Читать книгу ПАЦИЕНТ - Виктор Владимирович Кузовков - Страница 1

ПАЦИЕНТ

Часть первая

Доктор, а можно я прилягу? Как в книжках, знаете ли, или как в кино… Там же всегда пациенты лежат на кушетке и рассказывают психоаналитику о своих проблемах.

А может, мне просто книжки такие попадались, а на самом деле всё не так?

Но я всё-таки прилягу? О`кей? Я так часто это себе представлял… Да, именно так – кушетка, или диванчик, я лежу и рассказываю. И не хочется, знаете ли, расставаться с давно сложившимся образом…

А ничего, что я вот так, по-простецки, домой к вам? Мне очень неудобно, правда. Но больниц я не люблю, док. Не знаю, почему. Толчея там постоянная, суетливость какая-то, и атмосфера – ооооо, какая мерзкая там атмосфера! Я это буквально физически чувствую, доктор, я без крайней нужды минуты там не проведу. Особенно поликлиники эти… Да, вы тоже замечали? В больнице всё как-то проще, душевней, там люди болеют, у них на негатив просто сил не остаётся. А вот в поликлиниках много неопределившихся. Таких, знаете, полубольных, нервных, уставших от очередей и анализов… И совершенно неважно, к какому доктору очередь – к онкологу за приговором или к терапевту за справочкой. Пять минут в поликлинике для меня страшнее, чем два часа в метро, с самый, что ни на есть, час пик.

Кстати, а правильно ли называть психоаналитика «доктор»? Как-то я привык, что доктора всегда с такой штучкой для прослушивания, она ещё на шее у них висит. Да, на шее…

Висит…

Да, о чём это я? Извините, задумался вдруг. Ассоциации, ассоциации… Простите ещё раз. Хорошо, док? Вы не сердитесь на меня? О, кстати! Можно, я буду называть вас просто «док»? Вы не против? Нет? Правда?       А вообще, если честно, психоаналитики не воспринимаются, как врачи. Только без обид, док, ладно? Вот психиатры – те да. Наверное, потому, что они народ в психушки укладывают, а там уколами и лекарствами пичкают, да? А психоаналитики – совсем другое дело. Такие, знаете, собеседники-исповедники, чуть ли не лучшие друзья, но никак не доктора… Вам тоже так кажется?

Извините, док, я всё никак не перейду к сути. Болтаю, болтаю, несу всякий бред. Наверное, я просто боюсь этого разговора, и подсознательно стремлюсь уйти от него. Да, док, так и есть? Это постоянная проблема, я не один такой? Согласитесь, я тоже немного понимаю в этом? А? Понимаю ведь?!

Я постоянно копаюсь в себе, постоянно. Копошусь, что-то ищу, сравниваю, сопоставляю. Но не нахожу ответа, док, не нахожу той подсказки, которая приведёт меня к выходу.

Я даже опасаюсь, что выхода нет вообще. Есть только тупик, а тот путь, по которому я туда зашёл, отрезан для меня. Ведь начало всякого большого пути в детстве, а я не знаю, как туда можно вернуться и всё исправить. Если бы меня устроила пошлая шутка, можно было бы сказать, что мне всего лишь нужно дождаться маразма. Только я не засмеюсь, док. Да и вы бы не засмеялись, кабы уже знали обо мне всё, что я собираюсь вам рассказать…

А если бы даже была такая возможность, док, то что я бы смог там исправить? Ведь ребёнок беспомощен, зависим, он обречён долгие годы плыть по течению. И если вернуться в детство без груза прожитых тобой лет и накопленной мудрости – ну, уж какая ни есть, мудрость-то – то изменить ничего не удастся. А если, скажем, весь опыт твой с тобой останется, то какой смыл возвращаться? Нет никакого смысла, док. Если нанести на чистый лист детской души письмена моей жизни, то больше там уже ничего записать не получится…

Кажется, я уже упомянул ключевое слово. Детство…

Да, док, детство – там корни всего, там истоки моей боли, там моя трагедия и моё проклятие. Там же, док – именно там, в моём детстве – боль, трагедия и проклятие множества других людей. Да, других, док. Людей, совершенно мне незнакомых. Совершенно…

Для вас тут нет ничего нового, да, док? Простите. Я понимаю, что мои проблемы не новы, честно. Понимаю, что даже вам, врачу, они могут быть совершенно неинтересны. Рутина, да, док?

Док, а вы никогда не задумывались над невероятной запутанностью этих причинно-следственных связей? Почему один человек погибает из-за того, что отец другого человека лет тридцать назад убил котёнка на глазах своего сына? Столько лет ведь прошло! Столько лет!!! Котёнка давно сожрали черви, из этих червей вывелись мухи, мух тех сожрали птички и паучки, которых потом тоже кто-нибудь сожрал, а вот поди ж ты…

Так и моя жизнь, док – постоянно кто-то кого-то жрёт, кто-то пытается сожрать меня, а кого-то пожираю я сам. А на коре моего мозга словно выжгли печать, которая никак не зарубцуется. И иногда она воспаляется, док, давит, физически давит на меня. Она становится рельефной, распухает, пульсирует. В такие минуты я чувствую, что все связи в моём мозгу замыкаются на ней, все сигналы проходят через неё. Она преображает и обезображивает любую мысль, родившуюся в моей голове, заставляет всё видеть иначе. Абсолютно всё, док, абсолютно…

Хотя я преувеличиваю, конечно. Правда, док? У безумия не может быть одной причины, если это не какой-то физический порок. Да, док? Правильно? Это гораздо сложнее, это всегда цепь причин, какая-то их странная последовательность… Я даже думаю, что недостаточно самих причин – нужна именно их определённая последовательность. Да, док?

Док, а у психиатрии есть понимание того, как человек из безобидного извращенца становится маньяком? Ну, какой-то проторенный путь существует? Описан? Чтобы можно было сказать – да, этот ребёнок станет маньяком, если ему пройти ещё такие-то этапы?

Извините, я снова задумался… А знаете, я давно вот так серьёзно не относился к разговору. Всё-таки есть в подсознании какая-то зыбкая надежда докопаться до сути, найти ключик, который поможет тебе отомкнуть двери к освобождению. Ваша профессия овеяна таким количеством мифов, домыслов…

Да, о чём я? А, вот…

Вы скажете, наверное, что я не могу сам себе диагноз ставить, правда? Дескать, пока доктор не сказал, что я маньяк, мне не стоит так себя называть, да? Ну, формально вы правы, док. Формально, формально…

Знаете, я ведь поначалу тоже считал себя абсолютно нормальным. Да, абсолютно, док! Я ведь тоже думал, что маньяки – они какие-то нелюди, страшные, дикие, необузданные психи. А я ведь был совершенно не таким, док! Да я и сейчас не такой! Вот присмотритесь ко мне – похож я на монстра? Ну, нет же! Нормальный, внешне, абсолютно нормальный человек. И пообщаться со мной можно… И как-то вообще – опрятный, спокойный, рассудительный даже. Вот поначалу и я, кого-нибудь убив, думал – я не маньяк какой-то, я только по очень веским поводам убиваю. Рассудочно, продуманно, тщательно всё предусмотрев, позаботившись об алиби. И кровь ничью не пил, и трупы не расчленял. Поначалу…

Кстати…

Док, а вам не кажется, что наше детство готовит из нас маньяков? Знаете, у меня всегда, когда приходилось труп кромсать, перед глазами были детские пластмассовые куклы. Помните, док, эти пластмассовые куклы с оторванными руками, ногами, головами? Голые, преимущественно – не знаю уж, почему. Они были и дома, и на улице частенько валялись – выброшенные, сломанные, жалкие пародии на человека. Док, а вам не приходило в голову, что их надо хоронить? Да, заставлять детей, которые их сломали, хоронить своих кукол? Чтобы всё, как на самом деле – гробик, могилка, мёртвая куколка со сложенными на груди руками? Чтобы они не валялись где попало, док – хотя бы только для этого…

Глупая мысль? Нет, правда – глупая, да? Ну да, да, согласен. Но, правда, док, правда ведь – эти пластмассовые девочки с голубенькими глазками, губками бантиком и оторванными конечностями производят странное впечатление. И самое страшное – привыкаешь ведь к этому. В самом детстве, когда всё это закладывается на всю жизнь, док, с твоём мозгу откладывается картинка с расчленённой девочкой. Вы не задумывались об этом, док? Нет? Нет?!

Везёт вам…

Потом, когда детство кончилось… А, да я уже говорил об этом. Куклы, пластиковые куклы. Я всегда представлял себе, что это очередная кукла – откручиваем одну ручку, другую, потом ножки, головёшку…

Смерть совершенна, док. Вы не задумывались над этим? А ведь это так. Нет, не в каком-то пошлом смысле совершенства, вроде красоты, гармонии, ещё каких-то сладких розовых соплей. Совершенство от слова «совершено», от слова «завершено», и от слова «вершина». Смерть, как вершина жизни… Смерть, как венец, и как подпись под документом, и как продолжение начатого не нами…

Я никогда не боялся смерти, док. Может, это главная моя беда, не знаю… Мёртвый котёнок на лестничной клетке вызывал лишь любопытство, а брызги его яркой, какой-то нереально яркой крови были как магниты для глаз. Знаете, эти совковые подъезды в наспех сданных новостройках – комковатая побелка, серый цемент лестничных маршей, какая-то блёклая краска на перилах, обитые дерматином двери соседей… И на этом фоне – брызги крови, док, яркие-яркие брызги кошачьей крови. На серых лестницах, на побелке стен – везде эти ядовито-розовые пятна…

И ещё, док – он очень долго лежал там, этот котёнок. Такой, знаете, ощеренный, некрасивый. С оскаленными зубами и высунутым в агонии язычком. И вся мордочка у него была в этой крови. И никто из взрослых почему-то не убирал его. Конечно, всем было неприятно его видеть. Но взять его в руки, вообще, взять на себя эту миссию погребения не решался никто. И я ходил мимо, док. Несколько раз ходил мимо него, представляете? И смотрел, смотрел на этот закоченевший трупик, на эту кровь. И даже потом, когда его убрали, кровь на стенах ещё долго оставалась яркой, цепляющей мой взгляд. Из-за свежей извёстки, наверное. Ослепительно красное на ослепительно белом…

А ещё, док, я чувствовал вину. Да, док, вину. Папа убил котёнка из-за меня, это я точно помню. Детали уже почти стёрлись из памяти – кажется, я слишком громко играл с ним, и мешал страдающему с похмелья отцу. Знаете, как это бывает – ты играешь с котёнком, подкидывая ему какую-то свёрнутую бумажку на верёвочке, а он носится за ней, как сумасшедший, сам весь в неописуемом кошачьем восторге. Его так смешно заносит на крашеном полу, он падает, переворачивается, ты звонко хохочешь, просто заливаешься.

И тут открывается дверь в родительскую спальню, оттуда выходит твой отец, этакая громада страдающей от похмелья плоти, хватает котёнка, выносит его на лестничную площадку и со всего размаху бьёт о цементный пол. Поворачивается, обжигает тебя угрюмым взглядом и молча уходит в комнату. А ты стоишь – маленький такой, жалкий, растерянный, напуганный, беспомощный. И тихо-тихо плачешь… Тихо, док, потому что ты только что понял, что тишина в этом доме очень дорого стоит…

Я не боюсь умереть, док, и тем более не боюсь убивать. Жизнь есть лишь петля, выбившаяся из небытия. Петля… Вроде петли на одежде, док. Такие петли, выбившиеся, просто разрезают, и завязывают кончики узелком. Раз, и нету петли… Раз, и нету котёнка.

