Читать книгу Из жизни Пушкина - Владимир Игоревич Путилин - Страница 1

«Жить – вот мое занятие и мое искусство».

Мишель Монтень «Об упражнении. Опыты»

Книга вторая.

Сначала надо представиться, а потом и все объяснить.

Меня зовут Захарик. Так меня всегда звал Вовик. Когда-то давно мы придумали себе такие имена и остались с ними на всю жизнь друг для друга. Для других мы конечно Захар и Владимир, но это только для других. Нам теперь, а мы ровесники, уже не по двенадцать лет, когда мы впервые, московские школьники, встретили друг друга, но по-прежнему наши имена для нас остались такими же, с возрастом для нас мало что изменилось. Точнее для меня. А Вовик… Вовик, к моему великому огорчению, в последние несколько лет стал сильно сдавать. Сказалась долгая изнурительная и бесплодная борьба с самим собой, тяжелые людские потери в его ближайшем окружении и моральные травмы. Короче, внезапно я стал непосредственным свидетелем быстро и неизбежно проступающих признаков у моего друга известной болезни: он стал повторяться, перескакивать с одного на другое и забывать то, о чем говорил всего несколько минут назад. Что может быть более удручающим! Слава богу, что признаков синильности у него я не замечал.Однако Вовик сам все эти изменения, отчасти уже произошедшие и происходящие внутри себя как-то постепенно осознал и нельзя сказать, что принял их как должное, но метод борьбы с опасностью впадения в маразм он избрал без врачебной и моей подсказки самостоятельно. Однажды, лежа на любимом диване, он тихо сказал мне: « Давай ворошить прошлое. Я буду диктовать все, что вспомню на твой диктофон. Все подряд, как придется, все мелочи, всю бытовую и прочую ерунду. Пока смогу вспоминать. А ты потом послушаешь и явный бред сотрешь. И если после этого останется что-нибудь стоящее, то ты это как-нибудь скомпонуй и покажи. Сначала мне, если я до этого доживу, а там сам сообразишь кому или просто оставишь себе на память». Я должен пояснить почему мы с другом выбрали именно такой способ взаимодействия, а не какой-то другой. Я по професси врач-офтальмолог. Всю жизнь проработал в области глазных болезней – катаракта, отслоение сетчатки, глаукома и т. д. Так вот – у Вовика прогрессирующая глаукома, он теряет зрение. Писать он конечно может – со зрением эта способность впрямую не связана , а вот читать ему становится все труднее. Наговорить слова машинке, а потом все это прослушать = что может быть проще. И не только для него. Вот поэтому мы и решили действовать именно так.

Так потихоньку и появился этот текст – плод наших посиделок с моим другом Вовиком. Это не факты из жизни великого человека или участника великих исторических событий, не летопись научных или жизненных свершений. Это – некоторые фрагменты из жизни моего друга, который, наговаривая слова на диктофон, надеялся таким образом отсрочить свой уход из жизни, ничего никому не доказывая и не стараясь объясниться с живыми, которые его когда-то может быть не так поняли. Одни с возрастом заводят собаку или кошку, другие рассаду и семена, чтобы с приходом ве сны погрузиться в дачные заботы, ходят по толкучкам, нянчат внуков, если они у них есть. Да мало ли чем можно заняться, коротая свою старость и неприкаянность. Он же избрал наименее эмоционально насыщенный и менее затратный способ расходования своего времени, напрягая остатки памяти, как надежный, по его мнению, инструмент борьбы с подступающим недугом. Должен здесь заметить, что никому кроме меня Вовик вряд ли мог доверить свои воспоминания. Объяснение здесь очень простое – ни родных, ни людей более близких, чем я, у него к этому времени уже не осталось. Другой весьма важный момент – моя исключительная ответственность и добросовестность. Конечно, если я за что-то берусь без принуждения. В противном случае, скрывать не буду, моя ответст венность может быть несколько размыта. Но если я за что-то берусь, особенно, если того требуют обстоятельства, то для меня дело приобретает характер партийного поручения. Да, я не стыжусь такого сравнения. Но вряд ли теперь многие это поймут.

Скажу пару слов о себе Оба моих родителя приехали покорять Москву по комсомольской линии из города Плеса на Волге и достигли сравнительно больших комсомольских и партийных высот. Осели и обжились в Москве. Я учился в школе вместе с Вовиком в одном классе, но после ее окончания наши пути кардинально разошлись. Я избрал профессию врача-офтальмолога, а Вовик – профессию экономиста, чего я никогда не мог понять, зная его гуманитарные наклонности.. Ведь именно благодаря ему пристрастился к чтению, музыке и всякому другому гуманитарному багажу, а также к совершению время от времени разных нестандартных поступков. Завел семью, а теперь, уйдя на пенси ю, занимаюсь,собственно, как многие, мелким бизнесом ( хотя словом «бизнес» назвать это трудно – создаю на компьютере этикетки для очковых оправ – почти по специальности) только для того, чтобы чем-то заниматься. Ну а кроме этого, вот, хожу к Вовику, который живет один, почти анахоретом. Так вот, я провел некоторую работу по устранению из записей разных междометий и восклицаний, больших отступлений от основной нити повествования, наших с ним возникающих по ходу диалогов и даже споров в отношении к трактовке некоторых событий или обстоятельств. Может быть ( я думаю задним числом) и не стоило уж очень сильно стараться, может быть надо было оставить что-нибудь от эмоциональной окраски монолога Вовика, а то местами получилось несколько суховато. Черт его знает! Я – то думал, что главное придерживаться той правды, которую доверял диктофону мой друг, а лишнее (под лишним я понимал все, что было не главным на мой собственный взгляд) надо убрать. Вроде убрал.

По большому счету я взялся за это дело, потому что считаю своего друга не совсем обычным человеком. Он оригинален. Нет, он вовсе не чудак в обычном представлении, не полусумасшедший, а именно оргинал. И был он таким всегда. Какие же я могу привести примеры – спросите вы. Примеров этому множество. – при желании вы найдете их в повествовании. Но это все мелочи по сравнению с тем как он обошелся со своей карьерой. С его слов я знаю о нескольких случаях, когда он пошел на ее сознательное разрушение.То есть сознательно совершал такие поступки, которые были совершенно недопустимы с точки зрения советского бюрократического аппарата. Это не были неконтролируемые импульсивные акты. Он явно расчитывал увидеть воочию непосредственные итоги своих действий, чтобы убедиться в своей эффективности как менеджера судьбы. Ему это было интересно. Я думаю, что в этом проявлялось искренннее любопытство ко всяким жизненным проявлениям и коллизиям и одновременно его высокомерие. Не скрывалось ли в таком, мягко говоря неординарном поведении, презрение к окружающей его толпе советских чиновников? Очень может быть.

Любому, кто отважится прочесть этот текст сразу станет ясно, что это не роман, где развивается сюжет, бушуют конфликты действующих лиц, там и сям разбросаны красочные метафоры и пейзажи, в общем действуют законы жанра. Это и не мемуары в чистом виде.Хотя здесь есть и то, и другое, и третье. Можно даже рискнуть сказать, что это некий детектив, главный герой которого пытается что-то поймать, не сознавая сам, что это его судьба. В этом смысле жизнь каждого человека – своего рода детектив. Нет, это все-таки что-то совсем другое. А что конкретно – мне самому не очень понятно. Пусть заключение вынесет все тот же отважный читатель. А в целом получилось небольшое собрание фрагментов жизни, отрывки из жизнеописания одного из представителей поколения 70-х годов, но не поколения шестидесятников со спорами физиков и лириков. Сейчас скажу что-то умное. Это, другое, наше поколение, прожило свою самую плодотворную часть жизни – от 20 до 40 лет при т.н. «развитом социализме», на эпоху которого приходится и конец оттепели, и застой, и промежуток между ними. Двойственность самоощущения, проявившаяся в период нашего взросления, привела к переоценке ценностей и, не побоюсь этого сказать, к формированию большого скептицизма и даже цинизма. Впрочем, не столь демонстративных. . , . Не знаю,право, кому все это будет интересно. Может быть найдется несколько человек, которые жили в то же время и которым рассказанное напомнит кое-что из прожитой ими жизни. А напомнит ли ? Мы все-таки росли все разными, хоть объединяла нас одна страна. Все, о чем речь пойдет ниже, даже если я не буду прямо упомянут, все равно касается лично меня. Я всему свидетель. Или непосредственно, или косвенно. Итак, слово Вовику…

Нет, я с Захариком не согласен. То, что я собираюсь рассказывать на детектив не похоже. Скорее это почти авантюрный роман где всего понемногу. Впрочем, как в жизни любого, кто жил в этой стране. Но могу гарантировать, что скучно не будет. Надо только дочитать до конца. Но, если кто-то заскучает, то я предлагаю следующее. Сейчас я даю мой адрес, по которому живу и меня можно будет увидеть. Вот он: Москва, улица Большие Кочки, дом 43, подьезд 3, квартира 5 на втором этаже. Звонить не меньше пяти раз – мне ведь надо услышать, встать и подойти. Я лично встречу вас, если конечно еще буду жив. Вы сообщаете мне ваше нелицеприятное мнение о прочитанном., а я вручаю вам за это некий дар на память о нашей встрече. Что это будет? Пусть до времени это останется моей маленькой тайной. Я вас не обижу.

