Читать книгу Персонажи. Сборник рассказов. Часть 1 - Вирджиния Холидей - Страница 1

      Отоприте

– Отоприте, несчастные! Я вернулся! Я пришел к вам налегке, но с хлебом и солью. К вам рвется моя душа, я настрадался и измучился. Негуманно держать человека на лестнице. Пусть не зима на улице, но я могу замерзнуть от бесчувствия окружающих, весь дрожу. Впустите!

На облезлой лестничной клетке дома номер 17, корпус 2 стоял, пошатываясь, гражданин и разговаривал с обитой дерматином дверью. Дело было во втором часу ночи. Он уже много раз нажал на звонок, но ни жильцы квартиры, ни соседи не подавали признаков жизни. Молчание тревожило его больше, чем возможные крики разбуженных – сейчас он согласился бы говорить даже с собакой. По счастью, с чердака как раз спустился упитанный черный кот .

– О, славное животное! Ты услышало мои молитвы! – гражданин почему-то посмотрел в окно и кому-то там, в ночной тьме, показал пальцем на кота, отвесив низкий поклон оконной раме.

– Вот ты умное животное, кот. Скажи мне, друг, что бы ты сделал на моем месте: плюнул бы и ушел от предательницы или бы остался здесь, у порога, в ожидании пробуждения своей наяды.

Кот застыл, видимо, озадаченный глубиной вопроса, – одна лапа так и зависла в воздухе над ступенькой. Он вытаращился на гражданина, который в полвторого ночи задает ему, коту, столь серьезные задачки на тему человеческих взаимоотношений. Наконец, животное нашлось – невозмутимо прошествовало дальше, брезгливо окинув последним взглядом уже совершенно не интересного ему персонажа.

«Уходишь. Куда уходишь? Не посидеть со мной, ни за жизнь поговорить. Я вот думаю, ведь если земля круглая, почему мы все не идем друг к другу на встречу, мы бы любили друг друга и шли дальше к новым людям, приключениям. Ведь если посмотреть внутрь меня», – гражданин ткнул в себя пальцем в районе солнечного сплетения, – «Я же не люблю свою Марусю. Как можно любить одну женщину вечно! Но я мирюсь с ней, хотя и ненавижу выцветший халат, в котором она ходит с утра до вечера, она в него уже не помещается, а носит и носит. А моя Наяда, фигурка во!» – гражданин поднял кулак с оттопыренным вверх большим пальцем правой руки, снова обращаясь к кому-то за окном. «И пацан у нее самостоятельный. Но где они все! Я здесь, дорогая!» – не в силах подняться со ступенек, гражданин уткнулся головой между дверным косяком и стеной и продолжал бормотать. «Налейте мне хоть стопку что ли, я без нее не человек, я умираю без любви, обними меня и уложи рядом, я буду верным рыцарем тебе, что же за жизнь такая когда и ни туда и ни сюда и никуда…». На этом моменте гражданин забылся сном.

На подоконнике возлежал кот, на ступеньках храпел гражданин, а глухая баба Шура спокойно спала за дверью своей квартиры до утра. Гражданин ошибся домом, квартирой, надеждой.

                        Развод

Как больно, милая, как странно..

А. Кочетков. Баллада о прокуренном вагоне

– Может закажем кофе и поговорим?

– 

Нет, я так не умею. В моем положении надо бы злиться, а у меня к тебе странное чувство между презрением и благодарностью. Если бы это не сделал ты, это бы сделала бы я. Как ты понимаешь, пить кофе с мужчиной, который меня больше не интересует, я не буду – нет смысла. Я это делала по инерции, обсуждала твои бесчисленные рефераты за кофе, а смотрела вдаль или в себя. Столько лет…

– 

Мы можем ничего не пить и не есть, но мы встретились в кафе и намеренно встретились именно здесь. Обсудить мой переезд без перехода на повышенные тона дома нам в последнее время не удавалось.

– 

Хорошо. Тогда закажи мне теплую воду с маленьким кусочком лайма и сахаром.

