Читать книгу Вологжанин - ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ КАЗАНЦЕВ - Страница 1

Вологжанин

Доблесть родителей – наследство детей.

В. Веденеев.

Пролог

В XVII веке Московское царство стремительно расширялось на восток, присоединив сначала Западную, а потом Восточную Сибирь. Русские землепроходцы шли все дальше «встречь солнцу». Во второй половине XVII столетия казаки проникают в Даурию. Даурией тогда называли все земли за Яблоновым хребтом, который звали «камень». Русские появляются в Забайкалье, Приамурье, строят остроги, приводят в подданство местное население, закрепляются, заселяют новые земли.

В XVII веке маньчжурские племена объединяются под предводительством хана Нурцахи. В 1636 году его сын Абахай принял титул императора, назвал свою династию Цин (Чистый) и захватил ряд северокитайских провинций. В 1644 году китайские феодалы призвали маньчжуров для подавления народного восстания. Маньчжуры заняли Пекин, подавили восстание, и Абахай объявил своего сына Шунь Чжи богдыханом. Северный Китай оказался под властью маньчжуров. Продолжилось завоевание Южного Китая, которое закончилось при Канси, преемнике Шунь Чжи, в 1683 году. Дабы отличать покорных от непокорных, Шунь Чжи повелел каждому китайцу носить косу и брить лоб, непокорных ждала смерть.

Районы Амура становятся зоной параллельного проникновения русских и маньчжуров. Последние и раньше совершали сюда походы, но не пытались здесь закрепиться, удовольствовавшись данью. Когда маньчжуры вновь обратили внимание на Амур, оказалось, что их данников обложили второй данью пришельцы, которых местные племена звали «лоча». Сначала по Амуру плавал Ерофей Хабаров, потом его преемник Онуфрий Степанов. В устье Шилки появился с дружиной Петр Бекетов. Маньчжуры пытались выбить пришельцев. Первый раз напали на Хабарова у острожка Ачанского и потерпели поражение. После сражения богдыхану ушло донесение, где были такие строки: «…Глаза у них глубокие, голубые, они храбры как тигры». С 1654 года и до заключения Нерчинского договора идет череда военных столкновений. Московское правительство пытается урегулировать отношения с Китаем, правящей элитой которого стали маньчжуры, мирным путем. Маньчжуров и китайцев русские звали богдойцами.

Албазин

Девятого июля1685года в стены Нерчинского острога, сделанные из вертикально вкопаных заостренных бревен-острожин, входил отряд Афанасия Бейтона. Шли казаки, набранные во многих сибирских городах от Тобольска до Удинска. Шли казацкие и стрелецкие дети, шли ссыльные иноземцы, шли промышленные люди, потому что оскудела соболями Сибирь, и записывались они в казаки; а также шли наемники, которых домоседы нанимали вместо себя. Были среди наемников беглые крестьяне, гулящие люди, попадались и лихие, не брезговавшие разбоем. Вся эта вольница шла с Тобольска в неведомую Даурию и прославилась воровскими делами. Слушали лишь вожаков, свои дела решали на войсковом круге. Было недовольство, раздоры, смута. В Енисейске воевода Щербатов назначил им нового начальника – казачьего голову Бейтона. Исподволь Афанасий наводил порядок. Постепенно казаки привыкли к опытному командиру, устанавливалась дисциплина. Когда отряд прибыл в Удинск, там не оказалось скота: всех лошадей, быков, овец угнали монголы. Бейтон усилил отряд добровольцами из гулящих и промышленных людей, баргузинскими тунгусами и отправился в погоню. В верховьях Чикоя скот удалось отбить, потерь не было, и казаки поверили в боевой опыт и удачу казачьего головы Входили они с опухшими от гнуса лицами, в пропотевших рубахах, штанах, заправленных в кожаную обувку: сапоги, ичиги, олочи. Все казаки шли вооруженные пищалями-кремневками, которые выдали даурскому отряду, и разнообразным холодным оружием: саблями, палашами, копьями, рогатинами, пальмами, топорами, бердышами, ножами – кое-где виднелись луки и пистоли за поясами. Давно выяснили казаки, что идут они на войну.

На берегу Нерчи в кустах у костра сидели трое: Иван Вологжанин, промышленник из Удинска, где вместе с сыном пристал к отряду, Никита Черкас, ссыльный запорожский казак, и знакомый Ивана – служивый нерчинский казак Терентий Лосев. Сын Вологжанина, Васька, сухощавый смуглый высокий подросток, на перекате дергал удочкой пескарей и складывал их в сумку, висевшую на боку. Мужики, хлебнув бражки, принесенной Терехой, и похлебав ухи, вели неспешный разговор. Лосев рассказывал об Амуре:

–Я вместе с Игнатием Миловановым по Амуру вниз плавал до Зеи. Острожки Зейский и Селенбинский смотрели. Места там хорошие, пространные, хлеборобные, и елани есть, и сенные покосы, по рекам луга большие. Албазин еще ближе – за две недели туда-сюда можно обернуться. Там за лето хлеба по пояс вымахивают. У нас тут под Нерчинском урожаи хилые, вот албазинцы хлебом помогают. Зерно от них довезти не сложно: осенью – на дощаниках по шилкинской воде, зимой –  по льду.

Вологжан пошевелил пальцами босых ног, отгоняя мух. Олочи сушились на пригорке.

– Как там с охотой?

– На Баргузине соболя почти выбили. Я в служивые пошел, чтобы кабалу заплатить, последние годы прибытка никакого не было. По весне еще и Дарья в прорубь поскользнулась, утонула. Остались вдвоем с мальцом.

–Малец-то скоро выше тебя будет, – подал голос Никита.

–Пятнадцать годков по осени стукнет. Я ведь на промысле с осени до весны был. Дарья у меня тунгуска была, Ваську многому научила. Он силки на зайцев да кабарожек ставит, уток и рябчиков из лука стреляет. Про рыбалку не говорю: на речке и дневал бы, и ночевал.

Помолчали. Терентий продолжил разговор:

–Соболь на Амуре похуже баргузинского, с рыжинкой, однако зверя не меряно. Встречаются сохатый и пятнистый олень, северный олень и косуля, бурый медведь и кабан, рысь и барс, тигр есть.

Иван встрепенулся:

–Слышал, что за зверь?

–Кошка полосатая, пудов десять-пятнадцать будет, всякого зверя берет: и кабана, и медведя. Наши охотники били. Рыба на Амуре всякая. Говорят, в низовьях рыбины с лодку есть, калугой зовут. В лесах женьшень растет – корень жизни. Кто его настой пьет, долго жить будет. Вот только богдойцы нас туда пускать не хотят. Народы местные к себе переселили, на деревни нападают, хлеб конями травят, Албазин в осаду взяли. Я думаю, казаки, вам теперь туда дорога: богдойцев воевать, да наших выручать.

Опять замолчали. Вечерело. Никита Черкас сказал:

–В острог идти надо, а то ворота закроют. – Помолчав, добавил: – Я, Иван, Ваську сабельному бою обучать начну.

Вологжанин поглядел на него:

–Хорошо.

Мужики собрались, кликнули рыболова. Васька вылез в мокрых штанах, но довольный:

–Гляди, батя, полсумки надергал.

–Молодец, – улыбаясь в бороду, пробурчал Вологжанин.

Пошли к воротам. То там, то здесь горели костры, переговаривались казаки, занимались своими делами: починялись, плескались в воде, заодно стирая одежонку. Подходя к воротам, Никита спросил Ивана:

–Мы с отцом в Сибирь с Вологды пришли, вот и Вологжанин.

–Так ты всю Сибирь прошагал? – спросил потрясенный Лосев.

–Ага, – кивнул Иван, – с огольцов, поменьше Васьки был. Сначала до Мангазеи добрались, а потом везде соболевали. Только когда отца медведь заломал, я в Баргузине остановился. Дарью выкупил, она в работницах у купца жила, крестил, женился. Теперь другую долю с сыном поищем.

В воеводской избе после плотного обеда в горнице сидели и беседовали нерчинский воевода Власов и Бейтон. На столе стояли кувшин вина и чарки. В горницу через рамы, где кусочки слюды были забраны в замысловатые железные переплеты, струился неяркий солнечный свет. Воевода Иван Остафьевич делился мыслями, Умный, образованный, хозяйственный, Власов недаром был послан воеводой в самые восточные владения Московского царства. Он считался опытным и решительным руководителем и администратором и укреплял русское влияние, где военными действиями, где дипломатией. Иван Остафьевич предпринимал все возможные меры для укрепления Албазина, форпоста русских на Амуре. Сейчас он хотел услышать мнение Бейтона, о котором слышал много хорошего. Больше тридцати лет назад Бейтон приехал в Москву из Пруссии, крестился, женился. Служил Афанасий Иванович в полках иноземного строя и с поручика дослужился до подполковника. Участвовал в сражениях русско-польской войны 1654-1667 гг. Затем Бейтона отправили в Томск, где он успешно оберегал границы от набегов джунгарских ханов. За время службы Афанасий Иванович проявил себя храбрым и опытным командиром.

–Положение трудное. В Албазине воеводой Толбузин Алексей Илларионович. Дела местные хорошо знает, его отец в Нерчинске воеводой сидел. Сам мужик деятельный, Албазин укрепил, только людей у него мало: вместе с промышленниками и крестьянами – чуть больше трехсот. Сейчас сидит в осаде, просто так не сдастся. Я двадцать второго июня весть получил. Богдойцев – тысяч пять. Бусы свои выше Албазина поставили, однако отряд на помощь я отправил. Ушло сто служивых с двумя пушками да тремя затинными пищалями на одиннадцати стругах. Лишь бы пробились.

–Вестей ждать надо, Иван Остафьевич, разведчиков послать. Потом мне с отрядом плыть.

–Не торопись. Недавно у меня тунгусы с ясаком были и сообщили, что в городе Науне армия богдойская стоит в девять тысяч человек, собирается на Нерчинск Я в Телембинский острог приказчику Лоншакову письмо отправил. Приказал железо плавить, наконечники пик и копий ковать. Предписал жить с опасением. Кроме богдойцев и монголы, и тунгусы немирные напасть могут. Что с твоим отрядом делать будем, пока не знаю. Надо Албазину помочь, нужно Нерчинск отстоять.

–Без разведки все равно не обойдемся.

–Хорошо. Подождем вестей, а пока пододвигайся,– хозяин взял в руки кувшин с вином.

Десятого июля в Нерчинск с Толбузиным пришли опаленные порохом, измученные, албазинцы. Многие пришли босиком, в изодранных портах и рубахах. У кого в Нерчинске не было близких, полезли в кабалу: брали деньги в долг под большие проценты. Власов и Бейтон слушали рассказ отмытого в бане Алексея Толбузина об осаде Албазина. Так же, как вчера, на столе стояли кувшин с вином и серебряные чарки.

– Началось с весны, – говорил Алексей, – Сначала на мельницу в марте напали. Я с заимок в острог всех перевел. Наступило тепло – опять все собрались, гадали – что делать. Решили землю возле Албазина вспахать и засеять. Хлеба уродились хорошие, а когда поля заколосились, два промышленника, ранее плененных, «лист» принесли от богдыхана. Царство им небесное, – перекрестился Толбузин, – оба в осаде погибли. Лист на трех языках: русском, польском и богдойском. Наверное, иезуиты составляли. Написано: «Уходите из Албазина, воинские люди идут на вас на ста бусах». К середине июня нагрянули: на лодках четыре тысячи пехоты с припасами, да тысяча всадников. У них сорок пять пушек, а у меня только три. Острог я укрепил: жители ров углубили, «чеснок» поставили. Богдойцы высадились, вокруг Албазина насыпали земляные валы, на них пушки поставили. Начали обстреливать. Много пушек было тяжелых, так ядра стены насквозь пробивали. Наши отстреливались, да пушку разбили. Закидали нас огненными стрелами. Горело все: дома, церковь, хлебные амбары. Обстреливали три дня. К нам на плотах жители с верхних деревень плыли. Их тоже расстреляли из пушек, кого в плен взяли, кто в тайгу убежал. Бусы богдойцы поставили выше острога, чтобы весть в Нерчинск не смогли мы подать, да помощь перехватить. На десятый день пошли на штурм. Пытались приступные премудрости подтащить. Подтягивали повозки со щитами, войлоком обитые, несли лестницы с когтями, снаряды подрывные длиной аршинов в двадцать, а толщиной те мешки с оглоблю. Отбили мы приступ, побили многих. «Чеснок» подойти мешал, повозки во рву застряли, а снаряды подрывные стрельбой из самопалов взрывали. Отошли богдойцы, но потом острожные стены обложили дровами и хворостом и подожгли. Ко мне отец Сергий с жителями пришел, взмолились, что переговоры надобно вести и в Нерчинск уходить. Поднял я белый флаг, отправил посольство. Я сразу наказал: «Албазин сдадим, но никаких пленных. Всех пропустить в Нерчинск». Богдойцы согласились, но поставили условие, чтобы уходили с пустыми руками, даже скотину с собой не гнали. Наутро нас всех к начальным людям пригласили. Ласковы к нам были. Кафтаны, сапоги, платья расшитые разложили, предлагали на службу к ним перейти. Десятка два согласились. Уходили мы двумя отрядами, – если одной дорогой идти, то можно было голодной смертью помереть. Сто двадцать человек я отпустил в Якутск. Выше устья Аргуни Анцифера Кондратьева с отрядом встретили, что нам на помощь шли. Оставили там дозор и в Нерчинск двинулись. До Аргуни за нами богдойцы на бусах плыли, а Стенька Верхотуров с изменниками – толмачами ихними нам вдогонку кричали: «И под Нерчинском мы с теми бусами будем!» Обидно,– Толбузин замолчал, потом встал со скамьи и поклонился Власову в пояс: –Челобитье прими от меня и моих людишек, Иван Остафьевич. Просят люди отпустить их в хлебные места – все голы, босы. Я сам в кабалу на сто рублей подписался. Одна рубаха на мне оставалась.

