Читать книгу Истина - Владимир Владимирович Чихнов - Страница 1

Рабочее дело

Роман

Часть первая

1

Еще одна смена прошла, а сколько их впереди… В шестьдесят лет на пенсию, на общих основаниях. Это значит, еще двадцать пять лет работать… работать еще и работать.

Трудился он слесарем на щебеночном заводе, в ремонтном цехе нестандартизированного оборудования. В шесть пятнадцать подъем, завтрак и – на работу. Через восемь часов домой. И так каждый день. Однообразно все, скучно.

В четыре тридцать он собрал весь свой инструмент: монтировку, штангель, зубило, молоток, – и без пяти минут пять уже был в бытовке. «За пять минут много не заработаешь. Подумаешь, пять минут. Нет у тебя, Дмитрий Сапунов, чувства хозяина производства. И неоткуда ему взяться, –иронизировал, отшучивался Дмитрий. – Не дорос еще до хозяина, иначе не сбегал бы с работы». В бытовках было тесно – кругом шкафы. Воздух тяжелый, спертый. Повесив в ящик спецовку, раздевшись, Дмитрий в резиновых тапочках поспешил в душевую. Задержись он еще минут на пять на работе, и все моечные кабины оказались бы заняты, пришлось бы ждать. Мылись по очереди.

«Что же все-таки представляет собой чувство хозяина производства? – хотел бы Дмитрий разобраться. – Я не болею душой за производство. Мне как-то все равно, что делается на заводе, выполняется ли план. Я спокойно могу пройти мимо брошенной кем-то гайки, болта. И – не поднять. А ведь кто-то точил этот болт, старался. Все станки, средства производства принадлежат народу, в том числе – мне. Общественная собственность на средства производства. Тогда почему я так расточителен, словно все кругом чужое? Из чего оно складывается, чувство хозяина производства? Я, может, хочу лучше работать, но у меня нет такой возможности. Я не могу организовать работу как мне удобно. Какой из меня после этого хозяин производства? В цехе низкая организация труда. Часто бывает так, что заработаешь рубль, а потеряешь – два. При сдельной оплате труда – каждая минута на счету. Хозяин из меня, конечно, никудышный. Расточительный. Ладно, – давал себе Дмитрий понять, что о работе хватит. – Сколько можно? Смена закончилась. Чего еще?!» В приподнятом настроении Дмитрий вышел из душевой. Белов, слесарь с дробилки, переодевшись в чистое, закрывал шкаф, гремя на всю бытовку замком. Скоро должен подойти автобус, надо торопиться.

Валентин Петрович, начальник цеха, сидел у себя в кабинете, закрывшись на ключ, чтобы никто не мешал. «Ну как так можно работать? – Не понимал Валентин Петрович. – Никакой ответственности. Иной раз подсказываешь, хочешь как лучше, а он все равно делает по-своему. Хуже, но по-своему! Откуда у людей такое безразличие к резу? Раньше как-то больше было ответственности. Если старший скажет, его не смели ослушаться. Слесаря контролировали сварщиков. Сварщики требовали от слесарей, чтобы не было больших зазоров между сопрягаемыми деталями. Сейчас такого нет. Сварщики без стеснения закладывают в зазоры пруток и заливают его металлом. Какое может быть после этого качество? Пакостят сами себе. Права свои все хорошо знают, а об обязанностях – забывают. Люди все грамотные, со средним образованием, если бы каждый переживал за свое дело, болел душою за коллектив, тогда бы и жилось нам всем лучше, и государство богаче было. А то для себя сделают качественно, а для производства – лишь бы с рук сошло!»

Вот уж шестой год Валентин Петрович руководил. Начинал с рабочего. В тридцать девять лет, являясь отцом троих детей, пошел учиться: окончил вечернюю школу, потом – техникум. Три года проработал мастером, и был рекомендован на должность начальника цеха. Валентин Петрович с удовольствием всегда вспоминал, как работал слесарем. Дружным был коллектив, не то что сейчас, и пьяниц было меньше. Последнее время много уволили хороших работников с предприятия за пьянку.

Валентин Петрович вынужден был ходатайствовать перед администрацией завода об увольнении Суркова Геннадия Афанасьевича за систематическое нарушение трудовой дисциплины, распитие спиртных напитков в рабочее время. Два года Сурков обещал в рот спиртного не брать; два года все нянчились с ним, верили ему на слово.

«Ну прямо как дети, – сокрушался Валентин Петрович. – Как можно обещать бросить пить и не сдержать слово? И чего людям не живется, не работается спокойно? Будем хорошо работать и жить будем лучше. Все же от нас самих зависит».

Валентин Петрович тяжело поднялся со стула, несколько раз прошелся от стола к двери, разминая больные ноги, подхватил ревматизм. Высокий, крепкого телосложения, Валентин Петрович выглядел моложе своих лет: больше пятидесяти ему никто не давал.

«Сознание у людей низкое. Нет ответственности, хозяйской жилки», –Валентин Петрович решительно шагнул к двери.

Ремонтный цех нестандартизированного оборудования разделялся на две части. Большую занимали станочники-токаря, фрезеровщики, расточники; другую, поменьше – слесаря, сварщики, кузнецы.

Пройдя длинный коридор, Валентин Петрович вышел к токарям. Вторая смена, с пяти приступила к работе. Ночной смены не было. Неделю с утра работала одна смена, неделю – другая, менялись. Виктор Садовский выполнял срочный заказ, точил втулки на транспортер на дробилку. Работал легко, чувствовалось, знал ремесло.

«А где же Ельцов? – Пробежался Валентин Петрович взглядом по токарному отделению. – Наверно, у себя в конторке сидит с нарядами. Сами себе делают работу. Нет, чтобы каждый день писать наряды, так нет, оставляют все на потом, на последний день. Копят. Вот и сидит сейчас в конторке, не знает, что делается в цехе. Мастер еще называется».

Валентин Петрович еще хотел наведаться в слесарное отделение, но передумал: срочной работы не было, так, текущие работы. Завод выполнял план. Валентин Петрович прошел лабораторию, пожарную часть, вышел на бетонный тротуар. Слева и справа тополя, как солдаты. Утренняя, самая большая смена прошла. Аллея отдыхала. Скоро зима.

2

Четыре тридцать – пора начинать заседание, но не все из цехового комитета собрались: Лаптев с Бобровым опаздывали. Николаева Татьяна, председатель цехового комитета, полная женщина с пышной грудью, добрыми глазами, с задумчивым выражением лица сидела у окна и терпеливо ждала, когда все соберутся. Она утром еще всех членов цехкома лично предрупредила о намечающемся мероприятии. Кроме того, вчера после обеда вывесила объявление о заседании. Они проходили в кабинете старшего мастера, Ермакова Андрея Сергеевича. Наконец появились Лаптев с Бобровым. Крепкие парни. Один под стать другому.

– Почему опаздываем? Заставляете себя ждать? – призвал начальник цеха Лаптева с Бобровым к порядку. – Вы должны пример показывать, а вы сами нарушаете трудовую дисциплину! Передовики!

– Заработались, время не заметили, – не растерялся Бобров.

– Уборку делал,– в извинительном тоне ответил Лаптев.

– Пять минут ушло на сборы! Пять минут потеряли из-за вас. – Хотел Валентин Петрович, чтобы Лаптев, Бобров поняли это, прониклись ответственностью и больше не опаздывали.

Татьяна достала из кармана халата сложенный вчетверо тетрадный листок, развернула его и подошла к столу.

– Товарищи, – приступила она к выполнению своих обязанностей председателя цехового комитета, – на повестке дня у нас: подведение итогов работы за октябрь месяц. – Татьяна слегка картавила. – В смене Чебыкина Леонида Ивановича «Лучшими по профессии» были выдвинуты – Сапунов Дмитрий и Бобров Олег. В смене Ельцова Сергея Константиновича – Сиверцев Андрей, Голубцова Фая. В смене Ермакова Андрея Сергеевича – Сапегин Александр. Все кандидатуры «Лучших по профессии» обсуждались на сменных собраниях. У кого какие будут предложения?

Вот уж три года бессменно Николаева председательствовала в цехкоме. Она работала кладовщиком, принимала готовую продукцию, вела учет. Работы у нее было немного: оставалось еще время на общественную, разговоры. Татьяна была человек исполнительный, аккуратный.

– Товарищи, – взял слово начальник цеха, – не нравится мне отношение Сапунова к своим трудовым обязанностям. То ли он высокого мнения о себе стал, то ли еще какая причина кроется, не знаю. Дмитрий хуже стал работать. Сделал я ему на днях замечание по работе… Он зачищал крылатку, работу выполнял некачественно. Так он мне: «Что я теперь, языком ее должен вылизывать!» Леонид Иванович, разберитесь с этим, пожалуйста.

– …я не знал.

– Что он тебе будет докладывать, – усмехнулся Валентин Петрович.

«Может, у Дмитрия в семье что-нибудь… – думал Чебыкин. – Семейная жизнь – сложная штука. Сегодня, к примеру, хорошо; завтра –скандал. Дмитрий – человек скрытный. Двое детей. Жена библиотекарь. Семья, вроде, благополучная. Дмитрий неплохой семьянин. Нет, все-таки семья, семейные отношения – это очень сложно. Все может быть».

Кандидатура Сапунова в «Лучшие по профессии» не прошла на цеховом комитете. Уж слишком зол был Валентин Петрович на него. К тому же Дмитрий не принимал участие в общественной жизни цеха, завода; вел пассивный образ жизни. Он просто работал, а этого было мало, чтобы считаться передовиком производства, уважаемым человеком в коллективе. Ни одну из смен на цеховом комитете не отметили как лучшую. Низкой была трудовая дисциплина в сменах. Без десяти пять закончилось заседание цехового комитета. Дмитрий был еще в цехе.

– Дмитрий, разговор есть, отойдем к расточному, – не любил Чебыкин на людях выяснять отношения. – Ты, Дмитрий, последнее время интересно себя ведешь… Тебе словно на все наплевать. У тебя какие-нибудь неприятности? Что-нибудь случилось?

– Да ничего не случилось, – понял уже Дмитрий, о чем пойдет разговор.

– Начальник цеха тебе сделал замечание, а ты что ему ответил?

– Вырвалось. Нервы сдали. Я же не первый год работаю в цехе ,свою работу знаю.

– По работе, Дмитрий, у меня к тебе претензий нет. Но зачем грубить? Начальник цеха старше тебя. Мог бы и промолчать. Надо, Дмитрий, следить за собой. Если мы все начнем кричать друг на друга, что получится? В этом месяце ты был «Лучшим по профессии», а начальник – против.

«Управлять собой… Легко сказать! – думал Дмитрий. – Только настроишься на одну работу, а тебя уже перебрасывают на другую. Пропадает всякий интерес к работе! Торопишься, хочешь сделать больше, а ничего не получается». Дмитрий рад был бы не торопиться, а ничего не получалось: желание сделать больше брало вверх.

Через два дня профсоюзное собрание: «Подведение итогов работы за октябрь месяц».

Дмитрий не помнил случая, чтобы кто-нибудь выступил с критикой, опротестовал решение цехкома, были внесены изменения в списки «Лучших по профессии». Обычно голосовали списком.

«Что это за работа? – возмущался Дмитрий. – Сегодня тебе повезло, много работы, денежная; зато на следующий день – норма выработки падает до шести-семи рублей. Всякое творческое начало в работе гибнет на корню. Рассчитаюсь! Уйду с завода! Хватит с меня! Опять же в новом коллективе надо начинать все с нуля: заводить знакомства, утверждать себя в коллективе».

Дмитрий тяжело сходился с людьми.

Большие квадратные часы в цехе показывали без двух минут пять. Желающих уйти раньше с работы не было, никто не хотел рисковать. Накануне начальник цеха имел неосторожность при Лаптеве заговорить с Вершининым, парторгом, о трудовой дисциплине в цехе, о ранних уходах на обед, с работы и что пора этому положить конец. Лаптев все выболтал.

Весь цех, две смены, собрались у доски «Будни цеха» – большого деревянного щита. Одна смена уже свое отработала, второй – еще работать. Половину доски «Будни цеха» занимал табель соревнований между сменами. Другая его половина отведена под стенгазету, объявления. Тут же стоял стол, две деревянные скамейки, четыре стула. Все места были заняты. Кто стоял, Плотников с Садовским сидели на корточках, прислонившись спиной к шкафу с инструментами. У «Будней цеха» мастерами в сменах проводилась разнарядка. В обеденным перерыв здесь собирались любители домино, курили.

Где-то за пятнадцать минут до конца смены из электроцеха привезли вал. Надо было срочно его реставрировать. Валентин Петрович с Ельцовым вот уж десять минут решали, как быстрее, с меньшими затратами реставрировать вал. Вторая смена за столом забивала козла в домино. Градом сыпались удары на круглый, обитый пластиком стол. Подошел Клюев Сергей, слесарь. Пятьдесят два года. Среднего роста, светлые нагловатые глаза, густые брови, с ямочкой подбородок, прямой нос – мужчина хоть куда. И работник хороший.

– Что, девки, прижали зады? – насмешливым взглядом пробежался Клюев по лицам притихших женщин. – Боитесь проверки? Так вас и надо. А то ишь, свободу почувствовали. Дай вам только свободу, быстро на шею сядете и ножки свесите.

– Какую свободу ? – не совсем понимала Клавдия.

– А то, что вам теперь придется поджать животы. В обеденный перерыв теперь в магазин не сходите.

– Подумаешь.

– Конечно, что тебе начальник. Ты сама себе начальник. Замуж тебе надо, пока молодая. А то лет через пять тебя никто замуж не возьмет. – Не унимался Клюев.

– Это не твоя забота!

Раз как-то начальник цеха решил приструнить женщин, чтобы они не задерживались с обеда, не простаивали длинных очередей в заводском магазине, и получил отпор. Особенно неистовствовала Клавдия:

– А когда нам ходить? В шесть часов магазин закрывается. – Клавдия покраснела, маленькие глазки ее стали еще меньше; жирное лицо залоснилось. – Надо тогда магазин закрыть. Никому – так никому! Пусть и бухгалтера не ходят в магазин!

Клавдия росла и воспитывалась в детском доме. Закончила восемь классов, пошла работать. Получила специальность токаря, вышла замуж. Появился ребенок. Все как у всех. Но скоро муж запил, стал изменять. Развод. В прошлом году Клавдия получила квартиру. Жизнь налаживалась.

3

За столом у доски «Будни цеха» сидели Сидорчук, Плотников, Бобров и Копылова.

– Он попросил ее закурить, а она его матом, – рассказывал Сидорчук, строя из домино замысловатые фигуры. – Он ее ударил. Она упала, стукнулась виском об ограду. На следующий день ее нашли мертвой. Дали ему пять лет. Непреднамеренное убийство. К тому же он сам во всем сознался, пришел с повинной.

Плотников курил, он уже слышал эту историю, было неинтересно. Зато Зойка Копылова слушала Сидорчука, затаив дыхание. Высокая, худая. Она в первый же день работы в цехе (работала она уже пять лет) получила прозвище «Журавль колодезный». Ей не было еще тридцати, а выглядела на все сорок. Четыре раза выходила замуж. Детей у нее не было, рожала все мертвых.

– Зойка, ты когда пойдешь учиться в техникум? Собиралась. Давай учись! – сердито сдвинул брови Бобров. – Или ты всю      всю жизнь будешь работать инструментальщицей, по совместительству – уборщицей?

– Я, Олег, на следующий год буду поступать. Подготовиться надо.

– Да ты никогда не подготовишься. Потому что тебе лень.

– Олег, что ты пристал к женщине: учись, да учись! Она ученая. Верно? – подмигнул Плотников Зойке.

– …да, ученая, – кокетливо повела плечами Зойка.

– Она сама кого хочешь научит… – был Плотников большой любитель всякого рода неприличных разговоров.

– Старый черт! Через два года на пенсию, а все о женщинах думает. – И Зойка длинно рассмеялась. Холодно блеснули ее сплошь стальные зубы.

– А я и забыл, ты же у нас девочка.

– Да, девочка.

– Девственница.

– Ладно, хватит! Прекрати! – прикрикнул Бобров на Плотникова. – Она тебе в дочери годится. Жизнь прожил, а ума не нажил.

– Жизнь прожил, а ума не нажил, – и опять длинно рассмеялась Зойка.

– У тебя, Алексей, хищный нос, – разглядывал Олег Плотникова.

– Орлиный! – не без гордости отозвался Плотников, представляясь.

– А морщин-то! – ахнула Зойка.

Сидорчук последний раз глубоко затянулся, мастерски щелчком отправил сигарету в урну, сплюнул и пошел к станку. Плотников стукнул по столу кулаком, как бы пробуя пластик на прочность, и тоже встал. Перекур закончился.

Бобров работал в цехе шестой год, сразу после армии устроился. Расточник четвертого разряда, передовик производства, коммунист, пропагандист основ марксизма-ленинизма, член цехкома, самбист. «На таких людях, как Бобров с Лаптевым, вся общественная работа в цехе держится», –как-то однажды на собрании заметил Валентин Петрович.

Лаптев работал сварщиком, в цеховом комитете отвечал за спортивную работу, имел средне-техническое образование. В спортивных мероприятиях принимали участие все одни и те же –Бобров, Сапегин, Лаптев, Чебыкин. Остальные, большинство, отсиживались дома. Лаптев каждый раз с большим трудом набирал команду на заводские соревнования: просил, упрашивал, надоедал…

Вот уж неделю Лаптев с Плотниковым меняли брони на «Корзине» на дробилку. Плотников суетился. Было много ошибок. Не продумали работу. «Корзина» тянулась на шесть метров в длину, на три в ширину. Слесарное отделение было намного меньше токарного; и освещение хуже; и загазованность большая. Примерно половину слесарного отделения занимали станки – гильотинные ножницы, пресс, вальцы, радиально-сверлильный станок, комбинированные ножницы, разметочный стол. Сварочные аппараты. Свободного места оставалось немного. Бум! Бум! Забивал, запрессовывал Клюев двадцатикилограммовой кувалдой болты в промвал.

– Эй, ухнем! Эй, ухнем! – находил он еще силы шутить.

Раньше Плотников с Клюевым работали вместе, на пару. Клюев был лидер. Он легко ориентировался в работе, хорошо читал чертежи. Плотников с Клюевым до сих пор бы, наверно, работали вместе, если бы Клюев не запил, не уволился с предприятия. На новом месте Клюев проработал недолго, опять потянуло на завод, в ремонтный цех. Там всегда было много работы, Клюев любил поработать. На износ, не жалея живота своего.

Получка. Опять деньги не все. Лысенко Галина Афанасьевна, нормировщик, в первую очередь выдавала зарплату остронуждающимся: матери-одиночки, многодетные, пенсионеры; а что останется – остальным. Вот уже третий месяц так. Не было в банке денег. Зарплата выдавалась по частям, задерживалась.

4

Как-то неуютно, пусто было в цехе. Половина станков простаивала, не хватало токарей. Специалистов можно было по пальцам перечесть. Раз как-то Вершинин Андрей Павлович, фрезеровщик, заболел, а тут срочно потребовалась шестерня на редуктор, нарезать зуб. На зубодолбежном станке в цехе никто не работал. Больной Вершинин тогда встал за станок.

Андрей Павлович работал в цехе вот уж тридцать семь лет: сначала слесарем, потом выучился на фрезеровщика. За самоотверженный труд Андрей Павлович был награжден Орденом Ленина, грамотами. Скоро на пенсию, Андрей Павлович так и не подготовил себе смены. Не держались люди в цехе. Низкой была заработная плата. Получали хорошо лишь те, кто проработал в цехе лет пять, не меньше. Они хорошо знали работу, приноровились к ней. Клавдия обучила профессии токаря двенадцать человек, и только двое работали в цехе, остальные сменили профессию.

При сдельной оплате труда надо работать, крутиться. Сколько заработал – столько получил. Но были и всякого рода хозяйственные работы, не по специальности. Оплата уже по тарифу. Быстрей! Быстрей! Подгонял Дмитрий себя в работе. И так – лучших семнадцать лет. Не работа, а рвачество. Пародия. Дмитрий закурил. Пошел пятый час, «наше время», как говорил Плотников. Еще одна смена прошла. Ничего примечательного. Пустая, надутая смена. Низкая производительность труда. Никакого удовлетворения. Появился Чебыкин с проверкой.

– Рано, Дмитрий, закончил работу. Боишься домой опоздать? – «Вот я тебя поймал», – говорили глаза мастера.

– Как «рано»? Перекур у меня, – был готов ответ.

– Много времени у тебя уходит на перекуры.

– Почему «много»? Я же не машина.

– Если ты, Дмитрий, пришел на работу, значит, надо работать и нечего свои порядки устанавливать! Пошли ко мне, поговорим, – кивнул Чебыкин в сторону конторки.

– Пошли.

В конторке никого не было. Чебыкин занял свое место за столом. Дмитрий взял стул, сел напротив.

– Ты, Дмитрий, зла на меня не держи, – в доверительном тоне начал Чебыкин разговор. – У каждого из нас свои обязанности: у меня свои, у тебя – свои. Устраиваясь на работу, ты брал обязательство не нарушать трудовой дисциплины. Так?

– Так, так…

– Дмитрий, скажи мне честно, ты свои обязанности выполняешь?

– А ты свои?! – не сдерживался Дмитрий, ругался.

– А что ты имеешь в виду, – насторожился Чебыкин.

– Ты, как мастер, проводишь воспитательную работу в коллективе? Почему на сменном собрании никто не выступил, когда обсуждали Сидорчука за прогул? Потому что нет коллектива, каждый – за себя. Мастер сам все решит. …или выборы профгруппорга. Выборов как таковых не было. Ты сам все единолично решил, предложил профгруппоргом Боброва. Лишил людей инициативы. Конечно, Олег достойная кандидатура. Но, может, была и другая кандидатура. Мастер – воспитатель.

