Читать книгу Красинский сад. Книга 1 - Владимир Михайлович Жариков - Страница 1

От автора

История страны, хранящаяся в памяти очевидцев, всегда отличается от сухой официальной хронологии своей оригинальностью. Роман-трилогия «Красинский сад» написан по рассказам моего отца, прожившего трудную жизнь батрака, шахтера, инвалида-пенсионера, политического заключенного. Пережить все невзгоды ему помогло чувство юмора, с которым он шел по жизни.

Так он видел исторические события, происходившие в СССР: сворачивание НЭПа начало индустриализации Донбасса, Великую отечественную войну, восстановление шахт и хрущевские реформы. В рассказах отца «оживала» история моего родного города Шахты, который стал центром индустриализации в 30-е годы. Красинский сад – это не только парк культуры и отдыха, это символ эпохи шахтерского благополучия, где рабочие могли отдохнуть, прогуливаясь по аллеям, сходить на вечерний сеанс в кино и потанцевать под духовой оркестр.

«Не дай вам Бог жить во времена перемен»

Китайская мудрость

***

Рано утром у ворот скотного двора колбасного завода, так называли цех местные казаки, стояла очередь. Сюда гнали скотину на убой со всей округи. Мишка сегодня пригнал четырех коров и двух бычков из хутора Кузнецовского и теперь ждал, когда бойщики откроют ворота. Принимали скот только утром, и поэтому со вчерашнего вечера и всю ночь парень без остановки гнал хозяйскую животину тридцать километров. Принимаемый скот взвешивали на больших специальных весах, и приказчик тут же рассчитывался со сдатчиками. Мишка уже однажды пригонял сюда бычков и, получив за них деньги, часть их утаил от хозяина, заработав на этом десять рублей.

В станице Милютинской, которая рядом с Кузнецовским не было такого заводика, а здесь в Морозовской залетный нэпман построил на месте бывшего охотобойного пункта капиталиста Разлуки колбасный цех и вот уже несколько лет производил около десятка ее сортов, торгуя с утра до ночи в специально открытых для этого лавках по всей станице. При самом заводе был главный магазин, где можно купить сырокопченую, вареную колбасу и сосиски различных наименований. Бывало, что затоваренные лавки и магазин не позволяли принимать животных и тогда недовольные казаки возвращались восвояси. Кормить скот длительное время, за который уже заплачены деньги, нэпману невыгодно. Как не корми, все равно похудеет, скотина чувствовала, зачем ее сюда пригнали, и быстро сбрасывала вес.

За высоким забором завода слышался злобный лай псов, а по их грубому голосу можно было судить о размерах собак. Нэпман держал целую псарню для охраны двора и специфический звук давал понять, что многие собаки бегали на цепи по проволоке, натянутой вдоль забора. Но были и свободно бегающие по двору, их лай то удалялся, то вновь приближался к забору.

Наконец, ворота впускного загона отворились, и огромного роста казак в клеенчатом фартуке появился перед ожидающими сдатчиками животных. Его нечёсаная, взъерошенная шевелюра, небритые щеки и сонные глаза говорили о том, что работа бойщика давалась ему нелегко.

– Загоняйте только по очереди, – грубым голосом продекларировал бойщик, – не то закрою ворота и будете стоять еще час! Кто первый?

Первые по очереди были хохлы, которых на Дону считали пришлыми и относились к ним, как к людям второго сорта. Говорили хохлы на смешанном русско-украинском языке.

– Мы першие мабуть, – заявил высокого роста мужик, – хиба хто будэ протыв….

– Хохлы в последнюю очередь, – грозно пробасил бойщик, – казаки сначала загоняют!

– Писля рэволюцыи уси равнэсеньки, – возразил высокий мужик, – шо казакы, шо хохлы…. Так кажуть товарыши бильшовыкы!

– Вот и гони свою хурду к большевикам, – прогремел недовольно бойщик, – нам твои краснопупые не указ!

Хохлы не стали возражать, опасаясь драки, и послушно отогнали свой скот в сторону. Их было несколько человек погонщиков, но пригнали они десятка два трехгодовалых бычков. Очередь сразу резко сократилась, и вскоре Мишка уже загонял своих коров. От база к весам вел длинный прогон из жердей, отделяемый перегородками, чтобы скотина не перемешалась.

Первые загоняли своих бычков и сразу отделяли их от прогона перегородкой, так в нем получался маленький базок. После чего следующие сдатчики загоняли своих коров и так далее, пока прогон полностью не превращался в базки. После этого прием скота заканчивался, а уж из базков, так же по очереди скот гнали на взвешивание после предварительного осмотра ветеринара.

Погонщики скота ждали у весов расчета и после взвешивания приказчик, приходивший сюда с портфелем, выдавал деньги. Он смотрел за точностью взвешивания, «сбрасывал» вес на рога, копыта, шкуру и внутренности, высчитывал причитающуюся сумму. В этот раз приказчик не торопился, и собравшиеся сдатчики стояли в ожидании самого главного для них человека на этом заводе.

Собак, вольно бегающих по двору перед началом приема скота, псари загнали до следующей ночи в вольеры, а тех, что бегали по проволоке, с утра кормили костями прямо у забора. Мишка смотрел на кости для собак и удивлялся щедрости псарей, на каждом мосле было по полфунта мяса и на таких костях, кухарка его хозяина-кулака варила для работников борщ. Хохлы успевшие загнать своих бычков тоже с удивлением смотрели на псаря, бросающего кости собакам.

Огромный кобель злобно рвался с цепи, даже не обращая внимания на брошенные ему псарем кости. Он был черно-серого окраса и больше всего напоминал волка, а не собаку. Металлическая цепь, сдерживающая это чудовище казалась ненадежной, а клыки кобеля могли впечатлить любого смельчака. Собаке почему-то не понравились хохлы, стоящие рядом с Мишкой, он не прекращал попыток сорваться с цепи, и когда приказчик уже подошел к весам, цепь не выдержала. Кобель стремглав помчался к толпе, обегая прогон со скотом. Он злобно рычал, изо рта шла пена. Сдатчики, псарь, бойщик, приказчик, ветеринар и хохлы ринулись в небольшой сарайчик, стоящий поодаль от весов. Только Мишка остался там, где стоял.

Парень не только не испугался, но и пошел навстречу несущемуся на него кобелю. Спрятавшись в сарае, все дружно глядели сквозь щели двери на Мишку, невысокого роста, подтянутого паренька, не испугавшегося огромной собаки, и ждали трагического исхода. Пес резко остановился, не добежав до Мишки пару метров, продолжая злобно рычать и скалить зубы. Парень пристально смотрел кобелю в глаза и медленно подходил к нему ближе.

– Ах ты, дурак, – протяжно говорил Мишка, приближаясь к собаке, – на людей бросился. …Лежать!

Пес к удивлению людей, наблюдавших из сарая за этим геройством Мишки, заскулил и виновато стал крутиться на месте. А парень подходил к нему все ближе, и пес лег, опустив морду. Серые глаза Мишки сверлили его, не переставая, кобель беспрекословно подчинялся парню. Мишка взял собаку за обрывок цепи и повел к забору, где прикрутил к оставшейся части цепи, найденным куском проволоки.

– На место! – скомандовал парень и злобный кобель, гремя цепью о проволоку, поплелся к своей      будке, стоящей недалеко у забора.

Только теперь из своего убежища стали выходить люди. Первым выскочил псарь.

– Парень! Как тебе удалось его усмирить? – с удивлением и восторгом спрашивал он, – это же Дик, помесь собаки и волчицы…. Его все боятся, он никого к себе не подпускает!

Мишка ничего не отвечал, с безразличием глядел на собачника и выходивших из сарайчика хохлов. Приказчик с благодарным выражением лица подошел к Мишке, отряхивая свой наряд – белые брюки и пиджак.

– Парень, хочешь, я поговорю с хозяином, чтобы он взял тебя на работу? – неожиданно спросил приказчик.

Мишка совсем не ожидал такого поворота событий. Он немного растерялся и испытывающе смотрел на приказчика, стараясь понять – не шутит ли тот?

– А можно, дядь? – растерянно спросил он, – я ить не умею ничего, акромя, как ухаживать за скотиной….

– Ты паря умеешь то, чего не доступно другим, – весело ответил приказчик, – пойдешь работать на псарню?

– Конечно, пойду! …Я люблю собак, – спешно заговорил Мишка, – но они меня боятся почему-то!

– Вот и хорошо, – сказал приказчик, – у нас на псарне много таких непокорных псов, которые больше волки, чем собаки. Хозяину отловили десяток хищников для охраны двора специально, но они почти все передохли, а одна волчица осталась и даже дает потомство от кобелей. Вот этот Дик ее сын…. Ты согласен работать на псарне?

– Конечно, согласен, дядь! – скороговоркой произнес Мишка, боясь, что приказчик передумает.

– Ну, вот и замечательно, паря, – молвил довольный приказчик, – сейчас я быстро рассчитаюсь за скотину и мы с тобой пройдем к хозяину.

Уже через полтора часа Мишка с приказчиком вошли в коридор хозяйского дома, находившегося на территории завода. В кармане, специально пришитом сестрой Марией изнутри брюк, у Мишки лежали деньги, полученные от приказчика. Обычно корова вытягивала по весу на тридцать, максимум пятьдесят рублей, трехгодовалый бычок – на четвертак, от силы тридцатник. Приказчик заплатил Мишке по максимуму огромную сумму – двести восемьдесят рублей. Парень мысленно прикидывал, сколько можно оставить себе и что отдать своему хозяину-кулаку.

Девять купюр по три червонца каждая и одна достоинством в десять рублей приятно ощущались в потайном кармане, но никак не удовлетворяли Мишку своим раскладом. Оставить себе десять рублей, мало, считал он, а значит, придется разменять трехчервонцевые банкноты, на которых был изображен сеятель. Если сказать хозяину-кулаку честно, что за одну буренку ему заплатили по пятьдесят рублей, а за бычка по тридцать, то кулак сам даст премию Мишке за удачную сдачу скота. А если не даст? Тогда нужно оставить себе шестьдесят рублей из расчета сорок за буренку и четвертак за бычка, а кулаку соврать. Неожиданно Мишке дошло, что это как раз две трехчервонцевых банкноты и менять ничего не надо.

Так они и вошли в нэпмановский дом, улыбающийся приказчик и Мишка, радостный от своих вычислений. Дом представлял собой кирпичные хоромы на манер купеческих домов царского времени. Он был покрыт жестью, крашеной в бурый цвет. Таких домов во всей станице не было ни у кого. Войдя из прихожей в гостиную, Мишка с интересом рассматривал мебель, которой он никогда в жизни не видел. Все говорило о больших доходах хозяина дома и его изысканном вкусе.

– Постой здесь, я сию минуту, – произнес приказчик и скрылся за дверью, ведущей в соседнюю комнату.

Вскоре он вышел оттуда с нэпманом, ухоженным мужчиной сорокалетнего возраста, в домашнем плюшевом халате и комнатных туфлях. Нэпман улыбался и с интересом рассматривал Мишку, выглядевшего на фоне этой роскоши холопом. Наконец он сел в кресло и закурил папиросу.

– Наслышан, молодой человек, – сказал нэпман, – и согласен принять тебя.

Расскажи мне, как тебе удалось усмирить этого зверя.

– Я не знаю, как это случается, – отвечал Мишка, – я просто смотрю в зрачки собаке, и она мне подчиняется!

– Но ведь это, наверное, не первый раз? – спросил нэпман, – когда ты узнал об этой своей способности?

– Это было несколько лет назад, зимой, – отвечал Мишка, – мы тогда с моей сестрой ходили на базар в Милютинскую. Поднималась пурга и начинало темнеть, когда на дороге появились волки. Сестра очень испугалась.

– Нам, конец, Мишка! – сказала она мне, – волки нас сожрут!

– Но я почему-то не чувствовал страха и смотрел в глаза самому крупному из волков, – продолжил рассказ Мишка, – а в уме вопрошал: «Кто меня жрать будет? Ты зверюга серая?». К нашему громадному удивлению волк начал взвизгивать и за ним несколько хищников как по команде, повторили это. Тогда я стал приговаривать: «пошли прочь». И волки подчинились мне, поднявшись, они убежали в степь, а мы с сестрой благополучно вернулись домой. С тех пор меня в хуторе некоторые казаки стали называть колдуном.

– Интересная история, – произнес задумчиво нэпман, – ну, ладно, поработаешь на псарне, а там посмотрю, зарекомендуешь себя, переведу в разделочное отделение, а может и в колбасники даже. Все зависит, как работать будешь. Кормежка у меня отменная, колбасы наешься вдоволь, платить буду пять рублей в неделю. Устраивает тебя такая работа?

– Да, еще бы, дядь…, – робко выдавил из себя Мишка, – спасибо…, я век не забуду Вашей доброты!

– Ну, а если согласен, то ступай домой, – сказал нэпман, – предупреди родных, собери свои пожитки и возвращайся. Меня зовут Николай Леонидович, приказчика моего – Филипп Григорьевич. Как вернешься, он тебя введет в курс дела.

… Солнце садилось, и ее краснеющий диск завис у горизонта, как степной орел, высматривая добычу в густой траве. Пыльная дорога, накатанная телегами и арбами, тянулась меж земельных казачьих паев с уже убранной пшеницей, которые совсем скоро казаки начнут пахать под озимые. От самой Морозовской до хутора, где жил Мишка обработанные поля чередовались с пастбищами, покрытыми ковылем и полынью, насыщающей воздух горьким ароматом степи. У обочин дороги местами прорастал пырей, а там где были пастбища и сенокосы – густо расстилался чабрец. В балках, заросших терновником, журчали ручьи, из которых можно было попить прохладной воды, черпая ее ладонями, сложенными в лодочку. На ровных местах густо произрастал бобовник и себерёк, которым бабы выпаривали бочки под соленья. На засушливых, выветренных местах прижилась калмыцкая малина.

Мишка любил степь, ее просторы и запахи, чарующие и неповторимые, разные и не похожие друг на друга, в каждое время года. С конца апреля и большую часть мая степь зеленая. В этот период цветут бобовник, терн и дереза – розовыми, белыми и желтыми пятнами. Расцветают огненно-красные степные пионы. Из злаков в это время разрастается мятлик луковичный. К концу весны массово цветет ковыль, превращая степь в бегущие седые волны. На этом фоне выделяются большие синие острова шалфея, белые душистые шары катранов. Во второй половине июня злаки начинают буреть, но степь еще пестра. Разнообразие вносят синие заросли шалфея, желтой люцерны, розового эспарцета, шары ранних перекати-поле. В начале июля большинство растений отцветает, и степные просторы приобретают бурую окраску. А в дождливые годы сильно буйствует ковыль тырса, и степь островками остается золотисто-зеленой. В это же время цветут поздние перекати-поле и лиловые шары кермека. В сентябре степь бурая. Это однообразие нарушается цветением степной астры и полынки.

Степь только кажется необитаемой, здесь можно спугнуть прячущихся в травах дудаков, стрепетов, журавлей, а дальние озерки и пруды облюбовали дикие гуси, утки и даже лебеди. Мишка, пригоняя скот на водопой, не раз видел этих красивых и гордых птиц, неуклюжих на суше из-за коротких ног, и грациозных на водной глади. Степные орлы и кобчики здесь повсеместно, реже тетерева и фазаны, обилие перепелов и куропаток, горлиц и вяхирей. В степи вольготно ведут себя гадюки и ужи, много ящерок и ежей, водятся суслики, хорьки и сурки. Мишке приходилось часто наблюдать за семьей диких кабанов во главе со свиноматкой, спешащих к воде в жаркие дни, но чаще вечером. В засушливые годы с выжженных солнцем калмыцких степей, гонимые голодом, прибегали небольшие стада сайгаков, которых пожилые казаки называли почему-то сагайдаками.

Мишка спешил добраться до хутора засветло. Он боялся не успеть управиться к завтрашнему утру. Нужно было отдать деньги кулаку-хозяину и заявить о своем уходе, собрать нехитрые пожитки и снова преодолеть расстояние до Морозовской, чтобы через день приступить к работе у нэпмана. Шагая по этой пыльной дороге, он мечтал о том, что он теперь будет иметь заработок, пропитание и обучение какой-нибудь нужной профессии.

Пять рублей в неделю, это двадцать в месяц, да еще и кормежка бесплатная. О такой работе можно было только мечтать. Хромовые сапоги фабрики «Скороход» стоили двадцать пять рублей пара, а костюм, пошитый на заказ – тридцать рублей. Мишка мечтал, как он купит себе и костюм и хромовые сапоги и в этой одежде явится в хутор. Настя Фирсова, девка шестнадцати лет, что нравилась Мишке, сама за ним теперь бегать будет. А сейчас Настя стыдилась Мишку, потому что батрак, хотя и дарила при встрече обнадеживающие взгляды. Он мечтал, и дорога казалась легкой и неутомительной, ведь его ждала станица Морозовская.

Парню приходилось слышать от пожилых людей, что Морозовская получила свое название только весной 1917 года, до этого она была Таубевская. Старики ее так и называют, как раньше, потому что это название дано ей было в честь наказного войскового атамана, барона и немца по национальности Таубе. А уже в 1915-м станичный сбор ходатайствовал о переименовании с русским названием. Гутарили, что казаки были не против покойного атамана Таубе, немало послужившего Отечеству и Донскому обществу. Но название Таубевская, как слово немецкое, чуждое казакам, в связи с открывшимися военными действиями с ненавистными нам немцами.

А еще говорили, что основанию станицы предшествовало строительство железнодорожной ветки до Царицына. Самой крупной на этом участке была станция Морозовская, названная по имени ближайшего хутора. Для обслуживания станции и ее ритмичной работы, построили железнодорожное депо, и целый поселок. Вплотную к нему приблизились разросшиеся хутора Басов и Любимов. Теперь это все – станица Морозовская.

Именно в железнодорожное депо Мишка приходил устраиваться на работу два года тому назад. Но его не взяли даже учеником рабочего-путейца, и он вернулся в хутор. Надежда «быть техническим человеком» и работать в депо, рухнула, потому что он никогда в жизни не видел гаечного ключа.

– Спервоначалу, ответь мне, паря, что это? – спросил мастер путейцев, показывая Мишке гаечный ключ, предназначенный для завинчивания гаек стыковых рельсовых болтов.

В ответ Мишка пожал плечами, он без притворства видел этот инструмент впервые в жизни.

– Никогда тебе паря не быть путейцем! – торжествующе отказал мастер, – это работа сложная и ответственная, сморозишь хреновину, и поезд под откос уйдет!

А где Мишка мог видеть такой инструмент? Он и паровоз-то увидел впервые на станции Морозовская, когда шел в депо. Долго смотрел на грузовой состав, проходящий мимо станции, и с испугом закрыл уши, когда паровоз загудел, предупреждая о себе.

Родился Мишка в хуторе Кузнецовском и рано остался сиротой. Отец Ефим был набожным человеком, но мать Наташа полностью компенсировала его смиренность. Она была не из робкого десятка и могла вступиться не только за себя, но и за мужа. Бывало, могла загнуть крепким словцом на обидчика, отлично ездила верхом на лошади и считалась «оторвилой» среди хуторских девок в молодости. Мишка часто удивлялся, как мать могла выйти замуж за его отца-тихоню. Ему в ту пору было уже тридцать пять, а маме Наташе на три года меньше. Такие поздние браки не редкость на Дону.

Семья была небольшой по тем меркам – у Мишки было три сестры, старшая Маруся, и две младшие – Анна и Таисия. В хозяйстве имелось две коровы с телятами, пара быков, конь и кобыла, овцы свиньи, индюки, гуси, утки и куры, коих никто не считал. По оценкам царского времени хозяйство было бедным. Земельный пай в пользовании в размере тридцати десятин был только у отца. Если бы Мишка достиг семнадцатилетнего возраста, то дали бы еще тридцать десятин и на него.

Но в 1914 году началась Первая мировая война, когда Мишке было семь лет, затем две революции в 1917–м, Гражданская война и директива Свердлова о расказачивании, которая негласно предписывала уничтожить физически всех казаков, способных оказать сопротивление Красной армии. Многие не вернулись с фронта Первой мировой, а те, кто воевал в Гражданскую вернувшись, домой были расстреляны без суда и следствия. На весь хутор осталось всего трое-четверо взрослых казаков, перешедших на сторону Советской власти еще в Гражданскую войну.

Сестра Мария была старше Мишки на десять лет и вышла замуж незадолго до Первой мировой войны за сына зажиточного казака из Милютинской, тезку Мишки. Не успел закончиться медовый месяц, как муж сестры ушел воевать с немцами. А уже осенью Марии пришла похоронка, и она стала вдовой, так и не познав радости семейной жизни. Сестра родила через полгода сына и назвала его Сергеем, как приказывал муж перед уходом на фронт.

Отец Ефим умер в 1915 году, когда Мишке было восемь лет, приглашенный из Милютинской фельдшер, сказал, что у отца было воспаление легких. Когда умерла мама, то фельдшера не удалось найти во всей округе, всех мобилизовали в военные госпиталя. После смерти родителей небогатое хозяйство стало быстро «проедаться», земельного пая лишили и Мишка пошел в батраки к зажиточному казаку Скобелеву Георгию Максимовичу, у которого работал, по сей день. К началу Гражданской войны Мишка успел закончить четыре класса церковно-приходской школы, умел писать, бегло читал и хорошо знал арифметику.

В прошлом году младшая сестра Таисия, вступив в комсомол, уехала из хутора, якобы на какие-то курсы и на иждивении Мишки осталась старшая Мария с десятилетним Сергеем и младшая Анна. Скобелев платил за работу зерном, денег никогда не давал, но теперь у Мишки была огромная сумма, которую он «выгадал» при сдаче скота. Шестьдесят рублей, это не шутка и он решил спрятать их на черный день. Парень не считал это воровством, а просто улыбнувшейся удачей, ведь он ненавидел своего хозяина-кулака, который заставлял работать с утра до ночи и без выходных дней.

Батрачить казаку считалось унизительным на Дону, но нужда заставляла Мишку, хотя он помнил, что Скобелев дружил с его отцом. Придя к нему на работу, Мишка надеялся на какое-то сочувствие и снисхождение с его стороны, но дядя Жора относился к нему, как к батракам-калмычатам. Никто не знал, откуда Скобелев привёз их. Случилось это лет пять назад, когда дядя Жора уехал в Новочеркасск, а вернулся с этими мальчишками. Так и остались они у него в хозяйстве, подрастали и работали на обогащение кулака за кормежку.

