Читать книгу Марина - Влад Авилов - Страница 1

Волк шел медленно и очень осторожно; лес постепенно редел, переходя в пролесок, состоящий из редких чахлых деревьев, не дававших никакой тени. Он чувствовал, что кроме него здесь никого нет, но инстинкт многих поколений его предков заставлял прижиматься к земле, чутко прислушиваться к окружающим звукам. Вокруг разноголосым хором стрекотали кузнечики, чуть справа от пролеска в ложбине возмущенно квакали лягушки – последнее время стояла удушающая жара, и воды в пруду оставалось все меньше. За холмом в селе вяло переругивались собаки. Привычные звуки, они не несли в себе опасности.

Выйдя из пролеска, волк подошел к дачному поселку, а это уже была территория человека. Люди боялись и ненавидели его, всегда и везде старались причинить боль. Много раз они загоняли его в почти безвыходные ловушки, но ему везло, и он всегда уходил хотя израненный, но живой. В его теле до сих пор сидели дробинки, которые вызывали такой зуд, что он остервенело катался по земле, вырывая клочья шерсти острыми краями торчавших камней или сучьев. Злоба и жадность – эти извечные спутники человека – были ему неведомы, страх, да, он испытывал его в минуты опасности, чтобы выжить. «Не знающий страха долго не живет» – изречения одного из полководцев древности волк не знал, но законы природы универсальны, все живущие на земле подвластны им, кроме человека, который давно противопоставил себя как природе, так и богу.

Осоловелый от дневной жары, дачный поселок, огражденный высокой оцинкованной сеткой, застыл в сонном оцепенении. Волк знал одно место, где стекающая в овраг вода прорыла небольшое углубление, заросшее травой и поэтому не замеченное охранниками. Достаточно прижаться к земле и можно незаметно под огромными лопухами переползти на запретную территорию.

Волк долго лежал на дне оврага, стараясь уловить среди привычных звуков сигнал тревоги. Ничего. С дальнего конца массива доносилась музыка, кто-то включил приемник на полную мощность.

Музыка, пение давно стали для него привычными звуками, как стрекотание кузнечиков шли далекий лай собак, просто он не понимал, зачем так громко кричать, – ведь тем самым выдаешь себя врагам. Впрочем, логика двуногих существ всегда была выше его понимания.

Волк прополз под сеткой медленно, оглядываясь по сторонам и прижимаясь к земле, пересек дорогу и осторожно поднял голову. Поселок уже спал, лишь в нескольких домах еще светились окна, иногда за ними мелькали силуэты людей. Он снова залег, напряженно вглядываясь в окружающую темноту и принюхиваясь. Постепенно свет в окнах стал гаснуть, сначала в одном, потом в другом, наконец, потемнело последнее. Тогда он встал и пошел вправо вдоль дороги туда, откуда доносился запах гниющих отходов. Правда, он еще не пал так низко, чтобы рыться на свалке, но такие места всегда привлекали собак, особенно домашних. Перекормленные любящими хозяевами, одуревшие от безделья, их как магнитом тянуло в такие места, где они нередко становились чьей-то жертвой. Каждая бродячая собака мечтает обрести хозяина, а значит и надежду на жизнь, каждая домашняя – свободу, не понимая, что цена ее зачастую та же жизнь. Впрочем, в последнее время собак здорово потеснили люди, но волк этого еще не знал, как не знал и того, что перекормленных собак стало значительно меньше, а голодных людей значительно больше.

Пройдя сотню метров, волк замер на месте. Слева от видневшего невдалеке маленького сарайчика до него донеслось сонное бормотание кур. Не испытывая никакого удовольствия от будущего, возможно многочасового ожидания в надежде схватить потерявшую бдительность дворняжку, он снова почувствовал азарт охоты. Он прошел еще несколько десятков шагов, ноздри уловили знакомый запах. Обойдя вокруг сарая, потрогал лапой входную дверь, – заперто. Он снова обошел сарай и начал принюхиваться к задней стенке. Куры всполошились, почуяв чужака. Волк замер на месте, стоял неподвижно и ждал, пока возмущенные крики внутри сарая не стихли.

Край одной из досок прогнил и еле держался на ржавом гвозде. Он просунул нос в щель между досками и напряг мускулы шеи. Доска противно заскрипела, он рванул ее на себя. Вторую доску он вырвал мощным рывком передней лапы. Куры истерически закудахтали, беспорядочно хлопая крыльями, но теперь волк не обращал на шум никакого внимания.

Мужчины умирают от сердечной недостаточности, цирроза печени, от бедности, потому что уже не могут прокормить семью, а значит и чувствовать себя мужчиной, от богатства, потому что вместе с ним приходит жадность, а она съедает человека намного быстрее чем ржавчина железо. К такому открытию пришел один белорусский психиатр. Заметку о его, надо сказать, неординарных выводах, Марина прочитала в какой-то газете, но когда еле сводишь концы с концами, информация о проблемах современных нуворишей воспринимается, мягко говоря, неадекватно. Женщины умирают, когда их перестают любить. Так думала Марина, сидя в своем любимом кресле, положив вытянутые ноги на мягкий пуф. Ее решимость не пить медленно, но неуклонно испарялась. По мере того как отступала первая волна усталости, когда не хотелось пошевелить не только рукой, но даже пальцем и в голову лезли всякие непрошенные мысли, она начинала понимать, что бороться глупо и безнадежно, – все равно, если не сейчас, то через несколько минут она сдастся. Пойдет на кухню и нальет свой первый стакан вина. В средине недели, когда, на следующее утро надо было вставать рано на работу, Марина могла надеяться на успех. Но не сегодня. Пятница – конец рабочей недели, – и это обрекало ее на поражение.

