Читать книгу Второе пришествие - Владимир Моисеевич Гурвич - Страница 1

1.

Введенский решил отправиться к отцу на электричке. Так было и спокойней и проще. На шоссе сплошные заторы, придется долго стоять в них. А ему сейчас не хочется это делать. Лучше спокойней добраться до цели по железной дороге. А заодно без помех еще раз обдумать предстоящий разговор. Никаких сомнений, что он будет не легким. Вернее, он не правильно подобрал слово, он будет самым тяжелым в его жизни. Это он предчувствует. Даже если последует разрыв, не стоит об этом сожалеть. Есть вещи посерьезней и поважней. Он слишком долго шел к этому, столько раз все обдумывал. Иногда хотелось отказаться и от своих мыслей и от написания книги. Но все то время, что он работал над ней, непрерывно ощущал, как двигает им вперед неведомая сила. Сначала он сомневался в ее присутствии, полагал, что это внешнее воздействие ему только кажется. Но чем дольше продолжалась работа над рукописью, тем все больше уверялся, что это не выдумка, не иллюзия. Она есть, руководит им, направляет и определяет его мышление и поступки. И тогда он брался за труд с новой силой, с еще большим усердием. Он должен был его завершить, несмотря на сомнения и даже страх. Точнее, это не совсем правильный оборот речи, он должен был его завершить именно благодаря сомнениям и страхам, прочно поселившимся с некоторого времени в его душе. Но с какого-то момента он вдруг понял: их преодоление и является его главным делом, для этого он и пишет страницу за страницей. Не останавливаться – вот главная задача, потому что если это случится, это станет не только его поражением. В каком-то смысле оно коснется всех живших, живущих и тех, кто будет жить после него на земле.

Не слишком ли это звучит пафосно, спрашивал в такие минуты он себя? И сам же отвечал: нет и еще раз нет. Это его долг, его обязанность, если хотите, святая чаша Грааль. Ведь не случайно, что Господь именно в его голову вложил подобные мысли. А, следовательно, он их должен довести до других. Иначе, какой в них смысл.

Конечно, Введенский допускал возможность ошибки – мало ли что человеку пригрезится. Но даже если это и так, все равно он обязан продолжать начатый труд. А там история или еще кто-то разберется. Его дело совершить порученное ему. А все остальное по большому счету его не должно касаться. По крайней мере, он должен воспринимать это как нечто постороннее по отношению к нему. Пусть другие судят так, как им заблагорассудится, пусть даже хулят и проклинают его. Сомнений в том, что он сполна выпьет из этой чащи, у него не было. Но это его ни в коем случае не должно останавливать, в жизни нет ничего прекраснее, чем исполненная миссия. А ему кажется, он, несмотря на еще совсем не старый возраст, он уже близок к ее выполнению. Или, по крайней мере, главную ее часть. Что еще можно пожелать? Любовь Веры?

При мысли о ней у него на мгновение сжалось сердце. Он с самого начала понимал, что эта книга не прибавит им согласия и понимания. Так оно и случилось, их помолвка, а значит и свадьба откладывается. Или вообще отменяется. Вчера она объявила ему об этом. Он не слишком удивился, другой реакции и не ждал. Все в этом божьем мире закономерно, все подчиняется установленным Им законам. Другое дело, что они не всегда понятны и не всегда кажутся справедливыми и правильными. Но разве способен человеческий разум понять Божий промысел? А с другой стороны, кто еще? Других разумных существ на земле нет. А, может быть, нет их и во всем мироздании. По крайней мере, фактов об их наличие пока не обнаружено, одни домыслы. А значит, до тех пор, пока этого не случится, следует исходить из такого предположения.

Чтобы отвлечься от своих мыслей, Введенский стал смотреть в окно электрички. Мимо него проплывали типично подмосковные пейзажи. Кажется, на этом маршруте он знал их все. Даже невозможно сосчитать, сколько раз он преодолевал этот путь. Сначала юношей, потом мужчиной. Но сегодня эта привычная дорога казалась ему непривычно и длинной и трудной, как дорога, которая ведет на Голгофу.

Мысли Введенского перетекли к отцу. В воображении тут же возникла высокая, сильная фигура, густая черная борода, кустистые брови и удивительно, словно проведенный по линейке, прямой нос, который он унаследовал от него. Поразительный человек, совмещающий в равной степени доброту и суровость. В детстве он одинаково любил и боялся его. Эти два чувства, как два противоположных начала, постоянно боролись в мальчике. Побеждало то одно, то другое. И эта дихотомия вносила в неокрепшую душу постоянный разлад. Прошло немало лет, но он ощущает его до сих пор. Вот и сейчас едет к нему, а внутри, как в калейдоскопе, то и дело меняются ощущения. Надежда уступает место опасению, а опасение надежде. Не случайно ж, когда писал книгу, постоянно думал о папе. Даже хотел ее ему посвятить, но в последний момент передумал. И решил это вообще не делать. Затем ставить кого-то в не простое положение, еще неизвестно, что последует в ближайшее время, какой резонанс она вызовет. Вдруг придется отрекаться, как апостолу Петру, от его труда, как он отрекся от Христа. В таком случае лучше не ставить никого в такую печальную ситуацию. Теперь он ясно понимает, что поступил правильно.

Введенский оторвался от своих размышлений и снова посмотрел в окно. И обнаружил, что поезд подъезжает к его станции. Внезапно стало так тревожно, как еще никогда в жизни. Может быть, уже менее чем через час у него состоится самый важный для него разговор. Хотя с другой стороны важность того или иного события или поступка по-настоящему определяет только время. А человек часто ошибается на сей счет.

Введенский вместе с другими пассажирами направился к выходу из вагона. Через минуту он уже шагал по перрону.

2.

Введенский шел по утопающей в растительности улице. Это был небольшой подмосковный городок, почти поселок. Здесь он родился, здесь прошло его детство. Хотя все указывало на то, что он должен был появиться в Москве. Но буквально за пару месяцев до появления на свет его отец принял решение сменить столичный приход на службу настоятелем в местной церкви. Этот поступок вызвал немалый резонанс. Об этом Введенскому впоследствии говорили многие. Мало кто понимал, чем было вызвано такое непривычное перемещение. Отец Введенского, несмотря на свою молодость, был уже достаточно известным и популярным церковным деятелем, на его службы народ стекался из дальних районов города, а так же и из других городов. Ему прочили блестящую карьеру, к тому же он начал писать статьи на актуальные темы церковной жизни. Эти публикации встречались благосклонно, они вызывали немалый интерес, так как отличались и хорошим стилем и оригинальностью изложения, хотя подчас носили скрытый нетрадиционный характер.

И вдруг в один момент все кардинально изменилось, вместе с молодой женой он отправился служить в малопримечательный городок, в скромный храм. С тех пор прошло почти тридцать лет, а отец все так же пребывает на прежнем посту. Хотя за это время престижных предложений поступало немало.

В детстве и в молодости, несмотря на непростые отношения с ним, отец являлся для Введенского всегда примером, объектом для подражания и восхищения. Ему во всем хотелось походить на отца. У него не было сомнений, по какой стезе направиться, какую профессию выбрать. Священнослужителя, какую же еще.

Отец всячески поддерживал это стремление сына. Когда Марк повзрослел, они подолгу беседовали. Как юноша любил эти разговоры на самые разные темы: от Бога до футбола и секса. Казалось бы не было ничего запретного, он мог поведать ему самое сокровенное, то, в чем подчас стесняться признаться самому себе. И он сам не понимал, почему так легко об этом сказать папе. Это было сродни небольшому чуду, ведь никакого принуждения с отеческой стороны никогда не возникало. Все исключительно добровольно.

А потом случилось то, что и отца и сына повергло в изумление. Марк отказался поступать в семинарию, вместо этого выбрал исторический факультет университета. Причем, случилось это в самый последний момент. Он тогда сам не понимал, что с ним происходит, но в какой-то момент им овладело сильное беспокойство. Его почти стало трясти. Из каких-то неведомых глубин его существа стала формироваться все более отчетливая мысль, что он совершает непоправимую ошибку. И нужно срочно изменить свое решение. Иначе это обернется для него тяжелыми последствиями.

Марк всегда интересовался историей, почти так же сильно, как и богословием. И потому выбор у него был очень узкий: либо стать священником, либо историком. Он отнес документы в университет. И лишь потом рассказал о своем поступке отцу.

Марк ждал, что тот будет сильно недоволен, но такой резкой реакции он не предвидел. Отец был обескуражен настолько, что какое-то время не мог ничего сказать. А когда пришел в себя, набросился на сына. Ничего подобного тот не ожидал, даже не мог себе представить, что отец способен так кричать. Потом он, правда, извинился перед ним, сказав, что то был крик души, который он не смог сдержать. Но что-то навсегда изменилось в юноше, какая-то струна, связывающая с родителем, навечно оборвалась в нем. Зато вдруг необычайно ясно осознал, что поступил правильно, что путь служителя церкви не его. У него иное призвание, хотя какое именно в тот момент он понять был не в состоянии. И даже не особенно пытался это сделать. Чтобы это выяснить, потребовалось много лет. И даже сейчас он не мог до конца быть уверенным, что отыскал его. Введенского не покидало ощущение, что в его жизни еще случатся события, которые кардинально изменят ее. И он невольно пребывал в ожидании того, что же произойдет. Это одновременно и радовало и мучило его, он никак не мог решить, что с этим делать, как к этому относиться.

Впрочем, сколько Марк себя помнил, его всегда преследовало это ощущение. Бывали периоды, когда оно почти исчезало, бывали – когда резко усиливалось. Но никогда не пропадало совсем. И теперь он понимал, что оно диктовало и направляло многие его поступки. Вот и то решение – учиться в университете, было принято под его влиянием. Что-то тогда замкнулось в нем, что-то позвало выбрать этот путь. Иногда ему даже казалось, что в какой-то момент он услышал голос. Хотя понимал, что ничего подобного не было, это таким вот своеобразным образом давало о себе знать его воображение. Оно всегда у него было чрезмерно развитым, иногда рисовало такие картины, что он какое-то время находился под их впечатлением. Для него это было всегда важно; подспудно он чувствовал, что они появляются не случайно, а о чем-то сигнализируют ему. И только через много лет он стал понимать некоторые из этих сигналов.

Введенский остановился возле своего дома. Это было относительно небольшое строение, хотя внутри оно было далеко не таким уж и маленьким. Он всегда волновался, когда оказывался здесь. Ведь тут прошло его счастливое, детство, воспоминания о котором останутся с ним до конца его дней. В этом Введенский ничуть не сомневался, вне зависимости от того, как сложатся его дальнейшие отношения с отцом.

Введенский поднялся на крыльцо почти с таким же чувством, с которым, наверное, Христос поднимался на Голгофу. Он понимал, что за дверью его ждет нечто такое, что повлияет на его дальнейшую жизнь. Но он сам сделал свой выбор, а значит, не имеет право жалеть о нем.

Его встретил отец. Внешне он выглядел спокойным, его вид ничем не отличался от обычного. Но Введенский слишком хорошо знал этого человека, чтобы обманываться.

Они обнялись. Объятие отца так же ничем не отличалось от предыдущих. Они прошли в гостиную. За столом сидел брат Матвей, что не слишком обрадовало его. Несмотря на близкое кровное родство, они никогда не были близки, скорей наоборот, были разные во всем, начиная от внешности, кончая мировоззрением.

Если Марк был довольно высок и худ, с густой темной гривой, то Матвей был среднего роста, несмотря на молодость, довольно полным, с жиденькой волосами, заплетенными на затылке в узел. Он служил в патриархии и был безмерно горд тем, что находился вблизи священной особы патриарха. Введенский пара раз посмеялся над этим чувством, что привело их к еще большему охлаждению.

Иногда Марк размышлял о том, почему они столь далеки друг от друга. Да, они разные, но есть немало разных людей, между которыми возникает дружба. А вот у них как-то она не получается. Хотя в детстве они много времени проводили вместе, жили в одной комнате, доверяли друг другу интимные тайны. А потом в какой-то момент все это исчезло. Может, в этом виновата Варвара или Вероника, как сама она предпочитает себя называть – их родная сестра. Самая младшая из трех детей и самая непокорная. После десятого класса она просто сбежала из дома. Все переполошились, стали искать. И нашли. В одном московском ресторане, в кардабалете. Все попытки вернуть ее на путь истинный, ни к чему не привели. Она заявила, что хочет жить так, как сама того хочет, а со своей «постной» семьей не желает иметь дальнейших сношений. Никакие уговоры не возымели действия. И отец вычеркнул ее из списка своих детей. Марк видел, насколько нелегко далось ему такое решение. Но в тот момент одобрил его. Ничего другого просто не оставалось. С тех пор ее имя в их доме больше не произносилось.

Марк вошел в комнату и замер у порога, на столе он увидел свою книгу. Почему-то взгляды всех троих сфокусировались на ней.

– Проходи, сынок, садись, – произнес отец Вениамин. – Сейчас попрошу принести чая.

– Не надо, папа, – отказался Марк. – Лучше пусть ничего не отвлекает от разговора.

– Да, лучше, – согласился отец Вениамин. Он посмотрел на младшего сына. Тот ответил ему понимающим взглядом. – Я внимательно прочитал твою книгу. Отдельные места даже перечитал.

– Это мне льстит, – не удержался от реплики Марк.

– Поверь, это не тот случай, когда стоит иронизировать, – сказал отец.

Он встал и прошелся по комнате, Марк следовал взглядом за его высокой стройной фигурой. Внезапно отец остановился рядом с ним.

– Я очень огорчен. Я еще никогда не был так огорчен, чем сейчас. – Он посмотрел на Матвея.

– Мы с отцом не ожидали такого от тебя, – важно промолвил брат.

– Почему? Мы много раз обсуждали эти темы вот за этим же столом, – возразил Марк.

– Нет, это не совсем так, – не согласился отец. – Мы так далеко не заходили, ты не высказывал столь радикальные суждения.

Мысленно Марк согласился с отцом, так далеко они не заходили. Но, начиная работу над книгой, он и не предполагал, что она окажется напичканной столь радикальными идеями. Они приходили к нему во время написания, пугали его, но и отмахнуться от них он не мог. В какой-то момент он осознал, что эти мысли как раз и являются самыми важными, ради чего и стоит заниматься этим делом. Они давно назрели и даже странно, что ему выпала честь озвучить их.

– Так, получилось, папа. Эти мысли стали меня осаждать, я не мог от них отбиться. Иначе бы все потеряло смысл.

– А то, что ты написал, все им дышит? – Голос отца вырвался из-под контроля, и Марк понял, что его спокойствие напускное, внутри он весь кипит от негодования.

– Не знаю, не мне судить. Но я старался.

– Вот как, он старался! А ты отдаешь себя отчет в том, что ты натворил, какую бомбу подложил под основание нашей церкви?

– Ты не прав, отец, если кто-то и подложил бомбу, то не я. Это сделала сама церковь. Я лишь констатировал то, что есть. Не надо винить меня в том, в чем я не виноват. – Эти слова дались ему не без труда, но он понимал, что с его стороны будет ошибкой, если он перейдет в глухую оборону. Он приехал сюда не защищаться, а говорить на равных. По крайней мере, так ему хотелось думать.

– Ах, вот как! – воскликнул отец. – Значит, церковь во всем виновата.

– Но разве не ты много раз мне говорил об ее недостатках и даже пороках. Более того, ты хорошо известен, как борец за ее чистоту. Это сделало тебя широко известным в церковных кругах. И не только в них. Правда, далеко не всем нравится твоя деятельность.

– Бороться за ее чистоту и отвергать саму необходимость существования церкви – это абсолютно две разные вещи. И тебе это прекрасно известно.

Марк отрицательно покачал головой.

– Я тоже так поначалу думал, но по мере того, как углублялся в материал, то все сильней приходил к выводу, что эти темы тесно взаимосвязаны. Что-то почти за две тысячи лет существования церкви ей так и не удалось стать чистой и непорочной. Тебя не наводит этот факт ни на какие выводы?

– Зачем мне делать такие выводы, если это уже сделал ты, – хмуро произнес отец.

– Патриарх сказал, что давно не держал в руках такого омерзительного сочинения, – вставил Матвей.

– Это лишь мнение частного лица, – пожал плечами Марк.

– Ну, знаешь, – возмутился Матвей, – у меня нет даже слов, чтобы сказать, что я думаю о твоем заявлении.

– Не забывай, брат, это ты воцерквленный человек, а я нет. Для меня патриарх не авторитет.

– Кто же тогда авторитет? – спросил отец.

Марк помедлил с ответом.

– Думаю, только Бог.

– И Он потребовал от тебя написания книги, в которой доказывается не только ненужность, но и вредность существования церкви?

– А кто же еще?

– Дьявол, – резко произнес Матвей.

– Ну, вот, вернулись в прошлое, – насмешливо протянул Марк. – Если церкви что-то не нравится, значит, по ее мнению, в этом замешен дьявол. Знакомый аргумент со времен святой инквизиции. А если уж говорить в таком ключе, вы никогда не задумывались о том, что церковь сама может быть создана по инициативе дьявола? Уж больно много в ней негатива.

– Я предчувствовал, что услышу от тебя подобные слова, – произнес отец. – И иначе как объявлением войны их не могу воспринимать.

– Ну, зачем же так категорично, отец.

– А как иначе, сынок. Ты сам вошел в зону, где нет компромиссов.

– Это не так, компромиссы есть везде. А вот желание их достигать, действительно в какие-то моменты пропадает.

– Ты обвиняешь в этом меня?

– Это тебе решать самому.

– Ты заходишь слишком далеко, Марк.

– Не дальше, чем зашла жизнь. Пора взглянуть правде в глаза. Неужели это так страшно. Мне, например, так не кажется. Наоборот, мне нравится это делать. Только надо непременно оторваться от привычных представлений. И тут же станет все намного проще. Я это знаю по себе.

– Получается, ты нас еще обвиняешь в том, что мы не сделали тоже самого, – возмутился уже не первый раз Отец Вениамин.

– Я никого не обвиняю, я лишь излагаю свои аргументы. А каждый пусть делает вывод на счет себя сам.

– Спасибо за такую возможность, – усмехнулся отец. – Чтобы мы с Матвеем без нее делали. Ты само воплощение доброты.

– Не думаю, папа, что тут уместна ирония.

– Что же уместно?

– Мы бы могли подискутировать. Это гораздо продуктивней. Почему вы не хотите? Разве тема не самая важная для вас.

– Ты прав, тема более чем важная, – согласился отец. – Но именно потому никаких дискуссий тут быть не может.

– Напрасно. А мне кажется, она давно назрела, если не перезрела.

– Ты приехал затем, чтобы это нам сказать?

– Но папа, ты же сам попросил меня приехать.

– Да, попросил. – Отец Вениамин замолчал. – Я хотел понять, зачем ты написал это богомерзкую книгу?

– Она не богомерзкая, – возразил Марк. – А зачем ее написал? – Он задумался. – Я не собирался ее писать.

– Что значит, не собирался? – изумленно вскричал Матвей. – А кто же ее написал?

– Разумеется, я. Я сам не предполагал, что зайду так далеко. Но мне захотелось понять, что такое религия, что такое церковь? И зачем они нужны? И можно ли обходиться без них? И я не виноват, что пришел к выводу, что они не нужны. Более того, вредны. Я сам не предполагал, что сделаю такое заключение. Но оно вытекло из логики изложения. Не мог же я в угоду чьим-то представлениям писать не правду. Бог учит правде. Там, где правда, там и Бог. Помнишь, папа, ты сам меня этому учил.

– Он издевается над нами, папа! – вдруг закричал Матвей.

Отец Вениамин недовольно взглянул на младшего сына.

– Успокойся, – хмуро произнес он.

– Нет, не успокоюсь, я не хочу иметь такого брата. Я отрекаюсь от него. И готов объявить об этом публично.

– Отречение – не аргумент в споре, – пожал плечами Марк. – Тебе всегда не хватало аргументов, их ты заменял эмоциями. А хочешь отречься, отрекайся, каждый решает сам. – Он тут же пожалел о своих словах, но было уже поздно. Матвей вскочил со своего места и выскочил из комнаты.

– Видишь, чего ты добился, у тебя нет больше брата, – сказал отец.

– Я сожалею о разрыве. Но ради справедливости надо сказать, что мы никогда не были близки.

– А со мной?

– Ты всегда мне был близок, отец.

– Я не могу тебе простить этой книги.

– Жаль, я надеялся на понимание.

– Веротерпимость не может ставить под сомнение саму веру.

– Кто может знать, где пролегает линия предела. Когда человек начинает мыслить, он должен мыслить без любых оков.

На этот раз они долго молчали.

– Я не буду от тебя отрекаться, но и принимать в своем доме тоже не стану, – медленно, даже с трудом произнес отец Вениамин. – Прошу покинуть его. В этом вопросе между нами не может быть никаких компромиссов. А раз не могут быть компромиссы в этом основополагающем вопросе, значит, они не могут быть и ни в каких других. Надеюсь, ты меня понимаешь.

– Понять не сложно, – встал Марк. Он невольно подумал, что хорошо, что мать не дожила до сегодняшнего дня, она бы очень расстроилась тому, что только что случилось. – Думаю, наш разговор еще не окончен, – сказал он перед тем, как покинуть комнату.

