Читать книгу СССР: Дневник пацана с окраины - Владимир Козлов - Страница 1
ОглавлениеЯ шел за родителями вдоль вагонов, старался не отстать в толпе пассажиров. Папа нес чемодан, мама – сумку, я – пакет с остатками еды, которую брали в поезд. Ночь была теплой. Пахло каким-то южным цветком или деревом – у нас такие не росли.
В конце перрона рельсы кончились. Перед каждым путем стояла бетонная тумба с цветами. Над вокзалом светилась надпись «Город-герой Одесса». До нашей электрички оставалось три часа.
По обеим сторонам улицы росли каштаны с толстыми стволами. Неярко светили фонари, закрытые листьями. В мусорных баках копошились коты. Некоторые балконы были завешены одеялами – от жары.
Мы подошли к длинной лестнице – она вела вниз, к морю и к зданию с буквами «Морской вокзал». По обе стороны морского вокзала, у причалов стояли пароходы. Из-за облака выплыло красное солнце. Я расстегнул черный кожаный чехол «Смены-8м», вынул аппарат, установил расстояние «бесконечность» и выдержку «солнце». В кадр попал кусок неба с солнцем и половина причала. Я нажал на рычажок спуска.
* * *
Я и мама ждали у двери с табличкой «Администрация». Над дверью было написано через трафарет: «До Минска 1136 км». В покрашенных белой краской покрышках от «МАЗа» росли желтые цветы. У забора тарахтел снятый с колес холодильник-рефрижератор. Рядом стоял деревянный барак с надписью «Столовая», за ним – еще такие же бараки. К воротам была прибита белая вывеска с красными буквами «База отдыха “ЛИДА”». Папа говорил, что база называлась так не в честь какой-то девушки, а из-за города Лида. В этом городе есть завод электроизделий, и он построил эту базу отдыха.
Дверь «Администрации» открылась, вышел папа.
– Значится так… Придется нам жить с соседом…
– Как – с соседом? – спросила мама.
– Здесь нет трехместных номеров, одни четырехместные.
– Так что, нам кого-то подселят?
– Уже подселили.
На кровати в углу сидел невысокий парень в шортах и майке с короной «adidas». Он встал, посмотрел на нас, улыбнулся.
– Вы извините, что так получилось, ладно? Мне и самому неудобно – вот так вот подселяться к семье…
– Да ладно, ничего, как-нибудь проживем эти двенадцать дней, – сказала мама. – Раз уж у них здесь такие порядки – комнаты только на четверых. – Она повернулась к папе. – Тебе в профкоме про это сказали?
– Ничего они не сказали. И в путевке ничего не говорится про это…
– Вообще, здесь не только четырехместные, – сказал парень. – Есть и двухместные. Но туда – только по блату. Не для простых смертных, вроде нас с вами…
– А чем вы вообще занимаетесь? Учитесь? – спросила мама.
– Отучился уже. В этом году закончил гродненский университет, филфак. Сам я из города Мосты. Может, слышали? В Гродненской области… К себе и распределился. Практику проходил в своей бывшей школе… – Он улыбнулся. – Натворил там дел – медалистам «четверок» понаставил. Думал – выгонят и практику не зачтут… Но потом все нормально получилось…
– Вот ведь какое совпадение, – сказала мама. – Мы коллеги с вами. Я веду русский язык. В Могилеве…
– Надо же, действительно совпадение… А вы, наверно, тоже учитель?
– Нет, я технолог, – сказал папа. – Работаю в техотделе на лифтовом.
– Да, прошу прощения, я не представился. Саша. Но некоторые зовут меня Шурик, и я не обижаюсь… Люблю «Операцию “Ы”». Хорошее кино, веселое…
* * *
На деревянном дельфине с облупившейся краской и надписью «Каролино-Бугаз-1984» сидела толстая тетка в черном купальнике. Фотограф присел перед ней на корточки, крутил объектив.
Рядом с нами загорала семья из пятнадцатой комнаты – родители и пацан, коротко стриженный, со свежим шрамом от царапины на щеке. По возрасту вроде такой, как я. Он листал журнал с картинками: пароходы, самолеты, машины.
– Это – «Моделист-конструктор». – Пацан пододвинул журнал ко мне. – Посмотри, если хочешь.
На странице была фотография военного самолета и его чертеж. Я спросил:
– Его можно сделать самому?
– Да, только не дома, а в кружке. Я хожу в авиамодельный. У себя, в Минске. И собираю модели самолетов.
Я кивнул. Он сказал:
– Меня зовут Руслан. А тебя?
– Игорь.
– А откуда ты?
– Из Могилева. У меня тоже есть самолеты, но мало. В основном – модели машин.
– А самолеты какие?
– «Тридент»…
– «Трайдент».
– …сверхзвуковой истребитель-перехватчик…
– Знаю такой, это на самом деле – «МиГ-21». Просто на коробке не написали. Названия военных самолетов писать нельзя…
– Почему нельзя?
– Чтобы враг, если увидит модель, не знал, что есть такой настоящий самолет. Чтобы думал, что это просто так, игрушка…
– Какой враг?
– Например, агент ЦРУ. Знаешь, что такое ЦРУ?
– Знаю. А что, их разве много?
– Кого?
– Агентов ЦРУ?
– Вряд ли. У вас в Могилеве, может, нет ни одного. Но в Минске точно есть. Минск – столица республики.
* * *
Мама намазывала мне спину кефиром – я сегодня сгорел. Дверь комнаты была приоткрыта. Папа курил и разговаривал с дядькой из соседнего номера.
– Папробавау я ихния шпроты, – говорил дядька. – У том магазине – если идти тудэма. – Он показал рукой. – И что-то не дужа и укусныя. Думау, что мора близка, далжны быть харошые.
Папа кивнул, выбросил окурок и вернулся в комнату.
– Он что, из деревни? – спросил я. – Почему он так говорит по-колхозному?
– Тише ты! – сказала мама. – Вдруг услышит…
Папа захлопнул дверь.
– Да, из деревни. Директор совхоза… В нашей области притом, в Могилевской… В Шкловском районе.
– Зато живет с женой в двухместной комнате… – сказала мама.
– Я сразу не понял, про что это он говорит, про какие шпроты, – сказал папа. – Мы ж в тот магазин три раза заходили, и нет там никаких шпротов. А потом понял, что у него любые консервы в масле – это шпроты.
Мы все трое засмеялись.
Я спросил:
– А ты, папа, мог бы быть директором совхоза?
– Что значит – мог бы? Зачем?
– Ну, вообще… Нам тогда бы дали двухместный номер, а мне – третью кровать…
– Дело не в этом. Я к совхозам отношения не имею. Я – инженер…
– Ну а директором завода?
– Теоретически мог бы…
– Неужели? – спросила мама. – И когда это может произойти? Сколько нам еще ждать?..
– Спроси что полегче.
* * *
Я и Руслан шли вдоль моря, мимо деревянных бараков – баз отдыха. Впереди был мост и стояли портовые краны.
Что-то засвистело, зашумело, над пляжем пронеслись три военных самолета.
– Здесь граница недалеко, – сказал Руслан. – Поэтому и летают.
– С кем граница?
– С Турцией. Ты что, географию в школе не учил?
– Учил.
– А знаешь, какая страна, с которой СССР граничит, – самая опасная?
– Не знаю. Китай?
– Почему – Китай?
– Ну, я помню, когда Китай напал на Вьетнам, Брежнев сказал, что мы их сотрем с лица земли, если они не уйдут…
– Нет, я про это не знаю. А самый опасный сосед – Норвегия. Потому что она входит в НАТО. Знаешь, что такое НАТО?
– Знаю. А кто тебе сказал, что они самые опасные?
– Географ в школе.
– Ты что, любишь географию?
– Так, более или менее…
– А у меня дядя – учитель географии… Ты хорошо учишься?
– Да, в основном – на «пятерки», только по русскому и белорусскому «четверки». А ты?
– У меня пополам примерно – половина «пятерок», половина «четверок».
– А в Минске ты был?