Более двадцати лет Марина прожила с мужем и свекровью. Муж был старше ее на двенадцать лет и свою красавицу жену боготворил. Конечно, за эти годы всякое бывало в супружеской жизни, но ни размолвки, ни мелкие ссоры никогда не заслоняли для них главного: их любви, их сына. Марина закрыла глаза, слезы, перемазанные тушью для ресниц, текли по ее щекам. Некоторые из них попадали в стакан, расцвечивая янтарную жидкость темными кругами, в каждом из которых ей виделось их счастливое прошлое, в которое так хотелось вернуться. Она еще крепче зажмурила глаза.

Свекровь делала всю работу по дому. Ее сын так долго не женился и она так устала ждать, что когда это случилось, готова была принять любую женщину. Однако, нужно отдать должное и Марине. У нее оказался покладистый характер, она даже не пыталась вмешиваться в домашние дела. Но самое удивительное, по мнению свекрови, было то, что Марина любила, а она в этом быстро убедилась, ее растяпу сына. Не красавец, добрая душа, разменявший уже третий десяток, наивно веривший во все то, чему его учили сначала в детском садике, затем в школе и, наконец, в институте, он говорил то, что думал, что уже само по себе считалось странным, умел выслушать не только начальство, но и подчиненных и если у него складывалось свое мнение по какому-либо вопросу, умел его отстаивать. При всем своем упорстве и несговорчивости в профессиональных делах, он тонко чувствовал юмор, любил хороший коньяк, с удовольствием участвовал во всех компаниях, собираемых по поводу и без повода, но никогда не путал развлечения и работу и не ставил одно в зависимости от другого. Теоретически социалистическая система стремилась к воспитанию сообщества именно таких людей, но создав, тут же их отвергала. Вопреки расхожему мнению, таких людей в нашем обществе было не так уж и мало и в нравственном плане именно они не давали ему скатиться к скотскому состоянию, достаточно вспомнить академиков Лихачева или Сахарова, но в практическом плане их влияние на экономику и политику равнялось нулю. Являясь идеалом общества, они в то же время были его изгоями. Впрочем это скорее закономерно, любая партия, находясь у власти, особенно такое длительное время, не имея конкурентов, превращается в помойку, аккумулирующую все нечистоты общества. На то и помойка, другого не дано.

Свекровь, зная прекрасную и, как утверждают философы, лучшую половину человечества, долго не могла понять, почему Марина, учитывая количество претендентов и, главное, их возможности, вышла замуж за ее Мишу. В этом она была не одинока, родители Марины тоже долго не соглашались с выбором дочери: ее красоту они считали тем товаром, который может обеспечить в будущем всей им безбедное существование.

Три года назад умер муж Марины, сердечный приступ: незадолго до этого умерла свекровь. Сын вырос, окончил институт, женился. Возникла проблема, где молодым жить. Марина долго не сопротивлялась и разменяла их трехкомнатную квартиру в «сталинке» на две однокомнатные. Жизнь раскололась: до и после. «До» было все, «после» ничего. Так уж случилось, что к этому времени и общество окончательно разделилось на две неравные части. Тех, кого обокрали оказалось значительно больше, Марина, естественно, была среди них. Сбережения пропали, мизерной зарплаты, которую еще и платили нерегулярно, едва хватало на самое необходимое. Не очень утешало, что их большинство. Если попал под трамвай, то тебе глубоко наплевать, что с тобой там оказался и сосед.

Марина допила стакан. Схлынула только внешняя волна усталости, та основная, которая накапливается не днями и даже не неделями, оставалась, и Марина знала, что от нее так просто не избавишься. Разве только… Нет, вопрос о втором стакане исключался. Если она его выпьет, то не сдвинется с места и, уж конечно, никуда не поедет. А ей надо ехать, обязательно. Месяц тому назад она купила два десятка цыплят и поселила их на даче в старом сарайчике, который давно пустовал. Раньше на даче, впрочем, как и дома, хозяйничала свекровь. Выросшая и прожившая большую часть своей жизни на асфальте, к земле Марина относилась равнодушно. Глядя на натруженные руки и обветренные лица крестьян на Привозе она испытывала к ним двойственное чувство: нечто среднее между неприятием и жалостью, скорее жалость, потому что в глубине души она понимала, что именно благодаря таким людям они имеют на столе все, что им необходимо, а руки ее при этом остаются нежными и гладкими, пахнут не въевшимся навозом, а хорошим кремом. Возможно, так продолжалось бы всегда, но времена изменились. Теперь походы на Привоз, кстати, значительно более редкие, зачастую оканчивались не материальным, а познавательным результатом и превращались в изнурительное метание от одного прилавка к другому в тщетной надежде купить подешевле. Да, и физиономии перекупщиков, постепенно вытеснивших настоящих продавцов своего товара, мягко говоря, не вызывали симпатии, а от липких оценивающих взглядов, насколько можно тебя обмануть, обвесить, она не могла избавиться еще несколько дней. Усиливающаяся нужда дала толчок к пробуждению нравственности, ростки которой становились все больше и сильнее. Речь шла не о той, расхожей, которую декларируют ежечасно и ежедневно с экранов телевизоров высокопоставленные воры и их лакеи, а глубинной, заставляющей человека, если он еще оставался таковым, задуматься о смысле своего существования: кто я? зачем живу? что я могу сделать хотя бы для себя? Это и заставило ее в один из погожих весенних дней, неожиданно для самой себя, купить эти маленькие хрупкие существа, за жизнь которых она в одночасье почувствовала огромную ответственность.