3.

В комнату вернулся Матвей. Отец Вениамин тяжелым взглядом посмотрел на сына.

– Он уехал? – спросил Матвей.

– Да.

– Слава богу.

– Ты не любишь брата?

– После того, что он сотворил, разве можно его любить.

– Любовь выше человеческих деяний. Иначе это не любовь.

Матвей сел рядом с отцом.

– То, что сделал Марк, позорит всю нашу семью. На меня уже косятся, говорят, это брат того самого, кто выступает против церкви и Бога.

– Против Бога он не выступает, в книге об этом ни слова, – поправил отец Вениамин.

– А разве тот, кто выступает против церкви, не выступает против Бога?

Отец Вениамин молча смотрел перед собой.

– Я вас не понимаю, отец, – нетерпеливо произнес Матвей. – Он же богоотступник. Мы должны его заклеймить, громко заявить о своей позиции. – Он вдруг понизил голос, хотя их никто не мог подслушать. – Вчера мне один человек, близкий к патриарху, как бы, между прочим, намекнул, что он ждет от нашей       семьи решительного осуждения этой книги.

Отец Вениамин повернулся к сыну.

– Это мне решать, как поступить. В таком вопросе патриарх мне не указ.

– Но отец, вы же понимаете, как много зависит от него.

– Ты думаешь о своей карьере.

– А вот вы о моей карьере не думаете, – упрекнул Матвей.

– Священнослужитель должен думать только о Боге. А если Богу угодно, случится у него и карьера.

– Отец, нам не простят, если мы промолчим. Разве вы хоть в чем-то разделяете его взгляды?

– Ты не хуже меня знаешь, что нет.

– Тогда что вас останавливает?

– Он мой сын. И твой брат, между прочим.

Матвей задумчиво покачал головой.

– Не только. Вас смущает что-то еще.

Отец Вениамин встал и прошелся по комнате.

– Нельзя отвергать с порога ни одну идею, – вдруг глухо произнес он.

– Даже такую? – изумился Матвей.

– Даже такую. Это не означает, что я согласен с Марком. Но церковь на протяжении всей своей истории слишком много и часто боролась с идеями, которые затем оказывались верными. Не стоит спешить и на этот раз.

– Отец! – От возмущения Матвей даже привстал. – Вы отдаете отчет своим словам?

– Я не на его стороне, я его убежденный противник. Можешь так и передать человеку, который делал тебе намеки. А осуждать Марка публично не стану. А ты поступай, как считаешь нужным. А сейчас, извини, мне пора на службу.

4.

Введенский вернулся домой. Это однокомнатную квартиру он приобрел недавно в немалой степени благодаря помощи отца. Его заработка для покупки жилья не хватило. Он не просил денег, лишь однажды, отвечая на расспросы отцы о своей жизни, мимоходом, без всякой задней мысли упомянул о своем желании стать владельцем собственного жилья, так как надоело жить в съемных жилищах. А через некоторое время к нему приехал отец и вручил ему приличную сумму. Марк не хотел брать, он сам не знал, по какой причине, испытывал сильное смущение. Он взрослый мужчина и обязан решать подобные вопросы самостоятельно. А если не может, так тому и быть.

Но после уговоров деньги все-таки взял, хотя и обещал отдать, понимая, что вернуть такую сумму ему будет очень даже нелегко. И если это и случится, то не скоро. Отец на эти его слова ничего не ответил, и Введенский понял, что он не особенно верить в такую возможность. Да и не требует от него возвращения долга. Марк знал, что при внешней сдержанности он на самом деле очень нежный и заботливый родитель.

Но сейчас Введенский думал о том, что отныне между ними пролегла очень большая трещина. Есть большие сомнения, что отец когда-либо извинит этот его поступок. Покуситься на святое – такое не прощается.

Но почему святое? Кто присвоил церкви, ее учению такой статус? И если даже предположить, что это святое, почему нельзя ставить и его под сомнение? Разве святое и неприкасаемое одно и то же. Эти вопросы возникали у него еще, когда он учился в школе. Он и сам не мог понять, откуда они взялись? Еще недавно их не было, а затем вдруг появились ненароком в голове. И прогнать их оттуда он уже не мог. Хотя поначалу честно и добросовестно пытался это сделать. Даже привлек к такому важному делу отца. Тот отнесся к сомнениям сына спокойно, но серьезно, вопреки большому опасению Марка не стал устраивать ему головомойку, скорей наоборот, аргументировано начал разбивать его доводы, как камни молотком. И разбил, но не до конца. Через какое-то время они не просто вернулись, а вернулись окрепшими. И он понял, что от них ему уже не избавиться, придет время, когда с ними надо что-то будет делать.

Этими своими настроениями он уже не стал ни с кем делиться, так как предчувствовал, что во второй раз отец не отнесется к его еретическим мыслям столь же благодушно. И одной душеспасительной беседой уже не отделаться, на этот раз все будет значительно острей. Ему ли не знать, насколько отец глубоко убежден в святую миссию своей церкви. В отличие от многих церковников, с которыми с самого раннего возраста сталкивался Марк, для которых церковная служба была не более чем способом зарабатывать на жизнь, он верил искреннее и подчас даже неистово. Хотя никаким фанатиком никогда не был. Просто он был уверен, что это и есть и истина. Правда, это не помешало ему прослыть одним из главных церковных реформаторов. На этой почве у него даже возник конфликт со многими иерархами. По этой причине в свое время он покинул столичный приход ради служения в тихой и захолустной подмосковной глубинке, где мог чувствовать себя спокойней. Но он никогда не покушался на сами устои, просто считал, что церковь, как и любой организм требует постоянного обновления, периодически проведения реформ. А вот его сын покусился, хотя первоначально таких замыслов не имел. Просто хотел разобраться в сути некоторых явлений. А уже сам ход событий привел к определенным выводам. И он уже не мог остановиться, это было бы с его стороны нечестно, недобросовестно. Разве истина и не есть Бог, а Бог и не есть истина. Если это так, что же тогда в его книге крамольного. Но именно так все ее и воспринимают. Реакция Матвея более чем наглядная. Пусть даже он никогда не обладал большим умом, от него, как серой от черта, всегда пахло посредственностью. Именно по этой причине они так и не нашли по настоящему общего языка и по большому счету остались чужими, несмотря на близкое родство. И сейчас их разногласия стали особенно выпуклыми.

Что Матвей, неприятие им книги можно пренебречь, но ведь он отражает мысли и настроения несравненно более влиятельных людей, включая патриарха. О чем брат откровенно и заявил. А выше уже и некуда, выше только Бог. Другой вопрос, насколько отражает предстоятель православной церкви Его воззрения? Но об этом можно только предполагать. А жаль, было бы очень даже полезно знать поточней. Эти люди присвоили себе право вещать от Его имени. Но на самом деле они самые обычные человеческие существа, зачастую, далеко не самые лучшие экземпляры. А подчас весьма отвратительные; он с такими сталкивался. Да и отец неоднократно ему повторял: в церкви существуют все те же прегрешения, что и в обществе. Только в силу статуса этой организации они смотрятся выпуклей. А потому их пытаются по-возможности замалчивать.

Впрочем, сейчас ему не до церковных пороков, перевел свои мысли Введенский на другой путь. Сейчас у него другие заботы. В первую очередь Вера. Они не общались с момента выхода его книги из печати, а прошла уже почти неделя. Все это время она не звонила, хотя еще недавно делала это по несколько раз в день. И у него нет сомнений, что это связано с его трудом. Для нее – дочери известного епископа, приближенного к священной особе патриарха, не просто смириться с тем, что он написал. Он понимал это с самого начала, хотя и надеялся, что она сумеет, пусть не согласится с ним, но оценить его интеллектуальную смелость. Ведь она умная девушка и всегда отличалась независимым мышлением и своенравным характером. Не случайно, их жизненные пути оказались в чем-то схожи, она тоже по сути дела ушла из семьи и стала жить так, как ей хочется, хотя формально живет в доме отца. Но при этом в отличие от него осталась верной дочерью православной церкви. С самого начала их отношений они негласно заключили соглашение, что каждый в этом вопросе ведет себя так, как считает нужным. И пытается влиять на другого не станет. Так все и происходило. Но сейчас он, пожалуй, перешел некую незримую границу. И скорей всего, предстоит нелегкий процесс налаживания взаимопонимания.

Введенский грустно вздохнул, задача представлялась ему нелегкой. Ему ли не знать, какой может быть Вера упрямой. Он даже не уверен теперь, состоится ли их свадьба? Хотя все уже согласовано, получены все необходимые согласия. Даже от отца Веры, несмотря на то, что он против ее брака с «вольнодумцем», как однажды назвал он его. Но решил не мешать счастью дочери. Но после всего, что случилось, именно сама Вера вполне может изменить решение. У нее весьма специфический характер, она бывает способна на неожиданные действия не только для окружающих, но и для нее самой. Он уже пару раз сталкиваться с этой ее особенностью. И по правде говоря, опасается этого ее качества. А сейчас для его проявления есть все основания. Он для этого хорошо постарался.

Пока Введенский писал книгу, он много обсуждал ее с Верой. И некоторые ее замечания оказались весьма полезными. Но вот о самых радикальных выводах он ей сознательно не говорил, не хотел преждевременных разногласий. И теперь может за это поплатиться.

Чем еще он поплатится за то, что написал то, что думал? В истории это всегда был один из самых опрометчивых поступков, после которого часто следовало наказание. Интересно, что будет после презентации книги? Ему уже сказали, что ажиотаж небывалый, поступают бесконечные просьбы об аккредитации. Он и не предполагал, что вдруг станет знаменитым. А, судя по всему, такая возможность возрастает с каждым днем. И он не знает, как к этому относиться? Он вовсе не против славы, в его профессии она даже очень полезна. Но вот какой ценой? Она может оказаться чрезмерной, потерей любимой женщины. И это его сильно беспокоит.

Введенский попытался вытряхнуть из себя грустные мысли. Они ему только мешают. Вот-вот явится Вера, и ему лучше встретить ее во всеоружии, то есть в хорошем расположении духа. Он не должен чувствовать себя виноватым, да он таковым и не является. Разве лишь в том, что своевременно не сказал невесте о некоторых своих умозаключениях. Тут, пожалуй, он не прав. Но не решился, смалодушничал. А Вера из тех, кто презирает подобные проявления человеческой натуры. Она бывает излишне принципиальна, иногда ему даже кажется, что ей немного не хватает гибкости. В мире не все так прямолинейно, иногда события, люди, идеи перемещаются просто невероятными зигзагами. А она зачастую не желает их принимать во внимание. Ей подавай прямой путь, так как она считает любые искажения проявлением неискренности, слабости, двурушничества. Даже, если в чем-то она тут и права, но часто по-другому не получается. Уж больно слаб человек и духом и телом.

Раздался звонок в дверь. Введенский вдруг испытал сильное волнение. В голову сама без спроса полезла мысль, что, возможно, сейчас решится его судьба.

5.

Внешне Вера практически ничем не отличалась от других девушек. Была одета в джинсы, футболку, которая высоко приподнималась на ее упругой груди. И когда взгляд Марка попадал на эти заповедные места, в теле возникал жар. Но на этом в значительной степени сходство с другими ровесницами кончалось, в отличие от них она придерживалась по многим вопросам строгих взглядов. Хотя они были знакомы уже немало лет, а с некоторых пор считались женихом и невестой, но до сих пор по-настоящему даже не поцеловались, не говоря о чем-то большем. Вера сразу заявила ему, что их половая жизнь начнется только после свадьбы. Для него это было сильным разочарованием, он надеялся на другое развитие событий. Но пришлось смириться. Вера ему не просто нравилась, он был в нее по-настоящему влюблен. И не только в ее строгую красоту, но и в ее ум и душу.

Они познакомились в лагере христианской молодежи за границей, где собрались представители различных конфессий. Хотя официально цель поездки были отдых и знакомство с представителями других стран, с самого начала завязалась ожесточенная дискуссия. Каждая группа отстаивала свою позицию, истинность своего толкования христианского учения.

Для Введенского то было то время, когда он все больше проникался скептицизмом. И хотя многие мысли еще только зарождались, но этого было достаточно, чтобы активно не участвовать в словесных баталиях, предпочитая больше слушать. А вот Вера, правда, поначалу он не знал даже ее имени, принимала в них самое горячее участие. И вскоре стала знаменитой на весь лагерь. К тому же она прекрасно говорила, как минимум, на трех языках, а потому всем хотелось подискутировать именно с ней.

Девушка не просто рьяна, но убедительно, аргументировано отстаивала свою позицию, и Введенский быстро проникся восторгом к ее полемическим талантам. Откуда она такая взялась, даже обидно, что раньше он был с ней не знаком. И при первой же возможности познакомился со спорщицей.

Но Вера особой радости не проявила, наоборот, упрекнула, что он отмалчивается. Немного обидевшись, он в свою очередь упрекнул девушку, что та чересчур горячится, а это мешает ей задумываться над доводами оппонентов. Нельзя быть столь уверенным в своей правоте, это признак ограниченности ума.

Введенский полагал, что такое замечание обидит Веру, и она откажется от дальнейшего общения с ним. Но все произошло ровно наоборот, она внимательно отнеслась к его словам. И во время очередной дискуссии вела себя более сдержано, внимательно выслушивала оппонента, что не замечалось за ней ранее. А затем подошла к нему и поблагодарила Марка за преподнесенный урок. Эти слова настолько поразили его, что он почувствовал внезапное волнение.

В тот раз они скорей не подружились, а только познакомились. Смена в лагере продолжалась всего неделю, и они разъехались. Их новая встреча произошла через год, в университете. Вера поступила на первый курс, а он учился на последнем. Он увидел ее в коридоре, и сразу же ощутил всполохи прежних чувств. Введенский подошел к ней и заметил, что и она обрадовалась их встрече. Хотя при ее сдержанности глагол «радоваться» не совсем подходил для данного случая; если она и радовалась, то внешне это никак не проявляла. Но ему показалось, что ее глаза вспыхнули, и он счел это хорошим предзнаменованием.

Их сближение происходило постепенно, понадобилось еще несколько лет, прежде чем у них начался роман. Да и то довольно странный, он сводился преимущественно к бесконечным разговорам. О чем они только не говорили, на какие темы только не спорили. Марк получал от этих дискуссий огромное удовольствие, хотя ему сильно не хватало в их отношениях чувственного аспекта. Он ограничивался лишь поцелуями в щеку при встрече и расставании. Но Вера была в этом вопросе тверда, как скала, хотя совсем не являлась пуританкой. И без стеснения обсуждала с ним вопросы секса. Но дальше слов дело не двигалось, и с какого-то момента Марк смирился и с этим, хотя сделать это было совсем не просто. Но он по-настоящему любил девушку, и понимал, чтобы сохранить эту любовь, он вынужден чем-то пожертвовать.

Но сейчас, смотря на Веру, он думал о другом. Их отношения подвергаются самому сильному испытанию. И у него нет уверенности, что они его переживут. Есть вещи, через которые люди не могут переступить, они так важны, что отказ от них расценивается, как отступничество от самого себя, нечто такое, что невозможно сделать ни при каких обстоятельствах. Когда-то он и сам так думал, но постепенно что-то в этом плане стало в нем меняться. В какой-то момент он понял, что нет ничего такого, от чего нельзя отказаться. Все эти представления о святотатстве не более чем заторможенность ума, его зацикливании на каких-то понятиях, которым он под влиянием укоренившихся представлений придает излишнюю значимость. А это сильно мешает свободному поиску истины. Но как донести эту мысль до Веры? Не то, что она не способна ее понять, тут нет сомнений, а вот принять ее ей будет трудно. В слишком ортодоксальной семье она воспитывалась. И даже странно, что сформировалась столь свободомыслящей для своего круга. Когда-то ему хотелось, чтобы Вера сделала бы следующий шаг, и вышла за его пределы. Но несколько неожиданно для него эти попытки она решительно пресекла. Они тогда впервые едва не поссорились. Но вовремя остановились и не стали нагнетать ситуацию, заключив компромиссное соглашение. На этой точке они и замерли и пребывают до сих пор. Он не перековывает ее в свою веру, она не пытается внушить ему свои представления. Но Марк предчувствовал, что это согласие и хрупкое и недолгое. Рано или поздно оно нарушится, произойдут события, которые заставят их на многое посмотреть по-иному. И теперь, кажется, они произошли.

Вера как-то не совсем уверенно вошла в его квартиру, словно сомневаясь, а следовало ли это делать. Введенский был уверен, что такое ее поведение связано с его книгой. Других причин просто быть не может. Значит, предстоит нелегкий разговор. Сколько их еще его ожидает в ближайшем будущем? А ведь это только начало. Что последует дальше?

– Рад тебе видеть, – произнес Введенский. Он осторожно поцеловал девушку в щеку, так как не был уверен, что она не отвергнет его поцелуй. Но Вера никак не отреагировала на него, словно бы он дотронулся губами не до ее щеки, а до лица манекена.

Она села в кресло, но вопреки обыкновению не смотрела на него, ее взгляд был устремлен куда-то в сторону. Введенский тихо вздохнул, он знал ее характер, в такой неподвижной позиции пребывать она может долго. Упорству и упрямству ей не занимать.

Он занял место напротив нее.

– Ничего не хочешь мне сказать? – спросил он.

Вера кивнула головой.

– Я прочитала твою книгу.

– Я рад, – пробормотал он. На самом деле, он бы скорей предпочел, чтобы она ее не читала, хотя понимал, что это совершенно нереально. Впрочем, что ни делается, все к лучшему. Только этот тезис часто трудно бывает принять.

– Мне страшно, – вдруг огорошила его Вера.

– Страшно? Но чего ты испугалась?

– А если ты прав?

Таких слов от нее он не ожидал.

– Но это же замечательно. Помнишь, в Евангелии от Иоанна, Иисус говорит: «И познаете истину, и истина сделает вас свободными».

– Помню.

– Но тогда ты должна радоваться, что у тебя появился такой шанс.

– Должна, – согласилась Вера. – Но не могу.

Введенский хорошо ее понимал, он и сам поначалу сильно мучился, когда писал книгу. Но с какого-то момента пришло освобождение, он вдруг ощутил, как тяжелый груз прошлых представлений вдруг куда-то исчез, а взамен пришла та самая вожделенная свобода. И сразу стало гораздо проще, да и голова заработала совсем по-другому, мысли потекли легко и обильно.

Марк сел перед Верой на колени и взял ее ладонь в свою руку.

– Вера, любимая, я отлично понимаю, как тебе нелегко. Мы все заложники наших представлений. Это невероятно тяжкий груз. Но именно поэтому от него надо непременно освобождаться. Как бы тяжело это не было.

– А если очень тяжело, так тяжело еще не было.

Введенский не сразу нашелся что сказать.

– Чем тяжелей, тем больше необходимости это сделать. Это означает, что груз настолько велик, что пригибает к земле. И очень немногие способны его сбросить и выпрямиться.

– Считаешь, что тебе удалось?

Введенский покачал головой.

– Нет, до этого далеко. Это только первый шаг. Хотя, быть может быть, самый трудный.

– Скажи, Марк, ты действительно полагаешь, что церковь не нужна, что она приносит больше вреда, чем пользы?

– Да, – не сразу ответил Введенский. Я давно это чувствовал, но когда писал книгу, когда изучал источники, делал анализ, то убедился в этом окончательно. И вряд ли меня кто-то сумеет переубедить. Не хочу тебя обманывать.

– Знаешь, я дала твою книгу отцу. Он обещал ее прочесть в ближайшие дни. Он уже слышал о ней.

– И что он сказал? – Введенский знал, что Вера очень любила и уважала отца, он был для нее высшим моральным авторитетом. Так же, как для него свой отец.

– Он был непривычно хмурым. Посмотрел на меня долгим взглядом, но больше не сказал ничего.

– Ты же понимаешь, он не примет моей книги.

– Да, – согласилась Вера.

– Что же тогда?

– Не знаю.

Марк понимал, какой не простой выбор придется сделать Вере, и ему стало ее жалко. Но и он не может ничего изменить. Это уже не в его силах. Еще до написания книги, такой шанс был, но сейчас его уже нет. Все же правильно сказано в Библии: « Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Если слово произнесено, оно останется в веках. И никакая сила не способна его выкорчевать.

– Нам предстоят непростые времена, Вера, – тихо произнес он.

– Это я уже поняла.

– И что ты думаешь об этом?

– Ничего.

– Как ничего? – изумился он.

– Так, ничего не думаю, – пожал она плечами.

– Но ведь от этого, возможно, зависит наша с тобой судьба.

– Да, возможно.

– Но тогда, прости, не понимаю.

– Но что ты хочешь от меня. Даже если ты прав, мне трудно согласиться с твоей правотой. И я ничего не могу с собой поделать. Я словно бы разрываюсь на части. Это так мучительно.

Введенскому стало стыдно за свой эгоизм. Он думает только о себе, а каково ей, учитывая из какой она семьи, какое получила воспитание, какую должность занимает отец. Если она примет его сторону, это, скорей всего, означает разрыв с семьей, со всем своим окружением. А ведь кроме отца, у нее еще трое братьев. И все священники. Это самый настоящий клан, о них так и говорят.

