидимый собеседник. Вдруг он выронил трубку, и спустя десять секунду упал на пол словно подкошенный. Я тут же подбежал к нему и принялся трясти его за плечи, стараясь привести в чувства. Рядом с безмолвным отцом лежала телефонная трубка, как-то неестественно громко ревущая на всю квартиру прерывистыми гудками.

Когда к отцу вернулось сознание, то он ровно секунду удивленно смотрел мне в глаза, а затем его лицо исказилось, и он заплакал, так ничего и не сказав.

Моя мама погибла в автокатастрофе. Дальнобойщик решил проскочить на желтый свет и превратил нашу старенькую иномарку в груду металлолома.

В первые секунды меня эта новость никак не задела. Словно где-то далеко, в некоей параллельной вселенной жил мальчик Ваня, мама которого только что погибла в аварии. Затем с нарастающим ужасом я начал понимать, что тот самый Ваня – это я. И это моя мама только что погибла.

Сначала у меня по коже побежали мурашки, а потом ноги внезапно отказались меня держать и я сел на пол. Какое-то время я просто сидел, шумно пытаясь вдохнуть, словно бы воздух вокруг меня в одну секунду стал непригоден для дыхания. И тут вдруг я все понял! Понял, что это за таймер. Понял, что он отсчитывает. И в ту же секунду я почему-то ясно осознал, что час назад в последний раз видел свою маму живой.

Тогда, пока мое тело совершало пару тяжелых вздохов между гулкими ударами сердца, слишком многое стало явным, и я ужаснулся своим открытиям. Все эти люди, каждый человек, которого я когда-либо встречал, были обречены. Но от отчаяния их всех спасало то, что они не знали, когда за ними пожалует жнец. А я это знал. Я загодя знал, что мама умрет, хотя тогда еще и не понимал этого. И также в эту трудную минуту я почему-то вспомнил моего ангела-хранителя, ту девушку из больницы, что пахнет цветами и умеет забирать чужую боль. Я неожиданно понял, что этого светлого человека уже не было среди нас.

Я так и не смог справится со смертью матери. Точнее, я не смог справиться со странным проявлением чувства вины. Я убедил себя в том, что мог что-то изменить. Я тысячи раз прокручивал в голове наш последний разговор с мамой, и корил себя за то, что мог как-то помешать свершиться трагедии и не сделал этого. А затем я взвалил на себя вину еще и за то, как позволил себе мечтать о том, что через час мама станет супергероем.

Мне тяжело было с этим жить, я закрылся ото всех. И никто не мог мне помочь, ведь никто не знал про цифры. В школе с тех пор я мало с кем общался. Отец со временем еще раз женился, и я, посчитав это предательством, перестал общаться уже с ним.

Нет, моя мачеха не была плохим человеком. Сейчас, когда прожил на этом свете довольно долго и повидал некоторые вещи, то могу сказать, что мне даже повезло с ней. Но она так и не нашла путь ко мне, хотя честно пыталась.

А затем, когда я учился в одиннадцатом классе, у меня родилась сестра и я, вместо того чтобы поступить в местный вуз, как планировал раньше, просто ткнул наугад пальцем в точку на карте страны и поехал туда учиться.

Нельзя сказать, что я полюбил этот город. Он был таким же серым и безликим, как и мой родной. И я так и не нашел здесь искомый покой. Правда, как я понял позднее, это было скорее связано с тем, что тогда, в юности, я просто пытался убежать от самого себя, но почему-то все равно захватил себя с собой.

 За все то время, что я живу здесь, я ни разу не позвонил домой и не поговорил с родными.  Раньше я искренне их ненавидел, а теперь мне было невероятно стыдно за свои выходки. Я знал, что не смогу им рассказать, о том, что гложет меня, я не хотел взваливать на них это. Но без откровенных объяснений им меня не понять. Посему я решил остаться для своей семьи неблагодарным и инфантильным переростком. Пусть они лучше думают, что я до сих пор на них зол. Пусть думают, что мне не до них. Это лучше, чем горькая правда, в которой я пребывал на грани безумия и старательно выстраивал вокруг себя вакуум из отчаянного одиночества.

Да, у меня были коллеги, были сокурсники, приятели, товарищи, но тут у меня не было ни одного близкого друга, ни одного человека, что знал бы меня слишком хорошо. И меня это полностью устраивало.

Здесь я чувствовал себя словно некий секретарь смерти. Я был абсолютно незаметен для простых людей, а сам сновал в толпе и сверял фактически отведенное людям время с тем, что указано в формулярах.

Ведь любой человек, которого я видел, сразу же получал от меня совсем не ту оценку, что принято давать в социуме. Вот красивая девушка улыбнулась мне на улице, а я, улыбнувшись в ответ, уже знал, что через пару лет ее жизнь оборвется. Бабушка, что сидела у подъезда и жаловалась всем соседкам на сердце, должна вызывать в окружающих некую сдержанную жалость. Но я-то знал, что она переживет их всех, а еще и, в придачу, своего сына и его молодую жену.

Единственное, над чем у моего «дара» не было власти, так это отсутствие прямого зрительного контакта с человеком. Я не мог видеть таймер в зеркале, телекамера не передавала его изображение, а фото не сохраняло текущее значение таймера. Посему я не могу сказать, когда умрет твой любимый киноактер или известный спортсмен.

А еще, по вышеуказанной причине, я не знал когда умру я. Я перепробовал слишком многое, пытаясь это выяснить. Системы зеркал, фотоаппараты, камеры широкого спектра, дагерротипы – все без толку. Однажды я докатился до того что срезал лоскут кожи со своего лба, но это, естественно, тоже ничего не дало. Я чувствовал, что этот таймер идет, я не обманывал себя собственным бессмертием.  Секретарь смерти не мог проверить по своим архивам лишь одно имя – свое собственное. Кажется, установить дату окончания моей службы, представиться возможным только при личной встрече с нанимателем.