Электричка уходила через полтора часа, нужно было еще собраться, да и до вокзала добираться около сорока минут. Еду для цыплят Марина приготовила заранее; правда, теперь их стало меньше. Пока она разбиралась, чем их кормить и как за ними ухаживать, почти половина сдохла. Осталось двенадцать, но ели они каждый за троих.

К вечеру небо затянули тучи, изредка накрапывал дождь. Марина прошла через ворота, поздоровалась с охранником. Их садовый массив был небольшим, немногим более сотни участков и когда-то считался в глазах горожан элитным. Его обнесли высоким сетчатым забором, двое охранников постоянно дежурили у ворот, но Марина никогда не видела, что бы хоть кто-либо из них обходил территорию. Зато пили они часто и много, благо, домашнее вино делали если не все, то многие дачники. Марина сама пила вино, сделанное еще мужем, вернее допивала, и это ее очень беспокоило. Никого не встретив по дороге, Марина подошла к своему участку. Дом утопал в зелени и цветах. Внутри дома было прохладно, и она сразу растопила камин. Сухие дрова разгорелись мгновенно. Свет Марина не включала, и по стенам комнаты заплясали причудливые тени. Муж сам строил дом и, несмотря на то, что по мнению собственной матери был растяпой, внутренняя отделка радовала глаз. И сейчас в мерцающем свете пламени камина, комната казалась особенно уютной, хотя, кроме старого дивана, двух кресел, небольшого самодельного столика и старого черно-белого телевизора также на самодельной подставке и нескольких литографий на стене, в ней ничего не было.

Марина вышла в коридор, подняла брошенные у входной двери сумки, прошла в маленькую кухоньку. Разгрузив сумки, она взяла кулек с кормом, вышла из дома и прошла в конец участка, где стоял сарай. Куры уже спали, на скрип двери ответили недовольным бормотаньем. Марина рассылала корм.

– Завтра поедите, мои хорошие.

Старое дачное кресло-качалка стояло на открытой веранде, там, где она его оставила в прошлые выходные, значит никто из непрошенных гостей не приходил. Несмотря на забор и видимость охраны, дачи периодически чистили. Выметали все сделанное из цветных металлов: тазы, кастрюли, ложки, провод. У кого на окнах не было решеток, залазили в дома. После особенно наглых нашествий поднимался скандал, кого-то из охранников увольняли, оставшиеся переставали ненадолго пьянствовать, во всяком случае открыто. Наиболее настырные пострадавшие требовали возмещения убытков, грозились подать в суд. На кого? Охранники не несли материальной ответственности. Несколько лет назад правление кооператива пыталось внести такой пункт в договор, но охранники послали их подальше, выдвинув, в свою очередь, встречные требования: в два раза повысить им зарплату, создать на паях денежный фонд для компенсации ущерба, приобрести сторожевых собак и поставить их на довольствие. Правление подсчитало, прослезилось, однако вынесло вопрос на общее собрание. Как обычно, явилось едва четверть владельцев участков. Выступавшие переругались между собой и после очередной, неизвестно какой по счету попытке проголосовали за мудрое решение: «Продолжить работу над договором». После окончания собрания, когда отдельные группки дачевладельцев продолжали дискуссию, один из них философски заметил: «Все воруют, если в стране бардак, то чего же вы хотите».

– Действительно, – поддержал его другой, – если, например, на улице зима, вы же не будете возмущаться, что у вас в огороде не растет редиска.

Эта, еще более философская сентенция, окончательно отрезвила спорщиков. Повесив головы они молча разошлись по своим участкам. Вполне возможно, что именно в такие минуты до некоторых, наконец, дошла суть нашей бездарной, в смысле, базарной экономики.

В соседнем селе, в полутора километров от дачного массива насчитывалось менее двухсот дворов и три пункта по приему металлолома, не считая крытых машин, приезжавших периодически, обычно уже в сумерках, в определенные места на окраине села. После очередной жалобы председателя садового кооператива, сельский голова ему объяснил:

– Вы, что думаете, я не пытался их закрыть. В район ездил, в область не один раз. Мне сказали: «Не суйся, если не хочешь неприятностей». Там многие в доле, а ниточки ведут в Киев. Миллионы тонн металлолома ежегодно уходит на судах из Одессы и Ильичевска за бугор. Неужели вы думаете, что таким как мы позволят поломать такое выгодное дело. У нас в селе курочат все, что можно, за немецкую автоматическую линию для дойки коров мы еще не расплатились полностью, и что? Нет линии. У вас черный металл еще не берут? Ничего, готовьтесь, скоро начнут. Вы там его много натаскали в свое время. На каждом участке и уголок и трубы. Так что прошу вас по-хорошему, не морочьте мне голову. Мы сейчас пробиваем разрешение на создание отряда самообороны с гладкоствольным оружием.

– Спасение утопающих дело рук самих утопающих.

– Вот, вот.

Марина посидела несколько минут в кресле на веранде, становилось зябко, и она вернулась в дом.

– Я это заслужила, – сказала она сама себе, прошла в кухню, достала из шкафчика начатую бутылку вина. Можно было спуститься в погреб и взять более холодное, но она махнула рукой, сойдет и так.

Подбросив дров в камин, Марина сняла джинсы, с удовольствием погладила ноги. Немного полноватые, но лодыжки все еще оставались узкими и стройными и могли свести с ума не одного мужчину при условии, что тот умел не только смотреть, но и видеть. Упруго шагая, она несколько раз прошлась по полу мимо камина. Волна теплого воздуха обдала обнаженные ноги, проникая вверх под трусики, тело мимоволи напряглось в ожидании. Марина вздохнула, плюхнулась на диван, поджала под себя ноги, немного поерзала, устраиваясь поудобнее, откинулась на спинку и сделала несколько глотков прямо из горлышка.