– Я виноват перед тобой, – с раскаянием произнес Введенский.

– Нет, – решительно возразила Вера, – ты написал то, что считал верным. Эти мысли тебе внушил Бог.

– Я тоже так считаю, – удивился ее словам Александр.

– Но и мысли твои оппонентам тоже внушает Бог.

– Выходит, он разным людям внушает разные мысли.

– Да, – кивнула Вера.

– Как же определить, кто прав?

– Не знаю. Но все правы быть не могут. Значит, кто-то один.

– А вариант, что все не правы, ты не рассматриваешь?

– Нет, так Он не поступает. Кто-то обязательно выступает от Его имени. Вот только трудно определить, кто именно.

Никогда Вера не говорила ничего подобного, и Введенский был во власти растерянности. Он не знал, радоваться ли ее словам или огорчаться.

Вера внезапно встала.

– Я сейчас пойду, Марк. Что хотела тебе сказать, я сказала. А больше пока ничего не знаю.

Он не стал ее удерживать. Проводив девушку, Введенский вернулся в квартиру, сел в кресло, в котором минуту назад сидела Вера и сохранившая еще ее тепло. Пожалуй, в их разговоре промелькнул некий проблеск. Он будет бороться за нее.

6.

Вечером Введенский договорился встретиться со своим бывшим сокурсником и приятелем Дмитрием Бурцевым. Тот желал обсудить с ним некоторые вопросы. Ехать ему на встречу не очень хотелось, но и не ехать он не мог, так как был сильно ему обязан. Бурцев целиком профинансировал издание его книги, так как перед этим несколько издательств отказались ее выпускать. Узнав об этом, Бурцев, за одну ночь прочитал рукопись, а утром ворвался в его квартиру и заключил Марка в объятия. «Это то, что нам нужно больше всего! – восторженно закричал он. – Беру все расходы на себя. И не только по изданию, но и по распространению».

Введенский был несколько смущен такой перспективой, ему не слишком хотелось, чтобы издание финансировал его приятель. В последнее время имя Бурцева приобрело немалую, но скандальную известность. И такая помощь могла бы его скомпрометировать.

Бурцев взглянул на Введенского и все тут же смекнул. «Не беспокойся, никто о том не узнает, – усмехнулся я, – все сделаем так, что не докопаются. Создадим фонд, посадим туда приличного человека – и формально деньги поступят из этой организации. Ну, как согласен?». Ничего другого Введенскому не оставалось, как согласиться.

Так все и получилось, на книги в качестве издателя стояло название фонда «Победитель». Введенскому оно не очень нравилось, казалось ему претенциозным, да и лично ему не хотелось никого побеждать. Но Бурцев думал иначе; в последнее время он помимо бизнеса активно занялся политикой, причем, быстро прослыл в качестве одного из лидеров радикалов. Особенно он стал популярен среди некоторой части решительно настроенной молодежи. А это обстоятельство весьма смущало Введенского. Сам он старался держаться в стороне от излишне активных агрессивных политических движений.

После выхода книги из типографии Введенский и Бурцев еще не виделись. Еще утром Дмитрий попросил прийти к нему вечером в клуб. По понятным причинам Марк не мог ему отказать. И хотя особого желания туда отправляться не испытывал, но прекрасно понимал, что. Вопреки своему желанию поедет туда.

Дело заключалось еще и в том, что Введенскому очень не хотелось встречаться с Бурцевым именно в клубе. Если быть точнее, это была смесь ресторана с политической тусовкой. Там отирались преимущественно радикально настроенные молодые люди. Это заведение организовал сам Бурцев, который как-то заметил Введенскому, что ни что так не объединяет единомышленников, как хорошая еда.

Кормили там, в самом деле, очень даже неплохо, Бурцев выписал откуда-то иностранного повара, который добросовестно отрабатывал свою большую зарплату. Но если с едой было все в порядке, то царящая там атмосфера была Введенскому не по душе. Чрезмерно резкие речи, периодически переходившиеся в потасовки политических противников, вызывали у него неприязнь и отторжение. Ему вообще была мало интересна политика, не потому, что он не понимал ее значения, но она была чересчур преходяще, все в ней было только временное, его же интуитивно тянуло на вечное. Такую его позицию Бурцев никак не желал принимать, и все время настойчиво тянул Введенского в свои ряды. Он же как мог сопротивлялся, несмотря на то, что приятель обладал железной хваткой. Но пока сломить его волю ему до конца не удавалось. Хотя несколько раз на свои шумные акции ему Введенскому удавалось зазвать. После чего Марк давал себе слово больше никогда на них не присутствовать. Но все же позволял периодически снова себя уговорить побывать на них.

Введенский вошел в клуб и сразу же заметил Бурцева, который сидел в окружение двух прелестных особ. Он знал, что Дмитрий весьма неразборчив в любовных, точнее в сексуальных связях. Он был из тех натур, которому постоянно требовались новые женщины. Поэтому до сих пор не женился, хотя имел пару незаконнорожденных детей, которых содержал, но с которыми почти не общался. Он сам признавался, что у него на данный момент другие интересы. И Введенский хорошо знал, какие именно. И это вызывало у него сильную тревогу и опасение за его дальнейшую судьбу.

Завидев Введенского, Бурцев довольно небрежно отодвинул девушек и направился ему на встречу.

– Рад тебя видеть. Пойдем за стол.

Они сели за стол и буквально через мгновение возле них появился официант. Он подобострастно изогнулся перед хозяином заведения.

– Будем отмечать появление твоей книги, – тоном, не предполагающим возражение, заявил Бурцев. Он продиктовал официанту блюда, которые надо подать. Затем повернулся к Введенскому.

– Ты, Марк, молодец. Нам очень нужны такие книги, она невероятно своевременна. Ты попал в самую десятку. Непременно в самое ближайшее время допечатаем тираж. И переедем на пару иностранных языков. Я уже дал поручение подобрать хороших переводчиков. Так что готовься к мировой славе.

Похвала была приятна Введенскому, но одновременно вызывала некоторую настороженность. Ему не хотелось, чтобы Дмитрий использовал его книгу в своих политических целях. Совсем не для этого он ее писал. Но после того, как она вышла в свет, он уже не может целиком ею распоряжаться, отныне она зажила самостоятельной жизнью. И с этим ему придется считаться и мириться.

– Спасибо, – поблагодарил Введенский. – Я ценю твое суждение.

– Брось эти церемонии. Нам сейчас не до того.

– А до чего?

– Ты ничего не понимаешь? Или не замечаешь, что вокруг творится?

– А что я должен понимать или замечать?

– Страна накануне больших перемен. Режим насквозь прогнил и шатается. Хотя еще держится. А почему?

– Почему?

– Потому, что одним из его союзников является церковь. Она поддерживает режим, несмотря на все творимые им гнусности. И мы вынуждены бороться и против нее. Твоя книга очень кстати. Она станет одним из наших главных манифестов.

Введенский вдруг подумал о Вере.

– Дима, я не хочу, чтобы она становилась манифестом.

– Прости, Маркуша, в этом ты уже не волен. Автор владеет книгой ровно до того момента, пока он не сдал ее в печать. А дальше у нее начинается своя жизнь, и подчас совсем не та, о которой он думал.

Введенского удивило, но отнюдь не порадовало совпадение их мыслей. Кажется, он ненароком выпустил чересчур большого и грозного джина из бутылки. Он-то полагал, что его труд имеет почти исключительно академический интерес. А вот об его практическом применении как-то не задумывался. И, судя по всему, напрасно. Но чтобы изменило, если бы он понял это еще до того, как приступил к работе над книгой.

Судя по всему, Бурцев почувствовал его настроение и положил ему руку на плечо.

– Посмотри на этих ребят, – кивнул он головой в зал, – они готовы на все, в том числе и на смерть. Потому что для них невыносимо смотреть на то, что происходит в стране. Да их мало, но поверь, они лучшие. А небольшое число самых лучших и самоотверженных способны победить всю эту огромную инертную массу. Маркуша, ты должен быть среди нас. Тут твое настоящее место.

– Не уверен. Меня отталкивает чрезмерная резкость и непримиримость многих выступлений, в том числе и твоих, которые я тут слышал. У вас все враги. Но так не бывает. Должны же быть друзья, союзники.

– Бывает. Общество насквозь прогнило, нам не найти в нем настоящих союзников. А нерешительные попутчики будут только мешать, путаться под ногами, не давать действовать. Надо отдавать себе в этом отчет. То, что чего кажется, непримиримостью, это на самом деле решимость идти до конца.

– До какого конца? – задумчиво спросил Введенский.

– Пока не выскребем всю эту гниль.

– Ее никогда всю не выскребать. Ни одна такая попытка в мире не удалась. И как отделить гниль от не гнили? Кто это будет делать и на основе каких критериях?

– Ну, уж это мы как-нибудь сумеем. Даже если и будут отдельные ошибки и перегибы. Тебе как историку это должно быть особенно известно, что ни один исторический процесс не обходится без них.

– Мне-то это известно, только не нравится то, что ты заранее готовишь для всех вас индульгенции на случай совершения ошибок. Но, дорогой Дима, история говорит о том, что это уже преступление. Когда ошибки заранее запланированы и оправданы и прощены, нет сдерживающих факторов ни для чего.

– Тебя послушать, так тут собрались одни преступники.

– Как знать. Многие революционеры начинали свою деятельность, как романтические герои, а завершали, как кровавые маньяки. Между этими двумя ипостасями нет непреодолимой стены.

– Ну, ты даешь, – от удивления даже развел руки Бурцев. – Ты и на меня так смотришь.

– Да, Дима, уж извини, но иногда я пытаюсь предугадать, куда тебя заведет эта дорожка? – не стал кривить душой Введенский.

Теперь Бурцев нахмурился.

– Ты, конечно, волен думать, как тебе заблагорассудится. Ты все равно остаешься моим другом. Хотя жаль, что ты не с нами. Ты еще убедишься в нашей правоте. И почему-то мне кажется, весьма скоро. События приближаются.

– Возможно, Дима. Будущее непредсказуемо. Но я хочу при любых обстоятельствах идти своим путем.

– И каков твой путь, могу я спросить?

Введенский задумался.

– Не могу его прочертить в деталях, но меня не отпускает чувство, что мне предстоит своя борьба. И ты тут мне вряд ли будешь помощником.

– Тебе видней. А вот мне почему-то кажется, что однажды наши пути пересекутся в какой-то точке.

Введенский хотел ответить, но ему помешали вдруг раздавшиеся неподалеку от них громкие крики. Он повернул голову в их сторону.

Несколько парней, собравшись в круг, о чем-то отчаянно спорили. Причем, по их жестам было заметно, что драка между ними может начаться в любой момент.

– Черт, опять он принялся за свое! – выругался Бурцев. – Эй, стойте! – закричал он, но было уже поздно, драка началась. Он бросился в самый ее эпицентр, вслед за ним помчался и Введенский.

Бурцев мужественно влетел в круг драчунов, и за считанные секунды раскидал их по сторонам. Введенский невольно даже позавидовал его сноровке, он и не предполагал, что его приятель так хорошо владеет приемами рукопашного боя.

– Все, брек! – провозгласил Бурцев. – У нас тут не ринг. – Он подошел к очень красивому молодому человеку с развивающимися льняными волосами. – Галаев, ты опять взялся за свое.

– А я и не прекращал, – дерзко ответил Галаев.

– В этом я не сомневался. Только я тебя предупреждал: будешь затевать тут потасовки, вылетишь отсюда к чертовой матери и больше никогда не влетишь.

– Очень страшно, – скривил рот в усмешке Галаев. – Прямо испугался.

– Ничего, еще испугаешься, – пообещал Бурцев.

– А вот это посмотрим! – крикнул Галаев. – Это вы боитесь, потому что все трусы. Сидите тут в тепле и уюте, потягиваете пиво, когда надо выходить на улицу. Больше ждать невозможно.

– Когда время придет, выйдем, не сомневайся. А сейчас угомонись. Либо теши отсюда.

Галаев посмотрел на Бурцева, затем обвел взглядом зал, смачно сплюнул на пол и пошел к выходу. Бурцев проводил его глазами.

– Пойдем, чего-нибудь глотнем, – потянул Бурцев Введенского за руку.

Они вернулись за свой стол. Бурцев разлил водку по стопкам.

– Не могу, за рулем, – отказался Введенский.

– Как пожелаешь. – Бурцев выпил один. – Вот этот парень действительно опасен.

– Что за тип?

– Сергей Галаев. Сформировал группу то ли из радикальной молодежи, то ли из самых настоящих отморозков. А скорей всего из тех и других. Назвал ее «Правый марш». Правда, куда эта братва марширует не совсем понятно. Приходит регулярно сюда и провоцирует наших ребят. Сегодня еще тихо все прошло, это потому что он заявился один. А вот еще бы пришел вместе со своей сворой, побоища было бы не избежать. Что-то они в последнее время активизировались. Это очень подозрительно. Боюсь, что-то замышляют.

– Что ты собираешься с ним делать? – поинтересовался Введенский.

– Пока точно не знаю. Давай пока забудем про него. Когда у тебя презентация?

– Послезавтра.

– Моя помощь нужна?

– Ты уже все сделал. Я тебе безмерно благодарен.

– Брось. Я всего лишь дал денег. Это могли сделать многие. А вот написать такую книгу, только ты.

– Ты преувеличиваешь.

– Самую малость. Встретимся на презентации.

7.

Для презентации книги был арендован большой зал. Сделано это было по настоянию Бурцева, Введенский ж считал, что будет лучше провести мероприятие в камерном помещении. Тем более, он почти не сомневался, что народу придет немного. В конце концов, его имя известно весьма узкого кругу специалистов, и вряд ли в ближайшее время что-то в этом плане сильно изменится.

Но к удивлению Введенского зал был практически полон. Он даже впервые мгновения не поверил своим глазам и подумал, что по ошибке многие забрели не сюда. Но стоящий рядом с ним Бурцев, почувствовав его колебание, взял Введенского за локоть и почти потащил за собой.

– Видишь, Маркуша, я был прав, народу собралось много. Можно сказать, аншлаг.

Введенский без особой радости кивнул головой. Его захлестнули неприятные предчувствия. Кто знает, кто и зачем тут собрался. Ему вовсе не улыбается превращение презентации в скандал.

Внезапно его взгляд наткнулся на Веру. И внутри мгновенно что-то екнуло. Она же не выражала желания приходить сюда. И то, что она здесь, он не уверен, что это хорошо. Не исключено, что после презентации книги они могут еще сильней отдалиться друг от друга. Но уже ничего не изменишь, вздохнул он. Так что будь, что будет.

– Я сяду со своими ребятами, – шепнул Бурцев. – А ты начинай. И ничего не бойся, в случае чего придем на подмогу.

Введенский кивнул головой; значит и Бурцев не исключает провокации. Он направился к столу, на котором высилась стопка книг. По сценарию после завершения мероприятия должен был состояться сеанс их раздачи с его автографами.

Он снова посмотрел в зал, от волнения все расплывалось перед его глазами. Лица смотрелись, как серые пятна, он даже не мог найти место, где расположился Бурцев. Такого в его жизни с ним еще не случалось. Надо взять себя в руки, ничего особенного сегодня не происходит. Обычное представление книги, такое событие бывает у многих авторов.

Перед ним стояла бутылка воды и стакан. Он выпил его целиком, и ему стало легче, волнение, если не улеглось, то снизилось до допустимых пределов. В таком случае можно начинать, решил Введенский.

– Добрый день, друзья. Приветствую всех, кто пришел на презентацию моей книги: «Нужна ли нам церковь»? Понимаю, что название для многих звучит провокационно. Но заверяю, никаких намерений кого-то провоцировать не имел и не имею. Просто я считаю, что не существует запретных тем. вопросов, которые нельзя поставить. А если они уж поставлены, то надо искать ответы. А поиск ответов, это не способ кому-то угодить, а попытаться в меру своих возможностей найти истину. При этом я невероятно далек от мысли, что я ее отыскал, я лишь пришел к определенным выводам. А насколько они верны, каждый решает сам. Я никому и ничего не собираюсь навязывать. Что касается меня лично, я придерживаюсь позиции, которую изложил в книге. При этом я прекрасно осознаю, что могу заблуждаться. Но пока никто меня не сумел убедить в этом. Может, кому-то удастся это сделать в данной аудитории. Буду благодарен этому оппоненту. Ведь главная проблема не в том, что мы заблуждаемся, а в нашем нежелании менять мнение вопреки фактам. Упрямство в этом вопросе, на мой взгляд, проявление заскорузлости. Надеюсь, избежать в своей жизни этой напасти.

Теперь позвольте несколько слов сказать о книге. Приступая к ее написанию, у меня не было уверенности, что я приду к таким выводам. Я вообще, не знал, чем завершится мое расследование. Я изначально поставил перед собой вопрос: почему возникла церковь, какую пользу и какой вред принесло ее существование, чтобы изменилось, если бы она не появилась? И, в конце концов, а может ли общество, все человечество существовать без церкви и религии. И означает ли их наличие подлинную веру в Бога или наоборот, она ведет к ложной вере? И даже, несмотря на то, что религия вся наполнена Богом, божественна ли она? Или мы имеем дело с человеческим, а значит с очень ограниченным и искаженным взглядом на эту проблему?

Видите, какие не простые, но, с моей точки зрения, важнейшие темы поставил я перед собой. Когда перед началом работы над книгой, я их выписал, то даже испугался. Не чересчур ли смело? Но сам же и ответил: а собственно почему? Разве не для того дал нам Господь разум, чтобы задавать вопросы, в том числе самые дерзкие. Да и в чем тут дерзость? Церковь создали люди, так почему мы не можем сделать попытку понять, что из этого начинания вылупилось. Ну а если некоторым такой подход не нравится, то с какой стати считать такую их позицию в качестве руководство к действиям. Даже если эти люди занимают высокое положение в церковной иерархии. Как сказано в Библии: И тот, кто последний в жизни сейчас, станет первым в Царстве Божьем, а тот, кто первый ныне, станет последним». Поэтому не думаю, что тут могут быть непререкаемые авторитеты, даже самая высокая должность не делает человека умней и справедливей. Нам ли не известно, как часто они заблуждались, как часто были несправедливы. И к каким печальным и ужасным последствиям это вело.

Введенский замолчал и взглянул на зал. Его поразила царящая в нем тишина, никто ничего не говорил даже шепотом, все лишь смотрели на него. Он повернул голову в сторону Веры, она сидела с очень серьезным лицом. Он отвел от нее взгляд, который уткнулся в лицо мужчины. Введенский узнал Валериана Чарова. Он являлся руководителем информационного управления патриархии, а, следовательно, непосредственно начальником его брата Матвея. Значит, там к его труду относятся весьма серьезно, иначе такая бы важная персона тут не появилась. Но раз пришел, пусть слушает, из-за этого он не намерен ничего ни менять, ни даже смягчать решил Введенский.

– С вашего разрешения коротко изложу свои выводы. Кто пожелает ознакомиться с аргументацией в полном объеме, найдет ее в книге. Как я поставил вопросы, так и стану на них отвечать. Почему возникла церковь? Это вызвано несколькими причинами. Адепты новой веры находись в море других верований. Дабы сохранить ее, не позволить смешаться с другими учениями у них возникла потребность отделиться от них, возвести между собой и остальными незримую стену. Это был первый шаг. Второй был связан с появлением среди верующих иерархии, с возникновением слоя тех, кто наставлял людей в вере. То есть возникла группа, наделенная сначала небольшой, а потом все возрастающей властью. А власть всегда требует организации, иначе она долго не продержится. Новое учение требовало, чтобы оно превратилось в основополагающее правило, по которому бы жили все его адепты. Опять же без власти и организации этого не добиться, иначе быстро начнется необратимый процесс энтропии общины. Дальше больше, церковь усиливала свои позиции в обществе, постепенно становилась ведущей духовной, а затем и политической силой. Для закрепления этой роли ей еще больше потребовались власть и организация. Как видите, возникновение церкви вызваны сугубо прагматическими причинами. Бог тут ни причем.

Теперь так же схематично постараюсь дать ответ на вопрос: какую пользу и какой вред принесло существование церкви и религии? Пользы я не обнаружил никакой. Та польза, которая реальна была, например, в свой начальный период церковь являлась едва ли не единственным носителем просвещения связана исключительно с особенностью исторической ситуации. Но при этом она же была гонителем великой, несравненно более богатой и плодотворной языческой культуры. Зато вред от церкви огромный. Она на тысячелетие остановило развитие науки, заменяя научные знания своими догмами. В своем анализе я пришел к выводу, что церковь не только не улучшало общественные нравы, а способствовала их ухудшению. Естественные отношения между мужчинами и женщинами она превратила в греховные, хотя именно Господь их и создал. Монополия на истину способствовала развитию жестокости и безнаказанности. В результате огромное число жертв инквизиции, уничтожение целых цивилизаций, например, в Америке. И много других преступлений, которые не стану перечислять. На мой взгляд, самое важное заключается в том, что церковь подчинила себе души и сознания сотен миллионов людей, пользуюсь их неспособностью к самостоятельному мышлению. Считаю, такое недопустимым, никто не имеет права навязать другим свои представления. Это неуважение к свободе человека, каждому из нас нужно предоставлять возможность сформировать свой взгляд на мир, а не внушать готовые стереотипы едва ли не с пеленок. Я считаю, что человечеству таким подходом нанесен огромный вред. И до сей день он сохраняется и даже в чем-то приумножается.