Да, я никогда не боялся смерти, док. В том числе и своей. А вот позора, огласки, изобличения боюсь безумно. Это очень важно, док, очень важно! Наверное, если бы не страх быть однажды разоблачённым, я бы и не убивал. Даже не знаю, чего я боюсь больше – то ли реакции моих родных, которые сойдут с ума, узнав обо мне всю правду, то ли взглядов родственников своих жертв. Наверное, первое всё-таки страшнее. Кстати, вам не странно, док – а я ведь очень люблю своих родных, я безумно боюсь разбить им сердце. Ненавидел я только своего отца, док, да и то, как теперь понимаю, не столько за то, что он делал, сколько за то, чего не делал.

Он не был хорошим отцом, док, я не мог им гордиться. Самый острый стыд моего детства связан именно с тем, к чему он так или иначе имел прямое отношение – наша нищета, неустроенность, вечная пьяная говорильня на кухне, косые взгляды одноклассников… Папа любил выпить, док. Ну, это уж точно не ново, и вам наверняка малоинтересно…

А вообще, я иногда говорю, что у меня было два отца. Один трезвый, другой пьяный. Знаете, док, разница была просто поразительная. Я до сих пор не понимаю, как эти двое уживались в одном человеке. Знаете, если бы он не пил, то лучшего отца мне бы и не надо было. Но как-то вот иначе сложилось… Обидно, док. Правда, знаете, очень обидно. Многое могло совсем по-другому пойти, совсем не так….

Так вот… О чём это я? Извините, док, увлёкся. А, да – я долгое время считал себя нормальным. Даже сверхнормальным. Можно сказать, чувствовал себя немного сверхчеловеком, какая-то достоевщина в башку всё лезла про тварь дрожащую. Ха, док – ну не смешно ли? Всё, что я запомнил из школьной программы про Достоевского и его героев – именно эта фраза про тварь дрожащую, представляете? Ну, там, по мелочи ещё – Раскольников, Соня Мармеладова, старуха-процентщица. Слушайте, док, может, хоть вы мне объясните – зачем всё это нам вдалбливали в школе? Зачем, док? Что могут школьники понять в Достоевском?! Что они в Толстом могут понять? Я и сейчас далеко не всё понимаю у них, а что я мог там понять четверть века назад? И зачем всё это вбивать в детские головы?

Кстати, этот бред про тварь дрожащую стал причиной моего первого убийства. Хотя нет, конечно, не только он, причины были чуть серьёзнее, но и без него не обошлось. И конечно, я убил не старушку. Убил несколько кавказцев, док.

Далее следует абзац, заблокированной цензурой. В нем есть некоторое обобщение и нелицеприятные высказывания в адрес замечательных людей, объединенных по национальному признаку. Раскаиваюсь, удаляю, еще раз раскаиваюсь и приношу свои глубочайшие извинения. Полную версию вы сможете прочитать когда-нибудь и где-нибудь…

…Тут же остался без машины и квартиры, оставил на больничной койке изрядную часть своего здоровья и из ливера кое-что, но самое главное – пришлось выбирать, кем жить дальше. И вот тут, конечно, достое-е-е-е-е-евщина. Много, много свободного времени для достоевщины, док, свободного больничного времени. Эта фраза всё время, всё время сверлила мой мозг, и именно она, наверное, заставила меня взяться за оружие.

О, док, это был настоящий детектив! Кровавый детектив, с убийствами. Но я не жалею об этом, док – знаете, с ними ведь нельзя по-другому, они не умеют забывать и останавливаться. И ты понимаешь, что если ты не убьёшь их, то они убьют тебя. (предложение оставлено в тексте для примера, чтобы читатель понимал – фу быть таким, как автор) Мне кажется, док, что именно поэтому у нас никто не хочет с ними связываться – мало, кто готов идти до конца, док, мало кто готов убивать. В отличие от них, не видящих в этом ничего, кроме доблести.

Может, и я бы не решился, но вы ведь помните, что я запомнил из школьного курса Достоевского…

И вышел я из больницы через полтора месяца, и не стал ничего доказывать, требовать – я сделал вид, что меня вполне устраивает просто остаться в живых. Но на самом деле… На самом деле, док, я ждал и готовился. Кое-что почитал, кое-что прикупил, а потом, когда всё успокоилось и про меня просто забыли, выбрал место и ударил.

Если бы вы знали, док, как просто убить человека в современном городе. Как просто в нём убивать… Я купил по случаю охотничью мелкашку, с самой простейшей оптикой. Оптику отдельно, док. Да, док, совсем невзрачное оружие, если вдуматься. Научился нормально стрелять, научился делать простейшие одноразовые глушители из пары детских сосок или отрезанных от резиновых перчаток пальцев, и почувствовал себя… Нет, не богом, конечно. Но дьяволом, властелином, демиургом, наделённым властью восстановить справедливость, решающим, кому жить, а кому в земле гнить – да. И уже тогда, док, проявилось одно из главных моих качеств – терпение. Это важно, док, эта моя черта безумно важна…

Да, док, я оказался чертовски терпеливым. Я неделями выслеживал тех тварей, что катали меня ногами по земле, стараясь обязательно попасть в лицо острым носком ботинка. Сутками готовил место, откуда буду стрелять, и всё это ради одного – двух выстрелов. Обычно это был подвал, какое-нибудь маленькое оконце напротив места, где они любили стоять. В городе ведь всё близко, док. Даже для мелкашки с простейшей оптикой и человека, который взял её в свои неумелые руки совсем недавно. Я забирался туда ещё ночью, потом долго-долго выжидал, потом стрелял. Если позволяли обстоятельства, стрелял ещё раз…

А потом, док, я прятался в том же подвале, в двух-трех пролетах от места выстрела, в каком-нибудь заваленном мусором закутке, заваливал себя хламом, засыпал все вокруг махоркой и перцем, чтобы собаки след не взяли, и сидел там сутки, двое. В общем, столько, сколько надо, чтобы всё успокоилось. Иногда я даже слышал, как рядом ходят мальчики из органов, переговариваются, ищут следы. А я сидел, заваленный разным старым дерьмом, затёкший, уставший от неподвижности, в каком-то странном оцепенении.

А один раз я даже попался в глупую ловушку – после моих выстрелов на вход в подвал навесили новые замки, а на окна наварили железные прутья. Я несколько дней расшатывал один из них, точнее, несколько ночей. А потом едва не застрял, когда вылезал в образовавшуюся дыру. То есть, я застрял, и это, пожалуй, был самый страшный момент во всей моей киллерской эпопее…

Вырвался, порвав одежду и до крови ободрав кожу. И решил завязать с этим, док. Просто испугался – случайностей, закономерностей, возможной мести. Знаете, всё-таки это не доставляло мне удовольствия. Я доказал себе, что чего-то стою, отомстил и почти сразу потерял к этому интерес. Может, я бы убил ещё одного–двоих (цензура!), просто по инерции, но в тот момент, когда я торчал, застрявший и беспомощный, в дыре подвального оконца, пришло осознание того, что сливки я уже снял, а хлебать сыворотку мне как-то не улыбается…

Но так я убил троих, док. В первый раз двоих, потом двоих тяжело ранил, потом убил ещё одного. Мой бывший сосед был среди тяжелораненых… Выжил с простреленной головой. Наверное, пуля не задела мозг, ха-ха…

Извините, док – снова занесло. Нет, ну глупо ведь, согласитесь? Зачем школьнику Достоевский? Чтобы он потом своих бесов по именам знал? Только разве это поможет ему с ними справиться?

Если честно, док, вы мне вряд ли поможете. Если уж совсем честно… Цель моего визита – отнюдь не избавление. Хотя… Хотя какие-то зыбкие надежды, конечно, есть. Просто иногда тянет выговорится, излить душу… Тьфу, блин, опять штампами заговорил. Это у меня из-за занятий литературой, наверное. Знаете, я ведь пописываю иногда. Серьёзных публикаций нет, только в Интернете, на разных литпорталах, вывешиваю свои нетленки. А знаете, док, очень удобно – сам себе редактор, размещаешь тексты, правишь, получаешь комментарии и отвечаешь на них, где-то даже и совершенствуешься. Вообще, интернет – хорошая отдушина, в плане общения. Может, я и пишу-то для того, чтобы иметь повод с умными людьми пообщаться, с талантливыми писателями, поэтами. Знаете, это и само по себе интересно, и возвышает как-то в собственных глазах…

Но, конечно, и там есть какие-то рамки, док. Хоть это и виртуальное пространство, но о наболевшем не поговоришь, если у тебя такое вот наболевшее. Об этом либо с вами, психологами, либо со священником, да, док? Но со священниками я говорить не стану. Знаете, я не боюсь бога, хотя и не сомневаюсь в его существовании. Да, можно сказать, что я верю в Бога, док, как это ни дико прозвучит.

Может, дело в том, что я слишком хорошо знаю Сатану? Да, док, мы ведь рациональные люди, во всяком случае, должны такими оставаться, согласитесь? А любому рациональному человеку ясно – в мире всё уравновешено, каждому явлению есть какой-то противовес. Вот и значит, что если есть Сатана, то есть и Бог, правда? А Сатана есть, тут уж можете не сомневаться, док, это Я вам говорю…

Я даже знаю его имя, док! Его настоящее, подлинное, первое имя, полученное им при рождении. Да, док, как хотите, но это правда, я ни секунды не сомневаюсь. Только я один знаю его, представляете? Я избранный, док. Нет, серьёзно! Серьёзно, так и есть! А знаете, откуда я его узнал? Нет? Ну, вы же психоаналитик, неужели не догадаетесь? Ааа, ну ладно… В общем, оно мне приснилось. Самый страшный сон в моей жизни, док, кроме шуток вам говорю. Вам интересно, что в нем было?

А ничего, док. Ничего, кроме этого имени. Мне что-то снилось, сейчас не помню уже, что-то, совсем не имеющее отношения ни к богу, ни к дьяволу. Обычный сон, который забылся в ту же секунду, как закончился. Но вдруг в этом сне родилось какое-то слово. Док, я даже не знаю, как вам объяснить… Просто слово, из ниоткуда, понимаете? И я, вроде, спрашиваю себя – а что это за слово? И тут же сам себе отвечаю – да это же настоящее имя Сатаны! И вот тут, док, я просто захлебнулся затопившим меня ужасом, я почувствовал такой безумный, такой иррациональный, такой настоящий страх, с каким вряд ли сравнится что-нибудь ещё. Я ощутил его присутствие, док. Да, это был он, собственной персоной! Он зашёл представиться, как я понимаю. Он избрал меня, док. Да, так и есть, так и есть, не сомневайтесь!

Он избрал меня, док, он на самом деле избрал меня! И это не случайно! Не просто потому, что я тогда уже совершил свои первые жертвоприношения, не потому даже, что я не собирался останавливаться, тут причина в другом, док. Я говорил уже, что пишу? Ну, литература, книги, да? Говорил? Да? А, ну да, говорил. Да, я пишу, док. Разное – стихи, рассказы, всякую всячину, в общем. А тогда я писал книгу именно от лица сатаны. Ага, уловили связь, да? О, она есть, док, самая прямая, самая настоящая. Я писал от его имени, понимаете? Но имени его не знал, настоящего имени. И это было несправедливо, ещё более несправедливо, чем сам сатана. И тогда он явился ко мне, док…

Как же мне было страшно… Док, вы не представляете, каким бывает истинный страх. Не знаю, мне даже кажется, что я бы умер от него, если бы не проснулся. Но он позволил мне проснуться, он отпустил меня, док. Он не затем приходил, чтобы убить меня, он просто зашёл сказать своё имя. Просто имя, док… А представляете, что бы я испытал, если бы он ещё и в глаза свои дал мне заглянуть?

