Читать книгу Сейф - Влад Спиратов - Страница 1

1

– А я все делаю чинно, я же чиновник! – Виктор Павлович засмеялся и по-барски похлопал школьного приятеля по плечу. Приятель смущенно улыбнулся и опустил глаза, встретившись с нетерпящим возражений взглядом Виктора Павловича.

– Ну что ты, Игорёк, что приуныл? Официант, ещё нам водочки.

– Вить, да, я больше не буду.

– Ну-ну, поговори у меня, говорю пить, значит, будем пить! Время-то ещё детское, а завтра выходной.

Игорь неуверенно пожал плечами и пожалел, что вообще согласился на эту встречу. Не общались уже год или два. Последний раз созванивались, когда у Игоря родился сын. Виктор тогда сам набрал, поздравил и пожаловался на то, что их школьная дружба, когда-то казавшаяся обоим нерушимой, вдруг начала рушиться, как будто бы между ними иссякло всякое доверие и вообще то, что держало приятелей вместе. А сколько их связывало! В школьные годы они были "не разлей вода". Вместе ходили на стрелки, вместе списывали, вместе любили одну и ту же девчонку, много говорили и размышляли. Вместе собирались поступать в один институт на инженерный факультет. И тут впервые их разлучила судьба, а вернее преподаватель по математике, который поставил Игорю пятерку, а Виктору посоветовал забыть о точных науках, поскольку его экзаменационная работа не дотягивала и до двойки. Поэтому Виктор пошел на юридический и теперь, глядя на ситуацию, спустя двадцать пять лет, он об этом нисколько не жалел, о чем и говорил без стеснения.

– Помогло ли тебе инженерное образование? – смеялся он. – В России инженеры не нужны, тут ценят в человеке настоящее, приобретенное не в учебниках, а в практике: разговорчивость, улыбку, способности договориться там, подсуетиться тут. Вот ты честно скажи, сколько зарабатываешь?

Игорь пожал плечами, помотал головой, как бы намекая, что не хочет говорить. Но Виктор не унимался. Он знал, что его друг такой слабенький, можно слегка надавить и будет результат. Тем более, что давить Виктор Павлович умел профессионально. На своей работе в министерстве, он только и делал, что давил, то на одного, то на другого, требуя мзду за разрешительные документы, которые выпускались непосредственно за его подписью.

Работа эта была нелегкой. Тут очень трудно было понять, с кем имеешь дело. В день, через кабинет Виктора Павловича проходила целая толпа народу. Каждый зашедший утверждал, что пришел от какого-нибудь старого и хорошего приятеля самого Виктора Павловича, называя впрочем, неизвестные ему фамилии и, часто прося об одолжении или услуге, которые выходили за рамки закона, нормативных актов и распоряжений. В таких случаях, Виктор Павлович боялся одновременно трёх вещей: упустить выгоду, сесть в тюрьму, нажить врагов. А потому отвечал коротко и ясно.

– Дело Ваше рассмотрим, о решении уведомим.

Вечером, после рабочего дня, Виктор Павлович, вызывал в кабинет молодую и смышленую секретаршу Светку и передавал ей записку, в которой были перечислены все посетители за день.

– Этим отказать, а этих пробить.

Последние везунчики, которых надо было "пробить", изучались на предмет родословной и связей и, если удавалось установить действительные пересечения с приятелями или клиентами Виктора Павловича, их вопрос оценивался в денежном эквиваленте и начинал решаться после стопроцентной предоплаты. На свершение этих процедур требовались железные нервы. Виктор Павлович чувствовал себя как король в смутные века. Слишком много претендентов было на его место. Ведь, хотя никто не ловил Виктора Павловича за руку, каждый знал, что он берет немаленькие взятки. Это и привлекало желающих жить по-человечески к участию в интригах. Поэтому, чтобы хоть как-то сберечься, Виктор Павлович стал прикармливать некоторых лиц из собственной службы безопасности, и очень скоро им была сформирована целая корневая система, питавшая его денежное древо. Деньги текли немаленькие, вместе с тем выше становилось и дерево, и чем больше плодов оно давало, тем больше требовало взамен. Через три года размер удобрений достиг пятидесяти процентов от всех полученных средств. Но и той оставшейся части с лихвой хватило на покупку и поддержание трех загородных вил для себя и двух дочерей, на две квартиры в Москве, и на три автомобиля. Все эти богатства де-юре принадлежали дочерям и жене Виктора Павловича, но де-факто он распоряжался этим имуществом самостоятельно.

Доходы Виктора Павловича росли пропорционально его уверенности в себе. Заняв должность три года назад, когда он был еще просто Виктором, он действовал с необычайной осторожностью, что по своей неопытности отказывал даже тем, кому отказывать было нельзя. Это породило слухи о том, что Министерство встало поперек бизнеса и не даёт ему развиваться. Ропот дошел до самых верхов. Служащие начали коситься на Виктора, а тот, словно ничего не замечая, пытался осознать свое положение, и вдруг получил вызов от старого и дремучего чиновника – Аркадия Владимировича, по кличке "Дед". Виктора Павловича уведомили, что Дед ждет его в своем кабинете для дружеской беседы. Об Аркадии Владимировиче ходили легенды. В министерстве не было такого чиновника, кто бы пришел на службу раньше, чем он. Это был самый настоящий антиквариат, кладезь мудрости и опыта, накопленного в недрах ЦК КПСС чуть ли не с момента его основания. Говорят, Аркадий Владимирович не застал разве что Царя, а если и застал, то младенцем.

