Читать книгу Этот век нам только снился. Стихи - Владимир Алесеевич Фадеев, Владимир Фадеев - Страница 1

Оглавление

Из книги «Нас поздно хватятся»


По линиям прямым

по лабиринтам слов

Зовут, а мы – немы

Откликнуться на зов.

Похвал приятный душ

Дороже, чем стихи.

Ладони наших душ

В занозах чепухи.


В реке пустых минут,

Как в сумраке густом,

И нас перевернут

Прочитанным листом.

За окнами гроза,

А мы сидим в тепле,

Лишь наших душ глаза

Опущены к земле.


Потом года с ленцой

Следы от нас сотрут,

Мы были не пыльцой,

А пылью на ветру.

Но всё играют туш,

Несут венцы из трав,

А спины наших душ

Согнулись от неправд…


В.В.

Он мне мешает силой и ростом,

Тем, что решает тяжкое просто,

Тем, что простое тяжкое тяжко

Только один тащил он в упряжке,

Тем, что врагов себе нажил бессчётно, -

Это при жизни совсем не почётно!

Он мне мешает славой безмерной,

Сон нарушает женщиной верной.

Он мне… талантом, талантом мешает!

Быть неталантливым не разрешает.

Как всем, из ложечки правдой кормлёным,

Он мне мешает нутром оголённым,

Тем, что срывался, тем, что взрывался,

Тем, что не выдержал и надорвался…


Только бы если он мне не мешал,

Я бы не пел, не писал. Не дышал…


Я во весь рост стоял перед отцом

Я во весь рост стоял перед отцом:

«Ведь мы как будто в том не виноваты,

Что, захлебнувшись дымом и свинцом,

Не падали за города и хаты!

Не виноваты в том, что в стылый год

Не в наши спины хряскали приклады,

И в том, что обеспамятел народ,

Вокруг себя построив баррикады.

Как будто нам так сильно повезло —

Себя не знать за стариковским гудом,

Меж двух огней и двух узлов

Всю жизнь внимать лгунам и словоблудам.

Как будто это высшее из благ,

Как будто это счастье в полной мере —

Иметь в кармане ломаный пятак,

Что знать – забыть и ни во что не верить!

И новый свет нам светит новой мглой,

Мы прочно вмёрзли в грязный снег обочин…

Мы больше виноваты пред собой…»

Я во весь рост… Он слушал и молчал.

Вздыхал. Кивал. Беспомощно дрожала

От ветра слов моих седин его свеча,

Но ветру моему не возражала.

И тут я вздрогнул истиной простой,

И всё же вспомнил «города и хаты»:

Ведь тем, что виноваты пред собой,

Перед отцами – трижды виноваты


СУЗДАЛЬ

Погубила ночь хмельную удаль,

Утро боль приставило к виску…

Слушай, друг, поедем, может, в Суздаль

Разгонять московскую тоску?

Мы приедем в город утром ранним,

Предвкушая медовой разлив,

Встанем, словно беглые крестьяне,

Перед прошлым головы склонив.

Здесь гитары старой мягкий говор

Заплетётся в звон колоколов,

Ты услышишь про монаший сговор

И про крик отрубленных голов,

Про решётки, цепи и темницы…

Прах жестокости тебя не отрезвит.

На иконах, как в знакомых лицах,

Холод сожаления разлит.

Золото церковного убранства

Мёртво спорит с золотом берёз,

И несут через столетья странствий

Тучи цвет и вкус христианских слёз.

Спорят ветры – молодой и старый:

«Жить! Спешить!» – «А стоит ли? Куда?»

Молодой по струнам бьёт гитарным,

Старый рвёт их: «Песни? Ерунда!»

Молодой, резвясь, срывает листья,

Старый исступлённо их метёт,

В ворохе опавших мёртвых истин

Истина о старости живёт.

Время, время! Память – твой затворник,

Крыльями прикованный к крестам,

И метлою машет дряхлый дворник –

Так похож на старого Христа!

Память, память… Чьи-то злые руки

Соскребли твои слова со стен.

Стены голые. Чтецы – немые буки,

До сих пор не вставшие с колен…

Что ж, мой друг, – тоску тоской не лечат,

Мёд не водка, хоть стучит в виске.

Город тучей накрывает плечи

И стоит, как памятник тоске.


У жизни нет начала и конца…

В две стороны тропинка от крыльца,

Растёт ковыль из дырки от свинца,

По самой кромке Млечного кольца

Летит себе уснувшая пыльца,

И никаким присяжным мудрецам

Не разглядеть верней Земли лица

Впервые полетевшего птенца…

У жизни нет начала и конца.


Лучше!..

Лучше сдохнуть!..

Лучше сдохнуть человеком!..

Лучше сдохнуть человеком в одночасье!..

Лучше сдохнуть человеком в одночасье от удара!..

Лучше сдохнуть человеком в одночасье от удара конвоира!..

Лучше сдохнуть человеком в одночасье от удара конвоира на

этапе!..

Лучше сдохнуть человеком в одночасье от удара конвоира на этапе до Чукотки,

Чем всю жизнь живому клянчить у портретного урода воли порченой понюшку

И молить, и в страхе биться, из-за шторы наблюдая ночи

чёрной истеканье,

И блевать с приходом утра от густого отвращенья к

леденящим крёстным страха,

И тереть, сдирать колени, проползая по пять стадий вслед за

солнцем, всё на запад,

И молчать в пустынном доме, разминая рот едою из корыта

без разбора,

И глаза под кожей спрятать на затылке и ещё закрыть

ладонью, пальцы склеив,

И отрезать, и замазать воском место, где торчали раньше уши

или что-то там такое…

Чем лобзать, дрожа от страха, ноги грязные по локоть, мокро

шкурясь на паркетах,

Ожидая миг блаженный, что раздавят ЭТИ ноги, а не просто,

Морщась,

сгложут

злые

родственники-

черви…

Лучше сдохнуть!..


В паузах гимнов – невнятные вскрики:

С пеньем духовным вышли калики

Слепоглухие.

В городе грустном под кожей атласной

Ночью пустынно и утром неясно –

Кто мы такие?


Ток междометий и междоусобий,

Буйные травы над буквой надгробий,

Годы лихие.

Прямо под куполом – тьма подземелий.

Трусы, герои иль пустомели –

Кто мы такие?


Чёрная – в доме корявая гостья.

Белая – гладкой бильярдною костью –

Щёлкнута кием.

Надпись сворована с траурной ленты…

Нищие, сволочи, интеллигенты –

Кто мы такие?


В памятном крайнем тысячелетье

Мало ль плясали по памяти плети

Зла и стихии?

А мы – вот судьба наша истинно злая! –

Дышим друг другу в лицо и не знаем,

Кто мы такие?..


ТЯЖЕЛО ПИСАТЬ ПИСЬМО

Ветра задули –

Лёд лёг.

Болезней пули –

Влёт. Слёг.

Жена с друзьями –

Мёд, грог.

В постельной яме

Год дрог.

На сердце гнойно.

Тишь, вонь.

Лежать. Спокойно.

Ты ж – вон!

Бежал по бровке,

Злил нас.

Из хриплых лёгких:

«Зи-на!»

Было – дыбой!

Скарб, грязь…

А бредил рыбой –

Карп, язь.

Земных улыбок

Гром стих.

Земельной глыбой

«Про-сти!»

Лишь две загвоздки –

ночь, стынь…

А в глыбе блёстки –

Дочь, сын…


Я во весь рост стоял перед отцом:

«Ведь мы как будто в том не виноваты,

Что, захлебнувшись дымом и свинцом,

Не падали за города и хаты!

Не виноваты в том, что в стылый год

Не в наши спины хряскали приклады,

И в том, что обеспамятел народ,

Вокруг себя построив баррикады.

Как будто нам так сильно повезло –

Себя не знать за стариковским гудом,

Меж двух огней и двух узлов

Всю жизнь внимать лгунам и словоблудам.

Как будто это высшее из благ,

Как будто это счастье в полной мере –

Иметь в кармане ломаный пятак,

Что знать – забыть и ни во что не верить!

И новый свет нам светит новой мглой,

Мы прочно вмёрзли в грязный снег обочин…

Мы больше виноваты пред собой…»


Я во весь рост… Он слушал и молчал.

Вздыхал. Кивал. Беспомощно дрожала

От ветра слов моих седин его свеча,

Но ветру моему не возражала.

И тут я вздрогнул истиной простой,

И всё же вспомнил «города и хаты»:

Ведь тем, что виноваты пред собой,

Перед отцами – трижды виноваты…


ВЕРТИНСКОМУ

«Мадам, уже падают листья»,

Проклиная осенний недуг.

В моём северном городе истин

Замолкает последний друг.

Всё трудней вспоминать хорошее

Всё трудней говорить «люблю»…

Птица старая жёлтое крошево

Собирает в свой каменный клюв.

Прометей со здоровой печенью,

Пуп земли оказался пустым!

Как тоскливо шататься вечером

По расцвеченным мостовым…

Дряхлый хост с желтизной и синью

Так похож на моё лицо!

Я давно потерял Россию -

Золотое моё кольцо.

Да, мадам! Уже падают листья.

Ветер северный – мой… знакомый.

Не пугайтесь: в холодном свисте

Мне привет из родного дома!..


ФЕВРАЛЬ

Я притихший февраль

Средь друзей за столом не заметил,

Я при утреннем свет

Не смог различить его глаз.

Он сидел среди нас,

Словно тень на весеннем портрете,

И, наверное, ждал,

Когда скажут: «Февраль, не пора ль?..

Не пора ль, старичок,

Заводить панихиды по вьюгам

И скрипучим недугом

Застуженность душ отпустить?

Нам тебя не простить,

А тебе уж не стать нашим другом.

Разве – годом спустя?

Но об этом – молчок, старичок!»


Я очнулся потом, когда больно захлопнулись двери,

Когда звуки мистерий

Скатились по лестнице дней,

Может, сверху видней,

Только кто же мне завтра поверит,

Что я умер сегодня,

Почти на руках у друзей?..


Не Путь, а звёзды в темноте

Заплыли жиром.

Клянут: рождаются не те

Уставшим миром!

А мне – глазеть на хоровод

Не тех рождений,

Искать в реке молочной – брод,

А в душах – тени,

Икать, когда за тем столом

Споют о нищих,

И щупать сломанным веслом

Пробои в днище,

Кричать, когда за шепотом людей

Не слышно крика,

Гореть желанием весь день,

А к ночи – сникнуть,

Смотреть, как гаснут письмена

На небосводе,

Как жизнь с судьбой веретена

Кружится, проходит…


Глохну от глохота тихотворений,

Сохну под мягкой словесной половой,

Слово – не слово без ударенья,

Чтоб слову жить – ударяют слово.

Хранятся мило, едятся молью,

Зачем сложилось, зачем писалось?

Слова – как люди, родятся с болью,

Слова без боли – всё жирость, салость.

Уйдут отливами, умрут пейзажами,

И корни вывернут корой-кореньями,

А душу просто зароют заживо

В ти-ти-хо-хо-вор-на-вор-варения.

И будут клянчить вторую молодость,

Пихая пяткою старость-стерву,

Но спросит мальчик хрустальным голосом:

«А что ж вы, дяди, не жили в первую?..»


Все в рай! И каждому – своё:


Кому бельё,


Кому жильё,

Кому медаль,

Кому мильон,

Кому вино рекой,

Кому до звёзд рукой,

Кому врачей, постель, покой,

Курорты, грязи погрязней,

Бесплатный вход в любой музей,

А мне – гитару и друзей!


Струны зажав рукой,

С голоса сняв запрет,

Я проклинал покой

Даром прожитых лет,

И проклинал тоску,

Ту, что по кромке зла,

Как седина к виску

Вместо любви пришла.

И проклинал вино

С каждым стаканом злей,

Ведь в жизни моей оно

Было вместо друзей.

И проклинал долги

Всем кошелькам назло,

Ведь на моём пути

Мне только в долгах везло.


Кто мне нальёт вина?

Кто станет со мною пить?

Кто скажет мне: «Старина,

Ты славно сумел прожить!..»?


Друзья, как летние дожди,

Скопились, хлынули, прошли,

Перебурлили в памяти и снова

Пустое небо над тобой,

Пыль, мухи, комары да зной.

Ни ветерка, ни облака, ни слова…


ПОГИБШИМ ДРУЗЬЯМ

Я молчаньем застыл безветренным.

Мой маяк – их костёр – угас.

Говорят, что их было четверо,

А мне кажется – пятеро нас.

Злых случайностей поле минное

На куски разорвёт голоса,

Ветер бросит их мне в гостиную,

В тюль, как в старые паруса,

Я сложить их опять попробую,

Я попробую снова плыть,

Пропотевшей укрывшись робою,

Не сумевшей других укрыть.

Плыть, светлея в погоне яростной,

За прошедшим, не за своим,

Шторм, как пир, – и хмельно, и радостно,

Смерть и песня – как тесно им!

Как в молчанье друзей безветренно.

Голос мой, уголёк, угас.

Знаю я, что их было четверо,

Но всё кажется – пятеро нас…


В весенней толпе мы распяты тоской,

И, глядя на лица знакомых и близких,

Мы родственных душ потаённые списки

Черкаем и правим дрожащей рукой.

