Читать книгу Проза жизни - Владимир Николаевич Лукашук - Страница 1
ОглавлениеНеоднозначный, как сама жизнь?
Отзыв на сборник рассказов и повестей
«Проза жизни» В. Лукашука
Писать отзыв на литературное творчество Владимира Лукашука – дело непростое. Трудность заключается вовсе не в том, что произведения, рукопись которых сейчас находится перед моими глазами, отличаются от предыдущих его работ, например, тематической направленностью и разнообразием сюжетов, которые легли в основу предлагаемых рассказов. Если прежние сочинения автора имели чёткий философско-приключенческий характер с «лихо закрученными сюжетами», то в сборнике «ПРОЗА ЖИЗНИ» часто представлены разнообразные бытовые ситуации, что вполне соответствует его названию. Хотя – не спорим – есть весьма «экзотические» темы, например, экскурсы в 50-е годы ХХ века о жизни в США, или ХIХ века о жизни в ещё раздробленной Германии.
Впрочем, разве вся жизнь не соткана из неоднозначной, зачастую столь противоречивой и одновременно значимой для нас каждодневности? И в этой суетности бытия Владимир Лукашук увидел свои смыслы и глубину; о них убедительно свидетельствует обложка сборника: там автор всматривается в даль, где, с одной стороны, проступают какие-то мелкие детали, а с другой, открывается красивая панорама с водными воротами Волго-Донского канала, что располагает к масштабным размышлениям. И всё это писатель старается слить в некую общую картину.
Но вот оценить стилистику произведений для меня оказалось действительно сложно. Это связано, в первую очередь, с разноликостью повествования, где возвышенно-духовное полотно одних рассказов порой сочетается, скажем так, с грубой неэстетичностью других. Впечатление, будто писал совершенно разный автор! Мне не совсем симпатичны иные словесные конструкции вместе с отдельными сюжетами, в основу проблематики которых положены откровенно сексуальные темы. Он решил повторить литературные «подвиги» Чарльза Буковски? Хотя, справедливости ради отметим, что скользких тем не чурался даже Пушкин. От того выразимся так: подобные рассказы – на любителя. Ведь, помимо них, у автора есть очень лиричные сюжеты, которые действительно трогают душу, а есть смешные или ностальгические… Впрочем, в наше время достаточно читателей, для которых именно такой подход в изложении сюжетов станет не просто более понимаемым, но, возможно, позволит раскрыть те самые глубокие смыслы, которые сокрыты в сермяжной прозе жизни.
Также неоднозначна острота сюжетных линий. В одних рассказах она подобна пику горных вершин, где чётко прослеживается система «завязка-апогей-развязка», в других сюжет менее выразителен. Тогда мы больше обращаем на тональность произведения, что позволяет понять настроение автора, его осмысление происходящего. Не менее любопытны литературные эксперименты автора, когда материал подан в совершенно неожиданной манере. Однако несомненно, что в каждом его произведении есть «зерно истины», которое читатель может обнаружить и для себя.
Хорошим дополнением являются приведённые в конце книги стихи автора – ироничные, лиричные или философские. Их разбор оставим на вкус читателя. Ведь они – не более, чем бонус, и уже каждый сам решает, понравятся ли ему те или иные поэтические строки.
Что же в итоге? Восприятие столь неоднозначного творчества автора. Смеем надеяться, что вопреки банальному названию книги, читатель увидит наш мир вместе с В. Лукашуком совсем под другим углом. И тогда «ПРОЗА ЖИЗНИ», без сомненья, найдёт своих поклонников.
Доктор филологических наук Виктор Гуркин
*****
Питерская ностальгия
Бывают вещи и события, казалось бы, самые обыкновенные. В череде дней они почти не выделяются. Но однажды – в минуты успокоения – они всё же всплывают из-под вороха суеты.
Мы неожиданно вспоминаем нечто до нежности приятное, словно грустная «Мелодия» Глюка, когда медленные звуки флейты возвращают нас в прошлое. Эти звуки трогают нашу сущность, и мы не в силах противиться, вроде бы, совершенно неосязаемым воспоминаниям. Призрачная эфемерия почему-то столь сильна, что мы даже с радостью ей поддаёмся. Она озаряет нашу душу тихим светом ностальгии, от которой ещё никто не отказался. Вот поэтому иногда я слышу эхо того новогоднего вечера в Санкт-Петербурге.
Я несколько лукавлю, что это было совершенно обыкновенным временем. Ибо тогда, в декабре, прекрасный град восхитил и меня, и мою любимую. Витрины и окна Невского проспекта сияли огнями, а в его перспективу уносилась иллюминация из повторяющихся рядов ярких кокошников.
Мы приехали сюда по приглашению близких знакомых. Уже успели обежать не один музей и памятное место. Затем в торжественную ночь отметили приход Нового года в доме друзей. А на следующий день, как и все, отсыпались до обеда. Зато во второй половине дня мы, взбодрённые, вновь отправлялись в центр Питера, дабы напитаться, как можно больше, впечатлениями. Мы спешили, ибо на завтра предстояла поездка в Москву.
***
Ходили долго. Хотя путь пролегал лишь вдоль знаменитого проспекта, того было достаточно, чтобы удовлетворить наше любопытство на несколько часов. Одно огорчало – отсутствие снега. Зато сырости, как всегда, хватало.
Мы забредали туда и сюда. То в по-современному оформленный книжный магазин, где вместе с книгами торговали играми, сувенирами и шоколадом, то в гулкий армянский храм, то в Дом Зингера, стеклянный колпак которого отливал синью во тьме. Особенно поразил немыслимый симбиоз «Елисеевский» – из магазина и кафе: огромные зеркала и хрусталь, гулко-неспешная музыка, золотая лепнина и старинная мебель, дорогие продукты и блестящие бутылки, роскошная пальма и рояль посреди холла. Ты будто попадаешь в казино, где всё по-аристократичному бросает тебе: «Это не для простых смертных».
На улицах я и моя милая с восторгом любовались как оригинальными витринами с забавными фигурками и мишурой, так и величественными фигурами монархов на пьедесталах. Кругом красовались пушистые, с гирляндами украшений, платья ёлок, выставленных на площадях. Фотографировали всё подряд!
Уже темнело, и, в конце концов, мы подустали от сумеречной промозглости. Хотелось отдохнуть, да разве в центре зимнего мегаполиса это просто! Тем более, что хотелось посидеть именно в тёплом уюте и осмыслить увиденное.
Впереди уже вздыбились кони Аничкова моста. И тут нас заинтересовала неоновая вывеска – «Книжная лавка писателей». Что это было за заведение, мы не представляли, потому зашли внутрь.
Книжный магазинчик имел вполне домашнюю обстановку с продуманной расстановкой полок, небольшими картинами на стенах и гипсовой лепниной. Был там и букинистический отдел. Но наше обоняние сразу поманил аромат кофе – он тянулся из литературного кафе справа. Крохотное заведение, где стойка изгибалась буквой «Г». Её верхняя чёрточка отделялась от основной проходом и упиралась во внешнюю стенку. Рядом в углу разворачивалось панорамное окно с видом на проспект. Было удивительно, что при всей праздничной толчее мы сумели найти свободный столик. Быстро заказали пару капучино и крохотные пирожные, сели под лампой с белым абажуром.
– Как здорово, что есть, где посидеть, – протянула довольно моя милая. Я кивком головы согласился и оглядел скромный зальчик.
***
Вокруг в качестве декора стояли старые книги; тут же в пластиковых карманах лежали пачки буклетов и газет. В воздухе парила меланхоличная музыка, не мешавшая беседе. Мы делились впечатлениями и наблюдали за движением толпы за стеклом, в радостном возбуждении спешившей по личным делам.
Ничего особенного, вроде бы, не происходило. Однако праздничная атмосфера пленяла нас, как и всех. Сердечки в чашки капучино будто намекали: «Не беспокойтесь, мы всё знаем!» И окружающее чудилось столь лёгким, что хотелось просто жить и жить. Среди изящных зданий с колоннами и скульптур, музеев и храмов, мостов и дворцов. В эдаком неспешном течении, когда размышляешь о литературе и искусстве, и тебя не тяготит бренность бытия.
Да, заботы отлетели прочь. Волновала лишь предстоящая поездка в Москву, где мы тоже планировали остановиться на несколько дней. Но то были приятные волнения! Разве от них кто отказывается?
Хотя исподволь мучило ещё что-то – более главное, чему я не находил поначалу определения. Так бывает, когда разгадка совсем рядом, но почему-то она ускользает торопливой бабочкой от сачка разума.
Ну, конечно! Напротив находилась моя любимая женщина. Из-за неё я был втянут в дерзкую авантюру, которую вовсе не ожидал. И, тем не менее, сейчас мысленно благодарил милую за неожиданный поворот в жизни.
Миновало всего пять дней, как весьма неприятная ситуация едва не испортила наши планы. Тогда я никак не мог вырваться из болота безденежья, затягивавшего в преддверии праздника. От того хотелось скорее повеситься, чем радоваться грядущим временам. Казалось, уже ничто не заставит поверить в лучшее. И тут милая сообщила:
– Знакомые из Питера зовут в гости. Может быть, плюнем на всё, и махнём к ним?
Я подумал сейчас: «Вот что подвигло меня на, вроде бы, глупый шаг». Теперь происшедшее вспоминалось со смехом.
***
Мы были знакомы уже год. Из-за плеча обоих выглядывал печальный опыт семейной жизни, когда отношения заканчиваются разводом. В этот раз, встретившись с милой моему сердцу женщиной, я не желал расставаться. И чувствовал: она тоже жаждала продолжения. Тем не менее, в наших отношениях чего-то до конца не хватало. Как в ажурной арке замк`ового камня, без которого не обойтись. Именно от него зависит прочность двух изгибов свода, стремящихся к единству.