– Один раз. Папа ездил от завода на хоккей болеть за минское «Динамо» и брал меня с собой.
– Не, хоккеем я не увлекаюсь, и футболом тоже.
– И я не увлекаюсь. Мы и не пошли тогда на хоккей. Другие дядьки с завода пошли, а мы ходили в музей истории войны, а потом – по магазинам. Колбасу покупали, конфеты…
– У вас что, нет колбасы?
– Бывает, но редко.
– И конфет тоже нет?
– Нет, конфеты есть – карамель всякая, ирис, «Золотистые», «Дюшес», шоколадные тоже – «Осенние», «Лимонные», «Черемушки»… А в Минске мы покупали большие, «Столичные». Знаешь? И еще – «Трюфели». Таких у нас нет. А раньше, давно – я еще в сад ходил – папа привозил из Минска шоколадные бутылочки с ликером. Коробка такая, как обычные конфеты, а в ней – маленькие бутылочки в фольге… Ты ел такие когда-нибудь?
– Да.
– И сейчас они есть в магазинах?
– Бывают, но я давно не видел.
Базы отдыха кончились. Мы подошли к мосту через пролив между морем и лиманом. Перед мостом в будке стоял солдат с автоматом. Рядом был грузовой порт с тремя кранами «Ganz». Краны не работали.
– Через сколько поднимут мост? – спросил Руслан у солдата.
– Минут через пять. Сигареты есть?
Руслан покрутил головой.
– А у тебя? – Солдат посмотрел на меня.
– Нет.
По лиману плыл к мосту буксир. Он тянул за собой большущую баржу с песком.
– А пепси-кола у вас продается? – спросил Руслан.
– Не-а. Бывает, но редко. А где ты в Минске живешь, в каком районе?
– Ты что, знаешь в Минске районы?
– Нет, просто интересно.
– В Серебрянке.
– А я – на Рабочем поселке.
– Что, так и называется?
– Вообще, правильно – поселок Куйбышева, но все зовут «Рабочий поселок» или просто «Рабочий».
Средняя часть моста поехала вверх на сваях. Я ни разу не видел таких мостов. Видел в кино, как разводят мосты в Ленинграде, но там совсем по-другому: мост разламывался пополам, и половинки задирались вверх.
* * *
Папа и Шурик сидели на кровати, между ними стояла доска с маленькими магнитными шахматами. Я сидел на стуле и наблюдал за игрой. Папа выигрывал – у него оставался ферзь, а у Саши – только ладья.
Папа взял с тумбочки бутылку вина, налил по полстакана себе и Саше. Они чокнулись, выпили, поставили стаканы на тумбочку.
– Шах, – сказал папа.
Дверь отрылась, зашла мама.
– Ну, как Кишинев? – спросил папа.
– Галопом по Европам. Экскурсия по городу – два часа, потом два часа на магазины – и назад. А вы все пьянствуете?
– Не пьянствуем, а культурно развлекаемся. В шахматы играем…
– Можно подумать, я не вижу, как вы играете…
– Коньяк купила?
– Да.
Мама достала из сумки бутылку коньяка «Белый аист», показала и спрятала обратно.
– Сегодня вы его пить не будете, достаточно и вина. Тем более смешивать не надо, получится «ерш»…
– А что это ты решаешь за нас? Может, мы хотим попробовать молдавский коньяк? Что скажешь, Шурик?
Шурик поднял глаза от доски.
– Ну, вообще… В принципе, я не пью… Ну, пью мало, скажем так. Но если в хорошей компании, например… То, почему бы и нет… Или как? – Он улыбнулся.
– Коньяк с вином смешивать можно, – сказал папа. – Я в журнале одном читал. Это один тип спиртов – виноградные. Вот вино и водку смешивать нельзя…
– Ты сейчас что угодно придумаешь…
– Коньяк – напиток особый, – сказал папа. – С ним никакая водка не сравнится. И никакое вино. Я, значится, в семьдесят пятом году отдыхал в Гагре… И жил со мной в номере такой Леня из Минска, начальник отдела снабжения на заводе имени Козлова. Он в коньяках разбирался прекрасно. Пришли мы с ним в первый день в ресторан «Гагрипш» – отметить, так сказать, наш приезд – и заказали бутылку коньяка. Приносит официант бутылку, наливает в рюмки, Леня попробовал и говорит: «Слушай, дорогой, мы гости из братской Белоруссии, хотели выпить хорошего грузинского коньяка, а ты что нам такое принес?» Он тогда сразу бутылку забрал и тут же принес хороший…
– Ой, чуть не забыла, – сказала мама. – Есть кое-что и для тебя, Игорь… – Она достала из сумки картонную коробочку, дала мне. Я раскрыл ее. Внутри была «молдавская пирамидка» – как кубик Рубика, только из треугольников.
– Спасибо. Я давно ее хотел…
– Интересные все это штуки, – сказал Шурик. – Но и сложные… У нас у одного в общежитии был кубик Рубика… Я раз взял, крутил-крутил, крутил-крутил… Может, минут пятнадцать. И так ничего не собрал…
– А его так просто не соберешь, – сказал я. – Нужно знать схему. Мама брала в библиотеке журнал «Наука и жизнь», там была схема…
– Смотри-ка ты, – сказал Шурик. – Схема…
* * *
Электричка ехала вдоль моря. Еще не было восьми утра. На пустом пляже стояли две палатки и зеленая «шестерка». Парень в плавках разводил костер. Еще двое купались. Море было спокойным, почти без волн – светлое у берега и темное у горизонта. На горизонте, далеко-далеко, плыл пароход.
Напротив нас сидели папа с дочкой, загорелые, с вещами – видно, тоже ехали с отдыха. Дочке было, наверно, столько лет, сколько мне. Она была в «настоящих» вытертых джинсах и темно-синей майке. Я поглядел на нее. Она отвернулась и стала смотреть в окно.
– Устала я что-то от этого отдыха, – сказала мама. – Хочется скорее домой…
– А я бы остался еще недельки так на две… – Папа улыбнулся. – Солнце, море, что еще надо? А тебе, Люба, жаловаться вроде бы не на что: готовить не надо, убирать не надо…
– Только что готовить не надо. А в одной комнате с чужим человеком – это хорошо? А помыться нормально нельзя, душа с горячей водой нет – это хорошо? Нет, не надо мне это море, лучше куда-нибудь недалеко поехать, но чтобы нормальные условия…
– А ты, Игорь, что скажешь? Остался бы еще на море?
– Да, конечно, остался бы.
* * *
На ванне лежал лист фанеры, накрытый клеенкой. На нем я расставил увеличитель УПА, красный фонарь, ванночки с проявителем, водой и фиксажем.
Еще одна ванночка, для окончательной промывки, стояла в раковине.
Фотографировать я начал в школе, в фотокружке. Его вел Владилен, учитель труда. Я ходил туда целый год, весь пятый класс. Нам выдали «Смены-8м» и по одной пленке «Свема-65» на месяц. В конце месяца мы проявляли пленки и печатали фотографии в туалете на третьем этаже – Владилен переделал его в лабораторию. К окончанию пятого класса родители подарили мне такую же «Смену» и увеличитель.
Я положил фотобумагу в рамку под увеличителем, отодвинул красное стекло, отсчитал три секунды, задвинул стекло обратно и опустил фотобумагу в проявитель. Начало проявляться изображение – я и мама на фоне одесского оперного театра.
Я отрывал фотографии от блестящих пластин глянцевателя и давал Наташе. Она рассматривала их и клала на стол.
– Завидую вам, – сказала она. – Море… Не то что этот дурацкий лагерь труда и отдыха. Месяц копаться в земле, полоть свеклу. Ф-е-е…
– Может, на будущий год поедем все вместе…
– На будущий год мне надо поступать…
– Ну, потом, когда поступишь. В августе…
– Если поступлю.
– Поступишь, куда ты денешься? В «машинке» на некоторых факультеты недоборы…
– Откуда ты знаешь?
– Дядя Жора раз говорил…
– А он откуда знает? Он что, там работает?
