Читать книгу Генезис Мити Тракторенко на просторах Руси - Виталий Левченко - Страница 1

Оглавление

О Мите Тракторенко впервые я узнал много лет назад. Возможно, если бы не случай, я так и остался бы в неведении об этом народном веровании, существующем с нами бок о бок неизвестно с каких времен, но по странным стечениям обстоятельств практически не известном обывателям и специалистам.

Будучи студентом-этнографом, я путешествовал летом на старенькой, но бодрой «Ниве», оставленной мне отцом по случаю покупки чахлого «мерседеса». Я колесил по просторам нашей родины, пытаясь собрать для фольклорной практики давно все записанное и классифицированное до меня маститыми докторами наук.

Как-то на ночь мне пришлось остановиться в деревушке Соломки недалеко от Красноярска. Деревенька была на удивление живой и умирать не собиралась, вопреки окружающим переменам. Узкая извилистая дорога, поблескивающая плотно уложенными плоскими камнями, крепко опоясывала ее по окраине, словно вердикт, утверждающий право разбросанных тут и там домишек на самобытное существование.

Изба, в которой я ночевал, была широченной и капитальной, под стать ее хозяйке – моложавой бабке Алевтине, похожей на огромную матрешку, скрывающей, казалось, внутри себя копии алевтин помельче.

Перед сном, за чаем, мы болтали ни о чем, сидя у огромного расписного самовара, тонко шумящего изнутри электрической спиралью. Хозяйка сетовала на расплодившихся без меры в этом году мышей, на отсутствие хозяина в доме, и что надо ждать, пока приедет из города сын, чтобы скосить траву на лугу, за домом.

– Мишка, сам-то со Светкой, женой своей, все в науку носы уткнули. В Новосибирск переводятся. Чё не хватает? А там, говорят, ученых – тьма тьмущая. И мои туда же. Внучку вон на лето мне спровадили. Некогда было привезти, на поезд с оказией посадили. А я встретила. Так она у меня самостоятельная, Наташка-то.

Наташка, светленькая вертлявая, лет восьми, с гладкой длинной косой, возилась на широкой лавке над листом большого ватмана, разукрашивая его цветными карандашами. Круглые карандаши скатывались с лавки, заставляя Наташку то и дело подхватывать их налету.

– Бойкая она, – кивнула с одобрением Алевтина. – Спать не уложишь до первых петухов. И вскакивает ни свет ни заря. Наташка, марш в кровать!

Девчушка сделала вид, что не слышит, а может, и в самом деле увлеклась, раскрашивая на бумаге синий хвост желтого кота.

– Они нынче непослушные да скорые пошли. А вот в наше время маленько…

Я приготовился к долгим рассуждениям о прошлом, когда жилось легче и проще. Мне было интересно. Тем более я и сам с некоторых пор так думал о минувшем, несмотря на молодой возраст. Наверное, поэтому и стал этнографом. Еще я рассчитывал, впрочем, без особой надежды, услышать от хозяйки что-нибудь полезное для моей фольклорной практики: например, никому доселе не известную шутку-прибаутку или быличку.

Наташка громко зашелестела ватманом, карандаши звонко посыпались на пол.

– Бабуля, лавка кривая! – она сделала нарочито удивленный вид.

– Завтра стол тебе освобожу. Ложись спать, поздно уже, – Алевтина пыталась говорить строго, но это ей не удавалось. Чувствовалось, побаловать внучку она любит. Однако хитрая Наташка, видимо, сочла мое неожиданное появление в их доме законной причиной отступить от правил.

– Не пойду спать! Хочу рисовать! Давай со стола в спальне все уберем. Дядя Вадим! – надула она губки, искоса посматривая на меня: а вдруг поддержу?

Авторитет бабушки в глазах гостя катастрофически падал. Погрозив пальцем внучке, Алевтина вдруг тихо сказала:

– Не слушаешься? Вот погоди, придет за тобой ночью Митька Тракторенко!

Я заметил, как вздрогнула девчушка. Ни слова не возражая, она молча собрала карандаши и ушла в спальню.

Сегодня, по прошествии многих лет, я отчетливо помню обстановку того вечера. Прикрывшаяся за испуганной Наташкой дверь, напряженный взгляд Алевтины и какая-то странная тишина, выползшая из темных углов избы после слов хозяйки. Слышалось, как пощелкивают часы в зале, за деревянной стеной.

Но тогда я просто решил, что Митька Тракторенко – это соседский пьяница, шумный, надоедливый, но беззлобный. Их хватает в каждой деревне, да и в городских домах тоже. Такими митьками пугают непослушных детишек, если уходящие в забвение Бабайка и Хока не помогают. Мне, как будущему этнографу, было это хорошо известно.