Моя избранница отличалась педантичностью и любовью к порядку. По этой причине она взяла на себя покупку железнодорожных билетов до Санкт-Петербурга, чему я не сопротивлялся. Поезд оправлялся из Волгограда в ноль-ноль часов десять минут, и в день отъезда всё было готово.
Я нисколько не сомневался, что она собрала вещи вплоть до последней чайной ложки. Каюсь, лично я сам бываю слишком флегматичен, что даже малость раздражало и раздражает мою милую поныне. И от того поручаю своей берегине руководить во всех мелких делах. Да может ли быть по-другому, коли нет ни единой промашки в действиях и мыслях твоего идеала?
Поздно вечером мы уже приготовили чемоданы-сумки. Сели, по традиции, перед дорожкой.
Билеты, где билеты? Я спокойно вынул их из портмоне и передал милой. Она посмотрела в них, и её лицо посерело. Моя любимая и так небольшого роста, а тут совсем сжалась. Я ничего не понимал.
– Что случилось? – спросил с нарастающей тревогой.
– Поезд… Поезд ушёл, – пролепетала милая. – Он ушёл сегодня… Ночью.
Я по-прежнему не понимал.
Затем до меня стал доходить ужасный смысл: действительно, поезд ушёл В НАЧАЛЕ ЭТИХ СУТОК. То есть мы воспринимаем ночь, как единое целое, тогда как по времени сутки заканчиваются в двадцать четыре часа, а дальше наступают другие. И каким-то невероятным образом мы решили, что поезд должен уйти в ноль-ноль часов десять минут как бы этой ночью, тогда как на деле он уже сутки стучал колёсами по рельсам.
***
Меня будто пригвоздило к стулу в прихожей. Путешествие закончилось, не начавшись… Это было отвратительно.
Но ещё неприятнее было лицезреть отчаяние самой очаровательной для тебя женщины. Что значило для неё, столь строгой в распорядках, подобная промашка? Не меньше, чем катастрофу! Я не мог допустить, чтобы она в ту минуту расплакалась. Мы должны были отправиться в путь, чего бы этого не стоило. Пусть даже цена билетов возрастёт в два раза.
– Не расстраивайся, – положил я свою руку на её. – Давай выясним, есть ли билеты на этот же поезд сейчас.
Времени оставалось в обрез, шансы в связи с Новым годом у нас точно были нулевые. Однако я не желал даже в мыслях представлять иное развитие событий, чем то, что уж наметил. Конечно, не страшно провести праздники дома, но…
Милая быстро достала мобильник, и стала искать в нём расписание поездов.
Невероятно, но электронные билеты ещё можно было приобрести! Разумеется, только в плацкарте на боковых полках. Да разве в том дело?! Не описать сумбурность состояния, которое мы испытывали – радость и нервозность в одном бокале.
Оставалось менее получаса, когда мы рванули на вокзал. Примчались за пять минут до отправления состава. Заскочили в вагон и сели, тяжело дыша. И почти сразу поезд тронулся.
Не забавно ли, что ещё неделю назад я не предполагал, что буду наслаждаться вкусным кафе на Невском проспекте? И с удовольствием наблюдать за лицом моей любимой, которое светилось от счастья.
Не скрою, у меня было много женщин. И раньше от них хотелось получать лишь удовольствие, даже от красивой экс-супруги. Теперь я впервые хотел сам окружить свою самую замечательную на свете заботой и любовью.
***
Однако пора было собираться, ибо час пролетел незаметно. Вкусный кофе, тихие разговоры, звуки кофеварки – они уже отложились в кладовку нашей памяти.
Расплатившись, я поблагодарил девушку за стойкой.
– У вас уютное местечко, – заметил я, желая сделать приятное.
– Заходите ещё, – улыбнулась она по-доброму.
Я брякнул в шутку:
– Если стану знаменитым писателем.
Девушка скептично окинула меня взглядом, оценивая, имею ли вообще право стоять рядом на полках с Пушкиным и Толстым? Пока она колебалась, я резво ретировался.
Мы покидали тёплый приют с некоторой грустью. Маловероятно, что когда-нибудь вернёмся в романтично-зимнюю сказку. Суровая реальность уже вторгалась в нашу беззаботность: улица дохнула балтийской сыростью и городским шумом.
Пора было спешить в дом наших знакомых. Завтра с утра требовалось собираться в первопрестольную! Там тоже нас ждала масса достопримечательностей. И опаздывать на сей раз никак не хотелось.
То скромное событие уже затерялось в череде дней. Их, событий – ярких и не очень – много случалось потом. Где она теперь – полная достоинства Северная Пальмира? Даже не верится, что это было с нами.
Но всё-таки в минуты успокоения вновь всплывает из-под вороха суеты приятное, словно «Мелодия» Глюка, воспоминание о замечательном вечере, который подарила нам судьба. Ведь из таких маленьких радостей и состоит наша жизнь.
В поисках Надежды
Проклятое время! Оно никого не лечит. Оно просто погружает нас в туман забвения. Но когда возвращается прошлое, мы ощущаем неистребимую боль. Ведь мы живые!..
И тогда сквозь годы возникают вновь и вновь события, лица, незамеченные ранее детали.
Я думал об этом, возвращаясь с очередной встречи однополчан в Волгограде. Мы часто встречались перед 9-м Мая в этом городе на прекрасной набережной. Ветераны, приехавшие утром пораньше, уже прохаживались у фонтана, где три каменные девицы водят извечный хоровод.
– Здорово, Иван! – ко мне с распростёртыми объятиями двигался старшина в отставке Савицкий. Усатый здоровяк похож на дуб с огромными ветвями-ручищами, которыми он крепко обнимает. Хотя «древо» сие уже немного усохло и просело. Впрочем, я по-прежнему оптимистично говорю:
– Ты всё также крепок, Лёшка! Как твои дела?
– Да как… – Алексей роется в кладовке былого, подыскивая то, что ещё не изымалось оттуда. Однако находит лишь то, что мне уже известно с прошлых лет: – Возглавляю районный совет ветеранов в Москве. Ходим по школам. А где твой земляк Ванька Гончаров? Он же тоже должен был прикатить на «ростовском»?
– Да, мы приехали. Отошёл в магазин рядом.
– А Васька Ананьев где?
– Нет весёлого Васьки. Умер под Новый год от инфаркта.
Мы не продолжаем скорбную тему, гоним прочь ненужные мысли.
Подходит Григорий Панков из Калинина. Подтягиваются другие братья по оружию. Мы крепко обнимаемся, произносим ободряющие речи, так как всегда безмерно рады. Да разве может быть иначе, когда каждый стоял в бою за другого насмерть?
Почти всё уже сказано, но… Не всё. О войне не говорим. Мы сразу переходим к нашим семейным делам. Не обходится без упоминаний, кто и где выступил, в какой газете отметился. Я с горечью вижу, как меняются черты моих друзей. Увы, не в лучшую сторону.
***
Когда собралось полтора десятка однополчан, двигаем в ближнее кафе на улице Чуйкова. Там нас уже знают, и всегда рады. Мы заранее заказали столики к 45-летию Победы. И, конечно же, первый тост – за погибших. Вспоминаем капитана Льва Рыбкина, Хазмата Капова, всех прочих, не доживших до светлого дня Победы.
Разумеется, не забываем боевых подруг, тех, кто одним своим присутствием в окопах, заставлял нас чувствовать себя мужчинами, защитниками. Упоминаем лейтенанта медслужбы Лизу Овчинникову. Но передо мной вмиг встаёт иной образ – медсестры Надежды.
Милая Наденька, разве я могу тебя забыть!
Меня толкает вбок располневший Гончаров:
– Эй, Новосельцев, что стоймя стоишь? Не грей стакан, пей!
Я выпиваю и сажусь. И незаметно для себя погружаюсь в туман. В нём скрываются голоса, музыка, обстановка кафе. Зато проявляется совсем другое.
***
…Открываю глаза и вижу очаровательно-ангельскую улыбку. Лицо голубоглазой медсестры с ямочками на щеках наблюдает за мной с добротой. Она чуть пухленькая и совсем юная. Из-под белой косынки выглядывают пшеничные пряди.
Я пытаюсь улыбнуться в ответ. В ту же минуту бок пронзает боль. Помимо воли застонал, и губы мои скривились.
– Ну, вот и хорошо, что очнулись, – говорит милое создание. – Зашили вам рану. Она была совсем небольшая. Счастливое ранение.
На моём лице отразилось недоумение:
– Счастливое?
– Да-да, такое сквозное ранение бывает на тысячу одно. Ничего страшного! Через полмесяца снова будете лупить проклятых фашистов.
Я был ранен вечером после возвращения из разведки. В бессознательном состоянии отправили в посёлок Большие Чапурники, где расположился полевой госпиталь 33-й дивизии.
В августе 1942 года немцы прорывались вдоль железной дороги Котельниково – Сталинград. Обстановка складывалась чрезвычайная, и после нас, раненых, перебросили в деревню Светлый Яр у Волги. Госпиталь разместился в приземистой деревянной школе.
***
Действительно, моё ранение оказалось не слишком опасным. Те увечья, что получили мои товарищи, были намного ужаснее. Я чувствовал стыд, что нахожусь здесь, а не на передовой. И хотелось побыстрее выписаться, чтобы мстить фашистам за своих товарищей, всех родных и близких, за свою Родину. Через неделю я начал поправляться.
Одна мысль тяготила меня. В душе возникла неизъяснимая тяга к «нашей сестричке». И ждал ежеминутно – когда же она появится в дверях палаты! Эта скромная улыбка так окрыляла меня, что я уже подумывал о сочинении стихов в честь обаятельной Наденьки. Ведь я никогда не был влюблён.