Могут ли люди, общество существовать без церкви и религии? Мой ответ однозначный – могут. Есть эксперименты, когда церковь и веру в Бога отменяли. Однако люди не превращались ни в распутников, ни в монстров, оставались точно такими же. В тоже время нет никаких признаков того, что церковь хоть где-то повысила общественную нравственность. Более того, она сама является рассадников многих преступлений, внутри нее находят приют много пороков. Поэтому на вопрос, может ли общество, все человечество существовать без церкви и религии, отвечаю положительно. Не только не произойдет никакой катастрофы, а мы избавимся от тяжелейшей зависимости от навязанных нам некогда представлений. Это станет большим шагом к освобождению сознания, очищению его от стереотипов. Легко представить, какое число конфликтов исчезнет, ведь религиозные распри – самые жестокие. И тут я перехожу, с моей точки зрения, к главному – означает ли исчезновение церкви и религии победу атеизма? Ни в коем случае, именно церковь и религии стоят на пути человека к Богу, именно как противовес им и появляется атеизм. Я убежден в том, что человек и Бог должны общаться непосредственно, это всегда только диалог. Когда в него встревает посредник даже в образе священника, он либо не начинается, либо тут же прекращается. Это историческая ошибка, жрецы нужны не для того, чтобы руководить паствой, а чтобы помогать людям лучше понимать себя. Потому что нет иного пути к Богу, как только через собственную душу. А все остальные пути от лукавого. На этом, пожалуй, я остановлюсь и отвечу на ваши вопросы, если они будут.

Пока Введенский произносил свой монолог, то незаметно для себя успокоился, волнение куда-то улетучилось, и он чувствовал уверенность в себе. Ему только что удалось сказать нечто важное, при этом никто его не перебивал, наоборот, судя по тишине, все слушали с полным вниманием. И теперь можно даже немного расслабиться.

Он скосил глаза в сторону Веры, она все так же сидела неподвижно, смотря куда-то мимо него. Введенский перевел взгляд в противоположную сторону. Еще когда он произносил свой монолог, то заметил сидящую в одном из углов, как ему показалось, немного странную группу людей. Хотя в чем их странность, он тогда определить не сумел. Но сейчас было время, чтобы рассмотреть их повнимательней.

На первый взгляд, они мало чем отличались от остальных, одеты, как и все. Но вот внешность их бросалась в глаза: все были черноволосые, с темными глазами и смуглые. И все время они о чем-то тихо переговаривались. Но больше всего Введенского среди них поразил один человек: в отличие от своих товарищей он пребывал почти в полной неподвижности, не участвовал в общем обмене мнений, вместо этого неотрывно смотрел на выступающего. Их глаза внезапно встретились, и Введенский ощутил что-то похожее на легкий удар. Весьма странный тип, невольно подумал он.

– У меня вопрос, – вдруг услышал он чей-то голос. Введенский повернул голову и увидел, как со своего места поднялся Валериан Чаров.

– Слушаю вас, Валериан Всеволодович.

– Не стану оспаривать ваши тезисы, хотя ни с одним из них категорически не согласен. Повторяю: категорически не согласен. Хочу спросить о другом: то несметное число людей, которым церковь, религия приносили и приносят утешения, давали и дают силы в минуты отчаяния его преодолеть и жить дальше, благодаря которым они обретали и обретают смысл существования, это все ненужно, это можно не брать во внимание, все отбросить, как хлам? Борьба с церковью – это проявление жестокости, бессердечности и полное отсутствие милосердия к людям. Да, церковь не совершена, она несет свою долю вины за все плохое, что творилось и творится на земле. Но разве можно акцентировать внимание исключительно на каких-то негативных сторонах и целиком пренебрегать тем гигантским позитивом, которое несет, как свеча свет, религиозная вера.

Чаров снова сел, показывая тем самым, что ожидает ответа.

– Спасибо за вопрос, Валериан Всеволодович. К сожалению, никак не могу с вами категорически согласиться. Ваши утверждения голословны. Я согласен, что многим церковь несет утешение, но преступные режимы тоже утешали людей, предлагали им свой выход из тяжелой ситуации. Да и вообще, можно придумать разные виды утешения; таким несчастным нужно, чтобы кто-то бы облегчил их страдания, а кто и как для них в сущности не важно. Не было бы церкви, появились бы для этих целей другие институты. И кто знает, возможно, в них бы утешали не хуже, а может, и лучше. Я уж не говорю о том, что само по себе утешение – не самый оптимальный способ облегчать участь людей. Зато утешители прочно привязываются утешаемых к церкви, и тем становится гораздо трудней искать другие способы решения своих проблем. Гораздо лучше не утешать, то есть потворствовать несчастьям и слабостям, ведь утешение – это всего лишь обезболивание, но отнюдь лечение болезни, а находить путь их излечения. Дело в том, что церковь всегда нуждалась в слабых и сирых и никогда не была заинтересована превращать их в сильных и уверенных в себе. Надеюсь, ответил на ваш вопрос.

Неожиданно встал тот самый человек, который поразил Введенского.

– Хочу задать вам вопрос. Вы в своем выступление много отрицательного говорили по христианскую церковь. Более того, утверждаете, что никакой необходимости в ней нет. В этой связи, как вы относитесь к фигуре Иисуса Христа?

По-русски человек говорил правильно и свободно. И все же в его выговоре чувствовалось что-то чуждое.

– Спасибо за вопрос, – поблагодарил Введенский. – Очень правильный и своевременный. К личности Иисуса Христа я отношусь с огромной симпатией. В независимости от того, существовал ли он в действительности. Но в любом случае человек или литературный образ вызывает у меня огромное почтение. Это настоящий прорыв человечности в человеке, это тот идеал, к которому надо стремиться. Что же касается христианской церкви, то я как-то не усматриваю связи между нею и Христом. Она лишь узурпировала Его, поставила его на службу своей корысти. Более того, с моей точки зрения она нанесла большой урон этому образу; миллионы верующих смотрят на него ее глазами. А это глубоко искаженный взгляд. Это очень краткий ответ, так как тема невероятно обширная и глубокая.

Вопросы посыпались, как дождинки с неба, Введенский отвечал на них больше часа. От напряжения он чувствовал себя все более уставшим. И когда презентация завершилась, обрадовался. С плеч спал не самый легкий груз.

Он стал подписывать желающим книги. Введенский не сомневался, что сред них Чарова не будет. Так оно и оказалось, он вообще незаметно исчез. Что, впрочем, Введенского мало огорчило. В отличие от ухода Веры, которая тоже неожиданно исчезла. А он все же надеялся, что обратную дорогу они проделают вместе.

Введенский закончил раздачу автографов. Он уже собрался покинуть зал, как к нему вдруг подошел тот странный мужчина. Он улыбался ему.

– Было очень интересно вас послушать. Если возникнет желание продолжить эту тему, буду рад вашему звонку. – – Он достал из визитницы визитку и протянул Введенскому. Тот поблагодарил и, не читая, сунул ее в карман.

8.

Хотя презентация в целом прошла успешно, Введенский вернулся домой не в самом отрадном расположении духа. А все из-за Веры, они, словно два поезда, стремительно отдаляются друг от друга. Ему захотелось ей позвонить, но он усилием воли отогнал это желание. Звонок лишь ухудшит положение, она воспримет его как проявление лицемерия. А подобные вещи она не приемлет. В нынешней ситуации самая лучшая тактика – выжидание. Пройдет какое-то время, все немного успокоятся, страсти улягутся. И тогда есть надежда восстановить контакт с Верой. По крайней мере, никакой другой возможности это сделать, он не видит.

Вот только верны ли его расчеты, не вмешается ли в их отношения беспощадная внешняя сила? Введенский вспомнил разговор, который состоялся у него сразу после презентации. Бурцев затащил его в расположенное по близости кафе по его словам: «отметить это важное событие». Он заказал двести грамм водки и разлил по рюмкам.

– Выпьем за тебя и за твою книгу, – провозгласил он тост. – Ты, Маркуша, сделал величайшее дело. И не спорь, а поверь мне. Твоя книга – это бомба, которая взорвет эту прогнившую насквозь страну, и в частности эту церковь. Это было давно пора сделать.

– Ты преувеличиваешь, Дима. Ничего она не взорвет, так, вызовет некоторый шум, который скоро затихнет. Так уже было сотни раз.

– А мы на что. Не дадим шуму затихнуть. – Бурцев наклонился к Введенскому. – Все случится совсем скоро, поверь мне на слово.

– Что случится?

Бурцев хитро посмотрел на приятеля.

– Что надо, то и случится. Смотрю я на тебя и дивлюсь, ты, словно живешь на необитаемом острове. Ничего не замечаешь, ничего не слышишь. Целиком сам по себе.

Введенский ненадолго задумался.

– В каком-то смысле так оно и есть. Пока работал над книгой, почти отключился от остального мира. Ты же сам меня торопил с е окончанием.

– Но отключаться я не просил, – улыбнулся Бурцев. – Тогда докладываю: такого недовольства существующим строем не наблюдалось давно. Обстановка, как поднесенный в огонь прут, быстро накаляется.

– Или ты и твои друзья ее накаляют, – уточнил Введенский.

– Не буду отрицать, мы вносим свою скромную лепту. Но мы лишь подбрасываем дровишки в уже разгоревшийся костер. И твоя книга одна из них. Причем, весьма горючая. По крайней мере, мы постараемся ее такой сделать.

Введенский в очередной раз за этот день подумал о Вере.

– Дима, я прошу тебя не предпринимать ничего в этом плане без моего ведома, – обеспокоенно произнес он.

– Не могу обещать, на кону слишком большой приз.

– И что за приз?

– Судьба страны, свобода. Тебе этого мало? Надо что-то еще?

– Да, нет вполне достаточно, – без энтузиазма проговорил Введенский.

– Уж очень ты, Маркуша, аполитичный, – вздохнул Бурцев. – Так в наше время нельзя.

– А если не хочется окунаться в политику?

Бурцев покачал головой.

– Все равно не получится. Ты теперь повязан с нами своей книгой. Это я тебе, как лидер партии говорю. Поэтому хочешь ты того или нет, но ты наш. – Бурцев хлопнул Введенского по плечу.

А если Дима прав, с тревогой подумал Введенский. Участие в этом радикальном, антиклерикальном движении Вера уж ему точно не простит.

– Предупреждаю, я буду всеми силами стараться держаться в стороне.

– Держись, – засмеялся Бурцев, – только все равно ничего не получится. – Он вдруг стал серьезным. – Ты же историк, неужели не понимаешь, что история – это карусель. И кто попадает в нее, того она и начинает кружить.

– Я попал?

– Да, Марк, и от тебя уже мало что зависит. Скоро ты в этом убедишься.

У Введенского сжалось сердце от предчувствия правоты друга. Хотя до сегодняшнего момента он никогда не считал его пророком.

– Посмотрим, – все же решил не соглашаться с ним Введенский. – А теперь прошу, отвези меня домой. Что-то я немного устал.

Но усталость тут была ни причем, ему вдруг остро захотелось остаться одному. Бурцев друг и много для него делает, но сейчас Введенский испытывал по отношению к нему раздражение. Он вовлекает его в события, в которых он бы предпочел не участвовать. Он ученый и хочет им оставаться до конца своих дней. А свергать прогнившие политические режимы не его миссия. И даже не понятно, почему Дима так упорно хочет, чтобы он бы поучаствовал в этом деле. Впрочем, сейчас его больше занимают другие проблемы.

Введенский удобно расположился в кресле, его мысли, как вода по склону, сами собой потекли в направлении Веры. Любить такую девушку большое счастье, но и большой труд. Иногда ему кажется, что он словно бы на скамье подсудимых, а она – прокурор, который чуть ли не ежечасно выносит ему приговор. Но при этом он бы не хотел, чтобы место Веры заняла кто-то другая, с которой было бы просто и легко. И дело совсем не в его любви к трудностям – такой склонности он никогда не испытывал, а в том, что рядом с ней он ощущает, что погружается в внутрь самого себя, потому что это едва ли не единственный способ возвыситься над самим собой. И как жаль, что она так негативно отнеслась к его книге. В глубине души он все же надеялся на более благосклонную реакцию.

Введенский грустно вздохнул. Будет лучше, если он переключит тумблер своего сознания на другую тему. Иначе он как река в море, впадет в меланхолию. Он знает это свое свойство; когда у него складывается что-то не так, ему трудно сохранять хорошее настроение, оно становится чересчур мрачным и подавленным. Эта психологическая нестабильность обнаружилась у него еще в детстве, но он так не сумел ее побороть. Придется с этим жить и дальше.

Введенский задумался. Что-то он давно хотел сделать, но это намерение в какой-то момент ускользнуло из сознания. А теперь вот вернулось неясной тенью. Он напряг мозги. Вспомнил! Он хотел посмотреть визитную карточку того странного человека, как окрестил его он.

Введенский достал визитку из кармана, прочел ее, и у него аж отвисла челюсть. Чтобы убедиться, что глаза его не обманывают, перечитал напечатанный на ней короткий текст. «Иисус Христос (Йешуа). Сын божий». Дальше шли мобильный телефон и электронный адрес.

Введенский почувствовал, что вспотел. Затем неожиданно рассмеялся. И чего он так взволновался, понятно это шутка, розыгрыш. Некто, обладая специфической внешностью, решил воспользоваться ею и так пошутить. Сейчас стало модно выдавать себя за знаменитые исторические персонажи. Кого только не изображают, некоторые даже зарабатывают на этом неплохие деньги. Может, и этот человек из той же когорты. В таком случае, что ему делать? Выбросить эту картонку и забыть о ней? Так и следует поступить.

Введенский встал и направился на кухню, где у него стояло мусорное ведро. Он подошел к нему, постоял рядом, затем вернулся в комнату. Понятно, что это не какой не Иисус Христос, на такой дешевый трюк он не купится. И все же любопытно, что это за человек, который осмелился изображать пророка? А ведь он был не один, их там было человек пятнадцать. Или около того. Они занимали целых два ряда. И вели себя как-то непривычно. Но если даже они, как он сразу подумал о них, иностранцы, это еще ничего не значит.

И все же было бы интересно поближе узнать этих людей и особенно того, кто называет себя Иисусом Христом. Любопытно, почему для своего представления выбрал именно этот образ, что хотел этим сказать? Вряд ли это случайно, во всем есть свой тайный или явный смысл. Почему бы в таком случае ему, Введенскому не связаться с ним, узнать, кто этот человек, чего добивается. Решено!

Введенский уже хотел звонить, но вдруг остановился. А как его называть? Иисусом Христом? Право смешно. «Я говорю с господином Иисусом Христом?» Звучит просто анекдотично. Но с другой стороны, а что делать, другого имени его он не знает. Ничего страшного, пусть один раз будет забавно. А затем он попытается узнать, как его зовут в действительности.

Введенский набрал указанный в визитке номер. И почти сразу же в трубке зазвучал уже знакомый ему голос.

– Я говорю с господином Иисусом Христом? – произнес Введенский заранее заготовленную фразу.

– Именно с ним, – вполне серьезно отозвались на другом конце линии.

– Очень приятно. Вас беспокоит Введенский Марк Вениаминович. Мы с вами познакомились на презентации моей книги.

– Я ждал вашего звонка.

– Но почему вы думали, что я позвоню?

– Это не так важно. Вы хотите приехать, записывайте адрес. Мы ждем вас.

Связь разъединилась, Введенский смахнул пот со лба. Теперь уж точно придется ехать после того, как он получил приглашение. Может, он все-таки напрасно позвонил? И не опасно ли это, не попадет ли он в руки мошенников или рекитеров? Ничего нельзя исключить. Ну да, чего теперь сожалеть, сам напросился. Остается уповать, что эта его авантюра завершится без больших потерь и неприятностей для него.

Введенский перечитал адрес. Кажется, это где-то за городом. Ничего, по навигатору найдет. Он подошел к зеркалу, внимательно осмотрел себя. Вроде вид вполне нормальный. А впрочем, какая разница, он же не на свидание с женщиной собрался.

Введенский вдруг понял, что сбит с толку, а потому ведет себя не совсем адекватно. Надо взять себя в руки, сосредоточиться. Иисус, так Иисус, что в том особенного. В свое время с ним общалось немало людей, одних апостолов было двенадцать, а еще куда родственников, сторонников и последователей. Поэтому надо успокоиться и отправляться в путь. Введенский вышел из квартиры, тщательно запер ее и спустился на лифте вниз.

Навигатор проложил дорогу к нужному Введенскому адресу. Расстояние было не очень большим, дом располагался в ближайшем Подмосковье, но из-за пробок движение было медленным. И это сильно раздражало его. Почему-то тем ближе становилась цель его поездки, тем сильней он волновался. Хотя особых причин для этого вроде не было. Ну, едет он к каким-то непонятным людям, что из того. В своей жизни ему приходилось встречаться, общаться с самыми разными персонами. Но до сих пор каких-то экстраординарных чувств они не вызывали. А тут все как-то по-другому, иногда даже появляется ощущение, что для него этот визит может оказаться судьбоносным.

В какой-то момент пробки рассосались, и остаток пути Введенский полетел на максимально возможной скорости. Он остановился возле металлического забора. За ним можно было разглядеть двухэтажный, без всяких архитектурных изысков особняк. Дом, как дом, таких в округе много. Он и сам не знал, почему это обстоятельство немного успокоило его. Почему-то пришла мысль: раз строение обычное, то скорей всего в его стенах живут тоже самые обычные люди. Даже если они выглядят немного непривычно. В этом нет ничего удивительного, мир очень разнообразен. Успокоенный такими размышлениями, Введенский уже решительно нажал на кнопку звонка.

Через полминуты он услышал чьи-то шаги. Ворота отворились, и Введенский увидел человека, который называл себя Иисусом Христом. Несколько секунд они разглядывали друг друга.

– Добрый день, рад, что приехали, Марк Вениаминович, – произнес он своим иностранным выговором. – Проходите.

Они вошли в дом. И сразу же оказались в большом зале. В нем сидели мужчин десять-двенадцать и одна женщина. Взгляд Введенского сразу же оказался прикован к ней. И почувствовал, как учащенно забилось сердце. Это была настоящая восточная красавица: смуглая, черноволосая, с большими темными глазами, которые сейчас не отрывно смотрели на вновь вошедшего.

Человек, называющий себя Иисусом Христом, посмотрел на Введенского, улыбнулся.

Позвольте мне познакомить вас с присутствующими. Меня вы знаете, я Иисус Христос. Теперь позвольте представить других. Андрей, сын Ионы. Он так же известен, как Первозванный, так как первый пришел ко мне. Впрочем, вам ли не знать эту историю. Продолжим. Пётр, его родной брат, его так же называют Симон Ионин или еще Кифа. По-вашему это каменная скала. Иоанн,  сын Зеведея, также прозванный Богословом, евангелист, брат Иакова. А вот и сам Иаков. Это Филипп из Вифсаиды. Варфоломей, сын Фаламая. Матфей, мытарь, по-вашему, сборщик налогов. Фома –близнец. Иаков Алфеев. Фаддей, его брат.  Симон Кананит, известный так же как Симон Зилот. А это Иуда Искариот, его биография, не сомневаюсь, вам известна очень хорошо. Матфий, он появился среди нас после самоубийства Иуды. И, наконец, Павел, правда, мы его больше знаем по имени Савл. И единственная среди нас женщина – Мария Магдалина. Теперь вы знакомы со всеми.

Введенский переводил взгляд с одного лица на другое. Может, он попал в филиал сумасшедшего дома? Иначе, как можно объяснить это представление. Нельзя же все это воспринимать всерьез. В лучшем случае это розыгрыш. Хотя его цель неясна. Ладно, надо осторожно попытаться выяснить, что все это означает?

– Вы назвали имена всех апостолов, известных из Нового Завета, – обратился Введенский к человеку, который называл себя Иисусом Христом.

– Естественно, – ответил он, – это же и есть апостолы собственными персонами.

– А вы Иисус Христос?

– Да, я Иисус Христос, – спокойно подтвердил он.

Введенский вдруг понял, что не знает, что дальше сказать. У него вдруг иссяк запас слов.

– Прошу вас присядьте, – предложил человек, который называл себя Иисусом Христом. – Нам надо поговорить. Это важно и для вас и для нас.

Введенский сел и выжидающе посмотрел на своего собеседника. Он испытывал такое волнение, что его била дрожь. Тот заметил это.

– Успокойтесь. – Он положил руку на его запястье – и волнение тут же улеглось. Введенский почувствовал, как из неведомого источника снизошло на него спокойствие. Ему стало легче. – Вот видите, все уже хорошо, – понял его состояние человек, который называл себя Иисусом Христом. – Мы можем разговаривать?

Введенский кивнул головой.

– Я готов вас слушать.

Человек, который называл себя Иисусом Христом, улыбнулся, и Введенский невольно подумал, что такой лучезарной и подкупающей улыбки, он, наверное, ни у кого не видел.

