Читать книгу Спецназ - Владимир Александрович Косарев - Страница 1

СПЕЦНАЗ.

ПРОЛОГ

КАК Я УЕЗЖАЛ НА ВОЙНУ

В армию идти я не боялся. Мне с детства всё там было знакомо – отец военный, жили мы в военном городке, где все было пропитано запахами армии и подчинялось ее законам. Поэтому, когда пришла повестка, я и ухом не повел.

По состоянию здоровья попал в ВДВ и был призван в отдельную бригаду специального назначения. Двойная удача: и попал в разведку, о которой мечтал со школы, и часть находилась в родном городе, недалеко от дома.

Через восемь месяцев настоящей и нелегкой службы я записался в сводный батальон для отправки в Чечню. Не раздумывая.

Два с половиной месяца мы проходили боевое слаживание на полигоне – в тесных связках, в упражнениях, в чертовой копоти и вони выстрелов. Вылет в Чечню был назначен 19 января. За сутки до вылета нас разогнали по домам, как говорится, напиться и проститься.

Не помню, о чем мы говорили с родителями, но папа был черен лицом, а мама бела. Приехали еще бабушка с тетей, рассовали мне по карманам кителя какие-то молитвы, все жалели меня, причитали. Я собрал вещи, наелся домашней еды, выпил с отцом и лег спать.

И проспал…

Мне нужно было проснуться в шесть утра, чтобы успеть к девяти в часть. А я разнежился и не услышал будильника. Встал в восьмом часу.

Мама перепугалась – что будет? как накажут?

Я ее успокоил, как мог, и позвонил в бригаду, сообщил дежурному по части, что задерживаюсь. Дежурный – старлей нашего батальона – все понял, орать не стал, но все равно поторопил меня, мол, делай что хочешь, а на развод вовремя должен успеть.

Я собрался, взял сумку, расцеловался с родней. Из квартиры бабушка с тетей заставили меня выйти спиной вперед – говорят, примета такая, чтобы живым вернулся.

Мы с мамой пошли на автобусную остановку искать удачу. Денег на такси у нас не было, надеялись на каких-нибудь знакомых на машине. Городок у нас сравнительно небольшой, все друг друга знают, авось, кто и подберет.

Но, увы – ни автобусов, ни знакомых. А время идет. Мне грозит «губа» за неявку в часть.

Рядом с остановкой находилось КПП¹ военной части – ракетной дивизии, в которой как раз служило почти все мужское население нашего городка. Мама поворачивается и решительно идет туда. Не замечая дежурного, она прорывается на территорию части и шагает прямо к штабу. За ней бегут какой-то офицер и солдат. Мама останавливается, показывает рукой на меня (я стою в форме и с сумкой метрах в двадцати от ворот КПП) и что-то объясняет офицеру. Тот кивает и отправляет ко мне солдата.

Солдат – такой же сопляк, как и я – робко зовет меня. Я беру сумку и топаю к штабу, где меня ждут мама и офицер.

Прикладываю правую руку к виску, начинаю что-то рапортовать. Майор обрывает меня:

– Пошли за мной!

Мы заходим в штаб ракетной дивизии, мама с сумкой остается на улице.

Меня проводят в комнату дежурного по части, в ней сидит какой-то подполковник. Вообще, от полковников и майоров, бегающих по штабу, у меня рябит в глазах. Многие из них останавливаются, с интересом рассматривают меня и мою пятнистую форму, шепчутся друг с другом. Я – рядовой и должен всем отдавать воинское приветствие. Но я смотрю ошалелыми глазами на подполковника, который говорит по телефону, и мало что понимаю. Я слышу только отдельные слова: «десантник», «на войну», «машину».

Через пять минут в комнату дежурного по части входит прапорщик. Подполковник показывает ему на меня и отдает приказание:

– Отвезти бойца в расположение!

Прапорщик козыряет и кивает мне, чтобы я выходил.

Меня провожают взглядами полковники и майоры. Они все сейчас похожи на моего отца.

У крыльца штаба стоит черная «Волга», блестящая, как кусок горного хрусталя. А рядом с генеральской машиной плачет лучшая женщина на Земле – моя мама.

На генеральской черной «Волге» я прибыл в часть без опозданий. Прапорщик-водитель пожал мне руку и пожелал удачи.

Затем я поднялся в расположение, доложился командиру взвода, кинул шмотки под кровать и пошел курить с мужиками.

После развода нас оставили в казарме ждать сигнала на выезд.

Улетели мы рано утром 20-го…

ПИСЬМО ДОМОЙ

«Здравствуйте, любимые мои родственнички! Привет мама-папа, привет Натаха, привет Ричард! Как вы там поживаете?

У меня в плане экзистенции все хорошо, никто не обижает, и я никого не обижаю. Новостей у меня немного.