Мишка сдружился с ними, и все вместе долго могли болтать на любые темы на базу зимой, где им приходилось ухаживать за двенадцатью коровами, десятком телят, шестью рабочими быками и лошадьми, не считая овец, свиней, индюков, гусей, уток и кур. У калмычат, так их все называли, была любимое занятие убивать гадюк, которые осенью заползали в стог сена или соломы и, свернувшись в спираль, впадали в спячку. Набирая сено или солому для животных, калмычата находили их и расправлялись самыми жестокими способами.

Одну гадюку приговорят к смерти через замерзание и выложат ее на морозный ветер на крыше сарая, другую наоборот притащат аккуратно в теплое помещение, где сами спали. Отогреваясь, змея начинала оживать и тут совершался акт расправы – избиение гада хворостиной до тех пор, пока не сдохнет. Однажды, забыв за отмораживающуюся гадюку, ребята заснули, а проснувшись, один из них чуть было не наступил на ожившую тварь, подвергшись смертельной опасности.

После этого случая у батраков, появилась мечта, как отомстить кулаку-хозяину. Каждый раз, если эксплуататор детского труда обижал кого-нибудь из них, вечером на сеновале разыгрывались фантазии. Обиженный представлял себе, как он отогреет гадюку и подпустит ее к кровати дяди Жоры, тот проснется, наступит на гада и получит смертельный укус. Фантазер рассказывал вслух, как будет мучиться, и умирать Скобелев. И это было своеобразной психологической разрядкой у ребят.

…Вскоре показался хутор, его крайние хаты в сгущающихся сумерках напоминали Мишке игрушечные домики. Он прибавил шаг, решив, что перво-наперво зайдет к Скобелеву, отдаст деньги, скажет ему свою новость и попрощается с калмычатами. Через полчаса он открыл калитку во двор хозяина. Тот возился с самогонным аппаратом и матерился из-за того, что кто-то гвоздем пробил змеевик.

– Сдал скотиняку, паря? – резко спросил дядя Жора у Мишки.

– Сдал, дядь Жора, – отвечал Мишка, доставая из потайного кармана деньги и протягивая хозяину, – во, считай!

Георгий Максимович сделал бровь скобкой, что означало его сосредоточенность, взял из рук Мишки купюры и, посчитав их, уставился на парня.

– Двести двадцать рублев? – спросил он, наконец, сложив в уме цифры, – …молодец Мишаня! Я не ожидал…, думал, будет меньше….

Мишка смотрел на хозяина своими серыми глазами и ждал. Тот сосредоточенно думал, а потом протянул ему десятирублевую купюру 1923 года выпуска. Мишка слышал, что эти десятки неохотно принимают в лавках.

– На, вот… держи, – сказал, вздыхая Скобелев, – хотя это много тебе! …Ну, раз уж дружил я с твоим отцом, так и быть, …да еще и Маруся с сыном у тебя на шее….

– Спасибо дядь Жора, – благодарил Мишка, поглядывая на самогонный аппарат, – век не забуду вашу доброту!

– А не знаешь, какая сука проткнула гвоздем змеевик? – грозно посмотрел на Мишку Скобелев, вспомнив о своем занятии.

– Так ить не было меня дома, дядь Жор, – ответил Мишка, стараясь быстрее огласить свое решение.

– И то верно, – согласился Скобелев, – ты вот что, паря, отдохнешь ночью, а завтра давай приступай к ремонту сарая, где коровы стояли, а калмычата за тебя одни справятся. Надо, чтобы перед осенней пахотой окрепли быки-то…, да плуг пора ремонтировать….

– Дядя Жора, – уверенно начал Мишка, – я ухожу завтра в Морозовскую…

– На кой ляд тебе в Морозовскую? – еще не поняв, куда клонит Мишка, рассеянно произнес дядя Жора.

– На работу меня берет нэпман тамошний, – произнес Мишка, – на колбасный завод…. Сам предложил, я даже не просился….

– Ты что сдурел парень? – дошло Скобелеву, – …а как же сарай, где коровы стояли?

– Дядь Жор, ну, какой сарай? – удивился Мишка, – меня же на работу берут на колбасный!

Скобелев задумался на короткое время, зло, сверкнув глазами, смотрел Мишке в лицо.

– Да ты чего это удумал, выродок ты эдакий? – злобно произнес кулак, – кто работать за тебя должен? …Ты же разоришь меня к черту…, смотри-ка на него, пролетарий выискался. Хрен я тебя отпущу, так и знай!

– Тогда я сбегу, – рассердился Мишка, – хрен ты меня догонишь!

– Да ты знаешь, паря, как эти нэпманы людей ксплуатирують? – решил сменить тактику дядя Жора, – там нужно работать денно и нощно, да еще и штрафы платить…. Почитай, что в газетках написано!

– А ты сам-то читал, дядь Жор? – нашелся Мишка, – ты же читать не умеешь!

– А на кой мне читать? – ответил Скобелев, – люди, кто умеет, гутарят, что кспуатация все это…. рабочего люда!

– Не отговаривай меня, дядь Жор, – твердо стоял на своем Мишка, – все равно уйду к нэпману!

– …Так ты это, – пробормотал Скобелев, понимая, что Мишку ничем не остановить – пять рублев мне тогда отдай назад, жирно будет тебе….

– Разменяю и отдам, – сказал Мишка, – я же десятку не разорву пополам?

– Я сам разменяю тебе сычас, – промолвил дядя Жора и пошел в хату за деньгами.

Мишка стоял и думал, почему люди так рассуждают, как Скобелев? По его мнению, выходило так: если день и ночь работать на его хозяйстве, то это не ксплуатация. Но если день и ночь работать у нэпмана, то это ксплуатация трудового люда. Мишка не совсем понимал, что означает это слово, но догадывался – оно нехорошее, иначе бы Скобелев не стал бы употреблять его, отговаривая от работы на колбасном заводе. Дядя Жора вскоре вернулся с пятирублевой купюрой, которую тут же протянул Мишке.

– Гони червонец назад, – потребовал Скобелев, – жирно тебе будет, пять рублев вычитаю, за то, что бросаешь хозяйство мое на произвол судьбы!

Мишка отдал десять рублей Скобелеву, радуясь про себя, что шестьдесят утаил от этого жадюги. Рассчитавшись, парень направился к сараю, где жили калмычата.

***

Сегодня у Мишки был ознакомительный день. Накануне он искал квартиру, не спросив об этом у приказчика. Оказалось, что у нэпмана были в пристройке к зданию завода несколько комнат для проживания рабочих из других станиц и хуторов. Мишку разместили в одной комнате с двумя казаками, один из которых был из станицы Милютинской, а второй из хутора Беляева. Мужики были старше Мишки и работали в коптильном отделении, от чего в комнате стоял запах дыма.

До того как приступить к работе, приказчик повел его по заводу, чтобы Мишка посмотрел, что и как делается и попробовал на вкус колбасу. Таков был порядок на частном предприятии, установленный лично его владельцем. Нэпман потребовал, чтобы Мишка называл его и приказчика исключительно по имени и отчеству, что было непривычно для хуторского паренька. Филипп Григорьевич сказал, что начинать экскурсию нужно с убойного отделения, куда они и направились.

Бойня представляла собой просторное помещение с высокими потолками, посреди которого расположены два убойных станка. Это такие приспособления, в которые животное входит наполовину своей длины и просовывает голову в узкий проем в торце. Специальной закладкой голова фиксировалась так, чтобы боец при ударе попал между рог. В одном станке уже стояла буренка, а в другой заводили бычка. Здесь работали бойщики, одного из них Мишка уже видел утром, его звали Гриня. Второй бойщик был не меньше ростом и шириной плеч. Он загонял бычка в станок, зафиксировал ему голову.

Мишка смотрел в глаза животному, из которых катились крупные слезы, и ему стало жаль скотину. Животные с зафиксированными специальной планкой головами ждали смерти. Бойщики почему-то не торопились, хотя оба уже приготовили кувалды с острозаточенным концом. Из двери, ведущей в соседнее помещение, вышел казак в клеенчатом окровавленном фартуке.

– Можете бить! – крикнул он бойщикам и снова скрылся за дверью.

– Это Семка из разделки, – пояснил приказчик, – чтобы не загружать чрезмерно раздельщиков, ребята стараются вести убой так, чтобы туши не лежали долго с неободранными шкурами.

Мишка внимательно слушал приказчика и хотел уже кивнуть головой в знак согласия, вздрогнул, за спиной раздался грохот падающей туши. Он повернул голову к станку и увидел рухнувшую на пол тушу коровы. Бойщик опускал свою кувалду на пол, а второй в это время замахивался, чтобы нанести удар по лбу бычка. Он пришелся почти между рогов, и его туша тоже с гулом упала на пол. Оба бойщика вооружившись огромными ножами, перерезали сонную артерию, чтобы кровь стекала в подставленную специальную емкость.

– Эта кровь используется для изготовления некоторых сортов колбасы, – пояснил приказчик, – мы сейчас пройдем в разделочное отделение, и ты увидишь, что делается там.

– Я сам могу разделывать! – сообщил Мишка, – приходилось резать бычков….

– Молодец, парень, – похвалил его приказчик, – расскажи, как ты это делаешь!

– Я начинаю разделку со снятия шкуры, – начал Мишка, – тушу укладываю на деревянный щит, ногами кверху и подсовываю бруски под бока. Делаю продольный разрез от шеи по груди и животу до хвоста. Потом кольцевые разрезы выше копыт, затем по внутренней стороне ног. Все готово и можно начинать сдирать шкуру….

– Достаточно, – перебил его приказчик, – да тебя и учить не надо, ты хоть сейчас сможешь работать раздельщиком туш! Зачем тебе на псарню, ты же готовый раздельщик. Если что не по-нашему будешь делать, ребята подскажут….

– А можно так, дядь… э-э-э, Филипп Григорьевич? – спросил Мишка, забывая, что обращаться нужно по имени отчеству.

– А чего нельзя? – вопросом ответил приказчик, – все в моих руках! Хозяин дал согласие принять тебя, а это уж мне решать куда лучше…. Так-то!

– Выходит, мне можно уже начинать работу? – спросил Мишка.

– Сначала обойдем весь завод, – ответил приказчик, – попробуешь колбасы, а со следующего дня выйдешь вместо этого Семки!

– А он куда? – с недоумением спросил Мишка.

– Его хозяин давно выгнать хочет, пьет запоями, – пояснил приказчик, – пусть тебя это не волнует, куда он пойдет. Он местный, живет недалеко отсюда, вот и пьет поэтому. Сбегает домой на перерыв выпьет самогона и назад. Какая с него после этого работа, напарники сколь раз уж жаловались!

Мишка заметил, что Филипп Григорьевич избегает слова "казак" и, наверное, неспроста. Приказчик был грамотным человеком и, несомненно, знал об отношении власти большевиков к казачеству. По виду и манерам поведения Филипп Григорьевич был похож на казака, но старался не показывать свою принадлежность к казачеству из-за страха перед властью. Его разговор представлял собой грамотную речь и отличался от того, как гутарили на Дону, может потому, что учился где-то в городе, а возможно в самой столице. И Мишка старался беседовать с ним без казачьего диалекта. Парень много прочел книг из библиотеки церковно-приходской школы и тоже умел говорить "по-городскому", хотя ни разу не был ни в одном городе.

– Филипп Григорьевич, – осмелился спросить Мишка, когда они входили в обвалочное отделение, – а Вы казак или иногородний?

– Я-то? – с удивлением посмотрел на Мишку приказчик, – а зачем тебе?

– Гутарите Вы не по-нашему, не по-казацки, – ответил Мишка.

– Это потому, что я учился в Питере, – признался приказчик, – а здесь у меня отец с матерью, с братьями, сестрами живет неподалеку.

Они вошли в разделочное отделение, где пахло свежей кровью и мясом животных. Трое казаков разделывали туши убитых коров, среди них был Семка, который не знал еще о своем предстоящем увольнении. Он был явно под хмельком, и все время шутил, глупо смеясь со своих же острот. Два других обвальщика недовольно косились на него. Мишка смотрел на действия обвальщиков, которые обрабатывали туши от съемки шкур до обвалки и сортировки мяса.

– Если ты разделывал когда-нибудь, то тебе должна быть знакома эта работа, – сказал приказчик, – сможешь также быстро, как они разделывать?

– Такими хорошими ножами, как у них, разделывать легко, – согласился Мишка, поглядывая на ножи, – я справлюсь с такой работой.

Дальше следовало перерабатывающее отделение, где сырье перекручивали в фарш на больших ручных мясорубках. Мишка долго рассматривал это устройство, похожее на ворот колодца. Перекрученное в фарш мясо поступало в формовочное отделение. Сюда же в больших тазах привозили обработанные кишки. Здесь в фарш подмешивали различные специи и добавки, пахло черным молотым перцем и какими-то ароматами, которые Мишка никогда не нюхал.

Парень с неподдельным любопытством смотрел, как работник натягивал выделанную кишку на устройство, похожее на мясорубку, в которую закладывался фарш. После этого начинал крутить за рукоятку-ворот и эта кишка превращалась в колбасный батон или тонкую сосиску. Этот же работник перевязывал шпагатом, набиваемую кишку и продолжал крутить рукоятку. Затем эту готовую, но сырую продукцию увозили на тачках в варочное и коптильное отделение.

Приказчик, хитро поглядывая на округленные глаза Мишки, повел его дальше. В варочном отделении царил такой аромат готовой колбасы, что у Мишки сразу же потекли слюнки. Сосиски и некоторые сорта колбасы варили в молоке. Здесь были длинные печи, на плитах которых стояли огромные чаны с кипящим молоком. Здесь Мишка первый раз в жизни увидел уголь, которым топили печи. Его подвозили на тележке и чумазый кочегар, парнишка Мишкиного возраста, подбрасывал в топку этот интересный сверкающий камень.

Было жарко и раскаленный в топке уголь, казался Мишки адским пеклом, а мальчишка-кочегар чертенком, суетящимся здесь, чтобы оно не погасло, и вовремя было почищено от золы. Двое работников опускали в чан с кипящим молоком вязки колбасных батонов и сосисок на длинном шесте, держа его за концы, потом их клали на края чана и оставляли на время варки в таком положении. Через определенный интервал вязки поднимали и, удерживая их над чаном, выжидали пока колбаса и сосиски стекут. Затем грузили в емкости с дырочками, как у дуршлага и увозили в склад готовой продукции.

Приказчик подвел Мишку к работникам, держащим отваренные сосиски над чаном.

– Тряхните разок! – приказал он варщикам.

Работники, держа шест за оба конца, тряхнули его резко вверх, штук пять-шесть сосисок оторвались от связки и упали в подготовленные емкости с дырочками. Приказчик достал две сосиски и принялся жевать их, остужая струей воздуха изо рта.

– Бери, пробуй, – сказал он Мишке, – только смотри, не обожгись, они еще горячие! И запомни, трясти варку запрещено, потому что отрываются отдельные куски от общей вязки. За это предусмотрены штрафы, колбаса должна быть цельной вязкой на всю длину исходной кишки.

– А этих казаков не оштрафуют из-за меня? – наивно спросил Мишка.

– Нет, – успокоил его приказчик, – ведь штрафы выписываю я! Мне на этом заводе можно все!

Мишка достал из ёмкости две сосиски и, следуя примеру Филиппа Григорьевича, начал на них дуть. Когда остудил их, то откусил от одной кусочек и застыл в блаженстве. Такой вкуснятины он не ел никогда, он первый раз в жизни кушал такой деликатес. Ему казалось в этот миг, что вкуснее нет ничего на свете.

После этого он пробовал вареную колбасу разных сортов, прошли в коптильню, где дегустировали копченые и вкуснейшие сырокопченые сорта. Там в коптильне Мишка увидел двух казаков, живших с ним в одной комнате. Он почтительно здоровался со всеми, кто встречался им по пути, что у казаков считалось должным, особенно по отношению к людям старшего возраста.

Экскурсия по заводу окончилась, и Мишка получил клеенчатый фартук, белый чепчик, тапочки, похожие на черевики и кривой нож для работы с мясом. Все! Завтра он приступит к труду, а уже в субботу получит первую зарплату. Конечно, не за полную неделю, но все же неплохие деньги. Шестьдесят рублей, выгаданные при сдаче кулацкой скотины он запрятал дома. Никто не знал об этих деньгах, и Мишка решил не говорить о них даже старшей сестре Маруси. Пусть лежат, думал он, они хлеба не просят.

Пять рублей, которые дал ему бывший хозяин, Мишка взял с собой и спрятал в потайной карман брюк. Для него это были большие деньги, считал он, их хватить должно надолго, а там зарплату за первую неделю получит и безбедно сможет прокормиться до следующей. Да и из одежды нужно было что-то купить, а к зиме новые сапоги, иначе ходить по снегу ему не в чем. Нэпман предусмотрел все, даже буфет для своих работников, расположенный на территории. Борщи там, конечно не варили, но хлеб завозили из частной пекарни и колбасу продавали гораздо дешевле, чем в лавках, разбросанных по всей Морозовской.

Мишка решил купить себе на обед хлеба и колбасы, зашел в буфет, в котором к его удивлению торговал молодой казак. Кроме него в буфете никого не было. Мишка уже приметил, что на заводе не работало ни одной женщины.

– Ты новенький что ли? – спросил его буфетчик, – гутарили казаки, что сорвавшегося волка Дика, посадил на цепь. Это правда?

– Много будешь знать, состаришься быстро, – ответил Мишка буфетчику, который был старше его на несколько лет.

– А ты грозный парень, как я погляжу, – весело отшутился буфетчик, – меня Степкой зовут, давай знакомиться!

– Меня Мишкой, я не супротив знакомства, да и не грозный я вовсе, – согласился Мишка.

– Ты на сухомятку-то не налегай, – посоветовал Степка, – вообще-то мужики нездешние, ходят обедать в рабочую столовку, что возля депо. Там и борща можно поесть и котлеты готовят вкусные…, да и сто грамм водки выпить можно!

– А почему на заводе ни одной девки или хотя бы пожилой женщины не работает? – спросил Мишка, – даже полы моют казаки….

– Шустрый ты паря, – улыбнулся Степка, – девок ему сразу подавай! Вечером сходим в клуб, его большевики недавно открыли для паровозников, в нем под граммофон танцы бывают, а два раза в месяц передвижка приезжает…. Видел кино про Чарли Чаплина?

– Нет, не видел, – признался Мишка, – что это такое?

– Темнота ты Мишка! – не преставая балагурил Степка, – кино это такое зрелище, дух захватывает! На стене простынь висит, а по ней люди смешно бегают, дерутся, целуются, даже один раз голую бабу показали…. Когда открывали клуб, приехала передвижка, выступал какой-то секретарь и говорил, что самый главный из большевиков сказал, что это очень нужное скусство для рабочих!

– А почему по простыни бегают? – недоумевал Мишка.

– Раз посмотришь и поймешь, – отговорился Степка.

В это время в буфет, где никого, кроме Мишки и Степки не было, вошел псарь, которого Мишка видел в день сдачи скота.

– Степа, – обратился он к буфетчику, – хватит болтать, взвесь мне копченки фунт и хлеба буханку дай. И запиши там, в книжку свою под зарплату.

Только теперь он посмотрел на Мишку, который поздоровался с ним.

– …А-а-а, это ты парень? – почему-то спросил казак, – когда в псарню работать придешь?

– Меня приказчик в разделку определил, – информировал Мишка, – завтра выхожу на работу.

– Не врешь? – спросил псарь радостно, – а я уж думал, что меня выгонят, а тебя примут! Уж монатки начал собирать…. Так поэтому случаю и выпить можно! Приходи вечером на псарню, познакомимся, по сто грамм водки выпьем!

– Я водку не пью, – ответил Мишка, – один раз всего в жизни пробовал на Рождество, гадость такая….

– Молодой ишо патамушта, – весело сказал псарь, – не втянулся ишо в жизню рабочую.

– А ты я смотрю ужо, слишком втянулся, – заметил Степка, – за что и выгонит скоро хозяин.

– Не болтай, не то не примут на Алтай! – балагурил псарь, – запиши лучше-ка мне еще бутылку водки на вечер.

– Так придешь, паря вечером на водку? – спросил псарь у Мишки.

– Мы с ним в клуб пойдем вечером, – ответил за Мишку Степка, – пей сам! А хозяин приказал мне водку под запись не продавать, так что облизнешься ты нынче вечером….

– Не беда, пробежусь до лавки паровозников, – парировал псарь, – вот только в долг там никто не даст.

Буфетчик взвесил ему колбасу, подал хлеб и тот, довольный, что Мишка будет работать в разделочной, удалился прочь.

– Так что, Мишка, идем вечером в клуб, ай нет? – спросил Степка.

Мишки очень интересно было узнать, что это такое, и он быстро согласился.

– Какой колбасы тебе отвесить? – деловито спросил Степка.

– Так чтобы не сильно дорогой, но вкусной, – по-стариковски ответил Мишка, – копченой хочу попробовать!

– Смотри-ка сам, вот эта по пятнадцать копеек за фунт, – рекламировал деликатес Степка, – а вот эта, по тридцать копеек….

– Давай вот этой,– показал Мишка на связку, – по двадцать три копейки за фунт которая.

Степка взвесил колбасу и подал буханку хлеба. Мишка долго доставал зеленоватую пятирублевую купюру из потайного кармана, отвернувшись от Степки и отойдя в угол.

– Да не боись ты, – подбадривал его Степка, – у нас здесь за воровство бьют сильно и выгоняют.

– А я и не боюсь, – ответил Мишка, протягивая деньги Степке, – на вот пять рублев и дай сдачу…. Только учти, я без твоих костяшек на счетах в уме вычисляю хорошо!

– А чего тут обманывать? – спросил Степка, щелкая костяшками деревянных счет, – двадцать шесть копеек за колбасу и четыре за хлеб, получается тридцать копеек.

– Тридцать две! – уточнил Мишка, долго высчитывая в уме стоимость колбасы и хлеба.

– Правильно! – вымолвил Степка, еще раз пересчитывая, – где ты научился так в уме считать?

– Я когда учился в церковно-приходской школе, – отвечал Мишка, улыбаясь, – пас скотину и тренировался каждый день, во!

…Вечером у ворот колбасного завода Мишку ждал Степан, как они договорились заранее. Он был в сатиновой красной рубашке, хромовых сапогах, начищенных до блеска, на голове казацкая фуражка с красным околышком, из-под которой торчал надраенный расческой чуб. Мишка сразу же почувствовал себя батраком перед Степкой. Он был в холщевых штанах, старой ситцевой рубашке и чириках, в обуви, что носили в хуторах Дона.