– Без меня есть кому воспитывать. На это есть комсомольская, профсоюзная, партийная организации. Я тебе, Дмитрий, на первый раз делаю замечание за раннее окончание работы, но если еще раз это повториться – буду принимать меры.

– Наказывай! Или ты боишься, что в смене будет нарушение трудовой дисциплины?

– Нет!

– Похвально! А я хочу нормально работать. У нас как делается: не закончил одну работу, а тебя уже – другая. Всякого рода незапланированная работа дробит настроение, лишает инициативы. Я хочу быть хозяином своей работы, своего заработка!

Это была не прихоть, а вполне законные требования специалиста, кадрового рабочего, каковым Дмитрий являлся.

– Работа бывает разная: по специальности, не по специальности, интересная, неинтересная… Работа есть работа. Без хозяйственных работ нам не обойтись. Хозяйственные работы были, есть и будут. Всякая работа оплачивается. У нас не конвейерное производство. Все хотели бы нормально работать, чтобы не было хозработ… Но без разных работ нельзя.

– Надо создать условия для нормальной работы. А…! – в сердцах махнул Дмитрий рукой и вышел из конторки.

«Наговорил бог знает что! – ругал себя Дмитрий. – Черт меня дернул! Надо было промолчать! Что мне, всех больше надо, что ли! И этот месяц так же будет без премии за “Лучшего по профессии.” Чебыкин не пропустит. Связался! Собственно, из-за двадцати рублей трепать себе нервы… Двадцать рублей… Не велик стимул». В подавленном настроении Дмитрий вышел из цеха.

5

– Я отстраняю тебя от работы! Ты в нетрезвом состоянии! – объяснялся Чебыкин с Клюевым.

– Я не пьяный, – нагло отказывался Клюев.

– У меня, Сергей Сергеевич, сто рублей не лишние. А если комиссия придет? Иди, отдыхай! Я тебе ставлю прогул.

Чебыкин, скрепя сердце, может, и допустил бы Клюева до работы, если бы не «Постановление Совета Министров о мерах по преодолению пьянства и алкоголизма»,вышедшее недавно. Меры были строгие: на нарушителей трудовой дисциплины, любителей спиртного налагался штраф в размере пятидесяти рублей. Мастера за укрывательство лиц, находящихся в нетрезвом состоянии на работе, также подвергали штрафу до ста рублей.

– Испугался, что штраф придется платить! Дрожат за свою шкуру, зайцы! Бояться место потерять! – возмущался Клюев, собрав вокруг себя сочувствующих. – Я бы отработал потом. Начальник!.. От горшка два вершка. Указывает еще. Много вас таких, начальников, развелось!

Клюев понимал, что не прав, пьяный – не работник, но признаться себе в этом – было выше его сил, самолюбие не позволяло.

Конечно, при желании можно было все уладить: прийти на работу пораньше, договориться с начальником, мол так-то и так… получилось, виноват… Такое практиковалось в цехе. Клюев уже так делал, выбивал себе «отгулы», а тут… героем себя почувствовал. Правда, потом приходилось отрабатывать, оставаться на вторую смену, зато прогул не засчитывали. Всем было хорошо.

«Раньше все-таки лучше было, – думал Клюев. – Раньше, если ты хорошо работал, тебя уважали: каждый месяц шла премия, и не ходили со стаканом, не принюхивались. Теперь же уважением пользуется не тот, кто хорошо работает, а кто больше всех языком треплет. Мне ничего не надо. В передовики я не стремлюсь. Я свое отработал. Было время, и премия мне шла, и в цеховом комитете был, и уважали, и когда надо, отпускали с работы».

Во вторник собрался цехком. Клюеву объявили строгий выговор с предупреждением, что в случае повторного нарушения трудовой дисциплины будет поставлен вопрос о принудительном лечении от алкоголизма. При заводе имелся наркологический кабинет, и цеховой комитет мог направить Клюева на лечение. Через неделю после заседания цехового комитета вышел приказ по заводу об изъятии у Клюева из отпуска одного дня за прогул. Отпуск у Клюева, как нарушителя трудовой дисциплины, автоматически переносился на зимнее время. А еще через неделю пришла повестка на штраф в пятьдесят руб. Клюев также лишался премии за месяц, тринадцатой зарплаты, путевки в санаторий, отодвигалась очередь на квартиру. Триста пятьдесят–четыреста рублей Клюев терял за прогул.

Сварщики работали со слесарями. Редко когда была одна слесарная работа, или сварка. В основном работали вместе, бригадой. И когда кто-нибудь из слесарей или сварщиков уходил в отпуск, бригада распадалась. Слесаря без сварщиков теряли в зарплате; сварщики без слесарей, случалось, даже оставались без работы.

Лаптев с Клюевым собирали диффузор.

– Виктор, сварку давай! Что ты там в кабелях запутался?! Перекинь кабель! Большой, а ума нет! – Было не понять то ли шутил Клюев, то ли ругался.

Хлопот с диффузором оказалось много. Клюев дурел от работы, ничего для него не было важнее диффузора. Заняв Лаптева работой, Клюев встал за вальцы. Через час можно собирать крылатку, все для сборки было почти готово, осталось завальцевать лопасти. Это недолго. За двадцать один год работы в цехе Клюев переделал множество крылаток. Раньше он не любил повторяться в работе, последнее время новая, незнакомая работа пугала: сложнее стали чертежи, появилось много незнакомых знаков. Не хватало грамоты. Клюев боялся что-то сделать не так, напутать, ошибиться.

– «…а море, а море целуется с луной…», – пел Клюев.

Работал он легко, играючи. И вот уже лопатки были готовы. Клюев аккуратно сложил их стопкой у станка, закурил, засунул руки в карманы брюк и, насвистывая, вышел из слесарного отделения перекинуться словечком. Он честно зарабатывал себе на хлеб, работы не боялся.

Клавдия нарезала резьбу на шпильках, торопилась. Несмотря на большую загруженность работой, она нашла время улыбнуться Клюеву, и –опять за шпильки. Дорога была каждая минута. Такой Клавдия, конечно, для разговора не годилась.

«Работай, работай, – не стал мешать ей Клюев. – Молодая еще. Нужно одеться. Может, замуж выйдешь. Богатая невеста будешь».

Клюев заглянул в инструменталку и вернулся в слесарное отделение.

– Чего стоишь?! Давай, убирай рабочее место! – шуганул он Плотникова, стоящего без дела у гильотинных ножниц.

За собой Клюев всегда убирал, не оставлял мусор.

«Чего ходит? – внимательным взглядом проводил Клюев нормировщицу до конторки мастеров. – Вон как зад раздался. Ходит, вынюхивает. Губы накрасила как молодая»!

Лысенко уже было за сорок. Губы ее всегда горели от помады.

6

Без должной расторопности работал Плотников, вернее будет, дорабатывал до пенсии. Со стойкой вентилятора было немного возни: набить сальник, поставить крышку – часа два. Плотников провозился четыре, много курил. Не работалось. Всю ночь он прободрствовал, не мог уснуть… плечо еще разболелось. Под утро появился сон – а надо уже вставать, будильник прозвенел.

Плотников недавно вышел из отпуска. Опять отличился. Было собрание: из Челябинской милиции на завод пришло письмо с просьбой разобраться, дать ответ.

– Алексей Иванович, тебя хоть совсем в отпуск не отпускай, – сетовал начальник цеха. – У тебя моченедержание? Ну не нашел туалет, так зачем на вокзале мочиться, отошел бы подальше или зашел к какой-нибудь старухе. В прошлом году тебя из санатория попросили. Чудной ты человек, право.

– Не везет, – отвечал Плотников.

Не везло и его детям: по наследству, наверно. Старшая его дочь Тамара три раза выходила замуж и все неудачно; младшая, Ольга, пропала без вести. Поехала учиться в Ярославль и как в воду канула. Вот уж третий год от нее никаких вестей. Плотников ходил в милицию. Объявили в розыск. Безрезультатно.

– Эй ты, варила!

– Слесаришка.

– Сияешь, как начищенный самовар.

Беззлобно ругались Лаптев с Сапегиным.

– Это наше второе солнце, – встрял в разговор Клюев. – Передовик производства, член цехкома, спортсмен, кандидат в партию… Вон сколько должностей нахватал, точно блох.

– Да. Завидно что ли? – отвечал Лаптев.

– Вчера в четыре часа ушел, – не отступал Клюев.

– Я и в пятницу раньше уйду!

– Гнать тебя надо из смены в шею! Сачок! Еще передовик. Полно вас таких, передовиков. После работы заседайте!

Клюев достал из нагрудного кармана куртки сигареты, зло чиркнул спичкой закурил.

– А то нахватают должностей и не знают, что с ними делать!

– Ты тоже можешь заниматься общественной работой.

– А зачем она мне нужна? Что она меня, кормит, поит?

– Тогда нечего возникать.

– Ух ты, какой деловой! Он будет ходить по конференциям, а я за него работать, горб наживать. Обнаглели совсем, коммунисты сраные!

Клюев жадно набросился на работу: размечал фланцы, гнул железо на желоба – успевал везде.

Короткой была смена: полпятого собрание, выборы делегатов на профсоюзную конференцию по проверке коллективного договора и выборы нового состава народного контроля. Где-то за полчаса до начала собрания администрацией цеха был составлен примерный список делегатов на профсоюзную конференцию. Оставалось только утвердить делегатов на собрании – проголосовать, запротоколировать. Сапегину Владимиру, секретарю комсомольской организации, поручили зачитать список делегатов.

Собрание проходило в красном уголке, на втором этаже. Справа от двери стоял бильярд. Лежали подшивки газет. Под стеклом в рамке висел список членов цехового комитета. Портрет Ленина. Стол, накрытый красной материей. На столе трибуна. Шесть рядов стульев. Коллектив цеха – сорок три человека. На собрании присутствовало тридцать шесть: четыре на больничном, два в отпуске, один в командировке.

Николаева открыла собрание. Для его ведения требовалось выбрать председателя, секретаря.

– Вершинина! Лысенко! – с места выкрикнул Лаптев.

С недовольным выражением лица Вершинин вышел к столу. Он был всегда чем-то недоволен.

– Товарищи, в работе заводской профсоюзной конференции по проверке коллективного договора от нашего цеха принимают участие два человека, – вел собрание Вершинин. – Какие будут предложения?

Сапегин поднял руку.

– Пожалуйста, – давал слово председатель собрания.

– Ермаков Андрей Сергеевич, Ельцов Сергей Константинович.

Других кандидатур не предложили. Проголосовали списком. Затем слово предоставили Ефимову, председателю народного контроля. Ефимов вышел к столу, встал за трибуну, поправил очки…

– Товарищи, – уверенно начал он. – Наша группа народного контроля состоит из трех человек – Сапегин, Чебыкин и я, председатель.

– А я и не знал. Что такая группа есть, – пробубнил Садовский.

– Я тоже, – признался старший мастер.

– Ну это уж слишком! Кому, кому, а старшему мастеру не пристало так говорить.

Кто-то фыркнул. Послышался приглушенный смех.

– А в коридоре что висит? – подал голос Сапегин.

– Да. Там висит доска «Народный контроль». – Подтвердили Клавдия с Лаптевым.

– Значит, я проглядел. Я, наверно, был в отпуске, когда выбирали народный контроль. – Не считал Ермаков зазорным признаться, если не прав.

Люди успокоились. Ефимов, встретившись с сердитым взглядом Вершинина, бойко заговорил:

– Нашей группой народного контроля было проведено два рейда. Проверяли мы, как проходит смена, каковы потери рабочего времени, а также – чистоту, порядок на рабочих местах. Проверка показала, что потери рабочего времени есть, это – раннее окончание работы, затяжные перекуры. Была выпущена «Молния». С нами в заводоуправлении хотели провести занятия, рассказать о правах и обязанностях членов группы народного контроля, но занятие не состоялось. По работе группы народного контроля у меня все. Я хотел бы пожелать новому составу группы народного контроля плодотворной работы. Еще я хотел бы обратить внимание нового состава группы народного контроля на питьевой режим в цехе. Вода в питьевом бачке не меняется неделями. Если уборщица на больничном, надо кому-нибудь поручить менять воду. У инструментальщиков не много работы.

– Я не буду! – замахал руками Гилев.

– Почему? – хотел бы знать Ефимов.

– Не буду и все!

– Ты, Антон, лучше за собой последи, сколько у тебя работы. Сам и меняй воду в бачке. Ты тоже работой не загружен. Сидишь всю смену, – наговаривал Гилев на Ефимова. – Начальник нашелся. Мал еще указывать!

Гилев обиделся. Толстые мясистые губы его мелко затряслись. Он хотел еще что-то добавить, но начальник цеха его перебил:

– Игорь Сидорович, вы себя неприлично ведете. Злобствуете. Если вы с чем-то не согласны, встаньте и скажите. Зачем кричать с места? Ефимов – не лентяй.

Гилев закашлялся. Он был уже на пенсии. Инвалид, вторая группа.

– У меня еще будет вопрос к нормировщику, – не закончил Ефимов свое выступление. – Галина Афанасьевна, как у нас оплачивается работа не по специальности, хозяйственная? Работа эта непрестижная.

– Тариф плюс семь процентов сдельщины.

– Галина Афанасьевна, но человек не заинтересован в выполнении хозяйственных работ, – не унимался Ефимов. – Надо как-то компенсировать эту незаинтересованность. Я считаю, хозяйственные работы должны оплачиваться средне-сдельно. Тогда человек будет заинтересован в результатах своего труда.

Лысенко развела руками:

– Ничем, к сожалению, помочь не могу. Недавно я ходила в отдел труда и заработной платы, интересовалась этим вопросом.

«Ох уж этот дотошный Ефимов, – тяжело вздохнула Галина Афанасьевна. – Все надо ему знать. Какая расценка на работу. Почему?»

– Сейчас довыясняется, что голый тариф платить будут, – делился Сидорчук своими опасениями с Бушмакиным.

– Валентин Петрович, надо бы разобраться в этом вопросе, а то как-то нехорошо получается. У слесарей много хозяйственных работ.

– Ладно. Я завтра схожу в отдел труда и заработной платы, – не мог начальник цеха отказать Ефимову – хороший токарь.

– Какие еще будут вопросы к докладчику? – встал Вершинин, оперся руками о стол. – Вопросов нет.

С чувством собственного достоинства, выполненного долга оставил Ефимов трибуну.

– Товарищи, какая будет оценка работе народного контроля? У кого какие предложения?

Сапунов поднял руку. Он не хотел выступать, так получилось.

– Пожалуйста.

– Определенная работа группой народного контроля все же велась, – страшно волнуясь, заговорил Дмитрий. – Моя оценка –«удовлетворительно». Товарищи, я хотел бы еще сказать о наглядной агитации в цехе. Нет ее у нас. И культура у нас в цехе на низком уровне. В разговоре на каждом слове мат. За одним столом люди играют в домино, едят, курят. У нас нет специально отведенного места для курения. Комната отдыха и приема пищи вот уж второй год оборудуется. То линолеума нет, то краски… Готовую продукцию негде складировать.

– Кто еще желает выступить. Пожалуйста.

– За год было проведено всего два рейда. Это разве работа?! – говорил с места Гилев. – Плохо!

После Гилева взял слово Ермаков. Он вышел к столу, заложил руки за спину. Коренастый, плотный. Работал он на заводе со дня его основания, вот уж тридцать лет.

– Что такой народный контроль, кто мне скажет? – не торопил Ермаков с ответом. – Желающих ответить мне нет? Народный контроль – это такая организация, которой, по простонародному выражаясь, до всего есть дело. Вот Ефимов сказал, что не налажен питьевой режим в цехе. Не оборудована комната приема пищи. А ведь народный контроль мы для того и выбираем, чтобы был порядок, чтобы всем нам лучше жилось. Члены народного контроля должны быть требовательными, инициативными товарищами.

– И не надо бояться чинов! Надо критиковать. Начальник цеха такой же человек, как и мы с вами. Ему иной раз бывает недосуг заниматься бытовыми вопросами, и члены группы народного контроля должны подсказать ему, потребовать, чтобы в цехе был налажен питьевой режим. Таким должен быть народный контроль. Боевитым! Я считаю, работа группы народного контроля велась на «удовлетворительно».

– У кого какие вопросы будут? Кто желает выступить? Итак, поступило два предложения. Кто за то, чтобы работу группы народного контроля считать удовлетворительной, прошу поднять руку. Большинство. Кто против! Один. Гилев.

– Переходим, товарищи, к следующему вопросу – выборы нового состава группы народного контроля. Какие будут предложения?

– Я думаю, что группу народного контроля надо оставить в прежнем составе, пусть учатся работать, – предложил Ермаков.

– У кого еще какие будут предложения? Кто за предложение Ермакова Андрея Сергеевича, прошу поднять руку. Единогласно.

– В заводской столовой надо навести порядок, – с обидой в голосе наказывала Клавдия членам группы народного контроля. – А то сварят – есть невозможно.

– Дорогая Клавдия, нет у группы народного контроля таких полномочий, – с нехорошей, ехидной улыбкой принялся объяснять Вершинин, – при завкоме имеется спецкомиссия по общепиту. И она, только она занимается вопросами питания на заводе.

Клавдия обиделась. Если на то пошло, она сама, без народного контроля могла сходить в завком спросить, почему в столовой плохие обеды .

– Котлеты рассыпаются, есть невозможно, – заметила и Иванова.

Чебыкин взял слово, плохо было с режущим инструментом.

– Товарищи, ничем помочь не могу, – отвечал начальник цеха. – Сколько нам дают инструмента, столько мы и получаем. На большее рассчитывать не приходится. Леонид Иванович, и от нас много зависит, от нашего отношения к инструменту. Взять резец. Мы с вами, чуть отломился кусочек от напайки, сразу его выбрасываем. А ведь его можно перезаточить. Если нет времени сразу заточить, – потом. Богатые мы, скажу я вам, за счет государства.

– Кто еще желает выступить?

Желающих не нашлось. Собрание и так затянулось.

7

– Следующая остановка – «Школьная».

«Хорошо съездили, отдохнули, – думал Чебыкин, глядя в окно. – Посмотрели цирк. Что ни говори, а культурные мероприятия сплачивают коллектив. Чаще надо проводить подобные мероприятия. От них большая польза».

Со скрежетом шумно раскрылись задние двери, из автобуса вышли Клавдия с Плотниковым. Они стояли на обочине дороги, ждали, когда пройдет транспорт, чтобы выйти на тротуар. Плотников смеха ради лез к Клавдии обниматься. Она не противилась. Но когда Плотников надоел, она грубо, по-мужски оттолкнула его от себя. Рано, в октябре, уже выпал снег. Сразу стало холодно. В автобусе было тепло, даже жарко. Зойка Копылова дремала, устало развалившись в кресле; ей выходить у больницы, это через полчаса, конечная остановка. Выражение брезгливости, пресыщенности застыло на ее бледном измятом лице. Клипсы, броши разные, цепочки, зажимы – все это болталось на Зойке в изобилии. Все украшения ее были не дорогими, по зарплате в 85 рублей. Такой нарядной ее еще никто не видел.

–Ну ты даешь! Тебя встретишь на улице и не узнаешь, подумаешь, артистка какая-нибудь, – все удивлялась Лысенко.

Зойка была довольна.

– Да не узнаешь. Артистка, – вторила она.

Автобус мягко подкатил к универмагу, опять шумно раскрылись задние двери.

– Счастливо доехать. До свидания. Спасибо за компанию. Ну, давай! –чуть тронул Чебыкин Сапегина за плечо, направляясь к выходу.

Мария Павловна Хмелева, Клюев, Садовский уже вышли из автобуса. Мария Павловна была новый человек в цехе, недавно устроилась. Токарь. Приехала из Ижевска. Среднего роста, молодая миловидная женщина.

– Мария Павловна, разрешите я вас провожу, – предложил Чебыкин. – Быстро темнеет.

– Пожалуйста, – была не против Хмелева.

– Хорошо отдохнули, правда? Целый год собирались в цирк и, наконец, собрались. То автобуса не было, то еще что-нибудь. Система у нас такая: на все надо разрешение, справка. В детстве я мечтал стать акробатом. Шаловливый я был. Ох и доставалось мне от отца. Один раз он меня так отшлепал ремнем, что я сесть не мог. Я не обижаюсь на отца. Как-то надо было меня учить. В школе я учился с тройки на двойку. Не было у меня тяги к учению. Если бы не Яковлев, один мой знакомый, я бы, наверно, техникум не закончил, бросил. Он меня уговорил не бросать. Хороший парень.

– Ух! Еле догнал вас, – отдувался Клюев. – Бежите как на пожар. Мария Павловна, берете меня в провожатые? Надежней будет. Двое. Целая охрана.

– Опоздали. Я уже пришла.

– Ничего. Я теперь знаю, где вы живете. В гости приду. Можно?

– Пожалуйста, приходите. Чаем напою.

– Чай у меня и дома есть.

– А больше ничего не держим. Закон не позволяет. До свидания.

– До свидания, Мария Павловна. Спокойной ночи. Всего хорошего, – подал Чебыкин руку.

Мария Павловна прошла в подъезд.

– Леонид Иванович, разговор есть, – хотел Клюев выговориться, устал: дома – скандал; на работе тоже неприятности.

Чебыкин умел слушать, если с чем был не согласен, то делал это незаметно, ненавязчиво.

– Леонид Иванович, я всю жизнь проработал слесарем. Чего я добился в жизни? Богатым стал? Да ничего подобного. На книжке триста рублей лежит – вот все мое богатство. В работе я никогда последним не был. Да мне ничего и не надо. Только иной раз обидно делается: работал, работал, а добра не нажил. Все, выходит, проел. На брюхо работал.