Как я уже говорил в прошлом письме, мы построили новую баню по супертехнологии с засыпными стенами. Если бы ротный не сжег старую, я бы никогда в жизни не узнал, каково париться при ста градусах и выше. Не верите? Год назад я бы сам ни за что не поверил, а сегодня милости просим, даже кости не хрустят.

Как там у нас в Сибири погодка? Много ли снега в этом году? А здесь атмосферные явления не поддаются никакому прогнозу. Я рассказывал – за одни сутки может утром дождь пролиться, днем солнце такое жаркое, что в футболке потеешь, а ночью снег запросто и понижение температуры градусов до пяти-шести с минусом.

А вот когда мне было десять лет, помните, мы в Пятигорск ездили? Тогда мне Кавказ раем показался. Ни дождей тебе, ни ветра, ничего, и полный рот ежевики. В детстве все казалось лучше, даже Кавказ.

Наша рота по особому распоряжению комбата по-прежнему сидит в нарядах, на боевые не ходим и вообще скукота.

Пусть папа съездит в бригаду и узнает, когда следующий борт будет сюда формироваться, чтобы с посылками не опоздать. Пришлите каких-нибудь книжек, которые не жалко выкинуть, а то читать нечего. Еще зубной пасты тюбик, спагетти пачек пять и жвачек.

Как учеба у Натахи? Или так заучилась, что родному брату и пару строк придумать не может? Приеду – скажу ей пару ласковых.

Ну ладно, на этом пока все.

Нет, не все! Кроссовки мои старые, синие такие, в шкафу где-то были. Вы их тоже пришлите, лишними не будут.

Ну, пока, передавайте привет всем, кого увидите, не переживайте, телек не смотрите. Там всякие гадости про Чечню говорят, а здесь жить неплохо можно.

Я вот прямое доказательство. Живой, здоровый и веселый.

Целую всех и Ричарда в усы. Ваш сын, рядовой войск специального назначения, В. Стриж».

– Ну ты, Володька, наверное писателем станешь! Столько накатал!

– А ты, дядь Вов не подглядывай! Или завидуешь?

– Конечно, завидую, а как же! Я своим так пару-тройку слов чиркну и все. Голова пустая, о чем писать-то? А ты молодец. Каждый день, да через день по письму. Уважаю. Девчонке пишешь?

– Четырем сразу.

– Ха-ха-ха, ну ты шустрый!

– Ладно, хорош скалиться, пошли дрова пилить.

Мы с Давыдом сегодня в наряде истопниками и наша боевая задача напилить дров на палатку командира роты. Сегодня день совсем не зимний по понятиям коренного сибиряка. Солнце огромное, желтое, пылкое. Дрова пилить – одно удовольствие.

Мы скинули куртки и остались в одних тельниках.

Кстати про первую баню я не врал нисколько. Сгорела, бедная, от ракеты, выпущенной нашим бравым командиром. Я в точности помню, как это случилось.

Недели две назад у кого-то из комсостава был день рождения. Наготовили офицеры шашлыка, притащили спирта и начали праздновать. Пили тихо, никому не мешали, пока кто-то вместо табуретки не уселся на ящик с матбазой. По всем правилам российской армии на ящике ясно и четко значилось: «сигнальные ракеты». Как тут не запустить парочку! Тем более, праздник!

Вывалили наши «слоны» из палатки на улицу и давай устраивать иллюминацию. Ракет двадцать пронзили небосклон, а вот одна попалась ретивая. И была она как раз в руке командира нашей роты. Ракета эта несчастная зашипела, зашвыркала, плюнула несколько раз серебристым фейерверком и полетела по непредсказуемой кривой. Угодила строго в основание нашей бани. А той много ли надо? Вспыхнула моментально.

Все утихли, как по Гоголю. Некоторые отрезвели.

Пока участники салюта наблюдали за пылавшей баней, командир выплюнул сигарету, крикнул: «рота, пожар!» и ушел спокойно в палатку допивать. А за ним и все остальные.

Утром получили от комбата по шее и решили строить новую.

Деревенских в нашей роте много. Нашлись знатоки и по возведению бань. Со всей округи натаскали дерева, пригодного для стройки. И за два дня отгрохали супербаню с двумя печками, вместительным предбанником и крыльцом. На крыльце поставили две скамейки. Захотел поблаженствовать после парилки – выходи, кури, расслабляйся.

Замполит орет.

– Стриж!

– Я!

– Головка от патефона «Заря»! С Давыдом ко мне!

– Есть!

– Давыд, зови там всех остальных бездельников! Дневальный! Построение через пять минут вот здесь, – и указал себе под ноги.

Остатки роты, кто не в карауле и не во внутренних нарядах, нехотя выползали из палаток и, выравнивая измятые сном лица, строились напротив офицерского жилища.