–Сядь, Алексей Илларионович, не торопись. На Удинск через Камень не пущу. Народу тут мало. У нас теперь сил воинских прибавилось. Афанасий Иванович с полтысячи привел с тремя пушками, – кивнул он на Бейтона, – все с огненным боем. Давайте думать, что дальше делать будем.

–Охотников кликнуть надобно, пусть до Албазина спустятся, разузнают, что и как, – подал голос Бейтон.

–То, верно, – согласился воевода.

–Проводников из албазинцев и нерчинцев взять моих, чтобы места знали.

–Завтра клич бросим, – подвел итог Власов.

Воевода распорядился отправить разведку к Албазину, узнать, что осталось от острога, ушли ли враги. Поплыло семьдесят человек на пяти стругах во главе с десятником Телицыным. Поплыли албазинские и нерчинские казаки, добровольцы из отряда Бейтона. Сплыли по Шилке до Амура. С бортов были видны лысые сопки, покрытые лесом горы, зеленеющие долины, заросшие черемухой и тальником острова. Берега то сходились, нависая над водой крутыми утесами, то раздвигались широкими цветущими лугами. На ночь причаливали к берегу, жгли костры, готовили ужин и ложились спать, выставив часовых.

Никита Черкас каждое утро поднимал Ваську раньше всех. Еще в Нерчинске он вытесал два тяжелых подобия сабель и на дворе у Лосева, где они жили, заставлял подростка отрабатывать сабельные приемы. Сейчас коренастый и широкоплечий с черной седеющей бородой Никита, держа в руках деревянную саблю, подначивал Ваську. В ухе у него болталась серебряная серьга. Волосы подстрижены под казацкую скобку. Широченные шаровары из коричневой пестряди, заправленные в сапоги, подпоясывал широкий крученый кушак из красного кармазина. Ярко синела рубаха. Он не обращал внимания ни на туман, ни на комаров, зудевших возле головы.

–Не можешь одной – давай обеими руками. Сабля не ложка – ей пользоваться уметь надо.

Согнувшись, Вася держал саблю двумя руками. На нем была куртка из лосиной кожи мехом наружу. Штаны из синей пестряди свисали с босых, мокрых от утренней росы ног. На голове остроконечная шляпа из бересты. Васька ударил слева направо, но Черкас неуловимым движением кисти руки провернул свою деревяшку, которая плашмя ударила по оружию противника справа, уводя его влево и открывая незащищенный бок. Никита с ленцой ткнул в ребра, вдруг резко прянул в сторону. Подросток, держа саблю в левой руке, сделал стремительный выпад. Дерево прошло впритирку с грудью казака.

–Заканчивайте. Перекусим – и в путь, – раздался окрик десятника.

–Молодец, – похлопал Ваську Черкас, – Чуть не зарезал дядьку. Я замечаю, у тебя обе руки рабочие.

–Ему мамка в детстве левую руку привязывала, чтобы он правой все делал, – сказал Иван, который следил за поединком.

–Это хорошо, – кивнул головой Никита. – Ждут удар, в основном, с правой руки. Значит, поработаешь, чтоб с обоих рубить. Иди хлебай варево, – подтолкнул он Василия. Подросток пошагал к костру, у которого хлопотал Лосев. Друзья все вместе вызвались добровольцами. Мужики шли следом.

–Никита, – спросил Вологжанин, – а не шибко жестко ты с ним? У него все руки и плечи в синяках.

–Лучше в синяках, чем порубленному быть, – огрызнулся Черкас,– Ты думаешь, я из-за благодарности, что ты того монголас пищали снял, когда он меня выцелил?.. У меня самого такой братишка был. Парубок бедовый, только под Чигирином я спасти его не смог. Развалил Данилу янычар пополам. Плохо я его саблей научилмахать, а оставить не с кем было. Мать Бог прибрал. Тут турки с татарами повалили, я и взял Даньку с собой, оказывается, на смерть. Сам знаешь: погибают не молодые, а неумелые. – Никита замолчал.

–Ты… это… прости меня, – с запинкой произнес Иван.

–Не бери в голову, – махнул рукой Черкас.

Казаки быстро позавтракали вчерашней ухой, попили отвар чаги. Телицын собрал всех на берегу, предупредил:

–Плыть осторожно, смотреть в оба, подплываем к Албазину. Можем наткнуться на богдойцев. Высадимся, не доходя острога, там недалеко есть небольшой затон: струги загоним, спрячем.

Казаки молча послушали десятника, полезли на суда. Струги отвалили от берега. Туман рассеялся. Река катилась тихо, мерно-мутная, бескрайная. Мошки кругом было великое множество. В жару она стояла над стругами черной пылью, набивалась в уши, в рот, в глаза. Чтобы спастись от гнуса люди обматывали лица и головы тряпицами, платками, одевали накомарники. Казаки с завистью смотрели на Вологжаниных, которые спустили с берестяных шляп сплетенные из конского волоса сетки. На всех судах дымились костры-дымокуры, сложенные из гнилушек. Головной струг повернул к берегу. За ивами, растущими на берегу, оказалась протока, которая привела в небольшой заливчик. Казаки быстро загнали суда, прикрыли ветками, начали готовиться к разведке. Они заряжали пищали, из мешков доставали и надевали куяки, подгоняли ножи и сабли.

–Черкас, – окликнул десятник, – оставляю тебе десяток бойцов, охраняй струги. Мы пошли.

Ваську оставили в страже. Отец отдал ему самопал, сам пошел с пальмой. Казаки тихо входили в лес и исчезали в направлении Албазина.

–Не горюй, – утешил подростка Никита, – на твою долю боевхватит.

Разведчики вернулись к вечеру, когда спала жара. Шли ватагой. Было ясно, что врага нет. С удивлением охрана увидела среди вернувших молоденького китайца в одной рубахе с косой на голове. С ним разговаривал албазинский толмач Федька Михайлов. Он объяснил всем:

– Богдоец с юга, сын рулевого, зовут Уонцысю. Отец посадил лодку на камень, проломил дно, часть воинов утонула. Отца сразу казнили за измену, а он сбежал. Жил в развалинах, рыбу ловил, ягоду ел. Домой ему теперь дороги нет – сразу убьют.

Телицын промолвил, что острог разрушен до основания, но посевы целы. Войско спешно ушло на Наун. Как рассказал Уонцысю, в южных провинциях начался мятеж против богдыхана. Струги пошли в Нерчинск. Казаки поставили паруса, взялись за весла. Меняя друг друга, мужики дружно вскидывали в воздух полуторасаженные весла. Греби рвали воду, сопка за сопкой уплывали за спины. Разведчики торопились, вести везли срочные.

Власов, узнав, что китайцы ушли, а весь хлеб стоит целым в поле, повелел хлеб убрать, потом поставить город. В Телембинском остроге по приказу воеводы срочно ковали серпы и косы. Власов писал в Сибирский приказ: «И, прося у всемогущего Бога помощи, надеясь на государские праведные молитвы, для съему того хлеба и для поселения отпустил из Нерчинска Албазинских служилых и жилецких всяких чинов людей и пашенных крестьян… а по челобитью Албазинских служилых людей; отпустил с ними прежнего Албазинского воеводу Алексея Толбузина, а с ним новоприборных ратных людей… И как милосердный Бог помощь подаст, в каких местах острог или город поставлен будет… что около того новопоставленного острогу или городу учинено будет всяких крепостей».

Черкас и Вологжанины после разведки снова остановились у Лосева, помогли Терентию с покосом. В это время Бейтон с половиной отряда, с албазинцами и пушкой отправился на развалины острога. Следом с тремя сотнями казаков, среди которых были друзья, двинулся Алексей Толбузин. Проводили их торжественно с молебном. Отряд вез порох, свинец, гранаты, фитили, холст на зарядные мешки к пушкам, артиллерию, а также серпы, косы, даже сошники для будущей посевной. Двадцать седьмого августа 1685 года казаки высадились на пепелище, где люди Бейтона строили город. Началась тяжелая работа. На берегу Амура не смолкал стук топоров. Срубили амбары под хлеб, церковь Вознесения, убирали урожай, пока хлеб не осыпался. Алексей Толбузин, столкнувшись с цинскими войсками, хорошо узнал их боевую тактику. Китайцы окружали большими силами острог, обстреливали из пушек, пускали огненные стрелы, чтобы зажечь его. Осажденные казаки были вынуждены бороться с пожарами – вместо того, чтобы отражать штурм. Посоветовавшись с Бейтоном, воевода решил построить земляной город с ограниченным применением дерева. Для казаков поставили полуземлянки. Вырыли котлованы, на края положили по пять венцов из сухостойной лиственницы, матицу посередке, на нее накатали слег. Крыши завалили пластами земли, сверху дерном накрыли. Печки сбивали из сырой глины чекмарями – так называли деревянные молоты. Потом глину накладывали в формы на месте будущей печи. Вдоль стен поставили расколотые пополам бревешки, у стен тянулись широкие земляные нары, служившие и сиденьями, и кроватями. Землянки были теплы, обширны, освещались маленькими окнами. Потом стали ставить острог. В лесу рубили бревна, везли в Албазин. Лошадей хватало – несколько сот пригнали из Нерчинска. Копали ямы, ставили на попа заостренные сверху лесины. Острожные стены сделали двойными, пространство между которыми засыпали щебнем и землей. С внешней стороны прямо на стену насыпали земляной вал, облили жидкой липучей глиной. Такое земляное укрепление было трудно, или просто невозможно поджечь. Угловые башни были деревянными, долгое время без крыш, так как сделать их не дала погода, а потом мешала осада. Для усиления башен внизу поставили «быки» – засыпанные землей срубы. Возле вала выкопали ров в полтора сажени, устроили надолбы – вертикально вкопанные в шахматном порядке бревна и поставили «чеснок». В городе выкопали глубокий колодец на случай осады, установили мортиру с пудовыми ядрами, восемь пушек и три затинные пищали. Из Енисейска и Илимска подвезли пороху и свинца. Всего в пороховом погребе скопилось больше ста пудов пороха, шестьдесят – свинца. Хлеба, собранного с полей, по подсчетам воеводы, должно было хватить на два года.

Иногда в окрестностях появлялись вражеские разъезды, нападали на далекие заимки, брали пленных. Навстречу им выступал Бей-тон с конными казаками. Где догоняли – сразу шли в бой. Никита Черкас всю осень провел на коне. Побывал в схватках, хвастался: «С татарами управлялся, а тут и делать нечего…» Однажды приехал озлобленый. Китайцы напали на Покровскую слободу: сожгли дома, хлеб; часть жителей убили, остальных угнали в плен. Казаки помочь не смогли – помешал ледоход. Этот налет оказался последним. Наступила зима. К зиме Албазин подготовился основательно. Хватало хлеба людям, сена – скотине. Немногочисленные бабы насушили черемухи, боярышника. Мужики перед первыми заморозками наносили черно-бордовой брусники. Когда рыба начала подниматься на зимовку в верховья глубоким неводом взяли, сколько смогли, засолили. Выпал снег. Многие казаки, по разрешению Толбузина, охотились, приносили пушнину, мясо диких животных. Однако надолго воевода отлучаться не разрешал. Иван Бологжанин в лес ходил часто. Васька, напротив, пропадал на Амуре даже в самые трескучие морозы. Утром он вместе с другими рыбаками, выходил за ворота. Бугристое ледовое поле тянулось далеко к правобережным сопкам. На другой стороне напротив острога недвижимо чернели голые прутья тальника. Сквозь них проглядывалась заснеженная даль. Рыбаки расходились к своим прорубям или долбили новые. Ловили махалкой. На короткой палке, на конце поводка, была прикреплена деревянная рыбка, обшитая мехом белки-летяги, а повыше ее – железный крючок. Палкой махали вверх и вниз, щука бросалась на деревянную рыбку и зацеплялась жабрами или боком за прыгающий в воде крючок. Казаки хвалили Васю, в землянке свежая рыба не переводилась. Частенько Никита, одевшись, и продолжал давать Ваське уроки сабельного боя. В шубейке, в рукавицах саблей махать было тяжело. Черкас лишь порыкивал:

– Руби с оттягом, кистью, а не всей рукой. Руби концом сабли,– потом объяснял: – Если рубишь концом да с оттягом – прорубишь любую защиту. Сила удара увеличивается.

Заставлял крутить восьмерки: нижнюю, верхнюю. Однажды Бейтон увидел их занятия, посмотрел, как Василий работает попеременно обеими руками, и показал ему хитрый прием. На удар саблей сверху, чуть пружинить клинком, резко опустить, чтобы соскользнул вражеский, перекинуть рукоять в левую руку и, присев, сделать шаг левой ногой, делая выпад снизу в горло.

– Так цапля сокола бьет, – объяснил Бейтон. – А шаг сделаешь – укол на аршин увеличишь.

Прием Васе понравился. С Никитой он долго отрабатывал его, доводя до совершенства. Даже Черкас не всегда успевал отмахнуться от стремительно прыгающей ему в лицо деревяшки. Иногда Вологжанины уходили в лес вдвоем, часто с казаками ездил за дровами. Потом пилили, рубили, складывали. Постепенно зима становилась мягче, солнце просвечивало далеко сквозь голоствольную чащу.

О том, что Албазин отстроен заново, в Пекине узнали в конце зимы. Военачальнику Лантаню отправили приказ: немедленно выступить и всех уничтожить. Лантань начинает готовить войско к походу. Пока китайцы собирались с силами, пришла весна.

В Албазине казаки наткнулись на «ировую» яму, где рыба зимовала внахлест друг на друге. Собрались артелью, подогнали лошадей с санями, пробили проруби. Рыба пошла вверх к живительному воздуху. Ее кололи острогами, баграми, выкидывали на лед, грузили на сани и снова били. За день обоз дважды обернулся до города.

Вскоре на Амуре талые воды образовывали озерца, но ударял мороз, озерца застывали, Амур белел. Непогоду приносил студеный пронзительный ветер. Потом буран стихал, снова теплело. С теплыми днями таяла земля, низины затопило, в тайге стояли широкие холодные лужи. Как-то под вечер пошел Амур: лед шумел и звенел по всей речке.