– 

Никогда не мог понять, как ты это пьешь.

– 

Вот и сейчас не утруждай себя. Итак?

– 

Итак. Мы уже сняли квартиру на Прудах. В ближайшее время, как ты понимаешь, совместных покупок мы делать не будем. Отношения сводятся к сексу, no more.

– 

А вот это мы опустим. Меня это совершенно не интересует. Не забывай, мы еще официально не в разводе. Так что поберегись!

– 

Извини. Ты права, но ты родной человек. Была и остаешься.

– 

Я не буду это комментировать. Дальше.

– 

Не то чтобы я хотел оставить тебе квартиру…

– 

С этого место поподробнее, дави на газ, мать твою.

– 

Я бы хотел забрать ее половину. Спокойно. Не сейчас. Может, через год-два мы ее продадим и просто поделим деньги поровну. Платили за нее вместе.

– 

Жмот и сволочь, хотя я не удивлена. Дальше.

Разговор продолжался: его подробной речью и ее короткими хлесткими фразами в ответ. Он прошелся по своему списку: любимое кресло в гостиной, антикварная лампа на письменном столе, скамеечка для ног, подушка с гречневой набивкой для идеального сна, библиотека, принадлежность которой бывшему хозяину дома, по его словам, не подлежала сомнению, большой «охотничий» зонт, который они вместе выбирали в Шотландии. Грелка и тонометр – у нее ведь всегда пониженное давление, за которым следить не обязательно, принтером – он работает дома, а она для может использовать офисный, и, наконец, кот Бомбардир, для своих – просто Бомба…

Она твердо решила выслушать все и даже делала записи в блокнотик на айфоне. Но вскоре ей захотелось разбить полупустой стакан с водой об его голову. Не просто разбить, а еще и растереть. Она смотрела на него и оценивала шансы не порезаться при этом. «Я хуею, (здесь она назвала его по фамилии)» – произнесла она тихо, когда он закончил.

Ругательство вывалилось из нее неожиданно. Это означало, что клокотавшая в ней ярость дошла до ординара, знаменуемого притоком крови к голове – столь же сильным как тот, что приводит упомянутый ей половой мужской орган в напряжение. В подобной ситуации более горячий собеседник мог бы перейти в нападение – и гарантированно пожалеть об этом. Но наш герой был умудренный жизненным опытом немолодой человек. Он понимал, что отвечать не стоит, и просто покрутил пальцем у виска.

У нее больше слов не находилось, только буквы – да и те она не могла из себя исторгнуть. Оставалось только выплеснуть стакан ему в лицо. Воды в нем уже было совсем на дне, и жест получился малоэффектным – жидкость окропила стол, лишь одна капля достигла его подбородка. Впрочем, этого сигнала было достаточно – он немедленно сделал вывод, что пора закругляться. Несколько раз он видел ее в похожем состоянии, хотя тогда эти всплески ярости были направлены на других. В такие моменты это была не она, это была ее беспардонная сменщица. Он страшно боялся однажды встретиться со сменщицей – и вот столкнулся с ней лицом к лицу. Он схватил свою куртку и выбежал из кафе, не заплатив за кофе, который за это время успел остыть.

Ее реакция была естественна. Она и представить себе не могла, что с ней может произойти такое. Любой раздел имущества представлялся ей катастрофой – с тех пор, когда пара маминых хахалей забрали, уходя из квартиры, даже ее детские вещи. После этого превыше всего она ценила в мужчинах благородство, не замечая или прощая многое другое. На брак она решилась, проверив будущего избранника, как казалось, по всем статьям – особенно на великодушие и щедрые жесты, пусть тогда он и не мог дать ей многого в материальном плане. Она вознесла его на недосягаемую для бытовых склок ступень и оберегала от своей, кстати сказать, обоснованной ревности и претензий. А теперь все то, во что она свято верила, расплескалось и моментально испарилось, как вода на столе.