Кстати, доооок! Глаза! Ещё один мой страшный сон! Рассказать? Нет, ну вам же должно быть интересно, док!? Вы ведь мозговед, извините за вульгарность. Вы не против? Ага, ладно. Вот… В общем, этот сон приснился мне ещё в детстве, но я почти забыл о нём. А сейчас вот вспомнил. Странно… Нет, я вспоминал о нём раньше; скорее, я просто не связывал их. Не связывал, хотя, наверное, стоило бы…

Вот. Сон. Детский. Небольшая предыстория, док. Мы должны были пойти на рыбалку. Ночью. Куда-то очень далеко, со взрослыми, я там ни разу не был. Всё, что я знал – нам придётся идти ночью мимо старого кладбища. Пешком. Через лес и старое кладбище, представляете? И вот снится мне, что мы уже идём туда, идём по хорошей грунтовой дороге, по сторонам чёрные стены леса, луна. Но мне весело – это приключение, док. Приключение, которого я ждал очень давно, к которому готовился, которым заранее хвастал перед друзьями. Я рад, ноги сами несут меня вперёд, меня не страшит ни лес, ни кладбище. Со мной мои друзья и несколько взрослых, мы идём и оживлённо о чём-то переговариваемся. Но ноги, док, ноги сами несут меня вперёд… И я потихоньку отрываюсь от нашей группы. Сначала не замечаю этого, а потом дорога сворачивает, я ухожу за поворот и чувствую, что я один, все остальные позади меня, доносятся только их голоса. Я ещё не беспокоюсь, док. Я ещё продолжаю движение вперёд. Но оборачиваюсь. Оборачиваюсь и вижу, что никто ещё не вышел из-за поворота. А потом я снова смотрю вперёд, а передо мной, на расстоянии вытянутой руки, прямо посреди дороги, сидит огромный волк.

Волк, док! Огромный, тёмно-серый, неподвижный. Просто сидит. Просто сидит, док, а его глаза светятся жутким зелёным светом. Он смотрит мне в глаза, и я просто цепенею от ужаса. Потом всё-таки разворачиваюсь, дико кричу и бегу назад, к друзьям, ко взрослым, которые должны меня спасти. Он за мной не гонится. Он остаётся на месте, сверля мне спину своим взглядом… И тут я просыпаюсь – меня будит бабушка, испуганная моим криком.

Док, если бы вы видели эти глаза. Бабушка спросила меня, отчего я так кричал, а я только и смог сказать – «там волк, ба, у него т-а-к-и-е злы-ы-ы-е глаз-а-а-а»… И цвет, совершенно непередаваемый, какой бывает только во сне, настоящий цвет, рождённый не вне, а внутри нас. Цвет наших эмоций, нашего ужаса, нашей паники… Я сейчас это рассказываю, док, а у меня по коже мураши волнами бегут и волосы потихоньку встают дыбом. Страшное воспоминание, док… Страшный сон, от которого и через десятилетия не по себе становится.

Так вот, док, вам не кажется, что он уже тогда меня избрал? Избрал, и не упустил случая заглянуть мне в душу. Знаете, что самое забавное, док?

Когда мы всё-таки пошли на рыбалку, я узнал эту дорогу…

Теперь вы убедились, док, что дьявола я знаю лично? А значит, у меня нет оснований сомневаться в существовании Бога.

Да, док, Бог есть… И я не боюсь его, док. Знаете, мне кажется, что у меня будет, что ему сказать. Когда я перед ним предстану, док, я не опущу глаз и не испугаюсь. Я скажу ему: – «Боже, ты тоже виноват в моих преступлениях! И если ты справедлив, то нам с тобой вариться в одном адском котле…». Как думаете, док, он пойдёт со мной в ад? Сомневаюсь, сомневаюсь… Мне кажется, док, он придумает какой-то выход из положения. Он ведь всемогущ, если верить его адептам. Может, он позволит мне переродиться, реинкарнировать, и даст ещё один шанс? Согласитесь, док, это единственный выход из ситуации, согласитесь? Для него-то уж точно… Я буду смотреть ему в глаза, док, просто смотреть в глаза, и он увидит там моё детство, моего бешеного папу-алкоголика, нищету, убитого котёнка, мать с вечными синяками под глазами. Он ведь должен понять, док, что это не я выбирал себе детство, правда? Это по его прихоти, по его желанию я получил такую судьбу, и я ничего не мог изменить, док, очень долго ничего не мог изменить…

Слишком долго…

Знаете, док, а я ведь мог стать весьма неординарным человеком. Хотя, конечно, я и сейчас далёк от ординара… Смешно даже, да, док? Нет, я в положительном смысле. В самом позитивном, если угодно… Знаете, я ведь очень хорошо учился поначалу. Редкие четвёрки если и появлялись в моём дневнике, то только из-за плохого почерка. Да, вот почерк у меня был ни к чёрту, это факт. Да он и сейчас не лучше, сам иногда не могу разобрать, что написал. Хотя, плохой почерк, вроде, ещё одно свидетельство неординарности? Есть такая статистика у психологов? Где-то я слышал, док, что у Ленина был очень плохой почерк. Правда, Ленин тоже был тот ещё психопат, не находите?

Так, о чём это я? А, насчёт неординарности. Нет, конечно, вполне может быть, что мне это просто кажется. Все мы склонны думать о себе лучше, чем того заслуживаем. Но ведь есть некие объективные критерии, правда ведь? Вот учился хорошо, и главное – без напряжения, поначалу даже с удовольствием. Как говорится, налету схватывал, и даже то, что мне не бросали. Читал много… О, да, док, я безумно, безумно много читал!!! Это правда, я и дня не мог прожить без книги, я все библиотеки доступные перечитал. Фантастику очень любил, книги про путешествия, про войну. И не абы что, а Саймака, Бредбери, Азимова, Кларка, Стругацких, Желязны. Да я и сейчас их люблю! Но в том возрасте, лет с десяти, наверное, это было скорее исключением из правил, правда, док?

И одиночество… Знаете, док, меня никогда особенно не угнетало одиночество. Книги, а если нет книг – собственные мечты, фантазии, какие-то лёгкие авантюры. Я мог уйти за десяток километров от дома, причём, спонтанно, просто потому, что под ногами рельсы заброшенной узкоколейки, а впереди, далеко впереди – что-то, чего я ещё не видел…

Даже странно, что я стал маньяком… Да, док? Всё ведь шло к тому, что я стану каким-нибудь писателем-фантастом, буду писать романы про освоение дальнего космоса, про лунные радуги и марсианские закаты. И ведь в этот момент, док, я уже видел этого мёртвого котёнка. Хуже того – я уже и сам не одного к праотцам отправил.

Мы иногда развлекались тем, док, что топили кошек. Рядом с домом было огромное заболоченное озеро, с протоками, с трясинами. Вот в какой-нибудь протоке мы их и топили. Особенно интересно было осенью, по первому, ещё прозрачному, хрупкому льду. Лед пробивался, и кошку бросали в полынью, так, чтобы она ушла под край. И она билась там, билась в конвульсиях, в тщетных поисках спасения, но постепенно силы покидали её, последний воздух уходил из лёгких, ртутными пузырями перекатываясь подо льдом и переливаясь на солнце, а мы стояли, и заворожено на неё смотрели.

Вот так вот и я сейчас, док… Как кошка. Только не знаю, кто на меня смотрит… Наверное, тот же, кто швырнул меня под лёд?

Кстати, док, о кошках… Знаете, вот если вдуматься, то именно кошки были моими подопытными кроликами. Первое моё настоящее насилие связано именно с ними. Я, как говорится, любил мучить кошек…

Понимаю, док, что это не ново, что в психиатрии это наверняка уже тысячу раз описано. Но почему тогда никто не принимает никаких мер, док? Я бы, наверное, запретил иметь домашних животных, особенно кошек, семьям, имеющим маленьких мальчиков. Потому что их очень легко пнуть, ударить, мучить. Они безответные, они даже не визжат, как собаки, а если и норовят укусить или поцарапать, то только когда совсем уж невмоготу.

А один раз, док, я задушил кошку. Интересный случай, кстати. Дикая кошка, я поймал её на какой-то стройплощадке, рядом с лесом. В общем, я и не думал её убивать, но не мог удержаться, чтобы не придушить слегка. Но неудачно, она вывернулась и укусила меня за палец. Сильно, док, очень сильно, её зубы в нескольких местах прокусили мой ноготь. Но тут-то и произошло самое важное – я не отшвырнул её, не закричал, как сделал бы на моём месте почти любой подросток, а перехватил поудобнее, и этой же рукой, этим же прокушенным пальцем давил, давил на горло, пока она не сдохла. Она бешено вырывалась, док, всеми четырьмя лапами царапая мою руку и извиваясь. Но чем больнее мне было, док, тем сильнее сжимались мои пальцы. И она не вырвалась, док, очень скоро её сопротивление ослабло, а затем она и вовсе обвисла и начала судорожно подёргиваться. Обгадилась и затихла… А потом, док, я пошёл домой. Я нёс свою исцарапанную, прокушенную руку, как орден – для меня самого стало откровением то, что я могу вытерпеть такую боль, что я смогу одной рукой задушить кошку.

Да, а знаете, зачем я тогда ходил в лес? За глиной, док, за глиной для школьных поделок. Я пришёл домой, док, принёс глины, и теми же руками, теми же самыми руками стал лепить из глины лебедей. Правда, док, так и было, я не преувеличиваю, не рисуюсь. Я слепил пару великолепных лебедей, с длинными изогнутыми шеями, с пышными крыльями, просто на удивление красивых и пропорциональных. Я их высушил, док, потом даже обжог в духовке, чтобы они были прочными. А потом покрасил. В чёрный цвет, док. Нет, никакого умысла – хотел в белый, но не было хорошей белой краски, а чёрная была. Да, док, чёрная была… Скажете, тут нет никакой мистики?

Потом этих лебедей взяли на школьную выставку. Это был один из лучших экспонатов, док, меня очень хвалили. Правда, в итоге кто-то сломал одному из лебедей шею. Шею, док… А я больше никогда ничего не лепил из глины…

А фантастом я так и не стал. А может, у меня ещё всё впереди? Правда, ведь если рассуждать логически, то одно другому нисколько не мешает? Я слышал, что Артура Кларка обвиняли в педофилии. Он поселился где-то на Цейлоне и потихоньку потрахивал там местных малолеток. Большой скандал был, когда местные власти его каким-то образом застукали. Так что одно другому и впрямь не мешает, может, даже наоборот. Но не в этом дело…

Мне вот интересно, когда же я всё-таки окончательно свернул не в ту сторону? Ведь не один же я кошек топил, а вовсе даже наоборот – одному было совсем не так интересно. Но тогдашние мои друзья в криминальных сводках особо не светятся, а если и было такое, то больше по воровской линии. Хотя, ха-ха, может, они все тоже маньячат потихоньку, а, док? Просто осторожно, как и я, не привлекая внимания и не попадаясь? А чего – столько народу без вести пропадает, что мне-то ясно – ох, полно любителей помучить человечеков, полно желающих кровушку им выпустить, а то и выпить её, горькую…

Может, развилка была в отрочестве, когда гормоны в крови забегали? Вообще, док, недаром ведь эту пору называют «переходный возраст»? А, недаром ведь, вы-то должны знать, вы-то психолог… Переходим мы куда-то, от чего-то к чему-то переходим, и мыкаемся в пути, и блуждаем… Вот я и перешёл…

Слушайте, док, а как вы думаете – если бы секс был доступнее для подростков, может, и маньяков было бы меньше? А то ведь дикость какая-то – член стоит чуть ли не круглые сутки, ты готов сунуть его хоть в розетку, будь там подходящие по размеру дырки, а решить эту проблему можно едва ли не единственным способом. Да и на тот столько запретов и косых взглядов, что любой пацан, дрочащий в ванной, чувствует себя извращенцем. А ведь как было бы хорошо, если бы табу всяких не было, если бы взрослые, опытные женщины без особых заморочек помогали нам стать взрослее и опытнее. Ведь половина проблем у молодых от недотраха, если не три четверти! А так, может, и на школу больше бы времени оставалось, и правильная ориентация раз и навсегда устанавливалась бы? Нет, согласитесь – есть в этом какой-то смысл? А? Правда ведь? И почему психиатрия на сей счёт не выскажется?