Клюев одевался просто. Зимнее пальто он носил уже шестой год. Ворот рубашки расстегнут, шея открыта.

– Сергеевич, застегни рубашку. Холодно.

– Я холода не боюсь!

– Ты, Сергеевич, верно заметил, – тяжело вздохнул Чебыкин. – Мы, в основном, работаем на себя, чтобы сытым быть, одетым. …ну на большее денег не хватает. Но есть еще один момент – через труд человек утверждает себя в жизни. Конечно, много у нас в цехе ручного, рутинного труда. Что поделаешь. Позавчера я был на дробилке. Там – сущий ад. Пыль, грязь, холод. Как там люди работают? У нас в цехе еще хорошо, работать можно. Светло, тепло.

– Рабочий человек не ценится. Так, работяга.

– Ну, Сергеевич, ты зря это… Рабочий человек – это главная фигура на производстве. В капиталистических странах как делается: прогулял человек – сразу выгоняют, а мы боремся за человека, воспитываем его. Ну выгоним мы прогульщика. Он устроится на другое место, там будет прогуливать.

– Один раз ошибешься – весь год будут помнить, весь год будешь плохим. А, что там говорить!.. – Не затем Клюев начинал разговор, чтобы ругаться. – Не поймем мы друг друга никогда.

– Подожди. Почему не поймем? – хотел бы Чебыкин разобраться. – Может, действительно, я что-то не понимаю, бываю не прав. Так ты подскажи. Мы делаем одно общее дело – выпускаем щебень. Нам нечего делить, как ты считаешь?

– Я никак не считаю, – отмахнулся Клюев. – Я – человек маленький. Считай не считай, все равно по-моему не будет. Вот так!

– Ты, Сергеевич, зря обижаешься. Ты бы мог быть передовиком, если бы с дисциплиной подтянулся. В работе тебе нет равных. Мне иной раз тебя даже жалко.

– Что меня жалеть! Я не ребенок, – подобрел Клюев. – Виноват – наказывать. Наказание – самый действенный метод воспитания.

– А я считаю, наказание – крайняя мера.

– Крайне действенная. Человеку скоро на пенсию, а вы учить его собираетесь. Смех и грех!

– Учиться никогда не поздно.

– Сколько на нашей шее грамотеев сидит, – зло взяло Клюева. – Сидят в кабинете, палец о палец не ударят, а деньги получают. Надо так делать: отработал четыре часа на производстве материальных благ, заработал себе на хлеб, а остальное время чем хочешь, тем и занимайся. Хоть звезды считай.

– Конечно, есть у нас еще такие кабинетные деятели. Но не все же такие.

– А может, так оно и должно быть, так богу угодно, чтобы кто-то работал, а кто-то – паразитировал. «И жизнь хороша и жить хорошо…», – пропел Клюев.

– В жизни, конечно, всякое бывает.

– Да! Да! Так оно! До свидания.

– Спокойной ночи.

– Спокойней не бывает.

«Сейчас начнется, – думал Клюев. – Сучка! Из дома еще выгоняет. Я скоро уеду. Нужна ты мне. Милицию вызывает. Знал бы, что все так получится, так лучше бы на старухе какой женился. Нужна мне ее красота. Была бы баба».

8

В связи с реконструкцией дробилки, увеличения объема токарных работ, по приказу директора завода в ремонтный цех были откомандированы с завода на месяц три человека, знающие токарное дело. Среди откомандированных оказался и бывший токарь ремонтного цеха Сергей Глушко.

– На складе лучше работать, – говорил он. – Не надо всю смену стоять за станком. Нет работы – сидишь.

Глушко работал слесарем, токарное дело еще не забыл; в позапрошлом году перевелся на склад. Токарная работа начинается с заготовки материала. Надо найти сталь, завезти прокат в цех, распилить на механической ножовке и доставить к станку. На все это у Глушко ушло два часа. Он не торопился. В одиннадцатом часу приступил к работе.

– Сергей, фланец надо проточить. – Положил Чебыкин на станок чертеж. – Снять две десятки на диаметр. Слышишь? Сергей, надо фланец проточить!

– Началось! Сделай то, сделай другое. У меня есть работа. А всякие там ваши шабашки меня не интересуют.

Чебыкин опешил, он никак не ожидал услышать такое от Глушко.

– Подожди. Какие шабашки? Это шаблон. Из-за этого фланца у меня Дмитрий без работы.

– Хочешь, сам вставай за станок. – Глушко пошел курить.

Он сидел за столом у доски «Будни цеха», небрежно закинув ногу на ногу. Упрямый с ямочкой подбородок, волевые тонкие губы, широкие скулы человеком с характером. Чебыкин не то что говорить, смотреть на него не хотел, но отношения надо было выяснить, тут не до амбиций.

– Сергей, я бы не стал тебя просить проточить фланец, если бы было кому его отдать. Кроме того, я тебя, Сергей, знаю, ты работал у меня в смене. Парень ты неплохой. Девять минут проточить фланец, не больше. Не думал я, что ты может отказаться от работы.

Глушко отмалчивался.

– Сергей, ты находишься на работе, а не дома, и будь добр подчиняться! Я с тобой нервы трепать не собираюсь. Если еще такое повторится, я напишу на тебя начальнику цеха докладную. Пусть он сам с тобой разбирается. А если ты чем-нибудь недоволен, заходи в конторку, поговорим. Ты – на работе, а не дома! – Чебыкин сказал все и повторять не собирался.

Лаптев делился с Клюевым новостями:

– Вчера я в четыре часа ночи лег. Жену провожал. К сестре поехала. Проснулся полвосьмого, быстро соскочил с кровати, одел сына, бегом в садик, потом на работу. Успел все-таки.

– Ну как же, ты же у нас, Виктор, спортсмен. – Сидел Клюев на швеллере, курил, кольцами пуская дым.

– Раньше, до армии, я бегал, штангой занимался, а сейчас все забросил.

– Погоди, лет через пять ты и лыжи забросишь, – обещал Клюев – Увидишь. Я тоже раньше занимался зарядкой, бегал на лыжах. Где-то на чердаке у меня валяются гантели. Хорошие гантели, из нержавейки.

– На лыжах можно до пенсии бегать. Вон Петров из электроцеха… Ему за шестьдесят, а он все занимает призовые места в соревнованиях.

– Ты же не Петров, а Лаптев.

– Вчера одни шкаф поднимали на пятый этаж, – находил Лаптев случай этот презабавным. – Сижу на кухне, слышу: бух! Открываю дверь, – двое пьяным мужиков поднимают шкаф. Одна дверца у шкафа отломана, висит; сбоку большая царапина.

– Взял бы, да помог им. Лоб здоровый! Ладно, хватит болтать, надо работать. Тебя не останови, так целый час будешь болтать и о работе не вспомнишь.

– Работать, так работать!

Когда начинать работу, заканчивать – Виктор во всем полагался на Клюева, как более опытного, старшего товарища.

За стенкой, в кузнице, стучал молот: работали братья Тихомировы – Владислав и Федор. Владислав трудился в цехе уже шестой год. Федор в прошлом году пришел из армии. Оба рослые, косая сажень в плечах.

Федор штамповал болты. Владислав, заложив руки за спину, прохаживался по кузнице, внутренне готовясь к большой работе. Все было им продумано. Пора! Владислав осторожно разгреб лопатой кокс. В лицо пахнуло жаром. Теперь нельзя терять ни минуты: пока нагрет, податлив металл, квадрат, надо успевать его обрабатывать. Владислав взял клещи, захватил квадрат, заготовку, и рывком выдернул его из кокса.

Вот заготовка легла на наковальню под угрожающе нависший боек. Удар, еще удар – снопами искр брызнула в разные стороны окалина… На сто тридцать–сто пятьдесят процентов выполнял Владислав сменное задание, и сегодня – не исключение. Он всегда своего добивался, чего бы это ни стоило. И пошел он работать в кузницу, чтобы испытать себя, получить хорошую физическую закалку. Владислав умело скрывал свою усталость от постороннего глаза: работал легко, играючи. Сегодня – вторник, начало недели, можно было работать.

К концу ж недели Владислав сильно уставал. Болело все тело, сильно вытягивало металлом руки.

Равномерно ложились удары. Владислав был предельно внимателен: с металлом шутки плохи, неловкое движение – и калекой можно остаться. Федор стоял в стороне, смотрел, учился работать.

9

Город еще не проснулся, было темно. Легкий морозец. Клюев дышал глубоко, полной грудью, слегка подкашливая. Он легко узнавал среди редких прохожих своего брата-работягу – по обстоятельной неторопливой походке, непритязательности в одежде. До завода было двадцать минут ходьбы. Клюев рано вышел из дома. Привычка. До работы он курил, играл в домино. Не представлял себе смены без домино.

– Что ты ползешь, как черепаха! – делал Клюев замечание Трунову, автослесарю из гаража. – Надо торопиться, а то всю работу разберут. План надо давать!

У заводоуправления Клюев замедлил шаг, – еще метров триста и покажутся бытовки, трехэтажное кирпичное здание. Даже в самые лютые морозы в бытовке было тепло. Клюев переодевался на первом этаже. Через пять минут должен подойти автобус с рабочими, и в бытовке станет шумно. Дроздецкий опять будет дразнить Сазонова, тот – грязно ругаться. Каждый день так.

Ермаков, Сидорчук, Плотников уже были в цехе. Они первыми всегда приходили.

– Что вам не спится? Из дома, что ли, выгоняют? – зло заметил Клюев.

– Кто-то должен первым приходить, – ответил Ермаков.

– Начали!.. – мешал Сидорчук домино.

Клюев ни разу не проиграл, везло. Плотников же двух «сопливых» получил.

– Опять, Леонид Иванович, не вовремя пришел. Доиграть не дал! – шутил Плотников.

– В обед доиграете. – Положил Чебыкин на стол тетрадь по технике безопасности. – Расписывайтесь.

– Ольга, о чем это вы с Владиславом шепчетесь? Договариваетесь, что ли? Смотрите у меня, – пригрозил пальцем Плотников. – А то спаритесь.

– Ты, Алексей, без этих свои штучек… разговоров жить не можешь, – беззлобно заметил Владислав.

– Его хлебом не корми, дай поговорить о сексе, – широко улыбнулась Клавдия.

– А ему больше ничего не остается… – намекал Лаптев на преклонный возраст Плотникова, мужское бессилие. – Слюни распустил.

– У тебя есть работа. Продолжай делать болты. – Проводил Чебыкин разнарядку. – У тебя тоже есть работа. Анатолий, заканчивай муфту.

– Не нужна мне эта муфта! – Отшвырнул Бушмакин чертеж. – Кто начинал, тот пусть и заканчивает ее! Умники нашлись. Верхушки сшибают, а я заканчивай за них работу!

– Мне, Анатолий, нечего нервы свои показывать. Они тоже у меня есть! – повысил голос Чебыкин. – А если не хочешь работать, я тебя не держу. Раз пришел на работу, то нечего выкобеливаться! Извините за выражение.

«С чего это он поднялся? Что ему надо? – терялся Чебыкин в догадках. – За месяц хорошо вышло. Обижаться не на что. Я всегда его ставлю в пример. Странно».

Не из-за работы поднялся Бушмакин, а потому, что был обойден, не попал в «Лучшие по профессии», остался без премии. Он чуть ли не каждый месяц признавался «Лучшим». Привык, премия стала вторым заработком. Анатолий знал, как угодить Чебыкину, войти в доверие. Чебыкин любил порядок. Бушмакин ровно в восемь, без опоздания начинал работу и без пятнадцати пять заканчивал. И вот вновь понадеялся на премию, а тут…

Проклиная все на свете, Анатолий встал за станок.

– Ты что, Анатолий, сегодня не выспался? – не хотел Чебыкин ругаться, портить отношения с Бушмакиным.

– Кто начинал муфту, тот пусть ее и заканчивает! А то привыкли верхушки сшибать!

Трудно было разговаривать с Бушмакиным, он ничего не хотел слышать, понимать.

– Срочно потребовалась муфта! Анатолий, ты же не первый год работаешь, знаешь, как это бывает… Я думаю, тут нечего обижаться. Работа есть работа! Для чего мы тогда здесь? Чтобы завод работал!

Дмитрий сверлил «карандаши». Работа точная. Клюев плохо видел, был неаккуратен в разметке: «карандаши» – не его работа.

В разметке надо быть внимательным, зрячим, а то такое можно наразмечать, что лучше на работу не ходить, не размечать: вся сделанное окажется браком. При керновке на первый раз достаточно легкого удара по керну, чтобы в случае смещения, можно было поправиться, ударить сильней. При сверлении отверстий диаметром от 24 и больше лучше сначала засверлиться маленьким сверлом на небольшую глубину, так точней. Не следует ставить тяжелую деталь на доски. Доски может продавить, и деталь будет под углом. Все это мелочи. Только без них невозможны высокие показатели. Все это профессиональное мастерство.

Кузнец Владислав транспортировал краном пруток в слесарное отделение к комбинированным ножницам. Поставил за ножницы тачку, чтобы заготовки не рассыпались, установил упор на определенный размер, зафиксировал рычаг на механическую рубку и включил ножницы. Недовольно заурчало, набирая обороты, колесо-маховик. Владислав вставил пруток в гнездо ножей, чтобы только пруток держался, и резко толкнул его вперед… еще и еще. Застучали, горохом посыпались в тачку заготовки. За первым прутком последовал второй, третий… За двадцать минут Владислав изрубил всю пачку, а это прутков тридцать. Тачка наполнилась железом. Владислав с трудов вывез ее из-за ножниц, теперь по прямой, легче.

Плотников шабашил, делал запоры для дверей в ОРС. Он уж неделю по часу, по два в смену, что называется, работал на себя. В пятницу надо было сделать, получить деньги, взять водки. Летом незаметно проходило время: на даче. Зимой Плотников изнывал от скуки, не знал куда себя деть. …смотреть телевизор надоедает, глаза устают. За спиртным же незаметно проходило время. Завидев в проходе между станками Чебыкина, Плотников быстро накрыл запоры листом железа, принял деловой вид, закурил. Только Чебыкин ушел, Плотников убрал лист. При индивидуально-сдельной оплате труда каждый отвечал только за себя. Плотников ни от кого не зависел, был сам по себе: сколько сделал – столько получил.

– Сто девяносто пять рублей в месяц! Пусть сами работают за такие деньги! – затаил Лаптев обиду на Чебыкина. – То резак, то сварка. Бегаешь, как заведенный, а заработка нет. Знал бы, так лучше не смотрел расчетную книжку.

– Что ты, Виктор, кипятишься? Есть фонд заработной платы. Перерасход его нежелателен.

– Больше все равно не заработаешь, – учил Владислав Лаптева уму разуму. – Вот я недавно ковал пластины на железную дорогу, работа пустяковая, а дорогая. Взять «серьги», работа тяжелая, а дешевая. Парадокс!

– Так оно, – обрадовался Лаптев. – Прошлый месяц у меня совсем не было сварки, все резак. А за резак в час идет рубль. У меня вышло двести тридцать рублей. В этом месяце у меня много было сварки, а зарплаты – нет!

– Боятся лишнюю десятку накинуть! – Сплюнул Клюев. – Как будто из своего кармана. А, что там говорить! Рабочим деньги не нужны. Зачем они ему? Много будет зарабатывать – обленится.

Лаптев полцеха обегал, всем рассказал о своей низкой заработной плате. У всех было с зарплатой плохо. Виктор хотел бы красиво одеваться, чтобы все было в квартире, но не хватало средств. На питание уходило сто рублей в месяц. За садик тридцать, у Лаптева мальчик и девочка. За квартиру семнадцать рублей. Что бы купить что-нибудь, надо откладывать деньги, копить или одалживать; брать кредит.

Лысенко под руку увела Боброва в конторку мастеров получать премию из фонда мастера; в слесарное отделение даже не заглянула.

10

В ноябре у профактива много работы: надо принять индивидуальные соцобязательства, сменные, цеховые; подвести итоги соцсоревнования, и все это – в сжатые сроки. Собрание следует за собранием, заседание за заседанием. Вчера приняли индивидуальные соцобязательства. Они были идентичны: бороться за звание ударника комтруда, принимать активное участие в жизни цеха, работать без брака и аварий, сдать в фонд мира три рубля, отработать безвозмездно на благоустройстве города и завода 16 часов. Только норма выработки у каждого была своя. После индивидуальных соцобязательств приняли сменные. Потом защита их на цехкоме, чтобы все пункты были выполнимы.

Сегодня на повестке дня: прием цеховых соцобязательств. Председатель цехового комитета стояла у стола и который раз пересчитывала людей, беззвучно шевеля губами.

– Ну все, можно начинать! – С видом большого начальника встал Сапегин за трибуну.

Но никто даже не улыбнулся: уж больно затаскана была эта сценка.

– Ну что он там? – нехорошо отзывался Садовский о начальнике цеха. – Рабочий – опаздывает, начальник – задерживается. Начальству все можно.

Лаптев с Бушмакиным гоняли шары на бильярде.

– Мазила! Ты толстым концом бей по шару! – Сыпались в их адрес замечания.

– Идет! – объявил Плотников, стоящий у дверей.

Начальник цеха молча прошел к столу, сел у окна. Это было его место, он всегда здесь сидел.

– Товарищи, на профсоюзном учете у нас состоит сорок три человека. На собрании присутствует тридцать девять человек. Трое в отпуске, один – на больничном. Какие будут предложения по открытию собрания? – Разом выпалила Николаева.

– Открыть собрание, – внес предложение Бобров.

– Для ведения собрания надо выбрать председателя и секретаря. Какие будут предложения?

– Ефимова. Костареву.

– Я не буду!

Костареву никто слушать не стал.

– Кто за предложение Сиверцева, чтобы председателем и секретарем были Ефимов и Костарева, прошу поднять руку? Единогласно.

– Так… – Ефимов откашлялся. – На повестке дня у нас один вопрос – принятие цеховых соцобязательств. Кто за данную повестку дня, прошу проголосовать. Единогласно. Слово предоставляется председателю цехового комитета Николаевой Татьяне Ильиничне.

Татьяна вышла к столу, встала за трибуну, развернула свернутые в трубочку соцобязательства, разгладила их рукой и стала читать:

– Стремясь достойно встретить предстоящий съезд партии, создать основу для устойчивой работы на втором году пятилетки, коллектив цеха принимает следующие обязательства: довести норму выработки до ста двадцати процентов, выполнять заказы качественно и в срок. Сдать в Фонд Мира сто двадцать девять рублей. Подать три рацпредложения на улучшение организации труда с экономическим эффектом три тысячи рублей. Работать без брака и аварий. Обучить профессии токаря три человека. Отработать на благоустройстве города по шестнадцать часов. Сдать нормы ГТО. Оказать помощь детскому дому, сделать ограду.

– Какую ограду? Когда? – Хотел бы уточнить этот вопрос Ермаков. – Когда делать? В рабочее время шефская помощь не оказывается.

– Товарищи, вот что я вам скажу, – встал начальник цеха. – Ограду будем делать в рабочее время. Я думаю, большой беды не будет, если мы в нарядах закроем ее другой работой. Не для себя же мы ее делаем. Никакой корысти в этом нет. В личное время с оградой нам не справиться.

– Сдать нормы ГТО. Что это за пункт? Все сдать нормы ГТО не смогут. Сдадут нормы ГТО единицы! – шумным было выступление Боброва.

– Это просто неправильно сформулировано. Нужно так: принять всем участие в сдаче норм ГТО, – успокоил Вершинин Боброва. – А сдадут нормы ГТО, конечно, единицы.

– Товарищи, – начальник цеха взял слово. – У меня будет к вам одна просьба. Подавайте рацпредложения. Технически-передовая мысль у нас в цехе молчит. За два года у нас было подано всего одно рацпредложение. Подал его Ефимов. Товарищи, все вы хорошо знаете свою работу, работаете в цехе не один год. Нужно только немного пошевелить мозгами. Если мы с вами не будем работать головой, у нас все мозговые извилины выправятся. Все вы люди грамотные, со средним образованием. Подавайте рацпредложения, оформляйте. В материальном отношении вы выиграете и в моральном получите удовлетворение. А то даже как-то неудобно. Как будто мы ничего не можем, слабоумные. Раньше, когда я работал слесарем, творческая мысль у нас была на высоте. Сбросьте с себя лень! Поработайте немного головой, докажите, что вы не хуже других.

Чебыкин хотел сказать, что с внедрением рацпредложения плохо, на внедрение уходят годы, – передумал. Все равно ничего изменить было нельзя: не в компетенции начальника цеха. Это там, наверху, в высших эшелонах власти все решалось.

– Товарищи, у кого какие будут предложения, замечания по цеховым соцобязательствам? Кто хочет выступить? Пожалуйста, – охотно предоставил Ефимов слово Ермакову.

Тот вышел к столу.

– Товарищи, мое выступление будет несколько отвлеченным, не по теме, но тем не менее, я скажу. Товарищи, кто помнит, о чем мы с вами говорили на прошлом собрании, что решали? Трудно вспомнить? А на хороших собраниях как делается? Перед началом собрания председатель собрания или председатель цехового комитета отчитывается перед коллективом за предыдущее собрание. Например, решили мы наладить питьевой режим в цехе. На следующем собрании председатель собрания должен нас проинформировать, что сделано в этом направлении, если не делается, то почему. Вот тогда люди будут знать, что все, о чем говорится на собрании – не пустая болтовня. Люди будут верить в собрание. А то у нас как делается: поговорили, поговорили и разошлись. Слова у нас зачастую расходятся с делом. Большую часть жизни мы проводим на работе. Цех – наш второй дом, и мы должны быть в нем хозяевами.