Я дружбою болен. Отчаянный мистик,

Всё слышу в себе перекличку имён,

Всё клею в былого растрёпанный сон

Своей же рукой перечёркнутый листик.


Не изболев, не тщись на стих и повесть,

Отгородись от песенных бравад,

У Слова лишь один синоним – Совесть.

Всё остальное – чуждое, слова…


ДЕЛЕНИЕ И ОТДАЛЕНИЕ

Земля – в кусках материков.

Те – в сети границ.

В каждой клети –

Узелки городов,

Язвочки столиц.

Городов тьма

Крошится улицами,

На улицах дома

Друг на друга дуются.

Дома – только держи! –

Делятся на подъезды и этажи.

Этаж – это целый мир

Из трёх-четырёх квартир.

У квартир – общая стена,

Вот и вся пятистенная старина.

Остальное – чисто человечья игра в прятки:

Я, например, не знаком

С соседкой по площадке…


Барабанил в окна град:

«Братство, равенство, свобода!..»

Барабанил в окна град

Семьдесят четыре года,

Барабанил в окна град –

Сколько градом перебито?

Барабанил в окна град –

Крыто градом. Крыто-шито…

Барабанил в окна град,

Звал меня тревожным зовом –

Барабанил в окна град –

Не сидеть же за засовом!

Барабанил в окна град,

Взбарабанивал природу,

Барабанил в окна град:

«Братство! Равенство! Свободу!»

Барабанил в окна град,

Всё с лихвой завоевали,

Барабанил в окна град,

Поменяли на медали,

Барабанил в окна град,

Подели и пропили,

Барабанил в окна град,

Трах-бом-бом-дзинь-дили-дили…


Стояла чудесная осень

С богатым букетом в руке,

Смотрела, как осень уносит

Тепло по небесной реке,

Смотрела сквозь ветви-ресницы,

Как синей высокой тропой

Две белые кобылицы

На дальний летят водопой,

Смотрела, как ветхое платье

Неслышно срывается с плеч, -

Молочные младшие братья

Его остаются стеречь.

Богатыми бусами росы

Блестели в её волосах…

Стояла чудесная осень,

И верилось всем в чудеса.


…А я люблю стоять на виадуке

И поезда встречать издалека,

И удивляться, как по синим буквам

Созвездия читают облака,

Как за два долгих поезда до стужи,

До станции, упрятанной в снега,

Какой-то мастер много жёлтых стружек

С октябрьского леса настрогал,

А друг его на клавишах покатых

Жестяных крыш, на струнах рельс и шпал

То грусть, то попурри из «Травиаты»,

То пышно вальсы Штрауса играл.

Так город вырос на пути из ночи,

По улицам гуляли чудаки,

И для больших домов влюблённый зодчий

Выкраивал из неба чердаки.

Там жили голуби, там звёзды отдыхали

От скучного небесного пути,

Там солнечные зайчики порхали

И радугу кромсали в конфетти.

И я там жил – моложе, чище, проще!

Не верится, но вот уж много лет

Мотается задумчивый извозчик

По переулкам памяти моей.

Мотается без встреч – одни разлуки,

На полчаса, на годы, на века…

Очнусь… Я всё стою на виадуке,

И поезда идут издалека.


Замер город, а мы всё несёмся


Мотыльками на каменный свет.

Обогреемся? Обожжёмся?

Нет!

Не согреешь бетонной ладонью

Пилигримов мильонную рать.

Город вывернул глотку питонью –

Жрать!

Город – психи в тихом кинозале.

Волки на крутящихся ногах,

Мы б вселенную одним прыжком пронзали,

Если бы не вязли в городах,

Если б отказались от привычки

В каменных садах искать плоды.

Стойте! Но кружением напичканы

Вечной гонки Вечные жиды.

Нервов перехлёстнутые нити

Вьются обезумевшим угрём,

Город сердце кровь свою магнитит,

Убеждает: встанем – и умрём!

И бурлит толпа в двенадцать баллов,

Поднят якорь, выброшен улов.

Мы скрежещем нервом по металлу,

Но не оставляем городов!..


ОСЕНЬ

Время прощения. Время даренья.

Что же, прощайте! Вот – яблок в дорогу.

В поезде вспомните: были в деревне.

С Богом!


Мелкие кисточки нервных художниц

В немость холста поездного окна

Звуки печали кладут осторожно –

Говор веретена.


Время прощания. Даль зарастает

Дымом отлёта гологолосым.

В новом блокноте – линейка косая.

Осень.


СОБАКЕ

Бедный Джек! Тебя сегодня люди

Будут на рассвете убивать.

Дом теперь у них высокий будет –

А его не нужно охранять.


Отхрипел ты, отскулил-отплакал!..

Кто придёт проститься? С кем знаком?

Для одних был просто «злой собакой»,

Для других – запором и замком.


Вой всю ночь – тебе сегодня можно

Не жалеть на шее старых жил!

Так и не узнать, зачем ты столько прожил,

Так и не понять, что вообще ты жил…


Мой тихий город Лыть.

Над башней лёт стрижа.

Здесь я любимым быть

Себя не утруждал.

Здесь у любви печи

Нас смехом замело.

У мотылька свечи

Горит одно крыло.

Другое – воска плеть,

Я гну его и мну,

На нём не улететь

В другдружнюю страну,

На нём не переплыть

Остуженный ручей.

Мой тихий город Лыть,

Ты мой, а я – ничей.

И женщины ничьи

К тебе меня влекут.

Вин мутные ручьи

По скатерти текут.

Нетронутая снедь,

Попробуй не остыть!

Попробуй не сгореть,

Мой тихий город Лыть!

Немой свечной язык,

Не мой в словах огонь.

Как быстро я отвык

Шептать в твою ладонь:

«Мой тихий город Лыть,

Мой тихий город Лыть…»

Не так, не той, не то…

Шертёрка, туз, валет.

На нас из-за цветов

Посматривал портрет

И, видно, был не рад –

Он голос знал иной…

Проклятый снегопад

За пышущей стеной

Простую стелет стынь,

Кладёт, спеша укрыть.

Взошла звезда Полынь

Над тихим градом Лыть.

А завтра вспыхнет снег,

Вскипит на лужах лёд.

Твой тихий человек

От слов вдруг упадёт.

Я их не усмирял,

Катил за валом вал,

Я сам их повторял,

И сам не понимал:

«Прими моё тепло,

Зажги свою свечу.

Остынь моим теплом…»

Кричу, шепчу, молчу…

«Мой тихий город Лыть!

Мой тихий город Лыть.

Мой тихий город Лыть…

Мой тихий город Лыть…»


Бог с тобою!..

С Богом, с Богом!..

Бог судья тебе,

Безбожнее!

Будь любою,

Будь с любовью,

Лишь не сгинь

На бездорожье.


Эта комната пуста.

Плащаницей занавеска

Закрывает горб куста

И беззубье перелеска.


Эта комната пуста.

Пять икон в кустах обоев

В крыльях свёрнутых креста.


Эта комната пуста.

Пять углов острее острых.

Лихорадочной коростой

След молитвы на устах.


Не хватило пороху,

Залежались в ворохе,

Перегнили в чёрное

На потом, потом…

А хватило б пороху –

Так сгорели б ворохом,

Улетели б по ветру

Пеплом и теплом,

И уже не выросли б

В молодо-зелёное

В зелено-упругое

С тёплым животом,

А летали б по небу,

По небу, как по миру,

И просились вырасти б

Хоть потом, потом…


Вьюга. Ночь. Почётный член союза.

Вот: как памятник – кумир и образец,

Как живой – такая всем обуза,

Пьяный и распущенный юнец!

Бросить, что ли пить? Куда? Не брошу.

Чёрный в белой стае воронья,

Я смешеньем истин огорошен,

Так не отличимым от вранья.

Вьюга гроздью яростного снега

Нас обоих бьёт в смеженье век.

Ты велик стал, бронзовый коллега,

Я останусь карликом навек.

Прав, неправ? Да ты меня не слушай!

Не вникай, пусть буду я просить.

Нынче, знаешь, бронзовые уши

Очень модно на башке носить!

Нынче, знаешь, вьюга слишком часто

Носит на Есенинский бульвар

Боль, неотличимую от счастья,

Если б не недельный перегар.

Сожаленья ждёт. Иль оправданья.

Мол, из наших. Всё поймёшь, простишь.

Только меж угрюмых долгих зданий

Кроме вьюги – благодать да тишь…


На Тверском бульваре – гроб.

Солнце. Светит, но не греет.

Пресса промолчала. Что б

Схоронили поскорее.

Спинами мощёный плац.

Шепот замерших прохожих:

«Кто? Поэт или паяц?»

«Э! В гробу – одну и то же!..»


Серебро бороды,

Изморщиненный лоб,

Всё, что прожито – дым,

Всё, что будет – озноб,

То, что будет – не я…

Белизна и покой.

Я свой посох отдал

Одряхлевшей рукой.

Караван по дворам –

Разноцветье, пой, пей!

Нелегко умирать

Под веселье людей.

Завершается круг,

Занимается норд.

Первый трепетный звук,

Но – последний аккорд.

И кукушка поёт

Мне двенадцатый раз,

Я прожил всего год,

Но я старше всех вас.

Пробежал по плечу

Холодок – так похож на беду…

Это просто свечу

Я случайно задул…


А. ГРИНУ

Когда я ехал в Зурбаган,

Тугая ночь окутала дорогу

(Хоть все твердили – день!),

Дневному богу

Мне верить было лень,

Как, впрочем, всем богам.


Когда я ехал, дальний моря шум

Одновременно чудом и проклятьем

Всё звал меня к себе.

Нас, братьев по шальной судьбе,

Чужая боль сводила наобум.


Я вспоминал о будущем:

В одном глухом квартале

Пустого города я грелся от строки,

Горевшей, как огонь.

А женщины, как голуби с руки,

Мои ладони долго целовали,

И каждую ладонь,

И каждый перст, как крест!..


Я был в смятенье, незнакомом славе.

Случайный взлёт – к падению предлог,

Стеклянный блеск – в чужой стеклу оправе…

А в городе пустом из-под фонарных ног

Замёрзший дворник что-то мёл и жёг…


Когда я ехал в Зурбаган,

Всё призрак корабля

Холмом иль деревом преследовал меня,

И филин рвал лесной туман,

Как будто непонятные команды

Выкрикивал незримый капитан.


Когда я ехал…

У попутных гроз

Исток неистовства открыть просил я,

И слово страшной глубины «Россия»

Пророк огня ночного произнёс…


А после – блеск и гром.

В кромешной круговерти

Блаженным бесам в мантиях судей

Напрасно я кричал: «Поверьте!»

И жалости искал в глазах людей –


Был мрачный дом

С колоннами из статуй Смерти.


Я ж всё любил, как добрый сын Земли,

Чужая боль была своей больнее –

Я заклят был не расставаться с нею

Ни средь друзей, ни от друзей вдали…


Когда я ехал в Зурбаган,

Портрет угрюмый в окоёме тёмном,

Как маятник, качался на стене,

Казалось мне –

В тревоге неуёмной

За нашу жизнь – вселенский балаган.


Когда я ехал в Зурбаган…


Во тьме любых времён,

В толпе любых народов

Запрятан голос труб

В немыслимый наряд.

На уголках знамён

Спасается свобода,

И уголками губ

Об этом говорят.


Пусть звон, пусть стон –

Не подавайте голоса,

Пусть фарт рекой -


НЕ задирать носы!

Просвет погон

Иль на одежде полосы,

И никакой

Нейтральной полосы.


Две правды ждут –

Ату! – друг с другом боя,

На их смертях

Султан ведёт игру.

Венки падут,

Оставив под собою

Кому – цветок в кудрях,

Кому в виске дыру….


В гостинице скрипит входная дверь,

Экран забит чужими «пуркуа»,

Разбили букву «е» в табличке «Тверь»

И написали мелом букву «а».

Сосед храпит и ус во сне жуёт,

Во сне легко, хоть пей, хоть застрелись.

А в косяке двери сверчок живёт –

Легко на жизнь ругаться из щели.

В окне как будто вечность и покой,

Вглядишься – не заря, а лишь заход,

Загон, завал, зарок, загул, запой, -

Две ночи день ведут на эшафот.

Для чая нет ни сил, ни кипятку,


Да и стакан от «Шипра» не отмыть,

И новый день придёт с «кукареку»,

Чтоб на гору кровавую уплыть…


С набитым ртом ни спеть, ни закричать,

Ни вспомнить нужный жесть благодаренья,

И где уж там – читать стихотворенье,

Тем более – его писать!..


Я искал себя везде:

В красках замшевых заката,

В набегающей грозе

Рифм, придуманных когда-то,

У рычащего станка,

В поле с граблями,

Среди тех, кто всё скакал

Танец с саблями.

На туристских шабашах

В складках спальника,

В корифеях, в корешах

У начальника.

В громкой ругани, в сетях

Драк копеечных,

В позолоченных клетях

Канареечных.

В одинокости,

В любви к одиночеству,

В ожидании лавин

Мелких почестей,


В ожерелье орденов,

В лжи ошейнике,

В добродушном водяном,

В злом волшебнике.

У набухшего сосца,

В лапах случая,

У безносого косца

В пальцах скрюченных,

В поле,

испокон веков

Кровью поеном,

В доле

холодом оков

Успокоенных.