Виктор, как и полагается, долго готовился к такой встрече. Распотрошив шкаф, он достал самый лучший костюм и приказал жене утюжить его так, чтобы на нем не осталось места ни для единой складочки. Галстук сменялся один за другим в поисках нейтрального решения – красные оттенки казались вызывающими, черный цвет траурным, и, в конце концов, Виктор сошелся на темно-синем, ничем не примечательном украшении, гордо повисшем на толстой шее.

Виктор по-всякому представлял разговор, но в итоге все произошло именно так, как и произошло.

Дед не церемонился, а сразу начал с разбора полетов. Кивнул Виктору на место за языком стола, сам развалился в огромном кожаном кресле, о котором говорили, будто оно было куплено сразу после развала советского союза и с того времени не менялось, а лишь ежегодно обтягивалось новой кожей. Это же касалось и остальной мебели, и даже некоторых канцелярских и прочих предметов чиновничьего быта. Так что, войдя в кабинет Аркадия Владимировича, можно было ощутить себя в паноптикуме.

– Ты что творишь? А? – сложив треугольником густые брови, спросил Дед. Половина его лица была спрятана за большими очками с толстыми диоптриями, которые делали глаза Деда огромными. В них Виктор смотрел со страхом и обожанием, словно перед ним сидел кумир, о встрече с которым он давным-давно мечтал.

– Ты что же, фраерок, творишь? – спросил Дед еще раз и замолчал, заставляя Виктора нервничать. Он почувствовал, как дедовский рентген ковыряет в его душе, пытаясь определить всю подноготную молодого чиновника. Со страхом и трепетом Виктор ожидал вердикт. Лицо деда застыло в угрожающей маске, но спустя полминуты расслабилось, морщинки на толстом лбу разгладились и весь он пришел в добродушное настроение.

– Вижу, ты по неопытности воду мутишь, а так парень наш. Верно?

– Так точно, – ответил Виктор, восприняв слова Деда, как зелёный свет для своей дальнейшей карьеры.

– Я тебе один раз коротко и ясно объясню, а ты, если не тупой запомнишь. Вот есть механизм – Министерство, у него есть элементы, в нашем случае это мы, понял?

– Понял, – быстро ответил Виктор, а тот продолжил философским тоном, словно Сократ, раскрывающий перед Платоном тайны мироздания.

– Чтобы механизм не заржавел, элементы его надо смазывать маслом, в нашем случае деньгами. Понял?

– Понял.

– А механизм большой, государство масла на всех не напасется, понял?

– Понял.

– Так что, ты там смазывайся как-нибудь аккуратненько и не спеша, да не забывай маслом делиться с механизмами постарше, иначе все заржавеем, и механизм клина словит, понял?

– Понял, – ответил Виктор и не смог сдержать улыбку от того, что сам Дед раскрывал перед ним секреты чиновничьего мастерства. И как ловко он сравнивает министерство с механизмом, себя с элементом. И впрямь, думал Виктор, все мы есть элементы единой могучей системы под названием Родина, и мы просто не имеем права дать ей, как подметил Аркадий Владимирович – заржаветь. Ни в коем случае. Будем смазываться, будем смазываться обильно, так чтобы масло текло во все стороны, когда наш могучий механизм работает.

– Вот и славно, тогда иди. А нет, стой, у тебя ведь нет ещё клички в Министерстве? А традиции нарушать нельзя. У каждого должна быть кличка. Мой дед еще клички раздавал. Думаешь, откуда у Иосифа Виссарионовича прозвище?

– Да Вы что?

– Вот-вот, – с гордостью сказал Аркадий Владимирович. – А, ты думал. Так заведено с незапамятных времён, понял? Хочешь быть знатным чиновником, имей кличку.

Дед, скрестив пальцы, положил руки на грудь и с хитрым прищуром сказал:

– Будешь Шустрым, понял?

Виктор автоматически сказал:

– Понял, – но сам не понял ничего, какое отношение к нему имеет слово "шустрый"? Слово не самое хорошее, а скорее смешное. А он бы не хотел, чтобы над ним смеялись. Но спорить на этот счет с Аркадием Владимировичем не стал. В конце концов, со стариками спорить нельзя.

Дед кивнул на дверь.

– Можешь идти, Шустрый, и не забывай моего напутствия. Механизм должен работать любой ценой. Понял?

– Так точно! – отрапортовал Виктор. Выйдя в коридор, он почувствовал, как сильно бьётся сердце и кружится голова от свалившегося на него счастья. Ведь он до последнего верил, что сегодня его карьере придет конец, а выходило, что все только начинается.

Этот день Виктор отметил в собственном календаре как праздничный – четырнадцатое марта. День его становления как мужчины, как государственного служащего и уважаемого человека. Никому не рассказывая об этом разговоре, Виктор Павлович раз в год поднимал бокал за свершившееся, и надеялся, что в его жизни еще будет много таких хороших дней.