– Кто еще желает выступить?

Садовский хотел взять слово, заострить внимание на плохой работе инструментальщиков: нет метчиков, сверла не заправлены, но Ефимов опередил:

– Желающих выступить нет. Тогда переходим к голосованию. Будем голосовать за каждый пункт соцобязательств в отдельности или за все сразу?

– За все сразу!

Часть вторая

1

Завод с Нового года переходил на хозрасчет, самофинансирование. Освобождается часть обслуживающего персонала, – рабочих, чьи места будут признаны неэффективными; повышаются тарифные ставки. Станет больше порядка. Все будет зависеть от конечного результата. Есть продукция, есть план – значит, есть и зарплата. По «Закону о госпредприятии» предприятию устанавливается госзаказ не больше восьмидесяти процентов от плана, остальная же часть продукции остается за предприятием.

В цехе провели несколько лекций на тему «Хозрасчет, самофинансирование – новая экономическая политика партии». Лекции читали главный экономист завода Потапов; начальник отдела труда и заработной платы Софронов, а также Соболев, кандидат технических из общества «Знание». Они много говорили о прогрессивности новой экономической политике партии, об открывающихся широких возможностях перед рабочим человеком. Он должен стать хозяином на производстве. Сколько человек заработает, столько и получит. Все будет измеряться конечным результатом. Каков будет конечный результат, сколько будет произведено щебня, такой будет и зарплата. В заключение, как бы подводя итог своему выступлению, Соболев заметил:

– Плохо мы с вами, товарищи, работаем. Очень плохо. Лишь бы сделать, лишь бы с рук сошло, – тяп-ляп. Конечно, с введением госприемки на предприятиях значительно повысится качество продукции. Но где же наша сознательность? Рабочая честь? Куда девались мастера? Россия издавна славилась мастеровыми, ремесленниками. Обленили мы, братцы! Надо побыстрей работать хотя бы: тяп-ляп, тяп-ляп, тяп-ляп! И то будет плюс, повысится производительность труда.

Николаева работала в цехе последний день, она переводилась в ОКС, требовались кладовщики. Отдача от нее в цехе была минимальной.

– Вот вышла наша пава, – смеялся все Клюев. – Насиделась, аж шатает ее от безделья. Работник сраный!

Ермаков, старший мастер, тоже попал под так называемое сокращение, перевели в отдел главного механика.

– Товарищи, надо работать лучше, изыскивать средства для повышения тарифных ставок, – напоминал Чебыкин каждый раз на разнарядке. – Я заметил, вы много стали перекуривать. Рано заканчиваем работу. Не экономим рабочее время. Ведь от нас самих зависит, как мы будем жить, какой будет зарплата.

– От служащих и ИТР тоже много зависит, – имел Бобров свое мнение. – Чертежи выполняются безграмотно.

– Конечно, Олег, бывают ошибки. В конструкторском бюро следует навести порядок, но это не нам решать. Есть люди повыше нас рангом, – объяснил Чебыкин.

– На прошлой недели я вал точил на дробилку… оказалось размер не тот, – не сдержался от замечания Бушмакин. – Пришлось наплавлять, потом опять ставить на станок. Лишняя работа.

– Новиков, механик ошибся.

– Новиков! Иванов! И долго они будут ошибаться? Наказывать за это надо! Или Новиков недосягаем? Привыкли все на рабочий класс сваливать.

– Олег, не кричи, пожалуйста, – делал замечание Чебыкин.

– Никто не кричит. Просто голос у меня грубый.

– Ладно. Пойдем работать. Будет собрание, вот и ставьте этот вопрос на собрание. А то на собрании отмалчиваетесь.

Бобров был человек принципиальный. Как-то летом Копылова при подведении итогов соцсоревнования была выдвинута цехкомом на звание «Лучший по профессии». А в завкоме ее кандидатуру отклонил главный механик Зарипов: якобы, профессия инструментальщик – не основная. Бобров тогда настоял, чтобы Зарипов объяснился. Состоялось собрание.

– Ее коллектив выдвинул! – доказывал Олег. – А коллективу лучше знать, кто достоин, а кто не достоин быть лучшим по профессии. А вы решили, значит, по-своему, как вам удобней! На мнение коллектива вам наплевать.

Зарипову в свое оправдание и сказать было нечего.

Большинство в цехе выступали против внедрения новой системы оплаты труда по конечному результату с применением КТУ(коэффициент трудового участия). Люди боялись потерять в заработке. Было решено провести собрание, пригласить начальника отдела труда и заработной платы Сафронова, чтобы он разъяснил, что дает человеку новая система оплаты труда и ее преимущества перед сдельщиной.

Бобров открыл собрание. Это было его уже пятое собрание. Олег, как председатель цехового комитета, набирался опыта. Председателем собрания выбрали Сапегина, секретарем – Клавдию. Так уж повелось, что председательствовал сильный пол.

– Товарищи, на повестке дня у нас – переход на новую систему оплаты труда, – вел собрание Сапегин. – Кто за данную повестку дня, прошу поднять руку. Единогласно. Слово предоставляется начальнику отдела труда и заработной платы товарищу Сафронову.

– Знаем такого! – живо откликнулся Пустеев.

В прошлом году у него произошел конфликт с нормировщиком из-за расценки на муфту. Пустеев сколько ни доказывал Лысенко, что расценка занижена, так ничего и не добился. Тогда он обратился в отдел труда и заработной платы. Сафронов обещал разобраться, помочь.

– Год уж разбирается, – рассказывал Пустеев. – Забыл, как работал слесарем. В начальники выбился, загордился.

– Товарищи, все будет зависеть от конечного результата, как мы с вами будем работать, сколько выпустим щебня. – Вкрадчивым был голос у Сафронова. – Дробилка уже перешла на новую систему оплаты труда с применением коэффициента трудового участия. Чтобы вам лучше было понять, что такое хозрасчет, я на примере покажу, как будет производиться расчет предприятия с государством, и что мы будем иметь в случае стабильной работы предприятия.

Сафронов взял мел, и на черной школьной доске, специально для этого случая приготовленной, замелькали цифры, много цифр… НЧП, чистая продукция, фонд материального поощрения, фонд заработной платы, фонд социального развития, выплаты министерству…

Суть объяснения Сафронова сводилась к тому, что цеха будут работать на чистую продукцию, на конечный результат. Есть продукция, есть план, значит, будет премия, будут квартальные, иначе – приработок. Нет плана – нет зарплаты, голый тариф. Все просто.

– Но у нас нет плана. Мы не выпускаем щебень, – выступал Бобров. – Мы занимаемся ремонтом оборудования. Цех у нас вспомогательный. Когда идет ремонт – у нас много заказов; ремонта нет – текущие работы. Мы не зависим от конечного результата. Если завод план не выполнит, значит, заработка у нас не будет? Но мы же не виноваты, что завод не выполнил план. Мы со своей работой справились. Почему мы должны страдать?

Сафронов отвечал:

– Товарищи, зачем отделять? Все мы работаем на конечный результат. От вас тоже много зависит. Если кто-нибудь из вас в работе допустит брак, значит, ремонт оборудования будет некачественным, значит, предприятие будет лихорадить. И не надо говорить, что нас это не касается: есть план или нет его. Нехорошо это. На ваш цех будет выделен фонд зарплаты, скажем, пятнадцать тысяч. На эти пятнадцать тысяч вы должны будете произвести продукцию.

– Фонд у нас будет постоянный? – взял слово Ефимов.

– Через год он может быть увеличен в зависимости от того, как будете работать. Я еще раз повторяю: все будет зависеть от вашей работы. При стабильной работе предприятия заработок у вас повысится на двадцать-тридцать процентов. Это я вам гарантирую.

– Держи карман шире, – не верил Пустеев Сафронову.

Тот сделал вид, что ничего не слышал, пропустил замечание Пустеева мимо ушей.

– Петр Николаевич, а в случае невыполнения заводом плана какая у нас будет зарплата? – допытывался Бобров.

– Тариф.

– А сколько это? – уточнял Лаптев.

– Смотря какой у вас разряд. На днях все вы будете под роспись ознакомлены с новыми тарифами. Они будут выше настоящих. Так что причин волноваться нет. Я точно не помню, но, кажется, у токаря четвертого разряда тариф повысится на двадцать пять копеек; у токаря пятого разряда – на тридцать.

– Как много, – иронизировал Пустеев.

– А если не через год, а раньше мы станем лучше работать, – хотел бы все знать Бобров о новой системе труда, – повысится производительность труда… фонд зарплаты у нас не увеличится?

– Я же вам говорю, товарищи, все будет зависеть от вас. Может, у вас есть лишние люди, пожалуйста, сокращайте. Это ваше право. Работайте меньшим числом, если у вас есть желание заработать. Но надо работать!

– Мы работаем! – давал Олег понять Сафронову, что никто в цехе не собирается получать деньги за просто так, не работая.

– Пора закругляться, – подал голос Садовский. – Все равно будем работать по новой системе оплаты труда. Надо – значит надо. Все уже решено без нас.

– Товарищи, – встал начальник цеха. – Я думаю, нам нечего бояться. Работать мы умеем. Коллектив у нас работящий. Новая оплата труда более прогрессивна. Дорожники второй год уже работают по конечному результату с применением КТУ, и ничего. Заработок у них меньше не стал. Завод переходит на хозрасчет, зачем нам отделяться? Что мы – отдельное государство, не советские люди?

– А зачем нам хозрасчет, если он нам не подходит? – не отступал Бобров.

– Почему не подходит? – начинал начальник цеха сердится. – Всем подходит, а нам, значит, не подходит, мы люди – особенные. Из другого теста слеплены!

– Но у нас вспомогательный цех! У нас нет плана. Мы – ремонтники. Почему мы должны отвечать за какую-то там дробилку?..

– Если мы не выпустим продукцию, не реализуем ее, банк не даст нам денег. – Устал уже отвечать Сафронов Боброву.

– Кто еще хочет выступить? – вскочил Сапегин, чувствуя, что пора заканчивать собрание, люди устали. – У кого какие будут предложения?

Ельцов тянул руку.

– Пожалуйста.

– Я думаю, нам нечего бояться. Правильно говорит Валентин Петрович. Я – за хозрасчет! Поработаем – увидим.

– Еще какие предложения будут? Давайте, товарищи, активней. Больше предложений нет? Тогда голосуем. Кто за предложение Ельцова Сергея Константиновича, прошу поднять руку.

– Раз, два, три… двадцать пять, двадцать шесть… Большинство.

2

– Здорово, да?! Давно надо было… Надоела эта сдельщина! –откровенничал Дмитрий Сапунов. – Как ты думаешь, лучше будет?

– Не знаю. – Плотникову, похоже, было все равно.

– Хочешь – работай; хочешь – не работай.

Это была бравада: Дмитрий отлично понимал, что работать надо, иначе, откуда взяться зарплате, если не будет произведена продукция.

Во вторник всем вывели среднее КТУ из расчета последних шести месяцев работы по нарядной системе. У всех он оказался разным. По новой системе оплаты труда не надо было записывать свою работу в тетрадь, писать наряды, все становилось проще: выставлялись баллы. За совмещение профессий столько-то баллов, за добросовестное отношения к своим обязанностям, помощь товарищу – столько-то… За брак, нарушение трудовой дисциплины КТУ занижался. Устанавливал КТУ совет смены. Провели сменное собрание, в совет смены вошли Лаптев, Бобров и новенькая, Хмелева Мария Павловна. Чебыкин предложил ее кандидатуру в совет смены: хоть одна женщина у нас будет. Собирались в конторке мастеров.

– Вот, пожалуйста, я предварительно выставил КТУ, кто как работал. Смотрите. – Чебыкин протянул Боброву список. – Решайте, кто с чем не согласен.

– Это что за ерунда! – Бобров глазам своим не верил. – Почему у меня КТУ меньше, чем у Бушмакина? У меня выше квалификация.

– Потому что Бушмакин лучше работает.

– Как это «лучше»?!

– Я выставляю КТУ за работу, за конечный результат. Понимаешь? Ты, Олег, можешь лучше работать, если захочешь.

– У Ефимова, Владислава, самое высокое КТУ, – внимательно изучал список Бобров. – А как мне работать, чтобы иметь такое же КТУ?

– Надо, Олег, повышать производительность труда, применять оснастку, использовать передовые методы труда. Если я Владиславу выставлю такое же КТУ, как тебе, он попросту не захочет у нас работать. У него работа тяжелая, горячая, с металлом. Да и среднее КТУ у него выше. Вот как ты, Виктор, считаешь? – обратился Чебыкин к Лаптеву.

– У Олега разряд выше, чем у Бушмакина, значит, и заработок должен быть больше. Для чего тогда разряд?

– А ты, Мария, как считаешь?

– Видите ли, Леонид Иванович, мы еще только начинаем работать по новой системе оплаты труда. Все для нас ново. Нужно время, чтобы все осмыслить, понять.

– Конечно, нужно время, – отчасти Чебыкин был согласен. – Я смотрю, как человек работает, выставляю КТУ непосредственно за работу, а не за разряд. Я с удовольствием поставил бы Сапунову выше КТУ. Он работает грамотно, но безынициативно. Плотников работает хуже него. У Плотникова и КТУ меньше.

– У Плотникова все «разное», – усмехнулся Лаптев.

При сдельной оплате труда все хозяйственные мелкие работы Плотников записывал в тетрадь как «разное». Полмесяца у него было все _ «разное».

– У Антона высокое КТУ, – не соглашался Бобров с оценкой труда Ефимова.

– Олег, Антон быстро работает, но с качеством у него неважно. Я предупредил его, что буду снижать КТУ, – признался Чебыкин. – Он к директору собирался записаться на прием.

– Надо, чтобы все работали, а не шатались по цеху без дела. Я не собираюсь за кого-то гнуть спину, – предупреждал Бобров.

– Правильно, все должны работать. Лодырей не должно быть. К тому идем. Иначе, зачем нам перестройка? – пожал плечами Чебыкин.

– Ну-ка быстрее все в красный уголок! Быстрее! Быстрее! – зазывала Копылова людей на собрание. Ее далеко было слышно.

Объявления о собрании не было. Что за собрание, никто не знал. Появление в цехе предзавкома Зиновьевой Тамары Тарасовны говорило о многом – неспроста… Тамара Тарасовна вместе со всеми прошла в красный уголок. Зиновьева была женщина энергичная, несмотря на свой предпенсионный возраст. Невысокого роста. Глаза-бусинки. Тамара Тарасовна десять лет председательствовала в завкоме, всех кадровиков на заводе знала пофамильно, имела с ними дело, общалась.

Для ведения собрания выбрали председателя, секретаря – Вершинина, Лысенко, «неразлучную пару»: они почти всегда вместе вели собрание. Зиновьева взяла слово.

– Товарищи… – выждала она, когда наговорятся Пустеев с Крутовым, – товарищи, не было у нас еще на заводе в практике, чтобы коллектив выбирал себе руководителя. В застойные времена об этом и думать было нечего. Сегодня коллективу представлены широкие права, за коллективом последнее слово. Перестройка набирает силу. Идет революция в умах, мышлении людей… Нелегко научить людей думать самостоятельно, отвечать за свои поступки. Намного легче быть просто исполнителем. Ответственности меньше. Мы не предлагаем вам своей кандидатуры на должность начальника цеха, не навязываем своего мнения, вы сами должны решить, кто возглавит коллектив. Коллектив у вас небольшой, сплоченный, работоспособный. Многие из вас имеют средне-техническое образование. Так что выбор есть, – говорила Зиновьева, точно читала. – Через пять лет перевыборы. В случае, если начальник не оправдает вашего доверия, коллектив вправе его переизбрать. Решайте, товарищи! Кому доверяете – того и выбирайте. Смелее!

С усталой улыбкой на лице Тамара Тарасовна оставила трибуну.

– У кого какие будут предложения? Может, кто хочет выступить? – басил Вершинин.

– Оставить Валентина Петровича на должности начальника цеха, – выступила с предложением Клавдия.

– У меня будет вопрос к начальнику цеха, _– поднял руку Бобров. – Валентин Петрович, что делается для улучшений условий труда в цехе? С вентиляцией в цехе надо что-то решать. В цехе большая загазованность.

– Пожалуйста, Валентин Петрович, – предоставлял Вершинин слово начальнику цеха.

– Ну что, товарищи, я могу сказать по поводу улучшений условий труда? Все перед вами… выложили чугунными плитами пол в слесарном отделении, оборудована комната приема пищи… Насчет вентиляции… Ждем чертежи с Ульяновска. Наше конструкторское бюро отказалось нам помочь. На следующий год у меня запланировано построить склад, сделать бункер для кокса. Я думаю, мы это осилим.

– Нажал кнопку – и кокс в кузнице, – иронизировал Владислав.

– Придет время, и кнопки будем наживать, – начальник цеха допускал такое. – Всему свое время.

– Валентин Петрович, сауну надо построить, – предложил Лаптев.

– Для строительства сауны нужны средства. А где их взять?

– Товарищи, еще какие будут вопросы, предложения? Смелее! –взмахнула руками Зиновьева как дирижер. – Решается ваша судьба.

– Поступило же предложение, – Сапегин тоже ничего не имел против кандидатуры начальника цеха.

– Больше предложений нет? Тогда голосуем. Кто за то, чтобы Валентин Петрович остался на должности начальника цеха, прошу поднять руку. Единогласно.

Труднее пришлось с выборами заместителя начальника цеха: предложили несколько кандидатур: Ельцов, Чебыкин, Ефимов, Лаптев. У всех среднее образование. Иванова Ольга, кладовщица, предложила еще Стрельцова, электрика, у него тоже было средне-техническое. Но его кандидатура сразу же отпала: человек он был безынициативный, на руководящую должность не годился.

– Товарищи, у меня самоотвод, – поднял Чебыкин руку. – Не подхожу я на эту должность.

– Нет. Подождите. – Тамара Тарасовна самым решительным образом была против самоотвода. – Коллектив вас выдвинул, значит, коллектив вам доверяет! Леонид Иванович, в цехе вы работаете давно. Производство знаете, ваша смена неоднократно выходила победителем в заводском соревновании. Будем голосовать, товарищи.

Чебыкин набрал наибольшее количество голосов.

– Товарищи, – встал Леонид Иванович, с трудом сдерживая слезы. – Я вам очень благодарен за поддержку. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы оправдать ваше доверие. Спасибо!

«Кем я был раньше, – думал Чебыкин после собрания. – Да никем. Оболтус, каких много. Теперь вот заместитель начальника цеха. В жизни всякое бывает. Может, я в чем-то бываю не прав, но я стараюсь, чтобы все было по справедливости. Жизнь надо прожить честно. Это долг каждого человека, гражданина».

3

Теперь, чтобы устроиться на работу по новым правилам, надо заручиться доверием коллектива. Если он не против – можно подавать заявление в отдел кадров.

– Зачем собираться, устраивать весь этот спектакль? – выходил из себя Бушмакин. – Все равно мы возьмем его на работу. У нас нет в смене крановщика.

– А может, он нам не понравится, – иначе думала Клавдия. – Может, он – пьяница? Зачем он нам такой нужен? У нас своих пьяниц хватает.

– «…не понравится…» Что тебе с ним, целоваться? – грубил Бушмакин. – Пьяница – тоже человек.

– Ты что ли, будешь за него работать?

_ Что я, дурак что ли?!

Сергей Афанасьевич Пашков, новенький, был из своих, рабочий; трудился с шестнадцати лет. Семья большая, шесть человек, надо помогать. На отца в первый же месяц войны пришла похоронка.

– Закончил я восемь классов, – рассказывал Пашков. – Через восемь лет мне на пенсию. Работы я не боюсь. Ну а насчет выпивки… не без этого, чего греха таить. Но только в выходные. На работе я этим на занимаюсь. Работа есть работа.

– Там видно будет. Время покажет, – заметил Бобров.

– Конечно, время покажет, – не спорил Сергей. – Может, я не сработаюсь в вашем цехе. Всякое бывает. В таком случае, я уйду из коллектива. Зачем я вам буду мешать?

Пашков был худощав, невысокого роста, необычайно подвижен. Добрые веселые глаза. Во всем его облике, поведении была какая-то обескураживающая готовность в лепешку разбиться, а сделать, уважить; хотелось верить каждому его слову.

Вот уж месяц после столовой все собирались у доски «Будни цеха» и говорили о предстоящем съезде народных депутатов СССР, гласности, сталинизме. Каждый день из газет, радио, телевидения люди узнавали для себя что-то новое, о чем раньше умалчивалось, хранилось за семью печатями. Всякого рода интригующих сообщений приходило более чем предостаточно.

– В последнем номере «Аргументы и факты» я читал, как Брежнев получал награды, – рассказывал Пашков. – Леня, говорит, звездочку просит. Ведь ему операцию делали, грудь расширяли, чтобы было куда ордена вешать. Наживались за счет народа.

– В газете писали, как орудовала одна банда, подделывала документы, – глядя себе под ноги, тихо заговорил Сапегин. – В это деле был замешан начальник милиции. Триста тысяч нашли у одного в квартире.

– Триста тысяч! Да… – открыл рот Плотников.

– Если бы у тебя, Алексей, были такие деньги, что бы ты с ними стал делать? Ну! – торопил Сапегин Плотникова с ответом.

– С ума бы, наверное, сошел или запил, – прокашлявшись, ответил за Плотникова Бушмакин.

– Триста тысяч – это немного. В год по десять тысяч… – прикидывала Копылова, чему-то радуясь.

– Это в месяц по тысяче… Бешеные деньги, – прищелкнул языком Бушмакин.