Албазинцы стали пахать землю, засеяли пятьдесят десятин яровицей и овсом. Из Нерчинска завезли большую партию товаров. Васька помогал на пахоте, но, когда пошла перелетная птица, скитался по озерам и реке с тунгусским луком. Тунгусы часто бывали в Албазине, привозили меха, которые скупали лавочники, платили ясак. Василий познакомился с тунгусятами, на нож обменял лук. Бил уток, гусей, на мелководье стрелял крупную рыбу специальными стрелами, тоже выменянными у тунгусов. Стрелы были шириной в три пальца и специально закруглены. Под железным наконечником крепилась круглая костяшка с просверленной в ней дырой, отчего спущенная стрела в полете свистела. Из-за тяжести стрелы летели не далеко и, если попадали в цель, наносили рубленые раны, как от топора.

Только с Амура сошел снег, как Толбузин вызвал начальных людей и приказал постоянно отправлять вниз по течению реки дозоры на лодках. Начались учения казаков, жители продолжили обустраивать и укреплять острог. В середине лета появились бусы Лантаня. Появление их не было неожиданным. Разведка, высланная воеводой, увидела суда в пятнадцати верстах от Албазина и вовремя предупредила крепость, которая мгновенно перешла на военное положение. Были высланы гонцы в деревни, приготовлены к бою пушки, закрыты ворота. Потом под острог прибыл китайский сановник – знатный маньчжур Мала, который во время первой осады командовал конницей. Он потребовал встречи с начальниками. Толбузин и Бейтон отказались впустить его в острог, а отправили к нему навстречу толмача Артюшку Мунгалова с хорошей охраной. Васька с отцом и Черкасом тоже набились в сопровождающие. Казаки, вооруженные кремневками, стояли строем и зорко следили за цинскими воинами, которые толпились возле своих лодок. Василий в оба глаза разглядывал военачальника богдыхана. Мала был в камчатном халате, поверх которого была одета короткая кофта. Из-под собольей шапки, украшенной синими шариками, живописно ниспадала на спину туго скрученная коса. Сапоги из черного атласа. У пояса – вышитый драконами кисет, трубка с длинным чубуком, футляр с ножиком и двумя костяными точеными палочками для еды. Раскоые глаза-щелочки сверлили Артюшку, блуждали по казакам, задерживаясь на оружии. Мала что-то отрывисто требовал от Мунгалова, тот отрицательно качал головой.

Затем казаки вернулись в Албазин. Оказалось, что сановник требовал проводников до Нерчинска, куда он должен плыть для посольских переговоров. В проводниках Толбузин отказал: было ясно, что это разведка. Казаки донесли воеводе, что за бусами Мала плывут главные силы Лантаня, которые на следующий день подошли к городу. Защитники насчитали сто пятьдесят судов, на которых было пять тысяч воинов. Потом подрысила кавалерия, состоящая из дауров, наемников тунгусов. Бусы китайцы поставили выше Албазина, чтобы перекрыть дорогу в Нерчинск. Воины цинского императора стали высаживаться на берег неподалеку от крепости, вырубать березы, ерник – готовить площадку для лагеря.

Китайская армия называлась войском «восьми знамен». Ее части были скомплектованы из маньчжур, помогавших им при завоевании Китая монголов и перешедших на их сторону китайцев – выходцев из провинций Северного Китая. Как и русские их противники были вооружены секирами, копьями, саблями, луками со стрелами, фитильными мушкетами. Солдаты были в шлемах, латах, стеганных на вате или в ватных халатах ниже колен, на которых впереди был собранный из железных пластинок нагрудник. Посланные Лантаню на подкрепление войска с юга имели щиты, плетенные из бамбука. Полководец хотел высадить войско, восстановить земляные валы, расставить артиллерию и по старой схеме закидать и сжечь Албазин ядрами и огненными стрелами.

Василий с интересом смотрел на открывающуюся перед ним картину. Раздалась команда:

–Всем, кроме часовых, уйти со стен.

Казаки потянулись во двор острога. Всего защитников крепости вместе с местными крестьянами было около восемьсот человек. Толбузин и Бейтон решили сделать вылазку. Ее назначили на утро. Идти должен был отряд Афанасия. Вечером Никита отозвал Ваську в сторону, снял легкую турецкую саблю, которая вызывала зависть у многих, и подал подростку.

–Владей. В бой с ней пойдешь. Васька не поверил своим глазам.

–Не возьму, а ты с чем, дядя Никита? – Черкас усмехнулся в бороду:

–Я себе палаш взял. Тяжелый, сбалансированный, как раз по руке. Тебя в схватку отправлять с ножом да тунгусским луком – считай, на смерть. Лук дома оставь, он тебе не пригодится.

Василий поклонился Никите, взял саблю:

–Не опозорю, дядька.

Под утро через калитку в воротах казаки тихо выходили на вылазку. Брезжил мутный рассвет. Туман раскинулся по реке и лесу. По склонам сопок ползли рваные облака, цеплялись за лесистые распадки. Дождя не было, но на землю падала мельчайшая водяная пыль.  Василий шел между отцом и Черкасом. Они оба с отцом были в куртках мехом наружу. У Ивана в руках тяжелая пальма, за пояс заткнут топор. Черкас в куяке, в руке длинный прямой палаш. Незаметно из тумана появились разведчики, тихо доложились Бейтону. Афанасий выслушал, кивнул головой и махнул рукой; часть воинов отвернула вправо.

–Часовых сняли, – выдохнул Никита, – Сейчас начнется.

–Держись рядом, – шепнул отец сыну.

Казаки медленно и осторожно подтягивались к лагерю китайцев. Артиллерия и часть войска находились на бусах. Уже были видны котлы на сгоревших кострищах, черной кляксой привалившийся к березе часовой.

–Готовься, – прошелестело по цепи.

Тихое, теплое, сырое утро разрезал пополам пронзительный лихой свист. Казаки бросились в атаку.

–Ура! Бей богдойцев! – раздавалось кругом.

Васька тоже что-то кричал, ловя взглядом спину отца. Сонные, полуголые китайцы, разбуженные внезапным нападением, оказались беззащитны перед натиском албазинцев. Мало кто из них успел схватить оружие. Хекнув, Иван резко выкинул пальму. Схватившись за грудь, куда вошел тяжелый нож, человек упал. Визжа, с саблей в руке на Василия бросился цинский солдат, он отшатнулся. Палаш Черкаса развалил его до пояса.

–Не спи! – рявкнул Никита. – Вперед!

Подросток кинулся вслед за казаками. Сбоку на него выскочил китаец, в руке – нож. Автоматически Васька отмахнулся. Сабля свистнула, отделяя пальцы от руки, полоснула по щеке противника, который, выронив нож, схватился за лицо. Два отряда защитников крепости, взяв цинское войско в клещи, сминали его, теснили к реке, к бусам. Опомнившись, солдаты стали оказывать ожесточенное сопротивление, но оказались бессильны против такой атаки. Албазинцы отважно бросались в рукопашную схватку с превосходившим их по численности врагом. Сражались отчаянно, смело, парализуя волю противника и удесятеряя собственные силы. Отвага в соединении с воинским умением позволила казакам прижать китайцев к Амуру. Тройка держалась вместе. Иван оставил пальму в теле убитого, когда пробил щит, и лезвие завязло. Теперь у него в руках был топор. К нему кинулся солдат, ударил копьем. Вологжанин обухом отбил наконечник вверх и разрубил ему голову. Перед Васькой оказался воин с широким мечом, взмахнул вкруговую, целя в голову. Тело ответило заученным приемом: Вася присел под удар, перекинул рукоять сабли в левую руку и, делая шаг левой, уколол в широко раскрытый рот. Сабля вошла как нож в масло.

– Молодец! – крикнул отец.

Рядом Черкас, играя тяжелым палашом, рубил одного за другим. Среди китайцев началась паника. Одни отбивались, другие, показав спину, прыгали в реку, плыли к судам. Туман мешал Лантаню разглядеть, что творилось на берегу. На бусах сыграли тревогу. Военачальник был в растерянности, но когда к лодкам начали подплывать беглецы, он отдал приказ. С судов по берегу, где шел бой, ударили пушки. Большинство ядер прошло впустую, но Бейтон приказал отступать. На помощь артиллерии Албазина надежды не было. Туман, да и отошли далеко. Подобрав убитых, раненых, прихватив трофеи, защитники с честью вернулись в острог. Убитых было мало, раненые, в основном, легко, настроение у всех приподнятое. Иван, опираясь на пальму, которую подобрал на обратном пути, стоял возле Черкаса и поглядывал на сына. Никита разглядывал и оценивал широкий китайский меч, который захватил с собой:

–Им только рубить можно, выпад сделать сложно. Тяжелый.

–Что, сынок, – не выдержав, спросил Вологжанин, – не зацепили?

–Нет, – ответил Вася. Боевой азарт прошел, его колотило.

–Не трогай его – тихо попросил Черкас – Сам-то помнишь, как после первого убитого себя чувствовал…

–Точно, – согласился Вологжанин, – Пойдемте отдыхать.

Туман рассеялся к обеду. На поле боя лежала груда тел. Каркали вороны. К берегу стали подходить бусы, высаживать солдат. Одни стали собирать убитых, другие – копать ров и насыпать земляной вал. Лантань хотел оградить себя от неожиданностей.

Густой туман молочного цвета стоял над Амуром, острогом, как клочья ваты цеплялся за вершины деревьев, временами переходил в моросящий дождь. Василий Вологжанин в обрезанном синем халате с нагрудником на груди напряженно всматривался с острожной стены в полосу тумана, из которой слышались крики людей, изредка раздавались выстрелу. Четвертые сутки казаки дрались с китайцами. Глядеть Ваське было плохо. Окровавленная тряпица прикрывала лоб и правый глаз, распухший нос торчал как репка, оба глаза заплыли от синяков. Когда опустился туман, воевода принял решение начать бой. Погода не давала возможность врагу применять пушки, которых у него было много. Один отряд, куда вошли Вологжанины и Черкас, скрытно обошел лагерь китайцев и ударил с тыла. Другая часть защитников напала от острога. Бой в тумане не давал преимущества цинской армии, несмотря на многочисленное превосходство. Казаки внезапно нападали, отступали, неожиданно возникали в другом месте, и снова завязывалась рукопашная схватка. Васька вместе с товарищами тоже рубился, отходил, прятался в лесу и снова шел в бой. Ночевали они тоже в лесу, где отец обкорнал по его размеру трофейный халат, чтобы была защита, хотя бы спереди. Вчера утром разведчики сняли часовых, отряд напал на китайцев, порубил часть воинов, но, когда их стали окружать, казаки отступили и по опушке леса начали пробираться к Албазину. Возле острога, откуда уже выходила помощь, им во фланг ударила вражеская пехота, разделив отряд пополам. Васька развернулся, отбил удар меча одного солдата, отпрыгнул в сторону и рубанул саблей другого по пояснице. Тычок сбоку выбил клинок из руки. Усатый пожилой маньчжур, открыв в крике рот с неровными желтыми зубами, вновь поднимал меч. У парня похолодело внутри. Он не успевал ни выхватить нож, ни броситься в ноги. Пальма, с огромной силой вонзившаяся в спину противника, бросила его на Ваську. Вологжанин получил рукоятью по носу, лезвие меча резануло полбу, самого сбило с ног. Тело убитого с него скинули быстро.

– Вставай, чего разлегся!..– крикнул отец, держа пальму в руке.

Рядом, крутясь волчком, сражался Черкас. Василий схватил саблю, поднялся и, обтирая кровь, льющую из рассеченной брови, вместе со всеми вошел в крепость. Здесь его осмотрели казаки. Черкас положил на рану сушеный мох, перевязал. Потом ему поправили голову, гудевшую как колокол. Боль утихла, и отец уложил его спать, утешив на прощание: «До свадьбы заживет!..» Уснул он быстро, спал долго, а когда голодный желудок заставил его встать, казаков уже не было. Отдохнув, отряд ушел на утреннюю вылазку. Сейчас Васька ждал его возвращения. Шум боя стих. Открылась потайная калитка, стали заходить разгоряченные боем казаки, заводили раненых, вносили убитых. Василий ссыпался со стены. Парню в глаза бросилась знакомая куртка из лосины на человеке, лежавшем на земле. Иван был мертв. Шальное ядро на излете ударило его в шею, раздробило позвонки.

– Батя! – кинулся он к отцу.

Мужики молчали. Да и что можно было сказать!.. Черкас осторожно, но твердо поднял Василия. Покойников понесли в церковь, где осунувшийся поп должен был их отпеть. Придерживаемый Никитой Васька шел бессознательно, – внутри все закостенело. Не проронив слезинки, он стоял возле отца, слушал молитвы и только тогда, когда Ивана положили в могилу, заплакал навзрыд, уткнувшись лицом в плечо Черкаса, тот неуклюже гладил его по голове.

Распогодилось. Цинское войско, окруженное усиленными караулами, стало готовиться к осаде острога. Китайцы насыпали земляной вал, расставили туры и плетеные щиты для защиты от албазинской артиллерии, срубили четыре раската для ломовых пушек, в том числе для пушки-дракона с тяжелыми ядрами. В Албазин начали метать пороховые ракеты, к которым привязывали прелестные письма: «Уходите с Амура». В ответ получили послание: «Един за единого, голова в голову, а назад без указа нейдем». Дороги по Амуру в Нерчинск были перекрыты, но, чтобы испугать его защитников, Лантань отправил туда крестьянина Аксена Федосеева, который находился в плену, с письмом-предупреждением. Китайская артиллерия начала обстрел крепости. Ядра глухо и тяжело ударялись в крутой вал, от сильных ударов содрогалась земля, серые глиняные и черные земляные комья поднимались высоко и падали за острожные стены, скатывались в ров. Цинские умельцы пускали «огневые» стрелы для поджога зданий. Зарывшийся в землю, Албазин не горел. Начинавшиеся пожары тушили сразу. Основная опасность: могли убить и ранить тех, кто передвигался внутри острога. К китайцам приплыло подкрепление. Часовые заметили сколоченные осадные лестницы, мостки. Стало ясно: будет штурм. По приказу воеводы у стен поставили кадки для кипятка, который постоянно бурлил в котлах, железные козлы для смолья на случай ночного нападения. Все эти дни Никита находился рядом с Васькой. Вместе ходили в караул, кололи чурки на смолье. Черкас пытался отвлечь младшего Вологжанина от горьких мыслей, часто рассказывал о своей юности, Запорожской Сечи. Но когда парень спросил: «А за какие грехи тебя в Сибирь сослали?» – отделался смешком: «Не того гетмана выбрал».

