Читать книгу Путевые записки эстет-энтомолога - Виталий Забирко - Страница 1

Я прибыл на Пирену трансгалактическим лайнером межнациональной компании «Торговый дом Кузнецова и внука Смита». Точнее, лайнер доставил меня в систему Гангута, а уже на Пирену я попал челночным катером, поскольку космопорта для галактических кораблей на ней не было. Захолустная, бесперспективная для торговли планета. Но для энтомолога – сущий рай, не загаженный отбросами технологической цивилизации.

Катер приземлился на бетонную посадочную полосу посреди плоской, выжженной солнцем, каменистой равнины и подрулил к зданию космостанции: несуразной одноэтажной коробке с непомерно огромной чашей антенны галактической связи на крыше. За космостанцией виднелись чахлые деревья редкой рощицы, в центре которой располагалось небольшое озерцо.

Встречало меня трое низкорослых темнокожих пиренита – все босиком и практически голые: на двоих болтались просторные набедренные повязки, а третий щеголял в потёртых шортах в обтяжку и пробковом шлеме времён колонизации Африки. Как я тут же понял, этот третий оказался не пиренитом, а единственным землянином на планете – консулом Галактического Союза, пигмеем Мбуле Ниобе. В дипломатическом корпусе Галактического Союза издавна повелось на планеты с гуманоидным населением назначать консулов, более-менее похожих на аборигенов.

Мбуле Ниобе несказанно обрадовался моему появлению – жил он здесь безвыездно двенадцать лет, до окончания контракта оставалось ещё три года, а заказываемые им грузы доставлялись с оказией не чаще чем раз в полгода.

Аборигены навьючили консульский груз и моё экспедиционное снаряжение на четырёх громадных долгоносов с подрезанными крыльями и погнали их к зданию станции. Насколько я знал, космостанция и посадочная полоса были единственными следами человечества на Пирене. Чего мне и хотелось.

Пилот челночного катера попрощался, катер без разбега рванул в трепещущее от зноя марево у нас над головой и растаял в зените. И настолько атмосфера Пирены была однородной и изотермической, что даже инверсионного следа в небе не осталось.

После первых же шагов по Пирене рубашка взмокла от пота, и я с ужасом представил, что вот так вот со мной будет целых полгода. Климат на планете ровный, практически без сезонных изменений.

– Снимай рубашку, – безапелляционно перейдя на панибратский тон, предложил консул. – Солнце здесь яркое, но не злое. Ультрафиолета в спектре мало, не обгоришь.

Изобразив на лице нерешительность с примесью некоторой стеснительности, я вежливо отказался.

– Ну и прей себе, – махнул консул рукой, по-своему истолковав отказ. – Через неделю сам снимешь, когда цивилизация с тебя чуть-чуть пообсыплется.

Я только улыбнулся. При других обстоятельствах сам бы без особых увещеваний стащил с себя рубашку.

Пока мы шли к космостанции, Мбуле Ниобе тараторил без умолку. Странно, но двенадцать лет добровольной робинзонады не сделали из него бирюка. Впрочем, это и понятно – не времена парусного флота. Межпространственная связь позволяла Ниобе связываться с любым закоулком освоенной Вселенной, и недостатка в собеседниках он не испытывал – таких консулов-отшельников было хоть пруд пруди. Но, естественно, общение с живым собеседником не шло ни в какое сравнение с переговорами по межпространственной связи.

Поток консульского красноречия захлестнул меня, и сваренный вкрутую пиренской жарой мозг успевал схватывать лишь обрывки из рассказа консула о житье-бытье на планете, о её природе, о племенах, их обычаях, их взаимоотношениях, о местной пище… К тому же, Ниобе настолько быстро перескакивал с одной темы на другую, что я успевал только кивать, изредка вставляя неопределённые междометия. Радушие и говорливость консула вряд ли объяснялись исключительно моим появлением, скорее это было складом его характера. Флегматику в консулах-одиночках делать нечего. Можно свихнуться.

Внутри космостанция делилась на восемь отсеков: ангар, склад, диспетчерскую, кухню, столовую, комнату для прислуги, апартаменты консула и гостевую. Ниобе помог мне перетащить экспедиционное снаряжение в гостевую комнату, и тут же, извинившись, с явным сожалением ушёл рассортировывать свои грузы, пообещав через часок наведаться и пригласить меня на обед.