Из палатки вылез командир нашей роты по прозвищу Колесо и начал резво:

– Внимание рота! Перед нами поставлена боевая задача по добыванию разведданных в поселке Черноречье в составе сводного отряда со второй ротой. Выходим через два часа. Командирам подразделений обеспечить готовность личного состава к указанному времени. Привлечь всех, кроме несущих службу во внутреннем наряде. Вольно, разойдись.

Это значит, что мы с Давыдом бросаем топоры и пилы, и идем наряжаться в «разгрузки». Внутренний наряд – это один дежурный по роте сержант и трое дневальных, а истопники не считаются, хоть и трудятся на внутренние нужды.

– Заходи ко мне, родная, будем веселиться! – это Говор. Веселый, юркий, усатый и розовый, горланит на всю палатку.

– Ты где был, старый хрыч? – это Давыд.

– Вы оба, старые хрычи, дайте залезу за свитером!

А это уже я.

Мы три Вовы и живем в одном «отсеке» нашего деревянного внутрипалаточного «вагона» из незатейливых нар и стенок между ними. Живем мирно и не скучно. А Говор, по-моему, ужалился где-то зеленой змеей?

– Дядь Вов, ты чего, принял? Колесо из тебя ветошь оружейную сделает!

– А ты цыц, военный! Я же не знал, что сражаться пойдем. Чуточку надо было.

Давыд заскрипел тихим смехом в углу, собирая магазины в «разгрузку»:

– Это братья евоные, повара, туды их в качель! Вовка, шел бы и ты поваром служить, да?

– Точно, Вольдемар, иди переквафи… переклафи… чтоб тебя, пе-ре-ква-ли-фицируйся!

Вот олухи старые, смеются надо мной.

– Пойду, пойду, вот сегодня подвиг совершу какой-нибудь и сразу начну щи варить.

В палатке нашей все на своем месте лежит, и порядок наводится ежедневно. Нет ничего лишнего, но как только тревога или срочные сборы – хоть вешайся! Ничего не найдешь, все куда-то пропадает, все куда-то перемещается, черт знает что!

– Эй, рэксы! Кто, блин, «эрдэшку»² свою на проходе бросил? Я сейчас по клейменке посмотрю, а потом ноги вырву!

– Баклан, прими свои «гады» себе за пазуху, а то я их сожгу!

– Вторая, четвертая группы, выходи по одному для получения боеприпасов!

Старшина нашей третьей роты – старший прапорщик по прозвищу Лис. Сухощавый, молчаливый, хитрый и очень справедливый. Лично меня потрясает состояние его здоровья. Лис пьет, как слон и курит, как паровоз, а пробежать с ним десятку в ногу не всякий выдержит. За плечами у Лиса не одна война и не одна рота.

К палатке нашей группы пристроена небольшая кладовая из неотесанных досок и остатков снарядных ящиков – вотчина старшины. Здесь хранится основное имущество роты – патроны, гранатометы, мины, дымы, пояса к станциям, броники, палатки, спальники, чистое нательное белье и прочая необходимая утварь. А самое ценное – бинокли ночные, пистолеты, документацию – Лис хранит у себя в кровати.

Эту кровать он наполовину привез с собой. Еще в бригаде он лично сколачивал широкое жесткое ложе из свежих сосновых досок. После приезда сюда он соорудил большой короб из трех гранатометных ящиков и прикрутил к нему на шарнирах привезенную панель. Получилось что-то вроде большого сундука с крышкой, на которую непосредственно стелилась постель. Причем Лис спал на ней без матраса и спальника – на голых досках простыня и все. Говорил, что спина болит, а так помогает.

Мы с Давыдом и внезапно отрезвевшим Говором выстроились в очередь за боеприпасами. Как и все, получили обычный, «городской» БК³. Пятьсот патронов, не считая тех восьми магазинов, которые у меня в «разгрузке» с «рождения», десять ВОГов⁴, две «мухи»⁵, две эргээнки⁶, два дыма, а я еще взял сигналку. На всякий случай.

– Дядь Вов, сколько до выхода?

– Полчаса. Кури, пока не позеленеешь.

Мы расположились за палатками, на бревнах и прикурили по штучке.

Я люблю дым. Но вернусь домой и брошу ко всем чертям, мама до сих пор жалеет, что я закурил.

– Пошли, Вовчики, строиться. – Говор прикусил фильтр и ловко выплюнул окурок. В разгрузке, увешанный ВОГами и гранатами, он кажется неказистым и забавным, но надежностью от него веет.

Черноречье – это район Грозного. В нем нет ничего особенного – девятиэтажки, магазины, в каждом областном центре такой есть. Люди живут в уцелевших домах, киоски хлебные торгуют, автомобили ездят. Но оттуда часто ведется огонь по близлежащим блокпостам независимо от времени суток. Грозный кусается Черноречьем. Вечно там какие-нибудь неприятности и часто с потерями.