В вольной вольности, в узде,

В красках шёлковых рассвета,

И везде, везде, везде

Говорили: «Нету, нету!..»


Под покрывалом прошлого,

Под кожей настоящего,

Эксперимент на пошлость

Прошёл у нас блестяще.

Дороги запылённые

Со скулами провислыми,

А время разъярённое

Болтает коромыслами.

В песок уходят повести,

Моля о завершении,

А в лабиринтах совести

Лишь кораблекрушения.

И на мольбу о помощи –

Бессрочная гарантия:

В чаду с утра и до ночи

За водкой гибнет братия.

Стучат стаканы грязные

По стоек крышкам лаковым,

Такие люди разные,

А стонут одинаково.

Перед большими грозами

С всполохами Освенцимов,

В конце обманов розовых,

В начале импотенции,

В безверии, в безволии

Агоний увядания,

В просторах алкоголи,

В тисках непонимания,

В клещах вселенской лености

Внезапной и незыблемой…

На груду бывших ценностей

Мир с болью душу выблевал.

Катилась в лужу душную

Изжёванною вишнею,

Хотела стать послушною –

И сразу стала лишнею.

В песок уходят повести,

Иссохшей речкой Летою,

Что не измерить совестью,

Мы меряем монетою,

Что недоступно мщению,

Мы меряем молчанием,

Всемерным упрощением,

Всемирным одичанием,

Проверенною пошлостью,

Согласностью смердящею,

Под покрывалом прошлого,

Под кожей настоящего.


Разрушена великая стена.

В приличии увидели уродство,

В спасителе узнали колдуна,

В предательстве – печаль и благородство.


В пристенных жителях – клопов, мой друг, клопов!

Сосущих кровь без пользы и без меры

Из преданных строителей-рабов,

Немножко красных и немножко серых.


Разрушена с умом, не сгоряча,

И разрушители, пришедшие на смену,

Из выбранного в груде кирпича

Уже спешат свою отстроить стену…


Я в стихах не любитель патетики,

Но подавно – не любитель слёз:

Поэты, милые мои поэтики,

Не насилуйте больше берёз!

О шёпот рощ не расшибают лбы,

В берёзовых стихах всё звень да цветь,

Так пойте, милые, хотя бы про дубы,

Уж если больше не о чем вам петь…


Это – подножье необозримо,

Троп и подходов к вершине – до ста,

Денно и нощно торимых, творимых,

Сложных, убийственных, необоримых,

А вершина – проста.


Тонущим хламом завалены ростры,

Белые – в путах чернильных – листы…

Из зарослей версий, ругани острой

Так мучительно, так непросто

Подняться до простоты!


Но и поднявшись, пыхтя и ликуя,

Не торопись распаковывать кладь,

Ведь и с вершины одной на другую

Не перейти никогда напрямую –

Только к подножью спускаться опять…


Как длинен путь минутного витка!

Как долог час пустого ожиданья…

И привкус вечности на сутках расставанья –

И жизнь так коротка!


Города серый металл


Шрамами улиц изрыт.

Я бы ему прочитал

Стихотворенье навзрыд.

Я бы ему прописал

Сто утоляющих строк,

Чтоб он спешить перестал,

Под миллионами ног.

Чтоб миллионы машин

Замерли, бросив вражду,

Чтоб перестали спешить

Люди, которых не ждут,

Чтоб из бетонной горсти

Выпустить тишину,

В город тебя привести.

Одну.


Два минуса умножь – получишь плюс,

А ложь на ложь – всего лишь ложь в квадрате.

Законы разные у чисел и у муз:

Мы множим маски, значит души тратим.

Мне б вырваться из этого кольца!

Сказать, что я чужой здесь, что я лишний,

Но маски не сдираются с лица,

А из-под них я сам себе не слышим.

Я сам себе чужой. Я дважды лгу:

Клянусь и верю, когда мне клянутся.

Здесь клятвы пишут мелом на снегу.

Здесь ложь на ложь. Ну как не улыбнуться…


Весь ноябрь перечерчен прошлым.

Было ль? Не было ль? – Бог судья…

Что мне этой разлуки горше?

Разве – неогорчённость твоя…

Мокрый ветер нарочно бросит

Запах грусти в открытую дверь.

Ведь тебя не любил я вовсе,

Отчего же так больно теперь?..


ТЕНЬ МАРИИ СТЮАРТ

Друг до гроба

преданный

Другом гробу.

Мир – каламбуров снизки.

На кухне, где скольких смог,

Елизавет Английских

Рукопожатьем склизким

с дьяволом

Сделал Бог.


Честь создаётся бесчестьем.

Истин библейских крах:

Дьявол на видном месте,

Бог у него в ногах.


Сучит рождений нить

Слепнущая фортуна.

Бог – всем и равно – жить,

А власть уже чёрт подсунул.

И оба – правы, и оба – левы.

Жизнь. Власть.

Кондотьеры, авантюристы.

Страсть? Грязь!

Связь

не бывает чистой,

Когда с королевой связь.

Бедные королевы.

Мразь!

Отзвуки старых притчей.

Может, звалось родством

Екатерин Медичи

Кроткое многоличье

В бабьем лице одном?

Притчам не верь –

Это звалось приличьем,

Впрочем, как и теперь.


Какая мгла… Туман какой!

И небо будто болью кровоточит,

И боль гнилую землю мочит,

И с эшафота вниз потом.

Рекой.


Бывает холодно, мой друг, бывает холодно…

Беглянкой с неба страшного суда

Одна беда висит над целым городом,

Как будто ей подвластны города…


Бывает холодно… Всё снятся косы той,

Не встреченной, овал её лица…

А ты уже нацеловался досыта

И пообвыкся в роли подлеца.


Бывает холодно… За быстрыми вагонами

Позёмки взбалмошной кружащийся шатёр.

Стоишь, коптишь парами самогонными,

Ни шага не пройдя с тех давних пор.


Бывает холодно… Всё похвалялся силою,

Размахом, ширью, чуткостью души…

А липа над отцовскою могилою

Черно ветвями мёрзлыми шуршит…


Бывает холодно… «У вас огня не будет ли?

Куда же вы? Я не бандит! Не вор!

Мне закурить!..»

Платформы обезлюдели,

И ни к чему смотреть на семафор.


Бывает холодно, мой друг…


Стихи – не рубль в долг, а донорская кровь.

Спасенье жизни – не игра на слове,

И здесь не в счёт любовь и нелюбовь,

А просто жизни не хватает крови.


По жёлобу в стали, мертвея, стекает,

Чернеет в медалях за гибель орал,

Жаль – человек ко всему привыкает,

А как не хотелось бы, чтоб привыкал!


По капельке в жилы махины-грядущего,

В невидимый шёлк тонкокрылых наитий,

Стихи – это дело дающего.

Возьмите!


Выпусти!..

Пуст я, как мяч,

Как бездонная бочка,

Как роженица,

Как скрученный тюбик.

Лишнее слово, ненужная строчка,

Ночи загубленной стылые губы…

Вот у гитары болит поясница…

Зубы колков раскрошились до срока.

Смотрят неладно ладовые лица,

Нижнее «мы» дребезжит одиноко.


И – не поётся. Не пьётся. Не спится.

Прежняя злоба выходит изжогой.

Каяться рано, поздно молиться,

Да и едва ль докричишься до Бога.

Не растрясти его жалким фальцетом.

Верхние ноты завалены нижними,

Тонкие нервы сжаты пинцетами,

Толстые – сдавлены пассатижами.

Долго до света, господи, долго…

Выпусти – вылечу! Вылечусь – выпусти!

Из-под спокойствия плотного полога,

Из пустоты обещаемый сытости.

Выпусти! Видишь, как в омуте города

Вздохами дальними, Криками ближними

Люди друг в друга тычутся мордами,

Плавятся свечками,

Давятся вишнями,

Корчатся, бьются, ломаются. Гнутся,

Прячутся в рачницу липовой милости,

Лишь перед самым концом встрепенутся

И завопят истерически: «Выпусти!»

Выпусти! – Выкуси! Бейся меж рёбер!

Выплеснись, выцедись сеткою трещин.

Ты сам себя ни за что покоробил –

Лишняя строчка, ненужные вещи.

Вещее, но бесполезное слово,

Толку из слова током не вытрясти…

Но всё равно повторяется снова:

«Выпусти! Выпусти! Выпусти! Выпусти!..»

Что ж, верещи… Ты давно уже выпущен.

Вытащен, изгнан, свободен, бездомен,

Вылизан, выеден, выпит и вылущен…

Что ж, не выпусти, так… наполни!

– Полноте! Завтра закончим страницу.

Пойте, играйте, попрыгайте скоком…


Но… у гитары болит поясница.

Зубы колков раскрошились до срока…


Меня убили ядами похвал

Блестящей капелькой меня убили,

Хоть я б за всё блестящее не дал

С худого башмака дорожной пыли.

Меня убили воплями газет –

Я быстро сдался.

Врал: больше «Правды» правды нет!

Не рвал, не рвался.

Меня убили изобильем,

Одним корытом,

Во мне всё ныло: «Братишка, выльем!» -

Теперь я сытый.

Меня добили, наконец,

Отрав отравой:

«Примерь-ка лавровый венец,

Вот это слава!!

И даже смерти смерть даря,

Меня, уже убитого, убили:

Всё поснимали втихаря

И позабыли…


ВЕСНА

…А ночью вдруг Весну застали

В гримёрной…

О-о-о-о-й!

Разбросанной одежды чёрной

Зиме неведомый покрой

И нагота – как столб позорный!..

Вот бледные запричитали!

Уж через час вокруг смотрин

Вороны белые летали -

Все: «01», «02», «03»,

И слуги Мельпомен, и слуги Талий,

И просто слуги, и слуги из ушей,

И слуги из калёной стали:

«Мерзавка! Дрянь! Развратница!

Ату её! Взашей!

Как можно в нашем божеском квартале

Без платьица?!

Развратница!

За край приличного, за грань?!

Дрянь!

По тротуарам, по садам, по лавкам?!

Мерзавка!

И так всю ночь – кляли, плевали,

Молили новые снега –

Снега, конечно же, упали.

Ещё один зимы слуга –

Во льду, как в рыцарском металле -

Покрыл всё белым с ног до головы…

А вы

той ночью

о любви мечтали?..


Надо взрываться ежесекундно,

Что не зачахнуть в покое простудном,

Чтобы дороге – трудной из трудных –

Вдруг не закончиться гимном занудным

На сытом застолье плутов и блудней.


Песню придумать не сладкой и милой,

А чтобы на грифе ладов не хватило,

Чтобы на шее полопались жилы,

Чтоб даже мёртвый из тёмной могилы

Вместе с непомнящим выкрикнул: «Было!»


Надо взрываться смыслом и делом,

Смехом и гневом, завистью белой.

Чтобы любить – не случайно и вкратце –

Нежностью тоже надо взрываться,

Самой неслышимой, самой несмелой…


Ненаписанные пьесы,

Недосмотренные сны,

Не отслуженные мессы

По виновным без вины.

Мы ни в чём не виноваты,

А ни в чём не виноват

Только дедушка из ваты,

Алюминьевый солдат.

От зарплаты до зарплаты,

И от стенки до стены

Мы ни в чём не виноваты,

Словно и не рождены,


Мы упорно не подходим

Под винительный падеж,

Даже в длительном походе

Жизнь простая: спишь да ешь.

Вдруг смертельная опасность!?

Что ж, невиноватость лей…

Это та же непричастность,

Только, может быть, подлей.

И когда начнут дебаты –

Время памятью столбить,

«Вот. Ни в чём не виноваты.

Долго помнить?»

«Нет, забыть…»


Не пишите правильно –

Что нам с этой ношею?

А живите праведно,

Ближнего любя,

Не привыкнуть к гадости

От страха за хорошее,

Не бывает радости

От страха за себя.

Не пишите правильно –

Всё не так услышится,

А живите праведно –

Правильно напишется


Крупицы истин тщательно просеяв,

В загадку их восторженно проник

И понял, что рецепты панацеи

Запрятаны в листах сожжённых книг,

На остриях гвоздей былых распятий,

На дне сосудов смертного зелья,

В злорадстве отлучений и проклятий,

А нездешности непроданного «я».

Не сняв с себя придворного убранства,

Не разучившись ползать и грешить,

Мы измеряем кривизну пространства,

Не замечая кривизны души…


Да, воины – не мы, и богатырь – не я.

Я – самый одряхлевший из атлантов.

Молитвой о спасении таланта

Мне стала жалоба на скудость бытия,

Тупая злость – подругою интимной.

Всё чаще с ней в слепой ночной досуг

Вбегаю, прячусь, как в волшебный круг,

Спасающий от наважденья гимнов.

Так наказать – безумье от фанфар!

Мятущимся от тучи и до тучи,

Нам не уйти от этих громкозвучий,

Как глупым зайцам от слепящих фар.

И зря который год благоуханий

В пустом саду под низким небом ждём:

Те тучи не становятся дождём,

Те ночи не становятся стихами.

Хоть что стихи?! Лишь коротанье тьмы,

Дневных забот ночное отраженье,

А где-то настоящее сраженье,

Но – богатырь не я, и воины – не мы…


Долгая ночь в Москве.

Небо – куском сукна.