Гостевую комнату, похоже, никто не занимал со дня постройки космостанции. И, хотя здесь было чисто прибрано, застелена свежая постель и работал кондиционер – консула за неделю предупредили о моём прибытии, – затхлый, тяжёлый воздух нежилого помещения так и не выветрился, намертво впитавшись в обшарпанные стены, потолок и покоробившийся пластик пола.

Я открыл холодильник и с удовольствием обнаружил, что он доверху забит банками с консервированными напитками. Вскрыв банку тёмного пива, я захлопнул холодильник, перевёл регулятор кондиционера на пять градусов ниже выставленной температуры и, стащив с ног ботинки и носки, лёг на кровать поверх одеяла. Посвежевший поток воздуха приятно овевал покрытое испариной лицо, а ледяное пиво, скользнув долгожданным холодом по пищеводу, вернулось в голову охлаждённой кровью и остудило разгорячённый мозг. Отупение от жары, охватившее меня с первых минут пребывания на Пирене, сняло, как рукой. Блаженствуя, я сделал ещё пару глотков и тут же пожалел о снятых ботинках. На большой палец правой ноги степенно взобрался огромный восьминогий жук, чем-то похожий на земного Antia mannerheimi, и, усевшись, стал обстоятельно покусывать ноготь жвалами, поводя по сторонам парой длинных гребенчатых усиков. Дрыгнув ногой, я сбросил жука на пол, но тут же почувствовал, как по левой ступне, щекоча кожу, упорно карабкается какая-то многоножка. Стряхнув и её, я сел на кровати.

В комнате царил энтомологический рай. Из всех щелей и углов выползали разнообразные насекомые: шести-, восьми-, десяти– и более ногие; первичнобескрылые и крылатые, скрыто– и наружночелюстные. Закованные в хитиновые панцири и мягкие, как слизняки. Прямо нашествие какое-то. Словно они прослышали о прибытии на планету энтомолога и спешили засвидетельствовать своё почтение. Некоторые из особенно нетерпеливых раскрывали крылья и взлетали.

– Э, – сказал я с нервным смешком, – вы ошиблись. Я узкий специалист. Меня интересуют только парусники.

Обиженный моим разъяснением ярко-зелёный жук на лету сложил крылья и ухнул в банку с пивом. Я осторожно поставил банку на пол, уселся на кровати в позе Будды и стал с интересом наблюдать за нашествием. В тайной надежде, что насекомых привлёк в комнату не запах человеческого тела.

Так оно и оказалось. Конечным пунктом их нашествия являлся потолок. Крылатые достигали его довольно быстро, а вот бескрылым приходилось взбираться по стене; но, все они, оказавшись на потолке, замирали в полной неподвижности. Некоторые срывались, но, побарахтавшись на полу, упрямо возобновляли свой крестный ход. К счастью, на кровать влезали немногие, чутьём угадывая более короткий путь.

Через час, когда консул заглянул в комнату, потолок был почти полностью облеплен насекомыми. В некоторых местах они висели в два-три слоя, и я с замиранием сердца покорно ждал, когда эта хитиновая масса не выдержит собственного веса и рухнет.

Консул с изумлением уставился на потолок, перевёл недоумевающий взгляд на меня и вдруг неудержимо расхохотался. Хохоча, он подошёл к окну и распахнул его настежь. И именно тогда вся масса насекомых рухнула вниз.

Брезгливые не становятся энтомологами. Но только идиоту может понравиться, если ему на голову высыплют ведро живых, копошащихся тараканов. Как ошпаренный, я соскочил на пол и стал лихорадочно стряхивать облепивших меня насекомых, меся ногами кашу из хитиновых панцирей и трахей. Ниобе залился совсем уж истерическим хохотом.

Через минуту, смахнув с себя большую часть насекомых, я вдруг с изумлением обнаружил, что они лежат на полу абсолютно неподвижно – большинство лапками вверх. Я недоумённо посмотрел на Ниобе.

– Д-дневная диапауза, – всё ещё давясь смехом, выдавил консул. – Выше двадцати восьми градусов местные насекомые впадают в спячку. Будь осторожнее в следующий раз с настройкой кондиционера – не буди спящих пауков!

Я не стал объяснять консулу, в чём состоит разница между насекомыми и паукообразными – тем более что Arachnida здесь тоже встречались, – подобрал с пола носки, вытряхнул застывших в диапаузе насекомых из ботинок и на цыпочках, держа ботинки и носки в руках, пошёл в душевую. Мне была известна особенность пиренских насекомых во время дневной жары впадать в спячку, но то, что биологический хронометр подскажет им, что ещё не вечер, и для продолжения диапаузы погонит на потолок – самое жаркое место в комнате, – оказалось новостью. Представляю, что здесь творится ночью!

