Оглавление
Владимир Иванович Даль. О поверьях, суевериях и предрассудках русского народа
Предисловие
О поверьях, суевериях и предрассудках русского народа[1]
Вступление
I. Домовой
II. Знахарь и знахарка
III. Кликушество и гаданье
IV. Заговоры
V. Водяной
VI. Моряны
VII. Оборотень
VIII. Русалка
IX. Ведьма
X. Порчи и заговоры
XI. Симпатические средства
XII. Приметы
XIII. Басни, притчи и сказки
XIV. Привидения
XV. Клады
Приложение. Статьи и заметки 1833–1880 гг
Возражение против Ганеманнова взгляда на медицину
О гомеопатии (письмо князю В. Ф. Одоевскому)
Знахарство и заговоры
О русских пословицах. Статья, читанная в собрании Русского географического общества
Отметки из сказок и преданий в народе об Илье Муромце
Отрывок из книги
Сегодня Владимир Даль прочно и заслуженно известен прежде всего как составитель «Словаря живого великорусского языка», этого бесценного кладезя «народной мудрости», как выражались в XIX столетии, – богатейшего собрания языковых и культурных фактов, не утратившего своего значения по сей день. Именно поэтому Даля чаще всего именуют ныне филологом или лингвистом (хотя последнее – неправильно, лингвистом, то есть специалистом по структуре языка, он точно не был). Иногда еще вспоминают, что по образованию и основному роду деятельности он был врачом, а к изучению русского языка и русской культуры обратился по зову души, подобно многим образованным своим соотечественникам первой половины XIX века.
В ту пору в России существовало две культуры, во многом независимых друг от друга, – культура грамотных с ее приверженностью классической европейской традиции и культура «простонародная», или, как принято было говорить, «подлая». Пушкина после публикации стихотворных сказок некоторые критики упрекали в использовании «подлых» словечек и сюжетов, что неприемлемо для настоящей литературы. В наши дни эти обвинения вызывают лишь недоуменную усмешку, но в те годы многие в самом деле считали, что «мужицким» словам и «байкам» нет места в подлинной культуре. Впрочем, постепенно – пусть очень неспешно – такое положение дел начинало меняться.
.....
Домовой вообще хозяйничает исключительно по ночам; а где бывает днем, это неизвестно. Иногда он забавляется, как всякий знает, вскочив сонному коленями на грудь и принявшись ни с того ни с сего душить человека; у других народов есть для этого припадка название «альп», «кошемар» (alp, cauchemar. – Ред.), а у нас нет другого, как домовой душил. Он, впрочем, всегда отпускает душу на покаяние и никогда не душит насмерть. При этом домовой иногда бранится чисто по-русски, без зазрения совести; голос его грубый, суровый и глухой, как будто раздается вдруг с разных сторон. Когда он душит, то отогнать его можно только такою же русскою бранью; кто может в это время произнести ее, того он сей же час покидает, и это верно: если в сем припадке удушья сможешь заговорить, бранное или небранное, то всегда опомнишься и можешь встать. Иные и в это время также спрашивают: к добру или к худу? и дедушка завывает глухо: к ху-у-ду! Вообще он более знается с мужчинами, но иногда проказит и с бабами, особенно если они крикливы и бестолковы. Расхаживая по дому, он шаркает, топает, стучит, гремит, хлопает дверьми, бросает чем попало, со страшным стуком; но никогда не попадает в человека; он иногда подымает где-нибудь такую возню, что хоть беги без оглядки. Это бывает только ночью, в подполье, в клети, сенях, чулане, в порожней половине или на чердаке; иногда он стаскивает и сваливает ворохом все, что попадется. Перед смертью хозяина он садится иногда на его место, работает его работу, надевает его шапку; поэтому вообще увидать домового в шапке – самый дурной знак. Перебираясь в новый дом, должно, перекрестившись в красном углу, оборотиться к дверям и сказать: «Хозяин домовой, пойдем со мной в дом». Коли ему полюбится житье, то станет жить смирно и ходить около лошадей; а нет, так станет проказить. Голоса его почти никогда не слышишь, разве выбранит кого-нибудь или зааукает на дворе либо станет дразнить лошадей, заржав по-кониному. Следы проказ его нередко видны и днем: например, посуда вся очутится за ночь в поганом ушате, сковородники сняты с древка и надеты на рога ухвата, а утварь сиделая, столы, скамьи, стулья переломаны либо свалены все в одну кучу. Замечательно, что домовой не любит зеркала; иные даже полагают, что его можно выкурить этим средством из такой комнаты, где он много проказит. Но он положительно не терпит сорок, даже мертвых, почему и полезно подвешивать на конюшне убитую сороку. В каких он сношениях с козлом, неизвестно, но козел на конюшне также удаляет или задабривает домового. В этом поверье нет, однако же, связи с тем, что козел служит ведьме; по крайней мере, никто не видал, чтобы домовой ездил на козле. Иные объясняют поверье это так: лошади потеют и болеют, если в конюшне водится ласочка, которая, в свою очередь, будто не любит козла и от него уходит.
В иных местах никто не произнесет имени домового, и от этого обычая не поминать или не называть того, чего боишься, как, например, лихорадку, домовой получил столько иносказательных кличек, а в том числе почетное звание дедушки. В некоторых местах дают ему свойство оборотня и говорят, что он катится иногда комом снега, клочком сена или бежит собакой.
.....