Лишь беззащитный свет

Из твоего окна.

Что побеждает тьму?

Снег по сукну тесьмой…

Ты, наклоняясь к столу,

Пишешь для нас письмо.

Исповедь – поздний сад.

Сторож – со всех сторон.

Замерший адресат –

Смерть? Летаргия? Сон?

Память – куском сукна.

Робкой тесьмою – свет.

От твоего окна

Было светло в Москве.


Скажи мне, кто строил

Этот большой Город?

Кто поселил Счастье

В самом большом доме?

Кто на листах улиц

Нарисовал Радость?

Сказал, что жить – будем,

Сказал, что жить – надо.

Любой ночной странник

Вдруг проходя мимо

Увидит свет в окнах

Сквозь пелену дыма,

Увидит, как щедро

Себя навек дарит

Такой чудной Вере

Такой чудной парень,

Как на губах милой

Рисует он Счастье,

Как ночь идёт мимо,

Как сон крадёт страсти.

Я расскажу людям

Про этот сад Правду,

Скажу, что жить – будем,

Скажу, что жить – надо,

Скажу себе тоже,

Сто уж конец лета,

Что год не зря прожил,

Сажая сад этот,

Что рисовал Радость

На рукавах улиц,

И говорил Правду

Взволнованным людям.


– Поспорим о Правде?

– Отложим на завтра…

Не будем пенять на маршрутов конечность,

Попишем, подышим сбивающим встречным,

А споры о правде

Отложим на Вечность.

– И правда…


А мы всё тешимся, играем

В восторг в лихие времена,

Зелёным птицам, попугаям,

Даём людские имена,

Под озабоченной личиной

Скрываем кредо: «Всё равно!»

И небо, ставшее с овчину,

Считаем золотым руном…


Да, знаем мы точно, – читали, учили! –

Какими мы были,

И точно мы знаем – себя не обманем! –

Какими мы станем,

И тайная тайна, туманная взвесь –

Какие мы есть.


Не суждено играть ролей других

На сцене надоедливо-знакомой,

Ты – умный дуралей,

Я – тихий псих,

Сбежавший в мир из крохотного дома.


Слова и жесты зная наизусть,

Из душ своих фигуры составляя,

Мы глубоко под маской шепчем: «Пусть…

Сегодня – эта пусть,

Но завтра – пусть другая!»


И – завтра.

«Нет других ролей!»

Я – тихий псих,

Ты – умный дуралей,

Я не шумлив, ты не остёр.


Доволен нами режиссёр…


Святая доброта комична,

А комики обычно – горбуны.

В их души проникают со спины,

И, в доброте не находя вины,

Цепляют всё на горб…

Горбун не зол,

Горбун не горд –

Он просто плачет,

Но для сальных морд

Простые слёзы ничего не значат…


Удивись тому, что вдруг растает,

За закатный лучик подержись,

Быстротечной смерти не бывает,

Быстротечна жизнь.


Идём-бредём не плача, не скорбя,

Хулим святыни, бьём челом трактирам

И, потешаясь над гулящим миром,

Не видим в нём ни Бога, ни себя.

Лукавим, злодеяния вершим,

Но в оттепели краткой, не весенней,

Всё ж верим в небывалое цветенье

До чёрных дыр изношенной души.


– Станут рифмы ломаней и суше,

Как трава под тяжестью полчищ.

– Неужели я стану послушен,

Несмотря на инерцию волчью?..


– Станут песни правильней и строже,

Ни на парус, ни на винт не похожи.

– Неужели я буду сброшен,

Несмотря на хватку бульдожью?..


– Станут мысли уютней и слаще,

А бессмыслица – милей по обличью.

– Неужели я стану пропащим,

Несмотря на упрямость бычью?..


Сентябрь. Прозрений поздних мука.

Пруды завалены вчерашнею листвой.

Падение её – как похороны звука

Под музыки неслышимый настой.


Сентябрь. До боли думать ночью

О голосах разбредшихся друзей –

Им забываться суждено поздней,

А прежде – боль уколами отточья.


Сентябрь. С букетом из рябиновых кистей

Встречать под вечер не своих гостей,

А на рассвете слушать по привычке

Надежд с отчаяньем глухие переклички.


Скорей, скорей за счастием рысить,

Поговорить весомо и без вздора,

Но не хватает денег на такси

И не хватает слов для разговора.

К губительным соблазнам стать глухим!

Загладить швы душевного аборта!

Но не найдётся часа на стихи,

Хотя на пьянку времени до чёрта.

Проказой лжи давно поражены,

Худые души, как огарки тают,

И ласки не хватает для жены,

И силы на любовниц не хватает.

Везенья не хватает. Круглый год

Метель метёт, случайное сметая,

И не хватает даже нам того,

Чего полно, чего всегда хватает.

Такой беспечной вереницей лет

Между чужих имён судьба петляет,

Что понимаешь: в жизни смысла нет,

А чтоб найти его – таланта не хватает.

Всё кончится, и дней беспечных лёд

В чужом апреле медленно растает.

Покажется ничтожным недолёт,

Но долететь нам жизни не хватает.


Ты слишком хороша и высока,

А у меня с далёких детских лет

Тянуться вверх привычки нет –

Я на дожди меняю облака,

На полумрак и тень меняю свет,

На шутку – искренний ответ.

Я из земли не рвусь за облака,

Наоборот – я дождь пока…


Когда собрав сокровища земли,

В своём стремленье к Счастью неустанны,

Готовы плыть по свету Корабли –

Нас отыскать не могут капитаны.

Когда в любви друг другу дав обет,

И в чувствах став открытее и строже,

Проплыть готовы через белый свет –

Мы Корабля найти себе не можем.

Когда уже приказ к отплытью дан,

И Корабли стоят под парусами,

Куда везти – не знает Капитан,

Куда нам плыть – не ведаем мы сами…


С тобой мы одиноки оба:

Я от людей обычно затаён,

Но часто до душевного озноба

Я слышу одиночество твоё…


Вынырнешь из словарного омута, и откроется паче чаянья,

Что Слово – всего лишь пауза меж двух партитур молчания.

И музыка – не по клавишам пальцами простучали –

Просто Тишина опомнилась, остановилась и зазвучала

О том, что пусты все споры о вечном и о мгновенном,

Что Жизнь – только лишь передышка загнанной тьмы Вселенной.


Я в Город Королей теперь уж не уеду.

Из тёмного угла клокочет пламя зла.

Вот все мои друзья: случайные победы,

Каминные щипцы и мёртвая зола.

Как долог день, и ночь растянута так длинно,

И беспричинный хмель вчерашнего питья,

Как опоздавший гость гуляет по гостиной,

Лохматостью одежд цепляясь за меня.

Я каждый шаг его испуганно встречаю,

Молю простить, спасти космическую рать,

Далёкая звезда мне что-то отвечает,

Но через толщу тьмы её нельзя понять.

И я останусь здесь, я в Город не уеду.

Из тёмного угла клокочет пламя зла.

Вот все мои друзья: случайные победы,

Каминные щипцы и мёртвая зола.


День так бездарно начат,


Так жалко кончается год.

Птицы – поют или плачут?

Кто их сейчас разберёт…

Кто в хороводе света

Мне все назовёт цвета?

Радость рожденья это

Иль похорон суета?

Видно, ни то, ни другое,

Просто в расцвете сил

Я уж смертельно болен

Болью своей Руси.


Вот и я облагорожен

Хуже, чем обезображен,

И не вылезти из кожи,

И не крикнуть громко даже.

Что там клацкают с трибуны?

Что цепляют мне на лацкан?

Отпустите! Я – табунный,

Не могу я быть заласкан!

Не могу я быть спокоен

На антенне телебашни…

Я задуман был изгоем –

Это здесь я стал домашним.


Добрая, тебе не пел я песен

Голосом от юности пустым,

О себе – что я красив и весел,

Что красива и печальна – ты,

Что мы оба, в общем-то, похожи

Одинокостью своей на паруса:

Белый – я, беспечен и безбожен,

Алый – ты, божественно грустна.


Отболело ласковое имя

В устающей нежности моей.

Давние свиданья, а над ними –

То ли Дева, то ли Водолей.

Всё одно. Одни и те же звёзды

Грех желанья отпускают нам.

Не напрасно ли я нежность роздал

Отболевшим быстро именам?


…Любви минутное сиянье

Уж нас с тобой не ослепит:

Как я, ты сердце не неволь,

Услышь, как засыпает, спит,

От наших душ на расстоянье

Любви стихающая боль…


«…Питьё судьбы? И мне, и мне налей!»

Бог наливал, а сзади чёрт гундосил:

«Ты, брат, туда, где мех соболий носят,

А ты туда, где ловят соболей!..»


Кому-то нужен Бог,

Кому-то нужен Демон,

Сегодня – трубный вой,

А завтра – тишь листа.

Для каждого Вора

Нужна своя Кудема,

И грустная любовь

Для каждого Шута.


ИЗ-ЗА СТОЙКИ

…И детство кажется мне не моим,

А чьим-то,

И юность – не мечтанья в дым,

А просто причуда климата,

И первая страсть – не страсть,

Так, пацаньи домыслы,

И стихи о любви – рыболовная снасть,

А вдохновенье – промыслы.

Из детства, издалека,

Что мы знали о счастье?

А счастье это – попить пивка,

Леща разодрав на части.

Счастье – когда гостим

В детстве, памятью вымытом,

Хоть детство кажется мне не моим,

А чьим-то…


Как будто мир расколот на две части:

Одна цветёт, а мы в другой горим.

Мальчишками мы спорили о счастье,

А нынче лишь о водке говорим.

Мальчишками вынашивали планы

Объездить неизвестные края,

А нынче в планах водочные ванны

На занятый у кореша трояк.

И дети наши – как побеги в поле,

Счастливой жизни юные гонцы,

Читать-писать пускай их учат в школе,

А водку пить их выучат отцы.

Нам не сгореть в огне вселенской страсти,

И ласкам жён у нас цена – пятак

Когда Земля расколется на части –

Мы из обломков выстроим кабак!


День был похож на гнилую сливу,

Я – на голодного червяка.

Мне так хотелось глоточек пива,

Ну, полглотка, – но наверняка!

Вот, льётся, льётся! Колбаски дымные!

Креветки – выцветший транспорант.

Любовь к бармену… почти взаимная.

Ура! Да здравствуют все! Виват!

И думал думою хулиганскою,

Что, как из ржавых болот река,

Жизнь начинается с рязанского

Занюханного кабака.

Недаром в ней всё так гнило, криво,

Так редко прямо, наверняка,

Что хочешь только глоточек пива

Ты, так похожий на червяка…


Не согреет закатный жар!

Разноцветья многоголосица –

Ночи пьяные сторожа –

Кистенями бьют в переносицу.

Кровью залитые листы

На тетрадях роз и шиповника,

Мне бы ночи раздвинуть кусты,

Чтоб узнать, кто у ней в любовниках.

Пой, кацап! Захлебнись рекой,

Глотку до смерти изнасиловав!

Не за рабство пей, за рабов его,

За Петров-Иванов-Василиев…


Опротивел ночной хоровод,

До рассвета хмельные чудачества.

Жизнь – пускай. Но последний год

Дайте мне переделать начисто!

Реже сны, бессонницы – тесней,

Глубже реки карандашных строчек,

Чтобы не скулилось по весне

На благоухающие ночи,

Чтоб похмельем не задеть в себе

Мальчика с весёлыми веснушками,

Чтоб безмыслья роковой набег

Дух не раскрошил пивными кружками…


Нет «Столичной» водки, нет «Московской»,

В Волге рыбы нет, в горах – снегов,

Даже на родной бугор в Петровском

Больше не пускаю никого.

Нет надежды больше на фортуну,

Легче бросить жить, чем бросить пить.

Я так крепко рос, а ветер дунул –

И давай по кабакам носить!

Жаль, что годы не напоишь водкой,

Чтоб они ползли, как пьяный в рай,

Чтобы путь, скользкий и короткий,

Дольше шёл до мрачного бугра…


В этикетки от вин,

Как в осенние листья, зароюсь,

Без меня на восток

Поезда продолжают свой бег,

Всё пропьём-продадим,

И штаны, и билеты на поезд,

И как фигов листок

Лишь гитару оставим себе.

Мы не верим в чины -

Верим в песню и друга,

На цветенье тостов

Я молюсь за столом,

Обопьюсь белены,

Отыграю похмельную фугу

И на сорок листов

Сочиню посвящений потом.

Сущность глуби любой

Вдохновеньем промерьте,

До конца пусть бежит

Огонёк роковым фитилём,

Будем верить в любовь

За минуту до смерти,

И в загробную жизнь

Сразу посте неё.


С невидимою ношей на плече,

Я на конечной редкого трамвая

Смакую грязь, неведомо зачем,

Неведомо кому добра желая.

Бездомная цыганка на меня

Смотрела пусто из-под пёстрой шали,

И голуби, житьё своё кляня,

Замёрзшую блевотину клевали.


Этот час для песен и стихов,

Этот день для гулкого запоя,

Этот грешник умер от грехов,

Так, как лето умерло от зноя.

Я его живого не любил,

Я чернил его и делал хуже,

Я, быть может, сам его убил,

Так, как зиму убивает стужа


Рассуждайте хоть тысячу дней

О предательском смраде землян –

Земля – не только то, что в ней,

Что на ней – это тоже Земля.