– Видимо, дебошир ваш всю деревню в страхе держит, – пошутил я.

Однако Алевтина, казалось, меня не услышала. Тревожно оглядевшись, она произнесла:

– Вырвались слова-то запретные, да на внучку. Дура, сама беду кличу.

Она отдернула легкую кружевную занавесь в углу с иконами, зажгла новую тонкую свечечку и зашептала молитву Богородице о защите детей.

Меня это заинтересовало. Митька Тракторенко из докучливого алкоголика неожиданно превращался в нечто большее. Я чувствовал, что фольклорная практика может обогатиться ценной находкой. Однако с местными верованиями следовало обходиться тактично.

После молитвы Алевтина, похоже, успокоилась. Вернувшись за стол, включила заново самовар. Слушая его бодрое гудение, я осторожно спросил:

– А этот, Сам, чье имя произносить нельзя, он кто?

Хозяйка кинула на меня благодарный взгляд, в котором читалось: молодец, раз имя не назвал – понимаешь!

Она вздохнула.

– И знать не знаю, да только покойный мой Петр Андреевич все чудил с ним. Чё делать начнет да завошкается – нет-нет да и покличет в сердцах. Мне поначалу в забаву было, с молодости, а потом боязно стало. Но так и привыкла. Спрашивала его, а супруг мой говорить про это не любил. Сказал только, от бати слышал. Тот крепко верил в Самого. Бате Петра про него рассказал боевой товарищ. Они до Германии вместе прошагали. Мой потом вспоминал: бывало, говорит, выйдет батяня на увал, повернется к солнышку, сначала богу помолится, а потом Самого и попросит беды на род не насылать, а после благодарить начнет, что пулю на войне отвел да семью от голода сберег.

Я слушал Алевтину, боясь пропустить хоть слово. Похоже, мне чертовски повезло. Я обнаружил нечто до сих пор никому не известное. Но хозяйка, как ни пыталась вспомнить, ничего нового добавить не могла. А строить научный материал на такой зыбкой почве, разумеется, нечего было и думать.

– О фронтовом товарище отца вашего супруга, вы, конечно, ничего не знаете? – спросил я без надежды.

К моему удивлению, хозяйка живо принесла из другой комнаты толстый, сильно пахнущий старыми фотографиями, тисненый синий альбом. Немного в нем порылась и показала мне карточку.

– Вот.

На нечетком снимке, привалившись к колесу военного «газика», сидел лейтенант, с недоступной для нынешнего поколения светлой искренностью на худом измученном лице.

– Сразу после победы, – пояснила Алевтина.

Я перевернул фотографию и увидел расплывшуюся, но еще хорошо читаемую надпись: «Андрюхе на долгую память от друга Валька. Мы победили! МТС». Ниже шел адрес, сделанный, судя по более четкому следу чернил, ручкой уже позже: Архангельская область, село Чернокошкино…

«Митька Тракторенко и черные кошки – все сходится» – подумал я, записывая адрес.

– А что такое МТС?

Хозяйка пожала плечами.

– Не знаю. Может, машинно-тракторная станция? Их тогда по всем колхозам организовали. Только о них и говорили.

– Возможно, – ответил я, вставая из-за стола.

Уже в постели меня вдруг насторожило: ну хорошо, допустим, Алевтина и ее покойный супруг. Но маленькая Наташка? Она-то чего испугалась? Неужели ее отец тоже что-то знает и стращает по вечерам Митькой непослушную дочку? Я решил на утро все выяснить.

Из моей затеи ничего не вышло. Перед рассветом зашумела у плиты Алевтина. Из комнаты Наташки доносился надрывный кашель. Я быстро оделся и прошел на кухню.

– Захворала Наташенька. Это я виновата, язык мой проклятый, – сокрушенно проговорила хозяйка, увидев меня. – Травы заварю.

Я принялся успокаивать женщину, как это принято в подобных случаях, перечисляя приходящие на ум банальности: хлебнула девочка студеной воды из колодца, босая бегала, сквозняком надуло и тому подобное. Алевтина, казалось, думала о своем.

Начало светать. Я поблагодарил хозяйку за гостеприимство. Она рассеянно кивнула, пожелала мне доброй дороги и снова ушла в Наташкину комнату. Я снял с вешалки сумку, надел куртку, осторожно закрыл дверь и зашагал к своей «Ниве», приткнутой на ночь под навесом, возле большого стога сена.


Летом в Архангельскую область я не поехал. Мой научный руководитель, профессор Рыбкин, предложил отправиться с ним в Карпаты, где обнаружились новые фрагменты керамики, которую принято официально относить к тшинецко-комаровской культуре праславянского периода. Отказаться от такого предложения я не мог.

