Читать книгу Любил ли фантастику Шолом-Алейхем? (сборник) - Владимир Львович Гопман - Страница 1

Объяснение в любви

Оглавление

«Наше поколение (и не только наше, конечно) выросло на книгах Аркадия и Бориса Стругацких. Мы знали эти книги буквально наизусть, говорили цитатами из Стругацких. Эти фразы были нашим паролем, по которому мы узнавали друг друга, как члены какого-нибудь тайного ордена, – узнаём и сейчас. Быков, Юрковский, Горбовский, дон Румата – как много мы, школьники начала 60-х, взяли, не понимая, быть может, тогда этого сами, из их духовного опыта, жизненной философии, взглядов и пристрастий, оценки людей и событий…»

Эти строки я продиктовал по телефону кому-то из членов ленинградского семинара вечером 12 октября 1991 года, когда они обзванивали тех, кто знал АН (потом эти отклики на произошедшую трагедию были изданы отдельной брошюркой).

Убежден, что десятки и десятки тысяч людей стали лучше, потому что рано начали читать Стругацких (как это у Высоцкого – про того, «кто в детстве нужные книги читал»), и живут, вспоминая в трудные минуты слова героев АБС: «Нет ничего невозможного. Есть только маловероятное» (Юрковский), «Уверяю тебя, дружок, что Улисс не рвался в герои. Он просто БЫЛ героем – натура у него была такая, не мог он иначе» (Кацман), «Из всех возможных решений выбирай самое доброе» (Горбовский), «…думать – это не развлечение, а обязанность» (Перец), «Как это прекрасно – человек, желающий странного!» (Саул), «Когда мне плохо, я работаю… Когда у меня неприятности, когда у меня хандра, когда скучно жить, я сажусь работать. Наверное, существуют другие рецепты, но я их не знаю» (Вечеровский).

С каждым годом я понимаю все отчетливее, какую роль сыграли книги братьев Стругацких и в моей жизни. Без них она была бы совсем иной – моя любовь к фантастике не стала бы столь глубокой, не познакомился бы я со многими, убежден, лучшими людьми на свете – писателями-фантастами и читателями-фэнами, не пришел бы я к пониманию того, что лучшая профессия на свете – литературная критика, которой занимаюсь свыше тридцати лет.

Стругацкие в моей душе – словно гигантский кусок драгоценного янтаря, в который вплавлены, наподобие причудливых мошек, различные эпизоды.

Апрель 1960 года. Я, лопоухий пионэр шестого класса, увлекающийся фантастикой, вижу в куче макулатуры, которую мы приносили в школьный спортзал, подшивку журналов «Знание-сила» за несколько лет. В подшивке нахожу номер с рассказами АБС «Забытый эксперимент» и «Частные предположения». По первым абзацам понимаю, что с ЭТИМ расстаться нельзя, – и, оглядевшись по сторонам, засовываю журнал под куртку…

Июнь 1968 года. Я сижу в юношеском зале Ленинки и переписываю от руки «байкальскую часть» «Улитки на склоне». Ходил туда, как на работу, недели полторы; и так обидно, что при переезде потерялась папка, в которой держал переписанное… Позже я неоднократно слышал – от самого АН, от Шуры Мирера, от фэнов, что по всей стране, от Калининграда до Сахалина, книги АБС переписывали, перепечатывали, переплетали, делая мини-собрания сочинений, нередко с собственными иллюстрациями.

Осень 1973 года. На квартире у моего тогдашнего соавтора Миши Ковальчука я встретился с Аркадием Натановичем. Вечер проходил под девизом «АН знакомится с Вл. Гаковым». Первое впечатление было очень сильным. АН – большой, пластичный, мягко двигавшийся, чем-то напоминал боксера-тяжеловеса. Что-то было в нем от дона Руматы (в «Трудно быть богом» он описан как «огромный, широкий»); а что-то, как сейчас понимаю, от Довлатова. АН был сама доброжелательность, его благорасположение к собеседнику чувствовалось во всем: в улыбке, наклоне головы, в большой протянутой ладони. (Ладонь эта могла бы вместить, наверное, два кулака того, с кем ее обладатель здоровался. Шура Мирер как-то сказал: «У Аркаши пишущие машинки долго не живут – своими лапищами он разламывает клавиатуру за считанные месяцы…»)

Вспотев от волнения (вот ОН, рядом…), я, неожиданно для себя, вдруг ляпнул, что вот-де мне кажется, будто между Перцем из «Улитки на склоне» и Цинциннатом Ц. из «Приглашения на казнь» Набокова много общего. АН помрачнел, недобро посмотрел на меня и столь же недобро ответил: «Это вам так кажется. Мы с братом тогда Набокова не читали…» И весь вечер был со мной отстраненно и холодно вежлив.

Когда спустя семь лет я напомнил АН обстоятельства нашего знакомства, он, забывший – естественно – напрочь этот эпизод, весело засмеялся и сказал: «Поделом тебе – нечего было умные разговоры разговаривать, пока не выпили и не закусили…»

28 ноября 1974 года. Эта дата стоит на почтовом переводе из бухгалтерии издательства «Молодая гвардия» на сумму 20 руб. 26 коп. На бланке написано: «Гопман В. Л. Гонорар р/р Стругацкие» («р/р» – редакционная рецензия – В. Г.). Эти серьезные деньги, выписанные на мое имя, мы с Ковальчуком заработали, написав внутреннюю рецензию на повесть А. и Б. Стругацких «Парень из преисподней» – для редакции фантастики издательства «Молодая гвардия», где тогда работала замечательный редактор и человек Белла Григорьевна Клюева.