И когда в царство тихих теней

Отойду – не жалейте меня:

Земля – не только, что на ней,

То, что в ней – это тоже Земля.


Ползу, как Сизиф, на гору,

Заумностью напичкан,

А жизнь летит, как за город

Шальная электричка,

А жизнь бежит туннелями,

Кроссвордами «вечёрок»

И шепчет из постели мне:

«Зачем тебе на гору?»


Вот и кончилось белое месиво.

Через красный рассвета плёс

Солнце жёлтые руки свесило

До смолистых моих волос.

Я до боли глаза зажмурил:

В белых веках – опять зима.

Мне ругать её хватит дури.

Дури хватит. Хватило б ума!..


Под вечер – шумные пирушки

В моё убожище спешат.

А утром – смятые подушки,

А утром – смятая душа,

Растаянье хмельного бога,

Раскаянье, стучанье в грудь…

А вечер – бденье у порога:

Ну что ж нейдут? Хоть кто-нибудь!..


ДЕДИНОВСКИЕ ЦЕРКВИ

Век не впрок. Судьба не в милость.

Путь давным-давно не прям.

Как душа изголосилась

По дединовским церквям!

Там, где божьи внуки ищут

Золотые купола,

Только окский ветер свищет,

Только черти место рыщут

Под недобрые дела.


На распутье – «рай» и «ад»

Не разберёшь, кто виноват,

А раз нет тех, кто виноват –

Ну, значит, мы.

Ведь приползёт какой слепой

Взглянуть на мир с их высоты –

А у дединовских церквей глаза пусты…


И вздохнёт, опившись брагой,

Некрещёный старикан:

«Эти церкви строят на год,

А ломают на века!..»

У земли на теле раны

Не рубцуются уже:

Души выгнали из храмов,

Душу вынули из храмов –

Храмы рухнули в душе.


Отыщи, попробуй, друг,

На сто приокских сёл вокруг

Такой предел, где слово Божие у дел…

Ведь прилетит какой святой

Поговорить издалека –

А у дединовских церквей нет языка…


ВЫСОЦКИЙ

Не придёт сюда сама

Тьма,

Хоть до косточек раздень

День,

Даже если тишина

Сна –

Я рукою по струне

Звень!

Я на краешке беды

Был,

Я под зависти капелл

Пел,

Я на драку тихий зал

Звал

И ни разу не просил

Сил.

И хотели, чтоб стих,

Псих,

И потели, чтоб я сдох,

Бог,

Но просили, чтоб я – цел –

Пел,


Но молили, чтоб я был –

Выл!

У врагов спасенье есть –

Месть,

У друзей на ноте «соль» –

Боль,

Что поделать, был хорош

Нож,

А в анналы от ножа –

Ржа…

Если песня вдруг сдалась –

Мразь,

Если зависть, а не злость –

Брось,

Если песня не для душ –

Чушь,

Если песню не поймёшь –

Ложь!

А меня нельзя понять

Вспять,

Я не веровал в интим –

грим,

В моих песнях мелодрам –

Грамм,

Да и в жизни всё содом –

Гром.

В набегающих летах

Прах

Непохожее питьё

Пьёт:

Вашу липкую, как слизь.

Жизнь,

Мою твёрдую, как твердь,

Смерть.


Не придёт сюда сама

Тьма,

Хоть до косточек раздень

День,

Даже если тишина

Сна,

Я рукою по струне –

Звень!..


Б. О.

За верность пройденных дорог

Никто не может поручиться,

Но если б прошлое меж строк

Читать с досадой я не мог –

Могла бы сказка получиться.


За дружбу тысячи тостов

Трясут эфир банкетных залов,

И будто крепче нет мостов.

Чем над рекой из громких слов –

Но это только показалось.


За светом – сумрачная мгла

Ползёт по мести и обидам,

Ах, если молодость могла

Скакать с копьём не до угла –

Не погибать бы атлантидам!


За призрак счастья голубой

Мы пьём вино нетерпеливо,

И в дверцу узкую гурьбой

С любой чумой, ценой любой

Спешим, не требуя долива.


За что ж так жалует судьба

Моё пустое поколенье?

Руке спокойной не до лба.

И даже дальняя пальба

Не пробуждает вдохновенья.


Износилась до дыр

Голубая мечта –

Из обжитых квартир

Нас не выдуть ветрам.

Бьются души бродяг

В коммунальных клетях,

В коммунальных мечтах –

Мерзлота, маета.

Мы на мыслях чужих,

Как на сваях дома,

В храмах душат святых,

В школах сводят с ума,

В драке метят под дых –

Благо, что темнота,

Даже песня не та,

Маета, мерзлота.

Гонка изо дня в день,

Жизнь быстра и пуста.

Бродит тёмная тень,

Руки выпростав,

Бродит мрачная тень,

Мажет мёдом уста,

У поэтов с листа

Маета, мерзлота.


…Я просился без слёз

(Не умею уже!):

«Передачу принёс,

Пропустите к душе!..»

Я по маршам бежал,

Я врывался… а там

Маета, мерзлота,

Мерзлота, маета…


ПЕСЕНКА ИЗ РЕПЕРТУАРА СМЕРТИ

…Занимаюсь я судьбой,

А не порчами,

Не подходит мне любой –

Я разборчива.

Вот не трону дураков,

Даром битые…

Мне вкусней спокон веков

Башковитые.

Скряги! Вы моей косе

Травка хилая,

Мне бы добрых, по росе…

Где вы, милые?

Ох, изжога у меня

От «заслуженных»,

У потухшего огня

Прудом-пруженных!

Мне б «народных» – тех гуртом,

Всей армадою…

Жаль, «народных» я потом

Лишь сама даю.

У меня иммунитет

К разной сволочи,

Мне б святого на обед

Нынче к полночи!

Эти тёплые – навоз,

Даже жалко их…

Мне б хотя бы одного,

Только жаркого!

Мне б хотя бы одного,

Только стойкого,

А не тех, кто в рай ногой

Вместе с койкою.

Посадила б на кол! Но -

Только честного.

Их, твердили, тут полно,

Да неизвестно – где?

Видно, славно раньше здесь

Поработала,

Что пошёл могучий лес

Всё болотами…


Подражание Ю. Левитанскому,

В ритме вальса, с подвывом


ДИАЛОГ У НОВОГОДНЕЙ…

– Ели?

– Давно уже не ели…


– Что тут собрались до света?

– Да просто стоят.

– Просто стоят, полагаете вы?

– Полагаю.

Я ведь давно к гастроному следы пролагаю,

Чудится ранней порою, что где-то едят.


– Что же стоять, коли пусто?

– Да сходим с ума.

– Сходим с ума, полагаете вы?

– Полагаю.

Красную книгу продуктов давно я читаю:

Всё в закрома, в закрома, в закрома, в закрома…


– Что же за всем этим будет?

– А будет, как встарь.

– Будет, как встарь, вы пугаете?

– Нет не пугаю,

Я уж второй натюрморт со стены доедаю,

Дети старинный с картинками гложут букварь.


– Чем же всё это окончится? Будет апрель?

– Будет апрель… а вот будем ли мы – не уверен.

Я же ведь слышал, как те, кому власть я доверил,

Старую песню под новую тянут свирель.


– Что же из этого следует?

– Чёрт их поймёт!..

Жрать тараканов, мышей, невзирая на лица…

– Вы полагаете, что им легко расплодиться?

– Я полагаю, пора доставать пулемёт


И прострочить!

– Прострочить? Да, пора уже шить,

Шить телогрейки, а может быть саваны даже…

– Так разрешите же в честь новогодней продажи

На руку номер, сударыня, вам наложить.


Месяц, смотрите! Как сыр… только фига внутри.

Очередь больше по кругу, по кругу, по кругу…

Дверь открывается! Дайте ж, сударыня, руку

С синей цифирью «три тысячи сто двадцать три»!


Пам-пам, па-ра-рам, па-ра-рам, па-ра-рам, по-ра,

Бам, бам, по парам, пора нам, баранам, по ранам!

Дверь открывается! Дайте ж, сударыня, руку

С синей цифирью «три тысячи сто двадцать три»!..


От уставов уставший,

Как от колкой, холодной тоски,

Я бы правильность нашу

Разорвал на куски.

Только в вечной погоне

До чинов и оков

Зачумлённые кони

Всё несут седоков.


Бросьте ж петь

Про святые дела.

Честь

Раньше плахой была,

А теперь, с мели стронут,

Оголтелый парад

Подставляет погоны

Под чужой звездопад.


Боже! Время, как ветер,

В пыль развеяло старый костёр,

Всё, что было на свете

Дворник-маятник стёр,

И, нахлынувшим жаром

Сентября не согрет,

На московских бульварах

Мне чудес уже нет.


Только звон

Запоздалых тостов.

Стон

Над рекою надежд разведённых мостов,

И забытые лица.

И в названьях провал,

Боже! Как часто снится

Мне Лефортовский вал!


Как смертельный осколок

Вид пустого стола,

Деловитостью скован,

Я забыл про дела.

На судьбе ожирелой

Средь ненужных вещей

Лишь одно ожерелье –

Из бессонных ночей.


Только стук

Злых настенных часов.

Друг,

Уходящий без слов

В темноту, в тишину

Позабытого дня,

За плохое вину

Навалив на меня…


Виски в седине,

А в гонке лет

По чьей-то вине

Везенья нет

И всё наобум, наоборот, всё наспех и насмех.

Клялись на века,

А всё – чепуха,

Опять в дураках,

Опять в женихах,

И ночи в грехах,

И мусор в стихах,

И пошлости в ласках.


Спокойствие – вздор,

Ведь с давних пор

Наждак из ссор

Мне нервы тёр,

И сам я, как вор,

Стоял на часах у чужой удачи.

Спокойствие – чушь.

Для драных душ,

Где замыслов глушь,

Где верность до стуж,

Где злости огонь,

Спокойствия бронь

Ничего не значит.


Ах, если б продлить

Везенья нить,

Ах, если б забыть,

Кем нужно быть,

Ах, если бы ночь

В стихи истолочь

И бросить на ветер,

Какой бы недуг

Сквозил из вьюг,

Как дорог бы стал

Ушедший друг,

Как дороги стали бы вдруг

Мне все люди на свете!


Но годы горят,

Как свечка в руке,

Хоть все говорят:

«Ол райт! О,кей!»

Хоть наподряд

Машино твердят

О правде и чести.

А я устаю,

Когда пою

Про правду свою,

Про честность свою,

О том, как горю

В бумажном бою

С надеждами вместе.


Когда ко мне, не прошены, не званы,

Приходят мысли мрачные и в ряд

Садятся на скрипучие диваны

И ржавыми пружинами скрипят,

То больно мне – но есть от боли средство

Рассеять мрачность, мысли не губя –

Я половину взял его у детства,

Другую половину – у тебя.


Жестоких войн кровавые забавы

Перечеркнут любовь и доброту,

И угольку давно горевшей славы

По вымершему полю разметут.

Из роковых огней всемирных бедствий

Надежда к жизни вынесет меня.

Я половину взял её у детства.

Другую половину – у тебя.


Когда вступлю в годов почтенных царство,

Увижу, как меж топких берегов

Течёт по мне мальчишество, пацанство,

И больше не пускает никого.

Вот всё моё нехитрое наследство –

Петь песни, грубо струны теребя.

Я половину взял его у детства,

Другую половину – у тебя.


БЕРЕГА

Берега, берега, берега,

Для чего вы бушующим рекам?

Может вы для реки, берега,

Как рожденье и смерть человеку?


Берега, берега, берега.


не завидуйте бешеной силе!

Вон как брошены к вашим ногам

Многоводные реки России!

И Россия сама, как поток,

В кабаках, обелисках и ризах:

Один берег высок, как чертог,

А другой – необъятен и низок.


Берега для любви. Много лет

Они ищут и души, и славу.

У любви одинаковых нет

Берегов, хоть все судьбы проплавай.

И ты знаешь, конечно, дружок,

Берегов её сладких капризы:

Что высок, как чертог, тот далёк,

А что жалок и низок – тот близок.


Берега не врагам. Берега

Лишь матросам надёжного струга,

И бросаются волны к ногам

Потому что им хочется друга.

Бьются в камни и гладят песок,

Ищут дружбы гордец и подлиза –

Бьются в тот, что высок, как чертог,

Гладят тот, что доступен и низок.


Берега, берега, берега!

Не привык я к ликующей тризне.

Мне не собственно жизнь дорога,

А лишь те, с кем проплавал по жизни.

Жаль, что больше проплавать не смог,

Ведь во мне только странника – призрак:

Один берег высок, как чертог,

А другой – непонятен и низок.


Жизнь – как речка, быстра и долга.

Годы лижут привычное ложе,

И у ней берега, берега

Друг на друга совсем не похожи.

И когда поседеет висок,

Моря рокот почудится близок,

Вспомнишь берег, который высок,

И забудешь про тот, что низок.


Берега, берега, берега…


ТИХИЕ САПКИ

«…Мы сапы. Мы самые тихие сапки.

Мы скромные стланики – ниже всех трав.

Мы выползли в люди, в картонные лапки

Бумажные душки безбольно собрав.


Зато нас не бьют по хребту,

И нами не травят пигмеев,

И мы не сгорим на лету,

Поскольку гореть не умеем.