– Пожалуйста, примите мои слова спокойно, – произнес человек, который называл себя Иисусом Христом, – какими бы невероятными они вам не показались. С тех пор, как меня распяли на Голгофе, весь христианский мир жил в ожидании второго пришествия. Вот оно и случилось, наконец. Правда, я пришел не один, а с большой кампанией. Мы решили так поступить не случайно; когда-то мы заварили эту кашу и теперь надо окончательно разобраться, что из нее вышло.

– Кашей вы называете христианство? – спросил несколько обескураженный Введенский.

– Да, я имел в виду христианство, так вы называете эту религию. Хотя своего согласие на это название я не давал.

– Как-то непривычно слышать такие слова в отношении христианства. Тем более от самого Иисуса Христа.

– Вы правы, – задумчиво произнес человек, который называл себя Иисусом Христом. – Просто пока мы здесь находимся, многое увидели. У нас тут постоянно идут жаркие споры. Особенно горячо я спорю с апостолом Павлом.

– Да, уж, кто бы тогда мог подумать. А можно задать вопрос? – вдруг быстро произнес Введенский.

– Конечно, – разрешил человек, который называл себя Иисусом Христом.

– Та встреча по дороге в Дамаск, она действительно была такой, как описана?

Человек, который называл себя Иисусом Христом, и апостол Павел переглянулись.

– Все было гораздо проще, – произнес человек, который называл себя Иисусом Христом. – Мы просто встретились в пути, как два путника. Чудеса нужны далеко не всегда, часто можно все сделать самым обычным способом. Мы тогда проговорили часа два или три. Я не ошибаюсь?

– Не меньше, – хрипловатым голосом подтвердил апостол Павел. – До сих пор помню почти дословно ту беседу, как будто это было вчера. Сначала мы сильно повздорили, дело чуть до драки не дошло.

– До драки? – изумился Введенский.

– Что тут такого, ведь я Его тогда ненавидел, – пояснил апостол Павел. – Я направлялся в Дамаск преследовать Его последователей. Но потом мы успокоились и заговорили по-другому.

– Чем же он вас переубедил?

– Йешуа сказал, что мир требует обновления, а я среди тех, кто этому мешает. Я увеличиваю в нем зло, а надо увеличивать добро. Неужели тебя мало одного несчастного Стефана, сказал он мне. И еще сказал: лучше быть гонимым, чем гонителем, так как гонители сеют смерть, а гонимые – любовь и милосердие. Всегда надо быть на стороне тех, кто жертвуют собой, кто идет на гибель за свои убеждения, даже если они кажутся не верными. Так все и было? – посмотрел апостол на человека, который называл себя Иисусом Христом.

– Да, все так и было, – подтвердил Он. – Я сказал, что мир нуждается, как ни в чем другом, в носителях любви, носителями ненависти, злобы и вражды он и без того переполнен. Подумай, что ты делаешь, ради чего ты так поступаешь, какие цели преследуешь?

Введенский, подчиняясь какому-то импульсу, перевел взгляд с человека, который называл себя Иисусом Христом, на апостола Павла. И поразился выражению его лица. Какое-то невысказанное недовольство отразилось на нем. Оно держалось буквально мгновение, но Введенский успел его заметить и подумал: что бы это означало?

– Это встреча была великим событием, – заметил Введенский. – Она в немалой степени перевернула мир. Он до сих пор живет под ее влиянием.

– Возможно, – откликнулся на его реплику человек, который называл себя Иисусом Христом. – Но, видите ли в чем дело, мы не случайно оказались все вместе в это время. Мы пришли сюда, чтобы понять, какие реальные последствия принесли все эти события. В том числе и та наша встреча. Мы весьма обеспокоены, как все развивались до сих пор и как развиваются все сейчас. Вы понимаете, о чем я?

– Боюсь, не совсем. – Введенский пытался сообразить о чем идет речь, но мысли путались. Если это не банальный розыгрыш, то тогда это событие, которое еще не происходило в истории человечества. А, собственно, почему и нет? Если было первое пришествие, почему не может быть и второе. Тем более, оно предсказывалось. И миллионы людей свято верят в его реальность. Ну а уж в каком виде оно случится, то этого никто не ведает.

– Хорошо, попробую объяснить. Не спрашивайте меня и никого из присутствующих тут моих друзей, где мы были все это время, что делали, каким образом оказались тут. Обычному человеку это знать не дано.

– Хорошо, – дал обещание Введенский, – хотя трудно удержаться.

– Вы все равно не получите ответы. Не думайте, что Бог всеведущ, если бы это было так, он бы с первого же захода создал идеальный мир. Увы, эта задача не по силам даже Ему.

– Я часто размышлял над этим вопросом, почему мир столь несовершенен, – произнес Введенский. – Является ли это причиной того, что таковым его сделать невозможно, или такой замысел был с самого начала?

– Как ни странно, и то и другое. Мир – это живой организм, причем, очень непослушный, непредсказуемый. Его невозможно отладить раз и навсегда, изначально стояла иная задача – запустить механизм вселенской эволюции. Это необозримый по масштабам и сложности всеобъемлющий процесс. Не только физический, но и биологический, ментальный, духовной. Поэтому на каком-то отрезке появился и человек. К сожалению, на него была возложена миссия, с которой он явно не справляется.

– Постойте! – вдруг воскликнул Введенский. – Кажется, я понял, и тогда посланы были вы.

– Он догадливый мальчик, – вдруг впервые за весь разговор проговорила Мария Магдалена. – Ты был прав.

– А я в этом нисколько не сомневался, Мария, – ответил человек, который называл себя Иисусом Христом. – А вот ты напрасно сомневалась.

– Беру свои сомнения назад, – улыбнулась женщина и посмотрела так на Введенского, что у того заколотилось сердце.

– Да, я был послан на землю именно с этой миссией – исправить положение. Оно было просто ужасным, от имени Бога делались страшные дела. Люди погрязли во лжи, у них совершенно смешались представления о добре и зле. Зло они выдавили за добро, а добро – за зло. И это только усугублялось. Требовалось решительное вмешательство, нужно было остановить этот страшный процесс, который не только грозил людям огромными бедствиями, но и обрекал весь замысел на неудачу. Могу сообщить, что в каком-то смысле это было экстренное решение. И я был к нему не готов.

– Йешуа, так нельзя говорить, – вмешался в разговор апостол Петр. – Выходит, все оказалось напрасно, в том числе и моя смерть в Риме.

– Не бывает ничего напрасного, – возразил человек, который называл себя Иисусом Христом. – Этот опыт – наше всеобщее богатство. Без него мы не можем идти дальше. Я тебе это уже не раз говорил.

– Но он прав, Йешуа, – снова подал голос апостол Павел. – Мы жертвовали собой, чтобы создать нашу церковь на века.

– Церковь всего лишь оболочка для духа. Она не может быть вечной, она изначальна была преходящей. Это была ошибка…

Введенский с удивлением увидел, как вскочил со своего места апостол Павел. Теперь он уже не скрывал своего раздражения.

– Я знаю, ты всегда с неодобрением относился к моей миссии, – проговорил он. – Но она была целиком посвящена тебе.

– Мы сейчас говорим о другом, – мягко произнес человек, который называл себя Иисусом Христом. – У нас гость. И он хочет узнать, как можно больше, зачем мы тут.

– Тогда пусть он узнает все! – воскликнул апостол Павел.

– А он все и узнает. Возможно, он и нам поможет многое понять. Мы все слишком отвыкли от мира людей, и нам нужна ваша помощь, – обратился он к Введенскому.

– Разумеется, все, что смогу. Только не совсем понимаю, как я могу вам помочь.

– Вы уже помогли своей книгой.

– Это плохая книга! – вдруг закричал апостол Павел.

Человек, который называл себя Иисусом Христом, посмотрел на него.

– Чем же она плоха?

– Он отрицает в ней буквально все.

– Вспомни, когда я пришел на землю в первый раз, я тоже отрицал очень многое, возразил человек, который называл себя Иисусом Христом.– А ты потом на этом отрицании возвел церковь. Почему же и другой человек тоже не может отрицать. В истории всегда наступает момент тотального отрицания предыдущего опыта. И я думаю, что он как раз сейчас наступает. И бороться против него бессмысленно, эта тенденция все равно победит.

– Иешуя, рабби, что ты говоришь! – воскликнул Иоанн Богослов, вскакивая со стула. – Помнишь, как  оставив отца своего Зеведея в лодке, мы вместе с моим братом Иаковом, последовали за тобой. И разве не возвещал Дух Божий, что «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог».

– Возвещал, – согласился  человек, который называл себя Иисусом Христом. – Но слова меняются, тогда были одни слова, теперь – другие. Мой любимый ученик Иоанн Заведеев пойми, что мы пришли совсем в другой мир. Протекло столько лет, нам надо понять его и осознать. Нельзя бесконечно повторять одно и то же. Даже слова, выбитые на скрижалях, требуют с течением времени замены.

Введенский видел, что эти слова приняты присутствующими неоднозначно. Одни согласно кивнули головой, другие неодобрительно нахмурились. Особенно ярко эмоции проявились у апостола Павла, он и не скрывал, что не согласен со своим учителем. Более того, порывался что-то сказать, но в последний миг передумал. Вместо этого, словно показывая свое возмущение, с шумом сел на свой стул. У этого человека или не человека, кто его разберет, но в любом случае необузданный нрав, мысленно отметил Введенский. Впрочем, если вспомнить Деяния святых апостолов, то он уже в полной мере проявился тогда. Было бы иначе, разве бы создал он практически на пустом месте церковь Иисусову. Подвиг, который даже через столько столетий представляется немыслимым.

Человек, который называл себя Иисусом Христом, подошел к Введенскому и слегка дотронулся до его локтя. И его словно бы пронзил электрический заряд. Невольно он отдернул руку.

– Извините, я не рассчитал, – проговорил человек, который называл себя Иисусом Христом. – Думаю, сегодня мы уже утомили вас. Но я рад, что мы по-настоящему познакомились. Теперь, я надеюсь, будем видеться чаще. Нам действительно требуется ваша помощь. Пойдемте. Я вам провожу.

Они вышли сначала на крыльцо, затем направились к воротам. Возле них они остановились.

– Я бы хотел задать вам много вопросов, – произнес Введенский.

– Подождите, их время еще не пришло, – остановил его человек, который называл себя Иисусом Христом. – Пока посмотрите, послушайте. Мы еще с вами о многом поговорим. – Он с задумчивым видом замолчал, словно бы решая, говорить дальше или не говорить. – Впереди нас ожидают бурные события, – немного, как показалось Введенскому, обреченно сказал он. – Мы ждем вас в любое время.

– Непременно приеду, – пообещал Введенский и направился к своей машине.

9.

Чаров нетерпеливо ждал Матвея Введенского. Благообразный, довольно тучный, с небольшой аккуратной бородкой он производил впечатление весьма добродушного и благожелательного человека. Но те, кто его знали хорошо, было известно, что на самом деле он был совсем другим: жестким, если требовали обстоятельства даже очень твердым, до непримиримости, особенно к врагам церкви, которых считал и своими личными врагами. Другое дело, что он умел затаиваться, не показывать своих истинных чувств и намерений. Такая мимикрия многих вводила в заблуждение, позволяла ему маневрировать и манипулировать событиями и людьми. Это его качество руководство сильно ценило, оно позволило ему сделать головокружительную карьеру, быстро подняться на самый вверх церковной иерархии. И хотя официальная его должность была не столь уж и высокой, но информированные люди знали, что влияние этого человека на принятие ответственных решений далеко не последнее. Его частые аудиенции с патриархом сначала у многих вызывали удивление, потом удивление они перестали вызывать. Одни завистники смирились, другие до подходящего момента затаились. По слухам именно Чаров стоял за появление некоторых важных документов. Правда, сам он никогда себя не выпячивал, а если кто-то его спрашивал об его участие в решение того или иного вопроса, обычно отвечал туманно или неопределенно. В его манере ничего не опровергать и ничего не подтверждать сквозило что-то скользкое. Многим это не нравилось, но были и те, кого способность протоирея играть в многозначительность восхищала. Среди них был и Матвей, который с недавних пор стал его сотрудником.

Чаров думал сейчас о том, как построить с ним разговор. Все же речь идет об его родном брате. Правда, он был прекрасно осведомлен об их прохладных отношениях. И все же родственные чувства редко исчезают напрочь, они могут под влиянием разных обстоятельств ослабнуть, но в какой-то момент воскреснуть. А сейчас не тот случай, чтобы можно было допустить такое их возрождение. Патриарх, с которым он совсем недавно обсуждал проблему, отнесся к ситуации более чем серьезно. Книга Введенского уже получила определенный резонанс не только в обществе, но и в церковных кругах, послушались даже призывы обсудить ее, не отмахиваться от некоторых выводов. Особенно громко прозвучал голос митрополита Антония, одного из влиятельных иерархов, некогда конкурента нынешнего патриарха. Он всегда отличался свободомыслием, немало его высказываний граничили с ересью и вызывали нарекания и дискуссии. И вот сейчас существует опасность, что она может начаться с новой силой. Чего абсолютно не желает патриарх. И он, Чаров, целиком с ним солидарен. Авторитет церкви и без того поколеблен рядом неприятных скандалов, и подобные обсуждения лишь еще сильней его подрывают, вносят в души людей сомнения. А современный мир и без того ими переполнен, сомневаться призывают во всем. Но такой порядок очень шаток, сомневающийся человек не может быть сильным, уверенным в себе и в вере. Миссия церкви – помогать людям преодолевать душевные и умственные колебания и смятения, давать им возможность находить опору в этом жестоком и неспокойном мироустройстве. Вера в Бога – это вера в то, что существует вечная надежда на воздаяние, на высшую справедливость, что невзгоды и мучения не напрасны, а имеют под собой великую цель по увеличению добра и любви и будут непременно вознаграждены. Если не в этой жизни, но в небесной.

Наконец вошел Матвей. Чаров кивнул ему головой, предлагая сесть. Матвей так и сделал и выжидательно посмотрел на начальника.

Чаров встал, прошелся по кабинету, по привычке спрятав руки в широкие рукава сутаны.

– Дело очень неприятное, патриарх встревожен, – проговорил он. – Ситуация в стране взрывоопасная, любая искра способна привести к воспламенению.

– Я понимаю, я сам крайне встревожен, – ответил Матвей, не спуская глаз с расхаживающего по кабинету Чарова. – Мне особенно неприятно, что в этом повинен и мой брат.

– Вашей вины тут нет, – не согласился протоирей. – Но мы должны что-то предпринять. Вы согласны со мной?

– Разумеется. Но что?

Чаров снова сел в кресло.

– Это дело деликатное, мы не должны идти в лоб. Это лишь усилит позиции вашего брата. Я был на презентации его книги, смотрел, как воспринимают его аргументы народ. И должен к прискорбию заметить, что они находят понимание. Само собой, не у всех, но это ни в коем случае не должно нас успокаивать. Особенно беспокоит возможный раскол в клире. Мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы этого не случилось.

– Вы говорите об епископе Антонии?

– В первую очередь о нем. Но не только. – Чаров ненадолго замолчал. – В свое время ваш отец был близок к нему.

– Но не сейчас. Я точно знаю, они давно не встречались.

– Но это не препятствие для новой встречи. Как отец Вениамин отнесся к книге своего сына?

– Отрицательно, – поспешно проговорил Матвей.

Чанов одарил его пристальным взглядом своих небольших глаз.

– Это отрадно слышать. Патриарх высокого мнения о вашем отце.

– Это для нашей семьи большая честь.

– Боюсь, не для всех ее членов.

– К сожалению, это так, отец Валериан.

– Как вы думаете, Матвей, почему ваш брат направился по такой дороге? Ведь вы по ней не пошли.

– Он с ранних лет выказывал большую самостоятельность и независимость в суждениях.

– А вам не кажется, что в нем свил гнездо грех гордыни?

– Именно так, – подтвердил Матвей. – Он всегда стремился быть первым.

– Гордыня создает ложные помыслы и побуждает к неверным поступкам, – задумчиво, как бы размышляя с самим собой, произнес Чаров.

–Абсолютно верно, – поддержал его Матвей. – Это и случилось с братом.

– К сожалению, мы пока не в силах вразумить его. Он не только не послушает вас, но и отца.

– Увы, это так.

– Нам остается по-возможности контролировать его действия, знать, что он намерен делать.

Матвей в знак согласия склонил голову.

– Я надеюсь на вас и на вашего батюшку, – продолжил Чаров. – Вы должны как можно больше находиться рядом с ним.

– Это не просто, мы не дружны.

– Мне это прекрасно известно, – вкрадчиво произнес протоирей. – Но вы должны изменить ситуацию. Внушите ему, что его книга заставила вас задуматься над его выводами, хотя первоначально вы их отвергли. Подискутируйте. Если надо, в чем-то соглашайтесь. И по-возможности привлеките к разговорам отца Вениамина. Ваш брат уважает отца. Это то задание, которое вам поручаю не я, а патриарх.

– Это великая честь. Сделаю, что смогу, – с волнением произнес Матвей.

Чаров тихонько вздохнул.

– Я предчувствую, что всем нам предстоят непростые испытания.

10.

Весь оставшийся день и большую часть ночи Введенский размышлял над тем, чему был свидетелем. С одной стороны все это казалось абсолютно нереальным, каким-то перфомансом, хотя, кто его придумал и с какой целью разыграл, было непонятно. С другой стороны, если невероятные события, которые не вписывались в представление о возможном, разыгрались две тысячи лет назад, то почему они не могут в каком-то виде повториться снова. Да и вообще, знаем ли мы границы допустимого, за историю человечества знает много чудес, причины которых так и остались неразгаданными. Поэтому не стоит с порога отвергать все, что увидел, решил Введенский, как бы порой неправдоподобным это казалось. Лучше попытаться попробовать понять, что это все означает. В любом случае выглядит вся эта кампания крайне необычно. И даже если есть один шанс из тысячи, что они те, за кого себя выдают, то только ради этого стоило появляться на свет божий. Такого еще ни с кем не было, по крайней мере с того момента, как Христос исчез из поля зрения человечества, а взамен его появилось христианство. И если теперь он стал свидетелем Его возвращения, то это величайший дар судьбы.

Но Введенского беспокоила еще одна мысль: ему хотелось, чтобы Вера тоже познакомилась с этими людьми. И в первую очередь с тем, кто называет себя Иисусом Христом. Впрочем, для себя Введенский решил, что отныне будет мысленно называть Его этим именем, без вводного предложения. А в дальнейшем, возможно, станет ясно, кем на самом деле является этот человек.

Введенский проснулся с мыслью, может ли он позвонить сегодня Вере? Давно у него не возникал такой вопрос, но после того, как она ушла, не попрощавшись с презентации, он не мог избавиться от ощущения, что в их отношениях что-то серьезно изменилось. Сама уж она точно первой не даст о себе знать – не тот характер. Значит, инициатива должна идти от него.

Он позвонил ей в то время, когда она по его расчетам должна была быть свободной. Голос Веры звучал холодно и отчужденно, но то, что она не бросила трубку, было все же хорошим знаком. Значит, есть надежда, что разговор не завершится ничем.

– Вера, дорогая, нам очень нужно поговорить.

– Ты все сказал, а я все услышала. Этого вполне достаточно.

– Так не бывает. Человек никогда не может сказать другому человеку всего. Так думают только скудоумные люди.

– Значит, по-твоему, я скудоумна?

Введенский понял, что от волнения, ляпнул совсем не то, что хотел. Все-таки под влиянием последних событий он немного не в себе.

– Ты отлично знаешь, что я так не думаю. Просто у нас сейчас сложный момент в наших отношениях.

– Но у нас нет отношений.

– Еще вчера были.

– То, что было вчера, не обязательно есть сегодня.

– Да, тут ты права, – согласился Введенский. – Но я бы не хотел, чтобы это правило распространялось на нас.

– Не все зависит от наших желаний.

Введенский понял, что подобным образом перебрасываться репликами они могут долго. А главное, совершенно бесплодно.

– Ты сто раз права. Но сейчас я хочу поговорить о другом. За то небольшое время, что мы не виделись, случилось грандиозное событие.

– Какое могло произойти грандиозное событие? Ты меня разыгрываешь. Хочешь, чтобы я приехала.

– Нет, я говорю правду, случилось нечто невообразимое. Поверь мне, я бы никогда не стал тебя обманывать даже ради того, чтобы увидеть тебя.

– И что же произошло?

– Не хочу об этом говорить по телефону.

– Таким способом, ты хочешь заставить меня приехать.

– Да, я хочу, чтобы ты приехала. Но это не отменяет тот факт, что действительно случилось нечто такое, что невозможно было и представить.

– Ты даже не намекнешь?

Введенский услышал в голосе Веры затаенный интерес.

– Нет, – придал своему голосу твердость он.

– Хорошо, пусть будет по-твоему, – сдалась Вера. – Скоро буду. Но если ты меня таким образом заманил, я тут же уеду. И на этот раз навсегда.