Она машинально провела рукой по столу несколько раз и позвала официанта: «Текилу, лайм, побольше соли и счет».

Он вошел в съемную квартиру, где его ждала юная студентка, чьи большие глаза всегда следили за ним с собачьей преданностью. Ему сейчас очень нужна была ее покорность. Он быстро раздел ее и повалил на кровать. После этого они поужинали, он помог любовнице надеть пальто, а когда дверь за ней захлопнулась, облегченно вздохнул. С некоторых пор он страдал гинофобией и поэтому, выбирая женщину, сравнивал степень своей боязни перед ней и перед теперь уже бывшей женой.

Когда она переступила порог дома, на нее со шкафа прыгнул Бомба. Она осела на пол в коридоре, прижимая кота к себе, и в отчаянии заплакала. Нет, она не хотела вернуть мужа – это был плач по счастливым и несчастным 10 годам ушедшей жизни. А невосполнимая пустота продолжала расти – она все острее чувствовала ее наедине с самой собой.

                        Морок

Бухгалтер Петров совершенно не выспался. Приковыляв на работу без малейшего опоздания, он сел за свой стол в углу большого кабинета, протер невзрачные рыбьи глаза и уставился на одну из костяшек на счетах, лежавших прямо перед ним. Ни одна дурная, как, впрочем, и ни одна хорошая, мысль не посетила его уставшую голову. По правде говоря, бухгалтер спал со слегка приоткрытыми глазами. Его лицо выражало полнейшее безразличие и одновременно умиротворение от нахождения в знакомом месте, нижняя губа обмякла, ниточка горькой слюны нависла над столом – будто Петров выплевывал события предшествующей ночи.

Бухгалтерская рать медленно прибывала и, наконец, заполнила кабинет. Слились в рабочем порыве бухгалтера разных задач, окладов и мастей, только Петрову никто не мешал пребывать в забытьи. Бухгалтерия работала тихо и слаженно, дамы опускали кипятильники в стаканы стыдливо, но со знанием дела, угощали друг друга домашними булочками, пирогами и едва слышно перешептывались, уважая сон единственного мужчины в коллективе.

А началось все ввечеру, часов в семь, когда после скромного ужина бухгалтер прилег вздремнуть. В коридоре зазвонил телефон. Бухгалтер прошаркал к нему и, проигнорировав объятья облезлого кресла, нехотя взял трубку.

– 

Слушаю! – сказал он, – и буркнул в сторону: Будь вы все неладны!

– 

Пап, не волнуйся, я еще у Саши побуду, вещи помогу переносить. Покровским новую квартиру дали. Далеко.

Бухгалтер спал на ходу.

– 

Пап?

– 

Во сколько будешь?

– 

Около 21.00, – каждый ноль был произнесен отчетливо, с ударением на «у»: нУль, нУль .

– 

Без всяких «около», – бухгалтер повесил трубку.

По дороге к дивану бухгалтер начал ворчать: «Дают квартиры всяким. Зачем, спрашиваю. По какой такой причине? Хлопотали поди. Сколько можно кабинеты обивать. Работы другой нету что ли. Кто этот Покровский-старший. Вот я спрашиваю, кто он? И сам же и отвечу. Никчемный человечишка. В строительном тресте каком-то работает. Видел я его на родительских собраниях. Костюмчик где-то пошил с иголочки, как влитой сидит. А где, я вас спрашиваю, он взял деньги на этот костюмчик? Спер. Я таких насквозь вижу. Ходят в свои тресты, а у меня потом бухгалтерия не идет. А мне надо, чтобы все «в копеечку» шло. Детей как рабочую силу используют. Ну мой-то дармоед пусть поможет – накормят, дай бог, его там, на хлеб вечером тратиться не придется». Последние слова бухгалтер уже бормотал себе под нос, газета выпала из рук и укрыла, словно покрывалом, его склонившуюся на бок голову.