Мы сапы, мы самые тихие сапки.

Наш стол под портретом, и мы – за столом.

Мы в чистых перчатках храним свои лапки

И к сроку квартальный отчёт подаём.


Зато нас не бьют по хребту,

Не мучат презренья почётом.

Что делать кротам на свету?

Светло, да ещё – горячо там…


Мы самые тихие сапки. Мы сапы.

Нас в тысячах комнат не отыскать,

В блестящих калошах храним свои лапы –

За нами не надо полов протирать.


Зато нас не бьют по хребту,

И нами не травят пигмеев,

И мы не сгорим на лету,

Поскольку летать не умеем…»


Ты спаси меня, спаси,

Погаси старенья пламя,

Выстрой Спас-на-ереси

С вороными куполами.


То не омут глубяной –

Это храм вниз головой.


Ты спаси меня, спаси!

Заговором, силой ратной,

Упаси и упроси,

Вороти меня обратно!


То не небо вверх ногами –

Это ангелы с рогами.


Ты спаси меня, спаси,

Дотяни до Воскресенья,

По крови Руси рыси

До спасенья, до спасенья.


Ты спаси меня, спаси,

Умоли и упроси!


…Нас поздно хватятся

Слова хорошие.

Земля укатится

В дымы горошиной


Исчезнет в мареве,

А как не хочется

В белковом вареве

Остаться отчеством,


Остаться плесенью

Гранитов тёсаных…

А кто-то с песнями

Гуляет плёсами,


А кто-то парусом

За ветром гонится –

В грядущих зарослях

Ничто не вспомнится.


Но лишь не вздохами

Над строчкой писаной,

Пусть мошкой-крохою

Над почкой тисовой,


Пусть дым рассеется,

И там, за пологом,

Любым растеньицем

Поднять бы голову.


Пускай без милостей

Генеалогии,

Но только б вылезти

Из геологии!


В асфальт не стукнуться,

С огнём не встретиться,

Листком аукнуться,

Цветком ответиться,


Пыльцой развеяться

Речными поймами –

Как не надеяться,

Что будем пойманы?!


Пусть перескажется,

Пусть хоть подопытным!

Вот только б саженцем

Не быть растоптанным,


Вот только б семечком

Не быть проглоченным,

Не сунуть темечко

Косе отточенной,


Сплестись с похожими

Руками нежными –

Ночь толстокожую

Тогда прорежем мы.


Асфальт вскоробится

От наших плечиков.


Земля воротится –

Ей делать нечего…


Из книги

«Этот век нам только снился»


А на кухне у поэта сто гостей.

То молчат, а то все сто наперебой.

Тот гитару взял, а этот снёс крестей,

Повезло, что он играет не с тобой


А на кухне у поэта сто друзей,

Сто тостов – лихой гранёный бенефис,

Сто раскатов в теснокухонной грозе,

Сто рассказов, сто походов на карниз.


А на кухне у поэта сто врагов,

Черновик, что ёж, в занозах запятых.

Чуть замри – и изо всех углов

Захихикают хитиновые рты.


А на кухне у поэта круглый год

По горшкам с дерьмом рассажены стихи.

Хорошо в дерьме разумное растёт,

И у доброго побеги неплохи.


А на кухне у поэта из окна —

В небоскрёбе боковой полуподвал —

Площадь Красная немножечко видна,

Долька неба и помоечный завал.


А на кухне у поэта сизый чад,

Ведьмы носятся на мётлах папирос,

Рожки крученые в зеркале торчат

Так, что в зеркале под кожею – мороз.


А на кухне у поэта бел огонь

Выгрызает красный мак из синих льдин.

А на кухне у поэта – никого.

Он на кухне целых сорок лет один.


Камышами рек

Кровяных шурша,

В закудыкин век

Заплывёт душа,


В запредельный миг,

В запотомный плёс,

Ни имён моих,

Ни моих волос,


Ни в расцветке глаз,

Ни в раскрое лба

В сумасшедший раз

Не узнать себя.


Эта синь в руке

В небеса – жур-ша!

По строке-реке

Всё плывёт душа…


Я сам себе не ровен – хоть похож.

Когда узнать захочешь – узнаёшь,

Как ловко в Бога спрятался подлец.

Я сам себе не ровен.

Не водолей, не овен.

Я – близнец.


С каждой песней нудней и тоскливей,

Что за пенье под клёкот команд?

Думал, буду, как утренний ливень,

Только стал, как вечерний туман.


Замутился над брошенным полем,

И с рябого его лица

Эту песню я выпел запоем,

Словно жизнь перешёл до конца.


Владелец звёзд больших и эполет

Спросил: "А сколько этой песне лет?"

Как объяснить запевшему генлею,

Что песня срока не имеет?

Она имеет жизни некий срок.

Но это – разное.

Да взять ли ему в толк?..


Я не пишу стихов длинней семи.

Восьмого не найдёте чуда света.

Ответ – за семь. Залезешь до восьми -

Потребует Всевышний два ответа.


Стихи, как молитвы, должны быть похожи,

Стихи, как молитвы, должны быть о том же.

Совсем несерьёзны. Вообще – несуразны.

Но только – о том же, о том же. О разном.


Октябрь стекал – куда? Хотя б река

Тогда застыла поскорей, потвёрже,

Чтоб в омутах не сгинула строка:

"Октябрь истекал погибельно-восторжен".


Был груб красой косой его эскиз.

Идти! А я завяз в опавших думах.

От правки почерневшие листки

Гнал ветер стервенело и угрюмо.


Тот – прятался за чёрный воротник.

Тот – примерял жабо. Тот – шею.

Тот – песню перековывал на крик,

Орал про меч двусмертного Кащея.


А я всё ударялся в грязь лицом,

Валился в колею, живым колея,

Я был гонцом, я был пути концом,

Не возвратившейся кометою Галлея.


Октябрь… ох, тебя б в тиски!

Содрать драчнёй угрюмую личину!

Да поздно: почернелые листки -

Мой реквием – лежат на пианино.


Двурукая моя душа:

Одною крошит лёд,

Другой сгребает жар.

Она – паук.

Она – гарпия,

Затем, чтоб докторам околовсяческих наук

Не показалась смертью энтропия.


Законов нет,

Есть неуменье слов

Прорезаться в забожье зазаконье.

Спермодинамика живых костров

От неуменья слов – в загоне.


Да, мы – ловцы,

Но более – улов.

Мы и письмо,

Но – и сургуч конверта.


А смерть жива от неуменья слов

Поведать повелительно о смерти…


Как иные, признаваясь

В прегрешеньях зова всуе,

Как иные, приземляясь

Привиденьями за край,

Я спасаюсь, приблокнотясь,

Я рисую

На банкнотах,

Что из листиков блокнотных,

Лики Бога,

Чтоб хватило на билетик -

Дорога туда дорога! -

На один билетик в рай.


Всё бывает, всё бывает -

В песне не солгать!

Но бывает – песни забывают

Новые слагать.


Всё бывает, всё на свете.

Буря без следа.

А бывает – самый тихий ветер

Рушит города.


Всё бывает, всё – ей-богу!

Гром с пустых небес.

А бывает – не найти дорогу

К самому себе…


– Откройте мне примету, по какой

В цветном развале этом

Сумел бы я не прозевать

Рождение Поэта.

– Не прозеваете, родной!

Поэт – на мне проверьте -

В стране великопречудной

Рождается со смертью…


Главные нытики – пришлые орды.

Всё не так: давка, лавки в грязи…

Души их, опылённые городом,

Облетают без завязи.


Человекозвучащиегордо,

На Спасский фонарь слетевшееся поэтьё,

Я и сам невесёлая морда,

Но ненавижу ваше нытьё!


Своего нытья вы только и стоите,

Но, как за самый поэтский грех,

Не люблю вас за то, что ноете,

Когда шапки бросаете вверх.


Важна не школа, а душа.

Не карандаш, а то, невидимое глазом,

Что с угольных темниц карандаша

На волю прорывается алмазом.


Я долгожитель.

Потому что время у меня – своё.

Всерьёз.

Я выращиваю его

В кефирном пакете,

Удобряю навозом проз,

Поливаю стихами

Под обычный мусорный ветер.


Я больножаден.

Потому что жадность у меня – своя.

Она, как боль,

Не бывает чужая,

Особенно, когда чужая

Боль.


Я многоженец.

Правда, жёны мои все – чужие…


Вот блажь: за два стихотворенья

Отдать два года коромысл:

Не та мечта, тропа не та,

Не тот фасон на хмель и мысль,

В пустое

Дня пустое рвенье,

Пустое ночепровожденье…


Пустое ли?

Пуста ли наша пустота?

Как знать…


А может быть – отдать?..


Со словами так бывает –

Хоть кричи их, хоть пиши -

Понапрасну заплетают

Тонну в тощий колос лжи.

И бывает – залпы тают,

Пустоухих оглушив.


А простая запятая

Зал питает – не дыши…


Вы мне не верьте – вчера была поза.

Поза – вчера,

А вот позавчера

Я был настоящий.

На слове стоящий,

Как сильная проза,

Кормящая ящик,

Долгий и тёмный,

Что ночь без наркоза -

Позавчера.

А вчера была поза.


Сочиняем в стол

Будем сочинять в стол,

И слышать из стола стон.

Р. Рождественский


Сочиняем в стол,

Из стола – стон,

Из стола – ствол:

"От стола – вон!


Сочинили сказь,

Что в столе – тишь,

А в столе – казнь,

Мрак, мороз, мразь -

Трёхглавая мышь.


Жрёт одна – строк мощь,

Другая жрёт – строк меж,

Третья пьёт кровь-новь. Мы ж

Кормим их, не смыкая вежд!"


Вон ещё один погиб стих.

И другой за ним стих – стих.


Не настанет их черёд.

Стол есть стол,

А "встол" есть – стул,

Мышиный престол.

Помёт.


Два разностранных, два хромых изгоя,

В двух храмах, в двух неспасах-на-крови,

Мы все-таки стоим пред аналоем

И даже объясняемся в любви.


Но далеко ль уйдешь одной ногою?

Одним крылом не умахать от тьмы.

Мы стали друг-от-дружние изгои.

Слепы, глухи, немы. Совсем не мы…


Вы меня забыли.

Были заняты другим.

Были "за",

Но вот – забыли,

Спряталась любовь за были,

И потухли – только дым -

Огнестрельные глаза.

А я помню, как я ждал и как я жил,

Помню, как по джунглям жил

Прокралась – вы были "за"! -

Саблезубая гроза.


Вы – не помните,

Вы мните.

Мнёте шляпку. Наказанье.

Есть судьба: был просто Витебск,


Оставайтесь.

Не шагайте.

Тень свою оберегайте.

Не волчок придет, а волк -

Будет белка и свисток…


Открывается камера. День – заключенный с ярилом на шее -

Совершает свой круг по меже. Мужея,

Как свойственно солнцу, в зените.

Но круг – это круг. Ухожу. Извините.

И мы все чужее.


Может, жидкий кофей заварила в этот раз ворожея?

Стали белые полосы уже. Уже я

Не верю в декадный прогноз:

"Ни ненастий, ни гроз – вёдер воз!"

Только мы все чужее…


Вытекает любовь. Зря наймешь сторожей ей.

Стало озеро лужей. Лужее

Лишь слюнявый фильмец на чужом языке.

Полслезы миража на песке, вдалеке

И все дальше, все суше, чужее…


Подойду к бессонному ручью –

услышу мать.

Пол ночи свечою освечу –

увижу мать.

Закричу от боли, замолчу –

и слышу мать.

В зеркало случайно залечу –

и вижу мать.

Дочку разговаривать учу –

а слышу мать.

Строчкой одиночество лечу –

и вижу мать…


Дети мои – завязь моя.

Логос.

Голос Лен.

Дети мои – "Зависть моя

К Богу" -

Гобелен.


Дети мои – древность моя,

Многость.

Травести.

Дети мои – ревность моя

К Богу.

Бог простит.


Дети мои – повесть моя

Слогом

Верным от «а» до «я».

Дети мои – помесь моя

С Богом,

Он от рая, от ада – я.


Дети мои – медь, серебрённая до черни -

Дочери,

Каждая – в муках стих

Дети мои – две самобранные скатерти -

Матери

Внуков моих.

27.10.96.


Лена, миленький мой, сохну!

С тщетами к дождю,

Сажей, поглотившей охру,

Лена, сохну,

А не просто жду.


Лена, миленький мой, гасну!

С тщетами к огню,

Непроизнесенной гласной,

Лена, гасну,

А не просто сплю.


Лена, миленький мой, гибну!

Омут: мразь и гнусь!..

Флейтой, исполнявшей гимны,

Лена, гибну,

А не просто гнусь…


В этом городе, как войдешь, налево,

Между бывшей дворницкой и приемкой в стирку белья

Жили два привидения, незатейливых привидения,

Одно – в белых звездочках – ты,

И без звездочек, просто белое – я.


Были созданы друг для друга

В одном городе, в одно время,

Но проходили сквозь и мимо друг друга,

Как привидения.


Были сцеплены Провидением

Такая белозвёздная ты и такой беззвёздный я,

Но думали друг о друге только:

"Ах, какое мне было видение -

Точь-в-точь такое же привидение, как и я!.."