А так приходилось дрочить – в туалете, ванной… Да проще сказать, где не доводилось. Только это ведь обычная подростковая проблема, да, док? Вы скажете, что через это прошли почти все мужчины, а маньяками и извращенцами стал совсем небольшой их процент. Да, док? Возразите мне? Ну, я и спорить не буду – факт есть факт. Значит, что – неудовлетворённость в подростковом возрасте не является главной причиной отклонений? Да, док? Наверное, она должна наложиться на что-то… На богатую фантазию, например, да?

Кстати, вполне вероятно. То есть, у меня было сложное детство, породившее кучу комплексов, богатая фантазия, и хорошая потенция лет в пятнадцать-шестнадцать. Нет, док, всё-таки подростковый стояк – особая проблема. У меня собака была, сука, овчарка, так вы не представляете, сколько раз я пытался её трахнуть! Не то, чтобы я её, хаха, любил особой любовью – нет, просто нужно было экстренно встромить куда-то свой набухший член. О, когда была возможность, я обязательно засовывал ей пальцы в промежнось, да и пристраивался неоднократно. Но из-за неопытности, наверное, вставить ей так и не удалось. Она крупная, сильная – вырывалась, когда я очень уж ей досаждал. А когда у неё была течка, и она, может, сама не прочь была мне подставить, я брезгливо морщился – я очень брезгливый, док, с самого раннего детства. И все эти собачьи выделения сразу отбивали у меня охоту. В общем, нормальным зоофилом у меня тоже стать не получилось. А как было бы здорово, а, док? Трахал бы собачек, козочек, овечек. Завёл бы себе пятнистую девочку-далматинку, они такие милые и сексуальные. Тусовался бы на зоофильских форумах, снимал свои подвиги на видео и обменивался ими с такими же страждущими. И никому бы от этого никакого вреда, да, док? Ну, правда – это ведь никому не мешает, если вдуматься, даже само по себе. А уж в сравнении с тем, кем я стал теперь, так это и вовсе самая розовая альтернатива…

Кстати, док. А вот предательство – оно могло сыграть какую-то роль в моей судьбе? Нет, понятно, что как-то повлияло. Но вот чтобы именно так, как все в итоге случилось? Направить меня в эту сторону?

В моем случае, мне кажется, да. Я расскажу вам. Длинновато получится, наверное. Но попробую – авось, вам будет интересно…Вам должно быть, я уверен.

В общем, я тогда еще совсем пацаном был. Даже не подросток еще. Лет двенадцать, наверное. Ну, плюс-минус. Ребенок, только-только начавший снимать розовые очки. Но до конца их не снявший, конечно…

Да, в этом возрасте я чуть не угодил в дурку. Нет, понятно, что я немного преувеличиваю, вряд ли бы меня положили. Но случай любопытный, да.

В общем, я даже не помню уже, с чего именно все началось. Как говорится, ничто не предвещало беды…. Но вдруг случился какой-то спор с нашей классной руководительницей. Она, чтобы вы понимали, была не очень умной женщиной. Предмет знала, но дура была еще та. И, как мне кажется, некрофилка. Это только мои догадки, конечно. Но постоянно ходила в черном, просто всегда, без исключений. Нет, блузку какую-нибудь белую могла одеть. Или розовую. Но это, возможно, школьный дресс-код обязывал. Любила нам рассказывать, как она ездила на Кавказ, в отпуск. И очень увлекалась, говоря о тамошних кладбищах. Там они и красивые, и ухоженные, и зелени много, и посидеть там можно на лавочках, в тенечке, и так далее, и тому подобное. В общем, лучше кладбища и места в мире нету.

Но не из-за этого все случилось. Совсем. В общем, в чем-то я провинился. И она, желая меня пристыдить, припомнила, как приходила ко мне домой по какой-то своей учительской надобности. А дома у меня, док, нищета да вечно пьяный папа. И я, конечно, темы этой стеснялся и очень не любил. Пацанам мог и по лицу дать, а тут все-таки что-то сдерживает. А эта курица тупая, как назло, давила на мозоль. – «Шпингалет бы прибил, мужик!» – упражнялась она в остроумии. И начала пояснять классу, что у нас на входной двери шпингалет на одном гвозде держится. И некому его прибыть. Очень смешно дуре, ага. Ну и в классе похохатывали.

А меня, честно скажу, немного переклинило. Может, от этих смешков, не знаю. Я встал, взял стул за спинку, поднял его, словно сейчас кину, и недобрым таким тоном и говорю – Я ТЕБЯ сейчас прибью, дура!

В том возрасте, мне кажется, это не совсем типичное поведение. Она аж немного опешила, на минутку, может. Немая сцена, как в кино. Но гордыня взяла верх, она оправилась и продолжила нести какую-то ересь. Про мужа, который мне голову оторвет, еще что-то…

И что я хорошо помню, это свои ощущения в тот момент. Кинуть в нее стулом нельзя – я ведь не совсем людоедом был, просто пацан вспыливший. Но и поставить стул на место, как ни в чем не бывало, тоже было уже нельзя – вынул нож, бей, как говорится. Поднял стул – кидай. Опять же, весь класс с любопытством следил за сценой, ничего особо не испугавшись. Смотрели в упор – кто с изумлением, кто с любопытством, а кто и с явным ожиданием того, что я сейчас облажаюсь.

Я сделал что-то среднее, где-то даже не вполне осознанное – я развернулся и изо всей мочи запустил стул в окно. Благо, моё место было на крайнем ряду, как раз у окна. Звон, грохот, стеклянные брызги вместе со стулом с грохотом летят вниз, с третьего этажа, и падают на клумбу.

А я подошел ко второму стулу и положил руку на его спинку. Смотрю на эту курицу и говорю – «Во второй раз не промахнусь. А потом и вас следом выброшу!».

Ну, тут она геройствовать не стала – быстро вылетела из класса. Оно и понятно – я, хоть и сопливый еще пацан, а уже на голову выше ее. Стулом и прибить мог, без шуток. Она и побежала за помощью – к директору, видимо.

Через пару минут она директрису и привела. Другие учителя сбежались – любопытно же, такое в школе не каждый день, да и не каждый год. Тем более, в нашей, образцово-показательной, возглавляющей школьную колонну на первомайской демонстрации…

В общем, прилетели, налетели, физика привели, за трудовиком послали. Я, если честно, не очень хорошо помню детали того, что случилось после. Опустошение какое-то. Испуга, конечно, не было. Точнее, если и был, то только от своего поведения. Где-то в глубине души я понимал, что наша Бабочка (прозвище классной) только что могла и на самом деле в окно выпорхнуть…

Понятно, директриса в истерике – выгоню из школы! Замолч! Дебил! Ну и что-то там про чертей в тихом омуте. А я, действительно, не самый хулиганистый был. Да, можно сказать, на хорошем счету числился.

Короче, педсовет, «мы тебя выгоним!», «в спецшколу пойдешь, дебил!» и все такое. Мама пролила ведро слез, понятное дело. И, возможно, тем бы все и закончилось, заставили бы меня извиниться, но каким-то ветром историю донесло до ГорОНО (Городской отдел народного образования). И «в присутствии ответственных товарищей» решили меня освидетельствовать. Потому что, «товарищи, нельзя же так! А вдруг он завтра и правда убьет кого-нибудь? Кто готов на себя взять ответственность?!».

Собственно, это только преамбула. Приехали мы с мамой на прием к психиатру. А там совсем еще молодой парень, студент вчерашний. Ну, понятно, это мне сейчас ясно. А тогда я особо и не знал, насколько он молод для врача. Просто молодой мужик, как мне показалось. Ему еще все интересно, он меня внимательно слушает, вопросы задает, головой кивает. Много записывал. Расспрашивал, а потом записывал. Мне даже любопытно было – а что в этой болтовне может быть интересно настоящему врачу? Он же даже ни одного укола мне не выписал.

Таблетки какие-то посоветовал. Но и те, как я понял, больше для укрепления нервной системы. Про отца расспрашивал, это да. Сразу понятно было, что эта тема ему интересна. Но я, в общем, особо ничего и не скрывал – не любил этого, конечно, но раз уж он врач и ему это интересно, то почему бы и нет?

В общем, ничего особенного. Это чтобы было понятно, как я с ним познакомился. Ну и про меня понять, какой я был «тихий омут». Довольно скоро, в общем, встречаться мы перестали – видимо, медицинских оснований для встреч не было, а что-то выдумывать он или не захотел, или по каким-то другим причинам не стал. В общем, разошлись мы, как в море корабли, и даже не погудели друг другу на прощание.

Какое-то заключение он мне выдал. Я его, правда, не читал – мама не показывала. Но вроде бы там все было неплохо – в школу она его несла с некоторым оптимизмом. Наверное, любой маме приятно получить подтверждение, что ее сын не сумасшедший. Дошло это и до педсовета. Помурыжили меня, помурыжили, да и затихла буря. Разве что классная наша руководительница стала со мной поаккуратнее – не думаю, что поумнела, скорее, кто-то из руководства школы тоже счел ее поведение не идеальным. Да и испугалась она, я думаю…

В общем, буря в школе понемногу утихла. Без видимых последствий для меня. И я продолжил учиться, как ни в чем не бывало. Довольно легко, как обычно, закончил очередной учебный год. Начались каникулы. Обычные летние каникулы той поры – долгожданные, тягучие, медленные и стремительные одновременно. Все-таки, в детстве время действительно тянется очень медленно. Три месяца каникул казались почти целой жизнью. Да они ею и были, учитывая то, как сильно мы за эти месяцы менялись…

Конкретно мой класс и моя школа большую часть каникул проводили на море. Сами понимаете, наверное – небольшой приморский город, где из развлечений примерно ничего, плюс редкие премьеры в кино. Но есть море. У нас оно было не самым теплым, но в июле и августе прогревалось до стадии «парное молоко». Мы именно так оценивали температуру воды, если кто-то спрашивал – «да там парное молоко!». Для нас это означало, что можно купаться без костра, не выходить на берег каждые пять минут, не дрожать на ветру, выйдя «погреться» – было тепло и в воде, и на берегу. В общем, пару месяцев погода у нас была вполне пляжная, даже курортная. Иногда, конечно, июнь с сентябрем тоже радовали, но это уже лотерея, это уже не каждый год.