Когда я вышел из душевой, Ниобе сидел на подоконнике и болтал ногами, а один из аборигенов заканчивал сметать насекомых в большой пятиведёрный чан, трамбуя их веником, так как в чан они уже не помещались.

– Спасибо, Урма, – сказал консул. – Можешь идти.

Абориген, крякнув от натуги, взгромоздил чан себе на голову и вышел.

Ниобе соскочил с подоконника, закрыл окно и выставил регулятор кондиционера на тридцать градусов.

– Жарковато, – сказал он, – зато насекомых не будет. А теперь – прошу ко мне.

В своём кабинете он усадил меня в кресло, включил телеканал Галактического вещания и приготовил пару коктейлей. Как я давно заметил, включённый экран телеканала великолепно справляется с ролью коммуникационного связующего во время застолья. Вроде бы его никто и не смотрит, и не слушает, но он прекрасно заполняет паузы в разговоре, а иногда и направляет русло беседы.

– «Пирена», – сказал Ниобе, протягивая мне узкий стакан. – Я назвал этот коктейль «Пирена». Кроме земной водки все остальные составляющие из местных трав. Ручаюсь, тебе понравится.

Коктейль мне действительно понравился. В меру пряный, алкоголя чуть-чуть, кислинки и сладости как раз по моему вкусу. Но в названии коктейля консул был не оригинален. Почти на каждой из полусотни планет, где мне довелось побывать, гостеприимные хозяева считали своим долгом угостить коктейлем из местных ингредиентов. За редким исключением все коктейли носили название планеты.

– Как ты уже убедился, – улыбнулся Ниобе, – работы здесь для энтомолога непочатый край.

Я пожал плечами.

– Как сказать. Боюсь, вы ошибаетесь. – Панибратство консула я категорически проигнорировал. – Меня не интересуют синантропные насекомые. Как, впрочем, и все остальные, кроме парусников. Я, скорее, не энтомолог, а коллекционер.

Ниобе вопросительно посмотрел на меня поверх стакана.

– Парусники – это бабочки? – спросил он.

– По земной классификации – семейство бабочек из отряда чешуекрылых. Но в космической систематике эстет-вид Papilionidae объединяет различные живые организмы, имеющие лишь внешнее сходство с земными парусниками, и их главными отличительными признаками являются большие, так называемые «вырезанные», крылья и их цветовая гамма. Например, межзвёздный экзопарусник Parnassius diaastros имеет только одно крыло и ни внешне, ни по своему строению и близко не напоминает насекомых. Но чего стоит форма его крыла, не говоря уже о гамме расцветки теневой плоскости!

– Понимаю, – закивал Ниобе. – Мне приходилось слышать об эстетической энтомологии…

Он приготовил мне ещё один коктейль, а затем, извинившись, исчез за дверью своих апартаментов.

Я осмотрелся. Рабочий кабинет консула был оформлен согласно всем канонам провинциального убожества. Несколько кресел, рабочий стол с двумя компьютерными дисплеями, экран галактического вещания и передвижной столик с напитками соседствовали с развешенными по стенам чучелами голов местных животных, либо увенчанных массивными рогами, либо ощерившихся пилообразными жвалами распахнутых челюстей. Чисто функциональная мебель до смешного уродливо дисгармонировала с охотничьими трофеями.

Ниобе вернулся, неся три большие плоские коробки.

– Когда десяток лет безвыездно сидишь в одиночестве на чужой планете, начинаешь увлекаться всем подряд, – словно оправдываясь, с улыбкой сказал он. – В том числе и энтомологией. Вот, посмотрите мою скромную коллекцию.

Он протянул мне коробки. Кажется, официально-корректный тон, которым я вёл разговор, специально пересыпая его научными терминами, и холодное неприятие панибратства заставили консула перейти на «вы».

Под прозрачными крышками к чёрному бархату, устилавшему дно коробок, были приколоты булавками пиренские насекомые. Коробку с жуками я просмотрел мельком и сразу же отложил, а вот коробки с бабочками изучил более внимательно. О ловле мотыльков и их мумификации Ниобе имел смутное, если не сказать варварское, представление. Фактически, ни одного неповреждённого экземпляра в коллекции не было. То крыло сломано, то пигментные пятна смазаны пальцами; не говоря уже о продавленных брюшках и нехватке у многих бабочек ног и усиков. Рядовая коллекция энтомолога-любителя, в которой не было ни одного интересного экземпляра.