Плакали, даже невстреченности рады,

Сидя на одной скамье,

Где обычно отдыхало привидение-весна,

Ты, незаметная, занималась астрофизикой сада,

Я, невидимый, геометрией сна.


А в этом городе, по моим наблюдениям,

И по наблюдениям моей белозвёздной заодно,

Все-все знали про два влюблённых привидения,

И даже, счастливые, видели какое-то одно.


И только мы, созданные друг для друга,

В одном городе, в одно полувечное время

Все проходили и проходили сквозь и мимо друг друга,

Как привидения…


Нет, не вспомню твое лицо.

Помню – мятный луг – губы пахли.

Помню, средь тишины, птенцом,

Оступившимся в бездну, ах-нула…


Как украдкой звала меня -

Голос помню рисковожалкий.

Помню, холод во мне кляня,

Вдруг шептала ты жарко: "Жарко!"


Помню, как проклинала ночь,

Как последней щепоткой силы

Ты с надрывом бросала: "Прочь!"

А потом на коленях: "Милый!.."


Как рассветом с девичьих глаз

Грубо женские слезы смахивал…

Уж не вспомню лица сейчас,

Помню – мятый луг – слезы пахли.


И вот опять

Покрова прозы зябь.

Её понять

Несеяно – нельзя.

Я в алфавитах путаюсь. В азах.

И листья вянут прямо на глазах.


И снова птицы

"До свида!.." галдят.

Беда – не спится

Третий дождь подряд.

Не обо мне с тобою говорят,

А листья вниз уставшие летят.


Так как же быть? -

Гадал я до утра:

Казнить

Нельзя помиловать. Пора

Признать – закончилась игра,

Сметает ветер листья со двора.


Год – слеп. А вдруг

Узрею в пять минут,

Кто строг, но – друг,

А кто случайно тут?

Поверю, что меня удачи ждут…


А во дворе сухие листья жгут.


Номер знаком. До автоматизма.

Крутится диск спотыкучей планетой.

Между гудками текуче-капризно:

"Ждите ответа… ждите ответа!.."


Жду, проклиная тягучесть мгновенья.

Знаю, как там, раздираем гримасами,

Кто-то боится прикосновенья

К вздутому нерву в коже пластмассовой.


"Сколько?! Когда?! Отчего же, родимый мой?!"

Столько вопросов – дурная примета.

Столик журнальный – скамья подсудимого.

Ждите ответа. Ждите ответа.


Трубка страшнее, чем рта разевание.

В дом мой легальное встроено ухо.

Жизнь в современье сродни раздеванию,

Разоблачению с помощью слуха.


"Дома! я знаю – ты дома! ты дома!!!"

Слушать не хочешь – стреляться! вендетта!

Номер с АОНа кричит незнакомый:

"Жажду ответа! Жажду ответа!"


Мучат из Тулы, из Мги, из Лиона,

Из Кустаная, из Польши, из Чили.

Я заплатил полтора миллиона.

Жду, чтоб меня ото всех отключили.


Эй, алкофонные телеголики!

Драться! Полцарства за двушку-монету!

Кто побеждает? Крестики? Нолики?


"Ждите ответа. Ждите ответа…"


Я знаю тыщу нежных фраз,

Да что с того? Ведь в трудный час

Нам не словами от обиды заслоняться.

На сколько бед один ответ?

Одна любовь – на сколько лет?

И сколько сил, чтоб над обманами подняться?


Нет, любовь не та, что зимой чиста,

И любовь не та, что весной в цветах,

Вот если осенью и в дождь

Её над грязью пронесёшь

И не запачкаешь – тогда любовь поймёшь.


Как ни старался, я не смог

Вместить все нужное меж строк -

Не утерпел, не удержался, встрепенулся!

Когда ж я спел, какой-то пёс

На все пропетое донес,

А кто недавно жадно слушал – отвернулся.


Эх, не те друзья, с кем не пить нельзя,

И не те друзья, что ползут в князья,

Друзья те, когда ведут

Через толпу на Страшный Суд

И все молчат. Друзья кричат: "Мы тут!"


Непониманье, как стена.

Невиноватая вина

И на весах судьбы неровное качанье.

И знаешь – некуда спешить,

И знаешь – может оглушить

Пустой квартиры непривычное молчанье.


Ведь не та жена, что стране нужна,

И не та жена, что наряжена,

Только та жена,

Что с тобой нежна,

Когда грудь в ножах, сердце в скважинах…


В тебе ростки моей беды,

Я поливаю их любовью,

И рушат душу казановью

Его труды.


Во мне угли твоей любви.

Ты заливаешь их слезами,

Пожар взметнул крыло и – замер

Увы…


В начале всех своих начал

Знакомы были мне печали,

Я в Вас их тоже замечал,

А Вы меня не замечали.


Я путы рвал меридиан,

От всех ворот звенел ключами,

Вас находил в любой из стран,

А Вы меня не замечали.


Был час – Вам ангел изменял!

Какими Вас не жгли речами!

Один я со щитом стоял

А Вы меня не замечали.


За Вас – дуэль, в честь Вас – турнир!

Стрелял и рублен был мечами,

Я был герой. Я был кумир.

А Вы меня не замечали.


И в карнавалах при луне

С открытым сердцем и плечами

Все маски предлагались мне.

А Вы меня не замечали.


Я был богат. Богатств мужи

При мне скромнели и молчали,

Я ж только Вами дорожил.

А Вы меня не замечали.


В стране Любви, в стране Чудес

Меня на царствие венчали.

Был трон, был треск, был звон, был крест.


Лишь Вы меня не замечали…


Прожит год –

Какая малость!

Что не в счёт?

А что осталось?

Прожит год,

Порос быльём -

Мы живём…

Что осталось?

Что не в счёт?

Вот:

Горсть любви, щепоть стыда,

Вкус запретного плода,

Луч луны – он нас тогда

Проводил он "нет" до "да"

И оставил в нём

Вдвоём.

Что еще?


Долька счастья.

Крошка грусти.

Капля слёз.

Понемногу, но всерьёз.


Всё-с…


Я не грезил тобой по ночам,

Не нырял белой птицей в локоны

Огне-рыжих, из пены сотканных,

Расклубившихся по плечам.


Я не знал за тобой красоты,

О которой шуршался б с соснами,

Той, что всякие былки росные

Перелюбливает в цветы.


А в глазах – омутам омута! -

Не топил свои струги и лодьи,

А метался по мелководьям -

Поволока и – пустота.


И зачем теперь так стучишься,

Постаревшее в одиночье,

Горе-сердце? И каждой ночью

Ты все снишься, все снишься, все снишься…


Это все, что осталось.

Все. И свечка – короче, короче…

Удлиняется лишь усталость -

Знак прокуренной этой ночи.


Скатерть – площадь Шотландской Юбки.

Бой бычков: "в томате" – "в помаде".

Ферзь-фужер. Пешки-стопки – ступки

Для смещения разных ядов


Простынь – просто пустыня. Сладко

Не случившееся смешенье.

Пуговка, духи, перчатка,

Дым – улыбкою – в утешенье.


Да – тень музы, и вот строка с ней,

Мелочей перечисленных кроме.

Впрочем, свечка сейчас погаснет,

И один я останусь в доме.


Вижу лапник на пыльном асфальте.

Вижу, как я не вижу его,

Слышу, как я не слышу всего,

Что меж труб скорбным воется альтом.


Самый длинный коротенький путь

Мы шагаем чужими плечами,

И простая причина печали,

Что обратно – не повернуть.


Маленькая житейская проблемка… это такая вещища,

Что огромней может уже и не быть в бытовом корытце,

Потому что – твоя.

Прилетит остроглавой горе-птицей,

И даже в смерти от неё не укрыться -

Так приходит за детьми второгодник-волчище.


И ещё у проблемки есть свойство-беда,

Как весенняя вода матери-крольше:

Вчерашняя она меньше,

А сегодняшняя – больше.

Всегда.


И еще есть одно свойство-сволочь,

Известное всем, даже самому непроходимому буке:

Если в безнадёжную полночь

Устанешь грудью и опустишь руки,

Сразу попадёшься в круг – в целый круг! -

этих жопоносых проблем.


Они рыщут-брызжут хороводом клизм

И поют-друг-в-друга-льют: "В лесу родилась жизнь…"

В лесу, в лесу, дружок.

Под самый корешок…


О буквах

Что не гласные.

А были бы гласные,

То всем сразу бы стало ясно,

Что они несогласные.

Не согласные!

Твердо, мягко ли, звенящие, глухошипящие, но -

Не со-глас-ны-е!!!

Потому и не гласные,

А согласные.


Мы живём не под звёздами – между!

В этой крохотной разнице букв

Супергалактическая надежда:

Вдруг и сами засветимся? Вдруг?


Падает, гаснет, гниёт,

Слепнет, смолкает, тает.

Дерево, голуби, лёд,

Зеркало, люди, стаи.


Падают в темноту

Люди.

Падают – их на лету

Будят.

Им говорят: "А вас на свете больше не будет".

Ужас…


Гаснет вещее

Зеркало.

И лица и вещи

Померкли в нём,

И сломано слово, и мысли обвисли, и души порушены

И исковерканы.

Страх…


Гниёт вековое

Дерево,

На краешке стоя

Берега.

Что гнить, что в пропасть упасть – пропасть.

Вот и верь в Него…

Старость…


Слепнут уставшие

Голуби,

В братство добравшись

Голыми.

Мир-миру-мир! И – хрясь, кувыркаясь, в грязь, в пасть -

Голод был.

Отчаянье…


Тает – терпеть накладно -

Лёд.

Пейте! – Сберёг и ладно.

Пьёт!

Пьёт глиногубая, пухнет и потихонечку – я напоила! -

Врёт.

Обида…


Смолкает последняя в небе

Стая.

До марта, апреля в небыли

Стает.

А может, навек. А может быть, я – челодень, челогод -

Никогда не увижу

Мая?!

Боль…


Ужас, страх, старость.

Отчаянье, обида, боль.

Всё та же во мне усталость,

Всё та же во мне усталость,

Всё та же,

Всё та же…

Всё…


С грехом воевали. Кровь лили. Ярились.

Ничем не гнушались – осилили татя!

Сгубили!

А с битвы домой воротились,

Так с печки шептались:

"То грех, а не батя…"


По-на всей земле – слышал?

Каждый день и час – слушай!

Задирая головы выше,

Костяные головы-крыши,

Повторяют тела, как дышат:

"Ну, спасите… спаситесь, души!"


И удивлялись души

На такие дела,

Что какие-то тела -

Руки-ноги-уши -

Год от года – года! -

Порознь и вместе,

Завывают туда,

Где тела – хоть воскресни! -

Не слушают,

Одножильную песню:


"Спасите наши души!

Спаситесь, наши души!"


Где же слыхано -

Сойти с ума! -

Что б вот так вот дома,

Окна-двери раззявив,

Молились за хозяев?!


…И похмеляться надо не спеша.

Снег – вот,

Но полугод

Пройдёт,

Пока всочится в землю.

Замри над рюмкой, не дыша,

На полужизнь.

На душу положись.

Душа

Должна скомандовать: "Приемлю!"


Вечер состоял из книги -

Без сюжета, без интриги,

Закиселевших "Вестей",

Нежелания гостей,

Из боязни телефона -

Сыщика с двойным прозвоном,

Из зевающей собаки,

Из желания заплакать -

Просто так, под настроенье.

Невеселье-невезенье…


Если в "честных" мёд-речах,

На копейках-мелочах,

Под твоё же брашно,

Что делали – ведали,

Тебя предали -

Это страшно,

Это страшно повезло!

Разведи беду руками -

Принимай, как пробный камень

Это подленькое зло.

Утоли потом печали,

Отряхни с души труху,

Бог-то с ними, с мелочами,

Ставка – ведать, кто есть "ху".


Ползём, ползём к своей вершине,

На людях плачем, но поёт в груди,

Когда увидим, что протёрлись шины

У тех, кто мчался впереди.


И лавровое, сладкое венчанье

На звание мудрейших из людей

Нам так мешает горькими ночами

Выплакивать о глупости своей.


Молчанье – золото, а слово – серебро,

Куда ж мудрее.

Неслышно делайте добро,

Добро неслышное – добрее.


Главарь – бандит, горлан – урод,

Беда в мошне их.

Неслышно делайте добро,

Добро неслышное – слышнее.


Правда – битая,

Ложь – сытая.

Правда – сущая.

Ложь – сосущая.

Правда – голая,

Да мы все скромники -

Ночью, днём

Склоним голову

И – пройдём…


А на яблоне вызрели слёзы,

Крупные, ярь-налив – кушай!

Вы взревели и – яблоком оземь,

Облегчая паденьем душу…


Жизнь не идёт и не проходит,

Она летит и пролетает,

И мой проран на небосводе

Другая жизнь не залатает.


Богатырь эталон-пистолет!

Как, серьгою и шпоркой звеня,

Ты меня променял на коня

И – привет?


Богатырь эталон-красота!

С прытью тли и со зреньем крота

Ты у Клары кораллы украл

И – удрал!


Богатырь эталон-морячок!

Под волны незатейливый трёп

Погремушки в свой погреб согрёб

И – молчок…


Не бегали по Бельгиям, по Англиям -

Жаль… да географии голография – ерунда.