– Э-э, парень, – с огорчением и жалостью произнес Степка, – да тебе приодеться нужно в первые месяцы работы. Есть хороший портной, я сам шил у него костюм. Шьет хорошо и быстро, мне он обошелся в тридцать рублей, но это из дорогого шевьёта. А если мануфактуру подешевле выбрать, то и того меньше. За два месяца справить можно!

– Это же целая корова, тридцать рублей, – произнес Мишка.

– Ты теперь рабочий люд и своих коров оставь, – смеясь, сказал Степка, – считай все по своей зарплате. Сколь тебе Филипп Григорьевич назначил жалования?

– Пять рублев в неделю, – ответил простодушно Мишка, – а у тебя?

– У меня почти также, – уклонился от прямого ответа Степка, – считай двадцать рублей в месяц, за две-три зарплаты можно приодеться….

– А сапоги еще хромовые надо купить за двадцать пять рублев? – неизвестно у кого спросил Мишка.

– Ну, значит, за четыре месяца получится, – ответил Степка, – будешь хорошо работать, Филипп Григорьевич премию, может какую еще даст…

Так, разговаривая о будущем гардеробе Мишки, они шли по улице. Уже порядочно смерклось, и Мишка перестал стыдиться своего батрацкого наряда, видны только силуэты людей и даже наряды станичных девчат, спешивших в клуб, трудно разглядеть в сгустившихся сумерках. В это время вечерний холодок ощущался всем телом, и Мишка слегка озяб.

– Прохладно становиться по вечерам, – ежась, произнес Мишка, – в рубашёнке холодновато будет!

– В самый раз! – возразил Степан, – мы ведь танцевать идем, жарко еще будет! Ты умеешь отплясывать?

– Умею, – ответил Мишка, – а вы тут под гармошку танцуете? «Барыню» с выходом могу и «Цыганочку»….

– Под гармошку все могут, – деловито сказал Степка, – я спрашиваю, под граммофон отплясываешь?

– Чудак ты Степан, я его никогда не видел граммофон этот, – признался Мишка, – а танцевать под него даже и не знаю как! Это, что за хреновина такая?

– Сейчас придем в клуб, сам увидишь, – ответил Степка, – а ты куришь?

– Курю, но сейчас пока терплю, – признался Мишка, – махорка дорогая, а самосад и подавно….

– На, кури, я угощаю, – протянул в полумраке пачку папирос Степка, – это тебе не самокрутки, а цыгарки комиссарские, во! Асмоловская фабрика в Ростове выпускает такие, «Наша марка» называются. У нас даже девки «паровозницы» курят только такие папиросы!

– Какие паровозницы? – не понял Мишка, засовывая в рот папиросу.

– Это мы промеж себя так всех железнодорожников называем, – пояснил Степка, зажигая спичку для прикуривания, – а еще дочки паровозников и даже внучки у многих уже повырастали…. Ты хоть раз с бабой-то спал?

– Нет, – честно ответил Мишка и остался доволен, что впотьмах не видно, как он покраснел, – а ты?

– Была тут одна бабенка, – бахвалялся Степка, – хочь и старше меня, но в энтом деле любой молодухе фору даст. Солдатка она, мужа ГЕПЕУ расстреляло два года назад, а детей нет....

– А куда же она делась? – спросил Мишка.

– Уехала на какие-то курсы, – отвечал Степан, – так с тех пор я ее и не видел!

– Моя младшая сестра комсомолка тоже умотала невесть куда, – сказал Мишка, – где они эти курсы-то не знаешь хоть? От нее нет ни одной весточки….

– Да брехня это все большевистская, – сказал Степка, – в борделях комиссарских у них курсы!

– Нет, Степан, такого быть не может! – возразил Мишка, – комсомольские курсы не бордели, я это точно знаю! Моя сестра Таисия не из вертихвосток….

– Все они не из вертихвосток, – возражал Степка, – пока мест меж ног не зачешется!

Они подошли к длинному зданию, сбитому из шпал и с двухскатной крышей. Дверь была открыта настежь, и из нее лился яркий свет. Мишка никогда не видел такого. Он остановился, и некоторое время смотрел на дверь.

– Ты чего стал-то? – спросил Степан, – спужался что ли? Эт лектричество горит, не боись….

– Какое лектричество? – недоумевал Мишка.

– Вот деревня ты, – подначивал Степка, – лектричество это такой яркий свет, он горит от лектростанции, которая работает у паровозников. Еще одна такая же у нэпмана, что на чугунолитейке бывшего капиталиста Попова на берегу реки Быстрой. А гутарят, что скоро скрось такие большие лектростанции сделают от которых везде светло как днем будет!

– Стыдно мне перед девками в такой одежёнке показываться, – сознался Мишка, – они тут у вас все гордые небось?

– Хорошего молодца и в рогожке видать! – торжественно произнес Степка, – пошли, не боись!

Ребята докурили папиросы и вошли в клуб. Мишка с интересом рассматривал ярко горевшие у потолка электрические лампочки. В одном торце длинного зала виднелась сцена, сбитая из досок. Имелся занавес из парусины, скрывающий экран из белого материала, его раздвигали во время показа кинофильмов. В противоположном торце зала штабелем сложены деревянные скамейки. Их расставляли рядами по всей площади зала, когда приезжала передвижка. А сейчас вдоль стен выставлен десяток таких скамеек для сидения и отдыха танцующих. На краю сцены стоял граммофон и коробок с пластинками.

– Здорово вечеряли, станишники! – громко приветствовал собравшихся в зале молодых парней и девок Степка, – знакомьтесь, наш новый работник Михаил!

– Здорово вечеряли! – повторил приветствие Мишка, озираясь вокруг.

К парням подошли двое молодых казаков и с интересом уставились на Мишку. Один из них комично стал обходить парней вокруг, кривляясь и раскачиваясь корпусом.

– А ты откеля такой, батрачок? – спросил он у Мишки, сделав один круг и снова оказавшись лицом к ребятам.

– Оттеля! – спаясничал Мишка, подражая интонацией вопросу, – откеля и ты шут гороховый!

На скамейке у стены сидели несколько девок, которые дружно взорвались смехом после мишкиного ответа. Одна из них с женским интересом разглядывала Мишку с ног до головы.

– Это я-то шут гороховый? – начал задираться молодой казак, – у тебя паря давно не бита харя, ай как?

– Ты-то, …ты-то, – ответил Мишка, – у тебя и морда, как свиное корыто и видно, что совсем недавно бита….

Девки у стены еще громче захохотали, а та, которая внимательно смотрела на Мишку осталась серьезной, не поддаваясь эмоциям подруг. Она лишь улыбнулась, ласково глядя Мишке в лицо.

– Макар, не задирайся, – заступился за Мишку Степан, – хочешь подраться, иди к нашим бойщикам, Гриня тебя быстро угомонит! Зараз напоминаю, что колбасники уже проучили когда-то путейцев за твои задиры! Хочешь еще?

– Ну и будет пока, – произнес задира, – придет черед, и мы вас колбасников погоняем!

– А я помню вашего новенького колбасника, – иронически произнес казак, вошедший вместе с задирой, – он года два назад приходил в депо путейцем устраиваться, а мастер наш не взял его.

– А чего же так? – паясничал задира, делая обиженный вид, – ай мордой не вышел?

– Да нет, он путейский гаечный ключ с палкой перепутал, – весело молвил казак, – а такие палкадавы на железке и даром не нужны…. Ха-ха-ха!

– Не обращай внимания на этого забияку, – советовал Степка, – он, как петух на всех прыгает. Его Филиппом зовут, а того, что с ним пришел – Кузьмой. Дружки не разлучные….

Филипп с Кузьмой отошли от парней, а Степка продолжал знакомить Мишку с клубом. Танцы еще не начались, все ждали заведующего, молодого помощника машиниста маневрового паровоза со станции. Должность завклуба была комсомольской нагрузкой и не оплачивалась. Зато танцы без его команды никто не имел право начать. Только завклуб мог разрешать крутить ручку граммофона для заводки его пружины и ставить пластинки.

– А что такое пластинки? – спросил Мишка.

– Круг такой черный, а на нем музыка нацарапана иголкой, у граммофона есть такая же, которая по этим царапинам скользит и из трубы раздается музыка и песни.

В зал вошел молодой казак, от которого пахло углем и паровозной смазкой. Это был завклуб, которого звали Тимоха. Он с интересом обвел всех взглядом.

– Ну, что станичники, к танцам готовы? – громко крикнул Тимоха присутствующим.

– Чего ты каждый раз пытаешь? – возмутился Филипп, – ставь первую пластинку и не выпендривайся! Квикстеп обязательно или фокстрот….

– А я и не выпендриваюсь, – отшучивался Тимоха, – это ты тут стараешься показать, что знаешь англицкие словечки….

– Выпендриваться у нас может только помощник машиниста, – не унимался Филипп, – паровоз – это же сложная машина! А по мне это бочка с дымом на колесах и двумя рычагами. Ха-ха-ха!

– Ну, будет тебе Филя, – проговорил флегматичный Кузьма, – угомонись, не то нынче ты точно в морду у кого-нибудь выпросишь!

Тимоха подошел к граммофону, открыл его, накрутил пружину за ручку и, поставив пластинку на проигрывающий диск, опустил звукосниматель. Из трубы послышалось шипение, а затем начала звучать бодрая музыка. Мишка смотрел на это действо широко открытыми глазами и, сомневаясь в чем-то, подошел к трубе. Он заглядывал в нее около минуты, а Степка стоял рядом и иронично глядел на Мишку.

– Ты смотри! – иронизировал Филипп, – наш батрачок граммофона никогда не видовал… ха-ха-ха!

Филиппа никто не поддержал и он сразу же утратил интерес к Мишке. Парни подходили к девчатам и приглашали их танцевать. Степка тоже не остался на месте, пригласил девку в дорогих фильдеперсовых чулках и туфлях на толстом каблуке. Танец казался Мишке смешным, и он улыбался, глядя на танцующих, но вспомнив о своем батрацком одеянии, отошел в угол и спрятался за стоящих там двух парней.

Когда к нему подошла та, которая смотрела на него с интересом во время перепалки с Филиппом, Мишка растерялся совсем. Не принято девке приглашать парня, это считалось дурным тоном. Но она пошла на это, показывая всем, что Мишка очень понравился ей. Она не спеша шла через зал, глядя ему в лицо. За ее спиной, сидящие на лавке ее подружки шептались, поглядывая ей в след.

– Пойдем, потанцуем что ли? – смело, предложила она Мишке, – меня Ефросиньей зовут!

– Да я это…, как его…, не могу смешные танцы танцевать, – признался Мишка, краснея от стыда.

– Почему смешные? – спросила она, – фокстрот нынче в моде! А знаешь что? Давай я тебя научу?

– Где, прямо здесь? – оторопел Мишка, – не надо, Фрося, ведь засмеют меня….

Девушке очень понравилось, что Мишка назвал ее по имени. Она широко ему улыбнулась и встала рядом, показывая другим девкам, что Мишка теперь ее. И если кто-то захочет отбить, как говаривали здесь, Мишку, то она всем видом показывала, будет иметь дело с ней лично. Казачки всегда отличались крутым нравом и нетерпимостью к изменам. Они только познакомились, но уже продемонстрировали всем, что гутарят меж собой, а стало быть, интересны друг другу.

– А ты откель родом-то? – спросила Фрося, – казак, ай иногородний?

– Я казак хуторской из Кузнецовского, – молвил Мишка, – меня на колбасный завод приняли на работу…. Завтра начну первый день!

– А я работаю судомойкой в столовке железнодорожников, – сообщила Фрося, – приходи обедать, к нам многие казаки с колбасного ходят. Борщ вкусный готовят наши стряпухи, да и мясные котлеты, а еще поджарку говяжью, вареники, ладики разные….

Фрося тараторила по-бабски, не сводя с Мишки глаз. Это подбодрило его, еще бы, девка сама подошла, да еще научить танцевать предложила, не смотря на его батрацкую одежонку. Это для Мишки уже что-то, да значило.

– Ладно, приду, как деньги заработаю, – ответил Мишка, не сводя глаз с фросиной талии.

– Так ты стесняешься, чтобы я тебя сейчас поучила танцевать фокстрот? – спросила Фрося, лукавя взглядом.

– Стесняюсь, Фрося, – молвил Мишка, отводя взгляд, – я скоро заработаю денег и приоденусь, тогда может быть осмелюсь….

– Приоденешься и забудешь, что обещал, – лукаво проговорила Фрося, – на тебя и сейчас многие девки зыркают…, а что будет, когда приоденешься? Но смотри паря, я ревнивая….

Мишка улыбнулся, и она ответила ему ласковой улыбкой. В это время к ним подошел Степка. Он заметил их взгляды и улыбки и понял, что мешать паре неприлично.

– Ну, я пойду, пожалуй? – почему-то спросил Степка, – смотрю, тут у вас отношения намечаются. Мишка, ты дорогу назад найдешь, ай нет?

– А я покажу, если надо, – кокетливо сказала Фрося, – а вот смотреть за нами не к чему, разберемся без тебя.

Степка отошел от них и сразу же влился в шумную девичью компанию. Он умел пошутить и вскоре послышался дружный девичий смех.

– И чего тогда мы с тобой делаем здеся? – спросила девушка, – если не танцуем, то и нечего тут торчать! Пойдем лучше погуляем.

– Пойдем, – согласился Мишка.

Они вдвоем вышли на улицу. После ярких электрических лампочек, ночь встретила их стеной темноты. Фрося замерла от неожиданности на месте, чтобы глаза привыкли. В темноте Мишка столкнулся с ее фигурой, от которой пахло удивительным и возбуждающим запахом девственницы. Мишка, не обнимавший никого из девок ранее, сразу почувствовал прилив крови к голове и засопел. Вскоре он и она стали различать силуэты в темноте и медленно пошли по улице в сторону колбасного завода.

Некоторое время Мишка и Фрося шли молча, напряженно всматриваясь в темноту и спотыкаясь на кочках. Вскоре дорога пошла ровная и Мишка, приблизившись к девушке, обнял ее за талию. Она отвела руку, взяв его по-детски за ладонь.

– А у тебя была любимая? – неожиданно спросила Фрося.

– А у тебя? – вопросом ответил Мишка.

– Нет, ты сначала ответь, я первая спросила, – настаивала Фрося.

– Не было у меня никого, – сказал Мишка и тут же признался, – нравилась мне одна девка на хуторе, но она стесняется меня, я ведь батрачил на кулака!

– И что же, стесняться этого? – спросила Фрося, – странная девка! Разве можно стесняться, если парень нравится, кем бы он ни был….

– Фрося, ты не ответила, – настаивал Мишка, – любила ли ты кого-нибудь?

– Я не любила еще никого, – ответила девушка, – нравился из паровозников один, но он комсомолец и мне поставил условие, чтобы я тоже вступила к ним. Я не люблю таких, кто сначала отношений об условиях гутарит….

– Понятно, – произнес Мишка, – а что такое любовь?

– Не знаю, – неуверенно молвила девушка и, кокетничая, продолжила, – вот влюблюсь в тебя, тогда и пойму!

Они прошли довольно солидное расстояние от клуба и уже дважды сворачивали с главной улицы. Мишка запоминал дорогу и с удовлетворением отмечал, что это не далеко от колбасного завода. Фрося неожиданно остановилась.

– Вот мы и пришли! – шепотом сказала она, – тише гутарь, чтобы маманя с папаней не слыхивали.

– Это твоя хата? – спросил Мишка, указывая на силуэт за плетнем и воротами из жердей.

– Угу, – подтвердила девушка, – давай прощаться!

Мишка снова обнял девушку за талию, но она в этот раз не стала отводить его руку. Он осмелел и прижал ее стан к себе, ощущая, как взаимная дрожь пробежала по обоим телам. Мишка приблизился своими губами к ее и не осознал даже, как у него сам собой получился поцелуй. Фрося не отводила своих губ, но вскоре, резко вырвалась из Мишкиных объятий.

– Все! Спокойной ночи Миша! – прошептала она, – приходи завтра в клуб опять!

Мишка глазом не успел моргнуть, как девушка исчезла в темноте, и вскоре ее силуэт виднелся за плетнем у входа в хату. Мишка постоял еще несколько минут и побрел назад, ориентируясь в темноте. Он уже дважды повернул и вышел на главную улицу, прежде чем услышал окрик.

– Эй, батрачок! – послышался голос, – поквитаться не желаешь?

Мишка напряг зрение и увидел, как от плетня рядом стоящей хаты отделяется фигура. Он по голосу узнал, что это был Филипп. Следом за ним отделился еще один силуэт, и тихо двинулся ему за спину. Почуялся запах самогонного перегара. Мишка не любил драться, но трусливо убегать от кого бы то ни было, не мог.

– За что мне с тобой квитаться? – спросил Мишка, пятясь спиной в сторону, чтобы дружок Филиппа не ударил его сзади.

– Как за что? – продолжал Филипп, – за словечки твои, с которых девки смеялися….

Мишка понял уже, что драки не избежать и спешно ретировался спиной к плетню. Вырвав из него кол, он затих в темноте, ожидая нападения с двух сторон.

– А один на один трусишь? – спросил он Филиппа, – дружка с собой прихватил, ай как?

Мишка пожалел, что спросил это, на звук из темноты полетел камень, угодивший ему в грудь. Короткий спазм прошел быстро, но этого времени Филиппу хватило, чтобы приблизиться на расстояние вытянутой руки и замахнуться. Мишка ударил колом по его руке и, отскочив в сторону, почувствовал, что дружок Филиппа обхватив его сзади, стал душить за шею в замке обеих рук. Мишка пнул дружка коротким концом кола в живот, тот громко взвыл от боли.

– Филя, он сука палкой дерется! – прозвучал незнакомый голос в темноте.

Мишка почувствовал, что не контролирует себя и, быстро развернувшись, ударил дружка колом наугад. По звуку было понятно, что попал по спине, дружок, крякнув, осел наземь. Мишка размахнулся палкой и ударил Филиппа по плечу, тот взревел от боли и сел на корточки, держась за плечо.

– Ну, с вас хватит, – сказал Мишка и быстро пошел в сторону колбасного завода.

***

Привыкший вставать ни свет, ни заря, Мишка проснулся намного раньше начала рабочего дня. Вчерашняя драка не прошла незаметно, он долго не мог заснуть и сегодня, проснувшись рано, чувствовал себя не выспавшимся. Казаки, в комнате которых его поместили, уже спали, когда Мишка вернулся из клуба. Он тихо разделся и лег в кровать, но заснуть не мог, одолевали мысли. Мишка старался понять, почему люди такие разные? Его новый друг Степка, например, доброжелательный молодой казак, который ни на кого не задирается, не лезет на показ из толпы и ведет себя по-взрослому. А этот Филя нечета ему вовсе, а полная противоположность.

Спрашивается, какого черта ему вчера было нужно? Ведь не захотел выяснить в честном поединке, кто сильнее, а подкараулил в темноте с дружком. Значит, был не уверен, что сможет побить Мишку, взял подручного. От таких парней, как Филипп можно ждать любой подлости, они, как трусливые собаки, кусаются из-за спины, втихаря. Мишка очень хорошо владел палкой, тренировался этому в поле, когда пас скотину. Представляя себя лихим казаком, а палку шашкой, он днями оттачивал мастерство рубаки.

Ему помнились еще джигитовки и скачки, проводимые в Милютинской, куда брал его с собой отец Ефим. Это всегда было зрелищем, восхищавшим всех – от пацанов до стариков. Отец рассказывал, что раньше при царе, казаки уезжали на сборы под Новочеркасск и там обучались военному делу. Это, кажется, что все просто – сел на коня и махай шашкой направо и налево. Ан, нет! Если этому не выучиться, то отрубишь шашкой коню и хвост и уши, а то и себя рубанешь по колену или ступне. И Мишка, оставаясь один со скотиной, учился мастерству владеть шашкой.

Ему сейчас смешно вспоминать, как он запрыгивал на молодого бычка, представляя, что это конь и старался удержаться на его спине, как можно дольше. Бычок не лошадь объезженная, он норовил тут же сбросить малолетнего седока и затоптать копытами, а то и покатать лбом по земле, норовя подцепить на рога. Когда батрачил у Скобелева, то в его стаде имелся бычок Буян, которого Мишка выдрессировал «под скакуна». Кличка не соответствовала характеру животного, бычок был спокойным, и разозлить его не так-то просто.

Бывает так, что животное и человек становятся друзьями. Никто не знает, почему это происходит, но Мишка и Буян любили друг друга. Когда мальчишка, вооружившись «шашкой» запрыгивал на Буяна, тот, как будто понимал, что от него требуется и послушно пускался в бег, не сбрасывая седока. А Мишка лихо рубил «шашкой» лопухи и высокий донник, густо произраставший у края распаханных наделов. Когда Скобелев узнал о забавах своего батрака, то смеялся до одури и еще долго называл Мишку бычачьим рубакой.

Вчера Мишка понял, что одному ему не справиться с Филиппом и его дружком, поэтому выдернул кол из расшатавшегося плетня и «потренировался шашкой». Он мастерски владел и ножом, также самообучаясь этому в одиночку. И вот сегодня он должен весь день работать ножом, обдирая и разделывая туши убитой бойщиками скотины. Но его нужно наточить, и навести о ремень, и Мишка поинтересовался у проснувшегося казака, где можно наточить инструмент.

– Да шут его знает! – ответил проснувшийся сокомнатник по имени Василий, – мы в коптильне работаем, а что и как в разделке, понятия не имеем.

– Там в разделке есть и точильный камень, и ремень для наводки жала, – подсказал проснувшийся второй сокомнатник по имени Кондратий, – а ты чего в такую рань проснулся-то? Вчерась до поздна со Степкой шлялися…. Видел, как вы вдвоем в клуб паровозников подались!

– Я всегда в это время встаю, – ответил Мишка, – потамушта привык….

– Девок-то много в клубе было? – спросил с улыбкой Кондратий, – пощупал хочь одну, ай нет?

– Пощупал, дядя Кондратий, – отшутился Мишка, – а вам-то что, завидно?

– Завидно! – сознался Кондратий, – жизня Мишка пролетает так быстро, что и не замечаешь ее, а опомнишься, когда смотришь на молодь такую…. Эх, ма! А какими же казаками мы были в свое время? За мной, поди, пол хутора девок бегало....

– Да будет тебе брехать-то с утра, – одернул Кондратия Василий, – жених нашёлси мне…. Вставай, нынче твой черед завтрак готовить, керосинка ждет тебя, а не девки. Яиц свари, колбаса с вечери осталась, да молока сейчас баба Груня припрет крынку…. Мишка будешь с нами завтракать?