2

Поборовшись с тяжелой дверью, он зашел в Министерство, держа под мышкой левой руки чемодан. Улыбнулся адъютанту, расписался за ключи и, медленно грузно шагая, поднялся по широкой лестнице, окаймленной дубовыми перилами, на третий этаж, затем долго шел направо по пустому полутемному коридору, и наконец дернул ручку кабинета, секретарша Света уже сидела на своем месте. При виде начальника, она отбросила в сторону пилку для ногтей, вскочила со стула и радостно защебетала:

– Как ваши дела Виктор Павлович, как выходные?

Виктор Павлович и сам был бы рад рассказать, как пил со старым школьным товарищем Игорем, как после второй бутылки в Викторе Павловиче проснулись отцовские чувства, и он, обняв товарища залился слезами жалости, но, наконец, взяв себя в руки, стал обещать Игорю достойное место в Министерстве, высокую зарплату, большие перспективы. А Игорь почему-то не радовался такому предложению, он как шарманка твердил, что у него есть все необходимое для жизни и он в большем не нуждается. Ни яхты, ни самолеты, ни машины, ни элитная недвижимость не привлекали его. Виктор Павлович кричал:

– Вздор! Обманываешь!

И продолжал обещать. А Игорь, напившись до слюней, вдруг возьми, да и крикни:

– Витя, хватит трендеть! Ты посмотри, какой скотской жизнью ты живешь, у тебя ведь нет ничего своего – все краденное.

То ли выпили больше обычного, то ли здоровье уже у обоих было слабым, но, ни тот, ни другой не помнили ни случившейся между ними драки, ни позорного выпроваживания из ресторана под конвоем тучных охранников. Поэтому на вопрос Светы, чиновник ответил коротко и ясно:

– Отлично! – он широко улыбнулся, поставил портфель на стол, извлек из него документы и протянул их Свете:

– Это к рассмотрению.

А сам пошел в свою часть кабинета, спрятанную за закрытой дверью. Поковырял там ключиком, зашел внутрь, захлопнул дверь, щелкнул включатель света и, повернувшись к столу, практически потерял сознание от увиденного. В шикарном кожаном стуле за сто пятьдесят тысяч рублей, купленном в рамках программы по обновлению министерской мебели, сидело какое-то непонятное на первый взгляд чудовище, соединение сейфа и человека. От человека у него были ножки, ручки и голова, а от сейфа собственно сам сейф, который заменял туловище. Цвета же он был – как будто бы с макушки до пят облитый серебряной краской. Первым желанием Виктора Павловича было закричать. Но как тут кричать и о чем.

– Света, я вижу живой сейф?

Очевидно же, что он сошел с ума. Никакого сейфа в кресле нет, все это последствия чрезмерного употребления алкоголя, что в его возрасте никак не допустимо. Давно ведь собирался к врачу относительно высокого давления, бывало, оно мучило сильными головокружениями, а вот и его результат. Кровь видимо так в мозги ударила, что их закоротило. Виктор Павлович потрогал лицо руками, чтобы понять, в сознании он или нет – и, почувствовав собственные прикосновения, испугался еще больше – значит, галлюцинация происходит наяву. И тут же ему вспомнилось, как он читал в одной книжке, будто бы сумасшедший человек не способен понять своего сумасшествия, то же самое касается и галлюцинаций – больному они кажутся неоспоримо реальными, иначе бы он их никак не раскрыл бы перед лечащим врачом. Значит, если Виктор Павлович осознает странность происходящего, он уже здоров. Но как быть с сейфом? Неужели он настоящий? Не может это быть. Возможно, речь идет о полтергейсте? Но, судя по названию, это явление сугубо иностранное. В России никаких полтергейстов быть не может. Точно, это домовой. Еще когда он был маленьким ребенком, бабушка рассказывала, что у них в доме жил барабашка. С криком: "Вот тебе крест!", клялась, что видела нечистую силу собственными глазами, и единственный действенный способ, против нее это молитва. Виктор Павлович незамедлительно пошел в атаку, громко и отчетливо произнеся: "Отче наш".

Он ожидал, что сейфовый кентавр, уже с первых же слов вздрогнет от ужаса, задымится, запищит и будет умолять о пощаде. Но существо лишь удивленно вытаращило глаза и посмотрело на Виктора Павловича как на полнейшего идиота.

– Больной что ли? – спросило оно тонким скрипучим голоском, заставив Виктора Павловича поморщиться. – Я с тобой разговариваю, отвечай, давай.

Виктор Павлович еще раз коснулся лица. Ощущения есть. Чемодан выпал из рук на пол. Раздался вполне настоящий грохот.

– Ты живой что ли? – спросил Виктор Павлович, вытягивая шею вперед. – Ну, реальный?

– А что нет? – звонко ответил сейф. – А ты?

– Так я… А, что я? – Виктор Павлович развел руками.

– Погоди-ка, – сказал он и хотел выбежать за дверь, но сейф проявил невероятную прыть. Разделявшие их пять метров он пролетел в одно мгновение, и оставил Виктора Павловича корчиться от боли на полу точным ударом с ноги в живот.

– Я тебе покажу, на помощь звать, тварь, – прорычал сейф тонким голоском, от которого у Виктора Павловича свело зубы – как будто бы прямо над ухом работала циркулярная пила.