– Не обязательно все тратить. Можно положить на сберкнижку, – Клавдия так бы и сделала.

Обеденный перерыв закончился, но никто не начинал работу.

– Товарищи, пять минут рабочего времени потеряли. В чем дело? –поднимал Чебыкин людей. – Надо соблюдать распорядок трудового дня. Давайте на свои рабочие места!

Клюев работал последнюю неделю: рассчитывался.

До обеда Сергей Сергеевич еще работал, после обеда, как находило: ничего не хотелось делать, руки опускались. Такого еще не было. «Может, устал? Но недавно вышел из отпуска, месяц еще не прошел. Странно», – пожимал Клюев плечами.

Он уже не жил с женой: собирался все к одной тут переехать. Если бы можно было начать жизнь с начала, Клюев на этот раз был бы умней: закончил бы институт и не работал слесарем, не собирал грязь.

– А то работаешь, работаешь, а ничего нет… Сергей, ты вот всю жизнь проработал, а что заработал? – смеялся Клюев над Пашковым, а заодно – и над самим собой. – Ничего мы с тобой не заработали за годы ударного труда. Все кругом наше, а мы ничего не имеем. Хорошие мы с тобой хозяева производства.

– Так оно, Сергей Сергеевич. Нахлебников еще много у нас в стране. Каждого одеть, накормить надо, да еще, чтобы машина была.

– Дураки мы с тобой, Сергей. Вот ты работал на шахте… Взял бы да отправил вагончик угля на Украину, продал бы его втридорога, и не надо было бы сейчас жилы тянуть. Неужели ты за свою жизнь не заработал вагон угля?

– Заработал, и еще не один.

– Вот еще один дурак, – кивнул Клюев в сторону Лаптева, собирающего резак.

– Что? – не расслышал Лаптев.

– Ничего, ничего. Работай давай! Работа дураков любит. Любопытный больно.

Помимо своей основной работы крановщика Пашков выполнял другую обязанность – по хозяйству; подрабатывал. Заработок крановщика был восемьдесят рублей, а с хозработами выходило около ста пятидесяти–ста шестидесяти. Пашков успевал везде: и на кране, и внизу. Крутился.

– У, черт! Зараза! – страшно ругался он, когда что-нибудь не получалось в работе. – Дмитрий, давай покурим.

– Ну давай! Перекур, так перекур, – снял Сапунов рукавицы.

– Пошли вон туда, сядем, на трубу. Надо же, как Сталин издевался над людьми. Вот изверг был, – цедил Пашков сквозь зубы. – Скотина не выдерживала в лагерях, а человек все терпел.

Дмитрий никак не мог приноровиться к новой системе оплаты труда: какой-то непонятной, ненадежной она была. В четверг после обеда лопнула тяга на дробилке. Требовалось срочно к четырем часам ее реставрировать. Объем работы был большой. Дмитрий работал, даже не курил; если бы он захотел прибавить в работе, только бы хуже сделал. КТУ получался невысоким. Но как тогда еще работать? Лечь костьми? Ругаться?

4

– Олег, у тебя пазы. Так, Зоя, у тебя своя работа, инструменталка. Виктор, режешь клинья. Работы много на сегодня. Еще, товарищи, нам надо провести сменное собрание. Придется задержаться. Я думаю, ненадолго. Пустеев с Валиевым в среду пришли на работу с глубокого похмелья. Я отправил их домой. Надо с этим разобраться. Для ведения собрания надо выбрать председателя и секретаря. Пожалуйста. – Чебыкин отступил назад. – Активней!

– Лаптева. Копылову, – предложил Бобров.

– Садись, Зойка, за стол, – пересел Плотников на скамейку.

Чебыкин положил на стол лист чистой бумаги, ручку.

– Ведь знали, что на работу, зачем надо было так напиваться. Никакой ответственности. Позорите себя. Губите свое здоровье. – Хотел Чебыкин, чтобы Валиев с Пустеевым поняли это и не делали больше так.

– Леонид Иванович, ну выпили они… со всяким бывает. Человек – не машина, не компьютер, его не запрограммируешь, – выгораживал Пашков Пустеева с Валиевым. – Ну накажем мы их… Кому будет легче? Человек обозлится. Обязательно надо наказать! Законы у нас какие-то негуманные. Живем, вроде, в социалистическом обществе.

– Ну и что, если живем в социалистическом обществе? Так теперь надо нарушать трудовую дисциплину? – отказывался Чебыкин понимать Пашкова.

– Нет. Почему? Трудовая дисциплина есть трудовая дисциплина. Но в жизни всякое бывает. Может, человеку плохо. А русский человек привык горе топить в вине. Традиция такая. Испокон веков это ведется: от прадедов к дедам; от дедов к отцам; от отцов к нашим детям. Наказать человека – легко. Как будто других мер воспитания нет.

– Ладно, Сергей, хватит демагогией заниматься, – скоро Чебыкин понял, что от Пашкова ждать хорошего нечего, одна болтовня.

– Лапшу на уши вешает, – определил Бобров.

– Заслушаем виновников сегодняшнего собрания, – председательствовал Лаптев.

– … ну был с похмелья.

– С глубокого, очень глубокого похмелья, – поправил Чебыкин Валиева. – Утром, наверно, еще добавил.

– Нет. Утром ничего не было.

Тогда Чебыкин обратился к Боброву, как свидетелю:

– Олег, ты видел, какими они пришли на работу?

Олег не стал молчать:

– Да, вид у них был безобразный. Я бы тоже не допустил их до работы. Ты, Валиев, не мог работать. Реакция у тебя была замедленная. Ты бы себя изувечил и мастера подвел.

– Кто еще видел, какими они в среду пришли на работу?

– Леонид Иванович, ну всякое бывает, – опять заговорил Пашков. – Теперь обязательно наказывать надо. Они хорошие работники. У них сейчас полетит тринадцатая, премия… Почему вот так: наказаний много, а поощрении – премия?

– Я, Валиев, тебя уже предупреждал, чтобы ты не появлялся на работе в нетрезвом состоянии! – не мог говорить спокойно Чебыкин. – А тебе, видно, все равно. Конечно, тебя уже не перевоспитаешь, но надо и совесть иметь. Я повторяю: на работе с похмелья нечего делать. Я буду отстранять от работы. У кого какие будут предложения? Давай, Алексей Иванович, твои предложения, а то так всю смену просидим, промолчим.

– Какое мое предложение? – испугался Плотников. За всю свою трудовую деятельность в цехе, около двадцати лет, он ни разу не выступил на собрании: придерживался нейтралитета. Он тоже не раз выходил на работу с похмелья.

– Если человек захочет бросить пить – значит бросит; не захочет – насильно не заставишь, – так понимал Владислав.

– Объявить им выговор, – ничего лучше Лаптев придумать не мог: лечиться Валиеву нельзя, здоровье не позволяло.

– Выговор. – Чебыкин думал об этом. – Это несерьезно. Что им выговор? Бумажка. Я предлагаю ходатайствовать перед цехкомом о лишении их КТУ. Выплатить им тариф. Вот это будет действенная мера. А то что им выговор?

– Но они полмесяца уже отработали. Заработали КТУ. Нет. Это неправильно, – был Бушмакин против.

– Наказать их, конечно, надо, они того заслужили. Но почему одним можно совершать прогулы, не выходить на работу, а другим нельзя?

– Кому это можно? Ты, Олег, договаривай. Мы все здесь свои. Смена. – Чебыкин никакой вины за собой не чувствовал. – Закон у нас для всех один. У нас нет привилегированных классов.

– Хмелева Мария Павловна взяла отгул. А откуда он у нее?

– Она отпросилась у меня.

– Отпросилась по телефону?

– У нее уважительная причина.

– Какая? Подралась с мужем? У меня тоже в семье бывают неприятности, но я выхожу на работу.

– Знаешь, Олег, не наше это дело. К тому же она – женщина.

– Если женщина, зачем набрасываться на мужика? Лезть на кулак?

– Олег, оставим этот разговор. Вот выйдет Хмелева, и разберемся.

– Надо сразу разбираться. После драки кулаками не машут.

– Так оно, конечно. Виктор, веди собрание. Отвлеклись мы тут.

– Поступило предложение ходатайствовать перед цехкомом о лишении Пустеева с Валиевым КТУ. Кто за данное предложение? Большинство. Кто против?

Пашков и Бушмакин были против. Собрание закончилось. «Нехорошо получилось. Не собрание, а черт знает что, – переживал Чебыкин. – Базар! При чем здесь Хмелева? Я не понимаю. Надо разобраться, чтобы потом не возвращаться к этому вопросу. А может, не надо торопиться?»

Чебыкин уже стоял у расточного станка.

– Олег, извини я отвлеку тебя от работы. Олег, скажи, ты доволен, как прошло собрание?

– При чем здесь доволен не доволен?

– Скажи, этично вмешиваться в семейную жизнь? Мало ли что может быть в семье. На то она и личная жизнь, чтобы в нее никто не совался. Я так считаю.

– Леонид Иванович, а если бы Валиев позвонил, ты бы дал ему отгул?

– Валиев не первый раз уже приходит на работу с похмелья. Я его уже предупреждал. Я, Олег, уважаю тебя за прямоту, но лезть в семейную жизнь – это нехорошо, грязно, я бы даже сказал. Сегодня, Олег, ты явно перестарался.

Чебыкин оставался при своем мнении.

Валиев, Пашков, Бушмакин, Пустеев сидели за станком у Валиева, курили.

– Ладно, попросит он меня после работы задержаться… – грозился Пустеев. – Пусть лучше не подходит ко мне.

– Говорил я вам: хватит! Нет, давай еще возьмем. Ну и взяли! – сердился Пашков. – Хорошо, мы с Анатолием в десять часов ушли. Выспались. Да?

Бушмакин ничего не ответил.

– Если бы я знал, что все так получится, я бы вас не отпустил.

– Сергей, не бери в голову. Ну выпили, ну и что? – нисколько не жалел Пустеев о случившемся. – Вчера вино только до четырех часов продавали.

– Что делается. Кто не работает – тот и пьет, – совсем расстроился Пашков. – Это же неправильно: сегодня – есть вино, завтра – нет. За вином давка!

– Тише ты, – заметил Валиев. – Все равно по-твоему не будет.

– Все, все, я больше не кричу. Люди работали, работали, и без заработка остались. Законы у нас какие-то не гуманные.

Пустееву с Валиевым не надо было стараться, работать: все равно тариф. Месяц безденежный, пропащий. Работать за просто так не было резона.

5

Ефимов с Чебыкиным были одни в конторке.

– Ну как можно лишить человека заработка, что он заработал? – никак не укладывалось это в голове Ефимова.

Он находился на больничном, когда проходило собрание.

– А ты, Антон, что предлагаешь? С Пустеевым я накануне разговаривал, предупреждал, чтобы он не пил. Я раньше еще мог отстранить его от работы, но думал, поймет человек. К тому же, коллектив лишил его КТУ, а не я.

– Получается, как в капиталистической стране?

– А что ты думаешь, нам у капиталистов надо учиться.

– …учиться хозяйствовать, но не обкрадывать людей, – поучительно заметил Ефимов.

– Выбирай, Антон, выражения. Я их деньги себе в карман не кладу.

– Все равно, как это… человек работал, работал и, выходит, –зря. Он же эти деньги заработал горбом своим. Ты лишил человека материального стимула. Зарплата – главный стимул в работе!

– Я с тобой, Антон, не согласен. А как тогда быть с удовлетворением в работе?

– Человек приходит на работу, чтобы заработать. Пойми ты это! За-ра-бо-тать!

– С одной стороны, ты, может, и прав, – задумчиво произнес Чебыкин, грызя карандаш. – Но не в деньгах счастье.

– Нехорошо все-таки получилось… Человек работал, работал, и раз – его лишили зарплаты. Не нравится мне все это. Подумай.

Ефимов встал. Он не считал разговор законченным, думал к нему еще вернуться. В споре рождается истина. «Не нравится. Мне тоже много не нравится. Я – один, а вас много. Что я теперь, должен под каждого подстраиваться? Сапунов: рассчитаюсь! «Рассчитаюсь!» Да рассчитывайся! Я никого не держу. Надо будет как-то провести собрание. Собраться в красном уголке и поговорить по душам. Чтобы никто не мешал. Каждый выскажется, что ему мешает работать».

Но ничего из этой затеи не получилось: собрание прошло неинтересно. Никто даже не выступил. Владислав, кажется, догадывался, отчего такая пассивность: не было главного активиста, вдохновителя, Боброва. Олег был на сессии. Он заочно учился в техникуме.

Большим событием в жизни коллектива цеха стали квартальные, иначе – приработок. За сверхплановую продукцию на восемьдесят рублей в среднем повысилась зарплата в цехе. У Вершинина за месяц вышло аж пятьсот руб. О такой зарплате можно было только мечтать. За такие деньги стоило работать. Следующие квартальные оказались скромнее. А еще через месяц приработка не стало. Предприятию был навязан стопроцентный госзаказ вместо восьмидесяти пяти процентов.

– Только рабочий человек поднял голову, свободно вздохнул, как его прижали. Треснули по голове, поддали коленкой под зад! – не скупился Чебыкин на выражения. – Рабочий человек опять во всем разуверился. Народ обозлен. Раньше как-то веселее было. А сейчас в праздник не слышно, чтобы пели. Не знаю, к чему мы придем.

– Что хотят, то и делают, – вторил Пашков Чебыкину. – Зачем тогда нужен был закон о госпредприятии, если его можно переиначить, кому как удобно?

– Я, Сергей, вот так понимаю, – имел Леонид Иванович на этот счет свое мнение. – Не все у нас за перестройку. Не всем она пришлась по душе. Много у перестройки врагов. Я, лично, верю Горбачеву. Правильную он ведет политику. Он за народ.

– Смешно даже… появились талоны на мыло. Водки не стало, и государство совсем обеднело. Повырубали весь виноградник. И кому лучше сделали? Кто захочет, тот напьется. «Все на борьбу с алкоголизмом!» – вывертывая губы, передразнивал Пашков нерадивых руководителей государства.

– А все-таки, Сергей, пьяниц меньше стало.

– …а преступность возросла.

– Преступность и раньше была большая. Только раньше все скрывали, утаивали. Народ был в неведении.

– До чего довели народ, скоты! Правильно один выступил на съезде, мол народ совсем обнищал. Прожиточный минимум в стране сорок рублей. Как на эти деньги прожить?

– Очень много у нас дармоедов всяких, прихлебал, – заговорил Бушмакин. – Я точно знаю, что на зарплату машину не купишь. Надо голодом сидеть.

– На спиртное у тебя, Анатолий, сколько уходит?

– Ну сколько? – легко догадался Бушмакин, к чему клонил Бобров. – Четыре, пять раз в месяц я беру спиртное.

– А в праздник – и того больше. Ну так вот, в год шесть бутылок… Это шестьдест-семьдесят рублей. Плюс табак. За десять лет ты мог бы купить машину, если бы не курил и не пил.

– Если не курить и не пить, с бабой не спать, зачем тогда жить? – изрек Пашков.

– Давайте сейчас все в красный уголок на лекцию, а потом сходите в столовую, – насупился Леонид Иванович. – А то лектор уже пришел.

– Какой прок от этих лекций, – скептически был настроен Валиев. – О чем лекция?

– Кажется, о сельском хозяйстве. О деревне. Читает лекцию Горинов, учитель истории, сейчас на пенсии. Может, знаете такого?

– Нет.

Горинов начал лекцию с критики правительства. Не с кого было спросить за кризис в стране, за развал в сельском хозяйстве. Крестьянство как класс фактически уничтожено. В деревне в настоящее время остались одни старики да старухи. Заработка нет.

Больше всех возмущался, шумел Пашков:

– Сколько у нас земли, и покупаем зерно за границей! Дошли до ручки. Командировочный работает в поле, колхозник гуляет!

– Да уймись ты, балаболка! – смеялся Плотников.

Через пять минут Пашков опять брал слово:

– Как у нас делается: поступает распоряжение сверху, что сеять, когда сеять. Хотя, может, на этой земле лучше сеять не рожь, а пшеницу. Но раз поступило сверху распоряжение, значит, надо его выполнять. Вот я в лесу работал. Сколько мы леса извели, как будто все это не наше. Помню, кедрач загубили: оставили один кедр, а кедр без другого леса не растет. Скоро лес за границей будем покупать. Это я вам гарантирую! Через шесть, семь лет так оно и будет. Вспомните мои слова.

После лекции Пашков долго еще спорил, доказывал, что землю надо отдать крестьянам на вечное пользование. Крестьяне это заслужили. Пусть крестьянин смело обзаводится хозяйством, не надо ему мешать.

…позавчера Валиев просадил втулку на стойку, Дмитрий целый час провозился с ней, «гужонил». Лишняя работа. Считал Сапунов каждую копейку. Откуда эта скаредность? Человек должен быть уверен в завтрашнем дне, не перебиваться с копейки на копейку; работать – это зарабатывать… на что-то жить. Как жить? Хорошо, плохо.

6

– Товарищи, со вторника мы с вами переходим на чековую систему, – делал Чебыкин объявление после разнарядки. – Как это будет? Например, механик оформляет заказ на изготовление крылатки. Мы этот заказ выполняем и получаем чек на такую-то сумму, сколько стоит крылатка. Механик расплачивается с нами чеками. В конце месяца мы подбиваем бабки. По чекам сразу видно, как мы сработали. Я думаю, чековая система вводится, чтобы научить вас хозяйствованию.

– Она и для ИТР вводится, – сердито отозвался Бобров. – Почему это только для нас? Для вас тоже.

– Ты опять, Олег, чем-то недоволен! Все не по тебе.

– Почему не по мне?

– Ладно. Хватит!

– Пусть выскажется. Зачем человеку рот затыкать, – вступился за Боброва Ефимов.

– Никто ему рот не затыкает. Шестнадцатого октября выйдет начальник цеха из отпуска, тогда соберемся, поговорим о чековой системе. Может, я действительно, что-то недопонимаю. Как мне объяснили, так я и говорю.

За два месяца – ни одного собрания. Такого еще не было. Жизнь в цехе словно замерла, остановилась. Можно было только догадываться, что заводом выполняется план, так как была премия.

– То собрание за собранием, то их совсем нет. Когда густо, когда пусто, – ворчал Пашков.

Начальник цеха вышел из отпуска двадцатого октября вместо шестнадцатого, были еще отгулы. Двадцать второго октября состоялось собрание.

– План по реализации продукции выполнен заводом на сто два процента, – знакомил Валентин Петрович коллектив цеха с работой завода за прошлый месяц. – Склад загружен щебнем. Не хватает вагонов на вывозку. В ноябре на ремонт встает вторая дробилка. Работы прибавится. В целом наш цех за октябрь с работой справился, нареканий на качество продукции нет. Но, товарищи, мы с вами стали хуже работать. Много у нас перекуров. Почему?

– Нет заинтересованности, – легко объяснил Бобров. – Фонд заработной платы у нас постоянный. Зачем мне, например, упираться, когда я все равно больше не получу? Я могу работать лучше, но не хочу.

– Не можешь – научим, не хочешь – заставим. – Любимая поговорка начальника цеха.

– Да не заставите. Если человек не захочет работать, его не заставить. Он будет имитировать работу, делать вид, что работает.

– Надо, Олег, не имитировать работу, а работать, – учил, подсказывал начальник цеха, делал замечание.

– Валентин Петрович, нет никакого настроения работать, – обозлен был Пашков. – В магазинах пусто. Вчера я три часа простоял за стиральным порошком. Сахара нет! Водки нет! Мыла нет!

– А что я могу сделать! – развел руками Валентин Петрович. – У меня такие же права, как и у всех. В магазине есть – и у меня есть. Мне ничего с базы не привозят.

– Надо пригласить начальника ОРСа и спросить у него, почему в Архиповке есть сахар, а у нас нет.

– Первого секретаря райкома партии пригласить на беседу, – выступил с предложением Бобров.

– Хорошо! – лениво, как бы делая одолжение, заговорил Вершинин, парторг. – Попробую я устроить вам эту встречу. Когда? Сказать я вам этого не могу. Может, через неделю, а может, через месяц.

– Валентин Петрович, – взял слово Чебыкин. – Про чековую систему не все ясно.

– А что неясного? Чековая система введена с целью научить нас работать. А то мы зачастую не думаем о завтрашнем дне. Умеем только потреблять, а экономит – нас нет.

Завершался съезд народных депутатов СССР. Экономическое положение в стране оставалось крайне тяжелым, плохо было с продовольствием. Поговаривали, что скоро не будет соли, ниток, пуговиц. Бастовали шахтеры Кузбасса, Донбасса; требовали увеличения заработной платы, улучшений условий труда, доплату за ночные.

– Надо тоже бастовать, – не верил Бушмакин в перестройку.

– Не получится у нас забастовки, потому что мы еще не готовы к этому. Живуч в нас принцип: моя хата с краю – ничего не знаю. Сознание у нас низкое, – объяснил Бобров.

– А вот интересно, за чей счет будут восполняться потери от забастовки? – хотел бы Пашков знать. – Собственно, и так все ясно: урежут материальный фонд, и все шито крыто.

– Я вот никак не могу понять, как человек может заработать в месяц одну тысячу двести рублей, – пожимал Чебыкин плечами. – Про кооператоров вчера писали в газете.

– Это же физически невозможно. По нашим меркам это надо перекрыть сменное задание на шестьсот процентов. Не верю я этому!

– Но если он действительно их заработал, что-то внедрил. Заработал – получи! – так понимал Бобров. – Надо человеку платить, тогда он будет работать. А у нас уравниловка.

– …но тысячу двести рублей… Ну я согласен, можно заработать за смену тридцать-сорок рублей; и то за месяц не выйдет тысячу двести.