– Да у меня ведь нет ничего из харчей, а на чужой каравай, рот не разевай, – по-стариковски ответил Мишка.

– Да будет тебе паря, – вмешался Кондратий, – вместе живем и стол один делить будем, а как оперишься, то и покупать чего-нить будешь. Садись, я щас мигом сгондоблю поесть. Но…, смотри, завтра твой черед завтрак готовить, понял?

– Понял, дядя Вася, – согласился Мишка, – чего ж тут не понять?

Керосинка стояла здесь же в комнате, Кондратий быстро ее разжег и поставил на огонь воду в алюминиевой кастрюльке, достал из фанерной тумбочки колбасу, хлеб и сырые куриные яйца. Когда вода закипела, Кондратий положил в марлю десяток-полтора яиц и, опустив их в воду, принялся считать. Он знал счет до десяти и, отсчитав десятку, клал спичку на стол из коробка.

– Мишка, а ты считать-то умеешь? – спросил Василий, – Кондратий могёть только до десяти, сейчас десять спичек положит и вытащит яйца. Чтобы они сварились всмятку, нужно три минуты, а посколь часов у нас не имеется, то, значит, спичками счет ведем….

– Я считаю до миллиона, – похвалился Мишка, – я же четыре класса церковно-приходской школы закончил, в уме складывать даже могу….

– У-у-у! Да гляди, прям счетовод, – удивился Василий, – у нас только приказчик в уме считать могёть, да хозяин ишо….

Раздался стук в дверь, которая сразу же распахнулась и на пороге появилась пожилая, полная женщина с большим кувшином в руках.

– Доброго здоровьица, казаки, – проговорила она, с интересом разглядывая Мишку и ставя кувшин на стол, – молока принесла вам! А вас смотрю, добавилось вроде…. Мож вам больше носить, ведь вас теперь трое.

– Спасибо, баба Груня, – поблагодарил Кондратий, – а нужно ли больше, спроси у парня. Любишь молоко, Мишка?

– Да, люблю, – ответил Мишка, – но ведь за него платить надо!

– А мы раз в месяц бабе Груне платим, – сказал Василий, – она носит весь месяц, а потом расчет.

– Ну, я пойду, что ли? – спросила баба Груня, – а кувшин пустой дайте мне.

– Сама и возьмешь, – сказал Кондратий, – на колу плетня висит чистый….

Баба Груня ушла, а постояльцы жилой комнаты принялись за завтрак.

Когда Мишка шел в разделочное отделение по двору завода, увидел того самого Семку, которого хозяин должен уволить накануне. Он был под хмельком, и околачивался возле входа в бойню. Увидев Мишку, удивленно смотрел некоторое время, а затем, демонстративно плюнув на землю в его сторону, ушел. Мишка не придал этому значения и поспешил на свое рабочее место.

– Здорово ночевали, казаки! – приветствовал Мишка двоих обвальщиков, с которыми ему предстояло работать, – меня Мишкой зовут!

– Меня Павлом, – представился невысокого роста казак с кривым ножом в руке.

– А меня Григорием, – отозвался другой, ростом повыше, – а мы тебя нынче и не ждали вовсе….

– Это почему же? – удивился Мишка, – вчера же сами слыхали, как Филипп Григорьевич сказал, что буду работать здеся….

– Приказчик-то сказал, это верно, – молвил Павел, – да вот только слышал я, что тебя вчера должны были избить до полусмерти, когда ты из клуба возвращаться будешь….

– Это кто-й-то меня должен был избить? – вопрошал Мишка, – уж не Филипп с Кузьмой? Вчерась они перестренули меня ночью, но у них не вышло, кишка тонка…. А вы откель знаете про то?

– Только учти паря, мы тебе ничего не гутарили, – заговорщически произнес Григорий, – я не то, чтобы боюсь, …но не к лицу казаку сплетни распространять. Слыхивал я, да и Павло то ж, якобы Семка, что работал здесь, подговорил двух парней Филиппа и Кузьму, чтобы они тебя избили, и ты на его место не вышел. Он-то и на работу с утра приперси хмельной, надеялси, что ты не придешь…. Но Степку-буфетчика они сильно поколотили заместо тебя.

– А Степку-то за что? – недоумевал Мишка, – за то, что он со мной подружился?

– Да нет, – пояснил Григорий, – со злости, что тебя не получилось избить! Они вернулись в клуб, и когда Степка пошел провожать девку одну, набросились на него сзади, сбили с ног и отколбасили….

– А откель вы все знаете? – засомневался Мишка, – сорока на хвосте принесла?

– Ты не удивляйся, паря, – успокоил Григорий, – здеся всё узнают на следующее утро от баб своих! Как только утром две их встретятся на базу, и они уж знают про всех, как будто им по телеграфу сообщают…. Мне моя рассказала, а Павлухе – его баба. …Ты лучше это, нож поточи свой, вон камень и ремень…, иначе от рук отстанешь за день.

– Да, готовься паря, – поддержал Григория Павел, – скоро начнем! Животину уж принимают, но, наверное, всех не примут….

Мишка принялся точить нож, но в голове мелькали мысли одна другой тревожнее. Ему теперь был ясен мотив поведения Филиппа и Кузьмы в клубе, они задирались намеренно, выполняя договоренность с Семкой. Степка заступался и поэтому пострадал вчера…. Но как же это подло нападать на парня сзади, так делают только трусы. А этот Семка-пьянчуга? Неужели он надеялся, что если Мишка не выйдет на работу, то его оставят? Хозяин если решил избавиться от него, то, наверное, это никак не зависело от приема на работу Мишки. Значит, Филипп и Кузьма и сегодня постараются отомстить за свою неудачу прошлой ночью.

– Ну, чего, готовы? – прокричал бойщик Гриня, вошедший в разделочное отделение.

– Погодь еще, тезка, – попросил Григорий, – пусть парень нож подготовит к работе.

Высокого роста бойщик по имени Григорий, внимательно посмотрел на Мишку, наводящего жало кривого ножа о ремень, закрепленный одним концом к стене. Неизвестно почему улыбнулся и скрылся за дверью. Это его Степка вчера называл Филиппу, именем Гриня. Наверное, он был холост, если участвовал в драках с паровозниками. Женатики редко поддерживают молодежь, исключая кулачки – кулачные бои «улица на улицу» по праздникам.

Кулачными боями отмечали наиболее значимые события в жизни: раздел делянок лугов для сенокоса путем жеребьевки, окончание сбора урожая, а также важнейшие календарные праздники: престольные, Масленица, Пасха, Троица. Серии кулачных боев организовывали в течение месяца, узнав о предстоящем возвращении со службы казаков-станичников. Бои, привязанные к наиболее значимым событиям и датам, организовывались, как правило, торжественно и с большим количеством зрителей.

Мишка закончил наводку ножа и вскоре уже орудовал им, разделывая коровью тушу. Напарники Павел и Григорий поначалу смотрели на его работу, чтобы определить – годен ли Мишка к ней и стоит ли ему чего-либо советовать. Убедившись в том, что парень, не смотря на возраст, работает с тушей профессионально, они, удовлетворительно кивая головами, занялись тем же. Мишка старался изо всех сил, понимая, что от этого зависела его дальнейшая судьба. Иметь хорошо оплачиваемую работу считалось исключительным везением.

Примерно через час после начала работы в разделочное отделение вошел приказчик. Он молча наблюдал за работой Мишки, стоя у входа, где его никто из работающих не видел. Филипп Григорьевич был из тех людей, которые хотели и могли контролировать все лично. Он не сидел в конторе без необходимости, посещал все рабочие места, следил за дисциплиной и если предупреждения не действовали на нарушителей – выписывал штрафы.

– Смотрю, ты справляешься не хуже Павла и Григория, – сказал он Мишке, выйдя из своего укрытия, – не ошибся я в тебе, молодец! Так и работой справно….

– Филипп Григорьевич, а можно мне вечером Дика выгулять? – неожиданно спросил Мишка, – засиделся он на цепи-то!

– Чего это вдруг тебе в голову втемяшилось? – недоумевал приказчик, – выгуливать этого зверюгу? А вдруг он перестанет тебя слушаться и покусает людей?

– Он всегда будет меня слушаться, – уверял Мишка, – я уже знаю это! Один раз взял за цепь кобеля, и он всегда в твоем подчинении….

– Ну, ладно, – согласился Филипп Григорьевич, – выгуливай, только смотри, чтобы нареканий посля не было никаких!

До самого обеденного перерыва Мишку не покидало чувство вины за избиение Степки, и он решил в перерыв сбегать к нему в буфет и расспросить что и как. Кроме того, он думал над тем, как поквитаться с обидчиками сегодня вечером. Конечно, они со Степкой могли позвать для этого других колбасников и устроить разборки со всеми паровозниками, чтобы неповадно было. Но, каждый раз при этой мысли у Мишки появлялось чувство несправедливости по отношению к паровозникам. Чего это вдруг все должны отвечать за двух задир?

– Мишка, в столовку пойдешь к паровозникам? – спросил Павел, когда был объявлен перерыв на обед, – там горячего борща можно похлебать….

– Я хочу Степку проведать, – сказал Мишка, – а потом, если успею, то схожу в эту столовку. А где ее искать?

– Пойдешь к станции, а там спросишь, она недалеко от депо – советовал Григорий, умывая руки в большом чане с водой.

Когда Мишка вошел в буфет, он своими глазами увидел зло, вымещенное на лице Степки Филиппом и Кузьмой. Под правым глазом красовался большой припухший синяк, прикрывающий глаз, на лбу ссадина, а ладонь левой руки отекла красноватым оттенком. Степка все же весело смотрел Мишке в глаза, когда тот поздоровался.

– Меня они тоже хотели избить вчерась, – как бы оправдываясь, сказал Мишка, – нынче вечером поквитаемся с обоими.

– Я знаю, что они тебя перестренули вчерась, – констатировал Степка, – это уже известно всем нашим и кое-кто захотел нынче отметелить паровозников!

– Степка, я тоже придумал, как проучить Филиппа и Кузьму, – серьезно заявил Мишка, – причем остальные паровозники? Мне вчерась завклуб Тимоха понравился, серьезный парень….

– А Фроська Копылова? – с ехидцей спросил Степка, его прикрытый синяком глаз придавал комичности выражению лица, – она ведь то ж паровозница!

– Я с девками не деруся, – также ехидно ответил Мишка, – чего с баб возьмешь?

– И чего ты удумал? – спросил Степка, – я зараз хочу предупредить тебя, что ножами в станице никто не дерется, за такое можно в ГЕПЕУ попасть. Казаки никогда не дрались ножами….

– А палками? – спросил Мишка, – я ведь вчера только этим и спасся от избиения.

– Палкой можно, – констатировал Степка, – ведь они вдвоем супротив одного тебя, да еще и сзади, как меня хотели…. И смотри, наш хозяин за драку может выгнать с работы. Гутарь, чего удумал?

– Я вечером отцеплю, этого волка Дика, и мы возьмем его с собой на веревке, – поведал свое соображение Мишка.

– Ты хочешь натравить этого зверя на них? – уточнил Степка.

– Нет, я хочу, чтобы состоялся честный поединок с Филиппом и Кузьмой, – сказал Мишка, – чтобы не сзади, как тебя…. Пусть в честном бою победят, если они супротив нас. Дик будет слушаться меня и не позволит им кучей на нас с тобой напасть…. Я уже спросился об этом у приказчика!

– Ну, ежели так, то я согласен, – неуверенно молвил Степка, – только ведь я пока драться не могу….

– Не переживай, я за тебя с ними буду драться, – уверил Мишка, – с начала с одним, потом с другим!

– А ежли первый накостыляет тебе? – спросил Степка.

– Ну, значит, так тому и бывать, – произнес Мишка, – побеждает сильный.

– А ты в столовку не ходишь на обед? – спросил Степка, – я же тебе говорил, что там борщ вкусный варят…

– Я уже не успею, ведь до нее еще добежать надо, – сожалел Мишка.

– Я думал, что ты туда помчишься, Фросю повидать, – многозначительно сказал Степка, – но ты решил меня проведать. Ты настоящий друг, Мишка! Спасибо тебе!

– Ты чего гутаришь? – удивился Мишка, – мы ведь с тобой друзья, Степка! Я нутром хороших людей чую…. А Фросю я и вечером увижу, а если нынче драка будет, так завтра… тогда!

– Я как увидел, что она сама к тебе подошла, – продолжил Степка, – так понял, что ты ей очень приглянулся… Она хорошая девка, не капризная и честная. К ней комсомолист один подкатывался, …то да сё, а она его прямо в клубе послала, и он как кобель побитый ушел и до си не является!

В буфет вошли двое казаков из варочного отделения, от которых вкусно пахло колбасой и кипяченым молоком.

– Степан, а ну-ка дай нам папирос энтих, как их…, фу ты черт опять забыл, – потребовал один из них. Второй с иронией смотрел на Степкины побои.

– Гутарь, каких папирос? – переспросил Степка.

– Да все забываю, какие курю, – сетовал покупатель, – то ли «Гильзы», то ли «Пушки»….

Мишка подмигнул Степке и вышел из буфета, чтобы не отвлекать друга от работы. Он был рад тому, что Степка сам назвал его настоящим другом и вечером Мишке придется драться с этим ненавистным Филиппом и Кузьмой. Мишка уже знал, что они оба трусы, иначе бы не напали на Степку вдвоем. Мишка не был силачом, но в обиду себя никогда не давал и частенько побеждал не силой, а хитростью и проворностью. Сегодня ему предстояло показать себя и самоутвердиться.

Вечером он, подошел к забору, где по натянутой проволоке, на цепи бегал Дик. Кобель поначалу кинулся с лаем, злобно сверкая глазами. Мишка стоял на месте и смотрел Дику в его волчьи глаза, тот резко остановился и заскулил, ложась на землю. Мишка подошел к собаке вплотную, взял за цепь. Дик поднял на Мишку виновато глаза, значит, признавал в парне хозяина. Мишка отстегнул карабин цепи и привязал вожжу к ошейнику узлом, которому научили калмычата у кулака.

Начинало темнеть, и Мишка спешил, чтобы засветло прийти к клубу, пусть Филипп и Кузьма посмотрят на волка, у него на поводке. Степка ждал Мишку за забором у въезда во двор завода. Он курил папиросу и постоянно оборачивался на въездные ворота. Когда Мишка с Диком на поводке появились в воротах, Степка оторопел. Волк, не подпускавший к себе ни единого человека, послушно шел рядом с Мишкой. Приблизившись к Степке, Дик злобно зарычал и рванулся к нему.

– Нельзя! – окрикнул пса Мишка и, показывая на Степку, продолжил, – это свой, это друг….

К великому удивлению Степки, Дик замолчал и посмотрел на Мишку снизу вверх.

– Молодец, – похвалил его Мишка и протянул на ладони кусочек колбасы.

Дик понюхал угощение и осторожно своими страшными зубами, взял его с руки, оскалившись при этом и повизгивая.

– Мишка, а кобель не сорвется с поводка? – с испугом спросил Степка.

– Калмыцкий узел животному не развязать, – спокойно ответил Мишка, – если Дик будет дергать за конец узла, то он только затягиваться будет. Животные быстро понимают это!

Степка все-таки держался подальше от переродка волка и контролировал расстояние между ним и своими ногами. Так они шли по улице до самого клуба. Еще не совсем стемнело, и там только начинали собираться парни и девки. Дик не обращал внимание на прохожих, но когда увидел молодежь, толпящуюся у клуба, рванулся к ним злобно рыча.

– Нельзя! – окрикнул его Мишка и Дик, снова подчинился ему, – замолчал.

Степка уже не стыдился своих синяков и, подойдя к девкам, принялся балагурить и смешить их прибаутками. Мишка держал Дика на поводке и следил за его реакцией. Собака изредка посматривала на хозяина и видимо тоже старалась понять, как себя вести. Фроси еще не было, и Мишка вглядывался в сумерки улицы, стараясь увидеть ее силуэт. Обидчиков тоже еще не было здесь, а те, кто собрался у двери клуба с опаской отошли в сторону, поглядывая на Дика.

Вскоре подошли Филипп с Кузьмой, Дик рванулся с поводка и злобно залаял, это был даже не лай, а громкий рев дикого зверя. Мишка промолчал, он понял, что собака чувствует агрессию, исходящую от этих парней и злобно реагирует.

– Ты смотри, батрачок псарем заделалси, – насмешливо сказал Филипп, от которого снова разило перегаром самогона.

– Эт он себе защитника взял, – поддержал Кузьма, – вчерась сбежал позорно, нынче с собакой приперся!

Дик рвался с поводка, он продолжал громко лаять. Степка подошел к Мишке и что-то прошептал ему на ухо. Тот кивнул головой и привязал Дика к столбу, от которого электрические провода шли в клуб. Оба друга подошли вплотную к Филиппу и Кузьме.

– Вы, трусы позорные, – грозно сказал Мишка, – выходи кто-нибудь из вас на честный поединок со мной!

– Ну, да нашел дураков, – сказал Филипп, – а Степка в это время кобеля спустит….

– Пошли, чего струсил, – дразнил Мишка Филиппа, – обделался что ли? Перед девками, ты – герой! Честно будем драться….

– Ты кобеля зачем привел? – не унимался Кузьма.

– Чтобы вы вдвоем на одного не кидались и дружков своих к драке не привлекали! – сказал Мишка, – как вчерась на меня, а потом на Степку. Пошли за угол любой из вас, чего в штаны наделали?

Обидчики Мишки и Степки переминались и посматривали друг на друга. Наконец, Филипп решился на поединок и сделал шаг к Мишке. Дик, сильно рванулся на поводке, качнув столб, к которому привязан. Мишка пошел вперед, за угол клуба, следом нерешительно брел Филипп. Он был немного выше ростом, но проявленная нерешительность делала его слабее, несмотря на то, что следом шел Кузьма. Мишка знал, что нужно ударить первому, не дожидаясь, когда противник настроится на драку. Степка шел рядом с Кузьмой и часто оборачивался назад, посматривая на Дика, рвущегося с поводка.

Мишка резко повернулся к Филиппу и кулаком правой руки попал ему в нос, из которого струйкой брызнула кровь. Филипп ухватил Мишку за обе руки, блокируя удары, надеясь быстро отойти от полученного тумака. Но Мишка, кажется, готов был к такому ближнему бою, он обеими руками схватил Филиппа за грудки и приложился корпусом, чтобы подать торс противника назад. Это была уловка приема, который Мишка хорошо разучил в борьбе с калмычатами. Филипп, не догадываясь, подался вперед всей массой тела, а Мишка, падая на спину, увлек его за грудки, подсекая одной ногой в пах, а второй в живот, перебросил противника через себя.

Филипп с гулом грохнулся на землю, перелетев через Мишку, который тут же вскочил на ноги. У казаков лежачего не бьют, поэтому, дождавшись, когда Филипп начнет подниматься, Мишка нанес ему удар ногой в лицо. Этого хватило, чтобы прекратить бой, Филипп, понимая, что проиграл, остался сидеть на коленях в пыли. Ни Кузьма, ни Степка не ожидали быстрого исхода поединка. И только Дик, проявляя беспокойство, протяжно скулил на поводке, понимая, что его хозяин в опасности.

– Ну, что, теперь твоя очередь? – спросил Кузьму Мишка, у которого немного кровоточила верхняя губа.

– Да я это…, я не знаю, казаки, как вчера всё могло случиться…, – трусливо причитал Кузьма, – это Семка, которого с работы выгнали, чтобы тебя принять…. Он второй день самогоном нас угощает….

– А меня за что саданули вчерась сзади? – зло спросил Степка, – говори, не то волка спустим на вас!

– Ну, это…, пьяные мы вчерась были, – выдавил из себя Кузьма, – не соображали ничего, а тут еще этот – он показал на Мишку – отходил нас колом….

Степка, окрыленный победой Мишки, резко ударил Кузьму в нос. Тот схватился обеими руками за разбитую в кровь ноздрю и трусливо побежал от клуба. Филипп быстро поднялся на ноги и тоже пустился наутек. Инцидент был исчерпан и Мишка со Степкой вернулись к двери клуба, где Мишку уже ждала Фрося. Рядом с ней стояла ее подружка Аксинья и что-то быстро полушепотом рассказывала ей.

– Вот ты, какой у меня? – вместо приветствия, шутливо сказала Фрося, – второй день в станице, а уже успел подраться, да еще и волка с собой привел!

Мишка молчал, а Фрося увидела на свету его грязную рубаху и брюки, он выпачкал их, когда падал на землю, перебрасывая через себя Филиппа. Девушка заботливо принялась отряхивать Мишкину одежду, многозначительно посматривая на девок, стоящих невдалеке. После ее слов «вот ты, какой у меня» всем окончательно стало ясно, Мишка теперь ее ухажер и никому она его не отдаст.

Девчата смотрели на Мишку, как на героя, мыслимо ли привести с собой волка на поводке, да еще победить Филиппа в поединке, превосходящего Мишку ростом и комплекцией? Но парень не чувствовал себя победителем и его хорошее настроение объяснялось торжеством справедливости.

Степка тоже был в приподнятом настроении и весело развлекал подошедших к нему девчат. Он видел, как Фрося ухаживала за его другом, и не хотел мешать их идиллии. Вскоре он вошел в клуб и растворился в общем веселье. А Мишка не знал, как ему поступить далее – Дик еще был привязан к столбу, и вести его на завод означало испортить свидание с Фросей. Кобель спокойно наблюдал, как девушка отряхивала одежду его хозяина, и терпеливо ждал, когда тот к нему подойдет.

– Ты готов сегодня учиться танцам? – спросила Фрося.

– Нет, Фрося, я же говорил, мне стыдно в таком одеянии отплясывать смешные танцы, – напомнил Мишка, – давай отведем Дика на место и погуляем с тобой где-нибудь на окраине станицы?

– Хорошо, милый, я с тобой хоть на край света, – ласково проговорила Фрося, – только вот непонятно мне, почему танцевать в этой одежде стыдно, а драться – нет?

От этих ласковых слов Фроси у Мишки екнуло сердце, его еще ни одна девушка так не называла. Он сам начал светиться нежностью и ласково смотрел на Фросю.

– Не знаю, …милая, – запнувшись, ответил Мишка, – я вступился за Степку, за друга, которого эти пьянчуги сзади вчерась саданули по голове…. Ну, и за себя тоже! Когда я шел от твоей хаты, они и меня пытались отметелить….

– Знаю, – сказала Фрося, улыбаясь после слова «милая», – Аксинья все уж рассказала!