Вернувшись в Москву, по адресу на фотографии мне удалось найти Валька. Им оказался дважды герой Советского Союза Валентин Георгиевич Мазков, почетный гражданин города Архангельск. Мы побеседовали с ним по телефону и договорились, что я приеду в сентябре. Истинной цели визита я не называл, и, думается, он принял меня за журналиста.

Село Чернокошкино являлось противоположностью деревне Соломки. Я ожидал увидеть поселок городского типа, но передо мной лежало забытое всеми богами старенькое поселение с обветшалыми домами и раскисшими от дождей узенькими дорожками, утыканными редкими клочками травы. Странно, что знаменитый герой жил в таком месте.

– Наверное, подумали: почему он здесь торчит, при его-то возможностях! – весело угадал мои мысли высокий сухопарый мужчина, назвать которого восьмидесятитрехлетним стариком не поворачивался язык. – Здравствуйте, Вадим. Имелись возможности, имелись! Всем помогал. А когда эти суки Союз разрушили – про меня забыли. И власть, и почти все родственнички, – беззлобно сказал он. – Пойдемте в дом.

Двухэтажное строение на роскошные хоромы не тянуло, но было добротным. При строительстве на кирпич и камень не скупились. Небогатая, со вкусом советского времени, плотная обстановка интерьера вполне располагала к уютным беседам. Мы поднялись по винтовой лестнице на второй этаж. В комнате ощущался тонкий запах чего-то неуловимо приятного.

– Присаживайтесь, Вадим. Чай, кофе, чего покрепче? – улыбнулся Валентин Георгиевич.

– Покрепче, – с уважением ответил я. Все-таки беседа предстояла не из простых.

Мазков одобрительно кивнул. Открыл сервант, блеснувший выстроенным по ранжиру резным хрусталем. Выудил из соседнего отделения бутылку, как мне показалось, армянского, коньяка, наполнил рюмки.

Я поблагодарил, удобнее усаживаясь в глубоком кресле возле теплого, отделанного золотисто-коричневой изразцовой плиткой камина, из которого предательски краснели спирали обогревателя. Мазков расположился в кресле рядом. Пригубил коньяк.

– Да… – протянул он. – Приятель присылает из Еревана. У нас такого не сыщешь. Хоть армяне не испаскудились. Кругом ворье. Вы, когда на кольце к селу поворачивали, бюст на постаменте видели?

– Что-то не припомню, – признался я.

– И правильно. Нет его, – усмехнулся хозяин. – Мне, как дважды герою Союза Советских Социалистических Республик, при Хрущеве бюст поставили. Полагается, мол. Не скупясь, из бронзы отлили цельный, не пустышку. Как мимо ни проеду – аж за сердце хватало. Не привычные мы при жизни-то памятники иметь. А в девяностых сперли его. Цветмет. Как же. Ночью и сковырнули. Я им даже благодарен был. Вроде полегче даже стало. А то как одной ногой в могиле, – он отпил коньяка. – Недавно в мэрию пригласили. Так, мол, и так, дорогой вы наш, Валентин Георгиевич. Хотим справедливость восстановить. Да не в селе, а в Архангельске бюст поставим. Правда, из гранита. А я ни в какую. Не хочу, отвечаю, чтобы мне голуби на голову срали. В общем, отказался. Тогда они мне грамоту очередную, к Девятому Мая. На том и расстались. Молодой человек, я своими словами, а вы потом смягчите и мне статью перед публикацией покажите, хорошо? – обернулся он ко мне.

Я опустил рюмку на широкий лакированный подлокотник кресла и осторожно сказал:

– Валентин Георгиевич, собственно, я по другому вопросу.

– По другому? – подозрительно нахмурился Мазков. – Часом не о продаже медалей речь?

– Нет, нет! – быстро ответил я и рассказал ему об истории с Алевтиной и как нашел его по адресу на фотографии.

Мазков слушал молча. Закончив говорить, я махом допил коньяк и напряженно смотрел на хозяина.

– Уходите! – резко сказал он. Поднялся, скрестил руки на груди. – Уходите немедленно!

Чувствовалось: настаивать бессмысленно. Я вылез из кресла и шагнул к двери. Обернулся.

– Простите. Не хотел вас беспокоить. Я приехал не из праздного любопытства. Я студент-этнограф и с уважением отношусь к прошлому.

Спустившись по лестнице, я взялся за ручку двери и услышал:

– Вернитесь!


Мазков снова наполнил рюмки, мы сели в кресла. На коленях ветерана лежал тисненый альбом. Такой же, как у Алевтины, только еще толще.

– Прошу меня извинить, Вадим. Развелось сегодня охотников до сенсаций. Я подумал, вы один из них, – проворчал хозяин.

Ловкими пальцами он выдернул из альбома снимок. Протянул мне.

Генезис Мити Тракторенко на просторах Руси

Подняться наверх