А дело было так. Сначала я родился. Вряд ли стоит отрицать этот факт. Меня принесли в плетеной корзинке из роддома, который находился поблизости.Мое рождение состоялось тогда, когда до смерти Вождя народов еще оставалось несколько лет. Замечу, что согласно результатам опроса, проведенного почти 60 лет спустя его смерти, он является самой выдающейся исторической личностью в истории нашей страны. Но теперь наступило время другой исторической личности, может быть даже более выдающейся. Можно сказать, что мне крупно повезло прожить жизнь, ограниченную с двух сторон такими фигурами! Особенно если не принимать во внимание тот не слишком короткий промежуток времени между ними когда я собственно и жил. Когда произошла смерть Вождя народов, моя молодая мать собралась идти с соседками на его похороны. Но, слава богу, нашлись умные люди, и ее от этого неразумного шага отговорили. Семья осталась полноценнойй. Да, меня действительно принесли из роддома в корзинке – видимо ничего более подходящего не нашлось.. Этого роддома уже давно нет, его, как и многие старые роддома, а также хлебозаводы за ненадобностью в Москве ликвидировали. Время было зи нее, дорога – неровная и обледенелая. Шансов уронить корзинку вместе со мной было немало. Думаю, что хотя бы раз, но это случилось. Правда никто впоследствии об этом мне не говорил. Видимо из сострадания. Очевидно, бесследным это не осталось что сказалось позднее.

Моя фамилия Пушкин. В юности я думал, что, если так случилось и у моего отца и деда такая фамилия, то это уникальный случай. Но когда подрос, узнал, что есть другие обладатели такой фамилии. И все они, так же как я и все мои предки по мужской линии не имеют никакого отношения к национальному гению. Откуда же взялась у меня такая фамилия ? На мой однажды заданный об этом вопрос отец ответил просто. Мол, у кого-то из предков была кличка « Пушка ». Скорее всего заслуженная им за очень громкий голос. Не скажу, что такое объяснение меня как-то разочаровало, но для себя я придумал иной вариант. Наш предок заслужил свое прозвище, потому что был пушкарем в армии Кутузова и проявил недюжинную храбрость и смекалку во время Бородинского сражения. Этой версии я придерживался все мои молодые годы. Поди докажи, что все было иначе

Теперь буду рассказывать дальше. А что, собственно, рассказывать? Родился, пошел в школу, , учился, поступил на службу, пошел в армию, потом опять работал, обзавелся семьей, опять работал и вышел наконец на пенсию. К этому можно добавить: где-то посадил дерево, ни одного не срубил, разводил цветы на подоконниках, дома не построил, хотя одно время хотел, увеличил количество членов семьи. А после всего этого по законам Природы перестал быть.Пока только в этой Вселенной. Что будет происходить с моим двойником в иных мирах я ничего пока сказать не могу. Вот когда уже окажусь там, то обязательно найду способ что-нибудь вякнуть о себе. Даже не сомневайтесь.Ну раз начал говорить, то останавливаться на первой фразе не буду, хотя то, что было со мной раньше – было почти у каждого из моего поколения. Почти. Конечно, похоже, что я занимаюсь этим только для того, чтобы убить время. И чертов сын Захарик сам не знает чем ему заняться. Ему скучно. Вот он и нашел занятие и себе, и мне. Правду сказать, это занятие придумал я сам, а он только с этим согласился. Опять же еще один повод встретиться за рюмкой чая. Буду откровенен – ждать от результатов наших встреч появления внятного, упорядоченного и стройного рассказа не стоит Так, кое-что о кое-чем.

Но я продолжаю. Наш дом был большой и серый и стоит по-прежнему на своем месте до сих пор. Его построили до войны прямо напротив такого же серого здания Гознака и, как можно было предположить, предназначали в основном для проживания его работников. На самом же деле дом строили для того, чтобы туда переселить людей, живших в здании Делового двора на Варварской площади, куда планировали поместить аппарат Наркомата тяжелой промышленности. Это было как бы временное решение для гигантского по масштабам деятельности учреждения, так как в дальнейшем предполагалось построить для него специально на берегу реки в Зарядье поражающее воображение размахом сооружение ( как известно, этот проект не состоялся). За серым домом позднее выстроили несколько домов для функционеров Совмина и ЦК ВЛКСМ, а дальше вглубь стояли двухэтажные бараки, в которых жили лимитчики-строители. Наша квартира состояла из довольно большой комнаты, расположенной в исключительно длинном и широком коридоре, коридоре гостиницы или семейного ощежития. Похоже, что так предполагалось первоначально.В те годы в коммуналках жили почти все, но в подобных коридорных условиях, мне кажется, не очень многие. В комнате мы жили впятером. Коридор был совершенно великолепный – он тянулся в пространстве между двумя подъездами, и по нему можно было ездить на трехколесном велосипеде что я и делал. Коренных москвичей в пятнадцати комнатах этого коридора жило мало. Контингент был социально почти однородный, все люди были небогатые, но кое у кого даже имелся телевизор с линзой, наполненной дистилированной водой из аптеки. Преобладали русские семьи, а в пяти комнатах жили старые одинокие интеллигентные еврейки. Все их имена, скорее всего в силу их некоторой экзотичности, я помню до сих пор. Старенькие сестры Фрима и Клара Марковны смотрели на меня слезящимися глазами и приглашали меня смотреть телевизор. А соседка Анна Павловна окончила Сорбонну и читала романы Золя на языке оригинала. Долгое время она проработала врачом, а на старости лет жила одиноко, тихо и незаметно. Филологическо – искусствоведческое семейство армяно-румыно-русского букета было, пожалуй, единственным чужеродным элементом, которое в составе четырех человек проживало в одной комнате и выделялось своим несколько большим достатком на фоне остальных соседей.Пожилая армянка – глава этого семейства, в прошлом видный деятель документального кино, отличалась добротой и прямо-таки мужской прямотой (в частности, не стеснялась громко произносить слово «идиот» в тех случаях, когда, по ее мнению, человек этого заслуживал), снабжала меня журналами «Крокодил» во время моих многочисленных детских болезней и, вообще, помогала чем могла. Она курила лучшие в мире папиросы «Беломор-Канал». Однажды я, открыв дверь в уборную, обнаружил ее, сидящей на стульчаке с папиросой в зубах. Особенного смущения не было у обоих. Она была совсем своей, вроде мужика, такая же, с усами. Чем-то она смахивала на Раневскую (впрочем, это пришло мне на ум гораздо позже). А вот пожилая одинокая женщина по фамилии Петрова, ходившая по коридору в кухню и обратно в гимнастерке, имела репутацию странной особы и считалась чуть ли не прототипом Анки-пулеметчицы из фильма «Чапаев». Когда я случайно оказался у нее в комнате, то, даже будучи совсем малым ребенком, поразился интерьеру ее помещения: пустота, немного скрашенная металлической кроватью в углу и огромным количеством пустых стеклянных банок по всему полу, что тогда меня не могло не удивить. После ее смерти оказалось, что у нее имелся сын, которого до этого никто не видел. Одним из соседей был отставной начальник погранзаставы с Дальнего Востока, мастер на все руки, орденоносец и хронический алкоголик. Его заслуженной пенсии хватало на прокорм всей его большой семьи – жены, тещи и троих детей. Громких скандалов и склок в коридоре я не помню. Может они и возникали, но от меня они были далекуо – в общей кухне. В целом обстановка была вполне миролюбивая. Ропот возникал лишь периодически, когда Ида Моисеевна поднимала жуткий чад в кухне, летящий по коридору прямо в комнаты, жаря на противне баклажаны. Этот одесский кулинарный изыск был чужд кулинарным пристрастиям основной части обитателей коридора . .