Уже на второй день после того, как я попал в госпиталь, я уже кое-что знал о «нашей сестрички», как любовно называли её раненые. Местная, комсомолка; после ускоренных курсов медсестёр, девушку послали в госпиталь. А её чудесное имя будто специально заставляло раненых солдат жить и воевать дальше – Надежда. Впрочем, по имени мало кто называл.
Забот у медработников хватало. И, к сожалению, у Наденьки тоже. В школьные классы, ставшие палатами, прибывали всё новые и новые раненые. Постоянно проводились операции. Поэтому врачи и медсёстры сбивались с ног, оказывая помощь.
Наденька забегала к нам ненадолго. Перевяжет, даст лекарства, поправит постель у тяжелораненых и выпорхнет прочь. При этом, она успевала каждому улыбнуться и сказать ласковое слово. Здоровенные мужики прямо-таки млели, когда она входила:
– О, солнышко явилось!
А я… Я потерял голову. И мне чудилось, что, входя, Наденька тоже бросает на меня какой-то особенный взгляд. Однажды я его перехватил. Она, покраснев, сказала:
– Выздоравливайте побыстрее, товарищ Новосельцев.
От этого пожелания у меня захолонуло сердце. Я что-то хотел ответить. Но она уже ускользнула мимолётным виденьем.
***
Моя кровать находилась возле двери. И я караулил свою кралю часами, глядя в общий коридор. Буйное воображение рисовало, как мы с ней встречаемся в рядом расположенном саду, беседуем о будущей – когда обязательно одолеем врага! – жизни. Тогда я обязательно сделаю ей предложение. И Наденька, конечно, согласится. Не может быть иначе! Она же не зря задерживается у моей кровати больше, чем у других больных. И чаще улыбается мне. Или это так только мнится? Меня мучили бесконечные сомнения. Я ревновал девушку ко всем без исключения. И в душе иногда ругался: «Что она так долго возится с ним? Ведь он почти здоров! А с главврачом о чём шушукается? Я же точно слышал, как она засмеялась!». Это было невыносимо.
Моя рана на боку почти затянулась. И я даже, вроде бы, рвался на фронт. Но перед тем готовился объясниться с Наденькой. Я видел, что она, и другие медработники недосыпают, потому старался её не отвлекать.
Но я должен был с ней поговорить. Чтобы после знать, что тебя кто-то ждёт в тылу, кто-то любит. Или?.. В любом случае мне казалось, что моя любовь позволит быстрее одолеть фашистов. Так хотелось, чтобы эти чёртовы фрицы передохли быстрее! А Гитлера я собственными руками задушу, когда войдём в Берлин. Да, так и будет. А после мы с моей Наденькой пойдём в ЗАГС. И у нас будет по-настоящему советская «ячейка общества». Эх…
Я даже был готов ради Наденьки отдать жизнь. Правда, одно озадачивало: за кого она тогда выйдет замуж? Я ревновал её даже к призрачному мужу.
Но всё повернулось не так.
***
Было ранее утро. Большинство ещё спало. Стояла относительная тишина. Лишь на севере, в трёх десятках километрах в центре Сталинграда, не прекращалась канонада. Там наши парни едва держались на берегу, и это обстоятельство заставляло нас невольно сжимать кулаки.
Со стороны Ергенинской возвышенности послышался гул. Он нарастал. По характерному звуку я знал: летят бомбить «мессершмитты». Подлые фашисты уже позавтракали и отправились убивать. Нас убивать. Или кого-то ещё. Пока было непонятно. Ведь рядом на Волге имелась крупная переправа, через которую направлялись сюда всё новые части Красной Армии.
Завывание «мессеров» начало нарастать – они упали в пике. И оставалось лишь ждать, кого настигнет смерть. Я замер. В ту же минуту услышал торопливые шаги по дощатому полу. Их я мог отличить от тысячи подобных. Это шла Наденька.
Затем звук пикирующего бомбардировщика заглушил всё – стервятник был уже близок. Раздался взрыв. Тотчас зазвенели разбитые стёкла. В окно полетели осколки и комья земли. Наденька взмахнула по-детски руками и стала оседать. Забыв себя, я рванул с кровати.
Где-то дальше раздались ещё взрывы. А я уже кричал:
– Доктора! Скорее!..
Увидев упавшую медсестру, закричали остальные:
– Скорее санитаров!
Я подбежал первым к Наденьке и не отходил до тех пор, пока не появились санитары. Осколок ужалил девушку в живот, на её белом халате растекалось кровавое пятно.
Все были очень взволнованы происшествием. В курилке только и обсуждали:
– Бедная девчонка. Угораздило же! Нас никого не задело, а ей досталось…
К обеду по коридору проходил главный хирург. К нему сразу подступили:
– Что с сестричкой?
– Товарищи, мы сделали всё от нас зависящее, – ответил он устало. – Операция прошла успешно. Она будет жить.
Лишь тогда мы успокоились.
***
Минуло четыре дня. Артиллерийские залпы доносились уже ближе. Две наши армии с трудом сдерживали напирающего противника в районе Тингуты.
С утра был обход. Когда главврач зашёл к нам, мы опять поинтересовались:
– Как наша сестрёнка?
– Идёт на поправку. Потеряла много крови, придётся отправлять в тыл. И, кстати, попросила разрешения попрощаться с вашей палатой. После обеда зайдёт, так как ночью отправим на переправу.
Что тут началось! Все кинулись наводить порядок: подметали полы, убрали с тумбочек лишнее, поправили кровати. Я взялся бриться, моему примеру последовали остальные.
Цветы – где их взять?! Нарвали невдалеке ромашек и цикория.
Тут меня стукнуло! В конце коридора была подсобка. Среди швабр, вёдер, лопат стоял и красный флаг. Его вывешивали в школе в праздники, но вовремя авианалётов полотнище разорвало в клочья.
Я оторвал кусок материи и принялся за дело. Мне вспомнилось, как моя младшая сестра занималась этим, и – несомненно! – так же должно было получиться у меня.
***
И вот пришла эта дорогая, хотя и грустная минута. По коридору раздались знакомые шаги, и мы все затаили дыхание. На пороге появилась она – бледная и похудевшая, в той же белоснежной косынке. С той же несказанно привлекательной улыбкой.
– Здравствуйте, дорогие мои, – сказала Надежда.
– Сестра Улыбка, милая ты наша! – закричали раненые.
Все пытались дотронуться до неё, пожать руку. А она просто сидела на табуретке и тихо плакала. Мы стали её успокаивать, и тогда она вновь рассмеялась. Её улыбка вмиг озарила нашу палату, и мужики конями заржали:
– Наконец-то, солнышко наше выглянула! Не робей, всё будет хорошо.
Я проникновенно сказал:
– Закрой глаза, а после открой.
Она послушалась. И когда открыла глаза, в них отразилось изумление:
– Это мне?
Я преподнёс ей розу из клочка красной ткани. Не спорю, я старался, и она выглядела точно живая…
Заглянул старший санитар:
– Пора ехать.
Надежда поднялась, и вслед ей потянулись десяток рук. Девушка сказала:
– Большое спасибо вам, товарищи.
Мне показалось, что она быстро глянула на меня. Я глупо улыбался, ибо в моей душе царил полный сумбур: радость, гордость, нежность, отчаяние.
Я вышел проводить Наденьку. Помог подняться в «полуторку». Там же разместились больные и тяжелораненые. Она села с краю, я стоял у машины внизу.
Вдруг Надя наклонилась вниз и порывисто поцеловала меня в щёку. Машина тронулась, а я остался стоять ошеломлённый.
Наденька крикнула:
– Спасибо вам тоже, товарищ Новосельцев, за розу.
Я не мог поверить в происходящее: она уезжает, а я, как дурак, ничего не могу изменить. Она же не зря пришла в нашу палату! И я должен найти её.
***
…Мысль – самая быстрая вещь на свете. Мои воспоминания уместились в несколько секунд. Я выпил стакан водки и сидел оглушённый. Зачем всё вспоминать, когда ничего не сбылось? Для меня в ту ночь случилось самое ужасное.
Катер уже преодолел половину Волги. Ночь стояла безлунная, и это внушало надежду, что всё обойдётся.
Но диверсанты не дремали. Их сбрасывали с самолётов на левобережье не просто так.
Взмыла одна ракета из темного леса, вторая. Они медленно стали опускаться на парашютах. Катер стал виден в серебрящихся волнах, как на ладони. Он стремился как можно живее к берегу. Но уже взлетали в воздух «мессеры», беря курс туда, куда их направляли лазутчики. И поднялись вокруг судна огромные фонтаны, и закипела вода.
Одна бомба попала в катер, и его чуть не разорвало пополам. Людей швырнуло за борт. И гибли они десятками.
Едва нам сообщили утром о случившемся, я не поверил собственным ушам. Неужели сердце меня не обманывало, когда с болью сжималось при расставании? Теперь я только рвался на фронт. Мне стало безразлично, убьют ли меня.
Но судьба была милостива. Она подаёт незаметные знаки, которые мы часто не замечаем. До конца войны я не получил больше ни единой раны. Мы сварили гитлеровцев в Сталинградском котле и погнали их остатки к Дону. Наша легендарная 62-я гвардейская армия двинулась на Украину, после была переброшена на Берлинское направление. Моя душевная рана постепенно начала затягиваться. Ведь, когда не думаешь о болячках, они, вроде, сами исчезают.