– Вроде друг его работает…
– Насколько я знаю, никаких недоборов там нет. Все хотят высшее образование. Хоть это ничего и не дает. Учитель или инженер получает меньше, чем любой рабочий.
– А почему так?
– Не знаю. Может, потому что у нас – диктатура пролетариата.
* * *
Я, Наташа и папа вышли из «Культтоваров» рядом с «Родиной». Я нес картонную коробку с магнитофоном «Беларусь-301». На «Родине» висела афиша фильма «Танцор диско». Он шел уже третью неделю.
Папа спросил:
– Ну что, довольна?
Наташа кивнула.
– Смотри мне, чтоб десятый класс закончила на «пятерки».
– Постараюсь. Не все от меня зависит.
– А от кого еще?
– От учителей.
– Не надо мне только зубы заговаривать, ладно? Если знаешь урок, ни один учитель не сможет придраться…
– Ага, не сможет, – сказал я. – Некоторые знаешь, как любят засаживать?
– А тебя пока вообще не спрашивали… Так, ну, вы – домой, а мне еще надо сходить по одному делу…
– Хорошо, – сказала Наташа.
Папа повернул к Пионерской. Мы прошли мимо похоронного бюро и Дома быта, вышли на Первомайскую.
Я спросил:
– Что ты будешь записывать?
– Сначала – Адриано Челентано и группу «Рикки э повери». У Ленки есть пластинки…
– А кассеты где возьмешь?
– Куплю.
– Кассеты – дефицит.
– Не такой уж и большой. Помнишь, зимой даже в «стеклянном» продавались… «Тэдэка» по восемь рублей…
– То было зимой…
– Ну и что? Может, еще где-то будут. В крайнем случае папу попрошу, чтобы привез из командировки.
* * *
Я открыл калитку бабушкиного двора, вывел велосипед. Его купили мне три года назад – зеленый «взрослик» минского завода. Смотрелся он еще как новый. Вместо переднего катафота я поставил пластмассового солдата-снайпера. Кроме того, у меня было по четыре желтых катафота на спицах каждого колеса и еще один катафот – на заднем брызговике. Брызговик я вырезал сам из куска резины – нашел его у забора автобазы.
Сашка, внук бабушкиной соседки, мыл у колонки свою старую «раскладушку». Он посмотрел на мой велик.
– Ну, хули ты красуешься? – сказал он. – Все равно у тебя катафоты снимут.
Сашка был младше меня на год – перешел в пятый класс в двадцать восьмой школе. Классе в первом или во втором у меня был «Орленок», а у Сашки уже его «раскладушка», и мы соревновались, кто быстрее. Колеса у «Орленка» были больше, и я всегда обгонял его, но Сашка мухлевал: проедет на три метра дальше, чем договорились, и кричит, что победил. Один раз я за это его отлупил. Сашка заложил своей бабушке, она прибежала к моей и долго кричала. Бабушка меня отругала, а я перестал соревноваться с Сашкой и вообще с ним говорить. В начале этого лета к нему пришли друзья – пацаны из двадцать восьмой, из шестого или седьмого класса. Они стояли у колонки и смотрели, как я накачиваю колеса. Когда я ехал мимо, один швырнул мне палку в спицы. Не попал.
Улица кончилась. Дорога справа вела к ремзаводу и переезду. Я повернул налево, разогнался, въехал на насыпь. Рядом с путями шла тропинка. На другой стороне путей лежали на покрывалах две тетки. Вокруг них бегали дети.
Я съехал с насыпи, долго катился вперед, не крутя педали, повернул налево в березняк. Раньше, когда еще ходил в детский сад, мы с папой приезжали сюда на его старом велике, я сидел на багажнике или на раме. У домов за станцией Буйничи папа говорил мне покараулить велик, а сам куда-то уходил. Его не было минут сорок или час, потом он приходил, и мы ехали в деревню Голынец – попить воды из колодца. Вода была холодная и вкусная.
Я выехал на дорогу к нефтебазе. На поле шевелились от ветра желтые колосья. К переезду подъезжал товарный состав: много одинаковых коричневых вагонов и цистерны – желтые и черные.
* * *
Зазвенел дверной звонок.
– Откроешь, ладно? – спросила Наташа.
Она сидела у стола и листала учебники за десятый – сегодня сходила за ними в школу. Я встал с дивана, прошел через комнату. Звонок зазвенел еще раз. Я споткнулся о чьи-то туфли в прихожей, схватился за стену, подошел к глазку. На площадке стоял дядя Жора.
– Кто там? – спросил я на всякий случай.
– Свои.
Дядя Жора сел на диван, открыл дипломат, достал два шоколадных батончика «Спартак».
– Держите, молодежь, это вам. Шоколад способствует умственной работе. Доказанный наукой факт.
– Спасибо, – сказала Наташа.
– Спасибо. Как раз такой, как я люблю – с помадно-сливочной начинкой.
– А с шоколадной что, не любишь? – спросила Наташа. – В следующий раз, когда мама купит, я у тебя заберу.
– А я не отдам. С шоколадной я тоже люблю, только немного меньше.
Я сорвал с батончика бумажку, развернул фольгу и откусил. Дядя Жора подошел к столу, взял учебник географии с цифрами 10 на обложке.
– Через два дня я по такому вот точно учебнику стану учить таких же, как вы… бездельников.
– Мы не бездельники, – сказал я.
– Знаю. Что, шуток не понимаешь?
– Понимаю.
– Как магнитофон – пока еще работает? – спросил дядя Жора.
– Ну да, – ответил я. – А что, он должен сломаться?
– Не доверяю я отечественной технике. А тем более сделанной в нашем городе. Хорошие магнитофоны – только японские. Наши – одно название.
– Вы это маме с папой скажите, – Наташа улыбнулась. – Хорошо, что хоть такой купили.
– Мне им это говорить не надо, сами знают. Но исходят из реальных возможностей – что, в принципе, правильно. Но ты, Наталия, уже через два года сможешь при желании купить себе приличный аппарат. Поедешь в стройотряд после первого курса…
– Ой, дядя Жора, давайте не будем загадывать… Надо сначала поступить.
– Поступишь, не волнуйся. И что ты уже записала себе?
– Так, пока еще мало. Тото Кутуньо, Челентано, «Рикки э повери»…
– Сплошные итальянцы, что ли?
– Ну да, а что такого?
– Есть столько хорошей музыки… «Битлз», «Дип Перпл», «Лед Зеппелин», а она слушает итальянцев…
– Все их сейчас слушают…
– И ты слушаешь, потому что все? Или тебе нравится?
– Нравится, в общем.
Я подошел к окну, отодвинул тюль, посмотрел на улицу. Со стороны Зеленого Луга ехал трактор-бульдозер с ковшом, весь в катафотах.
– Во сколько мама придет? – спросил дядя Жора.
– Она сегодня в районо на конференции, – сказала Наташа. – Поэтому, может быть, поздно.
– Ладно, тогда я, наверно, пойду. Передавайте привет ей и папе. И с наступающим Днем знаний. Знаете же, что первое сентября – теперь праздник, День знаний?
– И что это значит? – спросила Наташа. – Что первого в школу не надо?
– Надо, Наталия, надо… С какой это стати правительство вдруг устроит нам всем выходной?
– А зачем тогда такой праздник?
– Ну, есть у нас День металлурга, День танкиста, день еще кого-то… – дядя Жора хмыкнул. – Пусть будет еще и День знаний.
* * *
С разных сторон к школе шли пацаны и девки. Почти все малые несли цветы. Я отвернулся от окна. Наташа вышла из ванной – в белом кружевном переднике, с такими же кружевным воротничком и манжетами. Она взяла из трехлитровой банки букет гладиолусов: всем десятиклассникам сказали принести цветы.
– Комсомольский значок не забыла? – спросил я.
– Забыла. Хорошо, что напомнил. Остался на черном переднике.
– Завяжешь мне галстук?