Едем на «броне» открыто через весь город. Первый БТР⁷ колонны идет нагло, посредине дороги, прямо по разделительной полосе разметки. Мы проехали по изуродованному проспекту мимо кинотеатра, мимо скверов и аллей. Стены домов похожи на сыр, проколотый снарядными дырами. Свисающие кости балок на железных нитях арматуры, как декорации театра. Пятиэтажка, срезанная взрывом на два подъезда, как скальпелем, а в голых квартирах на стенах картины. Как тут жить?

Приехали. Остановились на обочине дроги, недалеко от какой-то мечети. До Черноречья около километра, дальше нам пешком в боевом порядке.

Последовал приказ:

– К машинам!

Недалеко от нас разгружались какие-то ребята в полной выкладке. В «сферах», в брониках, вооружение серьезное – «шмели»⁸, АГСы⁹. Судя по облику – милиционеры.

Как я понял, в Черноречье со всех сторон вступали войска и никакими «разведданными» тут и не пахло. Мы будем «зачищать» переулок, за нами, прикрывая наши задницы, пойдут «собровцы. Задача простая – идем тихо, наблюдаем, лезем во все дыры, заметил что-нибудь подозрительное – докладывай командиру, если понадобится – стреляй.

Командиры групп после краткого совещания быстро объяснили нам порядок выхода, и отряд двинулся. Автоматы на длинный ремень, предохранители сняты, глаза во все стороны. Наша группа оказалась в конце общей колонны. Замыкающим шел Лис. Он вообще редко выходит на операции, но сегодня оставил свою каптерку. Идет хмурый, словно с похмелья.

Шли молча, а со всех сторон нас прокалывали взгляды местных жителей. С нашей высадкой народу на улице резко уменьшается, буквально с каждым шагом. Тетушки, спешившие куда-то с авоськами, старики в папахах, дети визжащие – все исчезли моментально.

Боевая операция средь бела дня в жилом квартале никогда не остается незамеченной. Как тут сосредоточишься? Не знаешь, чего ждать.

Прошли пару километров. Пока ничего опасного и подозрительного. Окружают звуки обычной жизни города. Небо синее, тепло. Но где-то в глубине одежд, под нательным бельем бьется сердце-воробей и хочет вылететь. Жутковато все-таки.

Зашли по всем правилам тактики в пустующую девятиэтажку, расстрелянную с ног до головы. Пошарили по подвалам и на этажах, убили на это час и ничего не обнаружили. Выходили медленно, тоже по правилам.

Командир передал жестами: медленно в разворот и назад. Скоро начнет смеркаться, надо убираться отсюда. Иначе такими темпами, если не успеем до темноты уйти, нас пощелкать могут, как рябчиков. Мы теперь головные. Проходим по уже обшаренным местам назад, к месту выгрузки, куда должны прийти БТРы.

Настроение теперь бодрое. Задачи боевые почти все выполнены, «разведданные», какие нужно, собраны. Врагов нет, потерь – тоже, что не радоваться! Птицы даже свистят.

Вдруг справа от меня загавкал ПКМ¹⁰. Я обернулся и не увидел ничего, кроме летящего на меня Лиса с шальными глазами.

Он подскочил ко мне с шипением и… врезал со всего маху мне в ухо.

Секундная потеря сознания от оглушительного кулака и я на земле.

Открыв глаза, первое, что мне захотелось – это размазать Лиса! Что за шутки, ёпрст? Но он уже не обращал на меня никакого внимания и стрелял в сторону пятиэтажки, которая, кособочась, притаилась метрах в пятистах от пути нашего следования.

Все заняли позиции и поливали пятиэтажку огнем. В окнах дома, от попаданий гранатометных снарядов, вспыхивали искрящиеся фонтаны дыма и копоти. Оттуда огрызались еле уловимыми хлопками автоматного огня.

Я перекатился за какие-то кирпичи и сжигал магазин за магазином. Прицельно бить не получалось – жарил по окнам, которые черными пятнами в серых стенах выглядели, как крепостные бойницы.

Стало заметно, что со всех сторон пятиэтажку берут в кольцо федералы из других отрядов, которые во время нашего рейда были где-то рядом.

Лис бросил в меня камешек и показал на пальцах, чтобы мы убирались в конец улицы, к месту высадки. Я передал дальше нашим по цепи.

Спонтанный бой понемногу стихал.

Нас живо убирали с улицы, и инициатива уже перешла к «собровцам». Без нас там разберутся.

Еще слышались выстрелы, но с этой пятиэтажкой уже все ясно. Плотным кольцом ее обступят федералы и задолбят сопротивляющихся там боевиков, пока те не посинеют.

Мы бегом передвигались к нашим БТРам, которые пятнистыми бегемотами влезали в улицу для эвакуации. Пришлось бежать метров восемьсот.