Пляж у нас, кстати, был шикарный. Километров пять песочка, если не больше. И глубина адекватная – не слишком глубоко, но и не километровая отмель у берега. Песочек чистый, мелкий, приятный. Поваляться на нем было одно удовольствие. Правда, искушенные взрослые купальщики не очень его жаловали – совсем рядом было устье реки, совсем не маленькой по нашим меркам. Река эта стекала с гор, и во время дождя превращалась в сущего демона, неся с собою стволы вывороченных деревьев, грязь, песок, а то и какие-нибудь подарки с размытых кладбищ. Это, правда, случалось не часто, но все равно, местные, несмотря на все достоинства пляжа, несмотря на фантастические виды, считали его грязным.

Мы, признаюсь честно, внимания на это не обращали, тем более, что в основном вода была чистейшей, а всякие вывороченные бревна на берегу казались нам, наоборот, отличным дополнением пейзажа. Но все равно – пляж был пустоват, даже диковат, хотя находился он почти в черте города, и добраться до него на автобусе было совсем не трудно. Но большую часть времени мы проводили на нем в обществе себе подобных, разбившись кучками, где одна компания могла быть метрах в пятидесяти от другой, а то и больше.

Вот там однажды я и встретил этого доктора. Не знаю, по какой надобности он там нарисовался – вряд ли он выискивал именно меня. Может, просто искупаться в море хотел – вполне законный интерес. Кажется, он и узнал меня не сразу, хотя тут уже я не уверен. Подошел к нам молодой мужик, что-то спросил, а я тут же его и узнал. Я, кстати, совсем не стеснялся того, что меня направляли к психиатру, даже немного бравировал этим. Все-таки, не каждый мальчик ведет себя настолько плохо, что окружающие считают его психом. А поскольку меня официально признали нормальным, то и проходило это больше по разряду внезапных приключений. Даже среди друзей-приятелей это было скорее поводом для беззлобных шуток, чем для подозрений в реальном сумасшествии.

В общем, я даже обрадовался, увидев его. Здравствуйте! – говорю. Даже по имени отчеству его назвал. Ну, тут и он присмотрелся, узнал. Привет, говорит.

И вроде начали мы всей компанией немного дружить. То есть, он периодически появлялся на пляже, обычно уже под вечер. Иногда с каким-нибудь недорогим угощением, а чаще просто так. Спрашивал, не занято ли тут, можно ли ему искупаться? Мы ржали и разрешали расположиться рядом с нами.

Купались, загорали, и ни что, как водится, ничего не предвещало. Но однажды, когда мы вдвоем сидели на берегу, наблюдая, как вся компания резвится на мелководье, он спросил, есть ли где-нибудь неподалеку еще интересные места для купания?

Мест, на самом деле, было не очень много – пляж тянулся очень далеко, но это было, строго говоря, одно место. А потом он упирался в бухту, сплошь застроенную причалами судоремонтных заводов и других организаций. Пару мест, где можно искупаться, понырять с причалов и барж я, конечно, знал. Но мне показалось, что это вряд ли его заинтересует.

– Ну, если на речку поехать… – без особого энтузиазма сказал я. Ехать нужно было на электричке, а потом еще с час шагать через заросшие кукурузой поля, изнывая от жары, отбиваясь от оводов и мух. А так как места эти были мне не очень знакомы, я немного усомнился – пообещаю хорошему знакомому отличную экскурсию, а в итоге окажется, что там ничего интересного. Речка у нас, все-таки, горная, хоть и спустившаяся на равнину. Иногда могла за год пару раз русло поменять, а с ним и всякие удобные места для купания. А на быстрых перекатах купаться – такое себе удовольствие…

Но его эта идея заинтересовала. Он расспросил про электричку, про то, откуда лучше выехать, где выйти. Я предложил расспросить у друзей, но он скривился – не надо, дескать, не хочу с толпой оголтелых школьников в переполненной электричке толкаться.

Мне это показалось резонным. Да и польстило немного – кажется, меня посчитали взрослым. Ну, или почти… В общем, когда он предложил не ставить в известность никого из друзей, я воспринял это, как должное.

Даже не так… Я немного загордился! Небось, кого попало не позовут поехать на речку, вдвоем, в тайне от всех!

В общем, как-то обыденно, между делом, мы с ним договорились на днях провернуть эту экспедицию – встретиться на станции, сесть на электричку и добраться до речки, где и искупаться, как нормальные люди. Дату назначили на ближайшие выходные, время утреннее, экспедиция была назначена однодневная, к вечеру мы собирались вернуться. Заодно можно было и рыбу половить, что лично мне добавляло радости и интереса.

Я действительно не помню, сколько мне было лет. Тринадцать? Четырнадцать? Вряд ли больше, мне кажется. Но где-то в этих пределах. В общем, возраст, когда сам себе кажешься уже очень взрослым, а на деле еще щенок. Но не думаю, что это имеет значение. Или имеет? Трудно сказать, док. Трудно…

Так или иначе, все шло строго по плану. Родителям вскользь упомянул, что в субботу я с друзьями на весь день еду на речку, да на этом вся подготовка для меня и закончилась. Пакет с собой взял, кинул туда удочки (леску с крючками, удилище планировалось прямо там вырезать), что-то на перекус, да и налегке, с утра пораньше, погнал на электричку. Помню, денег было в обрез, ровно на два билета, туда и обратно. Но тогда это было скорее нормой – я чувствовал себя богачом, едущим в полной безмятежности.

Настроение было приподнятым, даже радостным. Приключение, как-никак. Электричка, конечно, битком была, на машинах люди тогда редко ездили, а вот к дачам относились серьезно. Весь город, почитай, каждые выходные ехал на дачку, раком постоять на земле-кормилице. Давка, конечно, была жуткая, тем более, что мы садились уже на самом выезде из города, на последней городской станции. Но это было привычно и ожидаемо, поэтому если и напрягало, то не сильно.

Ехали, изредка перебрасываясь парой слов, из открытых окон залетал свежий ветер, попутчики переговаривались, и с каждой минутой приближалась станция, на которой мы должны были выйти. В общем, благодать, и ничто, казалось, ничего не предвещало.

Хотя нет, вру. Тогда не понимал, но сейчас понимаю, конечно. Из-за давки он придвинул меня к себе, в небольшой закуток, отбитый у других пассажиров. Что-то пошутил про то, что так хотя бы я живым доеду. Почти час мы ехали если не в обнимку, то довольно тесно прижавшись друг к другу. Я реагировал спокойно – дачная электричка была особым пространством, и если на тебе никто не стоял и не сидел, это было уже шикарно. И знакомый, который стоит у меня за спиной, даже довольно тесно ко мне прижавшись, особого возмущения у меня не вызывал. Даже вроде как легкая благодарность ощущалось – рядом, буквально в метре, был забитый людьми проход, по которому постоянно, толкаясь, пассажиры лезли к выходу и от него. Так что я был уверен, что устроился классно.

Доехали, и сразу попали в несколько иной мир – солнце уже поднялось, но воздух еще нагрелся не сильно. Полустанок почти в тайге – с одной стороны скалы, с другой, насколько хваталось взгляда, зелень. Колхозные поля робко жались к железной дороге, иногда забредая в дебри приречных зарослей, которые у нас, на самом юге Дальнего Востока, летом по густоте напоминали амазонскую сельву, а между ними можно было заметить что-то среднее между дорогой и тропой – петляя, она уходила куда-то вглубь лесных зарослей, где и пряталась наша небольшая, в общем-то, речка. Дачники, кстати, ломанулись в другую сторону – дачи располагались в распадке между сопками, по другую сторону железной дороги, и они, как стайка хорошо навьюченных муравьев, споро пошли туда.

Мы, понятное дело, пошли в другую сторону. В гордом одиночестве, которое казалось мне просто идеальным. Шли, болтали, я что-то говорил про речку, я понимал, как ему, столичному жителю, хочется хоть немного прикоснуться к нашей дикой природе. Море, конечно, ему тоже нравится, но море он видел уже не раз, море, если вдуматься, довольно однообразно. А вот горная речка, текущая сквозь тайгу – это что-то новенькое, это очень интересно.

Что-то про рыбалку расспрашивал, про то, какая рыба тут ловится. Я, признаться, не сильно-то был в этом силен – рыбачить я любил, но обычно дальше моря или болот, расположенных рядом, с удочкой не ходил. Что-то отвечал, что знал, думая, что ему интересно, но вообще, конечно, это была не беседа, а скорее трепотня двух попутчиков.

Постепенно, слово за слово, дошли и до речки. Насколько я помню, место было неплохое, и я даже немного загордился – как же, проводник! Сказал, что привету в хорошее место, и привел! Даже блуждать не пришлось!

Выбрали место неподалеку от дороги, где река как раз разбивалась на две протоки – одну довольно глубокую, но не широкую и спокойную. И другую, через большую галечную косу – широкую, быструю, мелкую.

Долго обустраиваться не стали, было жарко, и после почти часовой прогулки среди зарослей кукурузы, где ни дуновения ветерка не было, нам очень хотелось в речку.

Там-то все и случилось. Как-то даже без особых прелюдий. Видимо, поездка в электричке на нем сказалась, перевозбудился мужик. Вроде в шутку он приобнял меня сзади… (Дальше следует запрещенная цензурой сцена, в которой мерзкий представитель запрещенной в России организации ЛГБТ пытается лишить подростка половой неприкосновенности. Как хорошо, что специальный закон теперь ограждает нас от подобного!).

Судя по всему, поездка в электричке не прошла для него даром – кончил он довольно быстро. Не моментально, конечно, но как я понял уже позже, возился он недолго. Напрягся, обеими руками дополнительно сжал мои бедра, кончил и затих. Наверное, поверил, что я не очень переживаю – расслабился, потерял бдительность, сложил руки у меня на животе. Всякое насилие вроде как прекратилось – даже удерживал меня он теперь легко. И снова начал что-то нашептывать вкрадчивым шепотом. Про то, что я молодец, не испугался. Про то, что тут главное совсем чуть-чуть потерпеть, а потом будет так приятно, что просто сравнить не с чем. Про то, что сам он тоже поначалу не понимал, боялся и переживал, зато потом…

Так мы и сидели – возле берега, примерно по плечи в воде, если сидя. А так, наверное, и по пояс не было. Хотя, наверное, это только мне по плечи было, он был явно выше меня. Сказать, что я хотел побыстрее от него отделаться, это ничего не сказать. Но я не был уверен, что он меня отпустит, а бороться с ним с моей мошонкой в его руке больше не было никакого желания.

На его шепот я не отвечал, да и вообще особо не подавал признаков жизни. Замер. Ждал. Чего, не знал сам. В голове, конечно, колотилась разная дичь, но даже это я словно старался загнать подальше, ибо мешало. Я еще не знал, что именно буду делать. Сначала план моего побега не шел дальше того, чтобы вырваться из его рук.

Случай довольно скоро представился – он совсем расслабился, начал отпускать меня на время, что-то показывать руками, спрашивать. Ему действительно было любопытно. Тайги, даже в таком упрощенном варианте, он не видел. Да, строго говоря, если не знать, что в часе ходьбы отсюда проходит железная дорога, то особого отличия от совершено диких мест, где-нибудь в верховьях нашей реки, тут и не было.

Но, так или иначе, он отвлекся. Нет, никаких хитрых побегов я не устраивал. Просто взял, аккуратно подтянул под себя ноги, чтобы удобно было толкнуться, да и ушел рыбкой в глубину. Я даже не уверен, пытался ли он меня задержать.