– Ну ты даешь. Третий год пионер, а галстук завязывать не умеешь…
– Умею. Просто за лето забыл…
Я взял «дипломат» и вышел из квартиры. Наташа ушла минут десять назад. «Дипломат» мне купили еще в мае, но мама сказала не носить до осени, до шестого класса. Он черный, с простыми замками из блестящего металла, без украшений, кроме окантовки. Зато внутри – большой карман на замке, три маленьких кармана и кармашки для ручек. Края я обклеил черной изолентой – как другие пацаны. Если не обклеить, дерматин протрется, и выторкнется деревяшка.
Пацаны лепили на «дипломаты» наклейки с машинками или «бабами», но я не стал, чтобы не содрали. Свою наклейку-«бабу» я прилепил внутри. «Бабы» стоили дороже, чем машинки и всякие другие. Их привозили пацаны, которые служили в армии в Германии. Я купил свою у Гурона из двадцать восьмой за рубль пятьдесят, а ему привез его двоюродный брат.
Коля ждал меня между домами. Его «дипломат» был попроще, без окантовки, но с такими же замками. На обеих сторонах, во всех четырех углах, он налепил наклейки – гоночные машины.
* * *
На Колином балконе сушилось белье – пододеяльники, простыни, наволочки, чьи-то штаны и майка.
Я негромко свистнул. Коля подошел к окну, помахал мне рукой. Я зашел в подъезд, пробежал два пролета. Коля стоял в дверях.
– Заходи. Серый приехал.
Я сбросил туфли. Мы прошли через зал в угловую комнату – «детскую». Серый, Колин брат, сидел на кровати в голубой майке с надписью «футбол». Летом он поступил в минский РТИ. Мы поздоровались за руку.
– На выходные приехал? – спросил я.
Серый кивнул.
– И как Минск?
– Нормально. Ты уже ездил, когда метро открыли?
– Нет.
– И вообще в метро не был?
– Не-а.
– Тогда тем более советую съездить. Мне сразу непривычно было. Смотрю, ищу, где компостер – талончик пробить. Потом вспоминаю, что не надо, что уже заплатил…
– А как учеба?
– Лучше и не спрашивай. Школа по сравнению с этим – первый класс. Неделю только проучились, а столько всего назадавали – и по физике, и по «вышке»…
– Что за «вышка»? – спросил Коля.
– Высшая математика… И по «вышке», и по истории КПСС… Только сиди и учись…
– А в общаге сколько вас в комнате?
– Трое. Не, общага – нормальная, новая, можно сказать. Недавно построили. И от института недалеко.
Коля взял со стола колоду карт.
– Распишем «тысячу»?
Серый кивнул.
* * *
Я прошел под аркой «китайской стены» – так звали длинный дом на Первомайской, рядом с Домом быта, – поднялся по ступенькам шестнадцатой школы. На двери в коридоре висела табличка «Городская станция юных техников. Автомодельный кружок». Я постучал.
Кто-то крикнул:
– Заходи.
Я открыл дверь. Полкомнаты занимала трасса – как в игре «Мототрек», только раз в десять больше. У стен стояли столы, верстак и токарный станок. За столом в углу сидел усатый лысый дядька. Волосы с боков были зачесаны на лысину. Он посмотрел на меня и сказал:
– Ты что, в сарай зашел?
– Нет.
– А раз нет, то что надо сделать? Наверно, поздороваться, да?
– Здрасьте.
– Ну вот, другое дело. Что ты хочешь?
– Автомодельный кружок здесь?
– Да.
– Хочу записаться…
– Зачем?
– Так. Интересно. Модели машин собираю…
– Модели – это одно, а здесь совсем другое. Здесь – спорт. Как футбол или хоккей, только главное – не сила или скорость, а техника. Голова должна быть на плечах, и чтобы руки не под кое-что заточены. Ты понял?
– Понял.
– А если понял, то решай, надо тебе это или нет. Мне такие не нужны, которые запишутся, придут два раза – и с концами. Здесь должна быть дисциплина, строго три раза в неделю – понедельник, среда, пятница. И работать: делать машины – паять, детали вытачивать на станке. В каком ты классе?
– В шестом.
– Учишься как?
– Хорошо.
– Хорошо – это как? Сколько «троек»?
– Нисколько.
– Что, серьезно?
– Могу принести дневник.
– Ладно, верю. Но это – не самое главное. Ты можешь быть хоть отличником, но если руки – как у девочки, здесь тебе делать нечего. Ну что, записывать тебя?
– Да.
Он выдвинул ящик стола, вынул книгу учета с замасленной обложкой, открыл.
– Меня зовут Роговец Александр Григорьевич. Я – кандидат в мастера спорта СССР, тренер автомодельного кружка. А тебя как зовут?
– Игорь.
– А фамилия?
– Разов.
– Ну, смотри. Записался – надо работать. Мне здесь ротозеи не нужны. Это спорт, одна разница, что технический. Как минимум два раз в год – соревнования. Сначала – трассовые модели. В январе. – Он кивнул на трассу. – Но это так, детские игрушки. А потом, в апреле – «область» по кордовым моделям. В Бобруйске. В мае – «республика» в Минске. Туда едет команда, которая выиграет «область». Выиграем мы – едем мы, выиграет Бобруйск – едет Бобруйск.
* * *
В дверь позвонили. Я открыл глаза. Было еще темно. Звонок зазвонил еще раз, потом еще и еще.
– Кто это может быть? – сказала мама папе. – Подойди, мало ли что?
Заскрипела кровать, мелькнула в темноте белая папина майка. Позвонили еще раз.
– Кто там? – спросил папа в прихожей.
Щелкнул замок.
– Папа пьяный, бьет маму… – Я узнал голос Ольки Якимович с четвертого этажа. Она училась на год младше меня.
– Не бойся, зайди, – сказал папа Ольке.
Скрипнула входная дверь. Мама встала, прошла в прихожую в своей длинной розовой ночнушке.
– Не плачь, Оленька, все будет хорошо. Пошли на кухню… Дать тебе воды?
Зажегся свет в зале, скрипнула дверь.
– Что такое? – спросила Наташа.
– Ничего. Ложись, – ответила мама.
Захлопнулась входная дверь – вернулся папа.
– Пусть, может, Оля пока останется пока у нас? – спросила мама.
– Не, я хочу домой, – захныкала Олька.
– Пусть идет, – сказал папа. – Там вроде все уже спокойно.
Олька вышла. Зашлепали по ступенькам ее тапки.
Мама и папа вернулись в комнату. Я притворился, что сплю.
– И что там у них было? – шепотом спросила мама.
– Как обычно. Пришел поздно, пьяный. Она начала ему вычитывать…
– Наверно, не вычитывать, а просто спросила…
– А какая разница?
– Никакой. Давай спать.
* * *
– Малые, дайте проехать на велике! – крикнул нам с Колей пацан. Он с двумя другими шел от училища, СПТУ-1. Все трое были в серых одинаковых костюмах – такие выдают в училищах. Мы поехали быстрее, пацаны не побежали.
У клуба на постаментах стояли два трактора, колесный «Беларусь» и гусеничный «ДТ». В СПТУ-1 учились на трактористов и комбайнеров.
Мы объехали лозунг «Продовольственную программу – в жизнь», слезли с велосипедов. За красным деревянным каркасом с фанерными белыми буквами стоял дзот. Он наполовину зарос травой. Отсюда, с холма, был виден весь город: центр с «китайской стеной» и домами на Первомайской, завод Куйбышева, районы Заднепровья, речной порт с кранами и две баржи с песком у берега, деревянные дома Гребенева. Дальше, на горизонте, дымили трубы «Химволокно».
Коля сощурился.
– Ты что, и в очках плохо видишь? – спросил я.
– Да, они уже слабые. Надо заказывать новые.
– Хочешь пойти со мной в автомодельный?
Он помотал головой.
– Не. Знаешь, мне это не особо интересно…
– Там тоже паять надо уметь…
– Я и так умею. Я лучше сделаю радио, например. Зачем мне машины?
– А если радиоуправляемую?
– А что, такие тоже там есть?