Однажды случилось быть свидетелем некоторой суматохи в связи со смертью одной соседки, которая жила в другой половине коридора, считавшейся согласно традиции некой запретной для детей из другой половины территорией. Звали ее Сара Израилевна и она занималась частной зубоврачебной практикой. Видел я ее всего раза два по зубным же делам ( в детстве они были у меня в полном порядке). К нам в комнату вбежала соседская девочка Наташа Плешакова, отец которой незадолго до этого был отправлен на лесоповал за хищения на мясокомбинате, где вскорости и помер, и дала мне посмотреть пачку открыток из комнаты умершей. Открытки все относились к эпохе первой мировой войны. Одна, помню, была из Каменец – Подольского с изображением крепости и в ней помимо теплых слов к невесте ли, к жене ли (этого узнать уже не довелось), были и слова надежды на скорую встречу. Я к этому времени читать уже умел. Среди открыток были и несколько явно черносотенного содержания, по-моему, даже с откровенным призывом « Бей жидов, спасай Россию». Наверное они были отправлены молодой Саре в знак предупреждения о грядущих событиях, которые не замедлили вскоре произойти. Семейство Плешаковых по-деревенски бесцеремонно перерыло все у умершей в шкафах и, может быть, ему даже повезло в материальном плане. Меня это уже тогда не могло не смутить и явно покоробило, но открытки были интересные, они мне рассказали о времени, которое вроде было совсем недавно, но его как-бы и не было совсем. Какая первая мировая война, какое она ко всем нам имеет отношение, о чем это? Был 1905 год, был 1917 год, была революция и победили большевики во главе с Владимиром Ильичом Лениным, который очень любил детей.

Нет, как нынче говорят – тут что-то пошло не так. В памяти случился сбой. В моем возрасте такое бывае. Приношу извинения. Беру передышку. Вот тут я все-таки заврался – умерла вовсе не Сара Израилевна, зубной врач, а некая гражданка Циглер, которую я зрительно совершенно не помню. Она поселилась в коридоре на совсем недолгое время. Мне рассказали, что она прибыла из мест не столь отдаленных, как и многие в то время возвращающиеся из ссылок представители чуждых элементов. Пожила она после возвращения столь мало, что я ее так как следует и не разглядел. С трудом припоминается маленькая старушка на костылях. Видел я ее очень редко и всегда издалека.Виной тут вероятно территориальная отдаленность другого конца коридора. Для ребенка это была другая планета. Отсюда наверное и поздняя путаница.

Когда нашей семье дали вторую комнату с противоположной стороны коридора за ее освобождением одинокой соседкой, попавшей под машину прямо напротив дома, я под руководством бабушки по красным дням календаря стал изучать портреты членов Политбюро на здании Гознака через дорогу. Интересно было сравнивать состав портретов от праздника к празднику – кто из прежних пропал, а кто появился впервые.

Да, была раньше такая традиция вывешивать портреты вождей страны по всенародным праздникам и их можно было запоминать, таким образом они должны были становиться доступней народным массам, да и советский народ вроде становился к ним как-то ближе.

Описываемый мной коридор и его обитатели – все это было так давно и вместе с тем совсем недавно – каких-то 60 лет назад. Ничтожное время по историческим меркам, однако, уже в нашем веке такой временной отрезок очень плотен и насыщен существенными событиями. А тогда мир жил гораздо медленней. Или мне это только так кажется из сегодняшнего дня? Это было время открытых проводок с витыми шнурами в комнатах, репродукторов с одной программой и четким расписанием вещания ( «Пионерская зорька» в 7-40, детские передачи в 16-00, «Театр у микрофона» по вторникам в 19-30 и т.д. ), молочниц с огромными бидонами, газировщиц с тележками, постовых милиционеров на перекрестках, гужевого транспорта и борьбы с комнатными насекомыми (применение дуста только что запретили). Стало общим местом вспоминать о точильщиках ножей у магазинов или татарах-старьевщиках, выкрикивающих с запряженных лошадками телег: « Старье берем!». Но по-моему никто пока не вспоминал о такой черте времени, как похоронные процессии с оркестром. Эти оркестры, исполняющие один и тот же музыкальный шлягер, были почти обязательным атрибутом похорон любого мало-мальски значительного покойника. Летом, окна были открыты настежь, траурный марш оглашал все закоулки большого двора своими печальными звуками. Малышня реагировала на эти звуки должным образом – бежала посмотреть на покойника и процессию. Я же по этим звукам просто констатировал, что кто-то из соседей по большому дому помер. Теперь траурные марши раздаются только на похоронах государственных мужей, в повседневной жизни их не слышно. А жаль Без громкой траурной музыки нам стало трудно узнавать, что кто-то рядом с нами оказывается тоже проживал еще не так давно.. Разве случайно встретишь кого-то в дверях внизу у лифта и недоуменно посмотришь на него – мол, мы с вами где-то встречались? А может и нет, может мы видимся с ним впервые, и это был единственный в жизни раз. Счастливый шанс !

Народ тогда уже в основном перебрался из подвалов и поселился в коммунальных, а иногда и в отдельных квартирах. Хрущевки и дальнейшее улучшение условий жизни советских людей стремительно воплощались в жизнь. Никита Хрущев, которого я имел счастье лично видеть в маленьком зеркальце, направленном бабушкой на трибуну под углом таким образом, чтобы я рассмотрел его получше, когда он выступал с речью перед собравшимся народом. Это великое событие (я говорю об этом без иронии, так как именно тогда Никита провозгласил, что через 20 лет в стране будет построен коммунизм) имело место в конце 50-х или в самом начале 60-х (точную дату мне уже не вспомнить) на сцене за главным павильоном ВДНХ.

Моя фантазия ( в отличие от некоторых более полезных для жизни качеств) развивалась правильно – когда я засыпал, то на потолке рассматривал узоры, создаваемые светом фар проезжавших во двор автомашин – комната была над воротами во двор, и в голове конструировались многообразные построения, лица и абстрактные орнаменты. Все причудливые очертания ложились на потолок и на стены, оклеенные обоями с турецкими огурцами или геометрическими фигурами. Фантазии было где разгуляться. Она и разгуливалась. А для самовыражения очень подходил платяной шкаф с зеркалом в полный рост. Этот шкаф был достопримечательностью комнаты – он переехал сюда вместе с бабушкой из гостиничных номеров Делового двора на Варварской площади (Четвертый Дом Советов), где она жила и работала. Шкаф был сделан на варшавской фабрике. Самовыражение состояло в моем кривлянии перед зеркалом. Я строил рожи сам себе, подражая неизвестно кому. Предполагаю, что мне было просто интересно узнать до какой степени я могу изменить свою внешность. Вот где зарождалось артистическое начало, которое, как это часто бывает, родители так и не углядели. Задним числом могу сказать, что это было скорее хорошо, чем плохо, так как натура артистической не стала. Однако полностью скрывать на лице свои эмоции я так и не научился.

Первая моя школа была рядом. Она тоже, как наш дом, была построена до войны. Место, где она стояла, называлось «Церковная горка», а в центре собственно горки, которая была небольшим холмиком над речкой Копытовкой возвышалась церковь Тихвинской божьей матери. Рядом с ней когда-то был путевой дворец царя Алексея Михаловича. Речку очень долго загоняли в трубу, и в овраге, где она текла продолжительное время, стояли озерца, в которых плавали лягушки и водились караси. Я, юный дурак, отчего-то испытывавший от этого первобытный восторг, наученный кем-то (разве я мог додуматься до этого сам? ) бросал в лягушек и головастиков камни, смотрел как они либо прячутся, ныряя вглубь, либо всплывают брюхом вверх, притворившись убитыми мною. В какой-то оцепенелой очумелости мне это было интересно наблюдать. Алексеевская церковь стоит там и сейчас, как и несколько столетий назад, но деревянная «воронья слободка» вокруг нее уже исчезла безвозвратно. В этой деревянной слободке жили некоторые из моих одноклассников. Когда я там появлялся по некоторым школьным делам, суть которых теперь от меня уже ускользает, было ощущение, что я внезапно очутился где-то в далекой деревне. Наверное и в других частях города тогда могли возникать такие ощущения. Вдоль Ярославского шоссе в районе ВДНХ тогда еще стояли вполне одноэтажные деревянные дома, а за оконными рамами на вате лежали яблоки. Кстати сказать, с деревней я познакомился примерно в то же время. Мы, как и большинство москвичей того времени, снимали на лето дачу, которая представляла собой просто комнату в деревенском доме на Сходне. Большая часть поселка была дачная, а другая часть вполне еще деревенская – с крестьянским хозяйством, свиньями и курами. . Там я впервые увидел колодец, настоящий серп, воткнутый в бревно, тех же кур и свиней, как растут грибы и пил воду из родника.