У «брони» построились и пересчитались. Все нормально, все целы и невредимы. С начала «заварушки» прошло минут двадцать.

По улице, как ни в чем не бывало, ездили машины и шли люди. И только далекие-далекие хлопки выстрелов ребят-милиционеров просачивались в эту атмосферу кажущейся безмятежности и покоя.

Мы отряхивались от пыли и считали пустые магазины. За время боя лично я расстрелял три с половиной магазина – сто пять патронов. Одна пятая часть обычного боекомплекта. За каких-то пятнадцать-двадцать минут! М-м-да! Надо качать ноги и брать больше боеприпасов. Или стрелять экономнее.

Последовала команда «по машинам», мы вскарабкались на холодные борта родимых БТРов, и колонна тронулась под крыло рождающихся сумерек.

Я ехал на «броне» рядом с Лисом. Оба молчали. Курили, хоть на марше это и запрещено.

А говорить ничего и не надо, лишнее это.

Кому-то все-таки мы помешали своим рейдом! Не похоже, чтобы это была засада или полномасштабная операция «носатых». Может, у местного жителя произошел нервный срыв и многолетнее отвращение к русским выплеснулось наружу? В несколько раз хуже для группировки, если этот обстрел оказался акцией подготовленной, заранее спланированной и согласованной. Например, как прикрытие для вывода из города основных сил боевиков. Такое тоже возможно. А может, еще что-нибудь? Чего гадать-то, все целы и превосходно.

А Лис молодец.

Он мне жизнь спас!

Выстрелов с такого расстояния не всегда услышишь, а пули свистели у меня под ногами как птичьи песенки. Откуда я мог понять, что это смерть моя свистит?

Ханкала.

Лагерь. Ужин. Баня.

Спать, спать, спать!

«Здравствуйте, мои дорогие родственнички! Привет мама-папа, привет Натаха, привет Ричард!

Как ваши делишки? Как поживаете?

А у меня все хорошо и новостей немного.

Вчера всей ротой ловили ящерицу, которая похожа, как две капли воды на гадюку, но «деды» говорят, что это все-таки ящерица, только безногая. Есть на свете, оказывается, такие специальные безногие ящерицы…»

ВНУТРЕННИЙ НАРЯД.

Самое паскудное в армии – это внутренний наряд. Вот все, что угодно, хоть посудомойка или коровник на худой конец, но только не стоять дневальным на тумбочке. А после тумбочки лучшие твои друзья – это швабра и ведро. Хуже не придумаешь.

Но это если ты рядовой, а если на твоем погоне желтые лычки – то вообще царь! И никакой наряд тебе не опасен.

Мне на прошлой неделе по поводу 2 августа повесили две «сопли» и стал я командиром отделения. А все почему? Потому что орал громче всех и носился, как угорелый, исполняя положения Устава. Русскими словами выражаясь – служил исполнительно и грамотно. У командиров наших есть одно правило – никогда хорошего солдата в солдатах долго не держать! Вот и дают погоны, звания и должности после определенного срока службы.

Сегодня мой первый внутренний наряд в должности дежурного по батальону, то есть не я буду на тумбочке париться, а другие, а моя задача сохранять порядок в расположении батальона. И не дай бог, старшина заметит грязь на взлетке¹¹! Правда спать придется мало, но это ерунда! За десять месяцев в армии я уже привык.

Устав и обязанности дежурного я вызубрил, хоть на кафедру иди преподавать. Дневальным своим – пацанам-трехмесячникам – тоже холки намылил, чтобы на разводе не сели в лужу и меня не подставили. Вроде, все прекрасно! Теперь спать – готовиться.

Размечтался!

Дневальный гаркнул на всю казарму, что «боевые листки» разлетелись:

– Младший сержант Стриж, срочно зайти в канцелярию!

Младший сержант! Ммммм! Как приятно звучит…

Захожу.

– Разрешите, товарищ майор?

– Проходи, Стриж. – Меня пригласил майор Шумотков, – начальник штаба, шишка в батальоне важная и мужик хороший.

Я прошел в канцелярию, где от накуренного дыма было душно, воздух показался твердым, что хоть ложись на него.

– Ты сегодня заступаешь дежурным? – спросил Шумотков.

– Так точно! Я! – у самого гордость из ушей полезла.

А майор начал говорить что-то непостижимое:

– Тебе сегодня рыбу привезут. Смотри, чтобы все было в порядке. Голову отвинчу.

Я сначала не понял ни черта, что за рыба? Какая рыба? Зачем нам в батальоне рыба? Я же не в столовую заступаю? А потом, как огрели меня прикладом! Ну, конечно! Рыбакова поймали! Рыба – это «Рыба».