– Неплохо, – похвалил я, чтобы не обидеть хозяина.

Консул расцвёл.

– Это что! – явно рисуясь, махнул рукой Ниобе и осторожно извлёк из ящика стола ещё одну коробку. – А что вы скажете об этом?

Чутьё у меня, как у охотничьей собаки. Я ещё не видел, что в коробке, а сердце встрепенулось. И, как всегда, не ошиблось. На тёмно-синем бархате был распят огромный, с крыльями, как ладони, чёрный парусник. Чешуйки на крыльях напоминали пыль древесного угля – абсолютно не отражали свет. Лишь два голубых пятна полумесяцами глаз смотрели на меня с верхушек передних крыльев скорбным взглядом.

– Парусник… – восхищённо пробормотал я. Горло у меня перехватило. Я готов был убить консула – так бездарно мумифицировать великолепный экземпляр! Лет через десять он рассыплется в прах…

– Я назвал его «скорбящая вдова», – с напыщенной гордостью произнес Ниобе. – Похоже, правда?

Я только кивнул и стал рассматривать парусника под разными углами к свету. Никакого радужного отблеска от чешуек! Впервые я видел такое. Абсолютно чёрные крылья.

– Где вы его поймали?

– В бассейне реки Нунхэн. В среднем течении. – Консул защёлкал клавишами одного из компьютеров, и на дисплей спроецировалась аэровидеосъёмка участка широкой спокойной реки, медленно несущей мутные белесые воды между голыми плоскими берегами. – Приблизительно здесь. Местное племя называет бабочку вестницей смерти.

– Это её ареал?

– Вероятно. По крайней мере, в других племенах я о ней ничего не слышал.

– Она часто встречается?

– Чрезвычайно редко. Я видел единственный раз и сразу поймал.

– Н-да… – Я с сожалением вернул коробку консулу. – Буду надеяться, что и мне повезёт. Тем более, что маршрут моей экспедиции пролегает как раз вдоль русла Нунхэн. Кстати, я попросил бы вас завтра утром забросить меня на птерокаре к её истоку. Со всем снаряжением, разумеется.

– Зачем так торопиться? – искренне расстроился Ниобе. – Успеете насмотреться на Пирену. Погостите у меня с недельку – знаете, как я соскучился по цивилизованному обществу?

Будь это на любой иной планете, или при других обстоятельствах, я сам бы напросился. Всегда нужно время для акклиматизации. Но на Пирене консул был для меня помехой. И существенной. Я бы предпочел, чтобы здесь никого из гуманоидов Галактического Союза вообще не было. Кроме аборигенов, естественно.

– Весьма сожалею, – твёрдо сказал я, – но время экспедиции расписано чуть ли не по минутам. Я должен пройти вдоль русла Нунхэн всего за полгода – сами понимаете, что для трёх тысяч километров это весьма небольшой срок. Если удастся пройти быстрее, тогда непременно воспользуюсь вашим предложением.

Ниобе несказанно огорчился. Готовя очередную порцию коктейля, он передозировал водки, и напиток получился излишне крепким.

– Останьтесь хоть на завтра, – попросил он. – Кстати, здесь у озера есть любопытные экземпляры бабочек.

Я категорически помотал головой.

– Вот, всегда так, – горестно вздохнул консул. – Пилоты челночных шлюпок ведут себя аналогичным образом. Только разгрузились – и сразу назад. Словно космос им не надоел до чёртиков…

Его сетования прервал стук в дверь.

– Да-да? – отозвался Ниобе.

В дверь просунулась голова аборигена.

– Сахим, – сказал абориген, – обед готов.

– Идёмте в столовую? – предложил консул, но тут же, махнув рукой, решил по-своему. – Да чего там – вези сюда, Харук!

– Знаете, – извинился он передо мной, – я привык обедать в кабинете, поэтому столовая в запущенном состоянии. Здесь нам будет лучше.

Абориген вкатил в кабинет столик, уставленный тарелками.

– Мой повар, – наконец-то представил его консул. – Готовит бесподобно. Спасибо, Харук, можешь идти.

– Приятной еды, сахим, – поклонился абориген и вышел.

Консул пододвинул столик ко мне поближе.

– Угощайтесь. Здесь всё местное. Решил вас удивить.