– А откуда ей известно? – удивился Мишка.

– Об этом уже половина станицы знает, – сказала Фрося, – у нас, как в твоем хуторе, сарафанный телеграф работает!

– Я не знаю, что такое телеграф, – признался Мишка, – да еще и сарафанный.

– Это когда баба бабе при встрече гутарит то, чего та не знает, – объяснила Фрося, – а телеграф – это такая машина, которая печатает буквы, идущие по проводам. Если из Ростова или Новочеркасска отправляют письмо по проводам в нашу станицу, то телеграф, что есть на нашей почте, принимает его и печатает на длинной бумажной ленте….

Мишка не стал вдумываться в объяснения Фроси и спрашивать, что ему не совсем было понятно, стараясь не казаться забитым и неграмотным батраком в глазах Фроси. Он подошел к Дику, отвязал его от столба. Дик вел себя на удивление спокойно и послушно пошел, куда ведет его хозяин. Молодая пара направилась к заводу и беседовала по пути.

– Миша, а ты читать-то умеешь? – неожиданно спросила Фрося.

– И читать и писать умею, – ответил Мишка, – в уме могу быстро считать. Я же церковно-приходскую школу окончил, все четыре класса!

– Тогда запишись в библиотеку, что при станции, – посоветовала Фрося, – там столько книг интересных имеется. Я многие из них прочитала, и про телеграф тоже.

– А ты училась в школе? – спросил Мишка.

– Нет, меня научили в ликбезе, – ответила Фрося, – это уроки такие, их товарищи организовали при железнодорожной станции, чтобы все могли читать и писать.

– Какие товарищи? – не понял Мишка, – твои?

– Мишь, товарищами друг друга называют комсомолисты и партийцы, – с иронией пояснила Фрося, – они хотят, чтобы люди могли книги сами читать и никому, акромя книг не верить! Когда меня научили чтению, то сказали, я должна прочитать главную книгу, она называется «Капитал» и написал ее какой-то немец.

– Ну и что, прочитала? – наивно спросил Мишка.

– Нет, – ответила Фрося, – она ведь в библиотеке единственная и очередь моя еще не дошла…. А те, кто читал, гутарили, книга совсем непонятная, сказано, немец написал….

Вскоре молодые люди подошли к воротам завода. Из будки у въезда вышел ночной сторож Митрич, высокого роста казак в гамайском картузе. Мишка уже знал его, поэтому тот открыл одну половину ворот и жестом показал Мишке пройти на территорию. От ворот до места проволоки Дика совсем рядом, поэтому Мишка и выводил кобеля именно «через Митрича». У завода было трое ворот, с фасада и двое с торцов. На всех въездах были установлены будки и каждые назывались по имени сторожа. Главный въезд фасадный, «через Пантелеевича». Над каждыми воротами весели большие керосиновые фонари, их зажигали сами сторожа. Фрося не захотела подходить близко к воротам и осталась ждать невдалеке от них, где было темно.

– Нагулялси небось? – спросил Митрич, показывая на Дика, – смотри, даже не кидается на меня …волчара! …Как это он признал в тебе хозяина …паря? Он же волк дикий, кто его знает, что у него на уме?

– Не боись, Митрич, Дик на танцах в клубе паровозников был, – весело сообщил Мишка, – и там вел себя, как послушный пес.

Мишка исчез с Диком в темноте и уже через пять минут вновь появился у ворот. Покидая территорию завода, он приветливо помахал Митричу, и это нужно было понимать как пожелание спокойного дежурства. Фроси нигде не было, Мишка всматривался в темноту и злился на себя за то, что сам испортил свидание. Но почему Фрося не дождалась его? Может быть, не хотела, чтобы Митрич увидел их вместе? Мишка отошел дальше от ворот, остановился и снова принялся всматриваться в темноту, затем негромко окликнул: "Фрося!" Он вздрогнул от неожиданности, когда девушка, бесшумно подкравшись к нему сзади, обняла его за талию.

– Не теряй меня, милый – ласково прошептала она на ухо Мишке – я здесь!

Мишка с облегчением вздохнул и спиной почувствовал прикосновение ее груди и нежный, возбуждающий запах девственницы. Он, развернувшись, обнял девушку и прижал ее стан к себе. Фрося не сопротивлялась и позволила парню поцеловать себя в губы. Легкая дрожь вновь пробежала по обоим телам и Фрося губами ответила на поцелуй. Она страстно обхватывала его губы своими, и нежно прикасалась к ним кончиком языка. Оба тяжело дышали, Фрося обняла Мишкин торс двумя руками, что говорило о взаимном возбуждении.

– Все хватит! – прошептала она, отталкивая Мишку от себя, – мы же прогуляться хотели. Пошли!

– Пошли, – прошептал Мишка, отпуская девушку, – покажи мне окрестности, я ведь станицу плохо знаю….

– Мы сейчас с тобой почти на окраине, – сказала Фрося, – пройдем за территорию завода, это и есть окраина. Там дальше начинается спуск к балке с родником и заросли терна. Мой папаня любит вино из него делать и собирает терн в этой балке.

Они вышли на окраину. В двух минутах ходьбы от колбасного завода начиналась степь, насыщенная ночным прохладным воздухом. Она дышала и очаровывала ароматами, характерными для конца августа. Горько пахла полынь и чабрец, даже человеку, жившему в этих степных краях не совсем понятно, чего больше. Эти ароматы соревновались между собой, и легкое дуновение ветерка решало этот спор. Пройдешь дальше – полынь превалирует, постоишь недолго на месте, и ветерок пахнёт чабрецом.

Небо было звездное, месяц только что народился и Мишка про себя повторял заговор, чтобы не болели зубы. Этому его научила покойная маманя. Нужно было смотреть на серп и произносить: «Млад месяц на небесах, кит-рыба в водах, серый волк в лесах. Когда эти три брата сойдутся, хлеб-соль поедят, у раба Михаила зубы заболят!» Он постеснялся произносить заговор вслух и повторял его мысленно. Фрося тоже молчала и смотрела на небо.

Молодые люди остановились у зарослей ивы. Мишка предложил сеть на корягу, лежавшую рядом с высокой ивой. Фрося не отказалась и вскоре их губы вновь срослись в страстном поцелуе. Мишка обнимал девушку, прижимая к себе и каждый раз, когда ее грудь касалась его, вздрагивал от возбуждения. Он, не контролируя себя, стал целовать Фросю в шею, она не сопротивлялась и отвечала ему поцелуями в лоб.

Мишка увлек Фросю на колени, она, споткнувшись о его ступню, села и обняла Мишку за шею. Так они молча сидели некоторое время, а затем вновь потянулись губами друг к другу. Голова девушки находилась немного выше его, и теперь он отвечал на ласки ее губ. Мишка чувствовал ее теплые упругие ягодицы и бедра и старался как можно плотнее прижаться к ним, машинально приподнимая свой таз. Вскоре Фрося, почувствовав его возбуждение и окрепшую камнем плоть, молча поднялась и села рядом.

– Мишь, а ты был когда-нибудь с женщиной в постели? – неожиданно спросила Фрося.

– Нет, а почему ты спросила об этом? – удивился Мишка, тяжело дыша.

– Просто интересуюсь, – уклончиво ответила она.

– Нет, нет, …ты не случайно интересуешься, – настаивал Мишка, – и должна честно сказать о том.

– Если ты еще парень, – произнесла Фрося, – то уж больно опытный в ласках!

– Как это? – не понял Мишка.

– Целуешь в те места, где мне нравиться, – игриво молвила она, – откуда ты это знаешь?

– Мне так хочется, – ответил Мишка, успокаиваясь, – а разве это зависит, был ли я в постели с кем-нибудь?

– Я и сама не понимаю многое, – призналась девушка, – ладно, забудь, о чем спросила. Ты мне нравишься и остальное не важно! …А я тебе нравлюсь?

– Ты очень красивая, Фрося, – признался Мишка, – самая лучшая, кого я встречал….

– А ты же говорил, что тебе нравится одна твоя хуторянка? – лукавым голосом спросила Фрося, – как ее зовут? …Ну, та, что стесняется твоего батрацкого происхождения?

– Ну, мало ли, кто нравится…, – уклонился Мишка от прямого ответа, – это так… увлечение! Настя Фирсова, она еще мала для любовных дел, ей шестнадцать исполнилось недавно….

– А почему ты не спрашиваешь, сколько мне лет? – неожиданно спросила Фрося, – может, и я еще не доросла до любви?

– Тебе уже есть восемнадцать, – утвердительно ответил Мишка, – иначе на работу тебя не приняли.

– А ты откуда знаешь? – не унималась Фрося, – может быть, и приняли бы!

– Мне бывший хозяин, кулак Скобелев сказывал, что большевики приказали до 18 лет на работу не брать, – отвечал Мишка, – потому как, ксплуатация это! А он сделал для меня одолжение и принял к себе на работу, потому что дружил с моим отцом…. Гутарил, работай, Мишаня, на благо своей семьи, а уж я заступлюсь в случае чего за тебя – скажу, что родственник ты мне!

– А знаешь, Мишь, я давно мечтала познакомиться с парнем, который бы любил меня больше своей жизни, – молвила Фрося, – …и этот парень ты! Я почувствовала это, когда ты со Степкой вошел в клуб. Мне сердце подсказало и я знаю, что ты будешь меня так любить….

Мишка ничего не ответил Фросе, он снова притянул ее к себе и их губы соединились в затяжном поцелуе. Мишка не отпускал Фросю, когда она попыталась отстранить его через минуту, но после прекратила всякое сопротивление и подчинилась его ласкам. Мишка возбужденно гладил ее ноги выше колен, оставил свою ладонь между ними, а Фрося сильно сжала их. Мишка губами прикоснулся к груди девушки, чувствуя через платье, как отвердел ее бугорок.

– Миша не надо так сразу…, – прошептала Фрося, – стыдно ж ведь! Мы всего второй вечер вдвоем…. Успеется, миленький мой, успеется….

Мишка подчинился девушке, он не стремился чего-либо добиться от нее. Ему просто было очень хорошо с ней и это впервые в его жизни. Он снова потянул ее на колени, и когда она устроилась, обняв парня за шею, гладил ее мягкий и вьющийся волос, припадая к нему губами. Запах, девушки будоражил фантазии парня, он старался сдерживать порывы своей страсти, и Фрося заметила это. Она то позволяла ему вновь гладить ее упругие ноги выше колен, то резко отдергивала его руку с интимных мест.

– Миша, может, пойдем уже? – спросила Фрося, – папаня ругал меня, что вчерась поздно пришла.

– Не может быть, – сомневался Мишка, – ты вчера пришла раньше, чем закончились танцы в клубе!

– Кто-то утром уже доложил ему, – объяснила Фрося, – что меня не было в клубе…, и я ушла с тобой!

– Сарафанный телеграф? – с иронией спросил Мишка, запомнивший это словосочетание.

– Это Аксинья, больше некому, – высказала догадку Фрося.

– Так она же подружка твоя, – сомневался Мишка, – наоборот должна бы молчать….

– Ты видно тоже ей понравился, – настаивала Фрося, – уж больно подробно она восхищалась нынче, как ты волка с собой привел и морду набил Филиппу. Подружки они же завистливые все и если у меня любовь намечается, да еще с парнем, который ей самой нравится, то жди от них сплетен всяких и подлостей!

– А почему твой папаня супротив, чтоб ты со мной встречалась? – поинтересовался Мишка.

– Он вовсе не имел тебя в виду, – ответила Фрося, – он ругался, чтобы я ни с кем не гуляла вообще. Гутарит, что хочет отдать меня замуж за сына начальника железнодорожной станции!

– А ты его знаешь? – спросил Мишка.

– Знаю, – ответила Фрося, – гамай и недотепа, зовут Федей…, он на станции работает мастером по ремонту стрелок, семафоров и всяких, разных дрезин и водяных колонок для заправки паровозов. Я папане гутарю, что лучше за цыгана замуж пойду, чем за гамая!

– А папаня, что? – спросил Мишка.

– Гутарит, никуда не денешься, – жаловалась Фрося, – выдам, а там попробуй перечить мне…. Он даже приглашал Федю как-то раз к нам, тот приперся, и сидел молча, как нынтырь! …Позвал меня погулять. Я вывела его на улицу и гутарю ему – иди Федя домой, ты мне противен. Тебя, гутарю, семафор ждет. Он ушел и больше пока не появлялся….

– Может быть, ты познакомишь меня со своим папаней? – спросил Мишка, – погутарим с ним и я ему понравлюсь….

– Миша, ты нешто не понимаешь, что папане нужен расчет? – спросила Фрося, – ему кто угодно, но чтобы с деньгами, а у начальника станции денжищи водятся…

Фрося поднялась, давая Мишке понять, что пора идти, он тоже поднялся, и они пошли в обнимку в сторону завода. Вскоре миновали его и вышли на улицу и, разговаривая о том, о сем, добрались до хаты Фроси. Она первая крепко поцеловала его в губы и сразу убежала во двор. Мишка возвращался на завод и, проходя по улице, часто оборачивался назад, он знал, что рано или поздно Филипп с Кузьмой захотят отомстить ему за победу в поединке. Напасть открыто они не рискнут, но огреть камнем по голове сзади – это в их манере. Но улицы были пустынны, и он благополучно вернулся и лег спать.

***

Хозяин колбасного завода Николай Леонидович Пятиков сидел в своем кабинете и просматривал деловые документы. Он ежедневно делал это лично, вел бухгалтерию завода, контролировал баланс и своевременную уплату налогов. В кабинете горели большие газокалильные лампы, света от них было вполне достаточно для работы с документами – выписками с банковского счета, приходно-расходными накладными, квитанциями налоговых платежей. Приказчик ежедневно приносил стопу бумаг в кабинет хозяина, сюда же он доставлял и почту.

Закончив с бухгалтерией, Николай Леонидович распечатал конверт с письмом от брата из Москвы и углубился в чтение. Его лицо сияло улыбкой и выражало умиление, брат писал, что у него дела шли превосходно и интересовался, быстро ли растет капитал предприятия? Николай закончил читать письмо, поднялся, погасил две лампы, оставив одну над столом, сел в кресло у стены, закурил дорогую папиросу «Дукат» и погрузился в воспоминания. В дверь осторожно постучали, и когда Николай произнес «Войдите!», в кабинет вошла Анфиса.

– Николай Леонидович, – проворковала она, – я управилась на сегодня, можно мне домой сходить?

– А нет желания остаться на ночь? – удивился Пятиков, – уже неделя минула после совместной ночи….

– Я сбегаю домой, управлюсь, детей накормлю и вернусь к полуночи, – обещала Анфиса, лукаво посматривая на хозяина, – до утра еще успеем натешиться!

– Хорошо, – согласился хозяин, – иди, управляйся, я тебя буду ждать в спальне! Ключи не потеряй от дома, как это уже было не раз….

– Не потеряю, милый, – проворковала Анфиса и вышла из кабинета.

Николай познакомился с Анфисой через несколько дней после приезда в Морозовскую. Она была вдовой расстрелянного красноармейцами казака Петрухина и имела двоих малолетних детей. Николай взял ее на работу прислугой типа горничной и открыто сожительствовал с этой удивительно красивой женщиной. Родители ее бывшего мужа воинственно противились ее работе у «буржуя» и порвали все отношения с невесткой, даже внуков не принимали к себе. Зато родители Анфисы считали, что ей повезло в жизни и часто бывали у Пятикова в гостях.

Вначале был шквал сплетен и интриг против Анфисы, но Николай не обращал на них внимания и этот бабий хор вскоре затих. Ему уже было полных 36 лет, а ей 28, но ее фигуре могла позавидовать любая станичная девка. Николай не только хорошо оплачивал ее работу, но и содержал ее детей и часто по праздникам возил их на ярмарку. Часто на зависть сплетницам демонстративно прогуливался по станице с Анфисой и детьми. Он жениться пока не решил, а Анфиса и не настаивала на этом, им вдвоём было хорошо и счастливо без каких-либо взаимных обязательств.

Анфиса ушла домой, и Николай снова погрузился в воспоминания. Он сын русского дворянина, родившийся в семье директора сахарного завода в Киевской губернии. Его старший брат Георгий, от которого он сегодня получил письмо, был революционером. Еще, будучи студентом реального училища Киева, брат принимал активное участие в революционном движении и был анархистом. Затем поступил на экономическое отделение юридического факультета Петербургского университета, а Николай в это время сдавал вступительный экзамен в Императорское московское техническое училище.

После успешной сдачи, Николай был принят в знаменитый ВУЗ, а брата в 1910 году исключили после третьего курса и он вступил в РСДРП, став большевиком. Николай не любил политику, его тянуло к технике и реальному производству. Окончив ИМВТУ, Николай организовал поставки электрогенераторов немецкой фирмы «Сименс Шукерт» и к началу Первой мировой успел сколотить неплохой капитал. Война с Германией поставила крест на его посреднической деятельности, и Николай вложил заработанные деньги в производство, построив два небольших цеха – колбасного и сыродельного. После революции их национализировали, но загрузить работой не смогли, в стране началась политика военного коммунизма и голод. Стены рушились, оконные рамы, полы, двери, крышу растянули на дрова. Вот и вся польза большевистской национализации.

Николай и Георгий были разными людьми, иногда казалось, что они не родные, у Коли было больше дворянского в характере, а Жора с детства демонстрировал свой экстремизм. Братья даже внешне выглядели, как дети от разных родителей. В 1912 году Георгий был секретарем Киевского комитета РСДРП. Несколько раз арестовывался, полтора года провёл в ссылке в Иркутской губернии. В октябре 1914 года бежал из ссылки через Японию и США в Швейцарию.  С 1915 года вместе с  Лениным редактировал журнал «Коммунист». Разногласия с Владимиром Ильичом привели к тому, что Георгий вышел из редакции журнала «Коммунист» и уехал в Стокгольм, а затем был выслан в Норвегию.

После февральской революции 1917 года он вернулся в Россию. Личное знакомство с Лениным, давала Георгию большие шансы в карьере. Уже в марте, его избрали председателем Киевского комитета РСДРП, а в августе он возглавил Военно-революционный комитет. Накануне Октябрьского переворота его вызвали в Петроград, где он командовал захватом Госбанка в качестве комиссара. С ноября 1918 года он уже был главой Временного рабоче-крестьянского правительства Украины.

Николай потерял с братом связь со времен его ссылки в Иркутскую губернию и ничего не знал о карьере Георгия в новой революционной власти. И только когда в 1920 году Георгий появился в Москве руководителем Центрального управления каменноугольной промышленности Донбасса и Председателем главного концессионного совета, судьба случайно позволила им встретиться после долгих лет разлуки. Николай тогда жил на дешевой квартире на Сухаревской улице и купив однажды газету «Правда», увидел в ней портрет брата.

Николай пришел к нему на работу, но красноармейцы с винтовками, дежурившие у входа в здание, потребовали пропуск. Николай растерялся и не знал, как поступить, но вскоре взял себя в руки и заявил, что он брат Георгия Леонидовича Пятикова и если они его не пропустят, то будут наказаны. Красноармейцы взяли под козырек, хотя Николай не военный и был одет в поношенное пальто и потрепанный картуз, что осталось у него из одежды, не обменянной еще на хлеб. Появился командир охраны и вежливо проводил Николая к кабинету брата.

Когда Николай вошел в огромный кабинет, он не поверил своим глазам – за столом сидел мужчина, очень похожий на Чехова, в кожаной куртке и пенсне. Его зачесанная назад пышная шевелюра, бородка и усы и особенно пенсне, которое он раньше не носил, делали брата неузнаваемым и только после того, как Николай внимательно пригляделся к нему, узнал.

– Товарищ, Вы с какой шахты? – спросил Георгий, не отрываясь от бумаг, которые стопами лежали на столе.

– Жора, это ты? – спросил Николай, еще сомневаясь, что перед ним его брат.

Георгий оторвался от чтения документа, и внимательно посмотрев на Николая, быстро вскочил, почти бегом подбежал к брату и крепко обнял.

– Колька, черт тебя раздери…, ты чего в Москве делаешь? – удивленно и очень громко спросил Георгий, – вот так встреча, едрена мать, сколько же я не видел тебя братишка?

– Я тебя не сразу узнал, Жора, ты на фото в газете без пенсне выглядишь совсем не так, как на самом деле, – торопливо говорил Николай.

– Да это я фотографию старую дал корреспонденту, – пояснил Георгий, – а очки совсем недавно приписали мне, зрение становиться хуже…. Ну, присаживайся и рассказывай, как и где ты живешь, давно ли был дома?

Николай сел в предлагаемое братом кресло, снял картуз и начал свой грустный рассказ. Георгий внимательно слушал его, но вскоре остановил и потребовал от своего секретаря принести им бутербродов с ветчиной, вареных яиц и горячего чая. Когда все эти давно невиданные Николаем яства появились на столе, он набросился на еду, прекратив свое повествование. Расправившись с угощением, продолжил рассказ.

– Вот Жора, какая она ваша власть, – сетовал Николай, – отобрали у меня цеха, и теперь их уже нет, растащили все! Ну, кому польза от вашей национализации? Рабочим и крестьянам? Ведь трудящиеся голодают так же, как и я, то есть эксплуататор, по-вашему….

– Ты брат зря на власть нашу обижаешься, – посоветовал Георгий, – скоро все нормализуется, дай только время! …Кстати, у тебя есть продовольственная карточка?

– Карточка есть, продовольствия нет! – зло ответил Николай, – тухлую конину дают, а хлеб днем с огнем не сыщешь. Деньги отменили, торговлю запретили, военный коммунизм говорят, неизбежные издержки! Неужели не понятно, что отбирая весь хлеб у крестьян, вы разорите последние хозяйства, но не накормите рабочих?

– Много ты понимаешь, Коля, – обиделся Георгий, – мы вернемся с тобой к этому разговору, лет так через пять и ты увидишь с высоты пройденных лет, что мы делаем все правильно.

– Вернемся, брат, если с голоду не умрем, – сострил Николай.

– Я дам тебе нашу служебную продовольственную карточку, – предложил Георгий, – чтобы ты хотя бы от голода спасся. …Ты исхудал настолько, что тебя трудно узнать!

– Что это такое, служебная карточка? – не понял Николай.

– Для членов правительства и государственных служащих в ранге не ниже начальников отделов, – пояснил Георгий, – привилегированное продуктовое обеспечение….

– А как же ваша идеология, что все должны быть равны? – съехидничал Николай.

– Вот это к идеологии не относится, Коля, – задумчиво произнес Георгий, – понимаешь, в чем дело? Правительство – это голова, а все остальное – тело! А что будет, если не питать мозг этой головы? Его парализует, так же, как все тело…. Выражаясь твоими словами – кому от этого лучше станет? Тем более речь идет о небольших объемах продовольствия в масштабах страны….