Есть у нас один деятель, народный артист Красной Армии – рядовой Рыбаков. Сволочь и подонок. Его в спецназ взяли, а он гадит всему батальону – на иглу подсел, и раз восемнадцать уже сбегал. Говорят, что его даже родная мать за руку обратно в армию приводила, чтобы образумился. Все бесполезно. Вот и носятся наши офицеры по бескрайним российским раздольям – ловят каждый раз эту «рыбу». Выходит, в очередной раз его скрутили, сегодня доставят.

– Понял, товарищ майор, будем следить! Никуда он не денется!

Шумотков меня еще по всяким мелочам проинструктировал и отпустил. Два часа спокойного сна до развода – законно мои!

…На бригадном разводе перед нарядом мои богатыри-дневальные не заикались – обязанности свои четко отбубнили дежурному по части и выглядели молодцами – все начищено, заправлено, побрито. А меня даже не спросили – сержант, все-таки, доверия от офицеров больше.

Пришли в расположение – наряд принимать. Это когда новый наряд гоняет старый, чтобы принять все полы, стены, окна, спортгородок, умывальник, туалетные комнаты и бытовки в идеальном блеске. А я, как сержант, пошел у старого дежурного оружейку принимать.

Позвонили на пульт дежурного по части, доложились, вскрыли оружейную комнату и… закурили. Там, в прохладном бетоне оружейки, среди пирамид с автоматами, сидишь, как в бункере – ни один звук из казармы не доносится и не войдет никто. Милая свобода.

– Мне сегодня Рыбу привезут. – Начал я, – поймали где-то.

– Не завидую… – посочувствовал мне Саня, – за Рыбу комбат голову открутит, если что не так. Так бы можно было покемарить часок-другой, а тут следи за ним, козлом.

– Да ерунда, Саня, – я стряхнул пепел в мусорное ведро. – Что с ним сделается? Посадят на спортгородке, ногу к штанге пристегнут и будет сидеть, как миленький. А жрать мы ему принесем из столовки. Главное, чтоб комендатура завтра утром до занятий пришла, а то они вообще там расслабились…

– Не говори, не служба, а мед! Никто не трогает, по нарядам не шуршат, только драят свою «тюрьму» и с девочками треплются.

Саня показал мне записи приема-сдачи своего наряда, ткнул пальцами в связку ключей от пирамид:

– Открывай, не стесняйся…

Я сорвал пломбы, вскрыл ружейные шкафы и стал считать стволы, сверяясь со списком каждой роты.

Сашка сел на стол, потянулся.

– А знаешь, что прапор наш предлагал с Рыбой сделать? – спросил он.

Я отмечал галочками в книге наличие оружия и, не поворачивая головы, ответил:

– Неа…

Саня хихикнул:

– Он сегодня с ротным болтал, все слышали. Надо, говорит, Рыбе башку обрить и йодом на лысине красную звезду нарисовать. Чтобы пришел в дисбат, как матрешка расписная! А йод долго смывается, между прочим!

– Да уж… Ваш прапор и не на такое способен…

– А мне не жалко! Будет знать, как бегать…

Мы еще минут двадцать считали штык-ножи, подствольники и всякую спецназовскую мелочь, потом я опечатал все пирамиды и поставил свою подпись в книге.

– Принял!

– Сдал! – бордо гаркнул Саня, – служите, товарищ младший сержант!

Он прикрепил мне на груди большой глянцевый значок «дежурный» и кулаком припечатал для верности.

– Есть! – шутливо ответил я, и мы – два сержанта – вышли на свет божий.

…Перед самым ужином мой дневальный проорал:

– Дежурный по батальону на выход!

Я рванул к дверям – смотреть, кто явился, и докладывать по всей форме.

Тут все вокруг стихло.

Казарма – это же огромное пространство. Гул такой стоит, словно аэродром ракетных бомбардировщиков рядом. А тут, как после взрыва, – тишина…

У дверей стоял молодой лейтенант из четвертой роты, а к руке его прикован Рыба. В джинсиках, маечке, жалкий такой, потрепанный. Наши все замерли, смотрят на Рыбу, пилят его взглядами.

Пропечатывая эту тишину строевыми шагами, я подошел к офицеру и отрапортовал:

– Товарищ лейтенант, дежурный по батальону младший сержант Стриж!

Лейтенант протянул мне руку и сказал как-то озабоченно:

– Здарова, Стриж… принимай вот, солдата…

Я поздоровался с лейтенантом и мрачно посмотрел на арестованного.

Рыбу отвели на спортгородок, как я и предполагал, пристегнули за левую руку наручниками к металлической трубе. Затем старшины принесли ему робу, переодели. Он все время молчал и глазами пол сверлил, даже не глянул ни на кого – все делал покорно, как раб.

Лейтенант мне сказал:

– Стриж, Рыбакова до утра под твою ответственность. Завтра утром его примут на «губу». Ужин ему доставить, накормить, в туалет выводить лично под твоим присмотром. Старшина выдаст ему на ночь матрац, одеяло и подушку, пусть спит на полу. Курить – не давать! Не разговаривать!