А вот плавал я хорошо. Мы все, живущие между морем и огромными пойменными озерами, которые обычно назывались болотами, плавали очень хорошо. Так вот я даже среди ровесников выделялся. И эту протоку, на краю которой мы сидели, я перемахнул в считанные секунды. Задержался, только чтобы оглянуться под водой и посмотреть, плывет ли он за мной.

Он не поплыл. Сидел и с некоторым любопытством смотрел на меня. Я выскочил на берег, на крупную речную гальку. Расстояние между нами было метров пятнадцать-двадцать. Видно было отлично. И его, сидящего в расслабленной позе, откинувшись на отведенные руки, и наш импровизированный «лагерь», где и вещей было совсем мало, и лежали они пока без всякого порядка, наспех скинутые на землю.

Но не его вид заставил меня слететь с катушек. Я рефлекторно посмотрел вниз, на свои ноги, и заметил там что-то белесое, похожее на сопли. Нет, я еще не знал наверняка, что это, но гнусноватое и липкое слово «малафья» было уже мне знакомо.

Разумеется, я захотел немедленно это стереть. Но было нечем – я был почти гол, в одних трусах, стоял на галечной косе, обнажившейся из-за низкого уровня воды, и даже травы поблизости не было. Ну, разве что нужно было перейти через следующую протоку, к лесным зарослям – там кустов и травы было в изобилии.

Но стереть это с себя хотелось немедленно. Прямо сию же секунду. А притронуться к этой мерзости руками было просто выше моих сил. И я потянулся вниз, за каким-нибудь плоским камнем, благо, их под ногами было превеликое множество.

Нагнулся, краем глаза удерживая в поле зрения своего недавнего компаньона, выбрал камень, быстро вытер все мерзкие потеки со своих ног, и тут снова обратил внимание на его ухмыляющееся лицо.

А вот кидать камни я умел даже лучше, чем плавать. На дальность кидал лучше всех в параллели, да и большинство старшеклассников обставлял. И когда моя рука замахнулась, чтобы бросить камень и размозжить эту мерзкую ухмылку, вместе с головой, это было самым, как мне показалось, естественным движением моей души и тела.

Ему очень повезло, что я не попал первым же камнем. Он прошел в считанных сантиметрах от его головы, был увесист и очень сильно пущен. Но ухмылка моментально слезла с его лица. А я, не удовлетворенный результатом, но уже понявший, что нужно делать, начал свое незатейливое мщение. Наклониться – доля секунды. Еще через секунду я вставал с парой увесистых галечных булыжников и оправлял их в противника. Тут же начал сопровождать свои броски криками.

– Пидорас! Тупой пидорасина! – кричал я. – Козел! Ненавижу козлов! Пидорас!

Отступал он в полном беспорядке, уворачиваясь от камней и все-таки получив несколько увесистых попаданий по спине, плечам и ребрам. Сначала просто отбежал за ближайшие деревья, а через минуту, когда я прекратил кидать просто в том направлении, где он скрылся, резко выбежал из леса, второпях схватил свою одежду и рюкзак. Я снова начал обстрел, но на этот раз, кажется, без особого успеха.

Единственное, о чем я сильно сожалел в тот момент, так это о том, что не попал первым камнем – очень хотелось, чтобы эта мерзкая малафья шмякнула по его лицу, чтобы он, не сразу поняв, в чем дело, размазывал ее по своей роже. Почему-то мне казалось это очень мерзким и обидным. Нет, в ту пору оно именно так и было. Мерзкое и обидное…

Он снова исчез за листьями и кустами. Я остался на галечной косе, в одних трусах, совершенно не зная, что мне делать дальше – переплыть за одеждой на тот берег я боялся, мне казалось, что он просто убьет меня. Я не сомневался, что камни бьют больно, даже по спине. Думал, он сейчас невероятно зол.

Но, если честно, мне прям полегчало. Даже настроение изменилось на приподнятое. Пидарасина получил свое! Пусть своим вонючим хреном в свою мамочку тыкает! Кажется, продолжая его оскорблять, я растягивал и смаковал свой триумф.

Вообще, в тот момент я был юным Александром Македонским, выигравшим свою первую битву. Такой вот Македонский, маленький, худой и в одних трусах…

Минут через десять я заметил его силуэт. Вдали, между деревьями и кустами, он шел, одетый и с рюкзаком, по дороге среди полей.

И знаешь… У моего отца была татуировка. Грехи молодости, наверное. Там был черт, несущий мешок. И надпись – «Было счастье – черт унес».

Мне на мгновение показалось, что то, что я вижу, один в один повторяет этого черта с татуировки.

Черт унес…

А потом я забрал свои вещи, ушел подальше, просто на всякий случай, и до вечерней электрички тусил на реке. Удочку вырезал из ивы, как и планировал. Даже несколько рыбех поймал. Маленьких, ни на что не годных…

Вечером к станции добирался каким-то кружным путем – думал, этот гражданин меня где-то подстерегает. В общем, вполне типичное приключение из моего безмятежного советского детства.

И пидором я не стал.

Но я совершенно точно понял, что дети вполне могут быть сексуальным объектом…..

Может, из-за этого все и пошло именно так?

Знаете, док, я вполне допускаю, что какая-то глубинная склонность к красивым маленьким девочкам была во мне изначально. Но она дремала, док, она почти не проявляла себя. И я даже помню, док, отчётливо помню, что её пробудило. Это важный момент, док. Да, док, очень важный, думаю, вы согласитесь с этим…

Впервые я отчётливо осознал, прочувствовал свою тягу, читая набоковского «Волшебника». Вы не читали его, док, нет? Оооо, это великолепный рассказ! Это концентрированная «Лолита», только без нравоучений и пафоса, без попыток оправдаться в собственных глазах. Великолепный слог, изумительные описания, совершенная композиция – наверное, это лучшее, что вышло из под пера автора. Это самая художественная, самая литературная порнография, которую мне довелось читать, док. Конечно, потрясающая вещь. Во всяком случае, меня она потрясла и переломала. Не помню, где она мне попалась – кажется, в каком-то журнале. Во всяком случае, док, это было случайно, я не искал специально ни Набокова, ни клубнички, ни даже какого-то блудливого чтива. Именно случайно, док, что тоже наводит на мысль о каком-то вмешательстве высших сил. Не знаю, вряд ли это божий промысел, скорее, думаю, сатанинская сноровистая предусмотрительность.

А знаете, почему я сказал, что это порнография? Нет, не потому, что такой уж зашоренный. Просто я как-то для себя подразделяю – если удовольствие от прочтения получает, в первую очередь, голова, то это эротика. А если в первую очередь член – то порнография. Нехитрые критерии, да, док? Ну, какие есть. Но вот что я вам скажу, док – когда я читал волшебника, на первом месте был член! О-о-о-о-о-о, какой у меня был стояк! Я не успевал добегать до туалета и кончал в штаны только от этих описаний, даже не помогая себе рукой, док. И это ведь при том, что у меня до того не было какого-то осознанного стремления к малолеткам, ну хоть убей – не было! А тут вдруг такая буря эмоций… О, док, вот тогда я понял, тогда я мгновенно понял, чего хочу от жизни! Я хотел стать героем Набокова, док, я хотел ласкать его героинь, да что там – я почувствовал, почти физически почувствовал, что теперь никакой другой вид секса не принесёт мне настоящего удовольствия.

Хотя… Если честно, другой секс и раньше настоящего удовольствия мне не доставлял. Удовлетворение – да, пожалуй. А удовольствия – ну, чуть больше, чем кулак.

Но это и не важно, в общем – что именно послужило толчком, правда ведь, док? То есть, я готов даже согласиться с тем, что не будь Набокова, было бы что-то другое, какой-то толчок не извне, а изнутри, и я всё равно проявил бы, так сказать, свою звериную сущность. Да только какая мне-то теперь разница, а, док?

Отлично помню, док, тот момент, когда я сделал первый осознанный шаг в этом направлении. Согласитесь, есть разница – или ты просто мечтаешь о симпатичной восьмилетней соседке, даже, извиняюсь, просто дрочишь на её фотку, или ты осознанно делаешь что-то для того, чтобы трахнуть её в реале. Так вот, док, я помню этот первый осознанный шаг.

Я снимал квартиру рядом со школой. Случайность, док, тогда это было случайностью. Четвёртый этаж, отлично просматриваются все скверики, небольшой пришкольный парк и прочие насаждения. И уже неслучайно – каюсь, док, действительно уже неслучайно – у меня был небольшой бинокль, с помощью которого я иногда любовался играющими там девочками.

И вот представьте – лето, зелень, плотные кусты, какие-то переплетённые заросли. Дети лет девяти-десяти играют не то в пятнашки, не то ещё в какую-то подвижную игру. Убегают друг от друга, прячутся в этих кустах, подглядывают. Как водится, мальчики ищут и догоняют, а девочки, звонко визжа и хохоча, от них убегают. А я наблюдаю за ними с балкона, в бинокль всё так здорово видно, там ведь близко, в общем. И вот вдруг все, кроме одной девочки, убегают за школу. Всё, она становится центром моего внимания, тем более, что девочка красивая, грациозная. Я внимательно слежу за каждым её движением, мысленно лелея в себе что-то набоковское, и вдруг вижу, как она, внимательно оглядевшись по сторонам, забирается в самую гущу зарослей. Не догадываетесь, зачем? А, док? Нет? Да просто ей в туалет нужно было. А бежать домой, наверное, или далеко, или опасно – родители могут не выпустить на улицу, заставить что-нибудь делать. Ну, знаете, как это обычно бывает?

Ага… И вот нашла она себе местечко, спору нет, укромное, никому со стороны не видное. Со стороны, док. А сверху, с балкона четвёртого этажа, всё отлично просматривается. И присела она, значит, по девичьему обычаю, прямо ко мне попкой, трусишки приспустила до колен, и тонкой струйкой брызнула. А я смотрю, док, я биноклем чуть глаза себе не выдавливаю, так прижимаю его к ним, так вперёд стремлюсь, приблизиться хочу. А она, тревожно на угол школы посматривая, всё не закончит никак – видать, какой-нибудь колы с подружками напилась. А потом, док, вижу я, что за малой нужной она и большую справить решила. И вслед за струйкой колбаску выпустила.

Извините, док, «колбаску» – это как-то пошло звучит, да? Ну, я не знаю, как тут лучше сказать. Может, вам эвакуация каловых масс привычнее будет, но не то, не то по ситуации, понимаете? Ребёнок ведь, красивый грациозный ребёнок, какое-никакое таинство совершающий. И тут уж лучше такую вот пошлость сказать, вам не кажется?

Извините, док, я сам чувствую, что отвлекаюсь на разные мелочи. Не на то, о чём следует говорить. Хочу, наверное, поточнее донести свою мысль, передать состояние своё в тот момент. А состояние, конечно, неописуемое – впервые мне вот так удалось увидеть ребёнка, девочку, объект своих грёз и вожделений. И дело даже не в том, что она там писикакала – как раз это меня не очень возбуждает, док, я не по этой части. Просто какая-то трогательная она была, с этой заголённой отставленной белой попкой, задранной на поясницу юбочкой и спущенными до колен трусиками. И на корточках, знаете – как-то шатко, зыбко, неустойчиво.