По Москве тогда было много строек и каждая из них была огорожена деревянным забором. Заборы из полноценной древесины ограждали не только стройки, но и предприятия некрупного пошиба, базы и прочие разнобразные заведения. Целые леса изводились на заборы. Леса в буквальном смысле применялись в строительстве. И мостовые вокруг строек тоже были деревянными.понизу были положены деревянные дорожки из досок. Москва еще оставалась частью «Деревянной страны»! За минованием надобности все это уходило в дым. И постепенно с улиц стали исчезать лошади, которых я еще застал за хозяйственной работой .

До поступления в школу я ходил в детский сад, который, как и роддом, находился неподалеку. Я помню, что именно там я не полюбил комковатую застывшую торосами манную кашу и навсегда приобщился к живопись – на стенах висели дежурные репродукции русских передвижников (очаровательная картина Василия Перова «Рыболов» – вы ее тоже должны знать) и на всю жизнь запомнил несколько революционных и патриотических песен: «Вихри враждебные», «Песня про Щорса», «Там вдали за рекой», «Орленок» (особенно жалостливая) и некоторые другие, которые мы, дети, научились петь, держась за руки и идя крохотной колонной в парк и из парка Сокольники, где мы наслаждались природой. Как же я мог забыть – конечно, мы пели и песню «про паровоз». А как же! Известно, что все, что закладывается в детстве остается с тобой на всю жизнь. Так и с этим «паровозом». Подними меня ночью и я спросонок без ошибок спою эту старинную русскую песню. Вот только вспоминаю, что я не мог правильно спеть слова « в Коммуне остановка», а пел «кому не остановка ». То есть понимал смысл этих слов так, что автор вроде как спрашивает, мол, кому ехать дальше, а кто выходит раньше – коль ему не по пути. Про какую-то Коммуну я тогда еще ничего не знал. А еще какая-то девочка рассказывала мне про боженьку на небе и парящих ангелочков вокруг него. Другая, испанская девочка по имени Лолита Мартинес, подарила мне на память свою фотографию, когда возвращалась на родину с родителями.

После моего поступления в первый класс московской школы мы вскорости всей семьей, исключая бабушку, уехали в ГДР, а точнее в ГСВГ – Группу советских войск в Германии, куда отправился служить отец. Меня впереди ждали три новые школы в трех разных населенных пунктах, куда последовательно переводили по службе отца. Было это, если не ошибаюсь, в 1958 году., и об этом периоде я тоже поведую позже Часть детства осталась в Москве. Из первых школьных впечатлений вспоминаются школьная форма в виде гимнастерки, а не пиджака, фуражка с блестящим козырьком и ремень с железной пряжкой, деревянная парта и в ней чернильница – непроливайка, пенал с запасом перьев, промокашки, из которых мальчишки умело скручивали слюнявые шарики для бросания в одноклассников..

Вот Захарик некстати меня спрашивает – какими же были мои самые первые воспоминания детства? Точнее, что я помню как самые первые впечатления ? Наверное это: я стою в кроватке, которая сама представляет собой шедевр советского производства товаров народного потребления по терминологии тех лет: никелированные перильца, между ними прочная сетка, красивые блестящие металлические шарики-навершия по углам, сверхпрочное дно. Не сломаешь и не вывалишься. Надо мной склоняется усатое улыбающееся лицо. Позднее я узнаю, что это муж сестры моей бабушки – дядя Кузя, который приехал со своей женой из Уфы навестить родственницу. Был он по профессии столяр-краснодеревщик. Мне тогда было не больше двух лет. Наверное Иосиф Виссарионович уже помер. Последующие ранние воспоминания, как-то : катание на санках во дворе с горки, жизнь летом на Сходне, детский сад, избиение лягушек – это более взрослый период детской жизни. А вот когда и как я научился читать – этого я вспомнить не могу. У меня ощущение, что я незаметно для себя и окружающих, листая «Мурзилку» или «Крокодил», освоил русский алфавит. Скорей всего это произошло во время моих многочисленных болезней. Освоенная мной грамота привела к тому, что я принялся читать все подряд, начиная с магазинных вывесок и фамилий жильцов, указанных рядом с кнопками звонков в их квартиры. Помню загадочную фамилию Магид и свое ощущение некой тайны, скрытой в ней. Я представлял себе образ, непохожий на всех кого я знал, почему-то предполагая однажды увидеть высокого и немолодого мужчину неясного происхождения. Однажды и увидел. Это была немолодая еврейка, немного походившая на Бабу-Ягу, какой я ее себе представлял. Но она меня совершенно не напугала, потому что улыбнулась доброй и приятной улыбкой, а я с ней вежливо поздоровался. Я был воспитанный ребенок.Фамилия соседа Гераськин вообще у меня никаких фантазий не вызывала. Выходя гулять во двор, я первым делом, если это было не зимой, смотрел на крышу соседнего дома. Меня привлекал смелый силуэт бегущего по ней с гиканьем паренька. Он размахивал длинной палкой с прикрепленным к ней обрывком белой простыни. Он гонял голубей. Его лихость меня восхищала, я ему завидовал. А вот другое явление, точнее событие, состоявшееся примерно в это же время не вызвало у меня особых эмоций. Это была американская выставка в Сокольниках ( теперь я понимаю, что это было уникальное событие). Я на этой выставке не побывал. О ней, захлебываясь в собственных словах, у подъезда мне рассказывал мальчик на пару лет старше меня..Ему повезло там побывать. Его восторг вызвали две вещи: кока-кола, которую он попробовал, и роскошные американские автомобили. Слушал я его конечно с интересом, но никаккой зависти к этому мальчику не испытал. Наверное в силу своего юного возраста. Не дорос. Когда я подрос, то с приятелями стал посещать в Сокольниках разные международные выставки и приносить оттуда пачки многоцветных фирменных буклетов. Меня не интересовали достижения передовой западной технологии. Меня привлекало высокое качество полиграфии, красивые картинки. Я их подолгу рассматривал и любовался. У нас такого я не видел.

Теперь хочу перенестись в другое врремя. Старое здание артистического общежития, причем настоящий клоповник, иначе и не скажешь, которое волей вышестоящего начальства в одночасье превратилось в финансовое учреждение, так как было отдано под уникальные тогда для страны международные операции. У этого учреждения была затейливая история, но я об этом рассказывать не буду Кому это интересно найдут много информации , а я буду говорить о себе.Я получил распределение после института на работу именно туда. Понятие «финансовый работник » в то время ассоциировалось с образом лысеющего и подслеповатого мужичка совсем не спортивного типа в нарукавниках, считающего на счетах или арифмометре и что-то постоянно записывающего в амбарную книгу. То есть понятия «финансист» или « банковский служащий» были синонимами «бухгалтера», который собственно и применялся в обиходе .Понятие «банкир» соотносилось либо с образами дореволюционного прошлого, либо с экзотическими заморскими реалиями. Но в любом случае в советской действительности только профессия бухгалтера имела право на законное общественное признание. Очень «романтическая» профессия! Недаром на экраны страны вышел фильм «Карьера Димы Горина», где герой аналогичного профиля деятельности нашел свое счастье, только завязав с ней, всей душой и телом устремившись в тайгу строить линии высоковольтных электропередач. Никто из простых смертных даже и не подозревал о скрытой подоплеке и перспективах бухгалтерских проводок и трансакций этого финансового учреждения. Заключалась эта деятельность исключительно в международного масштаба каждодневной рутинной работе тихих тружеников финансово-банковской сферы..Знание хотя бы азов английского языка, как языка банковской переписки, было обязательным. Непосвященная публика об этом даже не подозревала. На самом деле иностранный язык был нужен не во всех подразделениях, а переписка с иностранными корреспондентами зачастую требовала набора только стандартных фраз. На ключевых позициях были одни мужчины. А вся скрупулезно-методичная черновая работа, часто требующая удлиненного рабочего дня и поиска в архиве, лежала на женских плечах. Молодые специалисты после института только входили в курс дела, мальчики со временем замещали пожилых тетенек. Груды бумаг в папках, мешках и шкафах заполняли все комнаты и коридоры здания. Было тесно и душно. Но ровно в 11-00 по внутреннему радио раздавались сигналы производственной гимнастики, и мужчины по команде покидали комнаты, предоставляя женщинам возможность порезвиться, и покорно собирались на перекур у лестничных пролетов.