Введенский почувствовал одновременно облегчение и тревогу. То, что Вера согласилась, да еще так быстро приехать означает, что она пока не считает, что между ними произошел окончательный разрыв. Но при этом он сомневался, что новость, которую он собрался ей сообщить, укрепит их отношения. Неизвестно, как она к ней отнесется. Большая вероятность, что не поверит, посчитает, что он все это придумал, чтобы заманить ее к себе. И попробуй докажи, что это не так. Введенский тяжело вздохнул, предвидя не простую встречу.

Вера прошла в комнату и как обычно опустилась в свое любимое кресло, плотно сжав коленки. Он прекрасно знал эту позу, она ее принимала, когда в их отношениях было не все благополучно. Он называл ее «позой отчуждения» и ему всегда становилось не комфортно, когда она так сидела.

– Что ты мне хотел рассказать? – начала Вера без предисловия.

– Ты не поверишь, я и сам не поверил, но возможно это правда.

– Что-то я ничего не понимаю. Объясни доходчиво, как для самых тупых.

Введенский кивнул головой.

– Сейчас попробую объяснить. Только обещай, что не будешь все опровергать. Ты же Вера, вот и возьми это на веру. По крайней мере, на какое-то время.

– Я так не могу, – не согласилась девушка.

– Ладно, – сдался Введенский, – решай сама, как ко всему этому отнестись. Ты не заметила во время презентации моей книги странную группу, сидящую в углу?

– Разумеется, заметила. И что? Мало ли какие люди существуют на земле.

– Это не совсем обычные люди. По крайней мере, так они себя позиционируют.

– Откуда тебе это известно? Ты что с ними познакомился?

– Да.

– Кто же они такие?

– Держись крепче в кресле, Вера.

– Так серьезно?

– Это Иисус, двенадцать апостолов да еще Мария Магдалина.

– Марк, ты бредешь или смеешься надо мной?

– Ни то, ни другое. Так они сами себя называют.

– Ну, знаешь, назвать себя может любой. Я вот могу представиться Терезой Авильской. Тем более, ты знаешь, мне всегда хотелось походить на нее.

Вера, в самом деле, говорила ему об этом ни раз. И всегда Марку становилось тревожно – не последует ли она однажды по ее примеру в монастырь?

– Давай на время оставим Терезу в покое. Я, как и ты, отнесся с крайним недоверием к их словам. Но уже потом, когда ушел от них, стал думать: если мы верим, что однажды Христос пришел в наш мир, почему он не может прийти во второй раз? Тем более, Он сам это обещал. Да и вспомни, как многие отнеслись к его появлению тогда. И чем это все завершилось. Так может не стоит повторять ту ошибку. По крайней мере, не спешить с выводами, а присмотреться к этим людям. Или не совсем людям.

Введенский видел, что его аргументы пробили брешь в броне недоверия Веры. И это был, хотя и локальный, но успех.

– Значит, ты уверяешь, что встречался с Христом?

– Да, то есть с человеком, который так себя называет. Но я его мысленно зову теперь Христос. Так удобней.

– Удобство – это главное, – едко проговорила Вера.

– Ну, причем тут это, – обиделся Введенский. – Скептиком быть легче всего. Не лучше ли попытаться прояснить для себя, кто эти люди. – Он задумался. – Они производят странное впечатление.

– Вот видишь.

– Я не о том. Понимаешь, они постоянно спорят. Мне даже показалось, что Иисус и апостол Павел недолюбливают друг друга.

– Там есть еще апостол Павел? – насмешливо поинтересовалась Вера.

– Да и двенадцать других. Все, как в Евангелии.

– И как же они все тут появились? Воскресли?

– Не знаю. Я пытался спрашивать, но ответа не получил.

– Тебе это не наводит на размышления.

Введенский отрицательно покачал головой.

– Я решил предварительно не делать никаких выводов, чтобы потом не зависеть от них. И тебе рекомендую так же поступать.

– За рекомендацию отдельное спасибо. Но я думала, что ты знаешь, что я привыкла жить своим умом.

– Тут дело не в уме. Не все в нем может уместиться. Он всегда чем-то ограничен.

– И это говоришь ты.

– Вера, дорогая, наша дискуссия бесплодна.

– Что же ты предлагаешь?

– Поехать туда.

– К этому твоему Христу и двенадцати апостолам?

– Именно. При расставании он предложил мне бывать у них. Дал свой мобильный телефон. Я могу позвонить и договориться о новой встрече.

– У Бога есть мобильный телефон?

– А что в этом такого. В каком-то смысле Он его и создал, разумеется, с помощью людей. Он все так делает.

Вера несколько секунд сосредоточенно молчала.

– Звони.

Введенский набрал номер. Он вдруг сообразил, что так и не выяснил, как следует обращаться к своему абоненту. Ладно, как уж получится, повторит прежнее обращение.

– Здравствуйте, господин Иисус Христом. Это вас беспокоить Марк Введенский. Я бы хотел заехать к вам вместе со своей близкой знакомой Верой.

– Буду рад вас видеть, приезжайте вместе с вашей подругой. Мы ждем.

Введенский положил в карман телефон и повернулся к Вере.

– Можем отправляться прямо сейчас.

Они ехали по городу. Введенский поглядывал на свою спутницу и удивлялся ее и виду и поведению. Она была необычно бледна и сосредоточена. Они уже находились в машине полчаса, а Вера за все это время не сказала ни слова. На нее это было непохоже. Она не была болтливой, но и молчаливой не была тоже.

– Почему ты молчишь? – спросил он.

– Я вдруг подумала: а если действительно это Он. Мне чуть плохо от этой мысли не стало. Разве можно увидеть живого Христа, живого Бога?

– А кто сказал, что нельзя. Где это написано?

– Нигде, – подумав, согласилась девушка.

– Вот и я о том. Но когда общаешься с Ним, нет ощущения, что перед тобой Бог. С другой стороны, нигде точно не описано, а какие должны быть ощущения при разговоре с Ним. Он похож на обычного человека и одновременно в нем есть что-то необычное. Я бы сказал: запредельное. Впрочем, скоро сама оценишь. Мы приехали.

Они остановились возле знакомых Введенскому ворот. Он просигналил, из дома вышел человек. Марк сразу же узнал в нем Иисуса.

– Это он, – шепнул Введенский Вере.

Она мгновенно привстала с сиденья и стала его рассматривать.

– Таким я Его и представляла, – вдруг произнесла Вера.

Это фраза вызвала у Введенского изумление. Но изумляться долго было некогда, надо было въезжать во двор.

Введенский и Вера вышли из автомобиля.

– Разрешите представить мою знакомую Веру, – произнес Введенский.

Иисус посмотрел на девушку и улыбнулся.

– Очень приятно с вами познакомиться. Пойдемте в дом.

Вера не спускала с Иисуса глаз, она даже не старалась сделать вид, что не разглядывает его. Но того, судя по его поведению, это нисколько не смущало.

Они оказались в знакомой Введенскому комнате. Только на этот раз тут было пусто, в ней находилась лишь Мария Магдалина. И, так же, как впервые увидев ее, Введенского вновь охватило волнение. Он попытался побороть его, ему очень не хотелось, чтобы Вера догадалась об охватившем его смятении.

– Сегодня мы находимся в доме только вдвоем с Марией, – пояснил Иисус. – Остальные ушли по делам и вернутся не раньше вечера.

Введенский огорчился, ему очень хотелось, чтобы Вера увидела бы сразу всех. Но с другой стороны, подумал он, никто им не помешает побеседовать с Христом. И с этой женщиной, мысленно добавил он.

– Садитесь, – пригласила их Мария Магдалина. – Хотите выпить чаю, кофе? У нас есть и вино.

Марк и Вера переглянулись. Все это выглядело несколько фантастично. Бог предлагает им на выбор напитки.

– Кофе – выбрал Введенский, зная, что Вера любит его.

– У нас замечательный кофе, – одобрила это решение Мария Магдалина. – Сейчас сделаю.

Она вышла из комнаты, Введенский невольно посмотрел ей вслед. У нее была замечательная фигура и величественная походка, от которой невозможно было отвести глаза.

Иисус сел напротив них и взглянул на Веру.

– Вы очень напряженны, Вера. Расслабьтесь. – Он дотронулся до ее руки, и Введенский заметил, как мгновенно переменилось лицо девушки, оно стало спокойным.

– Я никогда не видела живого Бога, – сказала она.

– Вы не верите, что я тот самый Иисус Христос. Я понимаю. И не спешите верить. Вера мешает человеку познавать истину.

– И это говорите вы, человек, который основал величайшую религию, – изумленно произнесла Вера.

– Разве я ее основал? – улыбнулся Иисус.

– Кто же тогда? – растерянно спросила Вера.

– Вы же прекрасно знаете Новый завет.

– Вы имеете в виду, что христианство, как религию, основал апостол Павел, – вмешался в разговор Введенский.

– Именно об этом у нас постоянно идет с ним спор, – произнесла появившаяся с подносами Мария Магдалина. Она расставила чашечки с кофе на столике.

Введенский и Вера взяли чашечки и одновременно сделали по глотку. Кофе, в самом деле, было необычайно вкусным.

– Вы спорите с апостолом Павлом по поводу основания христианства, – уточнил Введенский.

– Еще как спорят, – подтвердила Мария. – Иногда чуть до драки не доходят, – весело посмотрела она на Иисуса. – Оба излишне горячие. К тому же та встреча на дороге в Дамаск имела слишком большие последствия.

– Да, я полагаю, это была моя ошибка, – подтвердил Иисус.

– Разве боги ошибаются? – поинтересовалась Вера.

– И гораздо чаще и больше, чем вы думаете, – подтвердил Иисус. – Мир не настолько детерминирован, как многие полагают. Если бы это было так, какой смысл было в его создании. В этом случае можно было бы начинать не с начала, а сразу с конца.

– Вы хотите сказать, что всему этому, – Введенский обвел глазами окружающее его пространство, – однажды наступит конец?

– А как иначе. Если есть начало, есть и конец. Это неизбежно.

– А можно узнать, как будет это происходить?

Собеседник Введенскому внимательно посмотрел на него.

– Это то знание, которое воспрещается знать смертному человеку. Даже если я захочу вам его поведать, у меня ничего не получится, я онемею. На него наложен полный запрет.

Введенский испытал разочарование, ему так хотелось узнать, что будет в конце.

Иисус понял его чувства.

– Не расстраивайтесь, Марк, вы даже не представляете, какое это для вас благо. Если бы вы вдруг узнали это, ваша жизнь тут же потеряла бы всяческий смысл. Вы не понимаете, что не знать будущее – это привилегия, а знание его – наказание. Постарайтесь это осознать. И не роптать.

– Я попробую, – не совсем уверенно произнес Введенский. – Но любопытство все равно будем мучить.

– Если вы узнаете, вас гораздо сильней будет мучить определенность. Поверьте мне, это мучение во сто крат сильней. Я вам его не желаю ни при каких обстоятельствах.

– Хорошо, не буду думать больше об этом, – сдался Введенский, но уверенности, что ему это удастся, он не испытывал.

– Это правильный поступок, – вдруг проговорила Мария Магдалина. – Для нас, знающих будущее, хотя далеко не в полной мере, это, в самом деле, большой груз. Мы даже используем специальные упражнения, чтобы стереть это знание.

– Помогает? – поинтересовалась Вера.

– Да, но только на время. В частности сейчас мы заблокировали знание о будущем.

– Почему?

– Это помешало бы нашей миссии, – пояснил Иисус. – У нас было условие: действовать так, как будто бы ничего не предвидим заранее. Иначе бы мы тут не оказались. Хотя не все были довольны этим. Тот же апостол Павел выражал несогласие с такой постановкой вопроса.

– Йешуа, мы же договорились с тобой.

Эти слова Мария произнесла по-арамейски, но Введенский достаточно хорошо владел этим языком и понял их. Но он решил, что с его стороны не этично скрывать знание его.

– Мне кажется, у вас с ним не самые добрые отношения, – тоже по по-арамейски произнес он.

Иисус и Мария переглянулись и засмеялись.

– Мы как-то не учли это обстоятельство, – весело заметил Иисус. – Впрочем, у нас тут нет особых тайн.

– Тогда я могу спросить, в чем ваша миссия? – проговорил Введенский.

Улыбка исчезла с лица не только Иисуса, но и Марии Магдалины. Оба стали серьезными.

– Мне не случайно оказались на презентации вашей книги, – проговорил Иисус. – К сожалению, ваши выводы в целом верны. Христианство зашло в тупик. То, в каком виде оно пребывает сегодня, не имеет ничего общего с тем, что я провозглашал две тысячи лет назад. Это полное искажение всех идей и принципов. – Он вдруг разволновался и даже встал и прошелся по комнате. – У нас тут идут бесконечные споры, почему это случилось, можно ли что-то изменить и как это сделать с наименьшими последствиями?

– И к каким выводам вы приходите? – спросил Введенский, затаив дыхание, ожидая ответ.

– Пока мы в основном спорим. Уж слишком оказалась сложной тема. Знаете, Марк, тогда в Палестине все казалось намного проще и ясней. Как видите, даже боги подвержены иллюзиям. – Иисус замолчал. – Хотел спросить вас, почему у вас такое довольно редкое для здешних мест имя?

– Так меня назвал отец в честь первого евангелиста Марка. А моего брата в честь другого евангелиста Матвея.

– Я так и думал.

– Вера, хотите немного поболтаем одни, без мужчин, – неожиданно предложила Мария.

– Да, с удовольствием, – вспыхнула Вера.

– Тогда пойдемте в другую комнату.

Женщины ушли.

– Но вы не жалеете, что сделали тогда? – спросил Введенский.

– Если честно, еще не знаю. Я внимательно прочитал ваш труд, вы написали замечательную книгу. Вы обнажили в ней многие темы, о которых ни одна христианская церковь не желает даже слушать. Вы правильно, хотя и жестоко отметили: после убийства стольких людей в период эпохи инквизиция, церковь должна была не только покаяться, но самоликвидироваться, что и стало бы истинным, а не притворным покаянием. Но у нее не было ни одного поползновения совершить подобный поступок. И она продолжает существовать, словно бы ничего и не случилось. Хотя фашистов за такие преступления судил Нюрнбергский трибунал. Я на вашей стороне и при встрече с Римским папой собираюсь поставить этот вопрос. Я пришел сюда с намерением разобраться во всем этом.

– Но послушайте, – взволнованно произнес Введенский, – когда в Европе сжигали людей на кострах, разве вы не могли вмешаться, остановить эту вакханалию.

– Не мог, не имел право. Я передал процесс реализации своих идей людям. И они должны были затем сами его разворачивать. Таковым являлось условие моего Отца. Хотя я изначально опасался, что все может пойти не так. Вот оно не так и пошло.

– А сейчас ситуация изменилась?

– Тогда было выдвинуто условие: не вмешиваться две тысячи лет. Они прошли… – Иисус замолчал.

– Кто бы мог подумать, что так все было. Мы так много не знаем.

– Это было тоже одним из пунктов условия. Информация не должна быть ни достоверной, ни исчерпывающей. Иначе она заблокирует всякое творчество. Все будет двигаться по твердой колее. Поэтому с самого начала в историю был помещен большой процент неопределенности. Это придало процессу живой характер. Вам ли не знать о раннем периоде христианства.

– Этой теме была посвящена моя диссертация.

– Мне это известно, – улыбнулся Иисус. – Там есть несколько существенных ошибок.

– Вы можете на них указать? – встрепенулся Введенский.

– Такое вмешательство с моей стороны было бы неправильным. К тому же это не столь важно. Перед нами стоят гораздо более важные задачи.

– Все же так хочется узнать о своих ошибках, – грустно протянул Введенский. – Для меня ранний христианский этап очень интересен, я считаю, это одним из самых замечательных и плодотворных периодов человеческой истории.

– Возможно, вы правы, Марк, – задумчиво согласился Иисус. – Мы тут много спорим о том времени. К сожалению, очень быстро все пошло не совсем так. Стала возобладать догматика, которая не терпела никого свободомыслия. Признаться, я опасался этого с самого начала, но не думал, что все эти процессы начнутся так быстро и так мощно. Я пытался разрушить догматический иудаизм, но прошло не так много времени, как появился христианский, ничуть не лучше. Знаете, когда погибла Гипатия, я едва не нарушил запрет и не появился на земле. Мне было так плохо, будто это меня мучили и убили. – Он надолго замолчал, Введенский молча ждал, когда Иисус заговорит вновь. – Наверное, я не должен вам это говорить, но я совершил тогда поступок, который не имел право совершать. Я напустил на патриарха Кирилла – главного виновника в ее смерти болезнь, от которой он скончался. Я не мог поступить иначе, с моим именем на устах эти извергли сдирали с этой замечательной женщины кожу черепками от глиняной посуды. Вы счастливы, что не наблюдали этого ужасного зрелища.

– Да, это действительно ужасно, – согласился Введенский.

– Убийство Гипатии было поворотным пунктом. Впрочем, их было предостаточно, есть немало случаев, которые остались никому неизвестными.

– Если бы вы рассказали о них! – воскликнул Введенский.

– Что это изменит. В вас говорит историк. Но я повторяю, перед нами стоят другие задачи. Сейчас нас интересует настоящее и будущее.

– Тогда могу я задать вам другой вопрос?

– Разумеется.

– Меня давно волнует вопрос об описанных в Евангелиях чудесах. Скажите, это правда, они были? И брак в Кане Галилейской, и исцеление сына царедворца, и исцеление бесноватых в стране Гадаринской, и воскрешение Лазары, и…

– Я так и думал, что вы спросите об этом, – прервал перечисление Иисус. – На этот вопрос я вам отвечу. Да, чудеса были и не только эти. Но я глубоко жалею о них.

– Почему?

– Это была ошибка, вера не должна основываться на чудесах, это либо не стойкая, либо фанатичная, узкая вера. Точнее, суеверие. Вера должна рождаться из любви, из ощущения собственной божественности, а такой вере чудеса не нужны. Поэтому я твердо решил: больше никаких чудес. Кто не может без них верить, пусть не верят. Еще неизвестно, что лучше: неверие или такая вера. А вы как полагаете, Марк?

– Наверное, вы правы, – пробормотал Введенский. – Но так хочется увидеть чудо. И уж тогда бы я точно был уверен…

– Что я – это я, – снова прервал его Иисус, улыбаясь. – Нет, второй раз допускать туже самую оплошность не стану. А где наши дамы? Что-то они заболтались.

И словно, услышав его слова, Мария Магдалина и Вера вернулись в зал. Введенский заметил, как сияют глаза девушки. Интересно, о чем они говорили, подумал он.

– Мы пойдем, – встал он.

– Мы ждем вас снова, вместе и поодиночке, – произнес Иисус. – Правда, Мария.

– Да, будем рады вас видеть, – подтвердила она. – Мы с Верой отныне друзья.

Вера посмотрела на нее и кивнула головой.

– Да, – едва слышно подтвердила она.

Вера и Введенский попрощались и вышли из дома. Их никто не провожал. Они подошли к машине. Введенский открыл дверцу и занял место водителя. Вера села рядом.

Он достал ключ и хотел его вставить в замок зажигания, как вдруг автомобиль завелся. Несколько мгновений он недоуменно смотрел перед собой – и вдруг закричал:

– Вера, Он явил чудо, настоящее чудо! Машина завелась сама по себе. Мы не ошиблись, это действительно Он!

11.

Некоторое время они ехали молча. Каждый переваривал собственные мысли и впечатления. И не торопился поделиться ими с другим.

– Теперь ты убедилась, что Он – это Он? – первым нарушил молчание Введенский.

– Я это поняла тотчас же, как увидела его.

– Почему?

– Не знаю, Марк, это случилось само собой. Без всякого анализа. Просто вспышка, как на звезде. Я должна об этом поведать отцу.

Такая очевидная мысль Введенскому почему-то не приходила в голову, в самом деле, они должны же кому-то рассказать обо всем. Но именно это ему хотелось делать меньше всего. И особенно не хотелось сообщать ничего как своему отцу, так и отцу Веры. По крайней мере, пока. Трудно представить, как они воспримут эту новость.

– Послушай, Вера, я бы на твоем месте не торопилась с этим.

– Почему?

– Мне кажется, они воспримут эту информацию негативно. Они просто не поверят в то, что это правда.

– Ну и что, вначале не поверят, затем, встретившись с Ним, поверят. По-моему, это нормально. Я же тоже сначала отнеслась к твоим словам с большим недоверием.

– Все не так просто, из Его слов я понял, что Он весьма негативно относится к нашей церкви и к ее иерархам. Я не уверен, что они найдут общий язык.

– Но ведь они христиане, а он Христос. Кому, если не им, говорить на одном языке.

Введенский задумчиво покачал головой.

– Боюсь, совпадение тут только в названии. Во всем остальном – коренные различия. Я предвижу, что когда они встретятся, между ними возникнет острый конфликт. Понимаешь, в чем дело, Он им не нужен.

– Что ты говоришь, христианам не нужен Христос?!

– Именно так. Они создали церковь и религию под себя. Христос – это лозунг, символ, который они активно эксплуатируют вот уже две тысячи лет. Очень удобно иметь в своем распоряжении мертвого бога, с ним можно поступать, как хочешь. А вот что делать с живым, они не представляют. К тому же если появился Тот, кто все это создал, зачем нужны все они? Эти ребята тут же это смекнут. Подумай обо всем этом, все очень серьезно.