Удар тоже оказался настоящим и даже очень осязаемым. С точностью каратиста, сейф попал прямиком в солнечное сплетение, так что дышать стало невозможно. Виктор Павлович почувствовал, как голова наполнилась кровью, боль пульсировала в висках, сердце учащенно забилось, и Виктор Павлович с ужасом подумал о том, что возможно здесь и сейчас прервется жизнь славного человека.

Но неужели это правда? Так глупо закончить свои дни в собственном кабинете, в здании, где охраняются даже мышиные норы, от ноги какого-то сейфа. Видано ли такое дело на белом свете? Надо звать на помощь, ведь еще могу спасти. У дежурного врача будет целых 15 минут, чтобы запустить остановившееся сердце, оказать необходимую помощь. Целых пятнадцать минут – это ведь так много. Виктор Павлович отдал бы сейчас по миллиону за каждую минуту жизни, и не каких-то там рублей, а долларов. Все это мгновенно пронеслось в его голове, прежде чем мощные руки сейфа подняли его в воздух и швырнули со всей силы через стол в кресло. И теперь уже, казалось, конец точен неизбежен. От удара затрещали ребра. Стул, прокатившись несколько метров, ударился об стену, и, покатившись обратно, столкнулся с массивным дубовым столом за триста тысяч, купленным так же в рамках программы по обновлению мебели. При этом Виктор Павлович больно ударился лбом о любимый ежедневник с толстыми железными кольцами, и застонал от обиды, боли и страха.

– Ты со мной не шути, – провизжал сейф. – Я и не таких гадов ломал.

Виктор Павлович, может быть, хотел уверить сейф, что у него и в мыслях не было шутить, но он никак не мог надышаться воздухом, который наконец-то в маленьких дозах стал поступать в утомленные гипоксией легкие.

Сейф, ловко подпрыгнув, сел на край стола, и протянув ручку, взял Виктора Павловича за подбородок. Тот не сопротивлялся, боясь, что агрессия незваного гостя может окончательно подорвать хрупкое здоровье. Теперь уже точно придется идти к доктору. Виктор Павлович не мог только понять к какому. Сразу к психиатру, каяться в приступах шизофрении, или все– таки к обычному травматологу, проверить изможденное ударами тело?

– Еще стукнуть для укрепления веры? – спросил сейф и замахнулся кулаком, Виктор Павлович беспомощно выставил перед собой руки и умоляюще заскулил:

– Не надо.

И куда делась вся его спесь и надменность, гордость и власть. Все это только что было самым безжалостным образом размазано по полу, растоптано и облито кровью и соплями самого же Виктора Павловича. Возникло страшное ощущение безысходности. Ощущение того, что ни сам Виктор Павлович, ни его связи не помогут ему в сложившейся ситуации. Он фактически глядел в глаза самой смерти. Сейф не отличался гуманностью ни в мыслях, ни в своей манере общения, и складывалось впечатление, что он был упертым и шел до конца во всех своих начинаниях. Но какое дело могло привести его к Виктору Павловичу в столь ранний час? Вот о чем хотелось спросить, но Виктор Павлович все еще не мог понять, как перевести их разговор в более дружелюбное русло, ведь сейф саркастически улыбался самой садистской улыбкой, и, кажется, получал космическое удовольствие от страданий уже не молодого чиновника.

– Дорогой к тебе, мне встретилось две нищенки, – пропищал сейф. – Одна была с табличкой, помогите на билет домой, я подошел к ней и спросил где твой дом? В Краснодаре, говорит. А сколько стоит билет до Краснодара? Тысячи три. Я ей дал. Вторая нищенка ходила вдоль машин с табличкой помогите на лечение сыну – ей нужно было пятьдесят тысяч. И я ей тоже дал. А ты их когда-нибудь видел?

– Бывало, – прохрипел Виктор Павлович, переводя дух. – Всякое видел, они меняются каждый день.

– А почему не давал? – сейф высоко задрал брови, и с претензией выпятил нижнюю губу

– Так давал, иногда.

– Врешь! – провизжал сейф так высоко, что Виктор Павлович машинально закрыл уши руками. – Я спросил у них, давал Виктор Павлович или нет, и они сказали, что не давал он ни шиша.

– Так я пешком не хожу, – жалобно простонал Виктор Павлович, заискивающе глядя на сейф, лишь бы тот не начинал снова показывать свои приемы кун-фу.

– Знаю, на машине ездишь. Подальше от народа. Ты, когда с людьми последний раз общался, гад? – Снова поднял свои серебряные брови сейф.

– Так вот пять минут назад со Светкой.

– Я сказал с людьми, а не с коридорными крысами. Когда?

– Так вот недавно с другом виделся, Игорьком.

– Знаем, – протянул сейф, – мы все о твоем друге, хороший был малый.