Около одиннадцати вечера рука у бухгалтера затекла настолько, что он проснулся. Петров поднялся с дивана, встряхнулся, сделал несколько приседаний и начал прохаживаться по комнате взад-вперед. Пока он вышагивал и делал нехитрые упражнения, на него с семейного фотопортрета над сервантом смотрели он же, только моложе, жена его Софочка и конверт, из которого торчал нос наследника. Бухгалтер с той поры совершенно не изменился. Можно даже сказать, что 15 лет на его внешность подействовали благотворно. В молодости в глазах его можно было заметить странный глуповатый блеск, но теперь он потух, что придало Петрову пресной значимости. Софочки давно уже не было на этом свете. Где она находилась на том, бухгалтер представлял плохо, что не мешало ему надеяться, что когда-нибудь они встретятся и все будет по-прежнему.

Наследника Алика бухгалтер растил сам, чем гордился. Держал он Алика в небольшом бюджете, да что там говорить, в скудном. Еще в первом классе были прописаны и запротоколированы в специальной ведомости нормы на все Аликовы расходы. Серьезным ударом стал момент, когда Алик начал расти семимильными шагами. Пришлось проштудировать всю доступную литературу о пубертатном периоде на предмет, наступил ли это «пубертат», будь он неладен, когда закончится и какие последствия для его, бухгалтера, кармана ожидаются. Выяснилось, что события могут развиваться непредсказуемо. За ближайший год рост Алика способен увеличиться на 7–12 сантиметров. Тут уже не походишь старых вещах – в них уже попросту не влезешь. При этом надо отметить, что Алик не помнил, носил ли он когда-нибудь вещи, подходящие по размеру. В любой сезон его одежда была или чудовищно велика, потому что отец всегда и все покупал ему на вырост, или чрезвычайно мала, и его длинные руки и ноги торчали из нее как оглобли. Отец же всегда уверял, что у него, у Алика аномальное развитие и неумеренный аппетит, отсюда такой бурный рост. Пришлось на 15 году жизни наследника внести изменения в бюджет, на что бухгалтер Петров пошел, стиснув зубы и запивая неприятность корвалолом.

Когда легкая разминка подошла к концу, бухгалтер вышел в коридор и по дороге на кухню заметил нечто странное: куртки Алика на вешалке не было. Новость о нарушении Аликом обещания быть к 21.00, ошеломила Петрова.

«Ох, в копеечку мне, Софочка, встанет наш мальчик! Не пришел, подлец. Лекарств не напасешься», – пробормотав это, бухгалтер схватился за грудь справа, потом вспомнил, что сердце находится с другой стороны и исправил ошибку. Так он и вышел на середину кухни, придерживая сердце левой рукой, а правую уперев в бедро, как будто собирался вступить в следующем такте в кадриль.

Принять решение помогла стопка водки – бутылка была извлечена из левого шкафчика дубового буфета. Впрочем, может так повлиял на бухгалтера резкий буфетный запах – из недр шкафчика на него пахнуло парами валерианы, камфары, йода, чернил и еще черти чего.

На стене в коридоре у телефонного столика бухгалтер не без труда нашел телефон Покровских. Ждать пришлось долго, но в итоге ответила какая-то бабка.

– 

Алле, алле, – кричала она в трубку.

– 

Извините за поздний звонок. Могу я поговорить с Александром? – все это пришлось повторить раз пять, пока бабка не сосредоточилась и не поняла вопроса.

– 

Нету их всех. Переехали.

– 

Ах, ну да, Алик говорил, – сказал он про себя, а вслух добавил: – Не могли бы вы мне их новый номер дать? Мой сын ушел к ним и пропал, а уже 11 вечера, поздненько.

– 

Подождите у телефона, пойду дочку спрошу, может у ей есть, – сказала бабка и, по-видимому, ушла в направлении дочки.