– Есть, товарищ лейтенант! – я принял инструкции к исполнению и добавил от себя. – А разрешите швабру ему в зубы или метелку, чтоб не сидел бесполезно?

Лейтенант посмотрел на меня усталыми глазами (сколько он не спал, бедный, пока гонялся за Рыбой?) и твердо отчеканил:

– Никаких метелок! Береги это сокровище, как свою невесту, понял?

– Так точно, товарищ лейтенант! Понял!

Я козырнул и внимательно рассмотрел «сокровище». Ничтожный, худой, как высохший камыш, сидел Рыба между железок и даже не шевелился.

Вскоре лейтенант ушел домой отсыпаться, прапорщики разбрелись тоже кто куда.

Я посмотрел на часы – семь часов.

– Дневальный! Ори построение на ужин!

…Мы сидели в столовке с пацанами моей роты, шлепали ложками в тарелках с «борзой» кашей и обсуждали прибытие Рыбы.

– А почему его комендатура сегодня не приняла? Там же есть дежурный лейтеха, пусть бы он и нянчился!

– Нет, мужики, – я отвечал, как более осведомленный. – Начштаба сказал, что его завтра прокурор приедет забирать. Там дело такое – будут шить во всю ивановскую… Так что пока он с нами поживет, крайнюю ночку.

– Позор, блин, на весь округ… За бригаду обидно…

Это точно.

Мы – единственная в округе боевая бригада спецназа, наши из Чечни не вылезают, потери несем, а тут эта сволочь.

С ужина приволокли дневальные для Рыбы тарелку с кашей, хлеб, чай. Смолотил все, даже запаха не осталось.

Приперся ответственный офицер – здоровенный капитан Симаев из первой роты – я доложился. Он пригласил меня в канцелярию.

– Стриж, я с тобой до отбоя, а потом у меня дела… Приду часа в два, ты мне койку свободную в канцелярию притащи, договорились?

– Есть, товарищ капитан! Сделаем.

Офицеру можно и подрыхнуть, конечно… Его забота – батальон проверить вечером и спать уложить, да проследить, чтобы по ночам «скачек» не было. А делать это он будет на боковой, сопя в жесткую солдатскую подушку.

…Батальон прогулялся, проветрился, отметился и «отбился» спать. Хождения прекратились. Взлетка потухла, остались мерцать лишь «дежурки» над тумбочками.

Началось для дежурного по батальону – меня то есть – самое тягомотное время. И спать не ляжешь – надо каждый час дежурному по части докладывать, и телек толком не посмотришь – может нагрянуть так называемый «проверяющий службы войск». А еще этот оборванец, прикованный по мою душу, сидит на спортгородке. Ему матрац кинули, одеяло, подушку выдали – спи! Не хочет… Сидит и в окно на звезды пялится.

Я выбрал свободную «люлю», велел оттащить ее для Симаева в канцелярию, а сам сел в «ленинской» читать книжку.

Из спального расположения долетали какие-то смешки, обрывки слов, мелодии приемников, порою крики сержантов:

– Орлы, засыпаем на три скрипа или сейчас устроим спортивный праздник! Открываю счет – р-раз!

– Кто-то хочет спать в упоре лежа, я не понял, солдаты?

– Дневальный! Когда я усну, радио выключи у меня!

– Внимание, четвертая рота, – налеееее-во! – И скрип истошный. Это значит, вся четвертая рота сейчас будет засыпать на левом боку.

Казарма…

…В три ночи притащился Симаев – кривой, как аксельбант. Аккуратно пробрался в канцелярию, затих там.

…Приходил проверяющий – майор не из нашего батальона – погонял меня по Уставу внутренней службы, я ответил. Походил майор по казарме, во все раковины в умывальной комнате заглянул, вроде, доволен остался.

Голова у меня немного гудела от суеты, спать хотелось ужасно – с четырех до шести утра самые тяжелые часы. Я наказал дневальным чуть что, толкать меня нещадно, а сам прилег на крайнюю к взлетке койку и закрыл глаза.

Очнулся от сильного толчка в плечо.

Надо мною склонился мой дневальный и бешено тряс меня.

– Товарищ младший сержант, товарищ младший сержант! Там Рыба повесился!

Что??? Как???

– Где? – я спрашивал уже на бегу.

Мельком глянул на спортгородок – пусто!

– В туалете! – дневальный чуть не плакал.

– Буди капитана! Срочно! – я завопил, как подстреленный, и бешеным ураганом влетел в туалетную комнату.

Там на брючном ремне, привязанном за трубу под самым потолком, висел Рыба, а второй дневальный держал его за ноги и силился поднять как можно выше.

Я ринулся на кафельную перегородку между унитазами.