Ожидая приступа, казаки находились в полной боевой выкладке. Черкас и Василий стояли в дозоре на сторожевой башне. Сбоку виднелся Амур. Река около отмелей и берега однообразно шумела. Изредка тишину нарушал всплеск большой рыбины. У самой стены поле, заросшее небольшим кустарником, а дальше редкий березняк и лагерь китайцев. Восток понемногу яснел. Васька вгляделся; в березняке шевелились какие-то люди. Он толкнул Никиту:

–Дядька, смотри!

Черкас внимательно посмотрел вдаль и схватил веревку набатного колокола. Безостановочно и тревожно зазвучал набатный звон. Казаки бежали, на ходу натягивая шаровары, надевали на себя куяки, опоясывались саблями, заряжали ружья. На башню заскочил Бейтон:

– Почто в колокол бьешь?

В китайском лагере зажглись огни, ударили пушки. В кустарнике, березняке казачий голова увидел ряды воинов с осадными лестницами, баграми, мостками. Ответила албазинская артиллерия. Афанасий перекрестился и громко крикнул:

–Зарядить самопалы! Пощады не давать, аманатов не брать! Пятиться некуда, биться, не щадя голов!

Отец Сергий, облаченный в ризу, с крестом в одной руке, с кропилом в другой торопливо обходил стены. Священник наскоро кропил оружие святой водой, благословлял на подвиг:

–Умрем за веру крещеную!

Многие крестились, прощались друг с другом. Стены земляного города не могли пробить даже двадцатифунтовые ядра тяжелых пушек, лишь изредка расщепляли заостренные концы бревен. Лантань, понимая, что не разобьет стены, бросил на приступ своих солдат. Тысячи три китайцев высыпали на поле, кинулись ко рву. Лучники и пищальники, прикрывая остальных, открыли огонь по защитникам. В ответ затрещали кремневки. Васька залег на площадке сторожевой башни. Сверху неприятель был виден, как на ладони и Вологжанир стрелял во врагов, с удовлетворением замечая, как солдаты падают и уже не встают. Перезаряжал ружье и снова стрелял, шепча:

– Это вам за батю.

Противник перебрасывал через ров мостки, перебегал. На вал солдаты бросали осадные лестницы, по которым карабкались, пытаясь добраться до албазинцев. Кто хотел проскочить мимо лестницы, с воплями летел в ров или на коленях пытался перебраться назад через мостки. «Чеснок», впивавшийся в ноги, не давал подняться, обезноживал нападавших. Казаки хладнокровно расстреливал китайскую пехоту. В двух местах ловкие воины подобрались к верху стены. По двое подняв бочонки с кипятком, защитники окати ли их. Почти сразу раздались истошные вопли, и смельчаки покатились с лестниц. Цинское войско несло большие потери. Командиров на выбор выбивали русские стрелки. Китайцы дрогнули, растерялись и побежали с поля битвы. Штурм был отбит. Однако победа была омрачена большой бедой. Двенадцатого июля ядром ранил воеводу Алексея Толбузина. Через четыре дня его похоронили. Командование принял Афанасий Бейтон. Взбешенные неудачами, китайцы взяли Албазин в плотную осаду, но семьдесят казаков, отправленные Власовым на помощь, пробрались в крепость, – они приплыли на легких стругах. Во время вылазки навстречу казакам Лоншакова Василий и Никита были ранены. Вологжанина солдат, падая, чиркнул саблей по коленке, и Васька теперь прыгал на одной ноге. Чер кас получил стрелу в плечо – хорошо, что не задело кость. Оба товарища находились в землянке вместе с другими раненными. Время тянулось медленно. Казаки развлекали себя бывальщинами и пели песни. Вологжанину запомнилась песня о Комарском остроге, в котором казаки также отбивались от врагов. Пели ее часто:

Во сибирской во украине,

Во даурской стороне,

Во даурской стороне,

А на славной на Амуре на реке,

На устье Комары-реке

Казаки царя белова –

Оне острог поставили,

Острог поставили,

Ясак царю собирали…

Круг оне острогу Комарскова –

Оне глубокий ров вели

Высокий вал валили

Рогатки ставили,

Чеснок колотили,

Смолье приготовили…

Раны зажили, друзья вновь несли службу, наблюдали за цинским войском. Черкас продолжил сабельное обучение Вологжанина, других молодых казаков. Китайцы валили лес, пилили его на дрова. Перед Албазином вырастал дровяной вал. Под его прикрытием солдаты обстреливали острог и начали сооружать такой же вал возле самого рва. Наступила осень. Цинская армия зарылась в четыре земляных городка, бусы отвели в затоны. Защитники обстреливали растущие валы из пушек. Ядра разметывали дрова, но в ночь все заново было уложено. Затем китайцы начали рыть подкоп под вал. Сверху на них пытались сбросить большие камни, бревна. Но ничего не вышло. Вражеские орудия обстреливали этот промежуток стены днем и ночью. Бейтон созвал начальных людей на совет. План осаждающихся был ясен. Как и в первый раз, если не получится с подкопом, подвести дровяной вал под стены города и сжечь острог. Решили сделать вылазку всеми людьми. Когда защитники пошли в бой, в остроге осталась лишь охрана на воротах. Китайцы атаки не ожидали. Внезапным ударом казаки перебили дозоры и землекопов, в подкопе обрушили стойки, завалив его землей; потом взошли на земляной вал, окружавший цинский лагерь, порубили мечущих в панике пушкарей и, отчаянно сопротивляясь нахлынувшим резервам, подождали, когда подожгут в нескольких местах дровяные валы, а затем организованно отошли в Албазин. Никита и Василий держались вместе, прикрывая друг друга. На валу перебили немало врагов. У Вологжанина появилась холодная ярость, которая присуща опытным воинам. На него замахнулся солдат. Он отбил удар, а сабля его сделала обманное круговое движение и вышла сбоку, пронзив горло противника возле уха. Второй пытается достать копьем Черкаса. Взмах клинка и вместо копья в руках бесполезная деревяшка. Никита делает выпад, укол в живот ниже нагрудника – готов второй. Когда казаки вернулись в крепость, убитых не было. Лантань потерял больше тысячи. Дровяные валы пылали по всему периметру, поджаривая заодно раненых. Дымом затянуло крепость, лагерь осаждающих, которые срочно отвозили от огня порох, откатывали орудия.

До 6 мая 1687 года китайцы не предпринимали никаких боевых действий, видимо решив выморить албазинцев голодом. Зерна и соленой рыбы из старых запасов хватало, чтобы не протянуть ноги, но не было витаминов. Началась цинга, которая выкосила ряды защитников. Если при вылазках и обстрелах казаков полегло чуть больше сотни, то от цинги – пятьсот человек. В крепости осталось примерно сто пятьдесят жителей. Трупы умершихся складывали в полуземлянках, а двери заваливали. Хоронить сил не было. В начале мая в Албазин пропустили двух казаков, которые передали Бейтону, что будут переговоры и что войска, осаждающие острог, боевых действий вести не будут; однако намекнули: жить с большим бережением. Китайцы попросили роспись раненых, говоря, что отправят для них лекарства. Бейтон ответил, что в остроге все здоровы. Хотели отправить продуктов, но вновь получили отказ. Им сообщили, что ничего не надо, а в доказательство отправили специально испеченный пудовый пирог. Муку для пирога собирали по землянкам всем миром. После этого цинское войско убрало пушки, щиты, туры и отошло на четыре версты, где вновь стало лагерем и повело наблюдение. К Амуру за водой пропускали, а в лес за дровами и корой от цинги – нет. Пахать и сеять тоже не дали. Крепость была блокирована. Никита Черкас тоже скончался от цинги. Василий принял последний вздох старого запорожца, прошедшего от Черного моря до Амур. Он расширился в плечах, был таким же немногословным, как и его отец Иван. Когда стали пускать к реке, тайком ставил самоловы и худо-бедно, но приносил свежую рыбу. В августе подписали перемирие. Хотя армия Лантаня уплыла остались сильные заставы возле Албазина. Цинские разъезды не давали возможности охотиться, собирать ягоду, грибы. Острог держался на помощи Нерчинска. Власов не раз отправлял в город припасы: порох, свинец, фитили, скот, редко хлеб. Последний гурт скота из Нерчинска в декабре пригнал Игнатий Милованов. Однако всех казаков китайцы задержали и лишь на следующий день пропустили со скотом десять человек. К Милованову приставили доглядчиков-изменников Ивашку Артемьева да Афоньку Бейгашина. Казаки пробыли в Албазине едва четверть часа. Милованов лишь мельком видел Афанасия Бейтона, который лежал больной, но, улучив момент, шепнул албазинцам, что нерчинский воевода ждет посла Головина и с ним четыре тысячи вооруженных людей, и чтобы Бейтон отписал в Нерчинск, как идут дела в остроге. Вечером того же дня Афанасий вызвал к себе Вологжанина.

Нерчинск

Василий шел редким, с подкатом, шагом, чтобы сохранить силы на длительный путь. Полтора дня назад, когда стихла пурга и стлалась густая мгла, он вышел из Албазина, выполняя поручение Бейтона. Приказ был краток: доставить письмо в Нерчинск и не попасть в руки неприятеля. Выбрал его воевода за знание тайги, молодость и выносливость. Он шел на коротких лыжах шесть ладоней в длину и четверть аршина в ширину, загнутых с обеих сторон. Шел по тайге, потому что по берегам Амура стояли цинские караулы. В руках пальма, за спиной кремневый карабин, на курке которого намотана тряпица, чтобы с полочки не ссыпался порох, за пазухой – свиток с донесением. Вчера вечером Вологжанин доел скудные припасы, взятые в дорогу, и сейчас раздумывал: выходить к реке или ночевать в лесу и добыть какую-нибудь дичь. Он вышел на обширную поляну, посреди которой лежала огромная ель,

поваленная ветром и занесенная снегом. Возле ели Вася решил отдохнуть. Пройдя половину пути, он остановился, пригляделся.

Огненно-пушистый хвост хлестал по еловым веткам, сбивая снег. Васька воткнул в снег пальму, резко скинул кремневку, сдернул с нее тряпицу. Вовремя. На поляну из-под ветвей выскочил огромный полосатый зверь с оранжевыми и черными отливами. На мгновение тигр присел, сжимаясь в тугую пружину. Вологжанин прицелился в глаз зверя и спустил курок. Раздался выстрел. Тигр прыгнул, но, перевернувшись в воздухе, по валился в снег и забился в ярости. Василий схватил пальму, скользнул на лыжах в сторону и с силой вонзил ее за ухо зверя. Тигр стал биться в предсмертных мучениях. Казак, откатившись в сторону, ждал. Судорога пробежала по телу зверя, вздымая волнами мех. «Готов…» – понял Вологжанин. Напряжение схватки спало, по телу пробежали мурашки. Он понимал, что ему невероятно повезло: не отказала кремневка, а пуля попала прямо в глаз тигру. Подобрав брошенное в спешке ружье, он подошел к ели. Под елью лежал задавленный молодой кабанчик. Помешал пообедать зверю, понял он. Василий зарядил ружье, снял лыжи, утоптал снег, настрогал смолистых щепок и развел костер. Теперь ему не приходилось выбирать. Нужно было снять шкуру с тигра, нажарить свинины, чтобы хватило на дорогу. Чуткий слух охотника услышал шорох, и он повернулся. На поляну выходил человек. Для Вологжанина день сложился удачно. Тунгус Молошко, услышав выстрел, решил посмотреть, кто охотится в его угодьях. Он разделал кабанчика, поджарил печень, но Васе, который снимал шкуру с тигра, не помог.

–Нельзя мне… это хозяин тайги, – объяснил он, – Однако, ты великий охотник, один завалил.

Молошко говорил по-русски, Василий понимал по-тунгусски. Общий язык они нашли. Сейчас оба сидели в чуме Молошки, ели мясо и запивали его горячим бульоном из деревянных чашек. Вели разговор.

–Лоча – хороший, маньчжур – плохой, – говорил тунгус.

–Поможешь мне до своих добраться? – спросил Вологжанин.

–Завтра олешек ловим, поедем, – сказал Молошко, – Сегодня отдыхай.

Молошко с утра отправился в лес за оленями. Пригнал двоих, оседлал. Сам легко запрыгнул на своего учага. Василий влез на второго. Отправились в путь. Трое суток перед лицом казака мелькали темные пади, снежные ремни рек, светлые пятна таежных болот. Подъемы и спуски, далекие хребты. Ночевали, вставали – и снова пади, подъемы и без края таежная синь. Наконец открылось широкое ледяное поле большой реки. Молошко вывел Вологжанина прямо к русской деревне из трех дворов, стоящей на Шилке. Васька едва слез с оленя. За эти дни он отбил весь зад, стер ноги. Переночевали в тепле, а на другой день гонца с Албазина местный мужик Петька Кузнецов посадил в сани, укутал в козью доху, чтобы не замерз, и по зимнику повез в Нерчинск.

Воевода Власов смотрел на казака. Молодой паренек с черными пят нами на обмороженных щеках отдал ему грамоту и ждал вопросов.

– Тебе сколько лет? – спросил воевода.

Восемнадцать, – ответил Вася.

– Остановиться, есть где? – снова спросил Иван Остафьевич.

– Если Тереха Лосев живой, то есть.

Власов взглянул на подъячего, тот закивал головой:

– Дома Лосев.

– Так, – сказал воевода, – шкуру тигриную оставляй, отправим в Сибирский приказ. Сам будешь в нерчинских казаках. Завтра с обеда придешь – про Албазин расскажешь. Ты, – повернулся он к подьячему, – выдашь служивому портище, а то он без штанов скоро будет, – Власов кивнул на Васькины ноги, на которых из-под куртки виднелись пестрядинные шаровары, все в заплатках, – А сейчас ступай к Лосеву, отдыхай.

