Читать книгу «Служенье муз не терпит суеты…» - Владимир Тидебель - Страница 1

Утренний губернский город.

Зимний рассвет неспешно прогоняет сумрак за шпили Петровского монастыря.Чириканья воробьев и синиц, столь очевидные с утра, почти не слышы – они заглушены руладами иного свойства. Из окон Земской Управы на соборную площадь разливаются разрозненные звуки симфонического порядка.

Утренним прохожим поневоле приходится внимать им. Отрывки партий скрипок, которые вроде, как что-то пытались сыграть осмысленное, уже через секунду забиваются бесцеремонным трубением валторны. Или вдру, с отчаянной отвагой врывается в эдакий бурлящий водоворот верещащая флейта в откровенно другой тональности и в собственном ,отличным от других темпом, а ее труба так и норовит перекрыть звонким тоном. Всё это буйство объяснялось тем, что конец Святочной недели должен был украситься долгожданным концертом филармонического характера. Интенсивная репетиция местного оркестра «Общества поощрения музыки, пения и драматического искусства», была неистова и неудержима как надвигающийся свистящий паровоз курьерского значения. Несмотря на то, что оркестранты были, что уж говорить, из местных, что называется, любителей, совмещавших музицирование со своим основным, отличным поприщем, тем не менее все были преисполнены решимостью вписать свои имена золотыми буквами в историю искусств всей губернии. К тому были все основания, ибо готовился настоящий концерт-сюрприз, причем сюрприз не только для меломанов, но и для прочих интересующихся « настоящей» музыкой. Так, в афишах была ангажирована ( проездом из Италии в Вятку) некая певица, причем с такой громкой иностранной фамилией, что у последних скептиков сомнений не возникало-единственный концерт, в котором дива принимала участие необходимо было посетить самым наипремейнейшем образом и по возможности приготовиться рассказывать своим еще не рожденным внукам о пережитых эстетических потрясениях!

Неподалеку от наполненной столь не свойственными разношерстными звуками управы была сооружена катальная горка, куда уже стекалась полусонная детвора, вытолканная погулять бесцеремонными в своей заботе родителями.Кругом виднелись оставленные накануне следы вечернего гулянья -обрывки лент, украшений, обертки конфет, пучки соломы и уверенное лошадиное производное, иными словами все то, что привыкло долго ожидать прилежного внимания дворников.

По направлению к зданию , наполняемому музыкальным шумом, шел высокий молодой человек лет 17. Морозец подгонял его долговязую фигуру в тонком полупальто. На голове юноши был пегий картуз с высокой тульей, под козырьком, на худощавом лице виднелись большие широкопосаженные глаза с застывшим удивленно-вопрошательном взглядом. Замечательны так же были длинные, заиндевевшие ресницы. Казалось, что слезы умиления застыли на них. Так бывает, когда и не понятно – рыдать собрался человек или еле сдерживает этими ресницами нечаянную радость. Что- то, верно, от теленка могло показаться в таком сентиментальном взгляде. Впрочем , в полной мере разглядеть всю физиономию было мало возможно, чему мешал обмотанный вокруг подбородка клетчатый шерстяной шарф , который еще и сейчас можно увидеть у вечных студентов без определенного рода занятий. В руках у идущего намечался небольшой саквояжик пелесого цвета. Подойдя к дубовым дверям управы, юноша взялся за внушительную вертикальную ручку , с бронзовыми набалдашниками на концах, однако никакие рывки и толкания не произвели нужного эффекта. Дверь, что одна, что такая же рядом не шелохнулись. Молодой человек попытался было постучать , но перекрываемый изрядным пассажем духовых, сам стук оказался ничтожным и неслышным. «Господи, – подумал обескураженный посетитель, – ну не стучать же мне пяткой? Это уже вообще в противу всех приличий. Ежели всё закрыто для присутствия, то не возьму в толк -как же туда попали возбудители столь громких звуков?» Отроку казалось, что вот кто-то наверняка осуждающе и оценивающе смотрит на него со стороны и желательно на такого невидимого свидетеля оказать правильное впечатление и манерами и поведением. « Однако это уже слишком. Да как же заходят туда? Отчего, что вот когда нужно, то и ага!– испытаньице на прозорливость? Впрочем , Non convenit nobis animum submittere.(Нам не пристало падать духом.-лат)»

И действительно, стоило так подумать, как неподалеку была замечена спешащая фигура в пюсовом армяке , в головном уборе, напоминающем башлык и со скрипичном футляром в руке. И так, с футляром, посетитель этот на удивление уверенно проследовал куда-то за угол и вскоре оттуда раздался жалобный пружинный лязг раскрываемой двери. Последовавший шлепок , уверенно возвещал , что посетитель был допущен! «Да-да! Конечно же ! Так уж заведено у нас повсеместно, что всякое величественное и помпезное здание в неприступности свой парадный вход держит, а, между тем, совсем неприметную, убогую лазейку умудряется приспособить для повседневных посещений! И отчего это так? -Бог знает отчего …» – подумал ободренный молодой человек,