– Вот потому, Леонид Иванович, мы – нищие. И никогда не научимся работать. Потому что нет заинтересованности в результатах своего труда. Сколько ни работай – больше не получишь. Потолок.

– Нет, Олег, здесь что-то не то. Не верю я! – отмахнулся Чебыкин.

– Да, интересно было бы послушать первого секретаря райкома партии, – жаждал Пашков встречи с большим начальством.

Но накануне встречи с первым Пашков неожиданно слег в постель с остеохондрозом.

Много накопилось вопросов к первому секретарю райкома партии товарищу Сизову. Люди хотели бы знать, куда исчезли с прилавков продукты, кто ест черную икру, на чьих УАЗиках вывозятся с базы продукты.

– Почему в столовых одни передки, а где задки (задняя часть туши). Где задки? Где задки?

Гилев словно взбесился, подавай ему задки, и все! Таким его еще никто в цехе не видел. Валиев хотел бы знать, когда будет налажена торговля спиртным. Спиртное завозится крайне редко. После работы купить бутылку водки практически невозможно из-за больших очередей. Надо открыть еще один вино-водочный магазин, меньше будет давки, предлагал Валиев. С мебелью обстояло плохо. Не было кремов для лица. Зубной пасты не стало.

7

Чебыкин хотел к двадцать девятому числу закончить раму на двигатель и со спокойной душой уйти в отпуск, но ничего из этого не получилось: требовалось еще торцевать у рамы основание, растачивать отверстия. С рамой еще было много работы. Смену принял Ефимов. Новый мастер – новые порядки, новые отношения. Ефимов много суетился, забрасывал работой. Хлопот прибавилось, а КТУ какое было, такое и осталось.

– Я тебе, Антон, не доверяю! – не мог Сапунов говорить спокойно, все внутри дрожало от волнения. – Понимаешь: не доверяю! За что ты мне снизил КТУ в понедельник? Я буду работать, а кто-то наживаться за мой счет!

– У тебя, Дмитрий, в понедельник немного было работы. Работа не тяжелая. Я тебе поставил среднее КТУ. За такие деньги надо работать. Так что, хватит валять дурака. Я – контролирующее лицо.

– А я – работяга, подчиненное лицо, наемный рабочий!

– Не кричи, пожалуйста.

– А, вы – контролирующее лицо, а я и забыл, – Дмитрий раскланялся.

– Строишь из себя клоуна.

– За такую оплату я не собираюсь тянуть жилы.

– Значит, отказываешься от работы?

– Боже упаси. Но как оплачивается мой труд, так я буду и работать.

– Но нам такие работники не нужны.

– Собирай совет смены, будем разбираться.

– Я могу тебе добавить… – уступал Ефимов.

– Сколько?

– Там видно будет. Что, торговаться будем?

Разговор не получился. Конфликт не уладился.

В понедельник после обеда собрался совет смены в конторке мастеров. Дмитрий неделю уже работал, не старался.

– Дмитрий не согласен с оценкой труда, – объяснил Ефимов ситуацию, ввел в курс дела, хотя в этом не было никакой необходимости: члены совета уже и так все знали.

Дмитрий уже жалел, что все так нелепо вышло, но выговориться, объясниться надо было.

– Я недоволен оценкой своего труда. Среднее КТУ теперь у меня пожизненное. У меня заработок теперь всегда будет ниже, чем у Лаптева, Вершинина… потому что у них среднее КТУ выше. Если бы мы все трое –Лаптев, Вершинин и я одинаково работали, то у меня все равно бы вышло меньше всех. Потому что общее КТУ выводится из среднего КТУ. Это неправильно. Среднее КТУ надо выводить по разрядам.

– Это ничего не даст, – Ефимов был против. Его понять можно: у него самое высокое среднее КТУ в смене.

– Галина Афанасьевна, – обратился Бобров к Лысенко, листавшей за столом «Советские профсоюзы». – У Сапунова какой средний заработок? Может, ошибка получилась со средним КТУ?

– Я не против своего среднего КТУ, но нельзя же его устанавливать пожизненно. Человек может работать хуже, лучше. Надо хотя бы раз в год пересматривать среднее КТУ.

– Фонд зарплаты у нас постоянный, и его не пересмотришь, – объяснила Лыскова.

– У тебя, Дмитрий, самая высокая норма выработки, выше чем у Лаптева… Сейчас я тебе покажу. – Ефимов открыл ящик стола, зашелестел бумагами.

– Не трудись, мне твои проценты не нужны! Я – не ученик, не первый год работаю в цехе.

– Галина Афанасьевна, а если мы опять перейдем на сдельщину?

– Это, Олег, ничего не даст, лучше не будет. Мы все потеряем в зарплате. Мы потеряем премию, квартальные. Начальник цеха на это не пойдет. Нам это невыгодно.

– Мастеров тоже надо перевести на КТУ, – хотел Дмитрий досадить Ефимову. – В понедельник, Антон, ты не организовал работу, в результате я не собрал редуктор. Не было подшипника. Вчера ты что-то мастерил для себя, для дома. Как это называется? Нетрудовые доходы.

Ефимов покраснел.

– Ты, Дмитрий, тоже не без греха, выпрашиваешь КТУ, – не остался Ефимов в долгу. – Вчера ты за смену собрал один шнек. За что я тебе буду хорошо платить?

– А за что работать? За среднее КТУ? Если бы я собрал шесть шнеков, ты закрыл бы мне их?

– Видишь ли, Дмитрий, сегодня у тебя денежная работа, а завтра – нет, – заговорил Бобров. – Ты скажи начальнику цеха, чтобы он перевел тебя на три месяца на сдельщину, чтобы вывести среднее КТУ. Иного выхода нет.

– Вон Васин, – приводил пример Лаптев, – из смены Ельцова. Только хуже себе сделал. Тоже перевелся на три месяца на сдельщину, а выше КТУ не стало. От мастера много зависит, какую он работу даст.

«Заколдованный круг! Влип. Зачем мне все это нужно? – ругал себя Дмитрий. – Черт дернул! Что мне, больше всех надо, что ли? А может, я действительно выпрашиваю зарплату? Ерунда какая-то!»

Дмитрий сдержал слово и на следующий день за шесть часов собрал пять шнеков. Это был показательный день. За оставшиеся два часа до конца смены Дмитрий еще мог собрать два шнека, но это уже было лишнее: все равно Ефимов шесть шнеков не закроет за смену. Да и Лысенко не пропустит. Семь шнеков за смену – это много; надо пересматривать расценки.

– Без ругани ничего не добьешься. Поспоришь – глядишь, и КТУ добавят, – жаловался, выговаривался Дмитрий Плотникову. – Чем выше у тебя среднее КТУ, тем больше заработок.

8

– Виктор, в четыре тридцать в красный уголок. Собрание небольшое будет. – Почти всех из смены Ефимов предупредил, осталась еще кузница.

– Ты мне ничего не говорил и я ничего не слышал, – решил Лаптев подразнить Ефимова.

– Я тебе дам «не говорил», – потряс Ефимов кулаком перед лицом Виктора.

– Но, но, но. У меня тоже такая штука есть. Принимать кого-то на работу что ли будем?

– Придешь на собрание, узнаешь, – Ефимов сам не знал, что за повестка дня.

– Товарищи, с первого октября вышло Постановление о налогооблажении фонда оплаты государственных предприятий, объединений, – зачитывал начальник цеха приказ по заводу. – Это значит, что если выплаты из фонда оплаты возрастут от трех до пяти процентов, то взимается рубль налога; от пяти до семи процентов вводится налог уже два рубля. Заработная плата замораживается. Столь суровые меры вызваны сложившимся в стране чрезвычайным положением с денежным обращением. Рост денежных средств опережает выпуск товаров.

– Валентин Петрович, заработная плата у нас будет повышаться? – хотел бы знать Сапегин.

Вопрос этот всех волновал.

– Да, но повышение будет незначительным, только на три процента.

– Хоть на три, и то ладно.

Вопросов больше не было. Люди, кажется, ко всему привыкли: одним постановлением больше, меньше – какая разница. Бобров чувствовал, здесь что-то не то. Постановление направлено против рабочего человека. Невыгодно было предприятию увеличивать объем производства. Значит и заработка не будет.

Сапунов никогда еще так н не уставал. Тяжело работалось с Ефимовым, как с надсмотрщиком. «По конечному результату можно судить о проделанной работе. И чего всю смену торчать в слесарном отделении? – не понимал Дмитрий. – Установил слежку. Как из-под палки. Скорей бы в отпуск».

– Зоя, через неделю я ухожу в отпуск, – хвалился Дмитрий. – Поеду в Сочи отдыхать.

– Так уж и в Сочи, – не верила Копылова.

– Ох и отдохну.

– Путевку что ли взял?

– Путевку, путевку…

Разговор носил легкий непринужденный характер, ни к чему не обязывал. Сапунов шутил. Копылова любила поболтать.

– Зоя, когда я тебя увижу большим начальником? Ты когда пойдешь учиться?

– Смеешься? Смотри у меня, – погрозила пальцем Копылова.

– Надо идти работать. А то Ефимов, наверно, ждет меня уже в слесарном отделении.

– А ты не обращай внимания, – советовала Зойка.

Ефимов сидел в конторке. Незаметно как-то прошла смена, уже перевалило за полночь. Антон любил вторую смену. В ней спокойней: меньше беготни, меньше начальства. Через пятнадцать минут домой. Бушмакин ворвался в конторку:

– Антон, за что ты мне снизил вчера КТУ?! Если бы тебе вывели такое КТУ, ты бы, наверно, до директора дошел! У меня семья!

– Не кричи… и дома не кричи. Сапунов успокоился, теперь тебя надо успокаивать. Как с вами Чебыкин ладит?

– А пошел ты…

– Выбирай выражения. Работа у тебя вчера была несложная.

– «Несложная»…

– А будешь ругаться, я напишу начальнику цеха докладную.

Бушмакин уже не слышал, что сказал Ефимов: вышел.

Пашков не досчитался в получку десяти рублей.

– Что хотят, то и делают! Что нам дает этот закон о налогооблажении заработной платы? Да ничего. Зарплата им наша не понравилась: много стали зарабатывать! А цены какие стали? Все втридорога.

– Ну завелся, Сергей, – виновато улыбнулся Валиев.

– А что, не так что ли!? – рассердился Пашков. – Сколько у нас дармоедов в стране! Ничего не делают, а зарплату получают. Давай разберемся. В месяц нам идет премия двадцать процентов от тарифа. За три месяца получается шестьдесят процентов. А ИТР за квартал получает полтора, два оклада. Это сто двадцать-двести руб…

Разговоры, разговоры… кажется, им не будет конца. Они возникали стихийно на рабочих местах, в столовой, курилке. Невозможно было угадать о чем пойдет разговор, то ли о сталинизме, то ли о зарплате, то ли о народных депутатах. Но почти все разговоры сводились к зарплате.

Странным, непонятным был 1989 год. Конец года, а еще не приняты соцобязательства. блей на 1990 год. Трудовые коллективы не рапортовали о досрочном выполнение плана. Валентин Петрович на собрании призвал коллектив цеха к благоразумию, не сдавать в работе, набраться терпения. Ко всему следует быть готовым. Сегодня есть план, завтра его может не быть. Трудно стало с вагонами.

Часть третья

1

Позавчера Бобров расстался с партбилетом: хватит народ дурить. Лаптев тоже вышел из партии. Еще человек пять сложили партбилеты. Партийная организация в цехе распалась. В других цехах было не лучше. Массовым, всенародным оказался выход из рядов компартии. Во всем теперь были виноваты коммунисты, во всех грехах.

Разнарядка закончилась, Чебыкин не распускал смену:

– Я вас, товарищи, немного задержу. У меня небольшая информация.

– Информация к размышлению, – смекнул Олег.

Чебыкин сердито посмотрел на Боброва, но ничего не сказал.

– Вчера главный инженер собирал у себя мастеров, знакомил нас с планом работы завода. Что нас ждет. Какие планы на будущее. Где-то в конце месяца начнет строиться предприятие по производству керамзита. Это такой легкий материал, катышек. Применяется в строительстве. Керамзитовые блоки пользуются большим спросом. Если удастся наладить производство керамзита, то это будет нашей прибавкой к зарплате.

– Прибавят! Жди! – сомневался Валиев.

– Не все сразу. Москва не сразу строилась. Все наладится. Таков закон жизни. Динамика, – не терял Леонид Иванович присутствия духа. – Надо быть оптимистом. Все будет хорошо. Вот увидите.

– Чего смотреть? Жизненный уровень по сравнению с 1913 годом снизился наполовину, – рассмеялся Бобров. – Рабочий получает за свой труд гроши.

– У меня жена работает бухгалтером в СМУ, – заговорил Бушмакин. – У нее зарплата больше, чем у меня. Она целый день сидит, а я стою у станка. Есть разница?! ИТР добавили зарплату, а рабочим – шиш.

– Чего говорить, у ИТР больше зарплата, – ругался Пашков.

Начальник цеха подошел.

– Нет, все-таки интересно: рабочий – главная производительная сила, а зарплата у рабочего ниже, чем у ИТР, – насупился Ефимов.

– Антон Васильевич, зарплата у меня не больше, чем у тебя, – с укоризной в голосе заметил начальник цеха. – Просто зарплата ИТР теперь приравнена к зарплате квалифицированного рабочего. А почему это сделали? Потому что никто не хочет работать мастером, терять в зарплате. Вот мастерам и добавили.

– Пожалуйста, я могу освободить свое место! – И Леонид Иванович решительно шагнул в сторону. – Занимайте!

– Рабочим тоже подняли зарплату, – не все еще сказал начальник цеха. – Раньше средняя зарплата у токаря пятого разряда была сто девяносто рэ, сейчас – двести сорок. Так что моя зарплата нисколько не больше вашей.

– Валентин Петрович, речь идет не о вас конкретно, а вообще о ИТР, – пояснил Бобров.

Начальник цеха ничего не ответил, закурил, пошел к себе в кабинет.

– Да, товарищи, – спохватился Леонид Иванович, – чуть было не забыл с этими разговорами. Все не переговоришь. Мария Павловна не была на торжественном заседании, посвященном Первомаю. Я ее раньше отпустил с работы. Она у меня отпросилась. Разрешите мне от лица администрации завода, цеха и от себя лично поздравить Марию Павловну с высокими показателями в труде, пожелать ей крепкого здоровья и объявить ей благодарность. Мария Павловна у нас член совета смены, общественник.

– Спасибо, – Хмелева сильно покраснела.

– Кто не работает, тот и в почете, – мрачно вполголоса заметил Бушмакин.

– Кто не работает, тот и ест, – буркнул Ефимов.

– Поздравляю, Мария Павловна! Молодец! – встал Пашков, крепко, по-мужски пожал руку.

– Пойдемте работать, – поднимал Чебыкин смену.

Мария Павловна, конечно, все слышала, но не стала ничего доказывать ни Бушмакину, ни Ефимову, оправдываться. Да, Бушмакин работал лучше, но не принимал участия в общественной жизни цеха, спорил с мастером. Это было ему минус, его ошибкой. Ефимов тоже был спорщик. Мария Павловна никогда не отказывалась от работы, какой бы работа плохой, невыгодной ни оказывалась. Случалась работа и со стороны, левая. Чебыкин давал ее как «разная». Мария Павловна вида не подавала, что это левая работа, не спорила. «Какая разница, – думала она, – деньги идут, и ладно. Чего еще надо?» Иногда Чебыкин сам вставал за станок, он был токарь, делал свои дела. Мария Павловна стояла рядом.

Скупым выдалось премирование на Первомай. Вершинину была Почетная грамота. Сапегину, Хмелевой – благодарность. Раньше, до перестройки вручали не одну Почетную грамоту на всех, и благодарностей – больше. По итогам работы за апрель месяц лучшей признали смену Чебыкина. На ее премирование рабочим выделели семьдесят рублей. На всех.

Но Чебыкин оставил деньги в кассе. У Валиева скоро юбилей, пятьдесят лет. Надо подарок. Это уже стало традицией. Плотников выходил на пенсию. Тоже надо что-то преподнести. От завода выделят подарок, но от смены, товарищей – вдвойне приятней, считал Леонид Иванович. С Плотниковым легко было работать. Человек – исполнительный, любил шутку; несмотря на преклонный возраст, болезни, держался молодцом.

Ефимов в перерывах между работой собирал мотоплуг: крутился, как белка в колесе: и мотоплуг, и работа. И когда все уходили на чай, он вставал за фрезерный станок. Был мастер на все руки. Кулибин. Он торопился, хотел к весне закончить. Работы с мотоплугом еще было много. Иногда Антон в рабочее время собирал аппарат и почти всегда попадался: Чебыкин неслышно подходил сзади и, молча, стоял, смотрел, потом выговаривал:

– Опять, Антон, будешь на меня обижаться, что я занижаю тебе КТУ. Взрослый человек, а ничего не хочешь понимать.

– Я со своей работой справляюсь, – оправдывался Ефимов. – Норму выполняю. Чего меня воспитывать, я вышел из этого возраста. Молодежь лучше воспитывай.

В цехе было два умельца-Кулибина: Ефимов и Стрельцов, электрик. Последний мастерил планер, все хотел летать. Он делал так: два часа работал на себя, шесть – на государство. И когда он работал на себя больше двух часов, довольный, подслеповато щурясь, заявлял:

– Сегодня смена у меня прошла не зря.

– Смотри, Иван, не улети, а то останемся без электрика, – шутили в цехе.

На что Стрельцов отвечал:

– Не бойтесь, товарищи. Электрика еще можно найти, планериста –потрудней.

Ивану уже было за сорок. Крупный мужчина. Мелонхолик. Начальник цеха знал о пристрастии Стрельцова, к работе на себя, но не делал замечаний. Все в цехе крутилось, вертелось. Как электрик, Иван справлялся со своими обязанностями. С Садовским были проблемы: хороший токарь, но – выпить любил. Позавчера опять напился. Валентин Петрович говорил уже с ним, ругался. Не понимает, а ведь уже не молодой. Мастер следил, чтобы к Садовскому никто не ходил, никаких левых заказов. Но Виктор встречался с нужными людьми за цехом. Заказов было много: кому втулку выточить, шпильку. Виктор никому не отказывал. За работу брал, в основном, спиртным – бутылку.

На последнем собрании Бобров вдруг во всеуслышание заявил, что человеком движут личные интересы, человек работает на себя. Валентин Петрович никак не мог с этим согласиться. А общество? Человек – общественный продукт. Между людьми должно быть согласие, взаимовыручка. Один за всех, и все – за одного. А если каждый будет за себя, что получится? Нет, один в поле не воин.

2

«Ну и совесть у людей. Я бы так не мог. У нас работа, план. Сварщик в смене один».

Сидел Чебыкин за столом в конторке, выбивал ногами чечетку, нервничал. За окном было темно. Пять минут одиннадцатого. До конца смены еще два часа. Вот уж час Лаптев варил Гончарову, механику с горгаза, «Жигули». Леонид Иванович был должник: вчера Наталья, жена Гончарова, по знакомству принесла две банки тушенки, джем. В свободной продаже тушенки не было. Услуга за услугу. Гудел расточной станок. Скрипел у Бушмакина резец. Чебыкин давал себе слово больше никому ничего не делать и каждый раз нарушал.

В пятницу, на прошлой неделе, пришла медсестра с медпункта, попросила свальцевать трубу в баню, старая проржавела. Муж – инвалид. Как откажешь? Пришлось отдавать в работу.

Где-то пол-одиннадцатого Гончаров ушел, сунув Лаптеву за работу пятерку. Больших ремонтов на заводе не было. В цехе дефицит слесарной работы. Плотников сидел за вальцами, курил, хитрил: растягивал, оставлял работу на завтра, чтобы не слоняться по цеху без дела, не привлекать внимания, не заниматься по хозяйству. Через три месяца на пенсию. Лучшие годы отданы работе. Работа, работа и работа! По вечерам сильно болели руки, не было сна. Старость. Алексей не боялся смерти. Все естественно. Ничего вечного нет. Одно состояние переходит в другое. Воспроизводство. Где-то в книге Алексей читал, что после смерти человек перевоплощается в животное или вырастают крылья как у птицы.

– Перекур! – закончив сверлить «штанги», объявил Пашков. – Дмитрий, давай покурим.

Уже стало правилом компанией собираться на перекур. И мастер не так придирался, когда все вместе, общий перекур. Пашков сел на трубу, рядом с Плотниковым. Сапунов устроился на швеллере, чуть в стороне. Не хватало Лаптева. Он был в токарном отделении.

– Алексей, куришь, а нас не зовешь. Нехорошо, – делал замечание Пашков. – Не по-товарищески.

– …интересно, вот так летишь… Паришь.

Плотников широко раскинул руки, точно крылья: большой рот его с железными фиксами расплылся в довольной улыбке.

– Рожденный ползать летать не умеет! – сказал, как отрезал, Пашков.

– Да, кто-то ползает, а кто-то-ходит, – философски заметил Алексей.

– Алексей, а если бы мы опять перешли на сдельщину, я думаю, хуже бы не стало, – возвращался Пашков к вчерашнему разговору.

Вчера в конце смены стихийно возник разговор, что лучше сдельщина или бригадный подряд. Бобров с Ефимовым были за сдельщину, но за такую сдельщину, чтобы сразу были расценки на работу. Чтобы человек знал, за что работал, мог сориентироваться. Тогда будет толк. Появится заинтересованность сделать больше.

– Как ты, Алексей, считаешь, сдельщина будет лучше?

Пашков не работал сдельно, не знал, что за сдельщина, о которой так много разговоров.