Две мои наставницы – опытные тетеньки несколько старше бальзаковского возраста совместными усилиями погружали меня в суть предстоящих задач. Хотя мозг активно этому сопротивлялся, но способов уклониться от выполнения непосредственных производственных обязанностей у меня не было и волей-неволей я втянулся в круг тех вопросов, за решение которых мне и полагалась зарплата, составлявшая на первых порах 90 рублей. Причем ее полагалось платить независимо от того решил ли ты порученные тебе задачи или нет. Правда за знание иностранного языка доплачивали 10% от оклада, но для этого надо было сдать соответствующий экзамен, а затем регулярно подтверждать свой уровень знаний. Применять же на практике свои лингвистические познания, которые я самоуверенно расценивал как довольно неплохие, именно в том отделе, куда я первоначально попал, мне доводилось редко. Как сейчас помню начало письма в румынский банк по поводу задержки платежей за поставленную нашей страной электроэнергию. Оно начиналось так: «Дорогой товарищ Патрубани! …». Это было чуть ли не первое мое ответственное задание. В порядке небольшого отступления от этой темы замечу, что почему-то надолго запоминаются странные, а может даже дурацкие имена и фамилии, с которыми столкнулся именно в начале жизненного пути. Вот кстати, а скорее некстати, мою память до сих пор тревожат сложная фамилия венгерского скульптора Кишфалуди-Штробля и имя малоизвестного итальянского художника Сассоферрато (совершенно бесполезно искать истоки появления этих имен в моей голове), но порой вспоминаются имена из совсем другой «оперы»: товарищи Глэдис Марин – с характерным произношением звука «г» как «х», Нарасимхо Рао, Агостиньо Нето – в последнем случае ударение должно было падать на последний слог – так произносилось хоть неправильно, но более привычно, и много других в подобном роде. Как раз в этом случае все совершенно понятно. Все эти необычные имена из другой «оперы» пришли в мою сокровенную память из одного и того же источника – выступлений генерального секретаря ЦК КПСС товарища Брежнева, приветствовавшего гостей очередного съезда. Для него это была серьезная и кропотливая работа. Я узнал, что наука, изучающая фамилии, называется антропонимика. Одно время я увлекся собиранием фамилий и стал их записывать в тетрадку в алфавитном порядке. Это стало одним из моих кратковременных хобби, но не послужило основой выбора моей будущей профессии.

А что же стало таким мостом ? Я думаю, что в какой-то степени интерес к изучению иностранных языков – я увлекся изучением английского и историей Англии, а еще сыграл свою роль локальный фактор и привычка. Дело в том, что выбранный мной институт находился неподалеку, а мать работала там в библиотеке, а я любил туда приходить и лазить по пыльным полкам в поисках разных интересных книжек. Можно сказать, что именно институтская библиотека явилась тем мостиком, перекинувшим меня в это учебное заведение. Влияние родителей на мой выбор было косвенноым, а отца тогда в кругу семьи я видел не часто. Мать, хоть и работала в институтской библиотеке, сама полноценного образования не получила. Причин тому было несколько, в том числе и то, что росла она без отца. Бабушку со стороны матери звали Ксения, именно она сопровождала все мое детство. Она проработала больше отведенного на это человеку срока и одна вырастила дочь. Она была малограмотной, хотя умела и читать, и писать. – научилась в приходской школе. Вспоминаю, что в период культурной революции в Китае, когда появилось у нас в печати интересное название «хунвэйбин», у нее возникли определенные трудности с произношением третьей буквы от начала в этом иностранном слове. А чему тут удивляться или над чем смеяться ? .Вся ее молодость прошла что называется « в людях » на южном Урале. Социальное происхождение было из самых бесправных – она была круглой сиротой . От кого-то из неизвестных родителей она унаследовала толику башкирской крови. От отца ли, от матери? Сие осталось неизвестным. Но разглядеть в ней неславянские черты было сложно, можно было увидеть только высокие (ныне модные) скулы и иногда услышать странное выражение: « Что ты как Авардя Кулыс оделся?». Это, например, обо мне, когда я неопрятно заправлял рубашку в штаны (позднее я узнал, что человек с таким именем – фольклорный персонаж у башкир). Все неполученные бабушкой блага образования компенсировались ее богатым жизненным опытом и привлекательными чертами характера: : доброжелательностью, житейской мудростью и сочувствием ко всем, благодаря чему она пользовалась неизменными любовью и уважением окружающи , включая обожаемого ею меня . Вторая моя бабушка – мать отца, гораздо более грамотная, тоже с непростой жизненной дорогой, появлялась рядом со мной периодически, наездами, так как проживала вместе с моей теткой, сестрой отца в маленьком городке центральной России.

Я продолжу. Тот первый коллектив, куда я пришел работать, был почти весь женский .Начальниками среднего уровня были тоже женщины, опытные работницы уже серьезного возраста, на коротком отрезке пути к трудовой пенсии. Начальником отдела была почти пожилая женщина довоенного призыва, маленькая, худощавая и сверхэнергичная. Гоняла всех. Я сидел к ней спиной и поневоле вынужден был часто крутить головой или ерзал на стуле, когда, как мне казалось, дело в какой-то степени могло касаться меня. Я часто заблуждался на этот счет и заслужил у нее прозвище «швицер». Оказалось, что на идише это слово означает «шило». То есть по ее мнению у меня в положенном месте оно якобы и торчало. Почему понадобилось именно такое слово я так и не понял. Русская женщина Нина Петровна была родом со Смоленщины. Моей же непосредственной наставницей была женщина примерно такого же возраста, но прямая ее противоположность по темпераменту и внешности – грузная, малоподвижная, с лицом трудолюбивой крестьянки, похожем на добродушное рыло свиньи. Ничего обидного, просто такое вот лицо. Несколько молодых мужчин рассматривали работу в коллективе отдела как нечто временное за неимением других вариантов. Так это для многих из них и оказалось. А поскольку я не собирался уклоняться от призыва на срочную службу в армию, мне предстояло отправиться туда через год, который надо было где-то прокантоваться. В принципе все равно где. . .

Более опытный коллега Коля Исаков стал моим практическим гидом по работе с вверенной мне клиентурой. Этой клиентурой были несколько внешнеторговых организаций, деятельность которых кредитовало наше учреждение. Кредитование носило почти формальный характер – деньги перетекали из одного кармана государства в другой едва ли не автоматически и почти на безвозмездной основе, но при этом соблюдался весь формальный регламент и антураж, внешне напоминающие принципы коммерческого кредитования. Наверное это называлось «Хозрасчет».Требовалось, в частности, регулярно проверять наличие у клиентов реальных активов, которые принимались в обеспечение кредитов. Вот мы и ходили к ним «в гости» и проверяли. По итогам таких проверок составлялись заключения, которые подписывались нашим начальством и служили в случае необходимости основанием для последующих писем к руководству этих организаций. Мол, «примите меры» и так далее. Бумажная работа кипела. Наверное ее можно с полным основанием считать имитацией настоящей банковской работы коммерческого банка, но тогда подобных банков у нас еще просто не существовало. Вернее, они когда-то в стране были, но окончательно сгинули после НЭПа. А государственное учреждение должно было работать именно так, альтернативы не было. С Колей мы ходили проверять клиентов на Овчинниковскую набережную. У Коли была совершенно не финансовая внешность, то есть на банкира он был не особенно похож. Смекалистый деревенский мужичок, многоопытный слесарь-фрезеровщик и все в том же роде. Конечно, такая внешность намекала на то, что ему совсем не чужда была мысль о простых плотских радостях. Так оно и было на самом деле. А для этого лучше всего подходило кафе-забегаловка с народным названием «Веник» в подвальном помещении здания Сандуновских бань. В день зарплаты , особенно первой и второй по счету, избежать посещения этого угарного места просто не было никакой возможности. Да я и не испытывал особого внутреннего сопротивления.