– Не знаю, может, и есть.
– Ладно, посмотрим.
– Это наш дзот или немецкий?
– Немецкий. Наши оттуда наступали, из-за Днепра. А дзотов таких было много, один возле ремзавода, но его снесли, когда строили дом возле «стеклянного»…
– Битва на Буйническом поле?
– Не, это раньше было, в сорок первом. Когда немцы наступали. Там, где памятник стоит и камень Симонова…
– Да, про Симонова я знаю, дядя Жора говорил. Симонов там воевал тогда, а потом он стал писателем в Москве. Дядя сказал, что у него был даже свой самолет… И он потом хотел, чтобы когда умрет, его сожгли, а пепел рассыпали на Буйническом поле…
– И так сделали?
– Не знаю, наверно. Раз памятник поставили…
– Ладно, может, поехали домой? – Коля посмотрел на часы. Ему недавно купили «Электронику-5» в черном пластмассовом корпусе. – А то скоро кино. «Вечный зов», пятая серия…
* * *
До конца политинформации оставалось пять минут. Я рисовал ручкой машину на полях «Пионерской правды». Лозовская читала по тетрадке доклад:
– …За те деньги, в которые обходится строительство одной подводной лодки, можно построить целый современный химический комбинат, а за один самолет-истребитель – целый город для ста тысяч человек.
– Молодец, Наташа, – сказала классная. – Очень хорошо подготовилась, все должны брать пример… Вот видите, что происходит в мире? Об этом нельзя забывать ни на минуту. Угроза ядерной войны – самая большая угроза, с которой сегодня сталкивается человечество…
Я поднял глаза от газеты, глянул в окно. По асфальту двора бегали дети из продленки. У мачты для флага стояли две их воспитательницы. Учитель труда Владилен грузил доски в багажник своего «москвича». В кабинете медсестры сидел, разинув рот до ушей, Шестаков из «А» класса – с этой недели в школе лечили зубы. Нашему классу сказали, что будут лечить в четверг.
Наташа и мама сидели за большим столом в зале. Наташа делала уроки, мама проверяла тетради. У мамы был методический день, она не ходила в свою школу.
Я спросил:
– А что, на самом деле может быть ядерная война?
Мама подняла голову, посмотрела на меня.
– Наверно, может…
– И что, мы все погибнем?
– Ну… Не надо так говорить. Люди ведь борются за мир, против гонки вооружений…
– Но погибнуть все равно можем, – сказала Наташа.
– И ты не боишься? – спросил я.
– Я про это как-то не думаю…
– А ты, мам, боишься?
– Не знаю. Если все-все погибнут, то не страшно. Ладно, хватит про это. Иди лучше мой руки и обедай. Я только что щи разогрела.
Я снял с плиты зеленую кастрюлю, взял половник и налил себе полмиски, бросил назад в кастрюлю куски картошки. Открыл холодильник, вынул литровую банку сметаны, снял с нее крышку, положил в щи ложку сметаны, еще одну. В сметане остался желтый отпечаток от ложки.
В зале мама говорила Наташе:
– Всегда должна быть какая-то гибкость. Это же школа, а не армия. Да, я дежурный учитель, но я не могу уследить за каждым. Кто-то может и пробежать, это же первоклассники. Только что из детского сада пришли… Их нельзя заставить все время ходить по струнке – они еще не привыкли, не понимают. Зачем же сразу отчитывать…
– Мам, ты не переживай так все это серьезно, – сказала Наташа. – Не принимай близко к сердцу. Из-за всяких мелочей расстраиваться…
– Ну разве это мелочь? Меня директор перед всей школой отчитывает, а для тебя это мелочь?
– Ну а что тогда надо сделать? Уволиться, перейти в другую школу?
– А что, в другой школе будет не то же самое?
– Вот, я и говорю…
* * *
Я сидел на кушетке в кабинете медсестры, ждал очереди лечить зубы. Врачиха – толстая старая тетка – сверлила зуб Кутепову. Он дрыгался в кресле и пищал. Врачиха выключила бормашину, заорала на него:
– Ты что, дурной? Что ты дергаешься? Хочешь, чтобы я тебе что-нибудь во рту порезала?
Я сел в кресло, сжал руками подлокотники. Сердце забилось быстрей. В плевательнице лежали куски окровавленной ваты.
– Шире рот открывай, что я так у тебя тут увижу? – гаркнула на меня врачиха.
Я разинул рот так широко, как мог. Она начала ковырять в зубах железкой.
– Так… Тут у тебя дырка, надо пломбу поставить…
– Все, больше не будете сверлить? – спросил я.
– Сколько надо, столько и буду. Не спрашивай, понял?
Врачиха нажала ногой на педаль, бормашина завертелась. Я вжался в кресло. Она сунула сверло мне в рот, я еле успел отдернуть язык. Сразу стало больно. Я сильнее сжал поручни кресла…
– Все, с тобой разобрались. Два часа не есть. Следующий.
Я слез с кресла, вышел в коридор. У зеркала рядом с гардеробом причесывалась десятиклассница. Я часто видел ее на Рабочем. Она гуляла с Рыжим – он в том году закончил школу.
– Что, зубы лечили? – спросила она.
– Да.
– Было больно?
Я кивнул.
– А я не пойду лечить зубы, я их ненавижу лечить. Ненавижу зубных врачей. И ненавижу гинекологов.
* * *
Физкультура была последним уроком. Мы по очереди прыгали через «козла», приземляясь на брезентовые старые маты. На длинной деревянной лавке сидели освобожденные от урока – Корсунова, Тарасевич и Лозовская. Тимур Николаевич в черном спортивном костюме стоял напротив «козла».
Мы прыгнули по последнему разу.
– Все, теперь оттащили «козла» и маты – и баскетбол. Сначала – девочки, потом – мальчики.
– А почему сначала они? – крикнул Кравцов.
Тимур не ответил, зашел в свою комнату, вынес баскетбольный мяч.
– Стройся! На первый-второй рассчитайсь! – крикнул он девкам.
Пацаны расселись на лавках.
Игра закончилась. Мы зашли в раздевалку – все мокрые от пота. Команда, в которой был я, выиграла двадцать один – шестнадцать.
Кузьменок стащил с себя синюю майку с рукавами, сел на лавку. Рядом переодевался Кириллов. Он уже застегивал рубашку. Кузьменок поднялся, схватил Кириллова за воротник у самого горла.
– Хули ты меня локтем стукнул?
– Когда?
– Под кольцом, когда я Толику пасанул…
– Не бил я тебя.
– Что-то ты борзый стал. Может, выскочим с тобой, а?
Кириллов молча смотрел на Кузьменка. Он был выше и толще, но боялся. Почти все пацаны боялись Кузьменка.
– Ну что, выскочим или сосцал?
Кузьменок резко дал Кириллову в «солнышко», в нос кулаком, два раза ногой. Кириллов присел на лавку, заплакал. Кузьменок снял с крючка голубую рубашку. Воротник на сгибе потемнел от грязи.
* * *
Я собирался в кружок – снял домашние штаны и надел джинсы «Милтонс», бывшие Наташины. Когда ей летом купили «Rifle» за сто рублей в ГУМе, она отдала мне «Милтонс». Мы с мамой пошли к ее знакомой швее, в новый дом рядом со «стеклянным» магазином.
Квартира была однокомнатная, в комнате стояла швейная машина и повсюду валялись куски ткани. Мама и швея отвернулись, я снял свои штаны и надел «Милтонс». Швея взяла кусок мела и сделала несколько меток. Из кухни выполз малый – год или меньше. Он взял на полу кусок ткани, сунул в рот и начал лизать.
Перешитые джинсы получились в самый раз, только пропал задний шов между карманами.
Троллейбус подошел почти сразу – старый, с двумя дверями: спереди и сзади. Он был почти пустой. Я сел у окна.
Троллейбус ехал мимо школы. Пятый «а» – они учились во вторую – убирал улицу. Пацаны лопатами сгребали мусор на краю дороги, девки мели тротуар. Их классная – наша математица – что-то кричала. Троллейбус проехал еще метров сто и тормознул, не доезжая остановки. Впереди стояли машины, толпились люди. Водитель открыл двери.