И тут ведь ещё один момент – я в ту пору даже в теории был не очень подкован по этому вопросу. Тогда ведь и Интернета, кажется, как такового не было. И я как-то так себе всё это представлял, даже мысленно, что такой малышке если и можно присунуть, то только в попку. Ну, чтобы не очень больно ей, понимаете? Ну, там, вазелином смазать, или кремом каким, что ли. И аккуратно вставить, чтобы ей не больно. Это важно, док, потому что я ведь не злой по природе, я ведь не люблю делать людям больно, понимаете? Тем более, детям…

Ну и вот… Такие, вот, у меня фантазии были. А тут вот оно – попка, прямо передо мной, как на ладони. Да хорошенькая, док, просто на удивление хорошенькая попка. И самое главное, док… Да, самое главное! Я говорил про осознанный шаг, док. Говорил, да? Вы помните? Ага, вот… То, что я смотрел на неё, не отрываясь, то, что сразу после этого дрочил почти час – док, это, конечно, важно. Но не то. Самое важное, самое главное было немного после.

Я уже говорил, что мало что знал об этом. Да, да, точно, говорил. И ещё боялся причинить боль, поэтому даже в своих фантазиях, док, я как-то чаще всего представлял себя входящим в девочку именно сзади. Но я не знал, док, насколько это может быть болезненно на самом деле, понимаете? То есть, я что-то предполагал, но вот при конкретной длине и, главное, толщине моего члена – как это будет? Нормально? Или, всё-таки, даже безболезненный анал с девочкой для меня нереален? А тут, док, я вдруг увидел возможность хоть немного разрешить свои сомнения.

Когда дети убежали, ближе к вечеру уже, я вышел на улицу и пришёл на это место. С единственной, в общем, целью – оценить толщину этой детской «колбаски» и сравнить её с толщиной своего эрегированного члена. Взял с собой линейку, док. То есть, понимаете, я изначально шёл туда именно за этим. Понимаете? Уже не обманывал себя мыслью, что это случайно, что просто так завернул, а шёл с определённой целью. Это важно док, понимаете? Это очень важно, это переломный момент, наверное…

Да, так вот… Про толщину. Знаете, у меня, в общем, не очень большой член. Может, это имеет какое-то значение само по себе, не знаю. Но суть не в этом. Суть в том, док, что я сделал эти замеры, и понял, что всё более-менее реально. Да и чисто визуально, без замеров, было видно, что если такая вот «колбаска» без особого напряжения выскользнула из детской попки, то и мой агрегат окажется там, сильно ничего не повредив… Ну, плюс смазка какая-нибудь, плюс по головке бедную погладить…

Наверное, этот момент стал определяющим. После того, как я сделал этот шаг, было уже не свернуть. Да я и не очень хотел сворачивать, если честно. Может, окажись её попка чуть поуже… Хотя… Не знаю, док, честно скажу. Может, я просто решил бы, что нужно больше вазелина…

А тогда у меня какое-то воодушевление появилось. Знаете, какие-то такие псевдо-благостные фантазии. Ну, вообразил себе, что можно будет приручить такую вот малышку, потихоньку потрахивать её в зад, и всё будет комильфо и шито-крыто. И всем участникам процесса только на радость, всем удовольствие, родители малышки не при делах, общественность не в курсе. Вообще, меня в ту пору просто захлестнула волна этих сладких грёз. Но уже и не только грёз, док. Я уже начал присматриваться, приглядываться, искать варианты. А кто ищет, док, особенно так целенаправленно и упорно, как я, тот всегда найдёт…

Уже на следующий день после этого замера, док, я начал постоянно носить с собой баночку с ароматизированным вазелином… То есть, я уже начал искать, док…

А кто ищет, тот… Да, всегда найдёт… Всегда, док… Тем более, с таким покровителем, как у меня. Мне сейчас кажется, что всё это время дьявол подбрасывал мне варианты, вёл меня, направлял, поддерживал. И скоро, док, я кое-что нашёл.

А вообще, в ту пору и немудрено было. Знаете, это была вторая половина девяностых, ближе к концу десятилетия. Голодных и заброшенных девочек было полно, и среди них иногда попадались хорошенькие. Кстати, док, вы не поверите – у меня что-то вроде фиксации именно на красивых девочках. То есть, какую-нибудь страшненькую, уродливую или просто блёклую я вообще не трону, пусть она и сама мне в штаны лезет. Ну, если только совсем уж изголодаюсь, то тогда да, наверное. Зажмурюсь посильней, конечно… А вот красивую, благополучную, со вкусом одетую девочку готов выслеживать месяцами, отвлекаясь только на очень миленьких.

А знаете, док, я не буду вам рассказывать о том, как я искал, кого нашёл и всякое такое. Это, скорее, для следователя информация. А вы ведь не следователь, у вас совсем другая специфика, вам другое интересно. Вам не девочки, вам я должен быть интересен, да? Ага, вот именно. Хотя… Признайтесь честно, док – любопытно ведь? Ну, всё это – как заманивал, соблазнял, насиловал. Как убивал…

Да, док, убивал. Сначала пытался обходиться без этого. То есть, и в мыслях поначалу не было. Правда, док, не вру. Чистая правда! Всё норовил не изнасиловать, а соблазнить, завлечь, приручить и пользоваться. Знаете, у меня даже теория была своеобразная – приручаешь одну девочку, потом через неё выходишь на других. То есть, в какой-то момент она сама начинает приводить тебе своих подружек, а ты только знай себе выбираешь симпатяжек на её классной фотографии. Да только всё это лишь в мечтах работало, док. Лишь в мечтах… А в жизни любое распространение информации, любое расширение круга вовлечённых обязательно приводит к провалу. Тем более, когда твоими соучастниками становятся дети. Они очень ненадёжные, док, очень.

Через эту их ненадёжность я дважды чудом избегал разоблачения. То есть, один раз удалось откупиться – у девочки не было отца, а маме в одиночку было тяжело тянуть семью. Но и стоило мне это немало. А во второй раз мне пришлось уехать из своего города. Правда, в конечном итоге уголовного дела так и не завели – анальный секс доказать сложнее, а выбивать признание было не из кого. Но оба раза, док, я чувствовал себя примерно так же, как тогда, между прутьев решётки на подвальном окошке. Только тут, док, я уже не мог отказаться от продолжения, понимаете?

Уже не мог… Док, это захватило меня всего, стало единственным смыслом жизни. Да, док, смыслом жизни – я нисколько не преувеличиваю! И сами девочки, эта жажда обладания, наслаждение, которое они дарят. И процесс охоты, если можно так выразиться. Да, док, это тоже важно. Думаю, по ощущениям это сродни охоте или рыбалке, только сильнее, в тысячу раз сильнее, док! Потому что это даже пострашнее, чем на медведя идти. Тут ведь при любой ошибке тебя и самого загонять начнут, тут каждый твой шаг килотоннами адреналина в мозгу взрывается. И зависимость появляется, док, страшная зависимость, уже даже не от приза, который ты получишь, а от охоты за ним. А какой восторг меня охватывал, док, когда я только находил подходящую дичь! То есть, вы понимаете, что такое в моём случае «подходящую»? А? Да, док – совершенную, безупречную, умницу-красавицу, конфетку-ягодку. Я только от вида её, док, только от вида её первые дни в эйфории ходил. Я, можно сказать, влюблялся в свою будущую жертву, обо всём на свете забывал.

Обо всём, кроме безопасности. Да, док, я стал осторожен. Осторожен, док. После второго случая, док, я решил больше не рисковать. Понимаете меня, док? Понимаете, да? Да, вот именно… Именно…

Я ведь, вы помните, уже убивал людей раньше. Разница огромная, конечно. Да, док, для меня огромная разница. Не хочу врать – я всех этих (вырезано цензурой) за людей не считаю, это животные, самые настоящие животные, просто немного похожие на людей. Но девочки, док, красивые добрые маленькие девочки – это ведь тоже не совсем люди, верно? Док, они ангелы. Да, док, поверьте мне, клянусь! Они ангелы. То есть, почти ангелы. Ангелы, облечённые во плоть, в свою нежную, сладкую ангельскую плоть…

Я очень осторожен, док. Очень. Терпелив и осторожен. Правда, я убиваю только из предосторожности. Не верите мне? Нет?! Но это правда, док! Понимаете, они ведь могут рассказать, док! Они могут пожаловаться, дать показания в милиции, опознать меня. И тогда всё, тогда начнётся охота, тогда меня обложат флажками и погонят на номера, док! А пока, наверное, про меня никто и не знает. Ну, меня не ищут целенаправленно, как Чикатилу какого-нибудь, понимаете? Понимаете? То есть, я могу попасться только случайно, док.

Знаете, хоть вы и не следователь, но я вам расскажу. Ну, раз уж у нас такая интересная и откровенная беседа получается. У меня особый метод. Нет, даже не метод, это я неправильно выразился. Не метод – скорее, особый способ существования. Понимаете, док, я приспособился жить, нигде особо не задерживаясь. Не врастая корнями, так сказать. Сегодня я живу в каком-нибудь небольшом городе на юге, через пару месяцев могу оказаться под Москвой, ещё через какое-то время – в Поволжье. Я всё приспособил для этого, док. Всё. У меня есть бизнес небольшой, полностью завязанный на Интернет. Понимаете? А? Нет? Ну, весь бизнес помещается в ноутбуке, док. Ноутбук, несколько паролей, кое-какие навыки и всё – я вполне благополучный человек. Мне не надо терять время на поиски работы, она всегда при мне, она приносит неплохой доход и не отнимает очень уж много времени.

Я просто переезжаю в другой город, док. Люблю небольшие города, не очень благополучные. Такие, знаете, потерянные государством, сами себе предоставленные, с одним большим заводом, трубы которого уже лет десять сами не нюхали дыма. Там банально не хватает денег на прочные решётки для подвальных окон. Да, док, не скрою, и это важно, пусть и мелочь. Но не только это, док. Дети там чище и доверчивей. А взрослые придавлены своими неудачами, бедностью, лишены амбиций и вообще как-то не особо мешают. Ну, если вести себя аккуратно, конечно…

Док, но ведь даже церковь считает детей безгрешными, правда? И умирая, они прямо попадают в рай, так? Так, док?! Ну, не сами, а их души, что ещё важнее. Ведь вы же тоже об этом слышали, правда? Так вот, док, я однажды понял, что не убиваю их. Нет, док, я просто выпускаю ангелов на волю! Да, док, я выпускаю ангелов! Я разрушаю их клетки, док! Разрушаю клетки и подбрасываю их прямо к небесам! Вот вы выпускали когда-нибудь голубя, док? Белоснежного голубя? Нет, голубку… А? Вот так же, док, я выпускаю ангелов… И чем раньше, док, тем лучше. Пока жизнь не опалила ангелам крылья… Вы понимаете меня, док? Понимаете, о чём я? Да, док, да – это такая миссия, док, это моё призвание! Моё призвание, док – находить пленных ангелов и распахивать их клетки…

Простите, док… Кажется, я кричу… Ха, соседи могут решить, что у вас попойка. Я подорву вашу репутацию, док. Простите, я действительно не хотел. Занесло. Просто долго копилось, лежало под гнётом запрета, а сейчас нашло выход и с воплем, с рёвом устремилось наружу. Пар из котла, док. Просто стравливаю пар…

Ангелы, док… На самом деле, о них не стоит кричать. Они не любят крика, ругани, мата. Они сразу улетают, док. Честно. А если не могут улететь, то умирают. Да, док, ангелы тоже умирают, я знаю это наверняка… Мой собственный ангел умер очень давно, док. Очень давно. Ещё когда я был ребёнком. Наверное, он не вынес постоянного папиного мата. А, как думаете, док?

Вы слышите меня, док? Кажется, я совсем перешёл на шепот…

Помните, я говорил, что боюсь огласки? Ну, разоблачение, следствие, суд… Это правда, и это важно. Это я тоже говорил? Простите, повторяюсь. Устал, наверное, начал терять нить разговора.