Вологжанин вышел. Воевода развернул свиток, стал читать: «…И сколько кто побиты записать вскоре некому и некогда было, потому что страшное время было – друг друга не видали и кто оздоровет раненые и кто умрет не знали, потому что скудость во всем стояла такая у нас в Албазине… Не покиньте нас свет Государь Иван Остафьевич… утри кровавые уста своим милосердным словом». Власов тяжело вздохнул. После захвата Южного Китая богдыхан Канси требовал ухода русских с Амура, осаждал Албазин и готовил многотысячное войско в поход на Нерчинск, столицу Даурии. Зашевелились и монгольские тайши. Степные владыки при поддержке богдыхана нападали на бурятские улусы, на русские деревни. Царское правительство поняло, что с двух сторон: китайской и монгольской, нависла угроза отторжения Забайкалья от России.

В 1686 году в ответ на грамоту богдыхана Канси, который предлагал русскому царю определить амурскую границу, был назначен великий и полномочный посол – тридцатипятилетний окольничий Федор Алексеевич Головин. 26 января 1686 года посольство выступило из Москвы с обозом. Головина сопровождало пятьсот московских стрельцов, ратному делу хорошо обученных. В Сибири он набрал тысяча четыреста служилых людей. Командовать конницей был назначен бывший запорожский гетман Демьян Многогрешный опытный кавалерийский начальник, который находился в Иркутске в ссылке. Гонцы русского посла и китайского богдыхана постоянно находились в дороге. Канси менял место встречи послов, надеясь добиться своих целей военным путём. В январе – феврале 1689 года к Селенгинску и Удинску подошла армада монгольских всадников. Пушками и ружьями их снабдил Канси. Служивые приготовились к встрече с неприятелем.

Монгольские степняки рассчитывали с ходу смять малочисленные отряды русских, но напоролись на дружный и меткий огонь пушек и пищалей стрельцов. Из засад вылетали конники Многогрешного, пускали в ход копья и сабли. Русским помогали буряты и тунгусы. Они из луков на выбор поражали врагов, метали копья – мстили за прежние обиды. Окрестности Селенгинска и Удинска оказались усеянными трупами неприятеля. Затем Головин вступил в бой с табунутскими тайшами. Потерпев поражение, табунуты приняли российское подданство. В январе из Удинска, где зимовало посольство с войсками, Федор Алексеевич отправил в Пекин Ивана Логинова. Прибыв в Пекин, Логинов узнал, что Канси назначил местом встречи послов Нерчинский острог. Власову Иван сообщил, что тот назначен вторым послом. Рассказал о возможных вариантах заключения мира. Сам Иван Остафьевич внимательно следил за событиями, докладывал Головину и принимал соответствующие меры.

Вологжанин шел к Лосеву, который переселился в Нерчинск с Братского острога вместе с семьей, но уже долго жил один: жена умерла, а дочерей выдал замуж, благо женихи табунами ходили. Бедой русских поселений была нехватка женщин, и поэтому женились на бурятках, тунгусках. Захватывали в плен во время походов, покупали, крестили и жили. Младшая Настя жила рядом с отцом и обихаживала его. Он помогал зятю, сам тоже пахал немного земли, имел коней с овцами и рыбачил. Василий подошел к избе Лосева: четыре сажени в длину и три в ширину. Углы срублены в лапу, стены из вековых толстенных бревен, завалинки до самых окошек. Окошки маленькие, затянутые бычьим пузырем. Зато двор просторный, обнесен плетнем из ивовых прутьев. На задах конюшня, амбар, погреб, загон для баранов; поближе к дому огородишко, поленница дров. У ворот на въезде стояли сани, нагруженные бревешками, возле которых суетился Лосев.

–Дядя Терентий! – окликнул Вологжанин.

Лосев повернулся, сдвинул треух на затылок, пристально посмотрел на парня и радостно воскликнул:

–Васька… ты откуда? – и потащил гостя в избу. Зашли в дом, разделись. Терентий быстро поставил на стол теплые зеленоватые лепешки из дикушной муки.

–Дочка принесла, – пояснил он.

Потом на столе появился полевой зеленый соленый чеснок, толокна из сараны с брусникой, нарезанное ломтиками сало. Порывшись, он принес глиняный горшочек с брагой.

–Ешь да рассказывай: как в Албазине, как Черкас, Иван?

–Погибли оба, – сглотнув комок в горле, ответил Вологжанин. Лосев налил бражки:

–Помянем друзей!

За разговорами время пролетело незаметно. Хлопнула дверь, в избу зашел человек, поздоровался. Это был зять Терентия десятник Урасов.

–Ты, паря, – обратился он к Лосеву, – бери гостя – и дуйте в баню. Наговоритесь потом.

Лосев дал Василию чистое белье и, прихватив веник, они пошли в баню, натопленную по-черному. Топили ее несколько соседских дворов. Зимой топили сутки только березовыми дровами, пока не устанавливался постоянный ровный жар. Потом бабы скоблили полы и полог и начинали мыться. Первыми шли мужчины. Тепло баня держала долго, и женщины после банного дня стирали в ней, брали теплую воду на болтушку скоту. Лосев запарил веник, на каменку плеснул воды; от пара у Васьки уши в трубочку свернулись, горячий воздух ворвался в легкие, он закашлялся.

–Грейся, – говорил Терентий, – Сейчас веник запарим – все болезни вышибем.

Они парились, из бани вылетали красные в кучу снега, падали в нее и от обжигающего холодного прикосновения снова залетали внутрь на полог. Потом, чистые, вымытые, пошли домой. Лосев зажег жировик, мерцающий огонек которого едва освещал стол. Пришли соседи. Сидели, разговаривали, слушали рассказы Вологжанина об осаде Албазина, спрашивали о знакомых. Когда ложились спать, Терентий сказал:

–Живи у меня, Васька, сколько хочешь. Девки мои – ломоть отрезанный.

На другой день Василий сходил в воеводскую избу, ответил на вопросы Власова. Его записали нерчинским казаком, подьячий выдал ему сукно, соли в счет жалования. Жил Вологжанин у Лосева, числились в одном десятке у Урасова: ездили за лесом для починки острога. Неприметно подошла весна. В апреле на солнечных пригорках высунулись синие головки подснежников. Потом очистились ото льда Нерча и Шилка, задиристо гнали рябую волну на перекатах. Вода пенилась на крутых поворотах, билась о берега, уносила остатки льда. Лосев и Вологжанин, как и их соседи, вытащили лодку, просмолили. Терентий просмотрел и починил сети. Когда прошел ледоход, наловили свежей рыбы. У Лосева проклюнулась, зазеленела озимая рожь. Он вместе с Васькой вспахал небольшое поле, засеял овсом, помогли Урасову.

– Не приладились мы еще к здешней земле, да и климат суровый, – сокрушался Тереха, – Потому и урожаи у нас хуже албазинских.

В конце июня съездили в сопки, привезли мангира – дикого лука, на берегах Нерчи нарвали полевого чеснока; все засолили. По утрам

Васька проверял корчаги, сплетенные из ивовых прутьев, приносил рыбу. Рыбу жарили, вялили на зиму.

Нерчинский острог вновь поставил воевода Пашков. Поставил на северной стороне в устье Нерчи, где место было открытое со всех сторон, сопки голые. Неприятеля можно было увидеть за версту. За время существования капитальный ремонт в остроге не проводился. Стены во многих местах и основания башен подгнили и, когда наступило тепло, воевода приказал ремонтировать острог. Стены изнутри укрепляли бревнами.

Девятнадцатого июня Власов получил письмо от Логинова, что к Нерчинску через месяц прибудут послы богдыхана. Отправил донесение Головину. Но китайцы схитрили. Их посольство вышло на пять дней раньше установленного ими же срока, а Ивана Логинова задержали еще на две недели. Впереди посольства скакали специальные досмотрщики, выбирали дорогу, которую за ними ремонтировали и расчищали назначенные властями люди. К нерчинскому воеводе полетели донесения. Из Албазина – что приплыли вооруженные бусы Лантаня заявившего, что «Везем для послов в Нерчинск припасы». Из Аргунского острога – что подошел обоз из четырех тысяч верблюдов и пяти тысяч лошадей, на которых китайцы посадили воинов. Через неделю к Нерчинску подплыл флот Лантаня и расположился выше острога, как всегда, отрезая путь от русских поселений. Двадцатого июля в сопровождении десятитысячной армии прибыли послы Канси. Войска встали чуть ли не у стен острога. И Головин, который только вышел из Уды, и Власов потребовали от послов, чтобы они очистили подходы к Нерчинску и не травили посевы. Ультиматум китайцы выполнили. Войско отошло и расположилось на речке Макаровой, впадавшей с правой стороны в Шилку, а сто двадцать бус встали на якорях на Шилке, напротив устья Нерчи. Стали ждать Головина. Посол со своим отрядом прибыл на Читинское плотбище первого августа, а уже третьего отплыл на плотах. Впереди посла плыли московские стрельцы, а позади – сибирские служилые люди. Табуны коней были отправлены по суше. По просьбе Федора Алексеевича двадцать тунгусов пошли проводниками у казаков, которые гнали лошадей. Впереди плотов посол отправил на легких лодках разведчиков, которые и доложили ему обстановку возле Нерчинска. Чтобы неприятель не узнал численность русских войск, пришедших с Головиным, дозоры в десяти верстах нашли удобное место для причаливания плотов. Окольничий одобрил место и приказал выгружаться. Его отряд углубился по небольшой пади в северную сторону и из-за горы скрытно подошел к острогу, куда и был запущен девятого августа 1689 года. Для уточнения ритуала

съезда послов к Головину часто приезжали посыльные от китайцев. Посол принимал их в палатках за острожными стенами. У палаток было установлено пятнадцать пушек и караул в сто двадцать стрельцов, чтобы показать силу русских, хотя наши силы раз в пять были меньше цинской армии.

Двенадцатого и четырнадцатого августа послы съезжались на переговоры. В полуверсте от Нерчинска на открытом месте были установлены два шатра, один возле другого. В них и встречались послы. Русский шатер отличался от китайского богатым убранством. Он был весь застлан коврами, на столе стояли золотая чернильница и изящные часы, диковинка для того времени. Охрану установили по пятьсот человек с обеих сторон. Встречи послов обставлялись пышно. Послы китайцев князь Сонготу, дядя богдыхана Тунгочан и Лантань переплыли Шилку вместе с охраной, которая несла восемь разноцветных знамен с изображением драконов – по числу воинских корпусов. Затем послы сели на лошадей и двинулись к шатрам. В это же время наше посольство верхом выехало из острожных ворот: окольничий Головин, воевода и стольник Власов, енисейский дьяк Корницкий. Впереди шло триста московских стрельцов в полной боевой выкладке: сабли, копья, бердыши. Не было пищалей, но они тайно несли ручные ядра-гранаты. Следом за посольством ехали двести дворян, подьячих и служилых людей, среди которых находились Лосев и Вологжанин. По личному приказу нерчинского воеводы отобрали самых боевых. Все пышно разодетые. Головин в кафтане из золотой парчи и шитым золотом плаще, отделанном темными соболями. Власов – тоже в роскошной одежде, обшитой золотом и отделанной соболями. Китайцы – в ярких шелковых халатах, украшенных драконами. На голове у каждого широкополая соломенная шляпа с крупными жемчужинами, на шее – четки из красных и белых корольков. Послы поздоровались, сели на свои скамьи. За ними встала свита с переводчиками.

Послы Цинской империи начали с заявления, что граница должна проходить по реке Лене, которое сразу же было отвергнуто. Разгорелись споры, но они ни к чему не привели. На второй встрече китайские послы стали требовать установления границы по Нерчинску. Секретными инструкциями Головину предписывалось, в крайнем случае, разорить Албазин, но границу провести по верховьям Амура и Аргуни, о чем он и заявил. Послы так ни к чему и не пришли. Китайцы прекратили переговоры, сняли свой шатер и демонстративно стали готовиться к осаде Нерчинска, выставили везде посты, перестали пропускать в острог проезжих людей.

Русские стали готовиться к обороне. Головин приказал перегнать в острог весь скот. Возле ветхих городских стен поставили несколько рядов надолбов, начали копать рвы и земляные валы поперек долины Нерчи, на склонах ближайших высоток появились орудия. В Нерчинске стали ставить раскаты. Весь десяток Вологжанина все дни упорно работал на укреплениях. Китайцы перегнали часть бусов к своему лагерю, готовились перевозить воинов и прикрывать переправу пушечным огнем. Наступил критический момент. Восемнадцатого августа Головин приказал Власову возглавить оборону Нерчинска, а сам со стрельцами и конницей с развернутыми знаменами вышел из острога и приготовился к бою. В центре поставил стрельцов с копьями и пищалями. Пушки на высотках зарядили, пушкарей прикрывали пешие казаки. По флангам находилась кавалерия Многогрешного и конные тунгусы под командованием Павла Гантимурова. Каждый тунгусский конник в толстом панцире из бычьей кожи, обложенной железными пластинами, или в железных и ременных кольчугах. У каждого боевой лук в налучнике, у многих – сабли. Строй ощетинился пиками. Китайцы поняли: на испуг русских не возьмешь. Каждый второй цинский солдат участвовал в осаде Албазина и они хорошо знали отчаянную храбрость русских воинов. Лантань как боевой командир понимал, что при переправе армии через Шилку множество солдат потопят, а кто уцелеет и выберется на берег, может пасть в рукопашном бою. Он с одними бусами острог не возьмет. Выход был один: продолжить переговоры. Переговоры возобновились, но проходили через посыльных. Наконец послы выработали приемлемые для обеих сторон решения.

Двадцать седьмого августа состоялось официальная церемония подписания Нерчинского договора России с Китаем. Несколько дней в Нерчинске лили дожди, и шатры стояли всего в пятидесяти саженях от стен острога. Послы подписали договор, по которому определялась граница по Аргуни, а по Амуру оставалась неопределенной. Согласно договору Албазин должны были разрушить, а Аргунский острог перенести с правого берега на левый.  Когда подписали договор, Головин пригласил китайских послов в свой шатер и хорошо угостил. Договор почти два века регулировал политику и торговлю двух стран на Дальнем Востоке.