Я вышел, протиснулся между людьми. «Иж-каблучок» врезался в «ЗИЛ». Перед «каблучка» был сплющен, фары и лобовое стекло разбиты. В луже крови валялись осколки стекла. Хлопнула задняя дверь «рафика» скорой помощи. Машина отъехала, включила сирену.
Весной у остановки на Рабочем машина сбила малого из первого класса. Он на перемене побежал домой, в дом 170-а, переходил Челюскинцев на красный свет и попал под «КамАЗ». Это тоже была пятница – мы убирали улицу после уроков. Когда увидели «скорую» и толпу людей, все побросали лопаты и метлы и побежали к остановке. Классная кричала, чтобы мы вернулись, но ее никто не слушал.
Когда мы прибежали, малого уже увезли на «скорой», хоть он был и мертвый. Завьялова сказала, что на асфальте остался его глаз. Мы хотели пролезть и посмотреть, но нас не пропустили. Пришла классная и погнала нас обратно к школе. Потом она поставила всем поведение «неуд» за неделю.
Пацан в синей куртке – я его помнил, он раньше учился в семнадцатой – нагнулся и поднял с асфальта зеркало от «каблучка». Оно не разбилось, только треснуло.
– Поставлю себе на «Яву», – сказал пацан.
* * *
На заднем крыльце школы, у забитой двери, меня ждал Гурон. Он пришел не в школьной форме, а в джинсах «Texas» – с замками на задних карманах.
– Принес? – спросил Гурон.
– Да.
– Сколько штук?
– Не помню. Сейчас сам увидишь.
Я открыл дипломат и стал расставлять на крыльце пластмассовых солдат, ковбоев и индейцев. Я собирал их два года – выменивал или покупал: маленьких по пятьдесят копеек, больших – по рублю или рубль пятьдесят. В том году Тарасевич из нашего класса сказал, что индейцы есть в ГУМе. Я поехал, но их уже разобрали. Они стоили рубль двадцать за целый набор – десять штук.
Гурон брал каждого солдатика, рассматривал.
– Хороших мало, – сказал он. – Только с двумя пистолетами, с плеткой и который «руки вверх». Остальные – говно. А индейцев сейчас вообще никому не нужно. Их давали недавно в ГУМе, и все, кто хотел, купили. Короче, за всех могу дать две машинки.
Гурон расстегнул свою сумку, вынул две модели машин в синих коробках с вырезом. На коробках было написано «Matchbox».
– Почему такие маленькие? – спросил я. – Это не масштаб «один – сорок три»…
– Что значит – маленькие? А какие ты хотел – такие во? – Гурон развел руки в стороны. – Я тебя не заставляю. Хочешь – бери, не хочешь – не бери. Засунь своих индейцев в жопу.
Я взял модели в руки, чтобы рассмотреть. Одна была «Audi Quattro», вторая – старый «Citroen» с наружными крыльями. Бок красной «Audi» был поцарапан.
– Смотри, поцарапано, – сказал я.
– Все. Давай сюда машины и забирай свое говно. Я их продам Ковалеву с седьмого «А» по червонцу. Понял? У него знаешь, сколько бабок? Его батька работает на «Химволокно», во вредном цеху, получает рублей пятьсот или больше. Он Ковалеву каждый день дает рубль, а иногда – три.
– Ладно, я беру.
– Давно бы так. Обязательно надо повые…ся? Я тебя когда-нибудь отхерачу.
Гурон несильно стукнул мне в плечо, стал собирать солдатиков в сумку.
– А если еще будут такие – за деньги возьмешь? – спросил он.
– По сколько?
– По червонцу, я ж сказал.
– «Чайка» стоит девять сорок. Самая дорогая модель.
– Ну и что? Эти лучше. Эти – импортные.
– Ни фига они не лучше.
* * *
Я проснулся. Было темно. Скрипела кровать родителей. Слышался шум. Я тихонько приподнялся на локтях. Моя и родительская кровати стояли голова к голове. Папа лежал сверху на маме и двигался. Оба были под одеялом. Я понял, что они делают. Я тихонько повернулся к стене. Скрип кровати прекратился. Папа что-то сказал маме шепотом – я не расслышал.
На улице завыл ветер. На балконе ударились друг о друга прищепки на веревках.
* * *
– Сегодня мы посвятим классный час обсуждению фильма, который вы все должны были посмотреть, – сказала классная. – Что это за фильм, кто скажет?
– «Чучело»! – крикнула Неведомцева.
– А фамилию режиссера кто-нибудь помнит?
– Баранов! Нет, Бычков!
– Быков, а не Бычков, – поправила классная. – Ролан Быков, известный советский режиссер детского кино. Итак, поднимите руки все, кто посмотрел этот фильм.
Не подняли только Косаченко и Кузьменок.
– А вы почему не выполнили задание? – спросила классная.
Оба пацана промолчали.
Мы с Колей ходили на фильм в понедельник, в «Чырвоную зорку». Мне он не очень понравился: фильм как фильм, я не понял, зачем его надо смотреть всему классу и потом обсуждать на классном часу.
– …Это фильм из тех, о которых спорят, которые вызывают в нашем обществе дискуссии, – говорила классная. – Мы в нашем педагогическом коллективе тоже обсуждали его, и мнения высказывались самые различные. Но я предлагаю вам обратить внимание на один момент – ключевой, насколько я понимаю, – на взаимоотношения коллектива и отдельного человека. Главная героиня…
– А правда, что она – дочка Пугачевой? – спросила Завьялова.
– Во-первых, перебивать говорящего нехорошо, – строго сказала классная. – Но чтобы больше не возвращаться к этой теме… Да, Кристина Орбакайте – дочь нашей известной певицы Аллы Пугачевой…
– А почему у нее тогда такая фамилия? У нее папа – нерусский, да?
– …Но, повторяю, мы здесь сегодня говорим не об актерах, которые играли в фильме, а о морально-этических проблемах, которые в нем поднимаются. И как я уже вам начала говорить, пока меня не перебили, одна из важнейших проблем – это взаимоотношение коллектива и человека. Главная героиня не смогла вписаться в новый школьный коллектив, и это во многом ее собственная вина, потому что она не осознала значимости коллектива, не осознала приоритета коллектива над отдельным его членом, и в этом – ее настоящая трагедия и беда…
– А правда, что из собачьего сала делают мыло? – спросила Завьялова. – В кино говорили…
* * *
Трактор медленно тянул по полю картофельный комбайн. Мы шли за ним с ведрами, подбирали картошины. Когда набиралось ведро, несли его к другому трактору, с прицепом. На прицепе стоял дядька в кепке, курил «Беломор». Он наклонялся, брал ведро и высыпал в прицеп.
– Пойдешь с Кирилловым по разам? – спросил у меня Кузьменок.
– Зачем?
– Так… Он на тебя обзывался. – Кузьменок улыбнулся. Я понял, что он врет. – Давай сейчас отойдем в сторонку, чтобы классная не видела…
– Не буду я с ним…
– Что, сосцал?
– Ничего я не сосцал. Просто не хочу.
– Сейчас скажешь, что голова болит или еще что-нибудь, да?
– Ничего у меня не болит…
– Тогда чо ты сцышь?
– Сказал я, что не сцу…
– Значит, будешь?
Кириллов ударил первый – несильно, но в нос. Пошла кровь. Я ударил ногой. Хотел прямо в яйца, но промазал – самому стало больно. Я закричал. Кириллов отступил. Я ударил еще раз – кулаком под глаз и в ухо. Кириллов отвернулся, схватился за лицо.
– Все, хватит, – сказал Кузьменок.
Автобус ехал мимо серых полей. Болел большой палец на правой ноге – это ей я ударил Кириллова. Кириллов сидел у окна, рядом с ним – Кузьменок. Кузьменок содрал с него шапку, высунул ее в окно – типа, собирался выбросить. Кириллов подпрыгивал на сиденье, тянул руки за шапкой.