Бухгалтер Петров стоял и думал: «Не проще ли пойти сейчас спать, плохие новости приходят быстрее, чем хорошие. Негодник Алик застрял в гостях и, видимо, там и останется. Ноги замерзли здесь в коридоре. Как же от окна дует. Надо бы использовать какую-нибудь замазку, узнать в строительном, сколько стоит. Цены пошли на все атомные. Возьми хоть говяжий паштет из столовой. Ну где это видано, за паштет такие деньги выкладывать. Это не паштет, а прямо икра севрюжья получается. А к нему еще масло сливочное требуется высшей категории 82,5%, а где сейчас такое найти?! Масло разбавляют неизвестно чем. По вкусу никак не тянет на свои проценты. Что я масла не едал. Так и хлеб никуда не годится – стал уменьшатся в размерах наш «кирпич», а раньше бывало не жалел я для Софочки ни масла, ни паштету».

Бухгалтер проглотил слюну. Возможность немедленно съесть бутерброд с паштетом подняла ему настроение. Тут он осознал, что стоит с трубкой и чего-то ждет. В этот момент в трубке прозвучал голос бабки.

– 

Алле, алле! Слушаете? Достала телефон – еле дочь свою добудилась. Натрудилась за день в своей булочной. Она у меня кассиром работает и другую разную работу выполняет: лотки перенести, орехи пересыпать в тазик, товар принять. А то как же, сменщица заболеет, и одна работает, бедняжка. Сегодня так вообще пришлось кассу закрывать и всех из булочной выгонять. Гляди-ка, мил человек! Ей, бедняжке, ни пообедать, ни в туалет. Я говорю ей: «Переходи в нашу, за углом». А она мне: «Нет!». Артачится.

– 

Простите, не могли бы вы мне телефон продиктовать. Поздно потом уже звонить будет. А вам, если хотите, я перезвоню, вопрос меня беспокоит сильно один.

– 

Что за вопрос? – поинтересовалась бабка.

– 

Не то, чтобы вопрос, но я вот думаю, точнее, не уверен я, что белый хлеб «кирпичик» раньше был такого же размера, как сейчас. Цена та же, а размер, по моему разумению, уменьшился на четверть.

– 

Сразу видно со знатоком говорю. Так и есть все....

Беседа стала оживленнее и продолжалась до полуночи. Обсудили хлебопекарную и молочную промышленность, ежегодные выработки и перспективы развития, особенно сосредоточились на недостатках, но тут ходики брякнули полночь. Бухгалтер Петров быстро попрощался с бабкой, буркнув «всего хорошего» – и тут обнаружил, что телефон-то он и не записал. Пришлось опять набрать старый номер Покровских и сказать бабке, что на этот раз ему нужен только телефон. Накарябав его на обоях, он повесил трубку.

Изголодавшись за долгий разговор, бухгалтер посеменил к холодильнику. Когда легкая трапеза подошла к концу, бухгалтер подумал о Покровских: «Вот живут же люди, икру небось на ужин заказывают, а здесь дозировать каждый кусочек приходится. Позвоню им сейчас – извиняться придется, не позвоню – они подумают, какой бесчувственный человек, сына с собаками в пору разыскивать, а он разоспался». Бесчувственным слыть в глазах Покровских не хотелось, и бухгалтер снова поплелся к телефону.

– 

Алло, это квартира Покровских? – сосредоточенно произнес он. Из трубки послышался смех и веселый мужской голос. Проворчав про себя: «Веселятся они! Сейчас я им задам», – бухгалтер вслух сказал:

– 

Извините за поздний звонок, это Петров, отец Алика. Алик, не у вас случайно?

– 

Добрый вечер! Это Покровский. Алик ушел еще вечером. Какая неприятная новость. Сейчас я у Саши спрошу, может быть он знает, подождите, не вешайте трубку.

Бухгалтер Петров похолодел. Пока он спал, с Аликом могло произойти все что угодно: подрался и порвал куртку, неправильно дорогу перешел и загремел в милицию или того хуже – вытрезвитель. От этих Покровских чего угодно можно ожидать.

– 

Алло, Вы слушаете? Алик ушел домой в 8.30. Ай-яй-яй, что же делать? Не найдется – в милицию тут же идите. Я не буду еще долго спать, держите в курсе.