Глядя из сегодняшнего дня, поражаешься безмятежности, внутреннему спокойствию, граничащему с равнодушной уверенностью в том, что впереди все будет нормально, никаких препятствий не предвидится, враги в засаде не сидят. О своей предстоящей работе, о том, чем придется заниматься, к чему готовиться, ясное представление отсутствовало. Но ничто не настораживало и не пугало. Поэтому, придя на свою первую в жизни работу, пришлось адаптировать себя буквально ко всему. – все было ново: и режим труда, при котором весь рабочий день приходилось проводить на виду у многих коллег, и выполнение обязанностей, к которым я не был готов. Я кое-что знал и кое-что понимал. Но это было не то, что от меня ждали.

Если покопаться в архивах памяти, то наверное у каждого найдутся отложенные в дальний уголок некие юношеские устремления, которые и остались таковыми, не будучи реализованными. Я совершил такие изыскания и сообщаю, что в определенный период моего позднего детства и ранней юности меня влекла к себе археология. Я проникся романтикой тихих открытий и трепетных ожиданий находок, поиска и некой временной отрешенности от сегодняшнего дня. Наверное это было влияние соответствующей литературы . Особенно запомнилось очень увлекательное повествование о поисках . , библиотеки Ивана Грозного. Но что конкретно стимулировало этот интерес я сейчас уже сказать не могу. Однако подогрев оказался недостаточным и как-то потихоньку этот интерес сошел почти на нет. Почти – потому что до сих пор возбуждаюсь, когда по ящику показывают разные найденные во время раскопок артефакты. Если кому-нибудь сейчас поведать о вероятности выбора мной такой специальности, то этот кто-то скорее всего засмеется или, по крайней мере, ухмыльнется, сочувственно говоря, что хорошо, что я не пошел по этой сомнительной дорожке. Такая реакция была мной проверена на практикке. А смешного тут ничего нет. Наверное у каждого кроме откровенных выродков остается что-то сокровенное, что не заслуживает быть осмеянным.. И когда наш президент ныряет на морское дно и поднимает прекрасно сохранившуюся греческую амфору – разве это дает какой-либо повод для шуток ! Так и я до сих пор заглядываю в разные по глубине городские ямы, порой с риском для жизни, стараясь разглядеть не торчит ли там из земли что-нибудь блестящее или не слишком, не дразнит ли что-нибудь заманчивое меня из гипотетического культурного слоя. А на какой глубине и в каких таких местах залегает в столице этот пресловутый слой – кто бы мне сказал ?!

Однажды наступил немецкий период моей детской биографии. Вюнсдорф, Риза, Дрезден. Из этих трех названий первые два вряд ли что-нибудь скажут неискушенным ушам. Но следует знать, что Вюнсдорф – в недалеком прошлом небольшая деревня, что видно из самого названия, расположенная в 40 километрах от Берлина, служил местом главного штаба Третьего рейха и был его танковой столицей с многочисленными бункерами и подземным заводом, не считая мастерских, складов и казарм. В период советской оккупации этот городок был центром ГСВГ со всей унаследованной от германской военной машины инфраструктурой. А вот Риза – небольшой городок на Эльбе в Саксонии .Ну а про Дрезден, столицу Саксонии, уже знают все и знают, собственно, благодаря всего двум фактам – Цвингеру с картинной галереей и американской бомбардировке в конце войны (особо продвинутые может быть даже читали Курта Воннегута). Половина моих школьных лет прошла в этих чужеземных населенных пунктах. Но и в Вюнсдорфе, и в Ризе, хотя за пределами гарнизонов особенно смотреть было не на что, детская жизнь протекала в основном за забором военных частей. А в Дрездене все было по-другому, да и я к этому времени подрос.

Бомбардировка практически полностью разрушила Старый город на левом берегу Эльбы, но и не пощадила много зданий на противоположном берегу в Новом городе, где были особняки зажиточных горожан. Эти развалины я разглядывал в начале 60-х годов.

Начало этих лет было драматично – Кубинский кризис и постоянные подъемы отца ночью по тревоге. Семьи советских военнослужащих находились в постоянной моральной готовности к новой мировой войне. .

Вот случайно взглянул на одну из ранних фотографий отца. На меня смотрит юное нежное лицо с мягкими чертами. Лицо, которое говорит о многом, а главное об отсутствии твердости в характере. Люди с такими лицами не служат в армии, тем более в советской, а принимают постриг или посвящают себя служению какому-нибудь из искусств, например, музыке. Но мой отец практически всю жизнь прожил, нося погоны. Полное несоответствие внешности фактически вынужденному образу жизни и типичный случай из нашей действительности. Кстати, серьезную музыку отец всю жизнь любил слушать (Чайковский, Григ, Рахманинов). Он рано потерял отца, то есть и моего деда. Поэтому мужского воспитания получить не успел и впоследствии не знал, что это такое и как это применяется на практике. Тогда отцу, совсем еще подростку, пришлось самому заниматься похоронами своего отца .От матери, лишенной каких-либо практических навыков, проку было мало.Характер моего отца и образ мыслей сформировались вполне самостоятельно под влиянием окружающей среды и жизненных обстоятельств с неизбежными промахами, ошибками и ушибами. Но что удивительно – до конца жизни отец оставался доверчивым, открытым и слишком, на мой взгляд, общительным человеком. Он был неизменно хлебосолен и гостепреимен Какое влияние он оказал на меня в детстве, урывками появляясь рядом со мной, сказать об этом затруднительно. В любом случае именно от него я получил первоначальные знания и понятия в области культуры и искусства. За что я остаюсь ему благодарен. …

Но возвращаюсь в Дрезден. В нашем замкнутом сообществе все время происходили разные по степени драматичности, а порой даже трагичные события. В нашем доме : застрелился сосед-офицер, который жил этажом ниже. Одного знакомого парня из нашего двора отправили в 24 часа с родителями на родину из-за его конфликта с пограничниками на чешской границе, где он оказался вместе с приятелем, катаясь на велосипеде ( его приятель не пострадал – папа у него был генералом). А вот я неловко пошутил – назвал учительницу химии «дылдой», а какой-то доброхот – одноклассник, как водится, услышал и, как водится у будущих стукачей, передал кому следует, в результате чего мать вызвали в школу. Можно продолжить в том же духе – подобных происшествий всегда хватает, особенно, если живешь у всех на виду, а все – у тебя. Но главным событием для меня в то время стало совсем другое происшествие..