Возобновление отношений с АН состоялось в немалой степени благодаря Александру Исааковичу Миреру и укреплялось благодаря как личным контактам, так и совместным участием в литературной борьбе, которая развернулась в отечественной фантастике в 1970-1980-х годах между лагерем АБС и издательством «Молодая гвардия». Об этом написано было немало, упомяну лишь один эпизод. В 1989 году в издательстве «Молодая гвардия» вышел сборник критических и публицистических статей «В мире фантастики». В нем было сказано, что издательство выпускает замечательную фантастику, которая пользуется большим успехом у читателей. Однако читателей-де постоянно сбивают с панталыку враги издательства (наверное, можно было бы добавить: и всего прогрессивного человечества…) – следующие литераторы: братья Стругацкие, Кир Булычев, критики Ревич и Гопман… Когда я показал АН эту книгу, он посмотрел и сказал: «Ну что ж, ругань врага – это хорошо, это значит, что ты живешь правильно…»

Весна 1986 года. Я прихожу в секретариат Союз писателей, чтобы поставить печать на подпись АН, написавшего мне характеристику для вступления в Московский комитет литераторов. Крашеная блондинка встречает меня визгом: «Обед!» Я бормочу: да мне печать только. На мое счастье из коридора в приемную заглядывает некто круглоголовый и начальственно басит: «Поставьте молодому человеку печать». Блондинка с отвращением берет протянутый мною листок бумаги – и вдруг расплывается в улыбке, делающей ее вдвое моложе: «Ой, да это же подпись Аркадия Натановича! Что же вы сразу не сказали, что от него!..»

Зима 1988 года. АН позвонил мне и предложил поехать с ним на выступление в Институт стали и сплавов (он очень не любил выступать и сидеть на сцене один). Первым он отправил на кафедру меня, «для разогрева». Я повеселил аудиторию цитатами из авторов «Молодой гвардии», демонстрирующими их косноязычие, научную и общекультурную неграмотность (потом АН прокомментировал это в свойственной ему образной манере: «Что за жизнь у вас, критиков – столько дерьма приходится носить в памяти!»). АН говорил, как всегда, блестяще. Потом стал отвечать на записки, среди которых была такая: «Почему в ваших последних вещах – «Жук в муравейнике», «Волны гасят ветер», «Отягощенные злом» – мало таких ярких, солнечных картин, как в книгах 1960-х?» АН повертел записку в руках: «Просто мы стали лет на двадцать старше…» Помолчал и спросил неожиданно: «Кто это написал?» Поднялась смущенная беленькая девчушка. АН вздохнул и добавил: «Вот когда вам будет за шестьдесят, тогда, наверное, поймете это…»

Весной 1990 года в Москве оказался проездом из Японии в Италию Дарко Сьювин, уроженец Сербии, который прожил большую часть жизни в Монреале, «профессорствуя» в университете МакГил. Мы были знакомы заочно, переписывались с конца 1970-х годов, но встретились впервые 17 июня 1990 года в его номере гостиницы «Белград» (едва ли я помнил бы так точно эту дату, если бы не запись в дневнике АН). Сьювин занимался русской и советской фантастикой, писал о книгах Стругацких. И как только мы увиделись, попросил организовать ему встречу с АН. Я позвонил АН и сказал, что в Москву приехал Дарко Сьювин (а у АН было американское издание «Улитки на склоне» с его предисловием) и очень хочет с ним увидеться. Ну что ж, последовал ответ, приезжайте.

Мы приехали часа в два дня. АН пил коньяк в компании со своим давнишним другом Станиславом Агрэ. Нам налили по полстакана. Я выпил. Дарко начал вздыхать, отказывался, упрашивал разрешения пить не все сразу. Мы посидели часа два, разговор шел о самых разных вещах: о том, почему Дарко начал заниматься русской фантастикой, о его отношении к японской культуре, о гонорарной политике в разных странах. Дарко допил свои полстакана и тихо сказал мне: «Владимир, очень много впечатлений на сегодня. Мне лучше идти…»

На улице я поймал такси. В машине Дарко стал восторгаться: «Я потрясен: Аркадий – уникальный личность, такая мощная фигура, настоящий человек Ренессанса!.. Я хочу еще раз встретиться с ним…» На мое замечание, не боится ли он, что в следующий раз в гостях у АН будет опять какой-нибудь друг и снова будет коньяк, Дарко упорно сказал, что это его не смущает. Однако когда я зашел к нему в гостиницу на следующее утро, он был уже в другом настроении и уныло сказал, что сегодня вряд ли он способен на какие-то поездки…

…И пришел тот черный день 12 октября 1991 года, принесший ощущение осиротелости (оно охватило тогда, как я потом неоднократно слышал, очень и очень многих; у меня оно не исчезло и сейчас – лишь притупилось). И непонимание, как можно жить дальше, когда из души вырван кусок. И страшный день похорон. Лицо АН в гробу было необычно умиротворенным, спокойным. Словно о нем написал любимый братьями Михаил Афанасьевич: «Он не заслужил света, он заслужил покой»…

…Есть у «Люденов» такой обычай. Первая рюмка пьется «Со свиданьицем». Вторая, не чокаясь, «За Арктаныча». Третья, чокаясь, – за «Борнатаныча»…

Любил ли фантастику Шолом-Алейхем? (сборник)

Подняться наверх