Кстати, док, а что это мы так говорим, через стену? Давайте-ка сюда, погорим по-людски, лицом к лицу…

Встав с кушетки, мужчина направился в соседнюю комнату. Через несколько секунд послышался скрипучий звук волочения. Пятясь, он втаскивал в комнату стул, на котором, привязанный, сидел другой мужчина. Точнее, он был не привязан, а примотан скотчем. Хотя это никак не меняет сути…

На лице у сидящего мужчины был большой кровоподтек, он казался потрепанным, подавленным и ошеломленным.

Устали, док?

Конец первой части

Часть вторая.

– А я, знаете, тоже устал. И во рту пересохло. Вы не против, если я поищу у вас что-нибудь попить?

Доктор утвердительно мотнул головой. Не очень резко – голова, вероятно, болела.

– Спасибо, док. Я быстро.

Пациент вышел в соседнюю комнату. Отсутствовал он недолго – буквально через минуту он вошел обратно, держа в руке стакан с каким-то питьем. Войдя, он остановился и внимательно посмотрел на свою жертву.

– Ээээ, док, а напоить-то вас не получится. А я вот принёс… – он показал стакан в руке, после чего усаживается на кушетку. – Зря принёс, наверное…

Док, а вы вообще как? Я не слишком сильно врезал? От души приложился, чего уж там. Но сами посудите – если бы сразу не вырубил, вы подняли бы крик. Замели бы меня, как домушника. А так, вроде, нормально все прошло…

Знаете, так-то навык у меня есть. Бывало такое, что ты выбираешь цель, а подобраться к ней не получается – осторожная очень, или родители без присмотра не оставляют. И тогда вот только так, как с вами – дождаться, когда она поднимется к дверям своей квартиры, откроет, а самому спускаться сверху и в этот момент броситься, и рот ладонью зажать, к себе прижать её и втолкнуть в квартиру. Эх, док, адреналиновое дело, скажу я вам. В венах чистый кипяток, в ушах барабаны, в ногах слабость какая-то. И предвкушение…

Доктор покачал головой и что-то промычал, пытаясь привлечь внимание.

– Вам плохо, док?

Тот снова качнул головой, уже отрицательно. И вновь промычал, явно пытаясь показать, что он хочет что-то сказать.

– Может, все-таки попробовать? (обращаясь к доктору) Что, док, убрать скотч?

Доктор утвердительно кивнул.

– А вы обещаете не кричать? Доверять вам можно?

И снова кивок.

– Если честно, док, я никогда не поверю обещаниям, данным в таких обстоятельствах. Никогда не поверю… А с другой стороны, что-то просто заставляет меня пойти вам навстречу. Нет, правда, не для того же я сюда пришел, чтобы всё время только говорить. И вас услышать хочется. Да уж, да уж…

Хочется…

Минутку, док. Одну минутку…

Он вышел из комнаты и через минуту вернулся с большим ножом в руке.

– Док, только я сразу предупреждаю – без разговоров горло пополам, если что. Договорились?

Доктор кивнул.

Наклонившись к нему и отодрав скотч, пациент присел рядом на корточки, внимательно всматриваясь в его лицо.

– Привет. – сказал доктор. – Я узнал тебя. Узнал…

– Ну, здравствуйте еще раз, док. Скучали?

– Честно? – доктор на секунду задумался. – Не очень. Вспоминал иногда. Сначала чаще. Сколько лет, сколько лет…

– А мне интересно было, если честно. Вспоминали или нет? Думали или забыли сразу? Хотя, конечно, это чистое любопытство, не более…

Док, а если разобраться, то мне ведь почти нечего вам сказать. И не думаю, что у вас в запасе есть что-то, что мне стоило бы услышать. Ну, разве что тоже расскажете мне историю своей жизни. Чего добились, чего не смогли. Да с интимными подробностями…

– Как ты меня нашел? Я сомневаюсь, что у тебя было много информации…

– Ай, док, вы в каком веке живете? Всё, что мне было нужно – ваша фамилия. А потом, вы не поверите, пару часов в интернете, немного логики, и я знал достаточно. Нет, серьёзно – небольшая взяточка в начале пути, чуть побольше в его конце, когда мне нужен был ваш адрес, а всё остальное, как говорится, «нагуглил».

– Хм, не думал, что интернет знает обо мне так много. Надеюсь, там пишут только хорошее?

– Да почти ничего не пишут, док, кроме «учился там-то… выпустился тогда-то… работал…». Ну, несколько ваших статей нашел, какие-то упоминания на профессиональных форумах. Вы, кажется, стали достаточно авторитетным психологом?

– Старался. Но судить не мне. Рад, если ты пришел к такому выводу, всего лишь поковырявшись в интернете.

– Док, а почему вы ушли в психологию, а не остались в психиатрии? Что за эволюция?

– Честно? Ответственности меньше, возможностей больше. Престиж, опять же. Психиатров до сих пор при каждом удобном случае в дерьме валяют.

– Да, но мне кажется, что у психиатра больше возможностей в одном интимном деле, к которому вы неравнодушны…

– Да брось ты. Возможностей больше у того, у кого больше денег. Это везде так, а уж у нас-то…

А как ты к моей двери-то подкрался? Домофон, консьержка…. Или тоже взятку дал?

– Док, да зачем это вам? Кто хочет, тот добьётся – не мною сказано, не мне и опровергать. Это было даже не очень сложно…

Док, вы извините, но мне неудобно так сидеть. И отойти не могу слишком далеко – а ну как решите умереть героем и начнете кричать?

– А что, имеет значение, как долго я кричу? Вскрикнуть-то я и сейчас могу. И громко вскрикнуть…

– Имеет, док. Очень даже имеет. Даже очень громкий, но короткий крик вряд ли заставит кого-то действовать. Ну, мало ли, человеку гантеля на палец ноги упала, вот и вскрикнул от боли. А вот продолжительный крик, да с интонацией, это уже однозначный повод хотя бы милицию вызвать.

– Возможно, возможно. Но всё равно не хочется сидеть с заклеенным ртом. И разговор поддержать хочется, и дышать не очень удобно.

– А мне не очень удобно сидеть вот так. Манит к себе диванчик…

Доктор снова на несколько секунд задумался, глядя куда-то поверх головы своего гостя.

– Стой. Есть один вариант… Не знаю, правда, понравится ли он тебе…

– Озвучивайте, док. Озвучивайте, я подумаю.

– Пистолет.

– Пистолет?! – в голосе пациента явственно прозвучало недоумение, смешанное с чем-то вроде уважения.

– Да. У меня есть пистолет. Хороший, американский. На всякий случай покупал. – он улыбнулся. – От грабителей и налетчиков отбиваться.

– Вы ещё скажите, что он с глушителем. Удивите меня, док.

– Нет, конечно. Никакого глушителя. На пистолет я смог разрешение получить, а вот на глушитель не додумался…

– Тогда что это меняет, док? Думаете, мне будет приятнее, если милиция прибежит на звук выстрела, а не на ваш крик?

Доктор ответил немного сбивчиво, словно торопился сказать что-то важное:

– Ну… Я просто подумал, что так тебе будет удобнее. Без крайней нужды я ведь всё равно ничего предпринимать не стану! А с пистолетом ты будешь чувствовать себя увереннее. Я буду досягаем из любой точки этой комнаты. Пиф-паф и ой-ой-ой…

– умирает доктор мой… – закончил фразу пациент, перебив хозяина. – Ну, да, вы правы, так спокойней будет, наверное. Хотя мой цинизм подсказывает, что правильно будет и пистолет забрать, и рот вам заклеить…

– Твою мать! Да будь человеком! Меня, может, убьют вот-вот, без покаяния к чертям отправят! А мне в такой момент придется что-то мычать сквозь пленку…

– Эх, док. А вы умный. – пациент, кажется, от души улыбался. – Любой шанс в такой ситуации используете. Ну конечно, конечно – шансов выжить после пулевого ранения чуть больше, чем после ножа, прошедшегося по горлу.

Хорошо, док. Где ваш пистолет?

– В моей спальне, в тумбочке. Внизу. Там и патроны есть, целая пачка.

– Ладно, но пару минут придётся всё-таки посидеть с закрытым ртом. – он бесцеремонно залепил рот доктора скотчем и вышел из комнаты.

Отсутствовал он не долго. Уже через пару минут мужчина вернулся, поигрывая пистолетом «револьверного» типа, с крутящимся барабаном. Он подошел к доктору и снова оторвал пленку от его лица. Сел на кушетку.

– Док, а у вас тут звукоизоляция хорошая? А то, похоже, он громко бахает.

– Вообще да, неплохая. «Элитный» дом, что ты хочешь… Хотя сильно шуметь, наверное, не стоит.

– Ну, если хорошая звукоизоляция, можно и шумнуть немного при случае, а? Всё равно ведь всем на всех насрать. И уж вашим соседям на вас – наверняка. Ну, хлопнуло что-то. Небось, не побегут сразу в милицию названивать. Главное, одним выстрелом обойтись. А? Как думаете?

– Честно? Да, ты прав, скорее всего. Всем на всё насрать. А уж жильцам «элитных» домов мало того, что насрать – им и «западло», как сейчас говорят, с милицией связываться. Одна надежда на соседку сверху…

– Что, старая КаГэБэшница? Бдит? – гость открыто усмехнулся, глядя в глаза доктору.

– Да Бог её знает, кто она. Просто не местная, пролетарского происхождения. Сынок у неё приподняться сумел, вот и пристроил мамочку в хорошую квартиру. А так я мало знаю. Кажется, обычная история – всю жизнь поломойкой, но при прокуратуре. И бдительная, да.

– Эх, ну прям бережёт вас судьба, док. Наверное, жирные свечки в церкви ставите, а? Или про бабульку только что придумали?

– А смысл мне придумывать? Я, и правда, лучше уж пулю из пистолета получу, чем ножом по горлу. И даже не потому, что так больше шансов выжить – мне чисто эстетически неприятно тут полы своей кровью мыть. Да и похоронный костюм с глухим воротом наверняка заставит в гробу ворочаться…

– А вы эстет и юморист, док. И это вдобавок к престижной профессии, столичной жизни, деньгам, связям. Завидую прям.

– Ну, ты тоже многого достиг, хотя и в специфической области.

Помолчали. Потом гость, рассматривая пистолет, сказал:

– Тяжелый.

– Да, около килограмма с патронами. Очень мощный и надежный. – кажется, доктор тоже был рад прервать тягостное молчание.

– Трудно было разрешение достать?

– Да я бы не сказал. Есть очень серьёзные пациенты; попросил – сделали. Даже вопросов особо не задавали.

Пациент открыл барабан, покрутил его, захлопнул обратно.

– Да, солидно. Как в кино, ковбой прям. Всегда хотел такой. Хотя…. Любой хотел, лишь бы стрелял, лишь бы можно было с собой носить. И патронов побольше…

– Замели бы тебя давно, с пистолетом-то. Натворил бы дел. А так, мышкой незаметной, вон сколько прожил.

– Да я и так натворил. Подручными средствами… Но так-то вы правы, док… Замели бы, как пить дать.

– Кстати, а у меня с ним другие ассоциации, не совсем киношные. Когда смотрю на него, всегда вспоминаю, что именно такие пистолеты нужны для игры в «русскую рулетку». Все эти «господа офицеры» сразу в голове звучат, поручики со штабс-капитанами за карточным столом видятся… – произнес доктор тихо.