– Непременно, – произнес бухгалтер и повесил трубку.

«Как же, позвоню я тебе». Так он и стоял в задумчивости в коридоре. В голову ничего не приходило. Лучшим выходом было лечь спать. И он было уже направился в комнату, но тут краем глаза заметил: чьи-то ботинки выглядывали из приоткрытой двери в комнату Алика. Бухгалтер распахнул дверь настежь и увидел Алика: тот мирно спал в своей кровати, свившись калачиком, никому не мешая – будто его лишь секунду назад чудом занесло в эту квартиру.

«Морок какой-то! Наваждение!». Теперь уже понадобились капли покрепче – настойка на «бобрах», как ее называла коллега, которая эту настойку подарила, на чистом спирте. Приняв целительные капли, бухгалтер лег спать. Через час его разбудил Покровский. Пришлось извиниться, что не перезвонил и не успокоил . Распрощавшись с ним, Петров вновь попытался заснуть, но тут опять раздался телефонный звонок – это была бабка, которая чудом где-то нашла телефон Петрова. Пришлось сочинять новые извинения. Сон уже не шел. До утра он читал «Методические указания по бухгалтерскому учету» за авторством Кондракова, пока не задремал в кресле.

Прибежала секретарь Леночка и заверещала так, что бухгалтер вздрогнул и проснулся: « В универмаг выбросили рубашки в клетку. Молодежи нравится, вашему Алику подойдет!». «Спасибо, Леночка» – улыбнулся ей Петров, а про себя подумал: «Да идите вы все к черту».

                        Мириам

                         Был бы только взгляд подарен,

                   Как весной в дозор удалый

             Сел озера отыскал в сухих глазах.

       Смеялись дети нам в ответ,

             И было так светло, что вязью Вед

       Темнели губы, хлопьями хмелел закат

                                                      Д. Ревякин

Выпал черно-белый снег. Состав его, не выходя на улицу, определить было невозможно. Мириам показала улице язык, как бы подчеркивая, что выходить не очень-то и хотелось, демонстративно отвернулась и прошлась по комнате, прихрамывая на отекшую ногу. Все остальные дети уехали на экскурсию. Команда соседнего ресторана не только взяла шефство над детским домом по выходным: кормила вкусными обедами, устраивала конкурсы на лучшего поваренка, но и проводила с ребятами время по очереди. Сегодня за главного был Женя-водитель, а в программе значился культпоход с волшебной Эллочкой – экскурсоводом краеведческого музея.

Эллочка была девушкой милой и не очень красивой. Последнее Мириам в ней особенно привлекало. С некоторых пор она стала завидовать любой мало-мальски симпатичной девочке, приятной оформившейся девушке и тем более красивой и ухоженной женщине. Мириам находила этот блеск издевательским. Она подозревала, что это ни что иное, как исковерканная черная суть, распиханная по этим девицам и прорывающаяся наружу сверкающей заносчивостью. Привлекательная внешность была хорошей оберткой для них и фантиком от конфеты для нее.

Еще совсем недавно Мириам не волновали ее кудряшки, которые она теперь усердно причесывала по утрам, пытаясь расправить их закольцованность. Еще недавно она не рассматривала себя после душа с гипнотизирующей придирчивостью, не пыталась лишний раз просунуть руку через упругую резинку хлопчатобумажных трусиков, чтобы почувствовать мягкость и воздушность волосков mons pubis (лонного бугорка, лат.). Еще недавно она не каталась часами на велосипеде под пульсацию своего не взрослого, но очень желающего им стать сердца, приподнимаясь над кожаным сиденьем и медленно опускаясь обратно с щенячьим восторгом от сладкого бурления внизу живота, а зимой не елозила попой по санкам, пытаясь угомонить зародившуюся взволнованность. Она не понимала почему окружающие находят прелесть в рассвете и поющих птичках – все это Мириам совершенно не трогало. Теперь она стала испытывать пугающую ненависть к себе и с ней – спасительное одиночество.