– Что у вас там такое? – крикнула классная. – Ну-ка быстро прекратили баловаться.
За окном мелькнули белые буквы «Могилев».
Я присел на лавку в прихожей, стащил резиновый сапог и носок. Палец распух. Я попробовал сделать шаг – и не смог. Пришлось прыгать на одной ноге.
– Что случилось? – спросила Наташа.
Она сидела в зале за столом, делала уроки. Выпускные классы – восьмые и десятый – в колхоз не ездили.
– Хотел выбить картошину из земли…
– Только мне не рассказывай эти сказки, хорошо? С кем ты уже там подрался?
– С Кирилловым.
– Нашел, с кем драться… Тебе не стыдно? Его же и так все бьют…
– Он первый полез. Маме с папой не говори…
– А что ты им скажешь?
– Что играл в футбол.
– Картошиной?
– Ну да.
* * *
Хлопнула входная дверь – папа ушел на работу. Я уже не спал, но вставать не хотелось.
На кухне завтракали мама и Наташа.
– Зачем было ерундой заниматься? – говорила мама. – Играть картошиной в футбол… Надо же было додуматься… Теперь пусть сидит дома со сломанным пальцем, школу пропускает…
– Ничего страшного, если несколько дней и пропустит. Что там хорошего – в школе?
– И это ты говоришь, старшая сестра? Ты должна пример показывать…
– А я и показываю. Во всем, – Наташа засмеялась. – Ну, почти во всем.
Я встал с кровати, с трудом натянул спортивные штаны на лангет, надел зеленую рубашку в клетку.
На плите, в сковороде, накрытой крышкой, стоял мой завтрак – две котлеты. Я поставил сковороду на стол, взял вилку, насадил на нее котлету. Она уже начала остывать. Я открыл холодильник, вынул начатую бутылку кефира, налил себе в стакан.
На четвертом канале шло «Время». Я переключил на «семерку». «Утро республики». За окном, через улицу, светились окна школы: «химия» на третьем этаже, два «русских», «белорусский», «история», две «математики». От остановки бежала «немка» Семина. Она у нас не вела, но все знали, что она – шизанутая. В том году я вышел на уроке в туалет и слышал, как она ругалась с Одинцовым из восьмого «а». Он заглянул к ней на урок, попросил позвать Крылова. Семина замахала руками и бросила в него куском мела. Мел вымазал пиджак Одинцова, упал на пол и раскололся. Одинцов сказал:
– Тебе лечиться надо, дура.
– Ну-ка пойдем к директору! – заорала Семина. – Ты как с учительницей разговариваешь?
– А не надо кидать в меня мелом. Пошли к директору, я ему расскажу. Что, сосцала?
* * *
Троллейбус подкатился к светофору. В центре площади Орджоникидзе стояла скульптура: мужик и баба. Их руки были задраны вверх, они держали модель спутника.
Загорелся зеленый. Троллейбус переехал Пионерскую, остановился. Я вышел, повернул на Ленинскую. Лангет сняли только вчера, палец еще немного болел.
Я зашел в «Игрушки». Там не было ничего интересного. Раньше мне в нем много что купили: и амфибию, которая плавала в ванне, и железную дорогу «Pico Modelbahn» – правда, она скоро сломалась, и паровоз перестал ездить по рельсам. А еще мне здесь покупали оружие: пластмассовый автомат с красной лампочкой в стволе, черный железный маузер, маленький коричневый пистолет на пистонах. В четвертом классе и в начале пятого я играл с пацанами в войну в детском саду за столовой. Там была «вышка» – двухэтажный сарай с лестницей на второй этаж. Чтобы победить, надо было «взять вышку».
В комиссионном стояли японские «маги» по тысяче рублей и больше – «Sharp», «Toshiba» и «Sony». На всех них были яркие наклейки – «25 W» или «Hi-Fi». Возле них всегда стояло много пацанов и дядек.
На двери магазина висела бумажка, на ней было написано от руки:
«Список имеющихся в продаже автомобилей:
ЗАЗ-965 – 600 руб.
ЗАЗ-965А – 650 руб.
ЗАЗ-968 – 2200 руб.».
Я закрыл за собой дверь и сказал:
– Здрасьте.
Пацаны за столами кивнули. Роговец глянул на меня.
– И где это ты был, мой хороший?
– Я палец сломал…
– Двадцать первый! – крикнул Потапов.
– …на ноге. Справку могу принести.
– Справка мне твоя не нужна. Здесь тебе не школа, здесь все добровольно. Раз сказал, что сломал, значит, верю. Раздевайся – и за работу.
Я снял куртку, повесил на вешалку рядом с другими. Над вешалкой были прилеплены кнопками фотографии с прошлогодней «области»: пацаны с лентами «Юный чемпион». Были там и Пика с Додиком – они сейчас сидели за столами и паяли машины.
Я подошел к столу и включил паяльник.
Открылась дверь. Зашел Куцый, посмотрел по сторонам. Он был старше меня на два года, но учился в седьмом – сидел два года в первом классе.
– И где это ты был? – спросил Роговец. – Тоже палец сломал?
– Не, я «двойку» исправлял…
– По чему?
– По немецкому…
– Немецкий – это хорошо. Я в техникуме немецкий учил. Два года. У меня даже было по нему «четыре» за два года…
– В общей сумме, – шепнул Пика.
Мы все засмеялись.
– …Только ничего уже не помню. Только «ви хайст ду» и «колохозбауэр». А в школе учил английский. Помню, как будет велосипед. «Байсикл».
Куцый стоял у стола Роговца, держал в руке свою машину – «Metallex MTX». Он спаял только половину кузова.
Роговец выдвинул ящик стола, достал пачку «Астры», взял сигарету.
– Сходи-ка подкури мне от спирали.
Куцый взял сигарету, подошел к обогревателю. Я помазал кислотой бок машины, сунул паяльник в жестянку с оловом, приложил к машине.
Запахло табаком. Куцый понес сигарету Роговцу.
– Не, ну ты вообще – колхозбауэр. Я тебя попросил подкурить, а не полсигареты спалить. Придурок… Байсикл-колхоз, вот ты кто.
* * *
Папа храпел на кровати в спальне. Он пришел полчаса назад, пьяный, разделся и лег на покрывало – в красных «семейных» трусах и салатовой майке. Голова вдавилась в верхнюю из двух подушек – мама, когда заправляла кровать, всегда клала подушки в углу, одна на одну.
Я сидел за столом, заканчивал алгебру. Мама зашла в комнату, тронула папу за плечо.
– Петя, вставай. Пора уже стелиться…
Папа что-то пробурчал, повернулся, продолжал храпеть. Мама опять тронула его плечо, в этот раз – сильнее. Папа заворочался, открыл глаза.
– Встань, – сказала мама. – Надо разобрать постель…
Папа посмотрел на полированную дверь шкафа.
– Ну, сколько тебя ждать? Уже одиннадцатый час, пора стелиться. Игорь скоро будет ложиться…
– Я еще не ложусь, – сказал я.
– А пора. Уже пятнадцать одиннадцатого…
Папа сел на кровати.
– Ты что, русского языка не понимаешь? – спросила мама. – Долго тебя ждать?
– Недолго. Вообще меня ждать не надо. Сейчас уйду – и все.
– Куда ты уйдешь? Что ты такое городишь?
– Отойди, не мешай.
Папа спустил с кровати ноги, посмотрел на меня, встал, шатнулся, схватился за спинку кровати. Мама начала снимать с кровати покрывало. Папа взял со стула свои брюки. Пряжка ремня звякнула, ударилась о спинку.
– Куда ты собрался? – сказала мама. – Ложись. Я сейчас постелю – и ляжешь.
– Все, все, все… Хватит. Ухожу. Идите вы все на х… Все, все, все…
Папа застегнул ширинку, конец ремня болтался. Он просунул руки в рукава рубашки.
– Что такое, Петя? Что случилось? Ты ложись, поспи…
Дверь открылась, заглянула Наташа.