После этого разговора в кабинете брата, жизнь у Николая значительно улучшилась. Служебную карточку отоваривали хорошими продуктами в спец распределителе, куда простому смертному никогда не попасть. Уже через пару месяцев Коля поправился, и от этого поменялось и настроение. В стране происходили поистине исторические события, характеризующие утопию марксизма.

Захватив власть, большевики не могли накормить народ, организовать работу промышленных предприятий, продразверстка привела к сокращению посевных площадей, резкому снижению урожая. Объем промышленного производства снизился более чем в пять раз, что привело к небывалому дефициту товаров, производительность труда упала до безобразия. Вместо торговли процветал натуральный обмен, меняли товары на продукты. В 1921 году прошли народные восстания в Кронштадте и Тамбове, крестьянские вооруженные бунты на Дону и Кубани, во многих городах России произошли стачки рабочих.

Такое событие, как гром среди ясного дня, поразило советское правительство. Оно не могло допустить, что во времена «диктатуры пролетариата» сами диктаторы используют средство, которое должно быть направлено лишь против капиталистов и реакционных буржуазных правительств. Забастовки показали, что в ряде мест рабочие были доведены до последней, крайней точки терпения.

…Брат часто заезжал к Николаю на своей служебной машине с личным шофером. Происходило это по вечерам и каждый раз Георгий был под хмельком. Он привозил с собой бутылку водки, которую невозможно было легально найти во всей Москве. Во времена военного коммунизма производство и продажа спиртных напитков запрещались. Но «голове» можно было получить одну бутылку в месяц и Николай уже пользовался этим однажды, получая продукты в спец распределителе.

Во время бесед с Георгием, когда он приезжал в гости, Николай заметил, что его убежденность «мы делаем все правильно», таяла с каждым визитом. Однажды Георгий приехал в полночь к Николаю, сильно выпивши. Войдя в квартиру он, не разуваясь, прошел в гостиную и поставил на стол бутылку дорогого французского коньяка. Такой коньяк остался у Николая лишь в воспоминаниях о прошлой жизни.

– Давай братишка, выпьем с тобой, – привычно сказал Георгий, – у меня сегодня праздник!

– Какой, если не секрет? – спросил Николай.

– Я назначен заместителем председателя Высшего совета народного хозяйства СССР, сокращенно ВСНХ! – гордо произнес Георгий, – ты даже не представляешь, какая это высокая должность! Ну, естественно и паек соответствующий, …тут я привез тебе новую продуктовую карточку, по которой ты будешь получать еще и деликатесы разные – паюсную икру, шоколад, дорогие коньяки и виски….

– Да мне вроде и по этой карточке хватает, – произнес стеснительно Николай, – я, конечно, поздравляю тебя с высоким назначением, Жора!

– Не скромничай, – по-царски молвил Георгий, протягивая продуктовую карточку, – бери и пользуйся!

Николай принял правительственную продуктовую карточку и поблагодарил брата за его заботу. Далее состоялась откровенная беседа, которую не предполагал услышать Николай. Георгий, выпив еще, совсем опьянел и рассказывал то, что могло быть известно лишь высокопоставленным большевистским чиновникам. Николай верил всему, что обычно рассказывал брат, ведь он имел доступ к секретной информации и хорошо знал «кухню»       большевистской власти.

– Тебе известно, Коля, что я хорошо знаком с Лениным, – начал Георгий, – ведь это же он пригласил меня экспроприировать Госбанк в день революции и оценивает меня высоко, как профессионала. Ленин на днях дал директиву «беречь спецов». В 1921 -22 гг. мы производили массовые выселки за границу нежелательной для нас агрессивной интеллигенции. А это классные специалисты во многих сферах государственной деятельности. Ленин решился, наконец, отойти от своих «Основных идей октябрьской революции».

В 1917 году, накануне переворота, Ленин утверждал, что когда власть попадет в наши руки, мы обеспечим участие населения в управлении государством, все по очереди будут руководить страною. Довольно скоро он убедился, что его расчеты ложны и для строительства, им задуманной социально-экономической модели государства нужных людей крайне мало, почти нет. О том говорят его нынешние статьи, в которых он указывает на повсеместное неумение вести дело, «быть настоящими организаторами и администраторами», жалуется на царящее отсутствие культуры.

Жизнь разгромила провозглашенные им же накануне революции утопические идеи, а вот теперь, опровергая самого себя, Ленин прозревает, что никакой базы для строительства социализма в России нет. Он стал с раздражением относиться к тем, кто «возводит революцию в божество» и не понимает, что нужно от ставки на революцию вовремя перейти к осторожной реформистской политике. Он отходит от идеи разжигания мировой революции и не только.

Теперь существует два Ленина: один неистовый, не знающий ни удержу, ни меры, другой – осторожный, практичный, взвешивающий. Один Ленин – «делал» Октябрьскую революцию, бредил идеей мировой, насаждал военный коммунизм, прыгал из самодержавного режима прямо в социализм. Другой Ленин – требует теперь кончать с «глупостями Смольного института», дает самые умеренные «напутствия» и мы готовимся к расширению и активизации Новой Экономической Политики, сокращенно НЭП.

– И что же она может изменить, его новая политика в этом хаосе? – спросил Николай.

– О-о-о, Коля, ты снова заблуждаешься, – отреагировал брат, – мы сейчас готовим важные решения! У кулаков будет право арендовать землю, и нанимать батраков. Мы вовлечем интеллигенцию, оставшуюся в стране в управление государством и промышленностью. Сейчас Российская интеллигенция (специалисты) разделилась на эмигрантов и беспартийную советскую часть, оставшуюся в стране и с радостью принявшую идею НЭПа. Они осознали, что нужны Родине и «кинулись» в работу с головой, что и обеспечит дальнейший прогресс НЭПа. И наконец, главное, – мы вернем национализированные мелкие предприятия их собственникам. Это касается и тебя лично!

– Что вы мне вернете? – удивился Николай, – от моих цехов остались только фундаменты!

– Я тебе гарантирую финансовую компенсацию, – обещал Георгий, – за твои разрушенные цеха, на эти деньги ты сможешь построить новые. К тому же могу «пробить» беспроцентный кредит. Ну, что ты на это скажешь?

– А что ты хочешь от меня услышать? – спросил Николай.

– Я хочу услышать о твоем желании заняться делом, – ответил Георгий, – если есть оно у тебя, я продолжу!

– Желание есть, брат, – загорелся Николай, – только боюсь я, чтобы ваша власть меня снова не обманула….

– Ленин сказал на десятой парт конференции: «НЭП – всерьез и надолго». «Надо,– говорил он,– устранить все сомнения, что политика, намеченная десятым партийным съездом, принимается как политика, подлежащая проведению всерьез и надолго», – заученно процитировал Георгий.

– И что же? – спросил Николай, – все согласились с ним?

– Ты, как в воду смотришь! – радостно сказал Георгий, – нет, конечно! Очень много противников этой политики, считающих ее возвратом к капитализму. В первую очередь это те, кто вознесен на незаслуженную высоту власти во времена военного коммунизма, как ярый сторонник диктатуры. Он-то и мог только маузером размахивать и расстреливать крестьян, отбирая у них весь урожай. Полностью согласны с Лениным были только Красин и Цюрупа, все другие или молчали или упирались. Тогда Ленин сказал: «Когда я вам в глаза смотрю, вы все как будто согласны со мной и говорите да, а отвернусь, вы произносите, нет. Вы играете со мной в прятки. В таком случае позвольте и мне поиграть с вами в одну принятую в парламентах игру.

Когда в парламентах премьер-министру выражают недоверие, он подает в отставку. Вы мне высказывали вотум по вопросу заключения мира в Бресте, хотя теперь даже глупцы понимают, что моя политика была правильной. Теперь снова вы высказываете мне недоверие по вопросу о новой экономической политике. Я делаю из этого принятые в парламентах выводы и двум высшим инстанциям – ВЦИКу и Пленуму – вручаю свою отставку. Перестаю быть председателем Совнаркома, членом Политбюро и превращаюсь в простого публициста, пишущего в «Правде» и других советских изданиях».

Ленин шутил? Ничего подобного! Он заявлял о том самым серьезным образом. Бил кулаками по столу, кричал, что ему надоело дискутировать с людьми, которые никак не желают выйти из психологии подполья и младенческого непонимания очень серьезного вопроса, что без НЭП неминуем разрыв с крестьянством. Угрозой отставки Ленин так всех напугал, что сразу сломил выражавшееся многими несогласие. Например, Бухарин, резко возражавший Ленину, в 24 минуты из противника превратился в страстного защитника НЭПа. Мой начальник Рыков каждое совещание теперь начинает с вопроса о НЭПе.

– Вот это меня и тревожит в первую очередь, – сказал Николай, – что будет, если Ленин умрет? По Москве ходят слухи, что у него уже был припадок паралича….

– НЭП останется жить даже после смерти Ленина, – убеждал Георгий, – эта политика уже дает серьезные результаты, без которых страна в дальнейшем не сможет обойтись! Представь себе, возродившийся класс мелких собственников уже не даст чиновникам от партии провести еще одну экспроприацию. Это будет возможным только через репрессии, голод и все то, что само по себе создаст предпосылки для новой буржуазной революции, подобной февральской 1917 года. В партии всегда найдутся трезвые головы, чтобы этого не допустить! Ты мне скажи, ты готов к тому, что я тебе предлагаю?

– Я готов, хоть сегодня начать восстановительные работы своих цехов, – с энтузиазмом произнес Николай.

– Только не в Москве! – возразил Георгий, – если это касается переработки сельскохозяйственной продукции. Здесь нет пока сырьевой базы, нужно ехать в более благополучные области – на Дон или Кубань! Тебе же придется в любом случае с нуля начинать, какая тебе разница, где строить?

– Ты не хочешь, наверное, чтобы я здесь светился нашей фамилией, – высказал предположение Николай, – ведь если я получу компенсацию и кредит, то твои враги в партии обязательно используют этот факт против тебя. Как же так скажут, у большевика и заместителя председателя ВСНХ Георгия Пятикова брат – мелкий колбасник Николай Пятиков…. Кто содействовал буржую вновь эксплуатировать рабочий класс?

– Это тоже верно, – рассмеялся Георгий, – но главное все-таки сырьевая база! Ты поймешь это сразу, как только начнешь работать по производству колбасы или сыра. От Москвы до самого юга все крестьянство почти вымерло с голоду! Такие дела, Коля…. Да и потом, ты знаешь, кем сейчас работает Дзержинский?

– Откуда мне знать? – испуганно ответил Николай, – знаю, что это главный в ВЧК-ОГПУ. Его боятся все!

– Он сейчас работает руководителем Комиссариата путей сообщения! – проинформировал Георгий, – он очень исполнительный, умный и способный человек, между прочим. Я познакомился с ним давно и знаю, что он совсем не такой, коим его представляет народ из-за работы в ВЧК – ОГПУ. Я разговаривал с ним совсем недавно и познакомился с начальником железнодорожной станции «Морозовская», который был у Феликса в кабинете. Я, так сказать, присутствовал во время назначения Петрова Владимира, так его фамилия, на эту должность. Станция находится где-то в донских степях на ветке «Лихая-Царицын», но не в этом дело…. Главное, что я и тебя познакомлю с этим Петровым и он посодействует тебе в доставке стройматериалов и всего необходимого в станицу Морозовскую. Кроме того, я сведу тебя с районным секретарем ВКПб, который поможет в приобретении охотобойного пункта капиталиста Разлуки. Ты построишь там цех колбасный, хочешь сыродельный и начнешь приносить пользу Советской власти…. Ну, как тебе мое предложение?

– Я согласен, брат, – молвил Николай, – хотя признаюсь, что страшновато мне верить вам, большевикам!

– Ну, вот и замечательно! – обрадовался Георгий, – с завтрашнего дня начинай действовать! Приходи ко мне в кабинет, у меня там телефонная связь имеется, и мы созвонимся со станцией «Морозовская». Железнодорожная связь работает нормально и с этим проблем не будет. Завтра же я внесу тебя в список на получение денежной компенсации и переговорю с банкирами о выдаче кредита!

…Так все и началось, как обещал брату Георгий. С его помощью можно было решать и не такие вопросы, главным из которых были деньги. Во времена военного коммунизма с отменой денег, промышленные предприятия не вели даже бухгалтерского учета в нормальном понимании этого термина. Он был заменен никому непонятным «непосредственно-трудовым учетом», а деньги представляли собой суррогат и презрительно назывались «дензнаками» или «совзнаками». Ценность суррогата в процессе инфляции падала так, что купюра в 100 000 совзначных рублей по своей покупательной ценности равнялась приблизительно одной двадцатой довоенной копейки.

С принятием НЭПа уже осенью 1922 г. объявили об установлении твердой валюты – червонца (10 рублей), покрытого на 25 процентов золотом и устойчивой иностранной валютой, а еще через год прекратилась всякая эмиссия и обращение всеми проклинаемых «совзнаков». Промышленные предприятия, опираясь на твердый измеритель, получили возможность приступить к настоящему бухучету, вести калькуляцию себестоимости продукции, составлять обоснованные балансы, уйти от фантастического счетоводства времени военного коммунизма, которое бухгалтеры называли «филькиной грамотой».

Деньги приобрели свое прежнее значение и компенсация за национализированные цеха плюс кредит банка, который Николай получил с помощью брата, позволял начинать строительство в далекой станице Морозовская. По телефону Николай познакомился с Петровым и тот пообещал, что отправленные из Москвы строительные материалы, он временно будет складировать на территории станции до приезда Николая. Удалось договориться и с секретарем районного комитета ВКПб, чтобы охотобойный пункт капиталиста Разлуки был продан только ему – Николаю Леонидовичу Пятикову.

Наконец наступил день, когда Николай приехал на неведомую ему железнодорожную станцию «Морозовская», где его встречал нанятый Петровым для работы у Пятикова приказчик Филипп Григорьевич Балясов. Этот человек сразу же понравился Николаю, хотя к «местным» его отнести можно с большой натяжкой. Разговаривал приказчик не по-казацки, а хорошо поставленным грамотным языком и за этим чувствовался его потенциал интеллигента. Балясов сам предложил остановиться временно у него в доме.

Такие дома представляли собой полутора этажные строения с цокольным помещением, где летом всегда было прохладно. Первый, основной этаж возвышался над цокольным, а крыша была из камыша, мастерски уложенного так, чтобы вода стекала с него при любом ливне. Такие крыши можно отнести к произведениям архитектурного искусства. Дом имел рундук – род навеса на кругляке типа крытого балкона, с той стороны дома, где находится входная дверь. Николаю выделили отдельную комнату в доме.

Приказчик еще до приезда хозяина набрал работников для строительства нового завода, так он его называл, из местных казаков, соображающих в строительстве. А Николай еще в Москве лично подготовил проект, представляющий собой эскизы вместо чертежей, но зато со всеми расчетами строительной и технологической части. Уже на следующий день после его приезда, начались работы нулевого цикла. Николай, следуя совету Георгия, отправился знакомиться с начальником станции, секретарем райкома ВКПб, председателем райисполкома Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, а также с начальником районного отделения НКВД.

Начальник станции Владимир Иванович Петров принял его радушно, как старого знакомого. Он пригласил Николая отметить встречу, выпить и позавтракать у него дома, который находился недалеко от станции и принадлежал железной дороге. Его жена Валентина накрыла шикарный стол и продолжала хлопотать на кухне, обещая через час приготовить зажаренного гуся. У нее имелась социальная прислуга, положенная по штату начальству железнодорожной станции, которая уже ощипывала зарубленного ей гуся. Это была молодая казачка, лет тридцати с глазами гулящей девки.

Николай мало употреблял спиртное и поэтому разговор долго не клеился. Хозяин постоянно заискивал перед братом высокопоставленного большевистского чиновника и всячески старался угодить, от чего Николай чувствовал дискомфорт. Он не привык к подхалимажу, лести и ханжеству. Когда хозяйка поставила жареную птицу на большом подносе на стол и произнесла пожелание хорошего аппетита, Владимир Иванович уже захмелел и усадил супругу рядом с собой.

– А Вы, уважаемый Николай Леонидович, уже побывали у секретаря районного комитета ВКПб? – неожиданно спросил Владимир Иванович.

– Нет, еще не знакомился, – ответил Николай, – сразу после вас пойду в райком….

– Я не смею давать Вам рекомендации, – начал подвыпивший Петров, – но Вы должны были соблюдать субординацию, иначе на Вас сразу могут обидеться!

– О какой субординации Вы говорите? – не понял Николай.

– Сначала нужно познакомиться с секретарем, потом с председателем исполкома, начальником НКВД, а уж после со мной, – инструктировал Петров, – они все местные, это мы с Вами приезжие. Они казаки, а это очень гордый и властолюбивый народ…. Вы, когда придете к секретарю, не говорите, что были у меня, пусть думает, к первому на поклон пришли именно к нему.

– А что будет, если я скажу, как есть? – не понимал Николай, – это где такая субординация прописана?

– У них в головах она прописана, – настаивал Петров, – он-то виду не подаст, что обиделся, а зло затаит и в нужный момент обязательно припомнит. Мне уже казаки охарактеризовали и секретаря и председателя исполкома. А вот начальник НКВД, вообще бывший чекист, хотя и из местных. Говорят, когда работал в ВЧК, зверствовал бесподобно! Меня об этом сам Феликс Эдмундович предупредил, когда провожал из кабинета после назначения на должность.

Поблагодарив Петровых за угощение, Николай направился к райкому партии с неприятным осадком на душе. Он еще не видел этого секретаря, но уже почувствовал к нему неприязнь. Что значит «прийти на поклон»? Ничего себе секретарь! Большевики на всех перекрестках трезвонят о равноправии и борьбе с бюрократизмом, а ему, видите ли, нужен его поклон. С этим неприятным чувством Николай подошел к двери кабинета, на которой красовалась табличка: «Секретарь райкома ВКПб Красильников Семен Пантелеевич».

– Доброго здоровья, Семен Пантелеевич! – приветствовал он, войдя в кабинет, – моя фамилия Пятиков, зовут Николаем, мы знакомились заочно по телефону….

– Да-да, припоминаю, – важничал Красильников, – …вот Вы какой, советский буржуин! Классовый враг, так сказать! Ну, проходите, присаживайтесь….

Николай умастился на стул, стоящий рядом. Присел и секретарь, сурово посматривая на Николая и давая понять, что его слова о враге не шутка, а личные убеждения.

– Ну, с чего зачнем? – вопрошал строго секретарь, – мне зараз помниться, что Вы должны заплатить деньги за охотобойный пункт капиталиста, кспуататора рабочего люда – Разлуки. Так вот, уважая Вашего брата и соблюдая договоренность, мы не продали объект кому попадя и терпели до Вашего приезда. Зараз я покличу к себе председателя исполкома, и он принесет документы. Вы готовы заплатить деньги?

– Да, конечно! – сказал Николай, – у меня с собой чековая книжка Госбанка и могу сразу же выписать чек на необходимую сумму.

– Ну, вот и хорошо, – произнес секретарь и, поднявшись из-за стола, подошел к открытой двери и крикнул, – Кондратий, зайди ко мне!

Николай сначала не понял, кому он кричал, но когда открылась дверь кабинета, расположенного напротив, понял, что кричал он председателю исполкома райсовета. На пороге появился среднего роста коренастый казак в кожаной фуражке.

– Захвати документы по продаже охтобойного пункта Разлуки, – приказал секретарь, – буржуй деньги будет платить в районную казну.

– Он уже прибыл, ай как? – переспросил председатель, – я мигом зараз подсуечусь.

Через несколько минут, когда Красильников уже сидел за своим столом, вошел председатель и удивленно рассматривал Николая с ног до головы. Он медленно клал на стол папку с документами и не сводил глаз с «нового буржуя».

– Вота документы! – произнес председатель, делая ударение на букву «у».

– Давайте знакомиться, предложил Николай, – меня зовут….

– Да все уж знают тута, как Вас зовут, чего зря времечко терять? – вместо приветствия произнес председатель.

– Но я не знаю, как Вас называть? – недоумевал Николай.

– Меня-то? – переспросил председатель, – …кличут Федором Лукичом, а фамилия – Кретинин!

Николай взял папку и стал просматривать ее, листая и вникая в каждый документ. Найдя тот, где была указана стоимость национализированного объекта, он достал из нагрудного кармана чековую книжку Госбанка.

– Вот видишь, Федя, – грустно произнес Красильников, – за что мы боролись? Государственными деньгами у государства же частник объект выкупает…. Вот и вся тебе революция!

Николай, не обращая внимания на слова Красильникова, выписал чек и протянул Кретинину. Тот взял его, приколол скрепкой к папке и покинул кабинет, а вместо него вошел мужчина в форме НКВД. Внимательно разглядывая Николая, он представился, слегка склоняя голову.

– Начальник районного отделения НКВД Шевельков Панкрат Сидорович, – произнес он четко каждое слово, – а Вы я так понимаю, будете у нас колбасу производить!

– Да, конечно, товарищ, – подтвердил Николай, – моя фамилия….

– Вы не понимаете, с кем гутарите? – спросил Панкрат, – я знаю не только, как Ваша фамилия, но даже и биографию…. Советую Вам сразу – контру на своем частном заводе не разводить! Никакой агитации супротив Советской власти я не допущу!

– Я же не агитацией приехал заниматься, а колбасу делать, – с иронией произнес Николай, – осталось самая мелочь – построить цех для начала. Я сейчас пользуясь случаем, что все представители власти здесь, приглашаю предварительно всех вас на открытие завода заранее.

– Да, мы все здесь в одном коридоре, – сказал Красильников, – и партия и совет и милиция…. Но на открытие обязательно придем.

На этом знакомство с властью закончилось. Николай еще три дня оформлял документы купли-продажи на этот охотобойный пункт. Он удивился, что никто не знал, как их оформить. Критинин целый день звонил по телефону в областной исполком и расспрашивал, как заполнить готовый бланк, имеющийся в его распоряжении. Связь была плохая и постоянно прерывалась, поэтому заполняя бланк карандашом, Критинин очень часто подтирал резинкой ошибки, которые допускал. На это у него ушло полтора дня. Николай вспомнил рассказ Георгия, что сам Ленин говорил по этому поводу: «неумение вести дело, быть настоящими организаторами и администраторами». Николай сейчас познакомился с теми, кто «возводит революцию в божество» и «никак не желают выйти из психологии подполья и младенческого непонимания…». Эти слова Ленина, как нельзя лучше характеризовали работу местной власти.