– Лучше не будет, – не сразу ответил Плотников. – Все равно заработок будет выводиться в конце смены. Ничего не получится. Токарям еще можно работать сдельно. У них – определенная работа. У слесарей работа разная. Как тут сразу расценишь?

– Конечно, у слесарей работа разная, – пропал у Пашкова всякий интерес к сдельщине.

– Чего расселись?! Работать надо! Не скажешь, так всю смену просидят!– вскочил Плотников, заметив Чебыкина.

Это была шутка, но шутка нехорошая. Леонид Иванович прошел мимо, ничего не сказал.

– Ух ты, еврей! – кинулся было Пашков на Плотникова, но быстро остыл. – Как сядешь – так и появляется. Чутье у него, что ли, на перекур?

Если бы пришлось выбирать между сдельщиной и КТУ, Дмитрий предпочел бы второе. Проще. Не надо упираться, как при сдельщине. Фонд заработной платы постоянный. Заработок в двести пятьдесят рублей обеспечен.

Дмитрий работал ровно из смены в смену, не утруждал себя.

Пятнадцать минут пятого Пашков принялся за уборку, нарываясь на неприятности. Вчера только Чебыкин на разнарядке предупредил, чтобы рано не заканчивать работу. Пашков не мог без дела. Неуемная натура.

3

Чебыкин с Ефимовым опять выясняли отношения. Сошлись у доски «Будни цеха» за столом.

– Леонид Иванович, объясни, как ты выводишь КТУ?

– Как?

– Как? – зло усмехнулся Антон.

– Я тебе уже говорил, как я вывожу КТУ и добавить мне нечего. У тебя была черновая обработка. Почему, Антон, я тебе должен платить больше, чем другим? У тебя КТУ не меньше, чем у Боброва, Бушмакина…

– Давай, заливай! – побледнел Антон.

– Я тебе, Антон, прямо скажу, ты – рвач. Для тебя главное – деньги. Я давно это понял.

– Дальше…

– Я вывожу КТУ по работе, как человек работает. Если человек старается и качество хорошее, значит и КТУ у него высокое. Я так считаю.

– Я знаю, как ты считаешь! Что ты дураком прикидываешься? – кажется, готов был Антон пустить в ход кулаки.

– Сам ты дурак! – угрожающе задергал плечами Чебыкин.

Неизвестно, до чего доспорили бы Ефимов с Чебыкиным, если бы Бобров не вмешался:

– Антон, странный ты человек. Почему у тебя КТУ должен быть выше? Что ты, лучше других? Качество работы у тебя низкое. Помнишь, на прошлой неделе я из-за твоего вала потерял полтора часа? Тебе надо было срочно зацентровать заготовку, хотя у тебя была другая работа. Все равно вал у тебя остался на завтра. А мне пришлось перестраиваться. Лишняя работа. Ты, Антон, попридержи свои амбиции.

– Зачем? Почему лучше других, – запутался Антон. – Но так, как мы работаем, работать нельзя! Нет заинтересованности, значит, нет роста производительности труда. Мы топчемся на одном месте, как бараны. Надо менять систему.

– Так меняй! Кто тебе не дает? – всегда спокойная, Мария Павловна вдруг разволновалась, на щеках заиграл легкий румянец. – Все, Антон, не по тебе. Если тебе добавить КТУ, значит у кого-то надо взять. Фонд оплаты у нас постоянный.

– За автомат надо браться, – нисколько не шутил Антон. – В магазинах пусто! Жрать нечего!

Ефимов много хотел сказать, но не хватало грамоты. Разговор не получился. Но Антон не унывал, намеревался разобраться с КТУ, открыть людям глаза на собрании, чтобы все было официально, как полагается. Совету смены Антон не доверял: считал, что все решал мастер, за ним последнее слово.

Чтобы опять не попасть впросак, не запутаться, Антон все записал, что сказать. Не забыл он, как Чебыкин не оставил мед, когда мед привозили в цех. Антон тогда был в отпуске. Весь мед продали. Записал Антон и про Яковлева… как Яковлев рассчитался, был «съеден» мастером. Все это и многое другое, похожее, Антон выложил на собрании. В красном уголке воцарилась тишина; стало так тихо, как бывает только перед грозой. Начальник цеха встал, сердито откашлялся:

– Ты, Антон – склочник! Собираешь сплетни, всю грязь, как последняя баба, – Валентин Петрович был лучшего мнения об Антоне.

– Я, Валентин Петрович, не склочник. Это я все записал, чтобы прояснить обстановку.

– Нет, сплетник… – не мог Валентин Петрович говорить, сердце защемило, сел.

Бледный, с воспаленными глазами от бессонницы, взял слово Чебыкин.

– Товарищи, – судорожно проглотив слюну, начал он говорить, – я от своих слов не отказываюсь. Я хотел ударить Антона. Я могу при всех повторить, что Антон – рвач. Для него главное в работе – количество. Сколько раз я ему делал замечания насчет качества.

– Неправда! – вскочил Антон. – Там, где нужно качество, оно у меня есть. Я хорошо знаю, куда идет та или иная деталь. Зачем я буду стараться, тратить время на качество, где это не надо? Это не рационально.

– Антон Васильевич, – с места заговорил начальник цеха. – Я уже тридцать с лишним лет работаю на заводе и то не знаю, куда идет та или иная деталь.

– Но у нас в цехе работа повторяется. Редко, когда бывает что новое. Валентин Петрович, трудно нам будет с Чебыкиным работать.

– Да, конечно, – согласился Леонид Иванович и сел.

– Перевести Ефимова в смену Ельцова, – поднял руку Бобров.

Вчера, еще в комнате приема пищи, сменой, большинством было решено перевести Ефимова в смену Ельцова. Антона там не было, собирал мотоблок.

Чебыкин сидел, низко опустив голову. Хмелева взяла слово:

– Товарищи, Антон первым начал оскорблять… На месте Леонида Ивановича я бы не сдержалась…

– Товарищи, но так нельзя работать, – взмолился Антон, крепко вцепившись в спинку впереди стоящего стула. – Нет продвижения вперед. Стимула.

Антон не надеялся уж что-то изменить, по инерции продолжал еще оправдываться, доказывать свою правоту:

– Все в работе должно оплачиваться… каждая мелочь, элемент рационализации. Все, что способствует повышению производительности труда, должно оплачиваться. Надо переходить на сдельщину. Она более прогрессивна в этом отношении.

– Нас никто не сдельщину не переведет, – отвечал начальник цеха. – Мы на самофинансировании. Не мы одни в таком положении.

На этом собрание закончилось, если можно вообще назвать его собранием: не было ни секретаря, ни председателя. Все прекрасно обходились без председателя: кто хотел, брал слово. На днях должен был выйти приказ о переводе Ефимова в смену Ельцова. До приказа Ефимов работал еще в смене Чебыкина.

4

Совсем плохо стало с вагонами. Сегодня они есть, завтра – нет. Не было уверенности в завтрашнем дне. Упала дисциплина в цехе. Продолжительней стали перекуры, чаи. Пили чай по очереди, сначала женщины, потом – мужчины. Где-то полдесятого, разморенные горячим чаем, располневшие от плюшек, женщины одна за другой важно выходили из инструменталки. Мужчины пили чай в комнате приема пищи.

– Эй! – кричал Бушмакин, собирая мужскую половину на чай.

Комната приема пищи была небольшая. Справа от двери стояли два вместе сдвинутых стола: так было удобней сидеть, все вместе. Четыре скамейки на три человека. Холодильник, двухведерный кипятильник, как на вокзалах.

Зойка каждое утро наливала воду, кипятила. Заваривал чай чаще всего Пашков. Слева от двери на стене висел большой щит, картина-лубок: деревенские краснощекие бабы во дворе пили чай. На столе стоял самовар. Пряники, баранки, кренделя. Ешь не хочу.

Почти вся мужская половина смены собралась в комнате приема пищи. Бобров, Бушмакин, Лаптев пришли со своими кружками. У остальных стаканы, вынесенные из столовой. Пили чай с карамелью. Бушмакин выпросил у Зойки шесть конфет, зажал ее в инструменталке.

– За что работать? Заработок – копейки. Жрать нечего. Построили социализм. Рабочий – хозяин производства, – опять возмущался Пашков.

– До хозяина производства нам еще далеко, – поучительно заметил Бобров. – Например, в США и других капстранах акционерная форма хозяйствования. Рабочий является совладельцем предприятия. У него есть акции. По этим акциям он получает дивиденды. Чем лучше предприятие работает, тем больше у него дивидендов, денег. Рабочий заинтересован лучше работать, чтобы у предприятия была прибыль. У нас – уравниловка. Надо сказать начальнику цеха, чтобы не принимал больше людей. Зачем нам лишние люди?

– Так оно, – Лаптев тоже думал об этом. – Но у нас есть свободные станки. Штат неполный. Еще пять токарей надо.

– Виктор, нам положено платить за недостающий штат? Нам платят? – спросил Олег.

– Пятьдесят процентов.

– А почему пятьдесят, а не сто? Почему?

Никто не знал, и тогда Олег объяснил:

– Потому что начальству невыгодно, чтобы мы хорошо зарабатывали: им меньше останется.

– Это точно, – с горечью заметил Лаптев. – Я на днях разговаривал с одним человеком из конструкторского бюро, из Ростова. Если верить, они там совсем не работают, а деньги получают. И деньги неплохие, шестьсот-семьсот рублей в месяц. Например, дают им заказ, что-нибудь сконструировать. Они ничего не делают, а когда подходит срок, – работа у них готова. У них в архиве любой чертеж можно найти.

Производственная тема закончилась, зашел разговор о сталинизме, ГУЛАГе. Пашков опять все спорил, возмущался. Сталинизм – была его любимая тема. Валиев, Сидорчук участия в разговоре не принимали. Пили крепкий чай, ловили кайф.

Пятнадцать минут ушло на чай. Во вторую смены, случалось, и по полчаса сидели.

Лаптев последний день работал сварщиком, переводился на плазменную резку. В пристрое, рядом с кузницей, установили аппарат плазменной резки. Виктор прошел уже двухнедельный курс обучения работы на нем. Вместо Лаптева сварщиком в смену приняли Дорофеева Вадима. Ровесник Бушмакина. Худощавый. Невысокого роста. Лицо открытое, простое. Женат, дочь. Для установления среднего заработка, КТУ, Вадима на три месяца перевели на нарядную систему оплаты труда. Он работал почти без перекуров, рвал в работе. Эти три месяца для него были решающими. Потом можно и расслабиться. Но сейчас требовалось делать деньги, нельзя было сдавать в работе.

Вчера на цех дали холодильник и два мужских полушубка сорок восьмого размера. В свободной продаже бытовой техники не было. Все по записи. А по записи своей очереди надо было ждать года два-три, не меньше. А холодильники появились на заводе по бартеру. Завод отгрузил Челябинскому предприятию бытовой техники щебень. На холодильник в цехе записалось шестнадцать человек. Без пяти минут пять цех собрался у доски «Будни цеха» разыгрывать холодильник. Мария Павловна Хмелева скатала шестнадцать бумажек, в которых прятался выигрыш, и еще раз зачитала список остронуждающихся в бытовой технике.

– Сергей, – вдруг выступил вперед Ельцов, мастер, испытующе глядя на Пашкова. – Ты хвалился, что у тебя холодильник бесшумно работает.

– Ну и что, если есть!? Может, он потому у меня бесшумно работает, что на ладан дышит, – не растерялся Сергей. – Что я, не могу взять холодильник? Странные вы люди. Это мое дело, записаться мне на холодильник или нет! – кричал уже Пашков.

– Так нехорошо, Сергей, – качал головой Ельцов. – Не маленький ведь. У Садовского совсем нет холодильника. Он масло в воде держит.

– Если мне нужен холодильник, что я, не имею права его взять? Если бы он мне не нужен был, я не записывался бы. Что у меня, деньги лишние?

– Ладно тебе, хватит!.. – одернул Бушмакин Сергея.

Позавчера Пашков говорил, что дочери нужен холодильник. Она выходила замуж. Скоро свадьба. Пашков готовил приданое.

Бушмакин с сердитым видом стоял, навалившись плечом на шкаф с инструментами, курил. Пашков больше не выступал, успокоился.

– У Чекалина тоже есть холодильник. Дурью маетесь. Совсем совесть потеряли, – взывала к справедливости кладовщица.

Рудаков из смены Ельцова отказался от холодильника: у него был, только старый. В результате отсева из шестнадцати нуждающихся осталось девять. Неожиданно возник вопрос, надо ли разыгрывать холодильник: не лучше ли на цеховом комитете решить вопрос с ним?

– Я думаю, лучшему работнику отдать холодильник. По труду и честь, – Высказался начальник цеха за цехком.

– При чем здесь цеховой комитет? – упрямо тряхнула кудрями Клавдия. – Надо разыграть холодильник. Кому достанется – тому достанется. Без обиды.

Клавдия вчера сделала завивку, пришла на работу накрашенной.

– Правильно! Разыграть холодильник. А то привыкли все в тесном кругу решать, – выступил Ефимов.

– Конечно, лучше разыграть. Так демократичней.

– Давай сюда, сыпь, – снял Плотников с головы кепку, оголив плешь.

– Одень, а то простынешь! – сострил Сапегин.

Мария Павловна скатала девять новых бумажек, бросила в кепку, перемешала. Первым запустил руку в кепку Спицын, – фортуна обошла его.

Игорю тоже не повезло. Пустеев вытащил бумажку, развернул, прочитал:

– «Холодильник».

– Везет дуракам, – не сдержался Бушмакин.

– Сам ты… – Пустеев сматерился.

Никто не обратил внимания. Олег не мог без мата. Нецензурная брань в цехе – явление не редкое. Немногие в цехе обходились без нее.

На мужские полушубки никто не записался. Плотников взял со стола полушубок, долго его рассматривал, потом высоко поднял над головой, широко улыбнулся:

– Полушубок сорок восьмого размера – раз? Полушубок сорок восьмого размера – да! – выкрикивал он, устроив торг.

Желающих приобрести не нашлось.

5

Клавдия всегда ложилась спать ровно в десять, сразу засыпала. Вчера, прежде чем уснуть, долго ворочалась в кровати, думала о Вадиме, новом сварщике, потом – как провалилась куда.

Проснулась в пятом часу и опять уснула, видела во сне Вадима, ходила с ним в кино. После кино Вадим начал приставать. Клавдия ударила его по лицу. У него потекла из носа кровь.

Машинально, без аппетита Клавдия выпила чай с печеньем и без пяти минут семь вышла из дома. Пять минут восьмого она была на автобусной остановке. Скопилось много народу. Автобус пришел без опоздания. Клавдия ехала стоя, все места были заняты. Она все никак не могла забыть сон, чувствовала вину перед Вадимом. А если бы это был не сон? Наяву она поступила бы так же, не дала себя в обиду.

Женские бытовки располагались рядом с мужскими, через дорогу. Тридцать пять минут восьмого Клавдия в рабочем вышла из бытовки. Она подходила к цеху, и тут дружное: «А-а-а!» Кричали в цехе. Мужики играли в домино. Был «сопливый».

Счастливая улыбка долго не сходила с лица Сапегина.

– Кричите, как сумасшедшие. С дороги вас слышно. Здравствуйте.

– Здравствуй, милая, – был любезен Пашков.

– Здорово, – сдержанно ответил Владислав.

Больше никто Клавдии не ответил, – не потому, что не хотел, не слышал просто, некогда, шел еще один «сопливый». Хлесткими были удары костяшек домино о стол. Игра достигла своего апогея. Дорофеев грязно ругался. Человек несдержанный. Клавдия сидела на скамейке справа от Вадима.

– И не надоело вам стучать? – ничего хорошего она не находила в домино. – Ерунда какая-то. Лучше дома лишние полчаса поспать. Вадим, тебя выгоняют что ли из дома?

– Конечно, выгоняют, – резко повернулся Вадим. – А ты что зеваешь? По ночам меньше бегать надо.

– Я не бегаю, – с достоинством ответила Клавдия, крепко прижимая к груди сумку.

– Знаем мы вас, – Вадим закурил. – Ну зачем ты крутишь по пять?! У него же есть пятерки.

– Фу, дымишь, как паровоз, – замахала Клавдия руками. – Много куришь.

– Чего? – Вадим специально глубоко затянулся, выпустил дым как из трубы.

– Сейчас как дам! – показала Клавдия кулак. – Сразу проглотишь трубу.

– А ты что, не куришь?

Клавдия не знала, что и ответить. Она с шестнадцати лет курила. В смене курила также Хмелева. Они дымили на пару, закрывшись в туалете.

– Здравствуйте, товарищи, – подошел Бобров.

Он всегда приходил в одно и то же время, минута в минуту. Появился Плотников, поднял руку, что означало: привет. Он опаздывал опять, наверно, плохо спал. Кладовщица пришла в новой шубе, нарядная. На фоне серой массы однообразно одетых людей Иванова была неотразима.

– Привет всем, – небрежно кивнула она.

С Бобровым она здоровалась персонально, за руку. Взаимная симпатия. Иванова была женщина привлекательная, хозяйственная. В квартире у нее все блестело. Одевалась она всегда хорошо, со вкусом. Шубка всем понравилась. Иванова, довольная, пошла в склад. Без пяти восемь, должна быть разнарядка. Дорофеев три раза садился за домино и ни разу не выиграл.

– Эх ты, игруля, – ласково заметила Клавдия.

– Ни одной тройки! Как тут выиграешь? – психовал Вадим.

– Рассказывай… Не умеешь играть, так не садись.

До самой разнарядки, а она началась с опозданием, Клавдия с Вадимом припирались, присматривались, изучали друг друга. Никто им не мешал. Даже Плотников сидел, как воды в рот набравши. Ни с кем из мужчин в цехе Клавдия не была так любезна как с Вадимом.

На прошлой недели еще Чебыкин хотел провести сменное собрание, требовалось выбрать профгруппу, но работы было много. Сегодня – посвободней. Пять минут ушло на разнарядку.

– Товарищи, для ведения собрания надо выбрать председателя и секретаря. Предлагайте.

Минуты две прошло в томительном ожидании, – ни одного предложения. Леонид Иванович больше ждать не мог:

– Я предлагаю председателем Боброва, секретарем – Хмелеву.

– Пусть Хмелева за председателя и секретаря. Она там ближе, – имел в виду Олег, что Мария Павловна сидела за столом, ей не надо пересаживаться. Олег сидел далеко от стола.

– Ладно, – не стал Леонид Иванович спорить, затягивать собрание, хотя Олег мог и пересесть, не велика птица. – Инспектор по технике безопасности у нас в смене Сапунов. Что я могу сказать: определенная работа, конечно, велась, заполнялся журнал. Но работа велась слабо. Хотелось, чтобы больше было инициативы. Грубых случаев нарушения техники безопасности в смене не было. Вот, пожалуй, и все. – Чебыкин достал из тетради по инструктажу по технике безопасности чистый лист и положил перед Хмелевой, положил и ручку. – Бушмакин – страхделегат. Больные им навещались. Профгруппорг у нас – Васенина.

– Я скажу, – встала Клавдия. – Работой я была не загружена. Почти вся моя работа сводилась к составлению списка нуждающихся в бытовой технике. Я думаю, эта работа каждому по силам. Вполне можно обойтись и без профгруппорга.

– Нет, – возразил Леонид Иванович. – Кто-то должен и списки составлять. Такое у нас время. Нестабильное. Какая будет дана оценка работе профгруппы? Не отмалчивайтесь, задерживаете сами себя. Ну?

– Я считаю, что работа профгруппой велась на «удовлетворительно», – выручил Бобров.

– А я считаю, что работа велась неудовлетворительно, – другого мнения придерживался Ефимов. – Когда я лежал в больнице с желудком, ко мне никто не пришел.

– Да потому что ты сам ни к кому не ходишь. Вот к тебе никто и не пришел, – устало объяснила Клавдия.

– Анатолий, как страхделегат, должен был проведать меня. Может, я – пьяный.

– Никто никому ничего не должен! Много ты хочешь! – обрушился Олег на Ефимова. – То тебя КТУ не устраивает,

– Да, КТУ меня не устраивает, потому что я лучше тебя работаю.

– Почему это?

– Потому что ты, Олег, топчешься на одном месте, работаешь по старинке, не внедряешь передовые методы труда. У тебя нет роста производительности труда.

– Зато у тебя высокая производительность. В рабочее время собираешь мотоплуг.

– Олег, мотоплуг здесь ни при чем, – уже спокойней заговорил Ефимов, – надо менять систему оплаты труда. При сдельной оплате труда у меня был стимул. Я знал, сколько стоит работа. Я думал, как быстрее ее выполнить. По новой системе оплаты труда заработок выводится на глазок.

Антон ничего не боялся, говорил, что думал. Он последний день работал в цехе: переводился мастером в карьер. Мало кто знал об этом в цехе.

– Ты, Леонид Иванович, уравниваешь КТУ.

– Слушай, Антон, мы уже все решили на собрании. Ты опять начинаешь спорить. Зачем? – мысленно Чебыкин уже простился с Ефимовым, вычеркнул его из смены.

– Но так нельзя работать! Вы попомните мои слова.

– Время покажет, кто из нас был прав, – горячился Антон. – Надо пригласить начальника отдела труда и заработной платы, разобраться, что к чему. Надо сделать оплату труда по конечному результату, а не заниматься уравниловкой.

– Конечно, Сафронова пригласить бы не мешало, – согласился Олег. – А то, действительно, вывели всем на заводе средний заработок и успокоились.

– Товарищи, это потом! – замахал руками Леонид Иванович. – Сейчас у нас отчетно-выборное собрание. Какие будут предложения по новому составу профгруппы?

Плотников с безучастным ко всему видом сидел за столом, курил. Бушмакин строил из домино пирамиду. Валиев также далек был от собрания, думал о чем-то своем. Кажется, никому никакого дела не было до собрания.