А вот, что умерли, не прочитав Евангелия -

Беда.


Есть разница в понятьях. Злость и зло.

Есть пониманье разницы двух капель.

Есть ренессанс. Есть ремесло.

Мечта и меч.

Корабль скинув с плеч,

В пучину-вечность отплывает стапель.


И доброта, и барахло – добро.

Оброк на совесть – совестью. Иначе

Как чистить хроморёброе нутро

От ржи долгов, лжи долга?

Мы не живём. Мы умираем долго,

Корабль-вечность загружая плачем…


Через – сколько? – лет загляну в лицо

Зеркалу и пойму после двух "бон джорно!":

Время занято выращиванием мертвецов.

Остальное о времени – спорно.


Через – сколько? – лет не найти лица

Зеркала – со временем сложно.

Время занято поисками конца.

Остальное о времени – ложно.


Заросло стыдом всё окрест.

Позоротой лес пошёл и поле.

Полгоры не донёс свой крест.

Крестик бросил. Остался нолик.


РЕКВИЕМ

Обманщи

Немой шарманщик.

Такую не вдруг шарманку

В подруги себе выбирают:

Неправильно скроен ящик,

И слышится наизнанку,

А он всё играет, играет…

"Скажите,

Пожить мне

Ужель не придётся

В густоголосом мире?

Смолкну… а вдруг найдётся

Мишенью, прибитой в тире,

Разодранная душа?

Звуком моим напьётся -

Спасётся!?

Слуша-а-а!.."


Не спится.

Иль – спится?

И птица

Садится

На лоб ночная,

Холодные лапы грея.

Смолкаю. Мой лоб остывает,

Потом холодеет,

И, крикнув, птица со лба взлетает,

Неторопливо над телом рея,

Пугается и – улетает.

Я смог бы понять, что её пугает:

Портрет Дориана Грея!

Но понимать я уже не умею,

Мне нечем

И – незачем.

Поднявшись с самого себя,

Я – улетел.

Я улетел.

Летаю…

Я?


Летает,

Вечность свою кляня,

Угрюмый скиталец пепел.

Где плоти моей останки?

Кострище моё?

Душа где – трепет

Космищ от того огня?

Я слышал,

Раздуло кострище

В пепел.

А пепел зашили в ладанку -

Она на груди у меня.

У меня на груди.

У меня?!

У меня!

Шарманщик,

Стой, погоди!..


Дым, дым, дым…


Всё в жизни – иерархия зубов.

Жуть-человек приделал зубы вере.

Мы – боги. Но в компании богов

Покуда мы враги, мы – звери.


Да, мы – ловцы. Но более – улов.

Из нас свою уху Всевышний варит.

Мир тварный – иерархия врагов.

Покуда мы враги, мы – твари.


По разбросанным весям,

На высоких весах

Мы висим, а не весим,

Мы не стражи, а страх.


Мы не праздник, мы – праздность.

Как строку ни крути,

Мы не сумма, мы разность,

Мы напрасность пути.


В потаённом раздоре

Лжепророков страны

Мы не соль – только горечь

Перекладки вины.


Перепорчены спесью

В полупресных пирах

Мы не песня, мы плесень,

Мы не порох, а прах.


Парус с вёслами сушим

У великой реки.

Не ловцы мы, не души,

Мы не совесть. Совки.


И время расставания приходит,

И новых дел уже я слышу гул,

А там уже моя усталость бродит,

Я с ней никак расстаться не могу.


Она везде – и спереди, и следом

Незавершённости оскомину несёт,

Она всегда крадёт мои победы,

Как будто поражения крадёт.


Но я её, как друга, обнимаю

И снова говорю "спасибо" ей,

Наверное, за то, что, уставая,

Я тяжесть ноши узнаю своей.


– Поспорим о Правде?

– Отложим на завтра…

Не будем пенять на маршрутов конечность,

Попишем, подышим сбивающим встречным,

А споры о Правде

Отложим на Вечность.


– И правда…


В ПАЛАТЕ

– Эгей! Проснись! Ты что орешь?

– Приснилось…

– Что? Пошел под нож?

– Под ножницы… Попал к царю… к тому, кто нынче царь -

В немилость.

– Эк, ерунда.

– Н-да-а…

Спал не дыша,

Молил, чтоб спряталась душа -

Вдруг светанёт -

И он придёт.

– Кто? Царь?

– Не царь, но от царя; страшней, по правде говоря.

Скрип – плеть,

Шаг – плеть,

А у подъезда тормоза -

Как гром, кровавая гроза.

И снится счастье – умереть.

– Так умер бы!

– Ан – клеть.

– Так ты б сбежал от клети!

– А дети?..

– Пришли?

– Не помню, как… Сволочь

Прибёг один сосед помочь…

– …Да тоже ведь не спал всю ночь,

Готовился на помочь…

– …Шипел: "Попался, сволочь!.."

– А увозили в "воронке?"

– На транспорт не было анкет,

Но с крыши и до полу

Был нарисован голубь.

– И – били?

– Называется не так.

– Вот ново?!

– Не просто были – плеть да лом,

А пробовали на тебе живом

Живьё живого:

Как, скажем, ковырнуть в башке,

Чтоб только ложь на языке,

В какие точки гнать гвозда,

Перекричал чтоб поезда,

И как по почке сапогом,

Чтоб – солнце в глаз – ан ночь кругом,

Как пальцы с левой отрывать,

Чтоб стали правые писать,

И сколько отросло кишок,

И влезут ли они в мешок,

И, коль живое хочет жить,

Мешок должно само зашить…

– А зашивало жилой?

И жилы не хватило?

– Да, самый кончик откромсали…

Ты что вскочил?


– Так… ножницы упали.


– Я эмигрант из самого себя.

–Из самого? да отчего?

– Там тесно.

– А честно?

– Честно?.. Освобождаю место.

– Кому?

– Себе, известно…


– Что грустный?

– Я русский…

– Помилуй, отпустит!

В грусти не в тисках.

– Эх, грусть-то отпустит, да это тоска.

– Какая?

– Такая, хоть вой!

– Ну повой, нет запрета.

– Запрета-то нет, да и мочи уж нету!

Тоска, что палач…

– А поплачь?!

– Не сумею.

– Ну, рявкни на бабу!

– Я слабый, немею…

– Не больно ты русский.

– Какой-никакой.

– А если – огурчик-капустки,

В запой?

– Так только оттуда.

Вишь, крутит и водит?..

– Знать, водка-паскуда

Тоскою выходит.

– Не трогай подругу…

– А может в Калугу

К блядям завалиться?

– Милей застрелиться.

– Что, нету патронов?

Так петлю попробуй.

– Я божье не трону,

Я ж русский…

– Ворона!.. Ну, просто, поди подури, покричи.

– Моол-чи-и!

– Да чёрт бы с тобой, подыхай на печи!

– Подохну, как время…

А ты-то что рвёшься без всяких причин

С петли до закуски?

– Эх, милый, я ж русский…


– …Пришли? Господь-слава! Недаром крещён!..

– Постой, не божись.

– Что, далёко еще?

– Нет: спустимся с кручи, к реке. У моста

С обеих сторон два – в щетине – поста.

Отдышимся малость, потом – абордаж.

Сквозь первый прорвёмся, второй уже – наш.


– Уж день, как пробились, дружище! Река

С мостами-постами давно далека.

Ты рек и речей по пути не мути,

Устал я. Скажи: далеко ли идти?


– Во-он, видишь в лазоревой дымке поля?

И щёткою краем дорог тополя?

Узнал-не узнал? Это ж наша земля!


– Послушай! Уж год, как хвороба в груди -

Поля позади, тополя позади…

Я знаю твой груз – за собою вести

Непросто. Но всё ж: далеко ли идти?


– Да ты не ослеп ли в дороге, мой брат?

Во-о-он там, в междуречье огни наших хат.

И песню допеть не успеешь про дом -

А мы уж придем.


– Родимый! Завяли огни за спиной!

Весь век проплывают они стороной.

Родной, ведь вся жизнь!..

Я уж стал стариком…


– Постой…

– Что, пришли? Господь-слава, недаром крещён!

– Постой, не божись,

Далеко ведь еще…


РУССКИЕ ПОЭТЫ

1

Тот, кто Лауре – в рай,

Тот, кто лауреат – врать?

Авва Отче! Пронеси!

Пронеси во все пределы

Свет -

Свеча моя – горела!

На всю жизнь

Свет – обетом.

Сестра моя, она

Опять об этом:

Борис,

Борись

Светом!

2

Вьюг снег.

Стук в век.

– Кто там?

– Мандельштам.

– Выбрал времечко… Да и тесно нам:

В горло, в Бога, в душу, в мать -

Всё сверстано!

А как звать?..

Выбрал имечко – Охрип Эвёрстович!

– Вы ослы…

– Мы ослы?! Вон с нашего насеста!

– Вы ослышались, я – Архи Эверестович.

– А-а! Тогда входи. Здесь пусто место…

3

– Все бредишь?

– Все брожу.

– Все задом-наперёд?

– А как взбредёт.

– По мелям жировать?

– Помелем, жернова!

– Мели, всё – мель.

– Вам – мель, мне – брод.

Ведь топь от приторных дождей.


– Ишь, бродкий! А не ты ли рис совал в вождей?

– Тетеря! Я важней!

Я в пятом колесе твоих вождей – живая сила.

– Живая? А могила?

– Ну, злее, злей!

– Да околей!

– Теперь – никак. И не могила,

А меж колей

От колеса живого яма.

– Как у того… Живаго… Мандельштама?


Свет не погаснет – мир не постареет.

– Да что же они все у нас евреи?


КАРМА

"Пускай она меня настигнет здесь!"

"Эх, Вова!

Нельзя же быть таким тупоголовым!

Здесь – отдыхай, греши!

Устал пустогрешить – пиши.

А карма пусть е…т другого Вову

Там, в закудыкиной глуши!"


"Пускай она меня застанет здесь!"

"Вот идиот! Ты – поперек закона?

Родишься через тыщу лет -

Ну и держи себе ответ.

Так то же – через тыщу лет!

Потомкам – пламенный привет

От всей души.

Туши, голуба, свет.

Греши,

Ворона!"


Пускай она меня накажет здесь!"

"Видали принца!

Таких кретинов – два иль три на свете!

Ну, выпендрился сам – а дети?

А мы? Пальба в тебя – осколки в нас,

Ты нагрешил, а мы в ответе?

Уйми свой чокнутый манас,

Едри тя в принцип!"


"Пускай она меня карает здесь!"

"Ну, вот она, голгофа – лезь!.."


– Своротить, что ли, Ось?

– Брось!

– Скинуть с неба луну?

– Да ну…

– Расплескать что ль окиянь?

– Не буянь.

– Или горы столкнуть?

– Жуть!

– Может, взяться за царя?

– Зря.

– Взбаламутить ли народ?

– Ну вот…

– Закосмичиться ввысь?

– Уймись!

– Раскатить Белый дом?

– Лбом?

– Что ль Покров перенесть?

– Не лезь!

– Или кликнуть июнь?

– Плюнь…

– Песню спеть?

– Ка б уметь!..

– Или водочки испить?

– Спи… ложись!

– Эх, жись!..


ДВЕ ДОРОГИ

– Далёко ль до неба?

– Не знаю, сын – не был.

– А всё же? Ну, батя!..

– Верст ходу? Далёко. Не счесть.

– А сколько до Бога?

– До Бога не в небо. Бог рядом. Бог – здесь.

Прибавь лишь от этой пропашины ратной

Дорогу домой и дорогу обратно.

– А были б уже после сечи мы дома?

– Ну, дома!.. Кто дома, тот в Боге…

Прибавь только, сынка, две эти дороги.


– А если б Пушкин не родился?!

Как жили б мы?

Кем были б мы?

Народ – другой,

Душа – дугой,

Другой бы флаг на крыше рдился!..

И может – в пол ума умы.

Как жили б мы?

– А как живем мы без того?

– Кого?

– Того, который не родился…


ЧЕЛОВЕК

Меж двух враждующих огней

Дрожащий лучик.

– Он – разновидность плесеней!

– Богам попутчик!


Меж двух камней зажатая река

Подвижной тверди.

– Слабей дыханья мотылька!

– Сильнее смерти!


Меж разведённых черных бездн

Непрочная ступенька.

– Как высоко, смотри, залез!

– Да все на четвереньках…


А завтра – Господи! – февраль…

Любовь без запятых и сводни.

С небесных гаваней сегодня

Готовы выпустить мистраль.


Позёмки выползут из лога,

Проснётся в логове метель,

И с воем по кривым дорогам

Затянет вьюга канитель –


Кидаться, ластиться, вздыхать…

Как незнакомка, как родная

О ненаписанных стихах

Душа февральская рыдает.


В ней чёрт ли вычурно хохочет,

Иль страсти месит бес босой?

Тот – в лоскуты, а этот – в клочья

По Малой Спасской колбасой.


Дымит реки-Москвы кальян.

Легко за тюлевою далью

Мне слушать болтовню февралью

Через оконные щелья.


И полночью иссиня-белой

По закуткам, где чуда ждут,

Три сна – Марина, Анна, Белла –

Походкой снежною пройдут.


Любовь без запятых и сводни

Из синей дали – в бе

Этот век нам только снился. Стихи

Подняться наверх