После подписания договора китайские послы сразу отъехали. Власов и Головин принялись вновь укреплять Нерчинск. Вместо ветхого острога рубили город. Стены ставились из рубленых, горизонтально уложенных бревен, которые прерывались для лучшей устойчивости срубами, где впоследствии расположились хозяйственные постройки. В дело пошли плоты. На которых плыли от Читинского плотбища. Работали все. По приказу Головина нерчинцы возводили четвертую стену города. Вася прорубал паз в бревне, когда подъехали Власов и Головин. Вокруг копошились занятые делом люди. Воевода и окольничий слезли с коней, начали придирчиво осматривать стену, ища огрехи. Взгляд Власова остановился на Вологжанине. Он оживился.

– Иди сюда! – крикнул воевода, а потом обратился к Головину, – Федор Алексеевич, помнишь, я про охотника рассказывал, который тигра убил? Вот он и есть. – Воевода показал на подошедшего Василия.

Окольничий внимательно посмотрел на казака. Перед ним стоял рослый, костистый, широкоплечий парень. Рукава у рубахи засучены, в руках острый топор. Темно-русые волосы перебирал осенний ветерок, на скуластом лице пробивался черный пушок будущей бороды. Синие глаза серьезно оглядели начальных людей, казак поклонился.

–Хорош служивый, – продолжал нахваливать Власов.– Зимой с Албазина один пешком добрался.

–Тунгусы мне помогли, – заметил Вологжанин.

–Слушай, казак, в Москву со мной поедешь? – внезапно спросил Головин и, обратившись к воеводе, пояснил: – Государь Петр любит таких людей послушать. Тигриную шкуру привезу да рассказчика.

Власов махнул рукой:

–Пусть собирается. Поедет в Сибирский приказ при ясаке, а там как получится. Завтра, – обратился он к Вологжанину, – придешь в съезжую избу, в список включат, я скажу, да бумаги выправят.

Василий упал на колени в грязь. Такой награды он не ожидал. Посмотреть Русь, посмотреть Москву. Окольничий засмеялся:

–Вставай. Перед богдойцами не стояли, и я не царь.

На следующее утро у воеводской избы построились войска. Пришли сюда и албазинцы, налегке прибывшиеся до ледостава в Нерчинск. Всем защитникам было сказано похвальное слово. Служивым вручили по отрезу кумача, а особенно отличившимся по золотой копейке. Получил копейку и Василий. Через несколько дней в избе у Лосева Вологжанин собрал отвальную. Подвыпивший Терентий кричал:

–Васька, ты мне вместо сына! Из Москвы прямиком ко мне езжай. Девку там присмотри, женись. Не женишься – не беда. Про тебя тунгусы спрашивали, – на тунгуске женим. Ты у нас, паря, жених ладный!

Василий улыбался, слушая Тереху. Мыслями он был уже в дороге.

В августе 1690 года в Нерчинск пришли последние албазинцы, сдали все городское имущество. Казаки из Албазина еще при Власове на Шилке обосновали Сретенский острог, а амурские крестьяне расселились от Аргуни до Шилки, на реке Унде возвели села Копунь и Шелопугино. Сам Нерчинск после договора расцвел, стал торговым центром и центром нарождающейся горнодобывающей промышленности.

Азов

После неудачи первого Азовского похода, когда русское войско потерпело поражение, Петр понял, что для захвата Азова необходимо иметь не только сильную армию, но и достаточно сильный флот. Царь сразу же принялся за реализацию этой идеи. В село Преображенское была доставлена из Голландии в разобранном виде тридцатидвухвесельная галера, по образцу которой стали заготавливать «члены» для галер. Срубленные из сырого леса «члены» санным путем доставали зимой 1696 года в Воронеж. Петр учел, что отсюда имелось прямое водное сообщение с рекой Дон, а по нему с Азовским морем, что по берегам притоков реки Воронеж было много обширных лесных угодий, пригодных для заготовки необходимых материалов. Царь приказал построить в этом районе 1300 стругов, 300 морских лодок и 100 плотов к весне для переброски русских войск, их техники и припасов к Азову. Из Голландии, Англии и Венеции были выписаны десятки корабельных мастеров и подмастерьев. По указу Петра в Воронеж и окрестные места согнали плотников и других работных людей со всей страны. Везде у рек рубили лес, собирали из привезенных «членов» галеры, ладили лодки и струги. Над людьми плыл запах сосновых стружек, над черными котлами вился густой дым – в них кипел вар. Визжали пилы, стучали долота, деловито гомонил народ. По берегам, как костяки чудовищных морских зверей, белели крепкие ребра галер и стругов. Их обшивали гибким тесом. К маю 1696 года постройка и спуск на воду большей части судов были завершены. Начался второй Азовский поход. Все сухопутные войска Петр поручил боярину Шеину, а флот – адмиралу Лефорту. Третьего мая длинная вереница судов поплыла вниз по Дону. Во главе следовавшего к Азову корабельного каравана шла лучшая галера «Принципиум», которой командовал сам царь под именем Петра Алексеева.

Вологжанин вместе с другими вышел из двора Головниных, где остановился у родни жены. На станичных улицах было тесно. Шли казаки в разноцветных свободных рубахах, полукафтанах, в широких шароварах с замысловато намотанными на пояс длинными матерчатыми кушаками, поперек которых у многих была засунута – сабля, а иногда – пара длинных кинжалов. Под весенним солнцем жарко горели женские наряды: пестрые кубеляки, бархатные кавраки, шелковые ленты. У иных лучисто сверкал цветной камешек в сережке, жемчуг в ожерелье, весело звенело монисто. Но ослепительнее всего были ласковые улыбки казачек и приветливый их смех. Народ стекался к майдану, где войсковой атаман Фрол Миняев встречал высокого гостя. К причалу Черкасска приблизилась галера. Большой парус на высокой мачте был спущен. С грохотом упали на берег сходни. Долговязый капитан с небольшими кошачьими усиками, одетый во французский кафтан серого сукна с тафтяным камзолом коричневого цвета, замшевые кюлоты, стянутые у колен большими медными пряжками, и в полосатых чулках, легко сбежал на берег и пошагал к площади, не дожидаясь свиты. Город содрогнулся от приветственных криков. Многие казаки год назад были под Азовом и сразу узнали высокую фигуру царя. Петра с поклонами встретила войсковая старшина. Василий кричал вместе со всеми, внимательно вглядываясь в царя. В прошлом году в поход он не ходил, так как сломал ключицу, а в Москве Петра ему не довелось увидеть. Когда он с ясачным обозом прибыл в Сибирский приказ, в городе шла борьба между Софьей и Петром. Дьяки не знали, что делать с молодым казаком, и Бологжанин ходил по Москве. Поражаясь ее многолюдству и красоте. Там он познакомился с донскими казаками, которые возвращались с богомолья из Соловецкого монастыря. Особенно близко Вася сошелся с Тимохой Головниным – молодым, веселым, немного легкомысленным казачком. С ним он попал в заваруху, когда тот неудачно подшутил над стрельцами. Стрельцы хотели задержать Тимоху. Васька вступился, и они отбились, ушли переулками на постоялый двор, где остановились донцы. Здесь, ничего не скрывая, Головнин рассказал старшему, своему дядьке, о происшествии. Первое, что сделал старший, вытянул племянника плетью, потом велел обоим сидеть в  комнате и не высовываться, а сам вместе с казаками пошел на разведку. Вернувшись, донцы рассказали, что, по слухам, Вологжанин до смерти зашиб стрельца и его ищут в городе. Илья Головнин приказал собираться и рано утром казаки поскакали на Дон. В середине ватаги был переодетый Вася. Спасителя Тимохи донцы не бросили, а сам он подбадривал служивого: «Нам лишь бы до Дона добраться, а с Дона выдачи нет». До места добрались без приключений, заехали в многолюдный курень Головниных, где Вологжанин остался работником. Податься было некуда, да и сразу же смутила его покой младшая, стройная как тополь, сестра Тимохи Алена. На смуглом лице всегда улыбка и яркий румянец. Вскоре Василий понял, что не сможет без нее жить, и пошел свататься к отцу Алены. Федору бездомный зять был не ко двору, но за растерянного жениха вступился патриарх семейства, участник Азовского сиденья дед Тимофей, в честь которого был назван внук.

–Ты что!..– напустился он на сына. – Девка на него заглядывается, да и Васька – казак боевой. Какие его годы – наживет богатство. Я с твоей матерью, когда ее из полона отбил, в яме жил. Так что не мешай.

Федор согласился. Вася распорол исподнее и вытащил золотую копейку, чем немало удивил тестя и вызвал смех деда:

–Я же говорю, – подмигнув Вологжанину, сказал дед Тимофей, – Казак боевой, не пропадет.

Сыграли свадьбу. С помощью многочисленной родни молодожены построили небольшую хату. Вместе с молодыми казаками Василий сходил в набег на кубанцев, пригнали табун лошадей, разделили – и у него появилось хозяйство. К бескрайным ковыльным степям Вологжанин, выросший в тайге, привыкал с трудом. Покорил его сердце Дон-батюшка. Заядлый рыбак он купил лодку, влился в рыболовецкую артель и жил теперь рыбой. По просьбе тестя его записали в «государственные» казаки, которые ходили в дозоры, следили за неспокойными соседями: турками и татарами, за что получали от войска порох, свинец, хлеб. Через год Алена родила дочь, назвали Машей. Вася становился домоседом. Впервые с пятнадцати лет у него был родной дом, в котором жили любимые люди. Но сейчас он по приказу станичного атамана пойдет вместе с российским воинством на старого противника – турок. Шли донские казаки конно и на судах. Фрол Миняев при встрече доложил царю, что войсковой атаман Поздеев с двумястами пятьюдесятью казаками, высланных на разведку, попытался атаковать в море два больших турецких корабля. Донцы окружили на своих лодках суда, обстреляли из ружей и хотели взять на абордаж, но попытка не удалась. Борта оказались слишком высокими, а прорубить днище кораблей не смогли.

– Турецкие корабли? – Петр воинственно встопорщил усики, – Теперь встретимся, идем с силой.

Караван судов двинулся к Азову. Казаки плыли на стругах, распустив паруса. Свежий ветер гулял над просторами полноводного Дона. Вешние воды шли, играя водоворотами, пенясь на солнце. Царь подошел со своей флотилией к Каланчинским башням, оставил войска высаживаться на берег, а сам с галерами хотел выйти в море, но северо-восточный ветер согнал воду с Дона. Петра ждало разочарование: галеры, строившиеся в Воронеже на «голландский манер», оказались громоздкими и глубокосидящими, а потому не смогли вырваться на простор через мелкое устье. Тогда царь приказал Миняеву взять сто легких казачьих лодок, посадить на них казаков и вышел в море с донцами один. Заходящее солнце бросало кроваво-красные отблески на ощетинившуюся множеством пушек крепость. Вдали показались паруса. Это на выручку Азову шло девять больших османских кораблей, которых сопровождали полугалеры и боевые галеры: черные, низкобортные, узкие и длинные – двадцать весел с каждой стороны.

– Не отступим? – Царь дернул усом.

– Как можно!..– казаки перекрестились. – С нами Бог.

– Тогда ночуем в море, а на рассвете атакуем турок, – Петр был охвачен азартом предстоящего сражения.

Как только рассветало, турки начали перегружать припасы для крепости с кораблей на большие плоскодонные суда – тумбасы, которые медленно, тяжело груженные, пошли к Азову.

–Вперед! – крикнул царь.

Шесть тысяч казаков налегли на весла. Белая пена, сердито шипя, разбегалась от лодок. Хлопнул выстрел, другой, донцы налетели на тумбасы и в скоротечном бою захватили одиннадцать из них.

–На корабли! – в азарте крикнул Петр. Лодки повернули против тяжелых кораблей. На турецких судах заметили стремительно атакующую флотилию казачьих лодок и решили не принимать бой. На кораблях рубили канаты, оставляли якоря на грунте и торопливо поднимали паруса. Османы хорошо знали отвагу и ярость донцов в схватке.

–Уходят! – в отчаянии вскричал Петр.

–Ветер слабый, – успокоил его атаман. – Догоним.

Фрол наклонился к казакам и, ткнув пальцем в Вологжанина и его соседа, приказал:

–В бою царя прикроете.

Два самых больших корабля уйти не успели. Их борта окутались пороховым дымом, по воде с визгом хлестанула картечь, пройдя над головами донцов. Лодки казаков уже были под бортами.

–С нами Бог!

Выхватив сабли из ножен, донцы полезли на палубы турецких судов. Вместе с казаками Петр пошел на абордаж. Началась страшная рубка. Вася прыгнул с борта на палубу, прикрывая царя справа. Навстречу с ятаганом вылетел босоногий турок. Он отбил удар и резко нырнул вниз, полоснул врага по ногам. Противник с криком упал, бежавший казак рубанул его по шее. Петр сражался впереди. Казак около царя упал, получив пулю в голову. Вологжанин метнулся вперед. К Петру с поднятым ятаганом бросился янычар. Сабля порхнула в левую руку, отвела удар, потом укол снизу. Обернувшийся царь успел только заметить блеск клинка и оседающего османа. Схватка закончилась: один корабль был сожжен, а второй захвачен. Другие казацкие лодки погнались за мелкими судами, заставили их повернуть и загнали на мель. По пояс в воде донцы бросились в бой. Турки потеряли около двух тысяч убитыми и пятнадцать судов. Казаки захватили много оружия, припасов, пороха, семьдесят пушек, пятьдесят тысяч червонцев и на четыре тысячи человек сукна. Деньги и сукно Петр отдал донцам. Дуван делили три дня. Нашел царь и Василия. Возвышаясь над ним на голову, крепко обнял – так, что ребра затрещали, и сказал:

–Молодец. Запомню,– Фролу Миняеву объяснил, – От янычарского ятагана меня выручил.