День вкатился в темноту, во всем здании включили свет. По коридорам забегали мальчишки. Окружающий мир приобрел привычные очертания, и с этим шумом, как ни странно, пришел покой в душу Мариам. Потом был ужин, теплое молоко с пряниками, разговоры и хихиканье. Мириам разузнала у своей лучшей подруги Ядвиги все о дневной поездке, неплохой экскурсии, знакомстве с художниками в мастерской и еще о том, что один из них приедет с Эллочкой и шефами к ним на мастер-класс и беседу за обедом. Подруга считала, что этот художник ухлестывает за Эллочкой, поэтому он и согласился.

Ядвиге исполнилось 10 лет, она была въедливая и рациональная. У нее была бабушка, которая давно не приезжала и не звонила. Ядвига объясняла это наводнением в бабушкином поселке в горах, и никакие доводы Мириам вроде «так ведь уже зима» или «твоя бабушка, кажется, в городе, жила» на нее не действовали. Наоборот, Ядвига находила все новые подтверждения своей теории: отыскала горный поселок, который все время то заливает, то заваливает камнепадом, а потом опять заливает, и почти ежедневно строчила в тетрадке заметки о новом дне своей бабушки, несчастной труженицы, занятой написанием жалоб в МЧС, письмами о своем бедственном положении в газеты и так далее. По утрам перед уроками она смотрела новости в надежде увидеть бабушку хотя бы по телевизору. Что же касается Мириам, то придумывай все, что хочешь, сочиняй, лепи этих родителей на любой вкус – ничегошеньки не было известно. Она даже не знала свои настоящие имя и фамилию и дату появления на свет.

День рождения ей придумали в приюте в Ингушетии вскоре после того, как она попала туда маленькой потерявшейся девочкой. Вполне себе хороший день – 22 ноября. Ничем не примечательный для Мириам, малышки полутора лет, но в этот день по телевизору глава Ингушетии сообщил в центральной мечети Назрани состоится большой мавлид, а во всех мечетях республики будут читать проповеди об особом значении священного месяца Раби аль-авваль и жизни любимого пророка Мухаммада (да благословит его Аллах и приветствует).

Девочка отзывалась на два совершенно разных имени Маржан и Ама, и тогда общее собрание из заведующей, нянечки и проходившей мимо поварихи постановило дать ей красивое заграничное имя Мириам. Каждая из них преследовала несбывшуюся мечту назвать своего ребенка в честь героини любимого сериала. А отчество, само собой, – Мухамедовна, фамилия –  Мухамедова. Так и порешили.

С ее родителями была связана очень неприятная криминальная история, о чем ни заведующая, ни тем более Мириам никак не могли догадываться. Детей из этого детского дома обычно забирали и воспитывали родственники, но у Мириам не было никого, и при расформировании детдома ее отправили в Сыктывкар. Потом география ее перемещений была столь обширна, что названия городов она намеренно не запоминала, а просто называла очередное место поселком: «пойдем в поселок», « ты в поселке была?».

Почему ей приходилось все время переезжать она не знала и даже не задавалась этим вопросом. Надо так надо. В Мириам были тонкие механизмы, как у маленькой балерины, спрятанной в музыкальной шкатулке, но желающих в них разобраться и услышать редкую мелодию было немного. Только здесь, в этом поселке под названием Нижний Новгород, она встретила людей, которым смогла чуть-чуть довериться, раскрыть дверь в мир собственных чувств, пусть и постоянно придерживая за ней свои тайные мысли и недетские знания. Ядвига и Эллочка вошли в ее жизнь вслед за легким ласковым стуком. И теперь кроме рисования, которому она отдавалась всецело в любое свободное время, у Мириам появились друзья.

Мастер-класса с художником Мириам ждала. Она не знала его имени, но была совершенно уверена в его великом таланте. Мириам садилась за компьютер в библиотеке и искала все, что можно найти, о мастерах поселка. Она готовилась к первой встрече с художником в своей жизни.