Когда Николай пришел первый раз на строительство, то тут же загорелся интересом, осматривая траншеи под заливку бетона, который вручную вымешивали в большом деревянном корыте, сбитом из толстых распилов. Цемент привозили на телегах со склада станции, песок набирали и возили из большого оврага, а вот камень пришлось доставлять издалека. В пяти километрах от станицы на поверхность выходил плат песчаника-пластушки, который вырубали вручную.

Приказчик Балясов заранее все спланировал, и Николай был благодарен ему за его предусмотрительность. Филипп Григорьевич все продумал до мелочей и руководил работами, как заправский строитель. Он внимательно слушал замечания Николая и тут же находил аргументы, если вопрос оказывался спорным. После своего появления на стройке, Николай понял, что дублировать приказчика не к чему, это только может навредить делу. Он решил один раз в неделю появляться здесь, чтобы лично убеждаться в объемах произведенных работ.

И вот однажды появившись на строительстве, он увидел Анфису. Она специально пришла на стройку в поисках хозяина. Случилось так, что стоя у кладки, которую каменщики уже начали возводить, Николай увидел, как молодая и очень красивая женщина шла к нему от входа во двор. Сам того не замечая, он открыл рот от удивления и не сводил глаз с ее ладной и красивой фигуры, ее высокого бюста, стройных, длинных ног и грациозной походки. Это заметил Балясов, но будучи человеком воспитанным, не показывал того.

– Вдова, Анфиска Петрухина, – как бы сам себе сказал приказчик, – приходила пару раз, хозяина спрашивала, а вот зачем – не говорит!

Николай не отводил взгляда от женщины, он еще не видел такой естественной красоты и явно наслаждался, рассматривая Анфису. Новоиспеченный нэпман ни разу не был женат, хотя и переспал со многими девушками и дамами. Николай не спешил обзавестись семьей, закончив учебу, занялся торговлей электрогенераторами, активно сотрудничая с фирмой «Сименс Шукерт», затем организацией и работой своих малых предприятий. Еще до Первой мировой вел разгульный образ жизни, доходы позволяли ежедневно гулять в ресторанах Москвы, где можно было знакомиться с женщинами, предпочитающими свободную любовь.

Но сейчас, увидев Анфису, он интуитивно почувствовал не просто желание переспать с такой красавицей, но нечто большее, волнующее его душу. Николай ранее не знал настоящей любви, не испытывал душевного трепета, кроме животного инстинкта, проявляющегося в отношении представительниц женского пола. Он стоял и смотрел, как Анфиса, увидев его на стройке и поняв, что хозяин именно он, шла к нему легкой, грациозной походкой.

– Вы хозяин? – смущенно спросила Анфиса, подойдя к Николаю, – ай нет?

– Я хозяин, – отвечал он, околдованный ее взглядом, – а зачем я Вам, …Анфиса?

Филипп Григорьевич тактично отошел от хозяина и принялся ругать какого-то работника за его медлительность. Анфиса широко улыбалась Николаю, ей было очень приятно, что он назвал ее по имени. Но тут же смутилась и опустила глаза, теребя воротничок недорогого ситцевого платьица, чем еще больше очаровывала хозяина.

– Откель Вы знаете, как меня зовут? – удивленно спросила Анфиса.

– Ну, знаю, – рассеянно произнес Николай, еще больше смущая женщину, – …у Вас такое красивое имя…, я запомнил его сразу. Чем я Вам могу служить?

– Я зараз хотела попытать насчет работы на Вашей стройке, – подняв глаза на Николая, произнесла она, – можно?

– Я право не знаю, – растерялся Николай, не ожидавший такого вопроса, – Вы же женщина…, что предложить…, вся работа здесь тяжелая…, не для Ваших рук….

– Я работящая, Вы не пожалеете, – настаивала Анфиса, – могу стряпать для работников, чтобы от сухомятки у них кишки не болели….

– Это хорошая идея, – решительно ответил Николай, – Филипп Григорьевич – обратился он к приказчику – подойди ко мне на минутку….

– Слушаю внимательно, – сказал Балясов, подходя к Николаю и поглядывая на Анфису.

– А где обедают рабочие? – спросил хозяин.

– Тут же на стройке, – отвечал приказчик, – приносят из дома на обед еду и в перерыв кушают в тени под тополями.

– Нужно быстро сложить печь, – начал оживленно Николай, – сбить навес и столы из досок. Анфису я принимаю на работу поваром готовить обеды, а там видно будет….

– Я понял, Николай Леонидович, – подчинился Балясов, – только вот посуду нужно купить.

– Я могу съездить за посудой, – предложила Анфиса, – бричку дайте и деньги, я все куплю, что надо!

– Ну, вот и прекрасно! – обрадованно произнес Николай, – оформляйте Анфису на работу и с сего дня начисляйте ей зарплату, не ниже средней у строителей….

Приказчик развернулся и ушел, а Николай смотрел на счастливое выражение лица Анфисы и по-мальчишески радовался, что ему удалось так просто оставить красавицу-казачку у себя на стройке. Ему хотелось видеть ее ежечасно, и теперь эта возможность появлялась сама собой.

– Спаси Вас Бог, – нежно молвила Анфиса, – я не забуду Вашу доброту, Николай Леонидович!

– Не стоит благодарности, – ответил Николай и продолжил, не ожидая от себя романтической нежности, – Вы такая…, красивая, …прелестная…, Вы просто ангел, Анфисушка….

– А где Вы ночуете? – спросила женщина, – кто о Вас заботится?

– Я остановился у Балясова, – ответил Николай и почувствовал, как он загорается нежностью к этой молодой казачке, – а вообще хочу построить здесь свой дом, прямо при заводе…. Пойдемте, я покажу вам разметку, дом уже начали строить….

Анфиса молча пошла за хозяином, а он торопливо доставал из портфеля, который носил всегда с собой, эскиз. Они подошли к почти готовому уже фундаменту и Николай, положив эскиз на портфель, приблизился к женщине, чтобы показать ей вид будущего дома. Анфиса послушно прислонилась к нему и между ними пробежала невидимая искра. Николай, завороженный запахом, исходящим от Анфисы, замер и невольно обнял ее за талию. Женщина не отвела его руки и по ее виду можно судить, что это ей было очень приятно.

– Вот здесь будет небольшой холл, – объяснял Николай, показывая эскиз и расположение комнат на разметке, – здесь столовая, а вот тут спальня….

– А Вам горничная не понадобиться? – лукаво спросила Анфиса, посмотрев на него своим чарующим взглядом.

– Понадобиться, как же без нее? – скороговоркой ответил он, – я же не женат вообще… и живу один….

– Возьмёте меня горничной? – неожиданно спросила Анфиса, – я все по дому умею делать….

– Конечно, возьму… Анфисушка…, – обрадовался Николай и снова почувствовал прилив нежности, – Вы такая красивая и божественная…, Вы просто ангел, Анфисушка….

Рабочие-строители, находящиеся не далеко заметили, как Анфиса очаровала хозяина. Высокого роста плотник, с топором в руках, многозначительно и громко хмыкнул, как бы говоря «смотрите все, хозяина на баб потянуло». Каменщики, кладущие стену дома, отвлеклись от работы и смотрели на Анфису, иронично улыбаясь.

– Ты поглянь, Анфиска-то, мужика ужо захотела, – прошептал каменщик пожилого возраста, – да-а-а, баба она, конечно, видная!

– А чего же ей без мужа всю жизнь прозябать? – тихо спросил высокий плотник, – хозяин наш тоже не урод, поглянь, ведь прекрасная пара получается, как Адам и Ева черт меня побери….

Так состоялась их первая встреча. С этой минуты Николай почувствовал, что он не может обходиться без Анфисы ни дня. Ему нужно было видеть ее обязательно улыбающуюся и жизнерадостную каждый день, час и минуту. Он познавал настоящую любовь, которая бывает у человека только раз в жизни. Это особое состояние души и тела, от которого поступки, манера поведения и сама мораль существования становятся другими, отличными от того, что было ранее.

Анфиса тоже влюбилась в Николая, это было видно по ее поведению, взглядам и отношению к нему. Она уже не смотрела на него, как на хозяина. Ее взгляд говорил ему, что он для нее гораздо важнее и дороже всего, он – ее любовь. Когда их глаза встречались, то их выражение само передавало все чувства без слов.

Николай ежедневно приходил на строительную площадку и сразу направлялся к печи под навесом, где хлопотала Аксинья. Он научился приветствовать по-казацки: «Здорово ночевали» и спрашивал для видимости, что сегодня на обед и как кушают работники. Аксинья понимала, что он так должен делать и отвечала, как положено работнику на вопрос хозяина. Теперь Балясов и Николай не ходили на обед домой и в начале перерыва располагались за общим столом с работниками, что само по себе удивляло всех «небуржуйским поведением» нэпмана. Новая стряпуха готовила превосходно и все были очень довольны ее работой.

Николай постоянно искал предлог, чтобы где-нибудь уединиться с Анфисой и признаться ей в любви. Его положение квартиранта Балясова, не позволяло пригласить ее на ужин домой, а больше-то и уединиться было негде. Не ходить же им под ручку по ночной станице? Так прошел месяц, и он болезненно переживал, что до сих пор не признался ей в любви и не поцеловал ни единого раза в ее красивые тонкие губки. Она видела, что он мучается этим, и однажды сама пригласила его к себе домой на ужин.

Николай сходил в бакалейную лавку и купил для детей Анфисы гостинец, конфет и пряников. Вечером, когда стемнело он, сообщил Балясову, что хочет прогуляться и вышел на улицу. Филипп Григорьевич понял, конечно, куда хозяин решил прогуляться, но виду не подал. Ночь была лунная, Николай уже хорошо ориентировался в станице и быстро определил, куда нужно идти. Анфиса долго объясняла ему, как найти ее хату. Главная примета – две груши в палисаднике, вскоре подсказали, что Николай пришел к ее дому.

Он остановился, чтобы успокоить дыхание и поймал себя на мысли, что разволновался. Мужчина вошел за калитку, и, приблизившись к окну тихо постучал. Дверь открылась, на пороге показалась Анфиса в цветастом новом платье. Она молча взяла его за руку и повела через сени в гостиную комнату, которую казаки почему-то называли залом. Там на столе в подсвечниках горело несколько свечей. Стол был накрыт на двоих, Николай увидел жареную утку, картофель, помидоры, огурцы, два пустых стакана и бутыль со свойским вином. Николай положил на стол кульки с конфетами и пряниками.

– А это зачем, Коля? – спросила Анфиса, и от того, что она назвала его ласково по имени, у него екнуло сердце.

– Гостинец детям! – ответил сконфуженно Николай, почувствовав, что задыхается от приятного волнения.

– Я детей к мамане отправила на ночь, – игриво сказала Анфиса, – негоже им смотреть, как я принимаю мужика….

А дальше все происходило, как во сне, они выпили вина, поужинали. Когда пришло время, ложиться, Анфиса попросила его выйти и дать ей спокойно раздеться. Он подчинился ее требованию, и когда Анфиса крикнула ему «заходи», Николай вошел в спальню. Осознавая, что сегодня, прямо сейчас сможет целовать ее первый раз и испытать таинство близости с любимой женщиной, он начал быстро снимать с себя одежду, предварительно погасив горящую свечу.

Мужчина лег в постель, потерял отсчет времени и контроль над своими действиями. Он целовал Анфису, крепко прижимая к своей груди, ощущал ее тело и вдвойне пьянел от этого. Николай целовал Анфису с ног до головы, не стесняясь, касался губами всех ее интимных мест…. Ему никогда не было так хорошо, он не испытывал за свою жизнь ничего подобного, задыхался, казалось, что сердце вот-вот выскочит из груди. Анфиса, долго хранившая верность погибшему мужу, отпустила на волю свои чувства, щедро дарила Николаю ласки, нерастраченные за годы воздержания. Она чувствовала себя в раю и была по-настоящему счастлива.

…Николай поднялся с кресла и, погасив лампу, вышел в холл. У стены блестели позолотой напольные часы, на которых стрелки показывали уже половину двенадцатого ночи, отбивая время нежной мелодией своих колоколов. Он невольно вспомнил, как на эти часы с метровым позолоченным маятником Анфиса долго и удивленно смотрела, когда коробок распаковали и хронометр устанавливали на пол.

– А зачем такие большие ходики? – спросила тогда она, – чтобы время точнее показывали?

– Нет, это интерьерные часы, – ответил Николай, – они ходят точно, …но и как мебель должны стоять в холле.

Когда Николай готовился к новоселью, Анфиса долго не соглашалась участвовать в застолье, ведь Николай пригласил семьи таких важных людей – секретаря райкома и исполкома, начальника отделения НКВД и, конечно же, уже считавшегося ему другом, начальника железнодорожной станции. Гости были очень удивлены, что неженатый нэпман выбрал казачку из небогатой семьи.

Вначале, когда Анфиса подавала на стол, приглашенные гости принимали ее за горничную, кем она на самом деле являлась. Николай неожиданно обнял ее при всех и, усадив рядом с собой, объявил, что Анфиса – его будущая жена и он просит любить ее и жаловать. Она смутилась и покраснела, но он, поцеловав ее в щеку, улыбнулся и огласил, что «шила в мешке» не утаишь и рано или поздно это все равно станет известно.

Секретарь райкома Красильников пришел на новоселье к Николаю без жены. Он важничал и вел себя почти официально. Кретинин был попроще и пришел с женой Варей, полной дамой, выглядевшей старше своих лет. Начальник райотдела НКВД Шевельков пришел с женой Дуняшей, казачкой моложе его лет на десять и оказался весельчаком, постоянно шутил по любому поводу.

– Ну, а когда завод будешь открывать? – деловито вопрошал Красильников, – дом, конечно, ты построил барский….

– Через месяц, думаю, уже первую продукцию начнем выпускать, – сообщил Николай.

– Скажи мне, враг классовый, а почему твои работники ни разу не пожаловались на тебя? – неожиданно спросил секретарь, – как не крути, ты ж ведь ксплуататор!

– Плачу им хорошо за работу, – ответил Николай, – грех, жаловаться, да и восьмичасовой рабочий день, так что никакой эксплуатации….

Красильников больше не задал ни одного вопроса. Вскоре произошел казус, после которого Красильников покинул застолье, явно обидевшись на хозяина. Николай, проживший много лет в столице, не привык пользоваться туалетом, находящимся во дворе и из Москвы вместе со стройматериалами отправил чугунную ванну и унитаз, чтобы оборудовать туалет в доме со сливной ямой во дворе. Он даже предположить не мог, что местные казаки никогда унитаза не видели.

Анфиса первая из местных жителей увидела это чудо цивилизации, и Николай объяснил ей, как пользоваться смывным бачком, вода в который поступала из бака, установленного на чердаке дома. По мере расхода воды, она закачивалась ручным поршневым насосом из колодца, вырытого недалеко от дома. Эту процедуру необходимо было делать один раз в неделю, бак был достаточной емкости. Для этого нужно зайти в подсобную комнату и накачать воду, пока она не польется из контрольной трубки.

– Хозяин, а где у тебя можно сходить в туалет? – спросил секретарь через некоторое время.

– По коридору дверь направо, – отвечал Николай, – увидите там унитаз….

Красильников поднялся и вышел. Через минут десять вернулся и, подойдя к Николаю прошептал ему на ухо, что не нашел туалета. Хозяин вновь объяснил подробно, как его найти и тут же отвлекся на других гостей. Красильников вновь ушел искать туалет, а через некоторое время вернулся злой.

– Нет там никакого туалета, – сердито высказал он Николаю, – веди меня быстрее иначе терпеть уже невмоготу….

Николай поднялся и повел секретаря райкома в туалет. Открыв дверь, он показал на унитаз.

– Вы что, унитаза никогда не видели? – спросил он с иронией, – откройте крышку и сходите, а затем дерните вот за этот шнурок. А после можно руки вымыть над раковиной.

– Что, прямо туда ходить? – не понял секретарь, указывая на унитаз, – в доме гадить что ли?

– Но это же туалет, – весело сказал Николай, – а унитаз для того и служит, чтобы гадить в него.

Оставив секретаря одного, Николай вернулся к гостям. Через несколько минут в комнату вбежал Красильников с испуганным выражением лица и обмоченным галифе.

– Ты чего мне зараз насоветовал, буржуй? – кричал секретарь райкома, – у тебя же там вода полилась и течет до сих пор…. Обмочился с испугу я… все, хватит, ухожу домой!

После этого Николаю дошло, что нужно было заранее показать аборигенам, как пользоваться туалетом. Он безотлагательно повел мужчин в туалет и продемонстрировал работу унитаза. А Анфиса, громко смеясь с секретаря, повела показывать чудо цивилизации женщинам. Впоследствии всем стало забавно, что в каждом московском доме есть такой «нужник» и Шевельков за столом принялся излагать версии, как мог обмочиться секретарь райкома.

…Николай не стал гасить лампу в холле и, пройдя в спальню, быстро разделся и лег в приготовленную Анфисой постель. Он еще долго лежал с открытыми глазами, отгоняя дремоту, пока не услышал специфический звук шагов Анфисы. Она открыла дверь комнаты, быстро сняла платье и нырнула к нему под одеяло.

– Милый, ты уже спишь? – почему-то шепотом спросила Анфиса.

– Нет, солнышко мое, жду тебя, родная, – также шёпотом отозвался Николай, – как можно, спать, не дождавшись тебя? …Я ведь думаю, когда нам с тобой отгулять свадьбу…. Ты готова выйти за меня замуж?

Анфиса ответила ему страстным затяжным поцелуем, обвивая его торс, а затем, сделав то же самое своими длинными и красивыми ножками, увлекла его в бездну удовольствия интимной близости мужчины и женщины.

***

Прошел месяц с того дня, как Мишка устроился на работу. Он зарекомендовал себя с лучшей стороны во всех отношениях и был этим очень доволен. Его хвалили напарники по работе и приказчик за то, что он без посторонней помощи и подготовки с первого дня профессионально и добросовестно включился в трудовой ритм и не допускал огрехов в работе. Степка был очень благодарен за отмщение Мишкой своим обидчикам и души не чаял в новом друге, ежедневно посещая с ним клуб паровозников.

Первую зарплату Филипп Григорьевич начислил Мишке как всем, хотя он отработал первую неделю не полностью. Доплата, по словам приказчика, была начислена, как премия за то, что он посадил, сорвавшегося Дика на цепь в тот памятный день. Выдавали зарплату каждую субботу, Филипп Григорьевич сам обходил после обеда завод и на каждом рабочем месте производил выдачу денег с росписью в ведомости. Этот день работники называли «днем Филиппа», никто уже и не помнил, когда придумали переименовать этот день.

Выходным считалось воскресенье, весь завод не работал, верующие шли в церковь, а тот, кто был атеистом, пил водку. Мишка в первый свой выходной с утра пошел на ярмарку, которая еженедельно проводилась в станице. На просторном пустыре собирались казаки со всей округи, выстраивая телегами ряды и торгуя различной сельскохозяйственной продукцией. Сюда же приезжали мелкооптовые торговцы промышленными товарами, и Мишка долго ходил по рядам, высматривая одежду. Останавливался, спрашивал цену, примерял рубашку или брюки, прислоняя к своей фигуре и покачав головой, отправлялся дальше. Ему не терпелось приодеться прилично, чтобы перестали дразнить батраком в клубе, а еще очень хотелось купить Фросе красивый цветастый платок в подарок.

Но денег у него было мало на покупку и он бродил по ярмарке, немного расстроившись. Это неудовлетворенность заставила его подумать о тех, шестидесяти рублях, спрятанных дома в хуторе. Мишка решил купить сестрам Марии и Анне, а также племяшу Сергею подарки, чтобы вечером следующей субботы отправиться домой. Он знал, как тяжело живется сестрам и решил выдать им десять рублей из тех денег, а остальные потратить на покупку новой одежды.

Ежедневно Мишка встречался с Фросей возле клуба, и они отправлялись гулять по ночным улицам станицы. Их взаимная влюбленность достигла наивысшего предела, когда, не стесняясь, они могли рассказывать друг другу свои самые сокровенные тайны. Фрося уже позволяла Мишке в порывах обоюдной страсти целовать ее в те места, куда ему хотелось, и в душах молодых людей произошла та перемена, после которой жить друг без друга становится невозможно.

Отец Фроси наказал ее жестоко – неделю не разрешал ей по вечерам выходить из дома. Мишка узнал об этом из записки, которую передала ему подружка Фроси Аксинья. Он, как обычно пришел со Степкой к клубу, где они стояли и курили, перебрасываясь шутками в отношении Филиппа и Кузьмы, побитых и униженных. Те хоть и подверглись публичному позору, продолжали все же задираться. Тогда Степка предлагал им поединок, но забияки тут же замолкали и трусливо уходили в противоположный угол клуба.

Аксинья подошла к Мишке, эффектно виляя задом, и протянула ему записку от Фроси.

– Мишаня, это тебе твоя Фрося передала, – кокетливо молвила Аксинья, – но ты не подумай, я не читала….

– А чего мне думать? – равнодушно спросил Мишка, – читай, если интересно чужие разговоры знать.

Мишка развернул записку и, выйдя на свет, принялся читать. Аксинья стояла рядом, как будто ждала, когда он прочтет послание. Фрося писала, что отец наказал ее за непослушание и неделю она не сможет выйти вечером со двора. А еще, сообщала Фрося, отец ждет сватов от Федора Петрова и будет выдавать ее замуж за него. В конце Фрося написала: «Жди меня, любимый, неделя пролетит незаметно, и я смогу обнять тебя…, счастье мое!»

– Чего стоишь? – спросил Мишка у Аксиньи, – мне ответ нужно написать?

– Нет, она не гутарила мне о том, – произнесла Аксинья, играя взглядом и кокетливо пожимая плечами, – я жду, когда прочтешь….

– Ну, прочел, – равнодушно сказал Мишка, – и чего?

– Того, что твою Фросю папаня все равно замуж отдаст по своей воле, – иронически сказала Аксинья, выдавая этим, что записку она прочла, – а вот мой папаня гутарит, что отдаст меня за кого я хочу…. Вот!

– Ну, так иди, – рассеянно произнес Мишка, – я-то тут причем?

Аксинья, фыркнув, отошла от Мишки, показывая всем видом, что он не понял ее намека.

– Тупой ты Мишка, – буркнула она на ходу, – я ему себя взамен предлагаю, а он «… я-то причем здеся!» Правильно гутарили парни, что ты батрак необтесанный…, так оно и выходит!