– Все равно никто не видит, – хихикнула она.

Всем снятся сны, правда разные. В нашей стране их можно разбить по сословиям. Продажным чиновникам, коррумпированным политикам и просто ворам, как правило, снится будущее. Вилла на Канарах или Испании, полуобнаженные красотки, а в лакеях графья или, в крайнем случае баронеты. После таких снов они со счастливой улыбкой делятся с нами. «Экономика стабилизируется», – с умным видом говорят одни. «Экономическое развитие характеризуется стабильным ростом, – вторят им другие». Завтра украинский народ станет жить еще лучше, – раздается разноголосый, но очень слаженный хор лакеев. И все счастливы, кроме этого самого украинского народа. Но кто на него будет обращать внимание, разве что перед выборами. Сокращается он ежегодно на сколько-то сот тысяч человек, и пусть себе. О чем тут говорить. Иногда, правда, снится и СИЗО, но реже, значительно реже. Да и стоит ли пугаться, ведь вокруг все свои, и «гарант», и генеральный прокурор, и милиция. Свои хлопцы в доску, если надо не подведут. Украла женщина кусок колбасы у соседа, чтобы накормить четверых голодных детей. Кстати, факт зафиксирован телевидением. И, ужас, и две буханки хлеба вдобавок. На страже закона, покушение на священную частную собственность. Ни в жисть не простят. И не простили. Четыре года отсидела в колонии общего режима. А дети? Что дети, нечего без надобности рожать. Это принципиальность, как и учит нас «гарант».

Новый уголовный кодекс давно надо было принять. Старый совсем не годится. В нем, хоть и теоретически, перед законом все равны. Конечно, среди равных есть равнее, но опять же, вдруг найдется журналист, какой-либо Гонгадзе, который спросит, а почему собственно? И не просто у соседа на кухне, а на всю Европу. Отвечать же что-то надо. Конечно, для таких случаев есть Потебеньки, а если этот самый Гонгадзе дурак и не унимается. Отстреливать надо, а это хлопоты и риск, конечно, остается. Но у нас для таких дел хлопцы имеются, дубы, все как надо сделают. Опять же в этой Европе всякие организации, комитеты имеются, чтобы они быстрее окочурились. Начнут вопросы задавать, делегации засылать и, о ужас, транш зарубят. А красти шо? От таких мыслей можно в психушку попасть, а не на Канары. В общем, одни хлопоты, А, с другой стороны, чтобы стройными рядами… Лозунгов побольше о народе и демократии. Быстрее все это надо делать, чтобы никто и тявкнуть не успел. Могут же американцы бройлеров за шестьдесят дней выращивать, а мы чем хуже? Поэтому и кодекс надо менять. Украл кошелек в трамвае, наши в нем не ездят, мерседес не влазит, или велосипед у соседа, опять же наши на велосипедах…, в тюрьму. Здесь двух мнений быть не может, по всей строгости, каленым железом выжжем наследие тоталитарного режима. А если «прихватизировал» банк, завод, или миллион зеленых в кармане случайно, по забывчивости, все мы люди, остался, тут с плеча рубить не надо, поспешишь, народ насмешишь. Недаром, когда Петросян говорит, что по Чубайсу тюрьма плачет, вся страна смеется. Этим горлопанам легко кричать. Ну пересажаем, а дальше что? Кто нас учить жить будет. Значит в Верховную Раду, там таких много. А если очень много «прихватизировал», да еще и партию свою создал, неважно какую, карманную, диванную или клозетную, в правительство такого.

Законодательно все это надо закрепить, чтобы никакой самодеятельности. Иначе откуда же элита возьмется. А если ее не будет, кто главного «пахана» подпирать будет. Страшно подумать, рухнет наша демократия и незалежность.

Нормальным людям чаще снится прошлое. Ласковое солнце, теплое море. Мягкий песок. Начало сентября, уже вторую неделю стоит прекрасная погода. Они лежат на пляже в Отраде. По небу плывут редкие бело-розовые облачка. Разноголосый приглушенный шум слышится как бы издалека, накладываюсь на шум прибоя, он обволакивает, и только доносящиеся с разных сторон звонкие голоса детей мешают закрыть глаза и погрузиться в сладостную дремоту.

Марина перевернулась на спину, Миша лежал тихо. «Может заснул», – подумала она. Хотелось снять бюстгальтер и грудью ощутить теплые солнечные лучи. Миша так любил их ласкать, особенно раньше. В последнее время их отношения изменились. В худшую сторону. И не потому, что любовь постепенно угасла, переходя в привычку. Конечно той страсти уже не было, но им уже не двадцать лет. В жизнь вошли страх и неуверенность в завтрашнем дне, Распалась не только страна, дезинтеграция общества нарастала, все больше людей оказывались ненужными. Если бы этими людьми были лентяи, карьеристы или приспособленцы, – процесс можно было объяснить и принять, хотя, конечно, любого человека жалко: в расцвете сил оказаться изгоем. Ей вспомнились традиционные кухонные разговоры вдвоем и с друзьями. Как они радовались, что наступит время профессионалов, каждый будет сам определять, как ему жить и даже жалели эту комсомольско-капеэсесовскую шайку бездельников. Наивные люди. Все оказалось до точности наоборот.

– Миша, – она тронула мужа за плечо.

Он приподнял голову от полотенца и повернулся к ней.

– Да?

– Пойдем купаться.

