Оглавление
Владимир Беляев. Ничего не объясняющие фрагменты прекрасного
Физика непреходящего
Из книги «Именуемые стороны» (2013)
«Похоронили по-человечески…»
«Тайна-наволочка-туман…»
«Вышли из трапезной. ветрено, дымно…»
«Музыку включили, вышли на свободу…»
«Где граница участка – когда и где…»
«По шанхайке-грунтовке, но уже не домой…»
«Шли поклониться жасмину и добрым отцам…»
«Вот больница светом залита…»
«Сам я понял или научили старшие…»
«Только и слышал скрип – заходили просящие…»
«И не знаешь уже, к кому обратиться…»
«…Было и мне обещание…»
«Открываются поочередно…»
«Кто как не я. охранять дискотеку в березах…»
«Охраняешь, охранник…»
«Очереди за хвоей…»
«Лес летает над собой…»
«Что огонь идет – огню верю…»
«Было – еще вчера…»
Из книги «Вроде сторожившего нас» (2015)
«Собирается облако говорить…»
«Ветер так себе – трава не ложится…»
«Слышишь ли, галя, как звуки воруют…»
«Как сидит известие у марьи под платком…»
«Шумные работы в течение дня…»
«Нет уже охранников…»
«Вроде сторожившего нас…»
«Спускаешься в подвал, а пусто в подвале…»
«Вестник-голубок летит с панихиды…»
«Предполагая некоторую идентичность…»
«Я стоял на трибуне и флажком махал…»
«Лучше вам рассредоточиться…»
«Ходит по дорожке огня…»
«Предел поминовения – зла – дорого смотреть…»
«Нас пригласили на опознание…»
«Свет на всем лошадь грозится сбежать…»
«Муравьишко-апостол…»
«Литьжитьлить человек тыри…»
«Неровный весь в себе подлесок…»
Фрагменты
Стихи и проза 2015-2017 гг. и стихи, не вошедшие в книги
«Подгнившие фрукты выставлены на холод…»
«Мелкий лавочник хиршхорн…»
«Они все проходят через рамки металлоискателей…»
«Года три тому, когда ещё громыхало на горизонте…»
«…Стоит ли говорить…»
«Сад – упроченный снегом – вспомни…»
«То – легкий скрип, уловка от себя…»
«Облака бегут-спотыкаются…»
«Где образ человеческий теряется…»
«Трать слова-слова, бесстыжий мой…»
«…Сгустки отговорившей пыли внутри…»
«…Права не дают – права берут…»
«Запах младенца остается на коже…»
«Кто этот дух, взывающий к вечной скорби…»
«Темнота без имени…»
«Фотографии полинезийских островов…»
«Никакой страны не было…»
«Мария-мария, говорит радио, зови остальных…»
«Пространство, растущее в молчании, – проповедь прошлого…»
«Вздрогнув языки, отвернувши силы людей…»
«Вещи присели поговорить…»
«Берет книгу отталкивается ото льда…»
«Воздух предстоит медленный…»
«Учитель-дым отделяет время от пламени…»
«Она отплывает по воле говорящего, оставляя беготню слов…»
«Стих – пастырь укромного леса…»
«…И вот, да, и приходит, и говорит, и темница слагается…»
«Скоро меня встретят…»
«Ветку с небес убирают…»
«Вода легко выходит на него с ножом…»
«Что-то многое стал перепрятывать…»
«Посмотри в продолженье моё…»
«Иглы как за горизонт…»
«И еще не закончилось…»
«Среди шороха…»
«Следы (их языком)…»
«Знаки/пыль/несостоявшихся соответствий…»
«Синий тягучий воздух и тяжелые звезды…»
«Мамина мама. среди уже обнищавшей весны…»
«Ничего не объясняющие фрагменты прекрасного…»
«Серебряный холод травы, и не сбывшийся в нем…»
«О языке вспышек, блокадных указах в приближающуюся…»
«Желтый свет талый снег лесного госпиталя…»
«Эта длительность, нисходящая на предмет взгляда…»
«Что выветривается из твоей головы…»
«…И как пыль с подошв…»
«День мачт, восходящих соцветий…»
«Зеркала разбиваются о землю…»
«Время такое, как будто разбили окно…»
Таблички. Speaking tablets. Вещь-текст
Отрывок из книги
Владимир Беляев – царскосел, и мифология места во многом определяет его самопонимание, акцентируя ирреальность пространства и смещенность культурных пластов: «Мой город – город-выдумка, город-памятник <…> и все его богатство лучшим образом обедняется, открывая возможность для повседневной детерриторизации, для переконструирования, создания своих пространств»[1].
Закономерно, что в построении генеалогий, всегда более или менее гадательном, важнейшие линии связываются критиками с «петербургской поэтикой» в ее алогическом изводе (И. Анненский)[2], с поздним авангардом (А. Введенский)[3] и медитативно-созерцательной поэзией «второй культуры» (М. Айзенберг)[4]. Впрочем, в «сновидной» реальности этой лирики «читатель чувствует себя сбитым с толку»[5], что ставит под вопрос слишком очевидные параллели. Предметное у В. Беляева опосредуется умозрительным, близкие культурные контексты – далекими, и чтение его текстов предполагает учет не только ближайшей литературной традиции. В этой поэзии отмечается «уход от проблематизации в архетип»; стремление превратить «поэзию в психоаналитическую практику» и одновременно – движение «в сферу чистого внимания, отслеживающего само себя»[6].
.....
Зыбкость баланса этих полюсов ставит «честность» самоотчета на место любых твердых мнений: «стих – пастырь укромного леса, / откликается, находит слуховое окно, / говорит чуть слева – честно или не честно?» Эту «честность», однако, нужно уметь отличать от нарциссической «достоверности», от самозамыкания в готовом наборе ответов: «каждый осторожно празднует себя, / пока не появляются слова, /в которых нельзя затвориться». «Честность» связана с убежденностью в том, что готовность к самоизменению является условием сохранения творческой идентичности. Оттого поиск примет новизны, знаков, говорящих о необходимости сменить точку отсчета, имеет здесь особое значение. Жизнь «срывает старые печати», открывая зрению «расходящиеся круги отработавших смыслов, имен, действий», и задача состоит в том, чтобы найти пути «если не освобождения, то хотя бы побега».
В интерпретации этого «побега» стихи двух последних лет отчетливо противостоят более ранним по воссоздаваемой картине мира и набору образов-лейтмотивов. В более ранних текстах «новое» связано с редукцией предметных связей: «чтоб со дна шагов дозвонился телефон / надо больше зрения спинного»; в более поздних – с ослаблением связей человеческих: «холод заставил двигаться, / а воздух опустошает пространство, нажитое совместно».
.....