Вернувшись на родину, я встретил замечательную женщину, которая стала моей женой. Потом было всё, как у всех в мирной жизни: дом, семья, работа, всякие заботы. Мой поезд равномерно двигался от одной остановки с чёткими цифрами до следующей. Хотя, где она – конечная станция, никто не сообщал.
***
Я возвращался вечером того же дня в поезде «Волгограда – Ростов». Вагон усыпляюще укачивал, но не спалось. Те далёкие события вновь растревожили душу, возвращаясь волнами. Встретимся ли мы все, ветераны, в следующем году?
В моём купе был лишь один попутчик. Он беззаботно похрапывал. За окном мелькали темнеющие лесопосадки. Я услышал голос проходившей проводницы, обращавшейся к кому-то:
– Сейчас будет Жутово. Приготовьтесь.
Я поднялся и вышел в коридор. Встав возле окна, приоткрыл его. Мне было душно. Поезд уже подкатывал ко второй платформе. В то же время к первой платформе подходил встречный поезд. Мелькали ярко освещённые вагоны. Наконец, поезд, замедлив бег, остановился.
Прямо напротив я увидел в окне даму в строгом военном костюме; на плечах поблёскивали погоны майора медицинской службы. Чуть всмотревшись, я обомлел. Неужели это…
Что нас заставляет понять – даже если человек меняется с возрастом – что это всё-таки он? Я колебался несколько секунд. Не выдержав, громко произнёс:
– Сестра Улыбка!
Дама посмотрела в мою сторону, слегка улыбнулась. Этого было достаточно, чтобы окончательно всё понять. Будто вновь возникла передо мной та самая-самая милая в моей жизни медсестра. Я готов был выпрыгнуть из окна, и закричал:
– Наденька!
Женщина ещё пристальнее вгляделась в меня. Всплеснула руками:
– Ваня, разведчик! Дорогой мой!
Расталкивая стоявших в коридоре, я побежал к выходу. Вот я уже в тамбуре. Почти в то же время Наденька показалась на площадке своего вагона. Тут оба поезда, точно сговорившись, издали пронзительные свистки и тронулись. Наши вагоны стали разъезжаться в разные стороны…
– Милая, дорогая Наденька! Я тебя никогда не забуду! – закричал я, что есть силы.
Поезд набирал ход.
Долетели ли до неё мои слова? Не знаю. Но судьба точно подаёт нам незаметные знаки.
***
Уже через несколько дней я, как безумный, взял вновь билет в Волгоград. Зачем я поехал туда, где её, без сомнения, быть не могло? Я побывал в Больших Чапурниках, Светлом Яру, Жутово, других близлежащих пунктах, расспрашивал всех, кто мог хотя бы что-то знать о той, кого я так любил. Моё странное состояние не объяснить. Но ничего определённого
И всё же я благодарен судьбе. Да, она уехала на своём поезде туда, где также были дом, семья и работа. Но главное – она осталась жива, моя Надежда.
Нечистая сила
– Я тебе серьёзно толкую, так всё и было! – кипятился от недоверия Васёк Булкин по кличке Мультик. Это был лопоухий парень, едва вступивший в третий десяток лет. Он подался вперёд к собеседнику, будто конь, пытаясь взять нахрапом. – Я хоть неверующий, но готов побожиться! Ей же мать – мёртвая-то – говорит во сне: «Сегодня мыс тобой, доченька, обязательно встретимся. Жди у кинотеатра Еб… Э-э… Юбилейный». Девчонка утром проснулась и, обрадованная сама не зная почему, поскакала туда. Даже цветочки прихватила. Глядь – вроде, мать стоит через дорогу. Она к ней, тут из-за автобуса трамвай выскакивает, и – трах! Нет дочки. Вот и встретились…
– Брехня всё это, – отмахнулся суховатый, точно сучок, дядя Митяй с трёхдневной седой щетиной. Он был одет в помятую кепку и серый пиджак. – Что за молодёжь пошла – во всякую хрень верит!
Троица сидела в багажном отделении вокзала, где они работали грузчиками. Времечко двигало к вечеру, и дядя Митяй, было, уже предполагал идти домой после смены. Но чуть подзадержался, когда Мультик предложил взять пузырёк портвейна, чтобы «чуть расслабиться» после смены.
Дядя Митяй обратился к третьему из компании – безусому Яшке Валею в синей спецовке:
– Мы по молодости ни во что не верили окромя коммунизма, смеялись над бабскими сказками. А нынче любую белиберду вынюхают в газетах и давай трезвонить: «Магия, бесовщина и прочая как там? Херова мантия!» Где раньше пряталась ваша нечистая сила-то? Всё это происки имперьялизма, который через вашу гласность отвлёк нас от построения светлого будущего. Видишь, до чего дошло? Не можем даже купить, как в былые времена выпивки. Буржуйская водка – триста рублей! Легче косорыловку за пятьдесят купить в ларьке.
– Ага, и доверились в коммунизм, – гнул свою линию Булкин. – Не то что пить – есть нечего стало! – Он указал дрожащей рукой на вторую бутылку, которую героически вытащил уже позже из душной очереди в винном магазине. Кроме выпивки на столе сиротливо лежали кусочки сала и лук. – Я тебе, мразё…
– Моя фамилия Морозёнок! Запомни, балбес, – вскипел дядя Митяй. – Не то научу старших уважать.
– Хорошо-хорошо… Я тебе, Морозёнок, говорю, так всё и случилось.
– Так ведь ты ж там не был, – ядовито улыбнулся дядя Митяй, выдав главный аргумент. – Откуда знаешь?
– Дык… – осёкся Васёк, уставившись пустым взором куда-то дальше Морозёнка. Его юные глаза уже наливались той мутью из бутылки, какую они почти уже опорожнили. – Погоди… – пробормотал он, силясь совладать со строптивым языком. – Щас покумекаю… А-а, да! И что, что не видал? Весь город о происшествии болтает! Люди врать не будут, – и Мультик залихватски рубанул воздух ладонью. Однако столь неудачно, что бутылка шмякнулась набок. Остатки её жертвенной крови хлынули из горлышка.
– Вай-вай-вай! – запричитал с едва заметным азиатским акцентом Валей, – зачем силно махаешь руками?! – Он был узбекским гастарбайтером, и ему как бы нельзя было употреблять шайтанские напитки. Но когда единоверцы не видят, отчего бы не согрешить? И тут на тебе – пир закончился резким обломом. Все помрачнели.
– Тьфу на вас ещё раз! – сплюнул дядя Митяй. – Вы, молодёжь, даже выпить по-человечески не можете!.. Я вот в жизни всё испытал. Даже на самолёте летал, во! И что? За облаками – ни чёрта, ни бога. – Он хлопнул себя по колену: – Ладно, некогда с вами лясы точить, одиннадцатый час ночи. Вам всё равно торчать на работе, а меня жонка заждалась.
Он чувствовал, как заводится незримая пружина непредугадываемых событий. А то, что события по пьяни могут принять крутые виражи, он усвоил давно на личном опыте.
– Значит, не веришь, мразё…
– Я тебя сейчас точно тресну! – разозлился не на шутку дядя Митяй. Он уже хотел кинуться на обидчика, да Валей встал между ними:
– Эй, дядя Митяй, харош кричать, давай мириться.
Но гоношистый Мультик не успокаивался:
– А по кладбищу пройтись слабо? Или дрейфишь? Тоже мне – «на самолёте летал»!
Распрямившаяся пружина самолюбия хлёстко ударила по дяде Митяю:
– Ничего я не боюсь. Зря выкобениваешься! Мне так или эдак топать рядом с могилками. А за это бутылку мне будешь должен! Пошли со мной.
– Согласен! – мотнул густой гривой задиристый малец. – А не пройдёшь – ты мне проставишься. Только я тебя до ограды доведу. Скоро почтовый вагон прибудет – надо разгружать.
Оба, слегка шатаясь, выползли из багажного отделения и направились вдоль железнодорожных путей. У дверей остался Валей вздохнул: «Правильно наш мулла говорил: «Шайтан сидит в бутылках неверных, а не джин». Последний раз пью… Наверное».
Тёплый сентябрьский ветерок дул навстречу, чуть освежая. Через пару сотен метров тропинка стала уклоняться от рельсов. Двухэтажные здания пристанционного посёлка скрылись в лиловой густоте.
Морозёнок жил далеко на отшибе, примерно за километр от вокзала в собственном домике. Здесь ему был известен каждый бугорок. И, в общем-то, случалось срезать угол через обширное кладбище, когда ходил на работу. Но то случалось днём. Только сейчас мужик поймал себя на мысли, что почему-то вечером он предпочитает обходить погост. С чего бы это? Ядовитые пары «зелёного змия» пробудили в разуме странные страхи-фантазмы. И чем ближе дядя Митяй приближался с напарником к злополучному месту, тем ярче они разгорались. Ноги сами собой замедлили ход.
«Стоп! Что за напасть? – вопросительной коброй взвилась гордость Морозёнка. – Неужто покажу молокососу, что испугался? Да не в жисть!..»
***
Приют мёртвых встретил их соответствующей тишиной. Сказать, что вокруг царила хрустальная тишина, это ничего не сказать. Это была воистину сверх-тишина! И что любопытно: она вселяет в нас порой даже бОльший ужас, чем раскаты грома. А уж если в ней раздаются два-три подозрительно-необъяснимых звука, то подавно хочется затаиться так, чтобы даже сердечишко не стукало. Или вообще умчаться куда ноги понесут.
– Ну, пришли, – обернулся Васёк и захихикал: – Я тут постою, погляжу, чтобы тебя вурдалаки не утянули, а затем побегу обратно. Через пятнадцать минут «почтовик» приедет.
– Можешь возвращаться, – обронил дядя Митяй, держа форс, – всё равно мне так ближе до дома. Покедава! – махнул рукой и потопал по центральной аллее, усыпанной гравием.