– Был? – испугано спросил Виктор Павлович и сейф кинул на него такой гневный взгляд, что дальше расспрашивать он испугался. Сейф же снизошел до чиновника и оповестил Виктора Павловича о том, что лучший друг детства скончался, перепил водки, дома его стошнило, сердце не выдержало, тромб оторвалась, и все. Холодок пробежал по спине. Вместе ведь пили. Игорек не хотел, а Виктор Павлович настаивал. Шутил про здоровье. И вот тебе результат совместного застолья. Умер. Не верится. Вообще ни во что не верится. Как же это так время пролетело. Сорок восемь лет прошло. Просто в один щелчок пальца. Раз и тебе уже к полтиннику, ты страдаешь отдышкой, лысеешь и хотя в мыслях все такой же молодой и задорный, в теле твоем обнаруживаются изъяны от неправильного образа жизни, от непомерного пьянства, распутства и суеты, и на душе так паршиво, как будто бы кошка нагадила в тапки, как будто швырнули тебя словно мышь в воду с банкой, и ты по стеклу карабкаешься, рвешься к воздуху, а все без толку.

Сейф, отпустил подбородок Виктора Павловича, слез со стола, и сел за язычок на неудобное кресло. Виктор Павлович специально заказал кресла для посетителей, от которых ягодицы затекали уже через пять минут, чтобы собеседник чувствовал себя неловко, а сам чиновник был в превосходящем положении. В кабинете все было расставлено именно так – чтобы создать у посетителя ощущение, что он тут если и не лишний, то, по крайней мере, бесправный. Так над головой самого Виктора Павловича висел портрет президента, что показывало приближенность чиновника к высшему эшелону власти и лишний раз напоминало об ответственности за все сказанное в стенах казенного учреждения. На столе стоял небольшой штандарт с российским флагом. Небрежно валялся серебряный пистолет – подарок старого товарища. Шкафы были наполнены книгами в позолоченных переплетах. А под ногами лежал ковер – дороже можно было купить только, если бы он был сделан из человеческой кожи.

В таком богатстве, принадлежавшем Виктору Павловичу по праву должности, любой проситель, если он не являлся олигархом, чувствовал себя слабым и немощным перед суровым механизмом, напичканным смазанными элементами. Но сейф не относился к таким посетителям. Он бесцеремонно плюнул на ковер, и размазал харчу короткой ножкой. Повернулся к Виктору Павловичу, набрал слюны и хотел плюнуть и в него, но Виктор Павлович рассмешил сейф, попытавшись спрятаться под столом от неуважительного плевка.

– Да куда полез, вылезай – провизжал сейф, закатываясь смехом – какой же ты изворотливый, как змея. Давай лучше выпьем за знакомство.

Голова Виктора Павловича повисла над столом и сам он начал медленно подниматься вверх и правда, похожий на змею, заколдованную дудочкой.

– Так я не пью, – сказал Виктор Павлович и ударил себя по лбу, – в смысле на работе.

– Давай, доставай, – пропищал сейф, и Виктор Павлович порывшись в ящике стола, достал дорогущую бутылку коньяка, недавно подаренную просителем. Сейф вырвал ее и заключил, что коньяк был произведен во Франции в провинции Коньяк, имеет выдержку не менее двадцати лет и минимальную объявленную стоимость пятнадцать тысяч рублей.

– А ты знаешь, сколько бутылок водки можно было купить на эти деньги?

– Так не пью водку, и это подарок, от благодарного клиента, то есть посетителя. Есть у нас такая традиция, что, если гражданину очень понравилась работа министерства, он подарки дарит, как у врачей в общем, то же самое. Только врач здоровье телесное лечит, а мы экономическое.

– Это нам известно, – сказал сейф, сорвал этикетку, ловко выдернул пробку и повел носом над самым горлышком, глубоко вдыхая горячие пары алкоголя, – не паленый, – зажмуриваясь, сказал он, – прекрасный аромат, – Сейф выдохнул и резко прижался губами к бутылке и осушил ее до дна несколькими крупными глотками. Виктор Павлович изумленно смотрел на мастерство незваного гостя и заключил, что бутылка будет являться вещественным доказательством того, что сейф натурально существует, и Виктор Павлович не сошел с ума, как естественно подумает всякий, услышавший эту историю. "Нужно взять бутылку в свои руки во что бы то ни стало", – заключил Виктор Павлович и услужливо протянул ладонь к сейфу:

– Позвольте выкинуть.

Сейф небрежно обтер губы рукой и, затуманенными глазами поглядев на Виктора Павловича, отдал пустую тару. Чиновник тут же спрятал ее туда, откуда достал. Взгляд его пытливо бегал по сейфу. Напился красавчик. Еще бы, семьсот грамм коньяку без закуски в одну рожу. Через минуты алкоголь уже хлынет в кровь, и сейф или уснет сладким сном или, в крайнем случае, станет беспомощным, как младенец. И тогда, Виктор Павлович бросится в коридор, вызовет охрану, полицию, а лучше сразу армию. Оцепить здание, задержать нарушителя и пытать – кто такой, откуда, кто руководитель их террористической организации. Наверняка ведь, какой-нибудь сбрендивший оппозиционер, карлик, переоделся в костюм сейфа. Мало ли сейчас этих уродов развелось. То яйца к красной площади прибивают, то двери казенных учреждений жгут. Бездельники. Шли бы работать как все и не завидовали чужому счастью. Но как же – жгучая зависть к чужому благосостоянию не дает им покоя, лишает их сна, заставляет всю эту мелкую шушеру тащиться на улицы с плакатами, чтобы лишний раз получить по башке полицейской дубинкой, а потом кричать, что они будут жаловаться в какой-то там ЕСПЧ. правда, этот, в отличие от многих, подготовленный. Удар в живот все еще напоминал о себе болью, да и то, как сейф поднял девяностокилограммового Виктора Павловича прямо над головой, да еще швырнул, наводит на мысль о действительно могучей физической силе. Возможно, что он представитель очень серьезной организации, с военными лагерями подготовки, поэтому долг Виктора Павловича немедленно сообщить о случившемся в органы государственной безопасности, чтобы предотвратить беду. Представляете, если бы этот хмырь проник к САМОМУ… Виктор Павлович сухо глотнул и с ужасом подумал о последствиях, а потом с улыбкой представил, как этот Самый вешает ему на грудь орден за заслуги перед отечеством. Судьба второй раз дает ему шанс. Теперь уже точно Виктору Павловичу не миновать кресла Министра, о котором он и мечтать не смел.