Некоторое время мы ели молча. Действительно, приготовлено было вкусно, хотя я и предпочитал пробовать больше растительную пищу, к мясной притрагиваясь только тогда, когда её брал Ниобе. Подозреваю, что мясо, в основном, принадлежало членистоногим Пирены. Впрочем, как я уже говорил, энтомологи не брезгливы. На Статусе мне довелось лакомиться яйцами скальных пауков, а на Магоре-IY отведать круто перчёные коконы панцирных живоглотов.

Беседа как-то не клеилась, консул был явно расстроен моим завтрашним отлётом и, похоже, не мог найти темы для разговора. Я ему не помогал. Заводить близкое знакомство я не собирался. Кто он мне? Так, случайный попутчик в поезде жизни.

Внезапно Ниобе встрепенулся и уставился на экран галактического вещания во все глаза.

– Слушайте, а ведь это о вас! – воскликнул он.

Я посмотрел на экран. Действительно, в блоке новостей показывали моё интервью недельной давности, которое я дал корреспонденту программы «Загадки и тайны Вселенной» в космопорту «Весты».

– Господин Бугой, – тараторил корреспондент, – насколько нам стало известно, вы направляетесь на Пирену, чтобы поймать млечника. Как велика вероятность, что вам это удастся?

– Весьма велика, – лаконично буркнул я с экрана.

– Но, по данным биологов, в этом секторе Галактики млечники до сих пор не встречались. На чём основывается ваша уверенность?

– На моих личных исследованиях.

– Вы не могли бы коротко рассказать о них нашим зрителям?

– Нет, не мог бы. Это профессиональная тайна.

Корреспондент не растерялся. Тот ещё пройдоха.

– Простите, но это не праздный интерес. Профессор Могоуши утверждает, что ваша экспедиция на Пирену для поимки млечника чистой воды фикция.

Пройдоха знал, чем меня зацепить.

– Бред, – отрезал я.

– Это вы о высказывании профессора? – ехидно заметил корреспондент. Для этих стервятников нет ничего аппетитнее, чем стравить между собой старых недругов.

– Нет, я вас просто поправил. Это профессор назвал мою экспедицию не фикцией, а бредом.

– И чем вы ему можете возразить?

– Ничем. Я ни с кем не собираюсь вступать в полемику. Я сам выбирал маршрут экспедиции, поэтому чужое мнение меня абсолютно не интересует. Я верю в свою звезду. О том же, кто из нас прав, мы поговорим после моего возвращения.

Кадр сменился, и я увидел на экране всё того же корреспондента, беседующего теперь уже с профессором Могоуши. Как всегда Могоуши больше растекался мыслию по древу, пространно повествуя о своей коллекции экзопарусников и о том, как он их добывал, чем отвечал на вопросы корреспондента о целях и задачах моей экспедиции. Корреспонденту удалось пару раз вклиниться и всё-таки заставить Могоуши высказаться в мой адрес, но, честное слово, лучше бы он этого не делал, потому что профессор вылил на мою голову очередной ушат помоев. Это и понятно – моя коллекция экзопарусников превосходит его коллекцию и по количеству, и по качеству, и по широте охваченных регионов. Кроме того, в моей коллекции около сотни уникальных экземпляров, а в его – лишь два десятка. Для честолюбивого Могоуши я был бельмом в глазу. Но больше всего профессора бесило то, что ни в одном интервью, ни в одной статье я не упоминал его имени. Будто профессора эстетической энтомологии Могоуши вообще не существовало.

В конце передачи показали стереослайды экзопарусников. Я насчитал около двух десятков из своей коллекции и лишь три экземпляра из коллекции Могоуши. Но, право слово, могли бы показать ещё с сотню моих, которые по красоте превосходили этих трёх профессорских.

– Красивые у него бабочки, – сказал Ниобе.

– Не у него, а у меня, – отрезал я. – Из его коллекции показали всего три слайда.

Со злости я залпом опрокинул в себя стакан янтарной жидкости и поперхнулся. Жидкость напоминала собой адскую смесь спирта, соляной кислоты и перца. Если бы смог расцепить зубы, сведённые невыносимой оскоминой, то изо рта, наверное, вырвались языки пламени.

– Это настойка зелёного пиренского гриба, – спокойно объяснил Ниобе и, как ни в чём не бывало, протянул мне бокал с какой-то мутной жидкостью, чтобы я запил. – Пробирает изумительно!

Я оттолкнул его руку, схватил со стола банку земного оранжада и опорожнил её одним глотком.

– Да уж… пробирает… – сипло выдавил, вытирая выступившие слёзы. Огненный клубок зелья медленно опускался по пищеводу, сжигая всё на своём пути.