Найдя злополучную дверь с торца здания, он, наконец, оказался внутри и ещё долго притопывал в гардеробной, удаляя снежные крошки и прогревая ноги. Когда же пальто и галоши были сняты , юноша, несмело направился к парадной лестнице во глубине наполненного звуками департамента. Навстречу ему, из-за конторки, как и полагается, поднялся было швейцар, но увидев растерянное лицо посетителя и небольшой саквояж в руках, передумал ,махнул рукой и остался сидеть погруженный в чтение газеты «Русское слово». В это самое время, позади нашего героя дверная не смазанная пружина опять взмолилась о пощаде и человек плотного телосложения вошел с облаком морозного воздуха. Быстро скинув шубу, галоши и перчатки он издалека бодро поприветствовал швейцара:

–Христос родился – мир возвеселился, Михалыч!

–И вам не хворать! – последовал угрюмый ответ, после чего привратник встряхнул газетой и глядя в нее негромко забурчал:

– Превратили государственное учреждение в прости господи , вертеп стенающий. Все кому не лень шастают, шастают. А на чай дать и в голову нейдет.Тьфу ты.

–Не ворчи , Михалыч, будет тебе и на чай, будет и на леденец! – бодро парировал вновь прибывший.

Как оказалось, обладатель такого бодрого баритона был пожилым господином лет 50 ти. Широкие ноздри, пепельные густые усы как крылья орла покрывали верхнюю губу, карие глаза, чуть навыкате, причем дрожание зрачков сообщало о присущей близорукости. В его коренастой, ниже среднего росту фигуре все казалось ладным, гармоничным и бархатная темно-синяя рубаха навыпуск и шейный муаровый платок и длинные седые волосы а ля Ференц Лист, всё говорило о том, что именно так и должен был выглядеть настоящий жрец искусства. Быстро надетое и ставшим как влитым пенсне венчало этот образ. Наш молодой человек, невольно залюбовался столь решительной и цельной личностью, сделал несколько шагов по направлению к господину и не без смущения произнёс:

–Добрый день, милостивый государь. Прошу прощения, право, нарушаю Ваше… – что нарушает, он так и не решил, а потому, смешавшись, быстро проговорил:

– А не подскажите ли …где могу засвидетельствовать свое почтение Максимилиану Федоровичу Катаеву-Яновскому?

Господин в пенсне посмотрел на вопрошающего чуть откинув голову, как ценитель пред картиной, пытаясь обхватить взглядом всю композицию, после чего спросил своим хрипловатым низким голосом:

–Нет, не подскажу. А Вы , молодой человек по какому делу к нему?

Юноша растерялся, ибо не ожидал, что вот так сразу где-то в гардеробной ему нужно объяснять цель своего визита совершенно незнакомому человеку, однако, делать было нечего, тем более, что визави имел добродушное выражение лица, а в глазах его вспыхивали лукавые искорки озорства, что действительно располагало к себе.

–Видите ли, моя матушка, Клавдия Тимофеевна , давеча сообщила ,что у него есть некоторый интерес к моей особе. Я, собственно говоря, если угодно, …клир, киля, КРАЛнерт, кларнетист я.

– А!!! Так Вы, любезный, сын Клавдии Тимофеевны?

–Точно так-с…– обрадовался юноша.

–Она мне про Вас говорила. Никита?

–Никанор.

–Ах да, Никанор! Я и батюшку Вашего Фому Теодоровича знавал. Царствие небесное.Славный был человек. Просвещенный.

–Виноват, это так неожиданно и волнительно, конечно, однако, у меня дело к господину Катаеву-Яновскому.

–Да не переживайте Вы так, я и есьм Максимилиан Федорович. Надеюсь слышали. – проговорил дирижер и уверенно протянул руку.Никанор деликатно пожал.

–Значит вот Вы и есть Никанор…стало быть, Зовве! Никанор Фомич!Так? Ну а раз так, то пойдемте. Пойдемте, голубчик Вы мой, Никанор -богатырь, прямо ко мне в артистическую.

Маэстро ободряюще приударил юношу по предплечью , после чего направился к парадной лестнице. Энергично поднимаясь по ней, Максимилиан Федорович попутно отвечал кивком головы на приветствия встречающихся .

Никанор еле успевал за ним.