Вдоль дорожки склонились липы и клёны, кустилась сирень. Деревья были довольно высокими, а кусты – довольно густыми. Ведь погост служил жилплощадью покойникам не меньше полувека, и занимал площадь около трёх гектар.
«Отчего здесь нет фонарей? – задался кстати возникшим вопросом Морозёнок. – Хотя это только тебе, старому дураку, вбредёт в башку шататься в полночь в таком жутком местечке. Поддался на удочку пацана!..» Он повернулся назад и погрозил кулаком Ваську. Но Мультик сгинул, будто его и не было.
Неприятное чувство охватило мужика, добираясь до кишок. Он глянул вверх. В ту же минуту сквозь дымчатые облака выкатился жёлтый бубен луны. Небесный инструмент слегка подрагивал в высотной сини от незримых прикосновений воздушных потоков. Гипнотически-голубой свет затопил местность вокруг.
«Мёртвая красавица! – ругнулся в сердцах Морозёнок. – Не сравнишь с солнцем, действительно живым и улыбчивым. А эта…Ух, паразитка, опять спряталась!». Снова стало темнее, на душе – неуютнее. Внезапно сзади послышалось, что кто-то как бы крадётся… Дядя Митяй остановился. Шуршание гравия не давал толком различить звуки. Он шагнул, и кто-то шагнул. Он двинулся быстрее, и сзади кто-то последовал быстрее. Он рванул вперёд, и опять кто-то не отставал…
Неодолимый страх стеганул мужика, и он помчался во все лопатки. Дорожка никак не кончалась, а золотистые блики на плитах мрачно поблёскивали. От выпитого вина мужика швыряло из стороны в сторону, и чудилось, выныривавшие рядом кресты норовят зацепиться за пиджак перекладинами.
Морозёнок уже добежал до конца кладбища, когда из-за облаков вновь выглянула луна. Собрав последние крохи мужества, мужик оглянулся. И… Никого не обнаружил. Но он же отчётливо слышал шаги!
Дядя Митяй чуть провернул пяткой по гравию, и недалеко раздался шорох. «Чёрт возьми, да это нечто вроде эха! – сообразил он. – Что только не померещится! Сам же себя накрутишь, а коли разобраться, то чего бояться-то? И чёрта лучше не вспоминать».
Он повеселел, раскусив тайну жутких звуков. Заковылял вдоль забора, за которым тянулись частные сады. Невдалеке прогрохотал пассажирский поезд, напомнив, что где-то есть ещё живые люди. Однако ночное светило, продолжая игру в прятки, вновь скрылось в облаках. И внезапно послышался глухой стук, смахивающий на удары копыт. Мало того, будто ещё цепи позвякивали…
Вперившись во тьму, мужик различил массивную тень, которая была быстро приближалась. Лошадь что ль? Да не может быть! И не человек… Неужто чёрта накликал?
Забыв об атеистических воззрениях, Морозёнок вновь рванул вперёд. Но стук копыт неумолимо приближался. Мужик подвернул ступню и растянулся в полный рост. В тот же миг «сатанинское солнце» снова заблистало, и в расширенных зрачках дяди Митяя отразилась рогатая тень уродливой головы. Она с сопением тянулась к нему. Наш герой с воплем стукнул по ней кулаком. Рука шлёпнулась о нечто влажное. Раздалось жалобно-обиженное:
– Му-у…
Невольная дрожь волной тряхнула плечи мужика: «Это же заблудившийся телок!». Хмель отлетела прочь. Он, пошатываясь, встал и с ненавистью ругнулся, как на врага народа:
– У-у, скотина! Какой идиот потерял тебя?
Сплюнул с досады и поспешил прочь.
«Что за ночка выдалась, – подвывало в душе Морозёнка, когда он трусил по едва белевшей во тьме дороге. – Вправду беда не ходит одна, так и норовит навалиться гурьбой. Вроде, мало выпил, знаю, что никакой дьявольщины не бывает. Так чего же трясусь?»
Завидев очертания родного подворья, несчастный страдалец вздохнул с облегчением: «Кажись, мучениям конец». Он открыл калитку, рысцой пробежал по садовой дорожке. И уж занёс ногу на крыльцо, как вдруг… Что-то чёрное и лохматое, со смердящим дыханием прыгнуло со спины. Над ухом клацнули клыки, на плечи легли тяжёлые лапы. Всё естество дяди Митяя разом ухнуло в адскую пропасть. Ноги подкосились.
– А-а, чё-о-орт тебя дери! – завопил безумно Морозёнок. Парализующий страх сжал его в своих объятиях.
Действительно, это был Чёрт – огромный кудлатый кобель неведомой породы. Верный привычке встречать хозяина, упираясь в его грудь лапами, пёс и сейчас так бы поступил. Но Чёрт совершенно не понимал, отчего хозяин так резво бежит от него.
Выскочившая спросонья жена тоже не могла вразумиться, почему муж сидит на приступках и что-то бессмысленно бормочет.
– Что, допился с гавриками на работе? – высказала она. – Белая горячка, небось, хватанула? Вон как бельмы выпучил!.. Ладно, поднимайся. Чай не май месяц на дворе.
После этого случая дядя Митяй больше ни ногой на кладбище. А с чего бы, казалось, если не веришь в нечистую силу?
Совесть
Посвящается доктору Н. С. Алимову (18+)
Он брёл по раскалённому плацу, держась обеими руками за живот. Его слегка мутило. Опять пришлось жрать жирный борщ со свининой. Точнее, от свиньи там лишь кусочки сала; мясо до борща не добегало, вылавливаясь по пути сотрудниками зоны.
Зато сало без особого сожаления выделялось осужденным. И тут уж им не до жиру, быть бы живу! Ешь, что дают. Даже если это горячее пойло не по нутру. Чай, не на курорте, а в колонии усиленного режима.
По иронии судьбы кликуха зека – Доктор. И три дня назад он перенёс сложную операцию на желудке.
Всё произошло столь неожиданно, что Доктора сильно обескуражила последняя круговерть событий. Умеет же судьба-злодейка так замотать, что не успеваешь понять, как и что с тобой произошло! Неделю до того Вячеслав ощущал себя вполне здоровым, и уже настраивался на близкое освобождение.
Он добивал проклятую десятку на зоне Красный Двор. Вдруг в конце весны колонию начали расформировывать. Она не зря имела весьма многозначительное название: в ней заправляли именно менты с подпевалами-осужденными из СВП (секции внутреннего правопорядка). Воры в законе сюда не поднимались, считая её сучьей, остальные блатные сохраняли более-менее терпимый для администрации нейтралитет.
Но всё-таки наверху решили, что нахождение исправительной колонии в центре города более, чем странно. И в конце 80-х её решили ликвидировать. Вячеслава Бойко с большинством зеков погнали по этапу под Камышин – в зону под названием Беленький.
Впрочем, Доктора это мало колыхало; лишь бы дождаться момента, когда откинешься. Что ни говори, «кумовья» за ним серьёзно присматривали, стараясь ущемить по любому поводу: затягивали с получением свиданок с матерью и сестрой, не разрешали тем же родным передавать «дачки» – продукты питания. Мол, слишком борзый этот Доктор! Весь срок оттопал «краснополосником» – склонным к побегу, недавно загремел в штрафной изолятор за драку. Нет, не исправился он, сволочь. Тут чистой совестью на свободе и не пахнет! Точняк не перековался благодаря замечательной советской системе перевоспитания. Без сомнения, выйдет и опять примется за старое.
И Вячеслав действительно напоследок остервенел: «Как откинусь, берегитесь! За всё отыграюсь. Особенно ментярам и вертухаям не попадаться в тёмном переулке, иначе пусть обижаются лишь на себя». И это почти невозможно понять тем, кто с другой стороны запретки. Беспредел, когда всё доказываешь лишь силой, кошмары по ночам, мысли о побеге лет восемь, пока, в конце концов, не смиряешься, что и так немного осталось до воли. А вот злоба не проходит, копясь до вполне обычной тихой войны, где обе стороны не ведают пощады. И уж кто придумал слово «исправление» для взаимоненавистной системы, тот пусть его забьёт в зад целиком.
Впрочем, Доктор – действительно, далеко не ангел: он сумел прихватить в тюрьму милый «букет»: грабежи, кражи и подделка документов, главный «цветочек» – разбой… Так что, было за что тянуть срок. И администрация не зря опасалась, что подобного типа надо подцепить за что-нибудь и добавить срок. А коли припаяют статью, загремишь с терпимого «усилка» уже на жестокий «строгач». Так бы и случилось с Доктором, коли не повернулось почти по известной поговорке: не было бы счастья, да несчастье подвалило.
***
После отбоя в колонии можно выйти на свежий воздух лишь через час. Поднялся и Вячеслав, чтобы отлить в туалете. Встал со шконки, обул шкары, сделал несколько шагов, и…
…Он летел по бесконечно-круглому тоннелю, напоминавшему огромную люминесцентную лампу, белому и блестящему. Даже не представлялось понять: то ли сам Вячеслав стремительно несётся куда-то, то ли его утягивает невидимая сила. Внезапно он затормозил на полпути. И уже противоположная сила потянула назад. И наступила полная тьма. Вячеслав услышал сквозь неё:
– Кажись, он «кони откинул». Гляди, вообще не шевелится.
Доктор догадался, о ком речь. Его обуял дикий ужас. Ведь если он сдох, то сейчас его, как жмурика отволокут куда-нибудь, бросят в глубокую яму, закопают… И он совершенно никак не даст знать, что жив! Члены одеревенели, глаза и рот не открываются. Он только может слышать, но не в состоянии подать знак, что в нём нечто теплится. Нет, нельзя допустить, чтобы его закопали!