Атаман довольно хмыкнул.

Дождавшись, когда устье Дона наполнится водой, русский галерный флот вышел в море и отрезал Азов. Одно лишь появление русских судов на Азовском море лишило осажденную турецкую крепость возможности получать помощь от своих сил со стороны моря. На рейде располагались тяжелые османские корабли с пехотой, запасами продовольствия и снаряжения. Однако турецкий флот остерегался подходить к Азову, опасаясь атаки галер и казачьих лодок. К концу мая русская армия, включавшая стрелецкие и пехотные полки, поместную дворянскую конницу и кавалерийские части, донских казаков, стала лагерем, обновила прошлогодние шанцы и блокировала крепость с моря и суши. На помощь русским подошли украинские казаки во главе с наказным гетманом Яковом Лизогубом. Собрался военный совет, где утвердили предложение, сделанное Гордоном. По замыслу Петра Ивановича вокруг Азова днем и ночью двенадцать тысяч человек возводили земляной вал, чтобы сделать его выше крепостных стен. Поставили пять пушечных и три бомбовых раската, но перед тем, как начать бомбардировку города, отправили к стенам крепости посла с белым знаменем и листом, где уговаривали сдать Азов. Турки отказались. Помешать действиям русских попыталась орда с Кубани. Произошло конное сражение с татарами, в котором отличились донцы и запорожцы. Кубанцев в бою сбили, многих потопили в Кагальнике и гнали еще десять верст. Вологжанин спал, отдыхая от тяжелой земляной работы. Каждые сутки часть казаков работала на отсыпке вала. Кто-то потряс его за плечо. Он с трудом открыл глаза. Взгляд остановился на знакомом круглолицем улыбчивом лице, голова которого была перевязана, а из-под повязки торчал выгоревший чуб:

–Тимоха, здорово! Ты откуда? – Головнин был среди конных казаков и находился на передовом рубеже. Конники охраняли лагерь от внезапного нападения татар. – С головой что?

–Стрелой зацепило, – весело ответил Тимофей, – Вставай, я черкасов привел. Пошли знакомиться, меня до вечера отпустили.

Василий встал, вместе с шурином сошел на берег. Возле струга стояли чубатые, длинноусые, в полотняных, расшитых шелками, рубахах казаки. Некоторые с люлькой в зубах. Стояли, разговаривали с донцами, рассказывали о бое с татарами, делились новостями: казаки яицкие пришли, а воеводой поставили князя Никиту Мещерского. Все расселись на берегу, знакомились. Вологжанин разговаривал с Остапом Гусаком, на рябом лице которого виднелись следы многочисленных сабельных ударов. Появилась брага, гости выставили горилку. Подошли еще казаки. Было людно, но не шумно.

–И как там – в Даурах? – допытывался Гусак.

–Везде люди живут, – ответил Вася.

–Я слышал, там медведи по улицам ходят? – интересовался Остап.

–Там походишь…– ухмыльнулся Вологжанин, – Сразу на рогатину поднимут.

–Воюют с кем-нибудь?

–Войны хватает, – хмуро ответил Вася.– То монголы набегают, то богдойцы лезут. Меня саблю держать научил Никита Черкас.

–Наш, – удовлетворенно кивнул Гусак, – В Сибирь многих, кто против шляхты и старшины шел, отправляли.

–Не знаю, он не говорил, – пожал плечами Вологжанин.

–Может, покажешь, чему учил? – спросил Остап.

–Можно, – согласился Василий.Он знал обычай ватаг: меряться силой, умением, чтобы соратники знали, кто на что способен. Казаки быстро освободили круг. Донцы и запорожцы бились о заклад. Соперники сражались, пока один не сдавался. Тяжелые ранения запрещались. Шиком считалось задержать неотвратимый удар, чуть царапнуть противника. Вытащив сабли, соперники заходили друг возле друга. Остап с неожиданной легкостью скользнул вперед. Взмах. Вологжанин отпрянул, ушел влево, отбил клинок и ударил сам. Работая только кистью, Гусак отвел удар, присел, махнул саблей и располосовал рубаху на животе Василия. Тот отпрыгнул, закрутил «восьмерки»: нижнюю, верхнюю. Новый знакомый противником был серьезным. Вася отступал, уходил «свилями» от ударов. Рука немела. Он перекинул клинок в левую руку, увел удар вниз и кинул острие в лицо Остапа. Гусак отдернул голову, конец сабли рассек мочку уха. Оба замерли. Остап, глядя на Вологжанина, спросил:

–Удар остановил?

–Ага, – мотнул тот головой.

–Этому приему тебя не наши учили.

–Нет, – не стал отрицать Вася.

Гусак кинул саблю в ножны, подал руку. Они обменялись рукопожатием.

–Теперь верю, что царя спас – янычара успел срубить.

Вологжанин бросил взгляд на веселогородственничка, который в первом ряду круга забирал выигранные деньги. «Ну погоди!..» -мысленно пригрозил он Тимохе. Все стало на свои места. Головнин, видимо, прихвастнул в разговоре с запорожцами, а те решили посмотреть и проверить казака. Вечерело. Гости собрались в свой табор, взяв обещание с хозяев, прийти к ним с ответным визитом. Закат погас. Землю покрыла свежая, ароматная ночь. Холодком потянуло с Дона. Вологжанин лежал и смотрел в безмятежную глубину неба, на котором мерцали золотые искорки-звезды. Рядом пели песню:

По горным пескам,

По зелёным лужкам,

Да по сладким лужкам

Быстра речка бежит…

Вал привалили к самому азовскому рву. В ров полетели снопы из камыша, кули с навозом, сверх засыпали землей. Где ров сровняли, начали вытаскивать, подрубать частокол с азовского вала. Шла ожесточенная орудийная стрельба. Огонь турецких пушек, которые стояли на раскатах на валу, подавили. Азовцы засели в крепости, перенесли туда же знамена с вала. По приказу воеводы Шеина захватить вал и очистить его от османской артиллерии должны были украинские казаки Лизогуба и донцы Миняева. В ночь на пятницу четырнадцатого июня под частоколом сделали подкоп. Казачьи сотни бесшумно скользили в провал под бревна. Казаки сняли часовых и ударили в предутренней тишине, как всегда, внезапно. Ошарашенные янычары, охранявшие раскат, и заспанные пушкари были сметены казачьим натиском.

–Ура! – кричали казаки, идя в атаку.

Вместе со всеми бежал Вологжанин. Сверкнул ятаган, он принял удар на саблю. Сосед молниеносным взмахом отрубил янычару руку. Осман дико взглянул на обрубок руки, на ударившуюся фонтаном кровь. Василий полоснул его по шее, облегчив предсмертные муки. Побежал дальше. Заскочил на раскат, где метались пушкари, срубил одного.

–Закрепляйся! – раздалась команда. Донцы и запорожцы, рассыпавшись по валу, стали быстро окапываться, орудуя саблями вместо лопат. Четыре турецких пушки развернули в сторону Азова. Начался ожесточенный обстрел крепости из русского лагеря. Подогнали коней и начали выдергивать бревна из частокола, подготавливая проход для резерва. За день турки несколько раз пытались выбить казаков. Казаки сидели и лежали в своих укрытиях, дозорные, которые менялись каждые два часа, зорко смотрели по сторонам, а в случае атаки азовцев давали сигнал тревоги – и начиналась пушечная и ружейная пальба, которая заставляла османов отступить. Вологжанин тоже лежал, при тревоге стрелял, отбивая атаки противника, положил не одного. Ружье у него было хорошее – винтовка московской работы. Стреляла она далеко; лишь перезарядка длилась дольше, чем у гладкоствольной кремневки. Такие ружья с нарезами были разработаны в приказе Тайных дел еще при Алексее Михайловиче. Дождавшись ночи, казаки отступили, забрали с собой турецкие пушки. На следующий день русская армия стала готовиться к общему штурму Азова. Осажденные выслали послов – двух знатных людей и согласились сдать крепость. Царь Петр диктовал письмо патриарху: «..А в девятнадцатом числе, то есть в день Воскресения Христова, часу в другом дни, азовские сидельцы боярину нашему Большого полка воеводе Алексею Семеновичу Шеину город Азов с знаменами, и с пушки, и с пороховою казною, и со всем, что в нем было припасов, отдали. А им, и женам их, и детям учинена свобода и отпущены вниз рекою Доном».

Из-под Азова уходила русская армия, оставив в городе сильный гарнизон. Гребли на стругах донцы. Вместе со всеми сидел на веслах Вологжанин. Возвращались казаки домой со славой, с добычей.

Полтава

4 июня 1709 года под Полтаву, около которой стояла вся шведская армия, приехал Петр I. Армия Карла XII оказалась под Полтавой в стратегическом окружении, была ослаблена осадами украинских городков, маршами, голодом, схватками с партизанскими отрядами. Карл за несколько дней до сражения получил сведения о том, что войска Крассау, шведского генерала, и Лещинского, его ставленника на польский престол, не смогут прийти ему на помощь, так как русская кавалерия постоянно тревожит их, не дает покоя. Кроме того, по сообщению перебежчика, к русскому царю едет на помощь конница калмыцкого хана Аюка. Выгод после измены Мазепы король не получил. Продовольствие и боеприпасы, которые приготовил изменник, вывез после штурма Батурина Меньшиков, что не успел – уничтожил. Мазепа привел к Карлу около трех тысяч своих сторонников, а в мае 1709 года во главе с Костей Гордиенко в шведский лагерь пришли около восьми тысяч запорожцев, потому что русский царь приказал разгромить Запорожскую Сечь. Боеспособность этих войск была низкая. Простые казаки не желали воевать с русскими и украинскими полками вновь избранного гетмана Ивана Скоропадского. Боеспособных войск у шведского короля было меньше тридцати тысяч. Русская армия имела численное превосходство и существенное преимущество в артиллерии.

Шведский король был еще очень молод и безрассуден. Он все поставил на генеральное сражение. Два фельдмаршала, русский Шереметев и шведский Реншильд, по обоюдному согласию решили начать битву двадцать девятого июня. Однако сведения перебежчика-иноземца о подходе калмыков вынудило Карла XII начать сражение раньше срока. Так же предатель указал место расположения в боевых порядках русских полка новобранцев, отличавшихся обмундированием. Когда Петр узнал о перебежчике, он велел поменять форму: надеть на новобранцев мундиры закаленного в боях Новгородского полка, а на новгородцев – мундиры новобранцев, так как предположил, что предатель сообщит шведам о слабом месте в линии русских полков. К этому времени русские перешли речку Ворсклу, отделявшую их от шведов. Перед фронтом и на правом фланге перед русской армией была открытая местность, а левый фланг уходил в густой лес. На поле будущей битвы русские саперы возвели отдельные укрепления – редуты. Петр вручил командование армией трем военачальникам: кавалерию – Меньшикову, пехоту – Шереметеву, артиллерию – Брюсу. Шведскими войсками командовал фельдмаршал Реншильд. Незадолго до битвы Карл XII в одной из кавалерийских стычек был ранен, ему пулей раздробило ступню. Король выдержал тяжелую операцию, остался в войсках, но лично руководить сражением уже не мог. В воскресный день обе армии готовились к битве. Несмотря на сильную боль в ноге и бессонную ночь Карл находился с утра в отличном настроении. Когда ему сообщили, что русские отбили большой обоз с продовольствием и армию нечем кормить, король рассмеялся:

– Нам нет нужды об этом заботиться – в московском стане всего много. Сегодня мы будем обедать в шатрах царя Петра.

В ночь на двадцать седьмое июня шведские войска были приведены в боевую готовность. Карл XII, рассчитывая на внезапность, решил под покровом ночи бесшумно подойти к русскому лагерю и атаковать его. По плану короля пехота должна была овладеть русским лагерем, а конница, двигаясь между редутами, разгромить русскую кавалерию и завладеть пушками. В третьем часу ночи, затемно, в русском лагере услышали тяжелый гул: тысячи солдатских ног и конских копыт сотрясали землю, направляясь в сторону русских. Драгуны Меньшикова проследили их передвижение и предупредили свих об опасности. Шведский король приказал пехоте атаковать русские редуты. Шведам был преподнесен сюрприз: они напоролись на четыре поперечных редута, о существовании которых не предполагали. Русские встретили шведские войска ожесточенным ружейным и артиллерийским огнем. Первый и второй недостроенные редуты пали. Шведская кавалерия смяла русскую конницу генерала Рене. Самого генерала, тяжело раненного в бок, едва спасли от плена. Среди шведов раздались торжествующие возгласы: «Победа!» Однако радость была преждевременной. Не имея поддержки своей артиллерии, шведы несли огромные потери. Петр, зорко следивший за действием неприятельских частей, увидел, что корпус генерала Рооса и кавалерия Шлиппенбаха, не выдержав губительного огня русских, отошли к Яковецкому лесу. Царь приказал Меньшикову с десятью конными полками атаковать эти отряды. Русская конница атаковала и разгромила кавалерию Шлиппенбаха, а русская пехота на плечах бегущих солдат Рооса ворвалась в шведские укрепления под Полтавой и частью уничтожила, частью пленила этот отряд. Было девять часов утра. Петр велел вывести из укрепленного лагеря русскую пехоту, которая теперь стояла в непосредственной близости от главных сил противника. Между пехотными полками расположилась артиллерия, по флангам – кавалерия. Оттянув с передовой шесть драгунских полков, он поставил их в стороне вместе с казаками Скоропадского и велел ожидать указания о вступлении в сражение. Лицо Петра дышало решимостью и отвагой. Круглые, чуть выпуклые глаза его глядели строго и торжественно. Далеко слышался голос царя, когда он остановился возле одного из полков:

– Воины! Вот пришел час, который решит судьбу отечества. Итак, не должны вы помышлять, что сражаетесь за Петра, но за государство, Петру врученное, за род свой, за отечество, православную нашу веру и церковь…

Начался решающий этап битвы. Шведская армия пошла в наступление. Когда шведы подошли на пушечный выстрел, русская артиллерия открыла огонь картечью, на расстоянии в сто шагов раздались залпы пехоты и драгун. Шведская армия несла огромные потери. Заметив в центре русской пехоты серые мундиры и полагая, что это полк новобранцев, Карл XII послал против них свою гвардию, но он ошибся. Удар пришелся по Новгородскому полку. Его первый батальон начал отступать, не выдержав мощного натиска врага. Петр во главе второго батальона пошел в атаку и отбросил шведов. В это время ядро разнесло одну из жердей носилок короля, его посадили на лошадь, которая тут же была убита, затем – на вторую, наконец – на третью. С большим трудом капрал Гиерта на своей лошади вывез Карла в обоз, где ему перевязали рану, открывшуюся из-за многократных падений. Русские полки по сигналу Петра начали общую атаку. Меньшиков повел кавалерию, пошли и казаки Скоропадского.