Однако фантазии Виктора Павловича быстро разбились о прилетевший прямо в нос кулак. Вместо того чтобы отключиться, сейф пришел в бурное и радостное настроение. Заявил, что его не по-детски прет и для продолжения беседы следует подождать минут пять, когда его попустит, а пока он собирался шалить и устраивать беспредел. С наглой мерзкой улыбкой, скаля свои серебряные зубы, спросил, имел ли Виктор Павлович связь со Светкой?

– Да она мне в дочки годится, – взмолился Виктор Павлович, потирая опухший нос, и озираясь по сторонам в поисках чего-нибудь тяжелого. Надо ведь принимать какие-то меры, взять мраморный пенал со стола и огреть незваного гостя по голове. В конце концов, сколько можно терпеть его наглые выходки. Но как только Виктор Павлович об этом подумал, пенал тут же полетел в стену, расколовшись на две части.

– Не сметь! – провизжал сейф. – Даже не помышляй о насилии, тварь!

У Виктора Павловича потемнело в глазах, и он почувствовал, как земля запрыгала под ногами, словно бы он находился на батуте. Усилием воли, он попытался вырваться из опускавшегося на разум мрака и застыл где-то между сном и явью, слыша голос сейфа издалека. Его звонкий голос прорезал сознание как скальпель, проникая в мозг Виктора Павловича пошлыми и гадкими словами. Но вот, наконец, его попустило, и сейф благостно улыбнувшись, дал Виктору Павловичу хорошую пощечину, приведя чиновника в чувства. Виктор Павлович вынырнул из полуобморочного состояния, и с ужасом поглядел в стальные глаза, сверкавшие гневом и яростью. Расстояние позволило Виктору Павловичу разглядеть сейф в мельчайших деталях и, он удивился, как качественно выполнен грим, и как натурально выглядит сам костюм, казалось, что он сделан из обыкновенной человеческой кожи – даже средняя его часть, представлявшая из себя сейф, имела характерный для кожи рисунок. Виктор Павлович собрался с силами:

– Что вам нужно? – спросил он, тяжело вздохнув. Безразличие и апатия овладевала сознанием, и Виктор Павлович медленно мирился со своим положением, и с тем, что с минуты на минуту он умрет, не вызвав ни капли жалости в этом ужасном незваном госте. И уже становилось неважным – накажут ли коменданта, за то, что он впустил эту тварь в казенный дом, или секретаршу Свету, мимо которой он так ловко прошмыгнул. Да наверняка, дура опоздала, а сейф пришел рано, взломал замки, пробрался и сидел тут в ожидании. Из чего можно было заключить, что Света не виновата.

– Мне ничего не нужно, – сказал сейф. – А вот справедливость в не себя от гнева, иначе бы как я тут оказался. Она попросила зайти к тебе в гости.

– Именно ко мне?

– Именно к тебе, Витя Шустрый.

Виктор Павлович вздрогнул. Шустрым за всю жизнь его назвал только один раз – Аркадий Петрович по кличке "Дед", самый уважаемый из доисторических чиновников, который и придумал это ребяческое прозвище.

– Откуда Вам известно мое второе имя? – спросил Виктор Павлович, подозревая, что возможно весь этот цирк подстроен самим Дедом. Но чем он ему не угодил? Все три года службы Виктор Павлович действовал исключительно по инструкции. Смазывался сам и, как положено, смазывал тех, кто постарше. Размер смазки в иные месяцы стал превышать пятьдесят процентов. Даже на загнивающем западе не берут такие налоги. Но, может быть, Деду этого показалось мало? Или может, нашлась какая-нибудь изворотливая тварь, которая сумела создать интрижку, и теперь Виктора Павловича просто убьют, чтобы освободить для нее место? Может и Света в курсе происходящего и комендант и вообще все. Может быть пришли от САМОГО… Виктор Павлович понял, что до этого момента он не испытывал настоящего страха никогда. Теперь же испытал ужас. Мурашки пробежались по ледяной бледной коже и больно собрались в пучок на самой макушке. Неужели весь механизм настроился против меня? Так вот как чувствовал себя чекист в тридцатые, оказавшись на допросе в качестве подследственного. Интересно, сколько Светке заплатили. Наверное, нисколько. Достаточно было подойти, сверкнуть удостоверением сотрудника государственной безопасности, и Светка выпрыгнула бы из трусов, и сделала что угодно. Забыл, что ли, Витя, в какой стране живешь.