Всю «штрафную неделю» Мишка очень тосковал по Фросе и понял, что любит ее, как она сама говорила, больше своей жизни. Он вечерами не ходил в клуб, ложился рано спать, но долго не мог заснуть, постоянно думая о Фросе. Вспоминал ее поцелуи, запах ее волоса и губ, перебирал в памяти подробности их свиданий и злился, что ее отец твердо решил выдать Фросю замуж наперекор ее воли. Ему хотелось убить этого Федю только за то, что он будет мужем его Фроси. Трудно представить, как этот пижон будет прикасаться к ее телу, целовать ее и ложиться с ней в одну постель…. От таких мыслей Мишка начинал беситься.

В следующую субботу парень отправился в родной хутор. Погода была пасмурная, но он решил осуществить свои намерения и, не смотря на накрапывающий дождь, вышел в дорогу. В это время года уже быстро темнело, и черная пугающая степь встретила Мишку холодным промозглым ветром. Он шел по неприветливому шляху и вид окрестностей не радовал глаз, как месяц назад. Степь своим видом напоминала, что совсем скоро пойдут осенние затяжные дожди, она начнет набирать влагу, а раскисшие дороги станут непроходимы для пешего странника. А еще позже на обработанные поля и пастбища ляжет первый снег и начнется зима, к концу которой стаи голодных волков выйдут на дороги и тогда путник бойся их нападения, хищники не раз пожирали людей зимней ночью на степных просторах.

Парень одолел уже больше пяти километров, когда его нагнала попутная телега, запряженная парой добрых коней. Мишка попросился подвезти его и слегка выпивший казак, с вожжами в руках, согласился. Он без удержу болтал, а Мишка, сморенный трудовым днем начал клевать носом, как кляча в стойле.

– Слышишь меня паря? – то и дело спрашивал казак, – я ведь правду гутарю!

– Я все слышу, – отзывался Мишка, – только не знаю, что ответить на твои балясы….

– А это вовсе не балясы, – вновь загорался казак, – это будет совсем скоро! Вот тогда посмотрим, как все опомнятся и поймут обман большевиков. Кто добровольно попрется в эти колхозы? Кто, я тебя пытаю, паря?

– Так ведь я не знаю даже, что это за хреновина такая, – парировал Мишка, временами выходя из дремы, – мож это будет лучше. Я читал в одной газете, что скоро трактора дадут землю пахать….

– Дурья твоя башка, – возражал казак, – ведь чтобы дать эти трактора, они сначала все у тебя отберут – землю, скот, инвентарь, птицу, все в общий баз…. Один пригонит пять коров, а другой одну клячу дохлую, а стадо общее получается!

– А какие они трактора энти? – спросил Мишка, – ты видел их когда-нить?

– Да причем тута трактора? – сердился казак, – ведь у тебя все отберут, и останешься ты ни с чем! Гутарят, что даже жены будут общими! Вот хрень какая взбрела им в башку…. Да и кто будет кормить-то общее стадо, нешто своих жальчее всего? Передохнут все кони, быки, свиньи, да и куры то ж …со смеху, попомни мое слово!

– А ты куда едешь–то? – спросил Мишка, – да еще и на ночь глядя?

– В Милютинку еду к батяне своему с маманей, – отвечал казак – поведаю им страсть эту грядущую про колхозы! Если так, то, пора скотину резать, да сожрать всю, пока не отобрали.

– А откель ты прознал про то? – любопытствовал Мишка.

– Так письмо ноне кум получил, – ответил казак, – в нем главный большевик написал про те колхозы, в которые нужно вступать пока добровольно. Гутарят, что теперь грузин какой-то заправляет большевиками в Москве…. То ли Столин его фамилия, то ли Джугашвиль какой-то. Русского что ль не нашлось, прямо ей Богу? Да и ентот Лёнин ихний, что помер три года назад не лучше, гутарят, немецким шпиёном был…, а его с почестями под оркестр в стене московской замуровали!

– А кум-то твой откель знаком с ентим Джугашвилем? – искренне поинтересовался Мишка.

– Откель ты взял, паря, что мой кум знаком с ним? – недоумевал казак.

– Ты же сам только что гутарил, вроде кум письмо от Джугашвиля получил ноне, – напомнил Мишка.

– Так письмо енто служебное, – многозначительно молвил казак, – и не только куму адресованное, а скрось всем, чтобы знали про то. Кум-то мой секретарем ихнего райкома работает… большевистского! Ты подумай, все обобществлять будут! Вот, сколько у тебя или батяни твоего коней?

– Нету у меня ни батяни ни коней, – отвечал Мишка, – и меня совсем не волнуют твои колхозы, потамушта я рабочий люд! Может это даже лучше будет, чем на кулака батрачить?

– А ты видать шпана, – рассердился казак, – словечки ихние потребляешь – «кулаки»! Чего ты понимаешь в жизни-то?

– Я батрачил на Скобелева в детстве, – рассуждал Мишка, – и знаю, что это кспуататор, день и ночь на него работаешь за еду… а он богатеет!

– А ну-ка слезай с телеги зараз, – закричал казак на Мишку, – быстро спрыгивай, не то кнута получишь! Ты поглянь на этого шпану, ксплуататоры мы ему!

Мишка спрыгнул с телеги на ходу, а казак на прощанье все-таки стеганул его кнутом, а следующим ударом – коней, которые резко перешли с шага на рысь. Телега помчалась, скрипя несмазанными колесами, оставив Мишку одного посреди шляха. Потирая руками спину, горевшую от полученного удара кнутом, Мишка зло выругался. Затем зашагал вперед, благо пока болтал с казаком, проехали километров десять, осталось пройти полпути до дома.

Уже к утру он подошел к хате, где прожил свое нелегкое детство и тихо постучал в окно. Из-за занавески показалось испуганное лицо сестры Анны. Она тут же узнала брата и впустила в хату. Вышла старшая сестра Мария и зажгла свечу. Мишка приступил к раздаче подарков, купленных им неделей раньше. Старшей Марии он преподнёс платок, а младшей – пудру, племяннику купил конфет.

– Мишка, а чего ты себе одежку не покупаешь? – спросила Мария, – уж холодно так ходить, нужно одеваться теплее.

– Куплю сестричка, не переживай за меня, – ответил Мишка и достал из сумки колбасу, купленную в Степкином буфете. Здесь была и вареная, и копченая и сосиски.

– Мишь, это на ентом заводе делают такую вкуснятину? – спросила Анна, глубоко вдыхая запах и облизываясь.

– Да, Нюся, эту колбасу наш завод делает, – гордо ответил Мишка, – но мне еще назад тридцать километров идти, завтра на работу надо…. Я посплю пару часов, разбудите меня?

– Разбудим братик, поспи маленько, – сказала старшая сестра, – а я зараз вареников налеплю, как ты любишь….

Мишка лег на свою бывшую кровать у самой печи и быстро заснул. А через два часа, когда уже было светло и солнечно, Мария разбудила его. На столе уже красовалась огромная чашка с парящими варениками. Сестры нарезали колбасу разную и уложили ее в миску. Племянник Сережка уже уплетал ее с хлебом и был рад Мишкиному гостинцу.

– Миша, а ты почему не кушаешь колбасу? – спросила Мария.

– Это я вам принес, – ответил Мишка, уплетая вареники с творогом, – я и на заводе наемся этой вкуснятины….

– Миша, надысь Настя Фирсова пытала меня, – неожиданно молвила Нюся, – где ты пропал, хотела знать?

– Много будет знать, – рассуждал Мишка, – скоро состарится! Нужна она мне, эта Настя, которая стесняется, что я батраком был…. Я влюбился, сестричка в другую девушку и жить уже без нее не могу…. Фросей кличут ее! Так что можешь передать Насте, зря она стеснялась, я к ней теперича и не подойду даже!

Мишка вышел в сени, незаметно достал спрятанные деньги из-под деревянного ящика в чулане и, отсчитав пятьдесят рублей, положил их в потайной карман брюк. Войдя в комнату, протянул Марии десять рублей. Она оторвалась от еды и долго смотрела на деньги, не решаясь взять.

– Это вам на всех, – сказал Мишка, – я теперь не скоро смогу прийти, дожди начнутся, буду сидеть там, в Морозовской…. Но если кто-то из наших хуторян поедет туда, то можете кто-нить из вас сами ко мне пожаловать.

Сестры вышли провожать брата до самой околицы, Мария расплакалась на прощание, а Анна принялась успокаивать старшую сестру.

– Маруся, не плачь, не навсегда расстаемся, – успокаивал Мишка Марию, – чего ты, в самом-то деле?

– Предчувствие у меня Миша плохое, – сквозь слезы молвила Мария, – произойти что-то должно нехорошее… с нами со всеми. У меня такое было перед тем, как я похоронку на Михаила, мужа своего получила…, эх, да ладно уж, чему быть, того не миновать!

Мишке в душу запали слова старшей сестры Марии, и он еще долго оборачивался назад и смотрел на сестер машущих ему платками у околицы. Через несколько лет Мишка вспомнит пророчество Марии, и удивиться в верности сестриного предчувствия. В стране, где перемены следовали одна за другой, ждать можно было чего угодно. Начнется сплошная коллективизация и голод.

…Вечером следующего дня, Фрося, как бывало раньше, пришла к клубу. Неделя «домашнего ареста» для нее миновала, но настроение у девушки было плохое. Мишка день за днем отсчитывал неделю, получив от Фроси записку и знал, что именно сегодня она сможет выйти из дому. Он со Степкой, как обычно пришел к клубу и курил на светлом месте у открытых дверей. Парень с нетерпением поглядывал в темноту улицы и вздрогнул, сам не зная почему, когда увидел Фросю, появившуюся из темноты.

– Фросенька, здравствуй, моя милая, – поздоровался он, – вижу настроение у тебя дурное, что-то случилось?

– Случилось, Мишенька мой, – выдохнула девушка и, расплакавшись, продолжила сквозь слезы, – папаня вчерась сватов от Федьки принимал. Его родители приперлись, такие важные цацы. …Свадьбу договорились гулять в бабье лето, а значит почти через месяц…. Засватали меня,… понимаешь, Миша?

Мишка обнял девушку на свету, не стесняясь собственных чувств и не обращая внимания на толпу шушукающихся между собой девок и парней, прижал к себе и долго соображал, что она ему сказала. Он был ошеломлен не меньше Фроси, растерялся и только гладил ее волосы.

– Что мне теперь делать, миленький мой? – спрашивала Фрося, не переставая плакать, – папаня и слушать ничего не хочет…. Гутарит, если не пойдешь за Федьку, косы шашкой отрублю и выгоню из дома….

Мишка, немного опомнившись, увлек девушку в сторону и как-то по-детски пытался успокоить ее. Он понял, что Фрося не будет перечить отцу и ей придется стать Федькиной супругой. А как же он? Что теперь делать с его любовью? Мишку охватила злоба, но тут же прошла, ведь Фрося ни в чем не виновата. Она такая же, как и он, обманутая судьбой и любящая его больше своей жизни.

– А как же я, Фросенька? – растерянно спросил Мишка, – я ведь не смогу без тебя, родная моя! …Что же нам делать с тобой горемычная?

– Я знаю что делать, Мишенька, родимый ты мой, – неожиданно и решительно заявила Фрося, – я не отдам ему то, что берегла для тебя…. Это принадлежит только тебе, мой сокол ясный и никакой папаня мне тут не указ! Пусть это время до свадьбы будет нашим медовым месяцем, пойдем ко мне на сеновал…..

Мишка ничего не ответил и, подчиняясь Фроси, которая взяла его за руку, пошел, куда вела. Они, не разговаривая шли по ночной улице и когда оказались у Фросиной хаты, остановились. Девушка приложила палец к своим губам, давая Мишке понять, чтобы он тихо вел себя, осторожно открыла калитку. Молодые люди прошмыгнули незаметно на задний двор и вскоре оказались на сеновале. Было темно, и Фрося сразу сняла с себя платье, чтобы оно не помялось. Девушка, не стесняясь, стояла перед парнем голая в одном бюстгальтере.

Мишка обнял Фросю, и губы их слились в страстном поцелуе, она и он задыхались от осознания того, что сейчас должно было произойти. Пахло свежим сеном, и запах этот, как дурман, опьянял их, придавая решимости здесь и сейчас воссоединиться в одно целое.

– Разденься милый мой – прошептала Фрося, снимая бюстгальтер – …мне так страшно, любимый, но ты не обращай на это внимание!

Мишка снял брюки, рубашку и длинные подштанники, которые носили все взрослые казаки, его плоть уже была готова и он, обернувшись к Фросе, прижал этот горячий камень к ее животу. Фрося медленно опустилась на сено, увлекая за собой Мишку. Он упал на колени, а девушка легла на спину и, раздвинув ноги, потянула его на себя. Парень сопел от волнения, они ощущали тела друг друга, но ничего не видели из-за темноты, скрывавшей от Мишки робость и стеснительность Фроси.

Мишка почувствовал, как девушка взялась одной рукой за его напряженную и горячую плоть, направляя ее в нужное место, а второй надавила слегка на его ягодицы. Она тут же вскрикнула от боли и прижала парня обеими руками к себе.

– Все, …все Мишенька, – подожди минуточку, пусть немного боль уйдет….

Так они лежали некоторое время, испытывая самые сильные ощущения, подаренные людям Всевышним для продления жизни человечества. Спустя минуту Фрося пошевелила тазом, и Мишка потерял самообладание, он опьянел от дурмана любви и половой близости, сделался самцом, подчиняющимся только инстинкту.

– Все, Мишенька, я твоя, – прошептала она ему на ухо и начала двигать тазом, теряя контроль над собственным поведением.

Молодые люди ничего не слышали, не соображали и подчинялись зову природы, тяжело дыша и познавая самое великое таинство на свете – ощущать друг друга снаружи и изнутри, испытывая при этом острые сексуальные ощущения. Через несколько минут Мишка почувствовал неизвестное доселе состояние и понял, что сейчас произойдет то, о чем каждый парень мечтал в годы своего возмужания. Он застонал от удовольствия, прикусывая себе губу, чтобы заглушить этот стон. Фросе тоже передалось его состояние, она почти одновременно с ним вскрикнула, зажимая свой рот ладонью. То, чего они обоюдно хотели, произошло, и новоявленные мужчина и женщина лежали в той же позе, тяжело дыша и успокаиваясь.

Мишка растянулся на спине, а Фрося прижалась к нему всем телом, положив свою ногу, бедром на его интимное место. Дыхание вскоре успокоилось и Мишка, повернувшись к Фросе, сковал любимую в объятиях, они вновь слились в затяжном страстном поцелуе, как бы благодаря друг друга за полученное неземное удовольствие.

– Миша, пора уже уходить отсель, – прошептала Фрося, – только погодь маленько. Я тут спрятала в сене цибарку с водой и полотенцем, нужно кровь смыть и мне и тебе.

– Ласточка ты моя, – шептал ей Мишка, – нешто ты заранее задумала отдаться мне нонче?

– Да, мой любимый, – шептала Фрося, – это принадлежит тебе и я не жалею об этом.

Фрося поднялась, нашла в сене ведро и, черпая из нее воду ладонями, принялась обмываться. Затем подозвала Мишку и сама своей рукою, ласково обмыла те места, где могла остаться ее кровь. Затем вытерла обоих полотенцем и передала его Мишке.

– Выбросишь, любимый мой, – проговорила она, – где-нить по пути, чтобы его нечаянно папаня мой не увидел….

…На следующий день Мишка узнал еще одну новость, которая взволновала парня не меньше, чем сватовство его любимой. После обеда к ним в разделочное отделение зашел приказчик. Он долго смотрел вокруг и удовлетворительно кивал головой. Когда Григорий, Павел и Мишка сделали короткий перерыв и вышли на улицу покурить, Филипп Григорьевич огласил решение хозяина о его женитьбе на Анфисе Петрухиной. Приказчик сообщил, что в этот же день начальник железнодорожной станции Петров будет женить своего сына Федора на дочери казака Емельяна Мелехина – Ефросинье. Хозяин решил по просьбе Петрова отгулять обе свадьбы вместе и Филипп Григорьевич предупредил работников, что Николай Леонидович приглашает на свадьбу всех работников завода.

Это приглашение очень расстроило Мишку, чего не могли не заметить напарники по работе и приказчик. Парень отошел в сторону и отвернулся, на его глазах появились слезы злости на Федора и отца Фроси. Он понимал, что бессилен в этой ситуации, отказаться от приглашения хозяина он не мог, но и смотреть спокойно, как Федор будет целовать его Фросю под крики «горько» не сможет.

– Ты чего Мишка? – спросил приказчик, – нешто не рад свадьбе хозяина?

– Рад, Филипп Григорьевич, – соврал Мишка, – табачину из папиросы проглотил, аж в горле ком появилси…, зараз пройдет!

Приказчик ушел, а работники продолжили разделку только что поступивших из бойни туш. Мишка впал в состояние аффекта, он не соображал, что делал – ожесточенно кромсал ножом мясо, представляя себе тушу бычка Федором. Это заметили Павел с Григорием, которые прекратили работу и смотрели на обезумевшее выражение лица Мишки с опаской и тревогой.

– Паря, что с тобой? – спросил Григорий, – ты захворал что ли?

Но Мишка не слышал его, он ожесточенно пробивал ножом сердце, легкие, печень ободранной туши и что-то шептал себе под нос. Его обезумевший взгляд скользнул по лицу Павла, который пристально смотрел на парня. Неожиданно Мишка пришел в себя и сам удивился короткой потере контроля над собой.

– Что-то мне дурно стало, казаки, – оправдывался Мишка, – прямо не знаю, что на меня нашло.

– Я знаю, что на тебя нашло, – в шутку сказал Григорий, даже не предполагая, как он был близок к разгадке, – ты видно в Анфиску, в горничную хозяина влюбилси, а она замуж выходит….

Григорий и Павел громко засмеялись, что окончательно успокоило Мишку, который был рад, что они не знали о его любви к Фросе. Единственный человек на заводе, кто об этом знал, был его друг Степка, по-мужски хранивший эту тайну.

– Нет, казаки, Анфиску я вовсе не люблю, – уже спокойно сказал Мишка, – она старая для меня, ай девок мало на мой век?

Он засмеялся, чем успокоил напарников и приступил к разделке туши, над которой только что издевался, протыкая внутренности ножом. Парень понимал, что ему необходимо срочно излить душу Степке, но до окончания рабочего дня было далеко и пришлось заставить себя успокоиться. Мишка переключился на приятные воспоминания о том, что произошло на сеновале, и мысленно ласкал Фросю в самые интимные места.

Наконец рабочий день окончился, и Мишка быстрым шагом направился в буфет к Степке, который закрывался на час позже. Такой режим работы буфета был установлен хозяином специально, чтобы рабочие могли купить продукты, после смены. Войдя в деревянный павильон, Мишка увидел очередь из трех казаков.

– Здорово дневали, – приветствовал Мишка, – Степка я смотрю, ты занят? Приходи ко мне, когда закончишь работу, новости есть!

– Нешто я не знаю новостей о свадьбе хозяина? – спросил Степка.

– Знаешь, да не все! – интриговал Мишка.

– Я знаю все, Миша, – многозначительно сказал Степка с грустным видом, – давай выйдем на улицу и погутарим.

– Куда тебя к черту несет? – возмутился один из стоящих в очереди казаков, – торгуй быстрей и не шлындай во время работы….

– Степка, торгуй, я подожду, – молвил с грустью Мишка.

Он отошел в сторону и терпеливо ждал, пока Степка обслужит работников завода. Тот понял, о чем хочет поговорить с ним друг и, отпуская товар, думал, чем его успокоить? Приказчик тоже проинформировал Степана о совместной свадьбе хозяина и сына начальника станции, и парню была понятна тревога Мишки. Но что он мог посоветовать?

Наконец павильон опустел, и можно было поговорить.

– Я все знаю, Миша, – сказал Степан, – на заводе ведь никто, акромя меня не знает о твоей любви к Фросе. Но что тебе посоветовать в ентом случае?

– Я не знаю, – с грустью и злобой начал Мишка, – я не вынесу этого испытания, не смогу удержаться, чтобы не набить этому Федьке морду….

– Этим ты только себе беды наживешь, – резонно заметил Степка, – Федька тута ни причем, это папаня Фросин виноват! …Давай я подумаю, а вечером вместе решим, как отомстить Емельяну, отцу Фроси.

Вечером, когда друзья отправились в клуб, они вернулись к разговору, начатому в буфете. Было темно и им казалось, что никто не может слышать их, поэтому говорили довольно громко, не подозревая, что их слышит парень, следующий за друзьями в темноте. Он шел тихо и не приближался к друзьям на опасное расстояние, чтобы они его не обнаружили. Взволнованный Мишка рассказывал Степке о своей привязанности к Фросе, что любит ее больше своей жизни и не сможет жить с тем грузом, который навалился на него из-за расчетливости ее папани.

– Я знаю этого Емелю давно, – сказал Степка, – он деляга еще тот и во всем ему нужна выгода…. Отдать замуж свою дочь Фросю за сына начальника станции в его манере и задумал эту сделку он видно давно….

– А откель он знал, что Федору понравится Фрося? – раздраженно возмутился Мишка.

– Так ить ентот Федя кажный день обедает в паровозной столовке, – отвечал Степка, – и Фрося ему давно приглянулась. Енти Петровы они хоть и не местные, но его батяня, да и сам Федька работают на железной дороге давно и считаются специалистами…. А уж когда папаню поставили начальником станции, то Федька сам хвасталси, что теперя любая девка за него замуж пойдет!

– Я ентого Емелю ни раз не видел, но ненавижу его, как злейшего вражину, – возмущался Мишка, – может подстеречь его вечерком где-нить, да отметелить как следует?

– Ты думаешь, он откажется после этого от своей задумки? – спросил Степка, – …да и засватали уже Фросю! Папаня Петров не потерпит такого позора, чтобы ему отказали посля сватовства…. Он хорошо знает Николая Леонидовича и в случае чего, потребует выгнать тебя с работы….

– Ну, а что ты посоветуешь, Степка? – раздраженно спросил Мишка, – ты обещал подумать, как отомстить Емельяну!

– Я подумал, Мишь, – начал Степка, – раз уж вам с Фросей зараз бежать некуда, то можно опозорить Емелю на свадьбе. Ты могешь отвязать Дика, будто он сам сорвалси с цепи? Нихай волчара спустит ему штаны, как только молодожены войдут в ворота завода. Я слышал, что хозяин хочет построить для гостей навес и столы прямо во дворе завода….

– Могу, – ответил Мишка, – но ведь волк может загрызть других, а не Емельяна….