– Сейчас, подожди пару минут. – Миша сел, посмотрел на жену и улыбнулся. – Хорошо выглядишь. – И, как бы угадав ее мысли, погладил соски под туго натянутой материей. – Выпустить бы их погулять.

– Ты что, вокруг люди.

Последнее время они избегали разговоров о работе, но сейчас Марина не удержалась.

– Как там дела?

– Где? – хотя Миша прекрасно понял, о чем идет речь.

– Что говорит Сердюк?

– А что он может сказать? Сейчас каждый сам за себя. Появилась возможность делать деньги – и он их делает. Все остальное ему по барабану.

– Опять сокращения?

– Ходят слухи.

– Нельзя же сократить главного специалиста.

– Можно, если ликвидировать все направление исследований. Того, что мы в последние годы наработали, хватит ему на всю оставшуюся жизнь, еще детям и внукам останется.

– Но это ваша общая интеллектуальная собственность.

– А ты попробуй докажи, если собственностью у нас считается не то, что создал, а что украл. В этом он не оригинален. Хватит голубушка, о скорбном. Сегодня воскресенье, – и мы идем купаться.

Этой ночью они любили друг друга страстно, до исступления, как будто заранее предчувствовали, что завтра в два часа тридцать пять минут ей позвонят на работу и равнодушным голосом сообщат: «У вашего мужа случился инфаркт, его отвезли в десятую клиническую больницу».

Проснулась Марина внезапно и вначале не поняла, что случилось. В открытое окно заглядывала полная луна. «Опять стерва спать не дает», – сонно подумала она и хотела снова закрыть глаза, когда в окно влетел истошный многоголосый куриный вопль. Сон исчез мгновенно. Марина вскочила с дивана, пустая бутылка полетела на пол. Схватив металлический прут, которым она обычно мешала дрова в камине, хлопнула дверью и понеслась к сараю. Страха она не чувствовала, было лишь желание защитить эти хрупкие комочки живой плоти.

У сарая никого не было, дверь закрыта. Марина отбросила задвижку и распахнула дверь. Одна за другой, истошно кудахтая, над ее головой пролетели две курицы. Она удивилась, когда они научились летать. Потом она увидела третью, которая неслась прямо не нее и начала протягивать руку навстречу, надеясь поймать, но внезапно ее парализовало ужасом. Чуть выше силуэта курицы горели два страшных желтых глаза, а еще дальше виднелись контуры чего-то огромного и темного. Она почувствовала сильный толчок в плечо, ее подбросило вверх и, уже теряя сознание, Марина упала на мягкую землю.

Пролежала без сознания она, наверное, не очень долго, потому что, когда пришла в себя, куры все еще носились по участку. Сердце у нее бешено колотилось, одежда пропиталась влагой от липкого пота, который стекал между лопатками, хотя вся она дрожала от холода и страха.

С трудом поднявшись, Марина бросилась к дому, ноги не повиновались ей, дважды она падала, пока не ощутила под руками знакомую дверь. Захлопнув ее, забыв закрыть на засов, она без сил опустилась на пол. Немного успокоилась. Теперь ее отделяли от опасности родные стены. Марина доползла до дивана. Закутавшись в плед, все еще дрожа, она начала согреваться. Шок прошел, но страх оставался. Потом она заснула.

Когда внезапно распахнулась дверь сарая и на пороге выросла фигура человека, волк замер. Годы, которые он прожил будучи то охотником, то дичью, выработали у него мгновенную реакцию. Назад в отверстие в задней стенке сарая путь отрезан, можно получить выстрел в спину, в руках у человека он заметил какой-то длинный предмет, и он ринулся вперед. Уже сбив человека с ног, по легкости удара он понял, что это была женщина. Жизнь приучила его, что бояться нужно мужчин, они, как правило, говорят мало и сразу хватаются за оружие. Свидетели тому – многочисленные раны на его теле. Женщины много кричали, ругались, когда заставали его за воровством, но никогда не причиняли вреда. Поэтому, выбежав за пределы участка и перескочив дорогу, он не побежал к дыре под забором, а залег в траве прислушиваясь. Ничто не нарушало тишину. Цыпленок уже затих, его тощие лапы безвольно свисали из пасти. Голод становился нестерпимым и он, разорвав тушку, быстро проглотил ее. Молодые косточки не оказали никакого сопротивления его мощным клыкам. Голод отступил, он знал, что ненадолго, но опыт говорил ему, что возвращаться опасно.

Логово было пустым и холодным. В былые времена его поджидала самка, если они не охотились вместе. Он закрыл глаза, и ему почудилось рядом мягкое податливое тело. Он вздохнул и положил морду на передние лапы. В сознании всплыла жестокая холодная зима, когда выпало много снега и к жилищам людей подходить было опасно, а зайцы попадались слишком редко. Его подруга превратилась в скелет и почти не вставала. Молодые волчата требовали еды. Каждую ночь он выходил на охоту, хотя чувствовал, что силы покидают и его. Иногда ему удавалось добыть куропатку или зайца, но волчата были ненасытны. Однажды на окраине леса он наткнулся на замерзший труп лошади. Он знал: надо спешить, всем не хватит. С трудом оторвав кусок с несколькими ребрами, поволок его в нору. Сам есть не стал, нужно как можно быстрее вернуться с волчатами. Отдав мясо подруге, он приказал волчатам бежать с ним. Все в лесу в эту суровую зиму голодали, и он понимал: к рассвету от лошади ничего не останется. Когда они прибежали на место, пиршество было в разгаре. Пришли все, кто еще уцелел в этом лесу. Не успели они присоединиться, как грянули выстрелы. Их били почти в упор. Перепуганные волчата заметались и погибли сразу. Ему удалось уйти. Наверное, он был единственным, кто спасся из этой бойни. Израненный, он дополз до логова. Волчица смотрела, как он с трудом передвигая лапы, вполз в нору. За ним никого не было. Он отвернулся и она все поняла. Потом она зализала ему раны и до утра выла. Звуки были тихими, порой они прерывались и становились похожими на всхлипывание. Он лежал молча, влажными глазами глядя в пустоту ночи. Боли от ран он не чувствовал.