– Что у вас тут такое?
– Иди отсюда, не мешай. – Папа пытался застегнуть рукава рубашки. – Все идите на х… Ухожу. Больше не могу. Сами все решайте… Больше я за вас не буду думать… Ничего, поймете. Все поймете, только будет поздно… Хватит с меня, хватит.
Наташа отскочила в сторону. Папа вышел в прихожую, нашарил выключатель, включил свет.
– Сделай что-нибудь. – Наташа посмотрела на маму. – Он собрался уходить куда-то…
– Петя, успокойся… – начала мама. – Ложись, поспи.
– Не говори мне больше это. И пятьсот рублей своих можешь забрать. Мне больше не надо. Мне уже ничего не надо. Поняли? Все. Ничего больше не надо. Или вы еще не поняли? Хватит, я сказал… Ухожу к е…ни матери. Ухожу. Потом поймете… Будет поздно…
Папа сунул ноги без носков в ботинки, стал завязывать шнурки.
– Папа, перестань, – сказала Наташа. – Что с тобой такое? – Она повернулась к маме. – О чем он говорит? Какие пятьсот рублей?
– Думаешь, я знаю?
– А где он был сегодня, с кем выпивал?
– Он мне не отчитывается, ты прекрасно знаешь…
Папа встал, его шатнуло. Он сдернул свою куртку с вешалки.
– Быстро раздевайся и ложись! – закричала мама. – Что ты здесь концерты нам устраиваешь? Кому сказала? Быстро раздевайся и ложись! А то сейчас не знаю, что тебе сделаю!
Я испугался, что папа ударит маму. Он сел на лавку в прихожей, стал стягивать с ног ботинки.
– Давно бы так, – сказала мама. – А то устраиваешь непонятно что при детях. Тебе что, вообще на них наплевать? Ты не понимаешь, как ты их травмируешь такими вот концертами?
Папа пошел в спальню, на ходу пытаясь снять рубашку. Мама подошла к нему, помогла, выключила свет. Горела только настольная лампа. Мне осталось решить одно последнее уравнение.
* * *
За окном шел снег. Мы работали в слесарной мастерской – опиливали заготовки гаечных ключей. Это был заказ троллейбусного парка. Владилен сидел у себя в кабинете. Он всегда давал задание и уходил в свой кабинет – сидел там и читал «Советский спорт».
Прозвенел звонок – начался перерыв между «трудами».
– Погнали в снежки! – крикнул Кузьменок.
Дверь на улицу была напротив мастерской. Кузьменок открыл ее и выскочил на снег, за ним – все остальные: как были, в тапках и черных фартуках поверх пиджаков. Все начали лепить снежки и кидать друг в друга.
Владилен выглянул из дверей.
– Дальше отойдите! – крикнул он. – Чтобы в окна не попасть! Не дай бог, разобьете – сами будете стеклить. Что, неясно?
Мы столпились вокруг стола Владилена со своими ключами. Только Кириллов еще стоял за верстаком и водил по ключу напильником.
– Кириллов! – крикнул Владилен. – Быстро закругляйся. Все тебя ждут.
Кириллов отжал тиски, вынул ключ. Все посмотрели на него и заржали. Ключ был кривой, как чертеж от руки.
– Ну, Кира, тебе «два» обеспечено, – сказал Кузьменок.
– Какое там «два»? «Кол». – Стрельченко выхватил ключ у Кириллова. – Можешь сразу его выкинуть в мусорку.
– Отдай ему ключ, – сказал Владилен. – Здесь я решаю, что кому ставить. Быстро отдай ему ключ.
Кириллов забрал ключ у Стрельченко. Владилен поманил его пальцем, взял ключ, подержал в толстых пальцах со шрамами.
– И что это такое, по-твоему? Ключ? Если ты следующий раз не доделаешь его по-человечески, я тебе «единицу» поставлю.
Он взял ручку и вывел в засаленном журнале «тройку с минусом». Минус был длиной почти сантиметр.
* * *
Я повесил пакет с тапками и куртку на вешалку, взял номерок – сто девяносто девять. С таким номером хорошо сыграть с кем-нибудь на щелбаны, но сейчас уже никто не играет, надоело. Играли в том году, когда в гардеробе только поставили новые вешалки с номерками. Первое время в гардероб никого не пускали, а номерки выдавали дежурные классы.
Техничка Семеновна водила шваброй по плиткам пола. Рядом стояло ведро с водой. В ведре плавал мусор. У дверей на лестницу стояла толпа. На второй и третий этажи до первого звонка не пускали.
На углу лавки сидел Кузьменок. Он сказал:
– Привет.
Я кивнул.
Кузьменок открыл дипломат, вынул свою тетрадь в клетку – он всегда в ней рисовал на уроках.
– Смотри, Разов, какого я солдата нарисовал. Нормальный солдат, да?
Он не умел рисовать вообще, и все его солдаты были похожи на роботов.
Я сказал:
– Да, нормальный.
– А этот как – нормальный?
– Ага.
– А какого бы ты выбрал – этого или этого?
– Этого.
– Смотри, вон тот пацан ограбил буфет. – Кузьменок показал на Щукина из десятого «А». Я знал про этот случай – Наташа рассказала. Месяц назад, в воскресенье Щукин и Горшков из его класса выломали дверь буфета и забрали деньги – двадцать пять рублей и сорок шесть копеек. Но их сразу поймала буфетчица Лиля Петровна – она случайно зашла в школу в выходной. Дело потом замяли, потому что папаша Щукина – председатель профкома на регенератном заводе, а завод – наши шефы.
Прозвенел звонок. Дежурные пацаны из седьмого «Б» открыли дверь на этажи. Толпа рванула вверх.
– Ну-ка шагом, не бегом! – орала Софья Эдуардовна, классная седьмого «Б», маленькая и седая.
Радио над дверью захрипело:
– Внимание, начинаем утреннюю гимнастику. Первое упражнение: поставьте ноги на ширину плеч, разведите руки в стороны…
Историца сидела за столом, листала журнал и лизала дужку очков.
– …Делаем наклоны. На раз – наклонились, на два – выпрямились. Раз-два, раз-два…
Историца подняла на нас глаза.
– Ну-ка, все, руки из карманов, делаем зарядку, а не притворяемся, что делаем. Это надо вам, а не мне – чтобы не сидели на уроке как сонные мухи.
* * *
Шел снег. Я стоял у перехода на Челюскинцев и ждал, пока проедут машины. На дороге снег был светло-коричневый – от грязи на колесах машин. Проехал троллейбус – в нем сидела учительница из «нулевки».
Я снял ботинки и куртку, стряхнул с куртки снег, повесил на вешалку, зашел в кухню.
Наташа ела суп.
– Открой холодильник, посмотри, что папа принес в обед.
Я взялся за ручку, открыл дверь, заглянул. На полке лежал прозрачный пакет с мандаринами.
– Возьми мне и себе по два, – сказала Наташа. – Но сначала супу поешь, хорошо?
– Хорошо.
На каждом мандарине был налеплен черный ромбик «Maroc». В том году мама покупала апельсины с такими наклейками.
– Мандарины – из Марокко, – сказала Наташа.
– Я знаю. А почему их всегда привозят в декабре?
К стеклу налипали хлопья снега, и двора почти уже не было видно.
– Наверно, потому что там сейчас урожай.
– Урожай там должен быть круглый год. Марокко – почти у экватора.
– Тогда не знаю. А какая разница? Летом есть яблоки, например… Или груши…
По радио кончился перерыв, передавали сигналы точного времени:
– …в Чите – девятнадцать, во Владивостоке – двадцать один, в Магадане – двадцать три часа, в Петропавловске-Камчатском – полночь.
* * *
– Встань на стул и приклей снежинку вон там. Ты выше, – попросила меня Зенькович.
Она сидела за столом классной и вырезала из тетрадной бумаги снежинки, мазала их куском хозяйственного мыла и лепила на окна. Зенькович была в черной кофте и джинсах – тоже «Милтонс», как у меня, только новых.