– Чего притих? Прикидываешь свои шансы выжить? Правильно. Есть над чем задуматься. Потому что ты и правду можешь сегодня уйти в мир иной, а можешь остаться. Зависит от твоего выбора.

Виктор Павлович приосанился, сделал самое печальное лицо, на которое был способен, и театрально спросил:

– А к чему мне жить, если я больше не нужен Родине?

Он спросил это так, словно бы на него были нацелены кинокамеры, как будто бы он обращался в этот момент ко всему миру; как раненный боец из старого кинофильма, утверждающий, что без Родины и жизнь не жизнь, а умереть за Родину – высшая честь.

Вообще, Виктор Павлович был отменным актером. Если бы не родительское попустительство и его личное отсутствие веры в свои таланты, он мог соревноваться в игре с величайшими народными артистами, к которым Виктора Павловича не могли причислить не только из-за отсутствия сценического опыта, но и потому, что окружающий человек не понимал, что Витя Шустрый играет. Где он настоящий, а где подстроившийся под ситуацию, не понимал даже он сам, позволяя своему игривому естеству делать выбор самостоятельно. И так получалось, что его маски и поведение менялись десятками раз в день, в самые кратчайшие сроки. Вот и выходило, что для каждого отдельно взятого человека, Виктор Павлович был своим особенным. С подчиненными, он был Виктором Павловичем, статным и властным, немножко грубым, но справедливым, в меру болтливым, любящим иногда коротко пошутить. С вышестоящими по службе на несколько ступеней, он был Виктором, свойским парнем, молчаливым и серьезным, преисполненным чувства долга и достоинства, вступавшим в полемику, если дело касалось защиты чести отечества или начальства. А с теми, кто стоял высоко-высоко, он был Витей Шустрым, на которого всегда можно было положиться, если понадобится исполнение грязной работенки. Шустрый был молчалив, ни в какие споры не вступал, и умел улыбаться заискивающей улыбкой. Но более всего он умел говорить жалостливо и с грустью. Именно эту интонации, Виктор Павлович, он же просто Виктор и он же Витя Шустрый, употребил в разговоре с сейфом, пытаясь достучаться до железного сердца. Но слова не возымели должного эффекта. Сейф засмеялся скрипучим ржавым смехом и погрозил Виктору Павловичу пальцем:

– Ты мне это брось, на чувствах играть. Кукарекать будешь с другими, а я веду разговоры серьезные. Садись.

Виктор Павлович грузно опустился в кресло, и, поняв, что дело его безнадежно и полностью в руках чужой воли, приготовился слушать, о чем собирался рассказать сейф. Уже становилось совершенно очевидным, что железное существо имеет некоторые претензии к благосостоянию чиновника, на что недвусмысленно намекали все его высказывания относительно нищих, стоимости коньяка, и прочего. Сейчас это мурло затянет оппозиционную телегу, о том, что, мол "чиновники зажрались, только бездельничают и обогащаются и иных функций у них не имеется". Слышали уже не раз, и даже не два. И хочется ответить – а ты сам-то сядь, поработай хоть день хоть два в госаппарате, попробуй тянуть на себе это тягостное бремя, чтобы механизм функционировал без скрипов и поломок, четко крутились винтики, и Россия катилась на всех парах в светлое безоблачное будущее. Не выйдет у тебя ничего. А потому сиди и помалкивай. Виктор Павлович уже приготовился разразиться подобной тирадой, только удобно устроившийся на столе сейф заговорил об этом, но совсем в другом ключе. Выпучив глаза, как он это делал уже не раз, перед тем как дать Вите Шустрому тумака, сейф вкрадчиво, словно ведущий телепрограммы шоу-викторины, задал вопрос:

– Воровал?

В кабинете повисла тягостная тишина. Конечно, Виктор знал ответ. Здесь и без звонка к другу было очевидно, что воровал. Но имелось так много поправок, ремарок, примечаний, которые хотелось произнести, чтобы смягчить суровый смысл слова: "Воровство". По мнению Вити Шустрого, он не воровал, а подворовывал, да и то это не совсем удачное слово. Не подворовывал, а подзарабатывал. Так, наверное, оно точнее. Или еще лучше – дополучал. Вот именно – дополучал за тягостный труд на благо родины. И ,подумав так, Виктор Павлович набрался решимости, и твердо безоговорочно заявил:

– Нет!

При этом он применил один старый и проверенный способ лжи, которому его обучил более опытный чиновник – "Уверовал в собственные слова так будто бы это истина, сродни существованию Бога, не требующая никаких логических доказательств для того, чтобы в нее уверовать". Вот почему "нет" прозвучало так ультимативно и уверенно. Нет, и все тут. Бейте, пытайте, и все равно будет: "Нет!".