Ночь накануне Мириам провела почти без сна, смотрела в потолок. Находила щель и вела свой взгляд по этой линии медленно, не спеша. Потом трещина расширялась, образовывая над ее головой большое темное пятно, притягивающее своей неизвестностью и одновременно отталкивающее своей реальностью. Под утро Мириам заснула в мечтах.

– 

Мириам, бежим скорее! Хватит смотреть на себя в зеркало, – прискакала Ядвига, схватила Мириам за руку и потащила.

В зале уже все собрались. Четыре парты поставили вместе, чтобы получился большой стол – их углы по центру вжались друг в друга и приподнялись, словно в ожидании чуда. Дети и взрослые слились в одно большое кольцо вокруг. Напротив Мириам облокотился на стену высокий, полноватый, густо бородатый человек неопределенного возраста в лиловом свитере грубой вязки. Глаза у него были большие, добрые и всем улыбались. Эллочка что-то вещала. До Мириам дошел, наконец, звук ее голоса – будто плотность воздуха в помещении сопротивлялась этому. Она ожидала всего, но только не такого.

«Мухамед Рустамович» повторилось несколько раз. Мириам была девочка сильная и стойкая, она удержалась на ногах, больно толкнув Ядвигу локтем. «Это он», – прошептала она на ухо подруге. «Да он, он», – вернув удар под ребро, брякнула Ядвига.

Мухамед Рустамович оказался неместным – он приехал с персональной выставкой из Дагестана и, как объяснила Эллочка, по определенным причинам задержался здесь на несколько дней. На этих словах Эллочка смутилась – по всей видимости она знала, что именно удерживает художника в городе. Не найдя, чем закончить приветствие, она начала раздавать картон и бумагу, на столе появилась акварель и мягкие беличьи кисточки, подаренные гостем.

Первый раз в жизни Мириам не знала что делать. Перед ней лежали ее любимые драгоценности: листы бумаги, краски. Но притрагиваться к ним совсем не хотелось. В ответ на вопрос, почему она не рисует, заданный Эллочкой, Мириам заплакала. Тогда к ней подошел Мухамед Рустамович, присел на колени, поднял обеими руками ее лицо, стер большим пальцем плотную слезу размером с большую божью коровку и сказал: «Давай я тебя научу».

Мириам услышала эхо своего голоса: «Вас зовут Мухамед, и вы мой папа? Правда?». В зале повисла пауза. Что пришло в голову остальным Мириам не знала и не могла знать, ее внутреннее «я» кричало и билось о стенки маленького тела: «правда, правда, правда, правда....». Взрослые всегда понимают, что делать, или кажется, что понимают. Совершенно не важно, о чем поведал ей Мухамед Рустамович, в каких красках он рассказал ей про пророка Мухаммеда (да благословит его Аллах и приветствует) и чем закончился этот мастер-класс.

Важно только то, что сказала Мириам вечером Ядвиге, обнимая подушку. «Ну еще бы, будет он при всех говорить! Мы с ним встретились глазами, и взгляд его был пронизан нашей тайной».

Падал черно-белый снег священного месяца Рабби аль-авваль.

                        Картины

Это было давно… Я не помню, когда это было…

Пронеслись, как виденья, и канули в вечность года,

Утомленное сердце о прошлом теперь позабыло…

Это было давно… Я не помню, когда это было, —

Может быть, никогда…

С.А. Сафонов

Я – старая. Совсем старая стала.

В детстве у дороги валялись телеги, отжившие свой век: одна оглобля в землю ушла, другой либо вовсе нет, либо сломана под корень. Помню, когда-то проезжала мимо такой и помахала рукой в ее сторону. Ей ли?! Смазать меня тоже неплохо бы, да вот беда – некому. Лида моя умерла, пятый год пошел уж. Пока жива была сестричка, так вроде и жизнь в радость, и пирог на праздник есть кому испечь, а теперь не пеку вовсе. Крошки от хлеба раздаю птичкам, косточки – собачкам. Такое у нас теперь застолье.