Через несколько дней потеплело, снег растаял. Охотиться стало легче. В одну из ночей он поймал бродячую собаку, которая по глупости убежала слишком далеко от жилья. Когда с добычей вернулся в логово, волчицы там не было.

С тех пор он жил один.

На следующее утро Марина проснулась поздно. Происшедшее ночью ей казалось кошмарным сном. Она вышла на веранду, с удовольствием ступая голыми ногами по прохладным доскам. Куры мирно бродили по огороду. Солнце поднялось довольно высоко, растворило утреннюю прохладу, предвещая жаркий день. От вчерашних туч не осталось и следа. Марина загнала кур в сарай, их было одиннадцать. Не успела она отвернуться, как большинство из них через дыру в задней стенке снова повылазили наружу. Марина тяжело опустилась на крыльцо сарая. Что это было? Вернее кто?

Вместе с темнотой прошел и страх. В ярком свете утреннего солнца весело чирикали воробьи на виноградных шпалерах, вокруг цветущих яблонь суетились пчелы, издалека доносился веселый смех детей. Может, бродячая собака, а может лиса-воровка заявилась. Вот бы подстрелить! Воротник ей не помешает. Впрочем, кто бы это ни был, думала она, снова он навряд ли вернется. Перепугался не меньше ее.

Приятно было сидеть среди знакомых вещей под ласковыми лучами весеннего солнца, слушать бормотание кур, которые после сытного завтрака укладывались спать.

Вставать не хотелось.

– Сначала выпью кофе, – решила Марина. – Еще пол часа дела могут подождать.

Готовить Марина умела и любила. Перед работой в пятницу она заскочила на базар, выбрала хороший кусочек говядины с косточкой. Вынув мясо из холодильника, она его тщательно промыла и поставила на конфорку. После того, как вода закипела, она сняла «шум». Больше здесь ближайшие два часа делать нечего.

Какой женщине нравиться пилить доски или забивать гвозди? Сама мысль о подобном испытании может вывести из равновесия любую. Хорошенькая женщина отличается от любой тем, что подобные мысли ей просто не могут прийти в голову.

Что является самой большой ценностью для красивой женщины? Только она сама.

Надо было искать выход.

В принципе, их существует много. Не только хорошенькая, но и умная всегда выберет самый простой, а значит и самый надежный.

Для чего, в конце концов, существуют мужчины. Когда есть свой, проблема отпадает. Если нет, не нужно отчаиваться. Подойдет любой. Просто надо иметь ввиду, что «чужой» понятие весьма относительное. Все они легко ловятся на наживку, которую сами же и придумали. Дай только возможность любому мужчине рассказать о том, какой он умелый, сильный и умный, а потом намекни, что ты ему, конечно, веришь, но… и он твой. Самым удивительным при этом оказывается то, что при всей бесполезности, им удается иногда кое-что сделать.

Соседа слева сегодня почему-то не было. Странно, обычно с ранней весны он жил на даче постоянно. Несколько лет назад, выйдя на пенсию, он оставил работу и теперь наслаждался отдыхом. Жена приезжала на дачу только на выходные, она была моложе его лет на десять, еще работала, ее зарплата как раз и являлась материальным фундаментом их существования. Его пенсии хватало на пиво, которое Андрей Дмитриевич очень любил и поэтому выпивал в день не меньше двух бутылок; впрочем не отказывался он и от вина, особенно когда его угощала Марина. Обычно на природе, возможно, из внутреннего чувства протеста, большинство людей не придерживаются городского этикета и могут ходить по участку или садиться за стол в чем, как говориться, бог послал. Марина не была исключением. Еще в девичестве, когда ее грудь выросла и оформилась, она любила ходить без бюстгальтера, за что и получала от матери вечные втыки. Зато Миша не возражал, тем более на даче. Марина не раз ловила плотоядные взгляды Митрича, как она его называла, особенно после нескольких стаканов выпитого вина или пива. Он постоянно приглашал ее вечерами после трудового дня [тем более, если не было жены] посидеть на свежем воздухе под вишней за бутылкой вина. Чаще Марина отказывалась, ссылаясь на усталость, но иногда принимала приглашение и тогда, в другой раз, она звала его к себе, чтобы не быть обязанной. Во время таких посиделок, которые обычно длились недолго и, конечно, не по инициативе Андрея Дмитриевича, Марина специально одевалась так, чтобы видно было ровно столько, сколько необходимо для усиленной работы воображения примитивного самца. Женским чутьем чувствуя его мучения, она веселилась вовсю, а уж, представив его тушу с одутловатым лицом, свиными глазками и свисающим животом на себе она не могла удержаться от звонкого смеха. Митрич краснел, сопел, но не уходил, хотя и понимал, что смеется Марина над ним. По этой причине она всегда отказывалась от его услуг и никогда не просила о помощи. Этот вариант отпадал.