Вячеслав почувствовал, как в лицо брызнули водой. Невероятнейшим усилием воли он попытался сжать кулаки. Он будто послал некий импульс в руки, и… пальцы начали сгибаться. Наконец, чуть зашевелил кистями.
– О, глянь-ка! Очухался… – донеслось до его сознания. Вячеслав кое-как приоткрыл веки. Над ним в тусклом свете склонились три знакомых зека. Один из них – длинный шнырь Болтонос из их отряда.
Доктор приподнялся на едва гнущихся руках. Он лежал на бетонном полу умывальника. Болтонос недоверчиво прогнусавил:
– Встать можешь?
– Да могу, – пробормотал Вячеслав. Начал вставать, опираясь на стенку. В голове шумело.
– Что за хрень со мной? – спросил он одновременно и себя, и зеков.
– Сами хотели бы тебя спросить, – озадаченно сказал один. – Думали, ты гикнул. Смотрим, вроде, не дышишь. Идти-то можешь?
Вячеслав попытался щагнуть, но его сразу стало заносить в сторону. «Что за хрень? – повторил он тихо. – Вроде, ничего не болит. Но кидает сильно».
Болтонос побежал в санчасть. Вернулся оттуда с другим упитанным шнырём с усиками. Вдвоём они взяли Вячеслава под руки и повели в санчасть. Уложили на свободной шконке. Правда, шнырь с усиками следил за ним с подозрением – он уже налюбовался на ухарей, осатаневших от режима и потому желавших перекантоваться в санчасти.
– Лежи, сказал он. – Завтра придёт Выродок и всё выяснит.
Когда всё успокоилось, Вячеслав опять поднялся в туалет. Не хватало только обоссаться в постели! Хотя его по-прежнему вгонял в ступор вопрос: что с ним? У него же ничего не болело. Правда, в теле всё больше разливалась противная слабость, которую никак не удавалось преодолеть. Разве не будет бесить кого-то, когда твоё тело превращается в вату?
Теперь Доктор о-очень осторожно двигался по стенке коридора. Из комнатушки с открытой дверью наблюдал за ним этот чёртов «пятачок». Его не напрасно посадили здесь цепным псом, пусть даже он сам был осужденным.
Но Вячеславу было наплевать сейчас на всё! Он только что чуть не «сыграл в ящик» по непонятной причине. И это чудо, что неведомая сила вернула его с того света. Но останется ли он жив всего за два месяца до откидона? Дело явно швах. Трупы осужденных не выдают родственникам. Ходили слухи: то ли покойники и после смерти отбывают срок где-то в общих могилах, то ли их отдают на растерзание медикам. В общем, перспективы не радужные.
«Хотя не всё ли равно, что будет с тобой, коли уже ничего о себе не узнаешь? – мелькнуло в башке Доктора. – Не увидишь, как бесцеремонно бросят на пол, не услышишь, как в твой адрес посыплются циничные шуточки. Только мозг отказывается верить, что это будет с тобой. С другими – да. Но не с твоим любимым телом».
И, вроде, даже всё равно, где будет валяться бесчувственное тело, да в глубине души приятнее мысль, что лучше бы умереть на свободе. А лучше… Лучше бы вообще вырваться из остохреневшей до жути клетки и глотать кусками вольный воздух.
Так он размышлял, пока тащился до туалета. Толчок был очень высоким, с двумя ступеньками. Какой идиот соорудил подобный постамент, чтобы громоздиться на нём в нелепой позе? Какой уж гордый орёл на вершине Кавказа! Всё будто сделано для того, чтобы лишний раз унизить человеческое достоинство.
Вячеслав кое-как поднялся, встав лицом к унитазу и…
«Бл…ть, да что со мной творится?!» – взвилась первая мысль, когда Доктор очнулся. Он опять лежал на грязном полу. Просто невероятно, что, упав с такой высоты, зек не расшиб себе затылок. И ведь грохнулся так крепко, что теперь всё тело ныло от боли.
Доктор был уже готов передвигаться на карачках, лишь бы не изувечиться при новом падении. Взбодрился водой из-под крана и дотопал-таки до шконки. Упал на неё и почти сразу отключился.
***
Грузный Василий Выродов глядел на него с прищуром. Этот «лепила» повидал на своём веку придурков, глотавших гвозди, «коцавших» себе вены, сигавших от отчаяния с крыш бараков. Так кто знает, что надумал тип, сидящий перед ним, пусть и осталось тому немного до конца срока?
– Небось решил отлежаться спокойненько до освобождения? – подался лепила через стол.
– Ага, вам бы такое отлёживание, – пробормотал Вячеслав. Ему не хотелось зря трепать языком с фельдшером, которого зеки не зря прозвали Выродком. Тот все недуги лечил таблетками из одного пузырька – говорят, там был аспирин. А ситуация в самом деле тупая: ничего не болит, только в теле слабость и кружение в голове. Разве это болезнь? Выродок с такими симптомами запросто отправит в отряд.
Но нет, лепила разрешил полежать сутки в санчасти. Видимо, хотел понаблюдать, что будет дальше.
Вячеслав всё слабел и слабел. Он уже едва поднимался на толчок. Мало того, начал терять вес. И уже на вторые сутки «Пятачку» пришлось с недовольной рожей ставить ему обед на тумбочку. Впрочем, Вячеслав практически не прикасался к пище. Совсем не хотелось есть, хотя ужасала жгучая мысль закончить свой путь за решёткой. Доктор с тоской глядел в окно, где летняя погодка радовала остальных.
На подоконник сел воробей. Почирикал, попрыгал, затем испуганно упорхнул, едва Доктор застонал. Птаха скрылась быстрой точкой за забором с колючей проволокой поверху. Эх, иметь бы крылья!..
На третий день поутру явились два офицера оперчасти. Они, конечно же, были в курсе состояния Вячеслава, но долго присматривались. Негромко о чём-то болтали с Выродком. Потом вернулись. Капитан Журавлёв сообщил без особых предисловий:
– Слушай внимательно, осужденный Бойко. Сейчас тебя повезут в городскую больницу. Не вздумай бузить, так как охрана не станет церемониться. И, не дай бог, выяснится, что ты косишь! Будешь сидеть в «шизняке» до освобождения. Усвоил?
– Понял, – просипел Вячеслав. Ему уже становилось всё равно, что с ним будет. Он даже не удивился, что впервые за десять лет очутится за запреткой. То есть как бы на свободе. А ведь грезил ей все эти годы. Может быть, он всё-таки умрёт на воле? Интересно, его тело опять повезут на зону или сразу отдадут патологоанатомам?
***
Кликуха Доктор не зря прилипла к нему ещё в следственном изоляторе. В камере он – как и остальные – поведал, что учился в мединституте. Парень был не дурак, и вовсе не мечтал о криминальной романтике. Да, подростком он хороводился в хулиганских компаниях. Однако, по окончанию школы без особого напряга поступил в названный вуз.
И всё было нормально поначалу. Ну, занимался фарцовкой, перекупая у иностранных студентов шмотки-пластинки-жвачки; после толкал импортное барахло на волгоградской толкучке. Вячеслава даже задерживали менты за спекуляцию, да удавалось откупаться от алчных членов «внутренних органов». С другой стороны, преподаватели прочили Бойко хорошее будущие, замечая в нём задатки настоящего медика. Он даже был дежурным в группе на кафедре нормальной анатомии. Тогда в каждой группе был свой дежурный по кафедре на год.
Перед очередным занятием парень отправлялся в подвал старинного здания, спускаясь в истинный мир мёртвых… В мрачном зале отвратительно воняло формалином. Вдоль стен рядком лежали некрашенные гробы. На них ещё виднелись комья земли. Что это были за гробы, никто не знал.
На отдельных столах покоились обнажённые тела тех, чьи души уже были очень далеко. В основном – мужчины разных возрастов, но попадались и женщины. Тогда это зрелище вызывало у студента-медика одновременно и страх, и острое любопытство: откуда привозят трупы? Тела были относительно свежими, их только слегка охватила восковатость, хотя некоторые уже покрывались синими пятнами. Тут же стояли эмалированные баки с внутренностями людей. Кто их изымал и когда, полная тайна.
Иногда – в зависимости от темы занятий – Вячеслав посещал рядом расположенную подсобку, где в баках с формалином тоже хранились сердца, почки, печени.
Однажды парень открыл крышку и узрил полный бак человеческих мозгов. «Вот этими полушариями кто-то мыслил, мечтал, воображал… – сделал для себя открытие студент. – Всё самые возвышенное и низменное рождается из лабиринта этих загадочных извилин. Но теперь губчатая масса нейронов и ганглиев уже ровным счётом ничего не значит… И куда деваются все наши страсти и порывы? Получается, суть человека – его душа, тело – лишь оболочка. Душа и заставляет тело совершать то или иное». Подумал и забыл. Максималистскому пониманию юноши претило тогда, что некая эфемерия оказывается выше материи.
Позже Вячеслав принёс на занятие кювету с отрезанными предплечьями. Студенты изучали мышцы, и ему досталась рука крупного мужчины. Предплечье было препарировано, и только на кисти осталась кожа. На внешней стороне кисти – ему запомнилось отчётливо – виднелась синеватая татуировка: восходящее из моря солнце. Кому принадлежала кисть: работяге, вору, моряку? Неизвестно.
А затем была несчастная любовь. Его девушка неожиданно нашла другого. Вячеслав пытался разобраться. Но получилось только хуже. Была ругань, драка с соперником. И всё… Жить не хотелось. Парень запил вдрызг. Попались прежние дружки из гоп-компании. И понеслось!..