Выхватил штык-нож и исступленно начал пилить этот проклятый брючный пояс. Упругий, жесткий, брезентовый, он плохо поддавался тупому лезвию армейского штык-ножа – ведь любому дураку ясно, что штык-нож к «калашу» не точится никогда в жизни! Его задача – колоть и рвать противника, проволоку кусать, а не выкройки вырезать!

Дневальный, красный от ужаса, держал Рыбу и что-то кричал. Я не слышал его, я вообще ничего в эту секунду не слышал, главное – перепилить ремень!

Вжиг-вжиг! Миллиметр за миллиметром!

От напряжения ладони стали влажными.

Наконец, последняя нить лопнула под напором стали, и Рыба мешком рухнул на пол.

– Дышит?

Ребята пощупали Рыбу, похлестали его по щекам.

– Дышит! Успели…

Рыбаков лежал на отполированном кафеле и не подавал никаких признаков жизни. Шея его покраснела, натерлась о жесткий брезент ремня.

В ухо мне кто-то жужжал, оправдываясь:

– Он попросил меня выйти, мол, стесняется… Я вышел… а потом хрипы услышал, шорохи… Заглянул – а он висит, ногами дрыгает… Ну я заорал… Женька прибежал… Потом за тобой побежал…

Рыбаков не шевелился.

Я заревел так, что могли услышать в штабе:

– Встать! Сука!

Ноль движений.

Ах ты тварь!

Я наклонился и тряхнул его за грудки с такой силой, что затрещал китель замызганной робы. Живой он, падла, живой! Глаза дергаются, моргают, хоть и закрыты, губы трясутся. Захотелось вжарить ему между глаз со всей дури!

Тут появился Симаев. И «вжарить» я не успел.

– Что случилось, Стриж?

Я выгнал дневальных и рассказал все, как было, совершенно ничего не утаивая и не скрывая.

– Он дышит, товарищ капитан, просто вставать не хочет…

Капитан смачно зевнул, прикрывая рот огромным кулаком, и сказал на распев:

– Этого приковать… Ты пиши рапорт на имя командира роты… Завтра утром разберемся…

И ушел досыпать.

К тому моменту Рыба уже очухался и сидел на полу, прислонившись спиной к стене. Глаз его я не видел.

Позвал пацанов.

– Это залет, мужики… Я утром комбату все доложу, вы – тоже ничего не скрывайте… Сержант был в «ленинской» комнате, ничего не слышал… Про койку – молчать! Тащите Рыбу к железяке и больше ему никаких туалетов, пусть хоть захлебнется… Ключи от наручников – мне!

Мне отдали маленький черненький ключик. А я ведь его должен был держать у себя с самого начала – остолоп! Даже не помню, кому и когда я его передавал.

Меня трясло, как после проруби, я минут пять не мог прикурить сигарету – руки предательски отказывали.

Рыбу привязал лично и он, укрывшись темно-синим армейским одеялом, лежал на своем матрасике и не трепыхался. Ах, как хотелось мне сейчас поднять его и начистить рожу своими тяжелыми «берцами»!

Теперь уже ясно высвечивалось в сознании – завтра мне ротный спорет сержанта с погон за такой «косяк». Не долго красовался. Ну и плевать!

Часы показывали без десяти пять – выходит со всеми прикидами, что поспал я каких-то паршивых полчаса.

Я взял лист бумаги и начал писать рапорт.

К восьми утра батальон выстроился на плацу для утреннего развода. По ухмылкам некоторых рож стало ясно, что какая-то шкура из моего наряда проболталась. А возможно, и Симаев по доброте своей офицерской поделился с кем-нибудь из старшин.

Прибывали офицеры, командиры рот и взводов, моего пока не было. Я стоял у крыльца казармы, ждал либо ротного, либо замполита, либо начштаба – доложить о случившемся.

Шатало меня от недосыпа, а внутри все горело, пылало, словно в сердце шомпол раскаленный воткнули.

Показался на плацу Шумотков, я рванул к нему с рапортом.

За десять шагов, как положено, перешел с бега на строевой шаг и, высекая каблуками гром и молнии, отчеканил положенное расстояние.

– Товарищ майор! За время моего дежурства, происшествий не случилось, дежурный по батальону младший сержант Стриж! Кроме вот этого… – и я протянул ему болезненно-белый листок с рапортом.

Шумотков бегло пробежал глазами по строчкам и вернул мне бумагу:

– А говоришь, ничего не случилось. Рапорт отдашь командиру роты и доложишь следующее – я напрягся, как перед расстрелом. – За нарушение приказа вы, товарищ младший сержант, снимаетесь мною с наряда. Сегодня после обеда заступите снова. Сейчас передайте свои обязанности тому, кого назначит командир роты, и следуйте вместе со всеми на занятия. Подвел ты меня, Стриж, не ожидал… Где Рыбаков?