Вера откинулась на спинку кресла.

– Хорошо, я подумаю.

– Могу я спросить, о чем вы говорили с Марии Магдалиной?

Вера моментально оживилась.

– Она замечательная. Мы теперь подруги, так она сказала.

– Рад за вас.

– А я как рада. Ты представляешь, что моя подруга – та самая Мария Магдалина, подруга Христа. Это невероятно! Я даже не знаю, как это воспринимать.

– Воспринимай, как данность, – посоветовал Введенский. – Хотя, ты права, мы оказались втянуты в фантастические события! Тем интересней.

– Да, – не совсем уверенно проговорила Вера.

– И все же, о чем вы говорили?

– Она в основном рассказывала об их романе с Христом.

– Значит, роман все же был, хотя канонические евангелия об этом не упоминают ни слова.

– Был, – подтвердила Вера. – Но его ученикам это сильно не нравилось, они плохо к ней относились, требовали от Него, чтобы Он бы ее прогнал. Особенно настойчивы были некоторые апостолы, например, Петр. И до сих пор у нее с ним не самые лучшие отношения.

– Но ведь прошло две тысячи лет!

– Я тоже указала ей на это.

– А что она?

– Мария сказала, что они все живут в другом временном измерении. Это для нас минуло две тысячи лет.

– А сколько для них?

– Она не уточнила.

– Как же тогда закончился их роман?

– Когда Его распяли, то вскоре она вместе с детьми и Иосифом Аримафейским покинули Палестину.

– Выходит, эта легенда не легенда, а правда. Как и то, что у них были дети. И сколько их было?

– Двое, оба мальчики.

– Больше Мария тебе ничего не рассказала?

– Мы говорили еще о самых разных вещах.

– Интересно, о каких?

– Например, о косметике. Она спрашивали моего совета, какими косметическими средствами лучше пользоваться. В этом вопросе она сущий профан. Мне пришлось много объяснять. Впервые пожалела, что я недостаточно внимания уделяла этому вопросу.

– Ничего, теперь будешь уделять больше внимания. Ты же отныне ее консультант в этой сфере.

– Да, она просила и дальше давать мне советы.

Введенский подъехал к дому Веры.

– Надеюсь, скоро увидимся, – сказал он.

Вера посмотрела на него, ничего не сказала и вышла из машины.

12.

Последние годы они виделись редко, в основном, когда приезжали в родительский дом. Да и то общались не слишком много и не испытывали никого огорчения, когда расставались. В промежутках же между встречами Введенский почти не вспоминал о своем брате, если на то не было особых причин. А они к его радости возникали не часто. И поэтому он был сильно удивлен, когда Матвей позвонил и сказал, что хочет заглянуть к нему.

Эта просьба не обрадовала бы его и в обычной ситуации, а сейчас после знакомства с Иисусом и его кампанией ему было вообще не до брата. Вот уж с кем он не желал обсуждать то, чему стал свидетелем, так это с ним. Ему никогда не нравился догматизмом мышления Матвея. Было время, когда они спорили на эту тему, но в какой-то момент Марк осознал, что ему его не переубедить. И перестал с ним дискутировать. Это привело к тому, что порвалась едва ли не последняя связывающая их ниточка. Остались лишь формальные родственные узы, но Введенский иногда думал, что после того, как уйдет из жизни их отец, исчезнут и они, что не вызывало, впрочем, у него большого сожаления. Если люди совершенно разные и не испытывают большой симпатии друг к другу, никакое родство не удержит их от разрыва. Таких примеров не счесть, а, следовательно, ничего ужасного в том нет. Они и сейчас живут, как чужие, будут так жить и впредь.

Когда позвонил Матвей, первым импульсом у Марка был под каким-нибудь благовидным предлогом уклониться от этого визита. Но он устыдился своего желания – обманывать нехорошо. А сказать честно, что не испытывает желания его видеть, не решился. Да и причин для такого отношения особых нет. Правда, при последней встрече они сильно повздорили из-за его книги, но это легко было предвидеть. Матвей – правоверный служитель церкви, и другой реакции от него трудно было ожидать. Поэтому вряд ли стоит обижаться на него, каждый отстаивает свои принципы, свои воззрения.

Матвей был одет в рясу, на затылке волосы были завязаны в пучок. Марку никогда не нравилась эта церковная униформа, она казалась ему чрезмерно архаичной. Словно бы время застыло и не желает никуда двигаться. Но так не бывает, оно течет непрерывно. А кто не движется за ним, не поспевает за его потоком, безнадежно отстает от него. Но самое плохое в этой ситуации то, что церковь пытается и других заставить стоять на месте. А тех, кто не хочет этого делать, обвиняет во всех смертных грехах, превращает в своих врагов.

Однако этими мыслями Марк делиться с братом не стал. Усадил его в кресло, а сам отправился на кухню варить кофе. Интересно, зачем он все же заявился, гадал Марк. Не верится, что Матвей пришел просто так, как брат к брату. Отношения у них не такие, да и вообще это на него не похоже. Он человек прагматичный. Значит, есть причина. Скорей всего она как-то связана с книгой. Ладно, послушаем, что он скажет.

Марк вернулся в комнату с подносом. Матвей втянул аромат кофе в нос.

– Какой замечательный запах. Ты пьешь хорошее кофе.

– А почему я должен пить плохое кофе? – Кофе было действительное хорошее и дорогое, но Марк покупал его только потому, что этот напиток любила Вера. И ему нравилось, когда она наслаждалась им.

– Действительно, зачем пить плохое кофе, если можно пить хорошее, – засмеялся Матвей. – Тем более ты, наверное, неплохо заработал на своей книге. Я слышал, что она хорошо распродается.

– Возможно, я не интересовался.

– Ты не интересуешься судьбой своей книги? – удивился Матвей.

– А зачем интересоваться, у книги своя судьба. К тому же есть другие, более важные дела.

– Что за дела? – ухватился Матвей.

Марк понял, что сболтнул лишнее.

– Разные, дел всегда достаточно. Но ничего выдающегося. Так, текучка. Но и без нее никуда.

Матвей подозрительно посмотрел на брата.

– Не хочешь говорить, твое право. Я не настаиваю.

«Еще бы ты настаивал», – мысленно ответил ему Марк.

– Что же ты хочешь? – спросил он уже вслух.

Матвей тяжело выдохнул из себя воздух.

– Знаешь, Марк, мы с тобой братья.

– Припоминаю, – усмехнулся Марк. – Так бывает.

– Бывает, то бывает, но лучше, чтобы было бы по-другому.

«А вот в этом я не уверен», – подумал Марк.

– Возможно, – вслух произнес он.

Матвей послал в него острую стрелу своего взгляда.

– Я понимаю, что во время обсуждения твоей книги я вел себя несдержанно.

– Что было, то было.

– Но и ты пойми меня, ты затронул в моей душе самые тонкие и важные струны.

– И они очень громко зазвучали, – сдержанно улыбнулся Марк.

– Я много размышлял на эти темы.

– Сочувствую, – снова не удержался от иронии Марк.

Но Матвей, казалось, не заметил ее.

– Да, я как был, так и остался с тобой не согласен. Но это ли причина для раздора.

– А по мне вполне веская причина, Матвей. Уж лучше, к примеру, чем ссориться из-за наследства.

– В тебе говорит обида. Но я хочу говорить сейчас о другом. Разногласия не должны мешать нашим отношениям, между нами есть нечто большее, чем они. Мы сыновья одних родителей, у нас один отец и одна мать.

– С этим фактом не поспоришь.

– Вот видишь, – обрадовался Матвей. – Я очень ценю и уважаю тебя, ты талантливый человек. Талантливей, чем я.

Такое признание из уст брата Марк слышал впервые. И оно его даже немного взволновало. Может, в самом деле, Матвей искренен. Надо внимательней отнестись к этому разговору.

– И что из этого следует? – спросил Марк.

– Только то, что я тобой горжусь. Не всем у нас в патриархии нравится, что ты мой брат. Некоторые даже меня нашим родством попрекают – дескать родственник нашего врага. Но мне на это наплевать. Я не собираюсь, как Петр, отрекаться от тебя.

«Он и не знает, что этот самый Петр находится всего в часе езды отсюда – подумал Марк. – А когда узнает, как воспримет эту новость?»

– Это делает тебе честь.

– Поверь, брат, не это мной движет.

– Что же тогда?

Матвей от охватившего его волнения даже совершил променад по комнате, прежде чем снова занял прежнее место.

– Не знаю, поверишь ли ты мне моим словам, но я говорю искреннее.

– Посмотрим.

– Марк, у тебя много врагов. И не просто врагов, а могущественных врагов. Я это знаю. В такой ситуации тебе будет не просто выстоять без поддержки. А ведь, насколько я знаю, по большому счету ты один.

«Пожалуй, в этом вопросе Матвей во многом прав», – мысленно отметил Марк.

– Уж так все складывается, – пожал плечами он.

– Да, я понимаю. Но я пришел сказать, что ты можешь рассчитывать на меня. Я, конечно, занимаю не слишком заметное положение, но иногда большое значение имеет даже просто моральная поддержка. А я, если понадобится, готов для тебя сделать все, что в моих силах.

«Неужели он не обманывает? Пока как-то слабо верится».

– Я очень тронут твоими словами, Матвей. Скажу честно, не ожидал их услышать от тебя.

– Я и сам еще недавно не предполагал, что скажу их тебе. Но в какой-то момент я вдруг ясно осознал, что так нельзя. Мы христиане, нас должна объединять христианская любовь и христианское всепрощение, а не недоброжелательство и враждебность. Я понял, что иду по порочному пути. Это было подобно озарению. Не сомневаюсь, что Бог послал мне его.

– В любом случае, я рад, что мы стали ближе.

Матвей встал, сделал шаг в сторону брата. Они обнялись. Впрочем, не очень крепко.

– Надеюсь, мы теперь будем видеться чаще, – произнес Матвей.

– Надеюсь, – ответил Марк.

13.

Утром, за завтраком включив телевизор, Введенский был неприятно поражен. В новостях он услышал сообщение о заявление Дмитрий Бурцева. Детали ведущий не сообщил, но из его слов было ясно, что оно направлено в первую очередь против православной церкви.

Введенский тут же открыл Интернет и без труда нашел текст. Он был непривычно резкий даже для Бурцева. В нем он обвинял православную церковь, ее высшее руководство в том, что оно сотрудничает с диктаторской властью, тем самым, вставая на ее сторону и идя против собственного народа. И когда нынешний режим будет свергнут, счет будет предъявлен и ей.

В принципе содержание заявления не слишком удивило, хотя и не обрадовало Введенского, удручило и расстроило его другое: в тексте три раза были ссылки на его книгу. Он не сомневался, зачем это было сделано; Дмитрий не оставляет намерений втянуть его в свою борьбу. И хотя на эту тему они разговаривали неоднократно, польза от этих разговоров нет никакой. Нет сомнений, что этот манифест еще больше усложнит его, Введенского, отношения с церковью, хотя он не имеет никакого отношения к написанию этого послания. Но кто будет разбираться в подобных нюансах, главное то, что названо, да еще ни один раз, его имя. И Вера вряд ли положительно отнесется к такому упоминанию. У них вроде бы после размолвки наметилось улучшение отношений. А теперь есть большая вероятность, что все снова ухудшится. Нет, с этим надо что-то делать, причем, раз и навсегда. Сколько можно убеждать Дмитрия, что он, Введенский, кабинетный работник, ученый, литератор, историк, а не борец за справедливость. Но Бурцеву на его слова наплевать, ему важно только то, что он считает для себя важным. А до всего остального ему нет дела.

То, что заявление Бурцева не останется без внимания Введенский не сомневался. Уж слишком сильна резкость его тона, уж слишком напрямую указывались лица, которые понесут наказание. Так оно и случилось.

Введенский не слишком часто посещал свою работу – Институт истории религии. Считалось, что он преимущественно трудился дома или в библиотеках и архивах. Так оно во многом и было. И другого режима от него никто не требовал. Тем более, у него были прекрасные отношения с директором. Когда-то Введенский был его учеником в университете, он же и предложил ему затем пойти на работу сюда.

Поэтому Введенский слегка удивился, когда ему позвонила секретарша Варфоломеева и попросила немедленно прибыть в институт. Такое случалось крайне редко, и у Введенского возникло недоброе предчувствие. Не нужно быть великим специалистом детективного жанра, чтобы связать два события: публикацию манифеста Бурцева и его, Введенского срочное приглашение посетить институт.

Не ожидая ничего хорошего, он отправился туда. По дороге Введенский размышлял о своем учителе. Не будь его, скорей всего не было бы его книги. Она вышла благодаря двум человекам: Бурцеву, который дал на нее денег, и Варфоломееву, который по сути дела благословил его на ее написание. Ведь поначалу он, Введенский, опасался браться за этот труд, понимая, с каким недоброжелательством его встретят определенные круги. При других обстоятельствах ему, может быть, было бы это глубоко безразлично, если бы он сам не вышел из той же среды. Ведь по сути дела предстояло бросить вызов отцу, которого он любил и уважал. Они подолгу беседовали с Варфоломеевым, иногда их разговоры заканчивались за полночь, когда во всем здании института не оставалось ни души. Они закрывали входную дверь, и некоторое время еще продолжали разговаривать, уже шагая по ночному городу. Один раз на них даже напали хулиганы, хотели обчистить. Но этим бравым ребятам тогда жутко не повезло, ни у Введенского, ни у Варфоломеева денег почти не оказалось. Пришлось довольствоваться крайне слабой добычей, и разочарованными отправиться дальше на поиске новых жертв.

Но что-то теперь будет? Конечно, Бурцев по своему прав, ситуация в стране хуже некуда. Власть совсем оборзела, давит со всех сторон и при этом ворует безбожно. Почти настоящая диктатура. И церковь ведет себя не лучшим образом, тесно сотрудничает с режимом, который прикармливает ее с руки. Это и мерзко, и противно. Но такое в России происходит далеко не впервые, здесь почти никогда не существовало независимого гражданского общества. Склонность к подчинению, рабству просто фатальная. Почти никто не желает быть свободным. Вернее, желают, но таких ничтожное меньшинство, которое никак не влияет на общее положение. И как бы Дмитрий не пыжился, сдвинуть с места этот камень у него не получится. Уж больно он тяжел. И уж подобными выступлениями его не уничтожить.

Секретарша пригласила Введенского в кабинет директора, едва он появился в приемной. Но при этом успела испуганно взглянуть на него, словно это был не сотрудник, а ворвавшийся сюда с большой дороги бандит.

Варфоломеев сидел за столом. Обычно, когда Введенский входил, он тут же поднимался со своего места и шел навстречу ему. На этот раз все было немного по-другому; директор института некоторое время сидел неподвижно и лишь затем, когда Введенский к нему приблизился, встал, чтобы пожать руку. Но рукопожатие было вялым и неуверенным. Раньше он сжимал его ладонь гораздо крепче.

По лицу Варфоломеева Введенский видел, что тот был либо смущен, либо озабочен.

– Садись, Марк – глухим, не привычным голосом проговорил Варфоломеев. – Знаешь, зачем я попросил тебя приехать?

– Не знаю, – не совсем искренне ответил Введенский.

– Такого у нас еще не было, звонили из администрации президента.

– Надо же, растем, – усмехнулся Введенский.

Варфоломеев с откровенным раздражением посмотрел на него. Ничего подобного за все годы их знакомства не было. И Введенский окончательно понял, что дело плохо, его учитель то ли напуган, то ли очень растерян. А ведь он уже далеко не молодой человек, в его возрасте подобные стрессы опасны. У него и без того с сердцем далеко не все ладно.

– Я бы с превеликим удовольствием отказался бы и от такого роста и от такого внимания.

– Александр Георгиевич, лучше объясните, что все-таки произошло?

– А ты не догадываешься, – бросил Варфоломеев на него острый, как шпага, взгляд.

– Будет лучше, если вы объясните.

– Звонили из администрации президента.

– Это я уже слышал.

– Они возмущены письмом этого, как его Бурцева. Кажется, он твой приятель.

– Да.

– После их звонка я прочитал его текст.

– И что вы об этом думаете?

– Да, причем тут мои мысли! – почти закричал Варфоломеев. – Я могу думать все, что угодно. Только это абсолютно никого не интересует.

– Не согласен. Ваши мысли нужны вам, Александр Георгиевич. Они ваша подлинная суть.

Варфоломеев сел так близко от Введенского, что их колени соприкоснулись.

– Речь идет не о моей сути. Или ты не понимаешь, что у этих людей безграничная власть. Им ничего не стоит прихлопнуть наш институт, как таракана на кухне. Тебе неизвестно, что в прошлом году вопрос этот уже поднимался. Якобы ради экономии средств, намеревались закрыть его. Но потом то ли забыли, то ли решили пока это не делать.

– Я действительно не знал ничего об этом. Но почему вы ничего мне не сказали?

– Не хотел отвлекать тебя от работы посторонними делами. Да и чем ты мог помочь. А только намекни, тут же началась бы паника. А так все были спокойны, все занимались своими делами. Но теперь все иначе, человек, что говорил со мной, не скрывал, что вопрос стоит серьезно.

– А причем тут я?

– В тебе все и дело. Они по сути дела ставят ультиматум: ты должен публично откреститься от этого манифеста.

– И каким же образом?

– Ну, не знаю, написать статью, выступить по телевидению. Кстати, этот человек намекнул, что проблем с эфиром не будет.

– Но я не могу этого сделать, мне самому не нравится этот манифест из-за его чрезмерной резкости, но при этом согласен почти с каждым его словом. Разве у нас не диктатура, разве у нас государство не покровительствует коррупционерам и совершает много других отвратительных вещей. Да мы с вами ни раз говорили на эти темы. А церковь все покрывает своим авторитетом. Ни разу не осудили ни президента, ни правительство.

– Да причем тут все это, Марк! Мы разве сейчас говорим про государство или про церковь. Я пекусь только об институте. Если его закроют, без работы останется почти сто человек, прекратятся важные исследования. Тебе ли этого не знать. Мы все равно ничего не изменим в этой стране. Но, если сохранимся, можем пролить немного света на окружающую нас тьму.

– Став тьмой самим. Если помножить тьма на тьму, будет лишь непроницаемая тьма. И ничего другого.

Варфоломеев в отчаянии взмахнул руками.

– Это демагогия. А я думаю лишь о том, чтобы спасти институт. Все остальное оставляю на потом. Я обращаюсь тебе, Марк: я много сделал для тебя, сделай и ты что-то для меня.

Введенский почувствовал, что попал в западню. Отказать Варфоломеева он по многим причинам не может, но согласиться с его просьбой – тоже. И дело не только в том, что в этом случае он поведет себя нехорошо по отношению к Бурцеву, но и в том, что он предаст самого себя. Он полностью разделяет мнение друга о режиме, другое дело, что не согласен вести с ним непримиримую борьбу, на что нацелен Дмитрий. У него другое предназначение. И еще есть одна причина; из головы не уходит мысль о том, как отнесется к его поступку Иисус. В свое время он не пошел на компромисс, за что и был распят. Самое печальное во всей этой истории – то положение, в которое угодил Варфоломеев. Ему не позавидуешь.

– Александр Георгиевич, я понимаю, что все очень плохо, но я сейчас ничего не могу обещать. Извините меня. Если у вас ко мне нет других дел, я пойду.

– Других дел нет, – потерянным голосом произнес Варфоломеев.

14.

Разговор с Варфоломеевым сильно расстроил Введенского. Он не ожидал такого поведения от своего учителя. Он всегда считал его сильным, уверенным в себе человеком, убежденного в правоте того, что делает. В свое время Варфоломеев пробил создание института, для этого требовался огромный напор, смелость, убежденность в необходимости такой организации. Все это у него имелось в наличии, потому то он и добился успеха, хотя почти никто не верил в такую возможность. В том числе и он, Введенский. Он старался по-возможности перенимать у Варфоломеева эти качества. Во многом, подражая ему, он и принялся за свою книгу. А теперь этот человек сломлен. И для этого оказалось достаточным всего одного звонка из администрации президента. Не слишком ли легко директор сдался? Или он ничего-то не понимает и на самом деле это серьезный повод для капитуляции?

Введенский вдруг испугался. А если так же сломают и его? Пока за него по-настоящему еще не принимались, разве только отец с братом пытались добиться от него раскаяния и отречение от того, что он написал. А если позвонят из администрации президента, патриархии, ФСБ? Как он поведет себя? Не так-то просто устоять против такого давления. Теперь он это лучше понимает.