– Напрасно вы запили оранжадом. Настойку зелёного гриба нужно нейтрализовывать соком кактуса Сибелиуса.

Я взял бокал с соком и точно также, одним духом, проглотил и эту жидкость. Зубы отпустило мгновенно, и теперь уже приятный шар мятного холода стал медленно опускаться вслед за огненным, туша пожар. Когда они встретились, я испытал нечто вроде взрыва внутри себя. Вначале огненные иглы пронзили всё тело, затем ледяные. Хмельная дурь настойки зелёного гриба, ударившая было в голову, развеялась в клочья, сознание прояснилось.

– Этот сок полностью нейтрализует настойку? – спросил я, недоверчиво прислушиваясь к успокаивающимся внутренностям.

– Полностью.

– Зачем тогда пить?

– А для контраста! – рассмеялся Ниобе. – Хотите ещё?

– Упаси боже!

Я поспешно плеснул в стакан обыкновенной земной водки, чтобы консул не успел наполнить его какой-нибудь своей гадостью.

Ниобе последовал моему примеру и поднял стакан.

– За успех вашей экспедиции, – предложил он.

– Спасибо.

К водке я вообще-то равнодушен, если не сказать более – предпочитаю лёгкие спиртные напитки, да и те в меру, – но сейчас ей просто обрадовался.

– Вы извините, – проговорил консул, закусывая, – я что-то не совсем понял цель вашей экспедиции. Если не ошибаюсь, млечник – это гриб?

– Не ошибаетесь, – усмехнулся я. – Но это в том случае, если исходить от латинского названия Lactarius. А если от греческого Galaktikos (и то и другое слово переводятся как млечный), то вместо гриба получаете вид хищного психофага, обнаруженного на нескольких населённых гуманоидами планетах нашей Галактики в довольно обширной области. Видели его всего несколько раз, но, по косвенным данным, предполагается, что это весьма распространённый вид.

– Почему же его так редко видели?

– Потому, что гипотетически это либо живой материальный объект, обитающий в n-мерном пространстве и появляющийся в трёхмерном когда ему заблагорассудится, либо живая энергетическая субстанция на основе полей и столь малых физических частиц, что в материальном мире является абсолютно проницаемой. Отсюда, кстати, и его другое, более звучное название – призрачный парусник. Существует всего два снимка млечника. Я видел оба. Смею вас заверить, что в мире нет ничего более прекрасного.

– Как же вы собираетесь ловить его, если он абсолютно проницаем?

Я откровенно рассмеялся.

– Вы похожи на корреспондента из программы «Загадки и тайны Вселенной». Это мой маленький профессиональный секрет. Кстати, пока я буду в экспедиции, попрошу меня не навещать и не вызывать по рации. Имеются сведения, что млечник очень чувствителен к электромагнитным полям, а птерокар создает весьма ощутимые биомагнитные помехи, которые могут отпугнуть млечника. Если возникнет чрезвычайная ситуация, я сам вас вызову.

Консул совсем погрустнел. К концу дня (обед как-то незаметно перешёл в ужин) Ниобе напился, хотя и утверждал, что к спиртному, как и я, равнодушен. Вполне возможно, что так оно и было, но мой категорический отказ остаться погостить, видимо, сказался на этом обстоятельстве. Время от времени консул возвращался к уговорам и даже пообещал подарить «скорбящую вдову», если останусь хотя бы на день, но я твёрдо стоял на своём. После каждой неудачной попытки уговорить меня, Ниобе тяжело вздыхал, от расстройства выпивал рюмку водки и на некоторое время менял тему разговора. Но минут через двадцать всё повторялось. В конце концов он таки подарил мне парусника просто так, расщедрившись под воздействием алкоголя. И я не отказался, пообещав, что если поймаю ещё один экземпляр, то этот обязательно верну. Кончилось всё тем, что после очередной порции водки консул откинулся на изголовье кресла и мгновенно заснул.

Я встал, размял затёкшие ноги и вышел на крыльцо. На каменистую равнину давно опустилась прекрасная пиренская ночь. У меня захватило дух. Я очутился меж двух звёздных сфер: одна надо мной – настоящая, неподвижная, холодная; другая в ногах – колыхающееся, мигающее, бесконечное море светлячков. Воздух звенел от жужжания, скрипа и верещания насекомых. А в озере посреди чахлой рощицы за зданием космостанции кто-то шумно, со всплесками ворочался.

«Здравствуй, Пирена», – сказал я про себя.