Как медик попал на кривую дорожку и совершил первый грабёж с подельниками, он сам не понял. Захотелось стать крутым, чтобы после появится перед бывшей пассией в ином виде. Бравада, кураж, пьянки вооружённый налёт на ювелирный магазин.
Его долго искали. Но мама, как всегда, была права, когда в слезах предупреждала: «Сколько верёвочке не виться, конец будет обязательно».
***
«Не станешь ли ты таким же экспонатом для медиков?» – подумал Доктор. Он трясся в «воронке». В предбаннике фургона за решёткой подпрыгивала физия конвоира.
«Кумовья» приказали взять ему самое необходимое и следовать за ними. Вячеслав побросал в сидор мыло, полотенце, чистые трусы-носки-майку. Что ещё есть у тюремного бродяги?
Машина остановилась. Доктор сполз по ступенькам на асфальт. Мельком заметил трёхэтажное кирпичное здание, вокруг – пустырь с жалким кустарником.
Двое конвоиров доставили его лифтом на третий этаж больницы. Пожилой прапорщик с солдатом контролировали каждое движение зека. Доктора довели до холла. В углу – между чахлой пальмой и окном стояла кровать. Незваного гостя уже ждала медсестра-казашка: она успела застелить постель.
Вячеслав бросил сидор на подоконник и плюхнулся на кровать. Охрана уселась на стулья возле стены, поставив автоматы между ног.
– Обедать будете? – спросила молодая казашка. Доктор отрицательно покачал головой. Он действительно не хотел есть. Но ещё его злили взгляды проходивших мимо больных. Вячеслав был готов провалиться сквозь землю, чтобы не видеть изучающих глаз. Он ощущал себя зверем в клетке, выставленном напоказ. И это он – наглый пройдоха и грабитель, плевавший на мнение окружающих и законы! Его впервые охватило чувство стыда.
Вячеслав лёг и отвернулся к стене. Ему было проще совершить нечто дерзкое, чем лежать, как отверженному.
К вечеру принесла ужин та же медсестра. С едва заметной улыбкой сказала:
– Надо немного поесть, а то сил не будет.
Вячеслав осторожно улыбнулся в ответ. К нему обращалась девушка! Впервые за свой тяжкий срок он видел очаровательное создание совсем близко. Его захлестнули эмоции вопреки даже немощи. Происходящее чудилось невероятным сном.
– Как тебя звать? – произнёс он, едва сдерживая волнение.
– Разговорчики! – оборвал солдат. Прапор отлучился, и конвоир чувствовал себя главным здесь.
Медсестра поставила на тумбочку тарелку с овсянкой и стакан чая. Распрямившись, чуть улыбнулась:
– Светлана.
Господи, Вячеслав готов был умереть только за то, что девушка одарила его лучезарной улыбкой. Она казалась ему самой прекрасной на свете. И она с ним говорит «на вы». Так зачем ему сдыхать? Надо наоборот жить! Чтобы после, возможно, познакомиться с этим ангелом со столь светлым именем. Ведь осталось-то всего-ничего до часа, когда распахнуться тяжёлые врата; они бы и не желали никого выпускать, да закон позволял иногда.
***
Следующим утром был обход. Через холл шло несколько врачей. Впереди – заведущий отделением – энергичный мужчина в высокой белой шапочке и белом халате. Он сразу заметил конвоиров и одинокую кровать у окна. Подошёл и кивнул на Вячеслава:
– Это кто?
Сказал, словно ни к кому не обращаясь. Но пухлый медик справа быстро отреагировал:
– Вчера из колонии привезли. Пока ничего не определили. Но за последние дни потерял не меньше десятка килограммов.
– Почему тут лежит?
– Так осужденный… – вставил прапорщик.
– Не положены контакты с вольными.
– Меня не интересует, кто он для вас, – перебил его завотделением. Его внимательные глаза твёрдо посмотрели из-под густых бровей. – Здесь он прежде всего больной.
Завотделением перевёл взор на подчинённых:
– Положите его в палату.
– Так ведь, Николай Степанович, нет мест у нас, – заикнулся вновь толстячок.
– А что у нас с женской палатой? – задал неожиданный вопрос заведующий.
Толстячок смутился:
– Там одно место пустует. Но мы же не положим его туда!
– Я не об этом. Поменяйте мужчин и женщин палатами. На освободившееся место положите этого пациента.
– Всех?.. – опешил толстячок.
– Ну да. Что удивительного? – удивился завотделением. Недовольно глянул на помощника: – Для нас он – больной. И пусть до обеда его приведут ко мне на осмотр.
Вся свита вместе с заведующим двинулась дальше по коридору.
– Вот это да-а… – покачала головой медсестра Ольга. Она сегодня была вместо Светланы.
– А кто он? – осторожно спросил Вячеслав.
– О-о, это Алимов, заслуженный врач эРэСФээСэР, – с уважением сказала Ольга. – Николая Степановича весь Камышин знает. Хирург от Бога! Тебе повезло – он только что вышел из отпуска.
Охрана была недовольна. Однако прапорщик решил не усугублять ситуацию. Как-никак, не он тут начальник, вдруг придётся попасть к этому хирургу с болячками? Поэтому конвоиры устроились возле палаты.
Вячеслав, поражённый таким отношением к себе, чуть не сгорал от стыда. Он старался не глядеть вокруг, ибо чувствовал себе прокажённым. Правда, уже через полтора часа его повели на приём к Алимову.
Процедура осмотра была не слишком приятной. Но куда деваться! Опросив больного и осмотрев задницу, хирург прокомментировал:
– У вас внутреннее кровотечение. Готовьтесь к операции на завтра.
– А нельзя, доктор, без операции? – робко возразил Вячеслав. – Что-то не хочется шкуру портить.
Алимов пожал плечами:
– Поедете обратно в колонию. Пусть там попробуют вылечить без операции. У вас отличный вариант умереть неповреждённым снаружи.
Вячеслав вздохнул, молча махнул рукой.
Обед уже ему не принесли, дали только стакан молока. Он опять уставился за окно. Вспомнились чьи-то строчки: «Ты будешь, как больной, смотреть через окно. И кожа ссохнется, и мышцы ослабеют…». М-да… Он никак не мог поверить, что его будут резать. «А напишу-ка я стихи Светлане», – родилась в мозгах бредовая идея. – Кстати, как там дальше в стихотворении? «Себя преодолеть…» Да, я так просто не сдамся».
На зоне Доктор немного баловался стихами, и, вроде, даже получалось что-то дельное, как говорили его кенты. Удивительно, но голова слегка прояснилась, и будто впереди замаячила надежда. Организм вдруг обрёл второе дыхание. Как говорится, пан или пропал!
Он достал из сидора тетрадку и карандаш.
***
Утром снова появилась Светлана. Вячеслав протянул ей тетрадный листочек, сложенный вдвое:
– Это тебе…
– Эй, что это?! – вскочил прапорщик. – Не положено.
Он отобрал бумагу, развернул и скользнул взглядом по ней. Хмыкнул, видимо, вспомнив что-то своё, протянул листок медсестре:
– Ладно… Возьми, коли так.
Теперь конвоир не сомневался и отпустил Светлану вдвоём с Вячеславом. Они дошли до туалета, и казашка весело показала на низ живота Доктора:
– Тебе помочь или сам справишься?
Нет уж, Вячеслав такого святотатства над мужским самолюбием не допустит! Грубовато произнёс:
– Сам управлюсь.
Взял у Светланы бритву и скрылся за дверью.
Выбрив растительность вокруг личного достоинства, Доктор с гордым видом выполз из туалета. Тут же появилась каталка с пожилой медсестрой и знакомым толстячком. Он взгромоздился на эту громоздкую медицинскую телегу и отправился в неизвестность.
***
Очнулся Доктор поздно вечером. Он лежал совершенно один в тёмной палате. Прислушался к звукам за стеной реанимации. Ничего не слышно. В чисто-синем небе зажигались первые звёзды. «Говорят, на зоне не место для надежды, И всё-таки, как без неё быть? Ведь живу же дальше» – загорелась в душе тихая радость. Он с невероятным трудом слез с кровати и поковылял в туалет. Ему казалось, что кишки каждую секунду так и просятся вылезть на свежий воздух.
На третий день Доктора перевели обратно в старую палату. Остальные больные смотрели уже доброжелательнее на бедолагу.
Почти сразу появилась Светлана. С радостью спросила:
– Всё нормально?
Зато Алимов больше не появлялся. Поговаривали, что он постоянно проводит операции. Вместо него Вячеслава осмотрел толстячок, также принимавший участие в операции. Помощник завотделения вынес приговор:
– Кажется, без осложнений.
И уже на следующие сутки Доктора отправили на зону. Со Светланой ему не удалось попрощаться. Да и своему спасителю Вячеслав не сумел сказать простое «спасибо».
И вот теперь Доктор бредёт через плац. Ему разрешили ходить без строя в столовку. Какой строй, когда отпетый уголовник обеими держался за брюхо, боясь, что на том разойдётся длинный шов! Ведь кишки упрямо пытались вывалиться наружу.
Август подходил к концу. Доктор до сих пор не верил, что он и почти здоров, и скоро освободится. Честно говоря, его действительно напрягало грядущее: какова она, эта реальность, после долгого отсутствия на родной планете? Сумеет ли он приспособиться к новой жизни? На зоне всё чётко, как в заводном механизме: подъём, завтрак, проверка, развод, работа, опять развод, опять проверка, сон и так до бесконечности. Она, предопределённость, в чём-то хороша, ибо ты ни почти за что не отвечаешь. Ну, кроме, беспечного «базара», который в волчьей среде будет стоить продырявленной шкуры.