На сердце у него было и тревожно и волнительно. Смутные догадки причин , отчего его вызвал к себе друг покойного батюшки ,наполняли юношу робостью и крайнем смущением. Хотелось извиняться за Бог знает какие мелочи, за свой превосходящий рост, за то , что перешагивал через две ступени и невольно опережал тем самым своего спутника, за то, наконец, что вообще оказался рядом с такой мощной и художественной личностью ! Впервые в жизни с ним разговаривал такой солидный и многим известный дирижер! Никанор держал в руках саквояж, а в нем был футляр с кларнетом. Вот причина, объясняющая многое! «Оркестр! Однако, смею предположить, что только лишь из за знакомства с родителем удостоили меня честью такою? Протеже-это совсем некрасиво!» – думал Никанор и опять ему показалось, что как- буд то кто- то смотрит на него со стороны с осуждением и знакомое чувство вины опять наполнило его душу. От перспективы сесть в настоящий коллектив становилось страшно.Объяснялась такая робость отчасти тем, что Никанор, конечно, брал с 10 лет уроки кларнетовой игры у Франца Ивановича Штольца и даже делал заметные успехи, но не имел никакой оркестровой практики. Да и что там говорить- специфика кларнета предполагала, по большей части, наличие аккомпанимента. Но даже и с фортепиано расчитывать на интенсивную концертную деятельность не приходилось. Ну в самом деле, что за радость промузицировать дома при гостях раз или два в месяц ? Конечно и в уединении можно было развивать беглость в читке с листа, знакомясь с партиями симфонического репертуара, но, согласитесь, это требовало постоянной дисциплины, в чем-то даже самоотверженности, а много ли найдется в отрочестве эдаких подвижников? К тому же семья Никанора была из обедневших дворян.Домашнее образование было непостоянно, однако занятия музыкой с Францем Ивановичем продолжались долгие годы. Уроки кларнетовой игры были как глоток воздуха для Никанора и способствовали его духовному развитию. Надо сказать, что тяга к знаниям у него распространялось не только на музыку. Прочия сферы искусства, а также литература и латинский язык испытывали на себе также его жаркое рвение.

Между тем Никанор в сопровождении Максимилиана Федоровича вошли в небольшую артистическую , где торжествовал крепкий ореховый стол , заваленный партитурами, кресло за ним , и несколько стульев, обитых темно-зеленой кожей с большими блестящими шляпками мебельных гвоздей, напоминающих чем-то пуговицы парадных егерских мундиров.

Изрядное количество развешенных афиш сообщали о географии антреприз Максимилиана Федоровича от Самары до Тифлиса.

Усевшись за стол, хозяин кабинета скинул с переносицы привычным жестом пенсне на тончайшей цепочке и жестом предложил гостю стул. Достал сигару из черепахового портсигара.

–Вам не предлагаю. Сами знаете-мерзкая привычка. Но побороть, увы не в силах. Вы спросите почему? Помните как у Моцарта в арии Керубино «Рассказать, объяснить не могу я …»? Кстати о Моцарте. Как Вы знаете послезавтра концерт и Вы будете в нем участвовать! – Максимилиан Федорович откинулся на спинку кресла запустил дым через ноздри. Зорко посмотрел на оторопевшего Никанора. Тот сидел не жив ни мертв. Если бы сам командор сейчас проломил стену и призвал Никанора в ад, это бы произвело меньший ужас, чем то, что он услышал. Увертюра Моцарта была для молодого человека и особенно в эти сроки запредельно невозможна. -Помилуйте-с ! – пролепетал кларнетист, чуть задыхаясь от сигарного дыма, – Так вот сразу? Мне бы недельки две…Дак там, если память не изменяет, мало того что кларнет Ля, а у меня , практика на бемольном, но там же, сколько могу помнить, в терцию играют. Строй держать… Нет, простите…Я не тот, за кого Вы меня принимаете…

–Причем здесь кларнет? – возразил дирижер, -Никанор Фомич, давайте начистоту-Вы когда нибудь играли на литаврах? Нет? Очень славно! Дело в том, что наш литаврист, опустим его имя, так вот , сей славный господин , как Вам сказать,… ммм…подвержен губительной русской болезни. И вот в канун предстоящего важнейшего, не побоюсь этого слова, важнейшего мероприятия этот приступ возьми и случись . Поймите меня правильно, я ничего против него как человека не имею, но, проститe …как там поется у Даргомыжского, помните?– «Расстались гордо мы…». Так что имеется вакантное место. Более того. Я прошу Вас выступить спасителем нашего с Вами общего дела. Ситуация критическая…Вы юноша с пониманием, музыкальны. Да и матушка про Вас рассказывала, и прочие там… всякие , с кем я советовался..

В этот момент Никанор закашлялся не то от смущения не то от дыма.

–Ну, ну… заканчиваю. В литавровом искусстве, Никанор, видит Бог , ничего сложного. Внимательность и усердие и более ничего!

Дирижер опять пыхнул дымом, но на этот раз облако вернулось и попало ему же в глаз. Прищурясь, Максимилиан Федорович принялся уминать сигару в хрустальную пепельницу. Молодой музыкант задержал дыхание , раздув щеки ибо посчитал неприличным кашлять в такую ответственную минуту. Однако терпение длилось недолго и кашель разорвал несчастного окончательно.