Василий Вологжанин, сотник в полку Семена Палия, поеживаясь от ноющей боли в сросшей, ранее раздробленной правой лопатки, разминал плечи, ожидая сигнала. Впереди полка батька Семен Палий, враг Мазепы, которого Петр вернул из сибирской ссылки. Помутнели голубые глаза Палия, прибавилось морщин на лице, обвисли пышные усы, совсем белоснежной стала большая борода, отросшая в Сибири. Но он, лихо подбоченившись, сидел на коне, стремясь быстрее, по приказу, ударить по шведам, по мазепинцам, найти своего врага и рассчитаться за все муки. Наконец долгожданный сигнал. Русские драгуны связали шведскую кавалерию боем, а казачьи сотни двинулись вперед к обозу, рубя бегущих шведов. Впереди, по–казачьи пригнувшись к шее, дико гикая мчался седобородый старик. Василий срубил подвернувшегося под руку шведа и скакал, стараясь не отстать от полковника. Вылетев из леса, казаки увидели шатры, кафтаны сердюков, которые грузили сундуки на телеги.

– Це Мазепа! Мазепа проклятый! – закричал Палий, – Живым возьмемо его, хлопцы…

Казаки бросились к обозу. Выбежавший из-за пригорка шведский батальон охраны встретил их огнем, принял в штыки. Казаки рубили шведов, прорываясь к шатрам. Сбитый тремя пулями, обливаясь кровью, совсем недалеко от шатра упал Палий. Вологжанин вздыбил коня, закрываясь его грудью от ружейного выстрела. Вытянув саблю, кольнул набегающего пехотинца в лицо. Конь получил пулю в грудь и штык в бок, завалился налево. Василий не успл спрыгнуть, только почувствовал, как хрустнула кость, упав, ударился головой о камень и потерял сознание.

Отслужив благодарственный молебен, в середине дня Петр устроил в своих шатрах обед для победителей. Пригласили и пленных генералов, министров. На обеде царь предложил свой знаменитый тост:

–За здоровье учителей – за шведов!

–Хорошо же, Ваше Величество, отблагодарили своих учителей, -ответил первый шведский министр граф Пипер.

Победа русских была полной. Петр находился в приподнятом настроении, похвалил казаков Скоропадского, пожалел, что не взяли в плен Мазепу. Гетман оправдывался:

–Палия убили – так бы не ушел.

–Жаль полковника, – погрустнел царь,– лихой казак был.

–У меня сотник его раненый лежит… Палия спасал. Казаки говорят, Ваше Величество, он и вас под Азовом выручал.

Петр призадумался, что-то вспомнил, нахмурился, потом махнул рукой и сказал:

–Завтра ко мне доставишь, увидим кто такой.

Остаток дня и всю ночь команды очищали поле сражения от трупов.

К обеду следующего дня в шатер Петра внесли раненого, положили на тюфяк. У Вологжанина левая нога была в лубке– перелом щиколотки, а на правой штанина распорота до колена и наложена повязка, икру швед штыком проколол. Голову казаку поправили, было сотрясение, но она все равно гудела, боль отдавала в затылок, где красовалась шишка с голубиное яйцо. В шатре за столом сидел гигант, просматривал документы. Василий узнал царя. С их последней встречи Петр раздался в плечах, заматерел. Глаза холодно глянули на раненого. Вологжанин чувствовал себя беспомощным. Поерзав, он устроился на тюфяке, полулежа-полусидя, опираясь на руки.

–Я думаю, какой это знакомый казак у меня появился!..– раздался голос Петра. – Холоп! Бунтовать вздумал!..– рявкнул царь.

–Я за Русь кровь пролил, я не предатель, – ответил Василий.

–Не предатель, – согласился Петр,– потому еще живой. Только скажи, как ты с Дона в казаки к Скоропадскому попал?

–Как с Дона ушел, так и попал.

–Ты все рассказывай, – поощрил царь,– может, Сибирью отделаешься.

– Сибирь – страна родная, – машинально ответил казак. Петр удивленно взглянул на него.

–Рассказывай, я послушаю.

У Васи от напряжения перестала болеть голова, появилось то бесшабашное настроение, когда море по колено.

–Слушаюсь, Ваше Величество. Я – даурский казак. В Москву с ясачным обозом пришел по приказу окольничего Головина. Хотел Федор Алексеевич вам представить как охотника, тигра убившего.

–Шкуру тигриную помню, – перебил царь.

–Я его застрелил, – подтвердил Вологжанин, – Только, когда я в Сибирский приказ попал, у вас свара с сестрой шла, не до меня было. С донскими казаками в Москве познакомился. Один из них, когда мы вдвоем были, стрельцам сказал, что негоже им за бабью юбку держаться. Хотели нас схватить, да мы отбились. Я, одного стрельца до смерти зашиб, потому и на Дон ушел.

–Воры стрельцы, – скрипнул зубами Петр, но взгляд его потеплел, – Дальше!

–Что Бога гневить, На Дону Божьей да вашей милостью хорошо жил. Женился, дочка родилась. Из-под Азова с хорошей добычей пришел. Переселился в верховья, в Бахмут, солью промышлял, рыбой. Из третьего Азовского похода, когда Орду разбили, лошадей пригнал. Жена сына родила. Хорошо жил, пока зверь Долгорукий не пришел.

–Ты что моих слуг оговариваешь? – опять рыкнул царь.

–Не оговариваю я. Князь многие станицы огнем выжег, многих казаков кнутом били, губы и носы им резали, младенцев по деревьям вешали, а жен и девок в постель брали. Я тогда у дочери в гостях в Черкасске был, она замуж вышла. Алена моя офицеру приглянулась – велел к нему ее доставить. Сын, малец, на солдат с кинжалом кинулся, мать защищал, – его на штыки подняли. Жена утром в Дон кинулась, – Василий говорил спокойно, отстраненно, но темная сила ненависти слышалась в его голосе, – Как сказали – я света не взвидел. Собрались мы, казаки, в Ореховом буераке и приговорили к смерти Долгорукого и Ерему Петрова, что в розыске помогал. В октябре всех порубили.

–Ты князя убил? – внезапно спросил Петр.

–Нет, – с сожалением ответил Василий, – не пришлось. Атаманом поставили над собой Кондратия Булавина. Казаки надвое разделились: кто за нас, кто против. На реке Айдар настигло нас войско атамана Максимова, до поздней ночи длился бой. Я с Булавиным из окружения вырвался, а когда скакал, пуля меня в лопатку клюнула: кость раздробила, мышцы порвала. Ушли мы на Хопер, а оттуда на Днепр – в Сечь. Побратим у меня там был, Остап Гусак. Он меня на свой хутор отвез, ворожея меня лечила. Я полгода руку выше плеча поднять не мог, а что за казак с одной рукой!.. Разработал я руку.

–Не боишься, что я того Гусака найти прикажу? – внезапно спросил царь.

–У престола он Божьего. Убили его шведы, когда мы зимой их отряд громили, генерала Лими… или Лимры.

–Лимрота?

–Ага, кивнул Вологжанин.

–Почему с Булавиным назад на Дон не пошел? – поинтересовался Петр.

Василий призадумался.

–Раненый я был, да и не к чему мне возвращаться было. Я за жену мстил, а ее брат против меня на Айдаре был, зять тоже. Ну, убил бы я зятя, значит дочь моя вдовой осталась бы, а внуки – сиротами. Отлежался я у Остапа. Тут новость: шведы на Украине, и Мазепа Русь продал. Пошел я с Гусаком в отряд. Шведов колотили, а потом – к Скоропадскому, в полк Семена Палия.

–Булавинцев среди казаков много?

–Не знаю, Ваше Величество, за себя отвечаю.

–Что же мне с тобой делать…– задумался царь.

–Хочешь – казни, хочешь – милуй. Одна просьба у меня будет, Ваше Величество.

–Какая?

–Азовская медаль у меня на шее на гайтане висит, пусть дочери отправят.

Пётр хмыкнул:

–Увидишь дочь, а потом – в Нерчинск, нет вора Вологжанина. Поедешь Воложаниным… назад не вернешься, – Царь вышел из шатра. Кому-то приказал: – Лечить бережно, относиться с ласкою.

Приказчик Читинского плотбища Василий Казанцев провожал непонятного гонца. Гонец приехал на Покров, когда девки просят: «Покрой, батюшка Покров, землю снежком, а меня – женишком». Переваливаясь с ноги на ногу, в избу зашел казак в годах в овчинном полушубке и бараньей шапке с красным верхом. Снял шапку, перекрестился на иконы, тряхнул полуседой головой и попросился ночевать. Когда казак разделся, на кафтане звякнули две медали: за Азов и за Полтаву. Рассказывал о Полтавской битве, спрашивал о старых нерчинских да албазинских казаках. Повесил голову, когда приказчик сообщил о смерти деда Лосева, помолчал, потом сказал:

–Вечная память.

Сейчас гонец одвуконь выезжал со двора. Оглянулся, махнул рукой Василию:

–Еще увидимся, тезка, – И рысью пошел на Нерчинск.

Беглец

Гоша Медведев, сын разорившегося мелкого купца, своекоштный воспитанник иркутской гимназии, в которой заканчивал курс наук, крупный семнадцатилетний парень, чуть косолапя, шагал домой. Жил он в городе у старшей сестры, вышедшей замуж за мелкого чиновника по фамилии Гартох.

–Медвежонок! – Гоша услышал свое прозвище и обернулся. К нему подбежал знакомый подросток:

– Возле Ангары твоего отца бьют.

Гоша развернулся и побежал к берегу. Его отец, Иван Филимонович, иногда приезжал из деревни Ушаковки, где жил и имел небольшое хозяйство, в город по делам и, если выпивал с кем-нибудь из знакомых, начиналось мордобитие. После банкротства он остался должен многим, и, хотя суммы были не большие, кредиторы не простили должника и выбивали свои займы с процентами кулаками. Медвежонок ворвался в кружок пирующего мелкого купечества, в котором бывшие компаньоны расправлялись с отцом, сухим мужичком с испитым лицом. Силен гимназист был не по годам, пошел в деда по материнской линии, коренного сибиряка. Дед даже в старости легко гнул пальцами медные пятаки. Сын оторвал от отца одного из гуляк, откинул его в сторону, увернулся от удара второго, поймал его за руку и перекинул через себя. Занятый дракой, он не видел, как подбежали двое земских полицейских. Драчуны бросились врассыпную, а один из полицейских огрел Гошу саблей в ножнах. Получив сильный удар сзади по шее, Медвежонок с разворота ударил блюстителя порядка в ухо. Полицейский отлетел, упал и со всего маху приложился головой об валун. Череп треснул как орех. В замешательстве гимназист остановился: из головы упавшего медленно текла струйка алой крови.

–Спаси нас, Господи, – мелко закрестился протрезвевший отец.

– Убил! – истерично, по-бабьи тонко закричал второй страж порядка, вытащил саблю и издалека тыкал Гоше в живот.

Моментально собралась толпа.

В узкой долине возле речки, окруженной с трех сторон высокими горами, заросшими дремучей тайгой, расположился Императорский золотой промысел. По правому берегу речушки стояли небольшие избенки и землянки вольнонаемных рабочих и ссыльнокаторжных, которые после срока тюремного заключения могли жить на воле, исполняя промысловые работы. Дальше выделялась громадная тюрьма, окруженная казенными зданиями, где располагались полиция, военная казарма, лазарет, казенная кладовая. Огромное деревянное здание тюрьмы было разделено коридором во всю длину, по обеим сторонам коридора устроены камеры, которые освещались окнами. В камерах стояли двухэтажные нары.

Сегодня прииск не работал. Два дня в месяце были выходными. Каторжане отдыхали, занимались починкой, стиркой и завидовали вольным, предававшимся безудержному пьянству в дни отдыха. В большой общей камере тюрьмы варнаки курили, разговаривали между собой. В углу беседовали трое каторжан. Пилипенко, староста артели, трудившейся на нижнем разрезе, где была самая трудная работа, переговаривался с Медвежонком и его земляком Сметаной. За прошедшие годы парень вымахал под потолок, раздался в плечах. Каторга его не сломила, а только развила физически. Крепко сшитый Гоша обладал завидным здоровьем: до трескучих морозов ходил без шапки и рукавиц и даже не чихал. Сейчас его круглое веснушчатое лицо, поросшее мягкой пшеничного цвета бородкой, было серьезным. Его земляк, пришедший с последней партией каторжан, передал ему плохие вести. Сестра Маша с мужем уехала в Петербург, оставшийся один, отец загулял и замерз. Сорокалетний жилистый Артюха был «оборотнем» – так на каторге называли тех, кто бежал. После побега он добрался до дома, покуролесил там, был пойман, отодран плетьми и вернулся на пятнадцатилетний срок. Сметаной Артюху прозвали за белый цвет волос. Разговор шел о побеге, поэтому шептались тихо и секретно.

–Надумал, Медвежонок? – спросил Пилипенко.

–Меня теперь ничто не держит, а впереди еще семь лет.

–Уходить надо, – вмешался Сметана, – А то косые взгляды начали бросать.

–Разговоры идут, что генерал Кукушкин вас зовет, – подтвердил староста.

–Значит, до начальства дойти могут, – заметил Гоша.

–Так что, если надумали – с Богом.

–Может, завтра? – вопросительно посмотрел на товарищей Артюха, – Доберемся до Сретенска, а там не пропадем. У меня знакомые есть.