Сейф не растерялся и Виктор Павлович понял, что организация, к которой он принадлежит, действительно могущественная, состоящая, по всей видимости, из специалистов высшего уровня, потому что в следующее же мгновение, произошло невероятное. В несколько ловких движений, сейф привязал Виктора Павловича к стулу веревкой, вставил ему кляп в рот и, схватив правую руку, вогнал иголку под ноготь указательного пальца. Описать эту боль не смог бы и сам основатель сентиментализма Державин. Казалось, что всю руку целиком бросили в раскаленную доменную печь. Виктор Павлович хотел кричать, но сейф для пущей надежности, прижал кляп ко рту покрепче, и Виктор Павлович смог издать только писк, как посаженный на нож поросенок. Все это случилось как по взмаху волшебной палочки даже не за секунду, а за доли секунд. Казалось, он не успел даже до конца произнести букву "т", как игла проникла под кожу, царапая ноготь с обратной стороны.

– Будем еще играть в детектор лжи или обойдемся без него?

Виктор Павлович утвердительно кивнул, обливаясь потом и теперь уже и кровью, брызнувшей тонкой струйкой прямо на дорогой ковер следом за вытащенной иглой. Несмотря на происходящий ужас, Виктор Павлович успел подумать о том, во сколько обойдется его химчистка.

И снова он сидел в своем кресле, без веревок, свободный двигаться, как угодно. Но не испытывал от того никакого счастья. Сейф свесил ноги на край стола и беззаботно болтал ими в воздухе.

– Неужели еще не понятно, что со мной шутки плохи. Шутить умею только я. Понятно тебе тварь?

Виктор Павлович молчал, тяжело дыша и приходя в себя после испытанной боли. Им было принято безоговорочное решение – говорить только правду и ничего кроме правды, поскольку ложь строго наказывалась.

– Воруешь? – снова спросил сейф, и Виктор Павлович, недолго думая, ответил:

– Да.

– Рад, что мы нашли общий язык, – хмыкнул сейф, – а теперь слушай сюда, тварь, по нашим подсчетам ты своровал шестьсот шестьдесят шесть миллионов шестьсот шестьдесят тысяч рублей и шестьдесят шесть копеек.

Виктор Павлович поперхнулся и хотел возразить – ведь таких денег он точно не получал ни в виде взяток, ни в виде подарков, значит сейф ошибся, значит сейф врет. Но неприятный собеседник поднес палец к губам:

– Молчи, тварь, я не договорил. Сия цифра получилась из сложенной мною суммы полученной тобой мзды, а также прибыли, которую ты получаешь с предприятий и недвижимости, купленной на краденые деньги. Из этих денег я, кстати, вычел всю твою зарплату и премии, положенные за годы службы – десять миллионов двадцать две тысячи и три копейки. Ровно во столько оценен твой труд по официальным данным. А теперь поговорим о том, как все это вернуть.

Виктор Павлович молчал, грузный и надувшийся до красноты. Сам он подсчеты своих денег не вел по причине суеверности – считал, что подсчеты отпугивают удачу. Ему было достаточно знать, что он в любой момент может распоряжаться суммами достаточными для свершения задуманных планов или покупки любой вещи. Озвученные сейфом цифры заставили Виктор Павловича не без удовольствия подумать о том, насколько состоявшимся человеком он был. Ведь за свою жизнь он заработал, да, именно по его собственному мнению заработал, в сотни раз больше чем любой другой. И он счастлив, что никогда не считал деньги, никогда не собирал копейки по полу квартиры, и не ломал голову о том, на что жить завтра. Он так же с удовольствием подумал о том, что его две дочки остались обеспеченными на всю жизнь и одной из них не придется работать в гнусном офисе какой-нибудь секретаршей вроде Светы. И эта мысль преисполняла его чувством собственного достоинства, ведь он отец с большой буквы, а не какой-то ублюдок, который наделал детей, и не дал им больше ничего, кроме биологической жизни. А как же жизнь социальная? Как же ощущение свободы и защищенности? Многие ли из живущих могут похвастаться, что с этим у них все хорошо.

– Ты чего там размечтался, – пропищал сейф и Виктор Павлович, вздрогнув, вернулся обратно в свое нелегкое положение, – какие у тебя будут предложения, как собираешься возвращать шестьсот шестьдесят шесть миллионов шестьсот шестьдесят шесть тысяч и шестьдесят шесть копеек?

И только сейчас он понял, что сейф говорит о неприятной и немного пугающей цифре, которая в православном сознании Виктора Павловича ассоциировалась с какой-то чертовщиной. Шестьсот шестьдесят шесть. Число зверя. Сакральное число, обозначающее нечистую силу. Так может быть, сидящий перед ним… Матерь божья. Виктор Павлович начал активно креститься, ведь говорят, что помогает. Сейф смотрел на него с умилением, а Виктор Павлович делал движения все более быстрыми и отрывистыми, неистово крестя то себя, то незваного гостя.

– Вот тебе крест, – шептал он, – вот тебе два, вот тебе три – при этом Виктор Павлович пучил глаза, раздувал щеки и, на его губах стала образовываться слюна бешенства. Сейф сжал кулак и хорошенько приложил Виктора Павловича по лысине, чтобы остудить его христианский пыл. Виктор Павлович замер, глядя перед собой пустыми уже ничего не соображающими глазами. Он хотел истины, и умоляюще посмотрел на сейф, и случилось чудо, тот впервые за все время неприятного общения, снизошел до объяснений относительно своего визита.