Невольно мысли Введенского перекинулись на Христа. На него тоже давили мощные силы, может быть, по тем временам даже более мощные, чем администрация президента. Сам прокуратор Иудеи, а за ним незримо стоял император Рима. И власти у Понтия Пилата было побольше, чем у нынешних властителей. И наказания он применял, куда как суровей. Даже практически невозможно современному человеку представить, как их можно выдержать. Для современного человека это почти нереально. Между тем эти люди выдерживали. И их было немало. Можно вспомнить христианских мучеников, которых травили дикими зверьми. Будучи ребенком, он так переживал мучения, которым подвергли их в Лионе. Он откровенно рыдал над судьбой Блондины, слабой женщины, которую безжалостно истязали неслыханным по жестокостям пыткам, но которые не сломили ее, она осталась преданной своей вере. Он радовался до слез, когда читал, что подвешенную на дереве ее не тронули хищники. Пришлось снова отправить в тюрьму. До сих пор он помнит эти строки наизусть: «Спустя какое время после бичей, ее посадили в ивовую корзину и бросили быку. Животное долго подбрасывало ее, но она уже ничего не чувствовала в надежде обетованного и в общении со Христом. Ее тоже закололи. Сами язычники сознавались, что у них ни одна женщина не смогла бы выдержать столько таких мучений».

Конечно, он с тех пор повзрослел, и та история уже не вызывает таких острых чувств. К тому же теперь он прекрасно знает, что не только христиане проявляли силу духа, таких примеров в истории не счесть. Но почему-то именно лионский эпизод особенно прочно засел в памяти. А ведь Варфоломееву ничем страшным не грозит, в самом худшем случае закроют институт. Будем преподавать в университете, как прежде. Такого известного ученого примут везде. А он перепугался аж так, что весь посерел. Если бы тем давним мученикам сообщили, что в наказание закроют какую-нибудь их лавку, они бы расхохотались. Да они бы последнее отдали за свою веру. Неужели мы так измельчали? Было море, остался ручеек.

Он непременно должен поговорить об этом с Иисусом. Но сначала он отправится к Бурцеву. Им пора решительно объяснится. Ему не нравится, что Дмитрий за его спиной и без его согласия использует его имя по своему усмотрению, в своих политических целях. Этому надо положить конец.

Введенский отправился в клуб Бурцева вечером. Он не стал предупреждать друга о своем визите, будучи уверенным, что найдет его там. Он знал, что тот с некоторых пор проводит здесь все вечера.

Так оно и оказалось, Бурцев сидел за столом в клубе вместе со своими единомышленниками. Не без удивления Введенский увидел, что рядом с ним расположился Сергей Галаев. Насколько он помнил, между ним и Бурцевым была едва ли не вражда.

Появление Введенского нисколько не удивило Бурцева. Он, как показалось Марку, с насмешливой улыбкой наблюдал его приближение. Когда же тот подошел к столу громко приказал: «Стул, господину писателю».

Такой, несколько шутовской прием не слишком понравился Введенскому. Впрочем, посмотрев на стол, он все понял, рядом с его другом стояла почти пустая бутылка виски. Да и слишком сильный блеск глаз говорил о том, что Бурцев не совсем трезв. С чего он это так напился?

Кто-то поставил стул рядом с Бурцевым, и Введенский сел.

– Виски будешь? – спросил Бурцев.

– Какие виски, я за рулем.

–Чтишь законы? Напрасно. В этой стране их нет.

– Правильно. И пока мы не свергнем тирана, их и не будет, – подал голос Сергей Галаев.

Общаться с полупьяным Галаевым Введенскому уж совсем не хотелось, и он позволил себе проигнорировать эту реплику. Зато ее активно поддержал Бурцев.

– Именно так и никак иначе. Пора кончать с этим режимом. Он слишком долго существует. Ты согласен, Маркуша?

Обычно Бурцев так называл Введенского в моменты особого расположения к нему. Но сейчас это произошло скорей всего под влиянием алкоголя. Впрочем, Введенского сейчас больше занимало совсем другое – как бы пообщаться с ним наедине. Высказывать свое недовольство его действиями при всех ему не хотелось.

– Дима, нам надо поговорить.

– Говори, у меня от друзей нет секретов.

Нет, так нет, раздраженно подумал Введенский. В последнее время Бурцев становится другим. И нельзя сказать, что он в восторге от этих перемен.

– Хорошо, буду говорить при всех. Я про твой манифест.

– Про него говоришь не только ты, про него говорит вся страна, – с гордостью произнес Бурцев.

На счет всей страны – это было небольшим преувеличением, но то, что он привлек к себе внимание – это было правда. О чем свидетельствовали отклики в Интернет. Перед поездкой сюда Введенский целый час изучал реакцию на писанину своего друга. И к своему огорчению обнаружил, что многие упоминали в своих комментариях в том числе и его, Введенского. Причем, часто, как соратника Бурцева, что ему совсем не нравилось.

– Но я хочу поговорить не о самом манифесте.

– А о чем же? – удивился Бурцев.

– Ты самовольно используешь в нем мое имя.

– Тебе это не нравится?

– Представь себе, Дима, не нравится. У Варфоламеева из-за этого неприятности.

– В чем же дело?

– Грозятся закрыть институт.

– А он в штаны наделал, я так понимаю?

Введенскому не понравилось то, как отозвался Бурцев про его учителя, хотя по сути он был прав.

– Да, он сильно обеспокоен.

– Передай ему, что когда мы свергнем режим, его институту ничего не будет угрожать.

– Непременно передам. И когда это великое событие случится? – насмешливо поинтересовался Введенский.

– Скоро, – пообещал внимательно слушавший разговор Галаев.

– Слушай его, он знает, – произнес Бурцев. – У него слово и дело не расходятся.

– А вы крови не боитесь? – спросил Введенский.

– Кто боится крови, должен дома сидеть, – ответил Галаев.

Введенский почувствовал злость, этот парень по-настоящему опасен. И очень плохо, что Дмитрий связался с таким субчиком. Но еще хуже, что Бурцев треплет без всякой надобности его имя. Ну, как же, он дал деньги на издание книги, и теперь до некоторой степени ощущает себя хозяином ее автора. Нет, дело так не пойдет, с этим следует решительно заканчивать.

– Дима, ты считаешь, что тебе нужно иметь дело с такими типами? – спросил Введенский. Он даже не попытался приглушить голос, пусть слышат все, в том числе и Галаев.

Введенский увидел, как впервые за вечер лицо Бурцева посерьезнело. Он посмотрел на Введенского, затем вылил в свой стакан остатки виски и выпил.

– Ты думаешь, в таком деле мы обойдемся без крови. Когда по нам станут лупить из автоматов, я не считаю нужным погибать, словно кролик. Я намерен отстреливаться. И не только отстреливаться, а и переходить в атаку. И без Галаева и его ребят, это сделать не удастся. На это способны совсем немногие – идти вперед под автоматным огнем и видеть, как рядом погибают твои товарищи. – Бурцев вдруг наклонился к Введенскому и взял его за отворот пиджака. – Вот увидишь, то, что я тебе сейчас рассказывал, произойдет совсем скоро. И боюсь, даже раньше, чем ты думаешь. Ты понял меня?

Слова Бурцева испугали Введенского, он вдруг ясно представил себе эту картину: идут в атаку люди, и каждый их шаг вырывает из их рядов то одного, то несколько человек. Так все и будет, это похоже на пророчество. Бурцев никогда не выступал в роли пророка, но на этот раз она кажется ему удалась. Но что он, Введенский, может сделать в этих обстоятельствах? Он должен себя как-то защитить, уберечь от всеобщего кровавого безумия, о котором так настойчиво мечтают эти люди.

– Я не знаю, Дима, прав ты или нет, но я настоятельно тебя прошу: не используй в своих пропагандистских материалах мое имя. Я тебе такое право не давал. И вообще я не желаю участвовать во всем этом безумии. Я ученый, а не революционер.

– Ты можешь быть кем хочешь, хоть поваром, но ты уже завяз в этом деле по макушку, – пожал плечами Бурцев. – Неужели ты этого не понимаешь?

– Не понимаю, – пробурчал Введенский. – И не желаю понимать. Зато я вижу, ты зачем-то упрямо хочешь втянуть меня в свои игры.

– Хочу, чтобы ты не только писал об истории, а делал бы ее своими руками. Разве это не благородная цель.

Введенский понял, что спорить на эту тему дальше бесполезно. Бурцев всегда отличался упрямством, а в последнее время это качество в нем многократно усилилось. Лучше просто по-возможности держаться от него подальше. Это самое благоразумное, что он может сделать при нынешних обстоятельствах.

К нему вдруг пришла одна странная мысль: а если познакомить Дмитрия с Иисусом? Сможет ли Он оказать на него влияние?

– Скажи, Дима, а как ты относишься к Иисусу Христу? Он же тоже боролся с тогдашним режимом.

Бурцев бросил на Введенского насмешливый взгляд.

– Я бы его к себе не взял, он бы своим пацифизмом разложил бы всех моих ребят. Как ты считаешь, Сережа?

– Согласен, – ответил Галаев. – Зачем он нам нужен. Свою партию он бездарно проиграл. Если бы я его встретил, так бы ему прямо и сказал. Обойдемся без Него.

– Встретишь Его, так ему и передай наше мнение, – засмеялся Бурцев.

– Непременно. – Введенский встал. Говорить о чем-то еще было бесполезно.

15.

Введенский два дня не мог дозвониться до Веры, хотя звонил едва ли не через каждый час. Но бесстрастный голос в телефоне все время отвечал одинаково: «Абонент не доступен. Позвоните позже». Он не знал, что и думать, раньше такого не случалось. Даже когда они пребывали в размолвке, она отвечала на его звонки. Другое дело, что разговаривать она не хотела, обычно кратко отвечала на его вопросы – и обрывала беседу. Но чтобы быть недоступной… Куда же она делась, чем занимается?

Можно было просто отправиться к ней домой. По крайней мере, официально никто от ее дома его не отваживал. Хотя, зная его отца, Введенский был уверен, что он с некоторых пор не самый желанный там гость. Но этим можно и пренебречь. Тем более Вера, как-то сказала, хотя и довольно давно, что если он идет к ней, не имеет значения, как к этому обстоятельству относятся другие ее домочадцы.

И все же он решил пока воздержаться от посещения дома Веры. Если бы что-нибудь с ней случилось плохого, уж кто-нибудь непременно ему бы сообщил. А раз никто этого не сделал, значит, за ее судьбу можно быть спокойным. Ну а коли она не выходит на связь, следовательно, у нее есть на то веские причины. Зная ее прямоту, он не сомневался, что однажды узнает о них.

На решение не ехать в дом Веры повлияло и его настроение, в котором Введенский пребывал в эти дни. Оно же было довольно подавленным. Разговоры с Варфоломеевым и Бурцевым наводили на печальные мысли. Испуг одного и решимость другого, по его мнению, ни к чему хорошему привести не могли. Предчувствие подсказывало, что все это кончится плохо. Иногда совершенно разные вещи соединяются в одной точке и приводят к печальным событиям. И Введенский не мог отрешиться от мысли, что как раз сейчас такое и происходит. И однажды все увидят результат этих действий.

Была еще одна причина, почему он решил не ездить к Вере. Его захватил новый замысел. У него возникло намерение написать книгу об Иисусе Христе. Это желание появилось спонтанно, минуту назад оно еще не существовало. Но вдруг словно бы ниоткуда появилась мысль, которая за считанные мгновения захватила его целиком. И теперь он почти ни о чем другом не мог думать. Разве только о Вере…

Что это будет за книга, Введенский пока не представлял. Об этом персонаже написано гора литературы во всех существующих жанрах. И повторять то, что уже есть, нет никакого смысла. Другое дело, что он по сравнению с прежними авторами имеет гигантское преимущество: он знаком со своим героем, а они знали его только на основании сохранившихся источников. Он же имеет возможность задавать вопросы напрямую. К тому же сейчас на его глазах пишется новая глава этой захватывающей истории. Если он опубликует такой труд, то будет мировая сенсация еще невиданного масштаба. За один день он, Введенский, прославится и разбогатеет.

Введенский одернул сам себя. Причем, тут богатство и слава, это совсем не та цель, ради которой все и стоит затевать. Задачу, которую он должен перед собой ставить, – показать Иисуса совсем иначе, чем это делали до него. Хотя он общался с Ним совсем немного, но уже начинает понимать, насколько этот образ не похож на тот, что изображен в канонической литературе. Да и сама история христианства, судя по всему, сильно отличается от официальной. Все было не совсем так, да и цели были несколько иные. И постепенно они перед ним приоткрываются. По крайней мере, то, что ему внушали с самого детства, далеко от реальности. Хотя на этот вопрос еще только предстоит получить ответ.

Введенским овладело такое нетерпение, что он стал даже набрасывать первые страницы. Но вскоре работа застопорилась. Он вдруг ощутил какую-то пустоту. Причем, она была такой сильной и глобальной, что он почувствовал даже не растерянность, а скорей опустошенность. И он не мог понять ее причину. Все выглядело так, как будто некто запретил ему дальше идти по этой дороге.

А может, так оно и есть, мелькнула мысль. Некто считает, что не наступило время писать такую книгу. Он должен спросить об этом у Него самого. Как скажет, так он, Введенский, и поступит. Но почему-то ему кажется, что Он будет не против. Пора раскрыть правду обо всем. Сколько можно ее скрывать. Хотя не слишком ли он самонадеян, не обуял ли его грех гордыни, раз он считает, что эта великая миссия выпала именно ему. Прежде чем приступать к этой работе, следует досконально убедиться, что именно это он обязан ее выполнить.

Введенский с досадой выключил компьютер. Его не покидало ощущение, что он опускает что-то важное. Но что именно понять был не в состоянии. Чтобы переключиться на что-то другое он в очередной раз позвонил Вере. И в очередной раз услышал всю туже фразу.

Вера пришла на второй день к вечеру. Точнее, уже начиналась ночь. Зная ее, Введенский не мог даже представить, что она может появиться у него в столь поздний час. Но к его изумлению, девушку особенно это и не смущало, выглядела она совершенно спокойно, на лице – ни тени смущения. От неожиданности он не знал, что ей сказать. И стоит ли радоваться ее внезапному неурочному визиту.

– Можно войти, Марк. Или мне продолжать стоять у порога? – поинтересовалась Вера, так как он все никак не мог прийти в себя и молча стоял перед ней.

– Проходи, Вера, – спохватился Введенский. – Не ожидал увидеть тебя столь поздно.

На эту реплику Вера никак не отреагировала и прошла в комнату. Она села в свое любимое кресло, забравшись в него ногами.

– Марк, умираю, есть хочу.

– Сейчас что-нибудь сварганю.

У Введенского в холодильнике никогда не было много продуктов. И, сделав быструю инвентаризацию его содержимого, он понял, что ничего другого, кроме яичницы, не способен предложить страждущей.

Он принялся готовить яичницу. И пока ее жарил, думал о том, что от растерянности даже не поинтересовался у Веры, где она была столько времени? Что это за зона ее недоступности?

Он поставил перед Верой тарелку с яичницей.

– Не хочешь вина? – на всякий случай спросил он, зная, что Вера пьет крайне редко и крайне мало.

– А давай, Марк, с удовольствием выпью.

Введенский достал бутылку, два бокала, разлил вино по ним.

– За весь период нашего знакомства мы с тобой пили всего два-три раза, – заметил он.

– Значит, выпьем четвертый, – засмеялась она. Она взяла в руки бокал, и, не дожидаясь его аналогичных действий, сделала глоток. – Вкусное вино.

– Где ты пропадала столько времени?

– Ты о чем?

– Я звонил тебе двое суток. Телефон безмолвствовал.

– Я его отключила.

– Отключила?!

– Ты не ослышался. Не хотела, чтобы кто-либо меня отвлекал.

– Позволь спросить, от чего?

– От общения.

– С кем? – не без чувства ревности спросил он. – Я выуживаю из тебя слова, как клещами гвозди из стены.

– Разве я не сказала, – посмотрела Вера на Введенского. – Я была все это время с Марией Магдалиной.

– Вот как! Что с ней ты делала?

– Как что? Общалась, гуляла. Мы играли в теннис.

– Она играет в теннис? Насколько я помню, в древней Иудеи кортов не существовало.

– Она научилась недавно. Но уже играет классно. Лучше меня. Хотя я пять лет ходила в секцию. И меня признавали способной.

– Теннис – это хорошо, но о чем вы говорили?

Вера задумалась.

– О многом. Почти обо всем. Она такая классная!

Введенский посмотрел на Веру. Раньше он не слышал от нее таких слов, она бы посчитала их вульгарными.

– Но о чем конкретно?

– Она продолжала мне рассказывать об их романе. Даже поделилась некоторыми интимными подробностями.

Введенскому вдруг стало жарко.

– И что за подробности?

– Не могу с тобой поделиться, это не мои секреты. Я пообещала ей молчать о них.

– Нет, значит, нет. Но этим ваши разговоры и ограничились?

– Что ты, совсем нет. Я лучше стала понимать Его. Вернее, не так. Раньше я ничего не понимала, хотя думала, что понимала.

– Что же ты поняла?

– Он действительно хотел изменить мир. Бог не может хотеть ничего другого. Но Он слишком поздно понял, что мир не меняется. Или меняется очень долго и тяжело. И требуются совсем иные усилия и другие способы. Не такие, как Он избрал.

– Разве Он не ведал этого с самого начала?

– В том-то и дело, что нет. Он многого не знал или не совсем правильно понимал.

– Странно, – задумчиво протянул Введенский. – Мы все воспитаны на мысли, что Боги не ошибаются, что они знают все и обо всем. Но если это не так, в чем же тогда смысл божества?

– Я тоже задала ей этот вопрос.

– Что же ответила Мария Магдалина?

– Она сказала… – Вера замолчала и задумалась. – Она сказала, что Бог нужен для того, чтобы человеку было бы куда тянуться. Бог – это наша глубина, которую мы должны сами открыть и высота, на которую должны подняться.

– И все?

– Этого мало?

– Не знаю. Я всегда о Боге думал по-другому. Я его представлял… – Введенский замолчал. – Знаешь, я вдруг сейчас поймал себя на мысли, что на самом деле никак Его не представлял. Без конца слышал это слово, сам его повторял бесконечно, а вот по-настоящему задуматься об его значении как-то так и не удосужился. И боюсь, не я один. Это распространено повсеместно.

– Удивительно, Марк, но у меня тоже возникают похожие мысли.

– Это не удивительно, а закономерно. Мы же познакомились с живым Богом. Раньше бы я думал, что такая встреча вызовет во мне гигантское потрясение. А сейчас я почти спокоен. Даже не понимаю, что со мной происходит. Просто у меня появился еще один знакомый с редким именем Иисус Христос.

– Может, мы еще не в состоянии оценить всю грандиозность события? – предположила Вера. – Все выглядит уж слишком обыденно.

– Возможно, – согласился Введенский. – Но все же мне кажется, не все так просто.

– Кстати, Он просил тебя к Нему заглянуть, если у тебя есть время, – произнесла Вера.

– Он спрашивает, есть ли для Него у меня время? Непостижимо.

– Он очень тактичный и щепетильный. В отличие от его окружения.

– Тебе оно не нравится?

– Не все. Некоторые апостолы чересчур шумные и не слишком образованные. У меня даже не возникает желания общаться с ними.

– Что делать, это в основном простые люди. Рыбаки, горожане, есть мытарь. Университетов никто из них не кончал. Тем более не защищал диссертаций на богословские темы.

– Мне не нравится твой юмор, Марк.

– Не вижу в нем ничего страшного. Критиковать апостолов можно, а подшучивать над ними нельзя? Это, Вера, не логично.

Она задумалась.

– Согласна с тобой. Когда ты поедешь к Нему?

– Завтра с утра. Заставлять ждать Бога – это вверх непочтительности. А ты?

– Поеду домой. Родители заждались. Завтра же праздник – Троица.

– Ты расскажешь им о том, где и с кем проводила время?

– Не знаю, – послу паузы произнесла Вера. – Я должна обо всем подумать. У меня голова кругом идет.

– Тогда до свидания, Вера.

– До свидания, Марк.

16.

Утром, встав и быстро слегка позавтракав, Введенский отправился в путь. По дороге он думал о том, сказать ли Ему о своем намерении написать про Него книгу? Как он отнесется к такой идеи? Может, лучше наблюдать за Ним, не сообщая ему об этом? Так будет все происходить естественней. Он, Введенский, может описать свои наблюдения. Пока больше ни у кого в мире нет такой возможности.

Но принять окончательного решения он так и не смог. Ладно, посмотрим по обстоятельствам.

На этот раз все были на месте. Причем, судя по их виду, они готовились куда-то идти.

– Вы, Марк, пришли очень вовремя. Мы как раз собирались ехать.

– Могу узнать, куда?

– Разумеется. Сегодня же, если не ошибаюсь, Троица или Пятидесятница.

– «Внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра, и наполнил весь дом, где они находились. И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них. И исполнились все Духа Святаго, и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещевать» – процитировал  Введенский.

Иисус улыбнулся.

– Все было не столь ужасно, но об этом как-нибудь потом. Но с тех пор мы, в самом деле, можем говорить на всех языках. Мы хотим посмотреть, как служат этот праздник в храмах. Мы вообще с самого начала хотели совершить экскурсию по церквям. А сегодня как раз подходящий день. Поедете с нами.

– Разумеется.

– Тогда идемте к машинам.

Еще когда Введенский шел к дому, он заметил рядом с ним стоящий пикап. В него и села вся кампания. Мест хватило всем. К некоторому его удивлению место за рулем занял Иисус. Введенский же оказался сидящим рядом с Марии Магдалиной. Он сознательно это сделал, ему хотелось поговорить с ней о Вере.