Уродец, каких тогда почему-то у нас в стране хватало , один из детей перенесших полиомиелит, с почти квадратной головой и кривыми, заплетающимися ногами, по фамилии Бабусько однажды услышал, как я произнес вслед ему что-то, показавшееся ему обидным. Как всегда без злобы. Что было сказано – точно я уже сейчас не помню, но не думаю, что это было что-то уж очень грубое. Я ведь не был каким-то злым, обиженным на всех или просто бычливым .Вряд ли я был настроен специально на то, чтобы обидеть, поглумиться над убогим. Скорее я был еще просто не так смышлен, то бишь был глуповат и, конечно, в силу малоопытности не знал, что физически ущербные люди бывают необычайно обидчивы, злопамятны и мстительны. Я же именно тогда начал упражняться в остроумии, полюбил играть словами и этим обращать на себя внимание окружающих . А еще один мальчик по имени Вадик не был никаким уродцем, но был просто маленького роста. Вот уж от кого я никак не ожидал подвоха ! И когда и за что он мог на меня обидеться? Так никогда я этого не понял. Неужели и ему вслед я кинул что-нибудь непродуманное? Короче, однажды около беседки рядом с Домом офицеров произошла моя первая драка, в которой победил Вадик. Он подскакивал как молодой петушок и наносил мне по носу удар за ударом. Ударов понадобилась всего пара, чтобы раскровянить мой шнобель. Бабусько стоял рядом и в азарте подзуживал Вадика: « Бей, бей !» и мстительная злоба сверкала в его глазах. В бессилье и с кровью на лице, сознавая свой полный позорный проигрыш в этой мальчишеской игре, правил которой я совсем еще не знал, я только вскрикивал: « За что, за что?.. .». Наверное все-таки было за что. Да, я думаю, что повод был серьезным. Я своих противников недооценил Под стремительным натиском даже не успел сделать ни одного ответного удара. .Анализа своих поступков я тогда не проводил, да и потом я этого долго не делал. Но из сегодняшнего дня совершенно очевидно, что во мне все-таки проглядывала то ли спесь, то ли высокомерие, отражающее некое якобы превосходство представителя высшей расы, оказавшегося среди пигмеев. Собственные выражения лица тогда мне были мало знакомы, но сейчас я думаю, что одно из них, видимо, непроизвольно отражало какое-то неприязненное чувство, которое внимательным взглядом нетрудно было разглядеть. И это у некоторых вызыавало ответную негативную реакцию, они чувствовали рядом со мной ущемленными, их достоинство страдало. Таких ребят было немного, но они были. .Да и слишком развязным был мой язык, который лучше было бы укоротить. В качестве попытки оправдания или скорее объяснения своей юной глупости теперь хочу заметить, что причиной моего детского злоязычия совсем не было желание причинить адресату обиду и его унизить.. Нет, я просто изучал человеческие реакции на слова и силу самих слов, не зная толком их веса, их значимости, их реального наполнения. Мало ли какие слова существуют на свете ?! Таким эмпирическим путем я познавал прикладную эффективность родной русской речи и пополнял багаж впечатлений от проявлений человеческих эмоций. Сразу добавлю , что описанный выше печальный опыт нисколько не отбил у меня охоты к словесным экспериментам. Я продолжил эту почти экстремальную практику. А что же я такое из себя представлял на самом деле? Что я мог лучше других, в чем я преуспевал как никто другой? Ну, допустим, научился плавать, кататься на велосипеде, неплохо учился и занимался в музыкальной школе по классу аккордеона. Это могли уметь все и многие умели из моей школы. Как же я заблуждался на свой счет! Вот посмотреть на моего тогдашнего друга Мишу, который, кстати говоря, сопровождал меня в качестве секунданта на эту первую в моей жизни драку, то его жизненные достижения были в то время ничуть не меньше, а гораздо весомей моих. Главными из них были его отличная спортивная реакция – он в отличие от меня хорошо играл в баскетбол – и ярко выраженная способность к точным наукам. Он смог сам собрать детекторный приемник. Мы явно дополняли друг друга. Заходя вперед скажу, что наша тесная дружба продолжалась несколько лет, а потом она внезапно прервалась, я потерял какие-либо контакты с Мишей, возвратившись на родину. Став курсантом военного училища связи, он впоследствии мог бы стать высококлассным специалистом в своей области и найти достойное место, например, в разведке, генеральном штабе или космических войсках. Другими словами везде, где такие военные профессионалы могут потребоваться . Варианты могли быть разные. Однако в списках окончивших военное училище за тот год, когда он должен был его закончить, его фамилия не значилась. Куда же он делся ? Что с ним случилось ? Был засекречен? Разве такое бывает ? Неужели он мог не дожить до окончания учебы ? Но возвращаюсь в те времена, когда мы оба были и живы, и здоровы. .

Мы с Мишей оба были тогда пижонами и любили носить синие рубашки ФДЙот (Фрайе Дойче Югенд) – форму гедеэровского комсомола и мокасины. Хорошо сшитые рубашки с погончиками продавались только немцам – членам этой организации, а на рукаве была нашивка с ее эмблемой. Такую рубашку еще надо было ухитриться купить. В этой ловкости заключался дополнительный элемент шика. О настоящих джинсах слух тогда только начинал распространяться, слух как мечта о чем-то фантастически недоступном. А вот мокасины немцы делали совсем даже неплохо. В ГДР был тогда пик моды на все ковбойско-индейское благодаря потоку собственных фильмов на эту благодатную тему. Известный автор романов-вестернов Карл Май жил когда-то в предместье Дрездена и создал музей индейской культуры. Вообще же замечу, что в отличие от нашей столицы, не говоря об остальной стране, в ГДР одеться тогда более-менее прилично можно было проще и взрослым, и детям.

Дрезден – Флоренция на Эльбе, старая часть которого исключительно живописно расположена на левом берегу реки. С 18 века русские люди начали регулярно посещать его, в основном проездом на различные курорты – Карлсбад, Мариенбад и прочие. Постепенно он стал сам по себе притягательным местом для посещений иностранцев благодаря богатству Дрезденской галереи и ее главному шедевру – «Сикстинской мадонне». Список русских знаменитостей, посетивших Дрезден в 19 веке, заполнил бы несколько страниц. Но для русского человека, наверное, все-таки главным нашим туристом в Дрездене этого века является Федор Михайлович Достоевский, который провел в нем вместе с женой больше двух лет и написал там несколько томов своего собрания сочинений. Достаточно упомянуть роман «Бесы». Для самого Достоевского умиротворяющая атмосфера этого города была исключительно полезной. По его приезде в Россию многие отмечали положительные изменения в его характере – он стал более уравновешенным, спокойным и терпеливым. Ну а после знаменитой бомбардировки от старой части города и его атмосферы мало что осталось.

А я после описанного избиения ушел в Зачем и почему я принял такое решениесебя, стал больше читать и читал все подряд: стихи Кольцова, записки о кругосветном путешествии Крузенштерна и Лисянского, Гейне и Льва Кассиля. И рисовал черепичную крышу дома напротив. Настроение отразилось на качестве этого рисунка, что сразу отметил учитель рисования, и его похвалил. А был он недоучившийся студент художественного училища в звании ефрейтора.

Тут наступили жаркие летние дни, сидеть дома стало невмоготу, а Миша уехал с родителями в отпуск на родину. Под влиянием внезапного порыва я выскочил на улицу, чтобы провести там остаток дня, и направился прямиком к сигаретному автомату, который был прикреплен к металлическому забору в тенистом переулке недалеко от дома. Зачем и почему я принял такое решение? А бог его знает! Это был просто импульс. Нельзя сказать, что в то время я был заядлым курильщиком или иногда тайком покуривал. Опыт курения был у меня меньше минимального, но как все новое, «взрослое» и в принципе не поощряемое ни семьей, ни школой, курение конечно притягивало именно как некий «магический», ритуальный процесс и запретный плод одновременно. До этого лишь однажды в Москве из сигаретного автомата в булочной ( это было время повсеместного внедрения торговых автоматов) я с неимоверным волнением и всяческими якобы «скрытными» ухищрениями вытащил пачку сигарет «Стройка» и быстро выбежал из магазина. Скорей, пока меня не схватили продавщицы !Эффект от курения был потрясающим в прямом смысле слова, благо в то время на улицах было много скамеек. Во рту долго было очень противно. Сейчас я был постарше и вроде бы должен был спокойнее управиться с автоматом, но отчего–то было как-то неловко и немного страшно, хотя на улице не было ни души. Монета достоинством в одну марку упала в щель и, надавив на соответствующий стержень, я получил из отверствия пачку местных сигарет. Что это были за сигареты я за давностью лет не помню, но это была наверняка ныне не существующая марка самого дрянного местного пошиба. Покурить, думал я, и забыть на время всякие мелкие неприятности, скоротать остаток скучного жаркого летнего дня. На мне тогда была синяя футболка, которой я безмерно гордился – в Москве такие не продавались. На спине масляной краской по трафарету было аккуратно выведено PVV – это были мои собственные инициалы нерусскими буквами. Носить майки с разными надписями на груди и на спине тогда входило в моду и за неимением готовых предложений каждый старался как мог. Хулиганских надписей отчего-то тогда еще не делали, и я воздержался от буйства фантазии и ограничился просто собственными инициалами. На вопросы малышни я, однако, ловко, как я думал, отвечал, что эта надпись означает «Против войны везде». Одноклассники, правда, догадывались, что скрывается за этими латинскими буквами.

Я взял пачку в руку и, не долго думая, перемахнул через забор ближайшего особняка. Пройдя через тихий двор (дело было в воскресенье), я очутился в углу двора на скамейке под развесистым деревом. Вынул из пачки сигарету, поднес к ней спичку и затянулся. Правильно курить для меня значило затягиваться по-настоящему. Голова отделилась от тела и поплыла куда-то в сторону, ноги зажили самостоятельной жизнью. Стараясь не свалиться со скамейки, я крепко ухватился за ее край. Спустя некоторое время я наконец стал приходить в себя.

– Что ты здесь делаешь? Как ты сюда попал? – раздался голос прямо надо мной.

Стараясь сконцентрировать взгляд на источнике голоса, я поднялся и увидел перед собой молодого мужика в спортивном костюме и кедах. Взгляд его был строгим и серьезным.