Сосед справа приезжал только в будние дни, когда не было жены. Диктовал письма секретарше. Работа носила такой напряженный характер, что на обратном пути из дома к машине, он еле волочил ноги. Прошлым летом после очередной диктовки, секретарша забыла в гостиной трусики, а жена приехав на выходные, их нашла. Скандал длился несколько месяцев, потому что на дачу никто не приезжал. Видимо, не добившись от мужа правды о хозяйке найденного предмета интимного туалета и гадая, кто же это мог быть, жена попыталась устроить скандал и Марине, но Марина сразу ее отшила, сказав, что свои трусики в чужих домах не забывает, поскольку принципиально на свидания ходит без оных. Так удобнее и быстрее. Заодно посоветовала ей найти мужу секретаршу за семьдесят, хотя, тут Марина покачала головой, и в этом случае гарантий дать нельзя. Впрочем, может, такие гарантии ей даст государственная страховая компания «Оранта», пусть попробует.

Оскорбленная соседка гордо удалилась, пообещав больше никаких дел с Мариной не иметь. «Ну и черт с тобой», – мысленно подвела итог Марина под их плодотворной дискуссией. Она не могла допустить, чтобы последнее слово оставалось за какой-то склочной стервой. Вариант был достаточно перспективным, особенно если представить реакцию жены, когда она узнает, но технически невыполнимым по двум причинам. Во-первых, участок стоял пустой, а входная дверь дома закрыта, во-вторых, Марина не была уверена, сможет ли он хотя бы гвоздь забить.

Оставалось пройтись по улице. Для прогулки хорошо подошли порванные джинсы и блузка без рукавов с оторванными пуговицами. Клюнул первый же мужчина, который поливал молодое деревцо у забора. Марина поздоровалась, хотя видела его в первый раз.

– Доброе утро.

– Доброе.

Она медленно прошла дальше, делая вид, что погружена в собственные мысли.

– Решили прогуляться.

– Да, погода чудесная, после завтрака захотелось пройтись, – Марина остановилась. – Вы, я вижу, с утра решили делом заняться.

– Надо. Хочу вот семеринку вырастить. Было у меня хорошее дерево, но два года болело. Пришлось выкорчевать. Все эти новомодные сорта мне не очень нравятся. На вид яблоки, конечно, красивые, но вкус никакой.

– Мне тоже семеринка нравится. Лежит долго и пироги с ними хорошие.

– Угостите?

– С удовольствием, с нового урожая.

– А вы ведь невестка Галины Андреевны.

– Верно, а вы ее знали?

– Конечно, и ее мужа, царство ему небесное, Мои родители вместе с ними тут начинали. Их сына, мужа, значит, вашего, Миша, кажется звали, давно не видел.

У Марины сжалось сердце, нерв тщательно спрятанный в самой глубине ее естества снова отозвался болью.

Она кивнула.

– Миша умер.

– Боже, ведь моложе меня был.

– Сердце…

Мужчина помолчал, потом осторожно спросил:

– Что-то, наверное, случилось?

– Ничего особенного, то же, что и с многими, стал ненужным. Просто он воспринял это более болезненно.

– Я где-то читал, что революцию задумывают идеалисты, осуществляют романтики, а ее плоды присваивают мерзавцы.

Марина недоверчиво покачала головой.

– Вы думаете, все это можно назвать революцией, скорее криминально-капеэсэсовский переворот.

– Не совсем с вами согласен.

– Возможно вы правы, – Марина вздохнула, – мы просто забыли, что в нашей стране такие перемены добром не кончаются.

Она замолчала и, забыв, зачем пошла прогуляться машинально двинулась дальше.

– Меня зовут Никита, – остановил ее голос мужчины.

– Марина, – ответила она.

– Теперь вам приходится одной хозяйничать на участке. Тяжело, наверное.

– По-разному. Сегодня ночью такое произошло, до сих пор не могу прийти в себя.

– Что-то серьезное?

Пока они разговаривали, солнце поднялось еще выше, тень от дерева, в молодых ярко-зеленых листьях которого еле слышно шелестел ветерок, покрыла их, заслонив от все более горячих потоков солнечного света. Воробьи, которые в утренней прохладе носились как угорелые, постепенно успокоились и, сидя на ветках, вяло переговаривались. Происшедшее ночью уже не казалось таким пугающим, скорее, – нереальным.

Марина рассказала о том, что случилось ночью.

– Скорее всего бродячая собака, – улыбнулся Никита. – Не воспринимайте это так серьезно. Бомж, так сказать, собачьего племени, сейчас их много развелось, большинство из них не опасны для человека. Не тронула же она вас. Но как она попала вовнутрь.

– Доски сзади прогнили, – Марина заставила себя тоже улыбнуться, загоняя ночные кошмары поглубже.

– Идемте посмотрим, – предложил Никита, – может я смогу помочь.

Осмотрев место происшествия, он принес из дома несколько досок, ножовку, молоток и гвозди, отпилил прогнившие куски и на их место прибил новые. Потом Марина вспомнила, что дома в чулане валяется кусок сетки, оставшийся от забора. Никита вытащил ее, распутал и обил заднюю часть сарая.

– Теперь никто не влезет, – удовлетворенно сказал он, глядя на свою работу.

Марина пригласила его в дом, сварила кофе. Они немного поболтали вначале о погоде, потом о политике. Случившиеся события вновь всколыхнули в душе отчаяние одиночества и неустроенности последних лет. Ей пронзительно до боли вдруг захотелось броситься Никите на шею и поплакать по-бабьи, без всяких фокусов.

Переборов себя, Марина горячо поблагодарила его и попыталась завести разговор о деньгах. Никита обиделся, и было видно, что искренне. Потом он отошел, разве можно сердиться на такую милую женщину, и в конце процитировал слова великого француза: «Когда нам платят за благородный поступок, его у нас отнимают».