Однако, человек – не механизм. Многолетний режим постепенно сводит с ума. Везёт тем, кто отсидел три-четыре года. А вот после… Иные кончают самоубийством или помешательством, иных кончают твои собратья по несчастью. Выживают лишь те, кто действительно становится зверем, жестоким и хитрым. Пощады практически ни от кого жди. И то, что случилось с Доктором, не укладывалось в рамки зековской обычности.
***
– Ты уверен, что это тот самый врач? – спросила симпатичная шатенка с причёской каре, сидевшего с мужем в синем «Форд-фокусе».
Бойко задумчиво смотрел на трёхэтажное кирпичное здание, перед которым расстилался пустырь с жалкими кустиками. «Почти ничего не изменилось, хотя минуло ровно тридцать лет», – сделал разочарованный вывод он. Он даже засомневался, здесь ли всё произошло? К великому сожалению, трясина забытья почти поглотила фамилию человека, который спас Вячеслава. Зато в больнице сразу поняли, о ком речь. Врачей хороших много, легендарных – единицы. Одна пожилая медсестра даже помнила Светлану. Но никого практически из старого персонала не осталось.
А память возвращала Бойко вновь и вновь к той поре, когда он покинул проклятую зону. Как ни банально звучит, всё было, как во сне.
…Он вышел тогда, но тяжёлая дверь не сразу захлопнулась сзади – парочка вертухаев ещё наблюдали за ним. Вячеслав – нет, теперь уже не Доктор! – сделал несколько шагов и опустил на землю сидор; в нём лежали книги и несколько общих тетрадок с многолетними записями. Навстречу порывисто кинулась сильно поседевшая мать. Поодаль стояла худенькая сестрёнка, которая уже была девицей на выданье. Они обнялись и пошли, не поворачиваясь назад.
Взяв такси, поехали в плавучую гостиницу на Волге, где мать сняла номер. После гуляли по Камышину. Зайдя в магазин, торговавший известным текстилем, Вячеслав купил матери на заработанные деньги красивый отрез на платье.
Бойко изумлялся разноголосому шуму, множеству народа на улицах, яркой одежде улыбчивых женщин, постоянно разъезжающим вокруг машинам. Он столько невозвратного времени потерял ради чего?! Вячеслав не умел плакать, хотя сейчас он едва сдерживал слёзы. Впрочем, она понемногу начала и радоваться, ибо кончился этот, казалось бы, бесконечный кошмар наяву. Душа оживала.
На следующий день они отплыли на «Комете» в Волгоград. День был солнечный, все втроём сидели на верхней палубе. Болтали обо всём, любовались речными просторами. В какой-то момент Вячеслав сказал:
– А я ведь, мать, даже стихи писал в больнице.
И стал читать о жизни-лошади, в «свече» скинувшей седока, медсёстрах-ангелах, без которых скучна обитель печали, заботливой Светлане, чьи глаза он никак не мог забыть.
Не мог забыть, но забыл…
По приезде на родину враз появились заботы, которые требовали неотложного решения. И было непонятно, откуда эти проблемы взялись? Появившиеся вдруг ниоткуда дружки пытались затянуть Вячеслава на прежнюю дорожку. Но он – хотя с большим усилием – отказался. Начиналась перестройка, и он занялся бизнесом. Да, было ещё множество больших и мелких проблем. И жизнь не давала ни минуты оглянуться назад. Да и нужно ли она была, это старая жизнь? Ведь её просто уже не существует.
***
Так пролетело не одно десятилетие. Бойко уже где только не побывал! Однако в Камышин судьба не заносила. И тут, как бы случайно, Ольга предложила махнуть на выходные в этот старинный город с красивой архитектурой. Пока ехали из Волгограда, прошлое само собой вернулось к Вячеславу. Что если удастся повидать того известного хирурга? Желание усилилось после посещения краеведческого музея, где была специальная экспозиция, посвящённая Алимову.
Но знаменитый врач уже давно не работал в больнице. Бойко дали его домашний номер, хотя предупредили: хирург очень стар, супруга недавно умерла, и он практически никого не принимает.
Гудки в мобильнике тянулись долго. Наконец, в трубке послышался старческий голос:
– Алё, я вас слушаю.
Вячеслав не знал, как начать. Он попытался рассказать о том случае, когда Алимов спас его. Увы, хирург не мог вспомнить слишком далёкий для него эпизод. О, сколько операций он провёл в своей жизни – не счесть! Нет, он не помнит мимолётный для него случай.
– Тем не менее, я вам очень благодарен, – сказал в заключение Вячеслав. – Большое спасибо.
И отключил телефон.
– Ну, а что ты хотел? – резонно спросила Ольга. – Следовало ожидать, что он тебя не помнит.
Бойко молча крутил баранку. Он возвращался с любимой женщиной домой, и был ей благодарен, что так всё получилось. Оба были полны впечатлениями от поездки. Однако разговор с Алимовым не отпускал Вячеслава.
– Мне кажется, теперь у тебя на сердце должно быть спокойнее, – заметила Ольга.
– Ты, как всегда, права, малыш, – кивнул Бойко. «Для кого-то это лишь рядовой эпизод в работе, для другого – что-то бо̀льшее, – мелькали в нём обрывки мыслей. – Всё только в голове человека. Как там однажды я подумал? Суть человека – его душа. И душа заставляет наше тело совершать то или иное».
Легостаева страсть
Истинная любовь расплачивается за ложную («Отец Горио», Бальзак)
Далёкая послевоенная пора. В заснеженных просторах южноуральской степи затерялось село Терновка. Спят избы, укрытые пушисто-белыми одеялами с соломенными заплатами на крышах, спят их обитатели, спит вокруг величественная природа.
Но короток сон в сельской местности: ещё затемно, а уже засветились глазницы жилищ, задвигались тени на подворьях, заскрипели калитки. Слабое сияние медленно разливается по горизонту – светило будто щурится, не желая сразу окинуть мир благосклонным оком.
Мало-помалу утро разгорается. Солнце начинает, потихоньку пригревая, шкодливо тянуть-растапливать одеяла на избах, и вот уже потекла бахрома сосулек. Протяжно зовут хозяек коровы, вяло перебрёхиваются дворняги, но уже бодро чирикают из-под стрех воробьи. День начался…
***
Пашка на редкость в охотку рубил в этот раз дрова, с шумным хаканьем приседая и обрушиваясь на всяк новый чурбак. «Эх, размахнись рука, раззудись плечо, пока горячо!..» – вторил он про себя в лад.
Привычка рифмовать въелась в него с детства, и позже, когда он вытянулся длинной жердью, весьма сгодилась ему. Он слыл из тех балагуров без костей в языке, кого в иных местах кличут легостаями. Правда, есть в том прозвище оттенок неодобрительности из-за лености таких типов к работе. Зато среди неискушённых в жизни девушек Пашка умением трепаться и зазывно играть на гармошке пользовался вниманием и любовью. Впрочем, соперников у него по женской части было маловато, ибо покосила война сельских мужиков порядком. Те же, кто вернулся в Терновку, быстро обзавелись семьями, соскучившись по домашнему уюту и заботливой руке.
С виду Пашка видный детина: рослый, хотя малость рыхловатого сложения, с чёрными, словно нарисованными усиками и наивно выделяющимися небесно-голубыми глазами, от чего у стороннего человека не возникало сомнения – ну, честняга честнягой! Катил ему в ту зиму девятнадцатый годок.
Душа Пашки пела и веселилась. Ещё бы! Наконец-то он сумеет вечером повидаться с Верушкой. Ох, и долго не удавалось им помиловаться с памятных летних встреч, когда они прятались от людской молвы! Лишь два-три раза тогда втайне сплетались их руки в страсти, и падали они в луговые травы за соседним леском. Нет, не назвать те встречи Пашки и Веры настоящими свиданиями, более схожими с мелким воровством. Но от того лишь пуще распалялись их желания.
Причина гнездилась в том, что Вера – супруга Степана Ефимова, местного участкового. Но мужу было невдомёк о тайных чувствах, бродивших в молодой жене, – ведь их свадьба была сыграна нынешним летом. Откуда ему ведать, что Пашка с Надеждой росли и учились вместе. И так, переходя от невинных забав к более зрелой поре, узнали друг друга намного лучше, чем кто-либо.
Степан же в Терновке пришелец. До войны содержался в детдоме, прямо оттуда ушёл в сорок третьем на фронт и закончил боевой путь в Праге. И через некоторое время попал в колхоз «Прожектор» по назначению. Правление предоставило ему избу, покосившуюся на крутом берегу реки Ток. Высокий блондин с погонами старшего сержанта, несущий на себе ореол мужественности и боевой романтики, сразу был замечен незамужней и вдовьей половиной села.
Однако Ефимов тут же выделил для себя одну – Веру. Вскружило голову очарование первой красавицы села с длинной косой. А уж фигура была такая, что все – от едва созревших подростков до последних стариков – смотрели ей вслед. Да ещё неутолённая с войны страсть поторапливала Степана. Вот он и кинулся в любовный омут, не зная его глубины.
Со своей стороны, Вера тоже не противилась. Она без особых сомнений и сожалений рассталась с Пашкой, едва дело коснулось свадьбы, которую скромненько отыграли в июне. Тем не менее, встречаться со своим прежним милым дружком не перестала. Почему, лишь Богу известно.
***
Степан поправил шлею на крупе вороного Буяна и с тягостной досадой подумал, что опять непогода заставит ночевать в чужом углу. Он являлся единственным милиционером на целую округу, так как людей не хватало. Потому приходилось Ефимову частенько выбираться в другие сёла по делам. Сегодня как раз предстояло отправиться в Починки, так как повздорившие там два мужика затеяли по пьяни поножовщину. Придётся разбираться.