– Я спрашиваю как ты сюда попал, кто ты? Ты по-русски понимаешь? Шприхст ду дойч?

– Я русский, – сказал я и показал рукой на забор.

– Ты, значит, из нашего городка, – понимающе кивнул и уже более спокойно сказал мужик, – но все равно здесь тебе делать нечего. Иди в свой родной двор, но не через калитку, а лезь через забор так же, как ты сюда забрался. Понял? И всем своим приятелям скажи, что даже в воскресенье здесь им делать нечего. Здесь такая же как у ваших родителей военная часть.

Он уже почти дружески подтолкнул меня к забору.

– И бросай курить, если серьезно пока не куришь, спортом надо заниматься, в волейбол надо играть, в футбол, а лучше борьбой самбо или дзюдо. Знаешь такую японскую борьбу?

– Я плаваю.

– А что это у тебя на майке написано?

– «Против войны везде», сокращенно – сказал я .

– Странная фраза, хотя по сути правильная. А я-то подумал, что это твои инициалы латинскими буквами.

– А ты случайно не сын капитана Пушкина? – продолжил он. Мужик угадал, и я сразу признался.

– Да, – тихо сказал я и отчего-то покраснел.

– У тебя хороший отец и тебе надо брать с него пример. Мы с ним играем в волейбол. Культурный. А тебе уже пора задумываться о будущем, кем быть, каким быть. Надо быть упорным в достижении своих целей, а они должны быть достойными. Понял?

Я кивнул, хотя, признаюсь, чисто машинально.

Тогда Владимир Владимирович почти дружески, но сдержанно улыбнулся, еще раз подтолкнул меня к забору. И я залез на него, в смысле на забор, и спрыгнул на свою территорию. Должен сказать, что не всегда мое общение с забором оканчивалось так же дружески – однажды я просто сорвался и повис на колючей проволоке, обливаясь кровью из подушечек пальцев. Просто сорвался. Но все раны зажили, а я тогда плакал, потому что было больно.

Владимир Владимирович действительно знал моего отца – они вместе играли в обязательный волейбол по четвергам или пятницам – точно не помню .

Отцу об этой неожиданной и не сулящей мне ничего приятного в случае рассказа встрече я не сообщил. Поэтому этао событие никаких последствий для меня не имело И только спустя много лет я увидел лицо тогдашнего незнакомца в какой-то газете и сразу его узнал. Но как же это могло быть – ведь согласно известным фактам официальной биографии ему в ту пору было примерно столько же лет сколько было и мне? Что за чертовщина! Тогда он выглядел как совершенно взрослый мужчина, старше 30, точно не меньше. Как же такое могло быть и чтоже произошло потом ? Либо занятия спортом так его законсервировали, а потом родная организация помогла изменить в документах дату рождения, либо со мной встретился полный его дубликат. Последнее предположение о полной идентичности образа имеет полное право на существование, хотя такое встречается в природе и обычной жизни не часто Для меня это так и осталось необьяснимым . Но .давайте лучше оставим эту загадку. Лично для меня важно то, что с тех пор я больше не делал попыток закурить.

Надо сказать, что в ГДР я оказался спустя всего лишь десять с небольшим лет после окончания Войны .Ее последствия еще были наглядны. Несколько повзраслев и набравшись малого жизненного опыта, я увидал, что между нашими людьми и «демократическими» немцами никакой взаимной любви не существует, и ее и не может существовать. Да и особой дружбы тоже. Основания для этого были слишком зыбкие. Но предпринимались натужные идеологические усилия .внедрить во что бы то ни стало если не взаимную приязнь, то ее видимость в формах организованных общественных мероприятий. На уровне подрастающего поколения это выражалось в посещении немецких детских садов и летних лагерей. А вне официоза немецкие детишки могли гурьбой навалиться на растерявшегося от неожиданности советского подростка и с криками « русиш швайн » спихнуть его с разбитого велосипеда.. Можно допустить, что это были не совсем благополучные дети, местные трудные подростки .Но что это меняет ? Их старшие братья под гитару на мотив « Катюши» распевали : «Ни махорки и не папиросы, ни махорки и не папирос.» Лагерный фольклор их отцов.и дедов. Ничто не могло быть забыто . А советская детвора швыряла камни в , стекла кирхи, стоящей вплотную к забору военного городка. .

Фамилия моего друга, с которым я сейчас провожу время с рассказами, Захаров. Об этом можно запросто догадаться. У него конечно есть и имя. Его зовут Александр. Но с детских лет для меня он Захарик. Пусть таким и остается. Зачем теперь что-то менять. Мою почти уникальную фамилию вы знаете. Насчет уникальности я конечно пошутил. Она встречается, но не часто.. В школе помимо понятной уязвимости моя фамилия имела одно неоспоримое преимущество просто в силу своей запоминаемости. В одной из средних школ, в которой мне довелось учиться, преподавала учительница математики по фамилии Лисова. Она странным образам, что никак не сочеталось с преподаваемым ей предметом, никак не могла запомнить фамидии некоторых учеников. Например фамилию моего соседа по парте Крутилин как только она не искажала. Он был у нее и Крутилов, и Кутилов, и Утилов, и даже Вертелов. Это доводило моего одноклассника до белого каления. Он краснел, надувал щеки и даже осмеливался поправлять педагога. Но его эмоции результата не улучшали. То ли дело моя собственная фамилия. Ее никто никогда не путал и не искажал. Это было невозможно. Такая вот привилегия. . . , . . .

. Мои предки по мужской линии вплоть до третьго колена не были связаны с крестьянским трудом. Прадед Михаил имел кустарную слесарную мастерскую, где лудил, клепал и паял. Мать отца вышла из небогатой купеческой среды города Лебедяни. Окончив женскую прогимназию, она получила право работать учительницей младших классов, чем она и зарабатывала на жизнь, рано потеряв и мать, и отца. О своей бабушке по линии матери я уже рассказывал. Могу добавить, что обстоятельства ее появления сразу после революции в Москве остаются для меня темными . Приехала, мол, и все. Представляю как это было сложно в ту пору, особенно, одинокой молодой женщине. Конечно ей помогли. Но кто это был ? Имя этого человека было ей до конца жизни сохранено в тайне. Даже от родной дочери. По некоторым оброненным фразам можно было заключить, что этот человек был большевиком, инвалидом без одной ноги, вызванным на работу в Москву. Он и дал ей рекомендацию в партию. В столице она занималась разной непритязательной работой, не требующей специальных знаний и квалификации. Пока наконец не укоренилась в области общепита и не поднялась по профсоюзной лестнице этого профиля. Все благодаря своему трудолюбию, добросовестности и уважения окружающих. Попробуй в наше время достичь профессиональных высот, не будучи отягощен вагоном подобающих дипломов и аттестатов. Ни добросовестность, ни трудолюбие вряд ли помогут. Такое вот было время.

Кто-то может вообразить, что коль скоро я ношу такую фамилию, то сам по себе этот факт является многозначительным и это не может не возлагать на меня особой миссии, не воплотить во мне черт «любимца муз». Это полная чушь ! На самом деле это не значит ровным счетом ничего. Хотя в юном возрасте, подобно многим другим сверстникам , я грешил стихоплетством, о чем расскажу позже, но я даже и в мыслях не допускал, что из этого может выйти что-то путное .Редкие приступы творческого зуда не смогли убедить меня самого в том, что здесь блестит искра моего истинного призвания. А вот стихи и прозу своего великого тезки я любил читать с детства, предпочитая все то, что не входило в школьную программу. И вот, что я думаю. Если бы его жизнь не прервала злодейская пуля, дальнейшее творчество Пушкина пошло бы по пути большой прозы. И это было бы великолепно, гораздо выше по мастерству «Повестей Белкина» и даже «Капитанской дочки». Это были бы сюжетные повести и романы из национальной истории. С Загоскиным не сравнимые.

По правде говоря, весомость своей фамилии я стал сознавать только тогда, когда в школе стали изучать произведения моего великого тезки. Начали не обидно подтрунивать одноклассники. А когда на уроке я читал вслух что-нибудь из его поэзии и забывал следующую строку или запинался, то учительница со смешком замечала – « Что же ты подводишь своего предка ! ». Носитель такой фамилии имел определенную обязанность и должен был соответствовать если не образу, то содержанию наследия Александра Сергеевича.