Марине цитата понравилась, и она на прощанье поцеловала Никиту в щеку.

Он ушел счастливый.

«Хороший мужик», – думала Марина, провожая Никиту до калитки. Ей было чуточку стыдно.

Остаток дня прошел в обычных дачных хлопотах. Она сварила борщ и с удовольствием налила себе полную тарелку.

«Пить или не пить», – вот вопрос, который нередко совершенно напрасно мучает нас, расшатывая нервную систему.

Два стакана красного, чуть прохладного вина с обжигающим борщом и напоследок нежной мозговой косточкой. Именно такие минуты примиряли ее, хоть и ненадолго, с этой мерзопакостной жизнью.

Ближе к вечеру Марина полила цветы и решила вытереть пыль в доме, вначале в мансарде, а затем внизу, в комнате. Закончив работу наверху, она спустилась по лестнице вниз. Честно говоря и вытирать особенно было нечего, но ей хотелось чем-то занять себя, почувствовать нужной. «Нужной хотя бы для вытирания пыли», – звучит несколько сюрреалистически, хотя, какая разница, чем заниматься, лишь бы не думать. Ни о чем. Вот бы научиться так жить.

Вытирая пыль в комнате Марина остановилась около литографии картины Дега «Абсент». Ее повесил муж, причем не в последние годы, когда она, олицетворяя собой всю безнадегу бытия, вполне могла служить национальным гербом. Во всяком случае картина значительно точнее и ярче отражала наше сегодня, а возможно и завтра, чем этот трезуб, неизвестно откуда взявшийся и тем более непонятно что означавший. Впрочем, чему удивляться, для тех, от кого зависело окончательное решение, вся живопись сводилась к «Утро в лесу» Шишкина, да и то потому, что картина являлась неотъемлемым интерьером всех общепитовских заведений.

Марина к картине относилась равнодушно. Раньше. Сейчас картина стала все больше и больше притягивать ее. Устроившись обычно отдохнуть на диване, ее взгляд, блуждая по стене уже не останавливался на «Купальщице» Ренуара, или «Снеге» Альфреда Сислея. Внешне все можно было объяснить довольно просто. Отрешенность, желание уйти в себя, отгородиться от мира, разве сегодня это не главное. «Мы чужие на этом празднике жизни». С праздником можно примириться. На каждом найдутся чужие. Но это не праздник. Пир во время чумы, вакханалия гиен, дорвавшихся до свежатинки. Что-то изменилось во всех нас и что-то изменилось в самой Марине.

Вечером по второй программе показывали старый фильм Александра Корда «Леди Гамильтон». Попереживав вместе с Вивьен Ли, Марина вышла во двор подышать воздухом перед сном. Легкий ветерок шелестел в ветвях деревьев. Жаркий день сменился ночной прохладой. Вокруг стрекотали цикады, с дальнего пруда доносилось кваканье лягушек. Она присела в кресло на веранде, в задумчивости посмотрела на стакан и со вздохом допила вино. Посидев несколько минут, она поднялась и пошла по дорожке вдоль виноградных шпалер в конец участка, Дойдя до границы виноградника, Марина внезапно остановилась. Начала прислушиваться. Ничего. И все же ее сердце замерло. На участке кто-то был. Она могла в этом поклясться. Скорее всего прятался за виноградными кустами. Марина запаниковала. Страх сжал ей горло.

Перед пробуждением ему снился один и тот же сон. Огромная морда заслоняла звездное небо и в то же время бережно держала его за загривок. Ему не было больно, но земля столь стремительно проносилась под ним, а трава хлестала по лапам, что его подташнивало. В этот момент он обычно просыпался. Голод снова рвал желудок. Пора выходить на охоту. Хотя какая теперь охота, болели старые раны, ныли суставы лап. Теперь он мог только воровать. И все же, когда на поляне он нос в нос столкнулся с зайцем, реакция его не подвела. Пока ошарашенный косой замер в ужасе, он мгновенно выбросил вперед лапу и переломил зайцу хребет.

Теперь он был сыт, и можно возвращаться в логово, но не вернулся. Люди говорят, что вора тянет на место воровства. Может и так, но человеческая логика ему была чужда, собственно, как и понятие «украсть» В последнее время его все чаще тянуло к людям, хотя инстинкт требовал держаться от них подальше. Инстинкт проиграл.

Он осторожно обошел сарай и залег в винограднике. В окне первого этажа горел приглушенный свет, оттуда доносились голоса. Они звучали несколько странно. Он не знал, что это голоса давно умерших людей, технический прогресс обошел его жизнь стороной. Потом голоса внезапно оборвались, стихли, и женщина вышла на веранду. Он настороженно посмотрел на нее, в руках ничего не было. Волк успокоился. Какое-то время женщина молча сидела на веранде, потом направилась в его сторону. Он плотнее прижался к земле. Слабый ветерок дул со стороны женщины, и он явственно ощущал ее запах. Этот запах будил в нем смутные воспоминания, но они были так глубоко спрятаны в подсознании, что не успев родиться, сразу исчезали. Волк с удивлением подумал, что запах не был ему неприятен. Впервые, сколько он себя помнил, человеческий запах не заставлял вздыматься шерсть дыбом и, главное, не было страха. Он не боялся человека, новое, дотоле не испытанное чувство, беспокоило его. Вдруг женщина остановилась, застыла на месте, негромко вскрикнула и быстро побежала к дому. Он услышал щелканье замка на входной двери и все стихло. Он чувствовал, что что-то случилось, но не понимал что. Людей он вообще не понимал, их поступки казались ему странными и лишенными смысла.