– Товарищи, почему молчим? Как будто мне одному надо. Предлагайте, – сердился Леонид Иванович.

И опять выручил Бобров:

– Оставить в прежнем составе.

– Какие еще будут предложения? – Мария Павловна взяла ручку, записала число, повестку дня, кто выступил. – Предложений больше нет? Тогда голосуем. Кто за предложение Боброва, чтобы оставить профгруппу в прежнем составе, прошу поднять руку. Единогласно.

Повестка дня была исчерпана. Собрание закончилось. Плотников с Копыловой устроили возню. Плотников все норовил ущипнуть Зойку за тощий зад. Зойка не давалась, визжала, била ногами об пол, точно необъезженная кобылица.

– Вали ее, Плотников, на скамейку, – учил Бобров.

– Ты ему, Зойка, ногами в морду! – советовал Пашков.

Плотников начал сдавать, движения его стали вялыми, пропал энтузиазм, желание шкодить.

– Сейчас как стукну ногой по больному месту, старый пердун, – наседала Зойка.

– Говори прямо… по сучку, – тяжело дыша, отошел Плотников в сторону.

– У тебя все сучки уже отпали, – поправила Зойка не голове берет, одернула костюм.

– Один сучок остался. Хочешь, покажу?

– Тьфу! – плюнула Зойка, пошла в инструменталку, вынесла ведро с веником, стала подметать пол.

Мести она начинала с кузницы.

Сидорчук уходил в отпуск, работал последний день. По сложившейся традиции полагалось отметить это дело. Намечалась пирушка. Валиев, к примеру, с отпускных поставил три бутылки водки, две бутылки вина, чтобы хорошо прошел отпуск. Теперь настала очередь Сидорчука угощать. Собралась своя компания. Раньше, до перестройки, чтобы не угостить с отпуска, считалось в высшей степени кощунством, неуважением к коллективу, предательством. Сегодня немногие в цехе, в основном, кадровики, придерживались традиции. Вот уж второй день «Вино-водочный» не работал по причине отсутствия товара. Конечно, при желании можно было достать спиртное у спекулянтов за двойную цену. Это было накладно.

– Где же взять водки? – ходил Пашков расстроенный. – Говорят, вагон пришел. Что они тянут с разгрузкой. Я уж забыл, как водка пахнет. Когда денег нет _– водка есть, когда водка есть – денег нет. Вот жизнь пошла. Должны сегодня завезти. Должны! Я чувствую.

Пашков не обманулся, после обеда водку завезли в магазин. Первым об этом узнал Сапегин от одного своего хорошего знакомого. Скоро весь цех знал об открытии «Вино-водочного». Но как купить водку? Очередь, по словам знакомого Сапегина, растянулась аж до дороги, это метров на сто. К пяти часам очередь удвоится, если не утроится; в худшем случае – спиртное кончится. Надо было торопиться, искать технику.

У электрика был грузовой мотоцикл, вместо коляски ящик, мало ли что увезти, привезти. Иван иногда ездил за спиртным, выручал.

Иван был у себя, в мастерской для электриков, что-то сверлил для планера.

– Скоро полетим, значит? – заметил как бы между прочим Пашков.

– …как только, так сразу, – заученно ответил Иван.

– Иван, голубчик, съезди за водкой, – за всю компанию просил Пашков. – Сидорчук уходит в отпуск. Надо по этому случаю… сам понимаешь.

– Успокойся, не плачь. Одно дело сделал, переходим ко второму. Давай! – протянул Иван как лопату ладонь.

– Дай тебе бог здоровья! Вот молодец! Вот молодец! – затанцевал Сергей.

Через полчаса Иван уже был в цехе с товаром. Пашков на радостях пел. Пили после работы у Сидорчука дома.

Часть четвертая

1

Не за что стало работать. В магазине пусто. А если что и появлялось, – по договорным высоким ценам. Зарплаты только-только хватало на питание. На тридцать процентов упала производительность труда на заводе по сравнению с прошлым годом. Не стало соцсоревнования. Осталась одна работа, как она есть, в неприглядном виде, – как средство к существованию.

– Эй ты, старый хрен! Хватит шуметь! – ругался Дорофеев на Плотникова. – Как перекур, так он начинает шуметь. Хитрый старый хрен.

– Что, без меня не можете курить? – обращал Алексей в шутку неприятный разговор, наждак все же выключил.

– Иди сюда, покурим! – махал рукой Пашков.

Плотников прошел за вальцы, закурил. С ним Вадим много не разговаривал, в случае чего, мог послать и подальше. Алексей не обижался: был не лучше, тоже хамил. Два сапога пара. Если бы Алексей захотел стать другим, серьезным, то у него ничего бы не получилось: коллектив знал его как балагура и не хотел знать другим. Одна возня Плотникова с Зойкой чего стоила. Комедия. В работе Плотников был посредственностью. Занимал свое, только свое место в коллективе. С его уходом на пенсию шутки с Зойкой канут в прошлое. Но обязательно найдется другой Плотников, тоже бесстыдник.

Зойка с ведром, веником под мышкой прошла к станку Бушмакина подметать проход.

– Зойка, иди сюда! – вытянув тонкую длинную шею, замахал руками Плотников.

– А ну тебя, – донеслось.

– Ишь, не в настроении, – довольный, заметил Плотников. – Вчера мужик ее пришел пьяный с работы и сразу лег спать. Даже не удовлетворил. Хмелевой жаловалась. Зойку, мне кажется, трудно удовлетворить. Худая – жадная.

– Это зависит от организма, темперамента, а не – худая, толстая, – запальчиво принялся объяснять Вадим. – Думаешь, худая, так много надо? Не всегда так. Есть женщины, которым совсем не надо.

– Клавдия вот уж лет десять живет одна с дочерью, – стал Алексей серьезным. – Я не слышал, чтобы она гуляла, кто-то у нее был.

Вадим жадно затянулся сигаретой, сплюнул:

– Не слышал… В тихом омуте черти водятся. На днях у нее был день рождения. Подхожу я к ней, говорю: в гости приду. «Ой, я не готова к гостям». Заплакала. «А, кошка ты», – думаю. Буду за тобой еще бегать. Строит из себя.

«Станет она каждого принимать. Она не дура», – подумал Плотников, проникнувшись гордостью за Клавдию.

Пашков, не сводивший глаз с Плотникова, не выдержал:

– Неисправимый ты, Алексей, человек. Тебе через неделю на пенсию, а ты все о женщинах думаешь. Ты давай брагу ставь. Угощать нас будешь. Если не угостишь, лучше в цех не приходи. Понял?!

– Мне ящик водки обещали оставить по справке, – признался Алексей.

– Ну смотри, чтобы ящик водки был, – Пашков успокоился.

Плотников за глаза называл Сергея балаболка.

Пенсия для кого-то – это трагедия: работал, работал человек и оказался не у дел, никому не нужен. Не надо рано вставать, идти на работу. Нарушается привычный ритм жизни. Для кого-то пенсия – долгожданный отдых. Алексей ждал и не ждал пенсию: придет – и ладно. И вот, через неделю с небольшим – пенсия. Сильно болели руки. За кувалду Плотников уже не брался, а если надо было хорошо ударить, просил Пашкова или Дмитрия. В помощи никто не отказывал.

– Был у нас в СМУ бригадир один, Андреев, – рассказывал Вадим. – Баран бараном. Интересно он закрывал наряды. Я значит, режу, варю, а он, козел, пишет мне в нарядах: уборка снега. И говорит мне, мол, я тебе в наряде закрываю девять тонн, а разве ты перекидал бы столько снега за смену? А перекидка снега стоит копейки. Ты мне, балбес, заплати за произведенную работу, и у меня выйдет пятнадцать-шестнадцать рублей в смену. Видишь, как у нас делается? Не хотят платить. На зарплате экономят. А сколько у нас денег уходит на никому ненужные объекты? Канал построили, а оказалось, что его не надо строить, для экологии вредно. Деньги затрачены. Нет у нас хозяина.

– Так оно, – кивнул Плотников. – Как-то откомандировали нас, человек двести, на уборку картофеля. Приехали в колхоз, а там убирать нечего. Ведро картошки на человека. Целый день просидели. А ведь платить всем надо. В среднем девять рублей на человека. Капиталист бы так не сделал.

– Платить не хотят, – закурил Вадим, это уже была вторая сигарета. – Если бы мне платили, я бы эту стойку за четыре часа заварил, а так я ее буду варить смену, потому что мне все равно больше не заплатят. Что я буду варить четыре часа, что смену – все едино.

– Конечно, если бы платили, можно было бы работать, – охотно поддержал Вадима Пашков.

Сергей все хотел бросить курить, но ничего не получалось. Он полгода не курил, потом, по пьянке, снова закурил. Около трубы, где сидел Вадим, все было оплевано. Вадим страшно плевался, даже когда слюны не было, все равно старался сплюнуть. Он уже работал с КТУ, было самое высокое в смене среднее. Вадим уже больше не стремился сегодня сделать больше, чем вчера; есть работа – работал; нет – сидел, не ходил за ней. Дмитрий так же трудился, не старался, лишь бы смена прошла. Средний заработок был обеспечен. Чебыкин смотрел, чтобы человек работал, не сидел без дела, а как работал: старался, не старался – не важно.

Дмитрий размечал фланцы. Нерабочей какой-то была атмосфера в цехе. Плотников опять курил. Пашков слонялся без дела, не было слесарной работы. Хмелева с кладовщицей пошли в инструменталку делить ситец. Вчера на заводе давали дешевую колбасу по два килограмма на человека, сегодня – ситец, по пять метров в руки.

– И накормят и оденут. Чего еще надо!? – шутила Хмелева.

2

Вчера прошло собрание. Плотникову в красном уголке в торжественной обстановке вручили красную пенсионную книжку.

Вершинин подготовил речь. Был подарок – стиральная машина-малютка «Фея».

– Человек всю жизнь проработал на заводе. И завод выделил на подарок тридцать рублей. Как подачку кинули, – выступал Чебыкин после собрания.

Плотников думал, подарок будет лучше. Когда Кичигин, кузнец, уходил на пенсию, ему подарили большой ковер, одеяло ватное, транзистор, – рублей на пятьсот, наверно, а тут – стиральная машина-малютка. Алексей спешно взял отпуск без содержания на три дня, чтобы не устраивать вечер: три, четыре бутылки водки на цех будет мало, а поить людей за просто так Плотников не хотел. Чтобы Бушмакин и другие любители выпить на дармовщинку не приставали с водкой, Плотников придумал историю с пропажей водки с веранды. Был ящик водки, и – нет. Украли и все!

С выходом Плотникова на пенсию, хотя Алексей еще работал, Дмитрий осиротел: Алексей был единственный человек в цехе, кому Дмитрий доверял, был в хороших, приятельских, несмотря на разницу в возрасте, отношениях. Дмитрий сразу после школы устроился на завод, был приставлен к Плотникову учеником. Наставник из Алексея получился неважный, теорию слесарного дела он почти не знал; практик был не большой. Ученичество затянулось. Это было не лучшее время. Много попадалось не слесарной, грязной работы. Вместо положенных шести месяцев Дмитрий год проучился. Случалось, что и бегал за водкой. Тогда это было просто, магазин рядом. В армию Дмитрий ушел с четвертым разрядом. Демобилизовавшись, вернулся в цех, работал наравне с Плотниковым; через год сдал на пятый разряд и обошел своего наставника в квалификации. Плотников все работал по четвертому.

Начало смены выдалось неплохим: Дмитрий втянулся в работу. Работа была простая: отрихтовать, иначе, выправить пруток диаметром двенадцать из бухты на шпильки. Труд сродни кузнечному, с молотком. Прошел уже час за работой. Чуть побаливала правая рука с непривычки. Тепло приятно разливалось по всему телу. Перекур. Чем изнурительней, напряженней работа, тем приятней, желанней перекур. Пашков с Дорофеевым собирали редуктор. Вадим был за главного. Сергей помогал. Появился Чебыкин с уголком длиною где-то с метр, разрубил его пополам на комбинированных ножницах, ушел; потом опять вернулся, включил ножницы… Сосредоточенное выражение лица, движения резкие… Леонид Иванович, явно, был не в настроении. Следовало поостеречься, не попадаться лишний раз на глаза. Дмитрий как сидел, так и остался сидеть, хотя и мог принять рабочий вид, а потом опять курить.

– Дмитрий, ты уже пятнадцать минут сидишь.

Дмитрий чувствовал, Чебыкин сейчас подойдет, но чтобы такое сказать…

– Ты что, Леонид Иванович? Кажется что ли тебе? Пять минут прошло, не больше, как я сел.

– Я еще не дошел до того, чтобы мне казалось, – обиделся Чебыкин. – Как будет казаться, меня здесь не будет. А пока я в своем уме. Понял? Как специалиста, я тебя уважаю. Но ты, Дмитрий, разучился работать.

– Я только что сел! Спроси у Пашкова.

– Я и так знаю.

– Ты, Леонид Иванович, посмотрел: человек сидит, значит, не работает. Надо ему снизить КТУ. Я только сел! Может же быть такое: ты заходишь – у меня в это время перекур. Стечение обстоятельств. Получается, как мастер посмотрит, таков и заработок будет.

– Я, Дмитрий, смотрю, как человек работает. И впредь буду так делать. Бывает, конечно, что человеку не здоровится, не работается. Но это – раз в месяц, два… Я ставлю ему за смену средний КТУ. Стараюсь не обидеть.

– «Не обидеть…»

– А ты, Дмитрий, много себе позволяешь. Наговорил, что я такой-то… Конечно, может, ты умней меня, начитанней. С Копыловой грубишь. Один раз я слышал, как ты с ней разговаривал. Она – баба с придурью, но она –человек.

– «Человек». «Человек». Хватит нотаций, – Дмитрий приступил к работе. – У тебя своя правда, у меня – своя. Мы никогда не договоримся.

Чебыкин ушел. Дмитрий оставил работу.

– Слышали!? – не мог Дмитрий молчать. – Я, говорит, уже пятнадцать минут сижу. Я только что сел. Время было пять минут десятого, я еще посмотрел на часы, когда сел. Сейчас урежет КТУ. Как после этого работать?

– Видишь ли, им надо, чтобы ты хорошо работал, чтобы у них был заработок, – принялся объяснять Вадим. – Они же ничего не производят. Дармоеды. Мы их обрабатываем.

Пашков вторил:

– Было бы за что работать, а то получаем гроши. Давай, садись. Покурим.

Расселись тут же у редуктора.

– В Америке человек получает шестьдесят пять процентов от того, что сделал, а у нас – пятнадцати не выходит. Куда это годится! – возмущался Вадим.

«Все, хватит! – не хотел Дмитрий больше работать в цехе. –Рассчитаюсь. К черту все! Завтра же подам заявление на расчет. Хватит с меня! Сколько можно терпеть все это!» Все вокруг стало чужим, пропало всякое желание работать.

3

– А где Шубин? Болотова? – допытывался Бобров.

– Шубин отпросился. К нему мать приехала, – объяснил Синельников Андрей, председатель цехового комитета, токарь из смены Ельцова. Высокий, в годах мужчина.

– А Болотова тоже отпросилась?

– Олег, с ней плохо стало, – сердито отозвался начальник цеха, не оборачиваясь.

– Отчетно-выборное собрание… Зачем отпускать людей? – в недоумении пожал плечами Олег. – У меня тоже гости бывают, но я же не ухожу раньше с работы.

– Четыре человека в отпуске, два на больничном. Итого присутствует на собрании тридцать четыре человека, – объявил Синельников.

Появилась Болотова, больная. Она не пошла домой :не каждый день проходило отчетно-выборное собрание, интересно послушать.

– Какие будут предложения по открытию собрания? – устал стоять Синельников: восемь часов на ногах, за станком.

– Открыть, чего по десять раз собираться, – выступил Валиев.

– Поступило предложение открыть собрание. Кто за данное предложение, прошу голосовать. Единогласно. Для ведения собрания надо выбрать председателя и секретаря. Какие будут предложения?

– Вершинина. Лысенко.

– Кто за данное предложение? Единогласно.

Галина Афанасьевна без лишних слов заняла место секретаря за столом. Вершинин хотел было возразить: сколько можно председательствовать, есть молодые, но не стал затягивать собрание, вышел к столу. Галина Афанасьевна взяла ручку, стала писать. Вершинин Андрей Павлович с минуту, наверно, сидел за столом, смотрел в окно, словно собираясь с мыслями.

– Товарищи, – наконец повел он собрание. – На повестке дня у нас три вопроса. Первый вопрос – отчет председателя цехкома о проделанной работе. Второй вопрос – выборы нового состава цехового комитета. И «Разное». Кто за данную повестку, прошу голосовать. Единогласно. На собрании у нас присутствует член заводского комитета Кузнецова Вера Максимовна и начальник отдела труда и заработной платы Сафронов Петр Николаевич. По первому вопросу слово предоставляется председателю цехового комитета Синельникову Андрею Андреевичу, – нудно протянул Вершинин.

Синельников встал за трибуну.

– Товарищи, моя работа, в основном, была, это – получить бытовые и другие товары для цеха, – глядя вверх, лениво заговорил Андрей Андреевич. – Я был снабженцем. Вы сами хорошо знаете, что в магазинах все по талонам, ничего не купить. Вот, пожалуй, все о моей работе. Остановлюсь вкратце на жилищном секторе, спортивно-массовой работе, технике безопасности и работе страхделегата. Жилищный сектор вел Олег Бобров. Все заявки на жилплощадь своевременно передавались им в завком. За спортивно-массовый сектор отвечал Лаптев. Спортивная работа в цехе велась слабо, – разговорился Синельников. – Да и как-то не до спортивной работы было. Страхделегат – Сапегин. Больные им навещались. Инспектором по технике безопасности была Сидорова. Работа велась. Был сделан транспортер для подачи заготовки на механическую ножовку. А то Клавдия чуть не травмировалась. Заготовка с механической ножовки упала рядом с ногами. Еще немного, и – по ногам. Все обошлось.

– Все? – спросил Вершинин.

– Все, – как-то неуверенно ответил Андрей Андреевич.

– Какие вопросы будут к докладчику? – расправил плечи Андрей Павлович. – Может, кто из членов цехкома хочет выступить? Добавить? Нет желающих.

Синельников сел к Болотовой.

– Какая будет дана оценка работе цехового комитета?

– Можно я? – поднял руку Чебыкин и, не дождавшись, когда Вершинин заметит, встал. – Моя оценка будет «удовлетворительно». Работа, конечно, велась. Не все получалось, как хотелось бы. Но время неспокойное. Живем одним днем.

– У кого еще какие будут предложения?

– Я тоже за «удовлетворительно», – поднял, опустил руку Бушмакин.

– Итак, поступила оценка «удовлетворительно». Кто за данное предложение, прошу голосовать. Виктор, ты за или против?

– За, – прохрипел Лаптев.

– Выше тяни руку, чтобы видно было, – делал Вершинин замечание. – Кто против? Воздержался? Тоже нет. Переходим к следующему вопросу – выборы нового состава цехового комитета. У кого какие будут предложения?

– Оставить цеховой комитет в прежнем составе, – встал Ельцов.

– Еще какие будут предложения? – шарил Андрей Павлович взглядом по рядам. – Предложений больше нет. Тогда голосуем.

– У меня самоотвод, – заявление Сапегина было как гром среди ясного неба.

– Как? – растерялся Вершинин.

За тридцать шесть лет работы в цехе он не помнил случая, чтобы кто-нибудь отказался от работы в цеховом комитете. Быть избранным в него считалось престижным.

– Андрей Павлович, если человек не хочет работать в цеховом комитете, зачем его принуждать, – спокойно отнеслась кладовщица к самоотводу Сапегина. – Я думаю, надо удовлетворить его просьбу.

– Ладно, – согласился Вершинин. – Тогда, кто будет вместо Сапегина? Предлагайте.

– Бушмакина!

– Ну и дурак же ты, Олег! – вспылил Анатолий. – Тянут тебя за язык. Не буду я.

Бушмакин не против был членства в цехкоме, но уж как-то неожиданно.

– Еще какие будут предложения?

– Тихомирова Владислава, – взяла слово Лысенко.

Владислав был человек самостоятельный, не курил. Как мужчина – симпатичный. Галина Афанасьевна была неравнодушна к Владиславу.

Получилось две кандидатуры, Вершинин посчитал, вполне достаточно:

– Голосуем.

Бушмакин набрал наибольшее количество голосов и вошел в состав цехового комитета. Тридцать пять минут ушло на проведение отчетно-выборного собрания. Своеобразный рекорд. Обычно находилось несколько кандидатур на каждую должность. Образовывалась счетная комиссия. Голосовали тайно. Часа полтора, два на все это уходило. Люди опаздывали на автобус, нервничали. После объявления результатов голосования счетной комиссией новый состав цехового комитета собирался еще в узком кругу на выборы председателя.

– Переходим, товарищи, к третьему вопросу – «Разное». Слово предоставляется начальнику отдела труда и заработной платы Сафронову Петру Николаевичу. Пожалуйста.

Разговор предстоял серьезный. Люди были настроены решительно. Петр Николаевич стоял слева от трибуны, заложив руки за спину, в черном костюме, белая рубашка.

– Товарищи, я знаю ваши проблемы, – в дружеском тоне начал Сафронов, – но ничем вам помочь не могу. Все мы зависим от конечного результата. Будет щебень – будет и заработок. Если мы не реализуем продукцию, нам никто ничего не даст, и будем без денег. Так? – улыбнулся Сафронов.

Он словно что-то не договаривал, утаивал.

– Петр Николаевич, мы это уже слышали. Это понятно, – взял Бобров слово. – Но вот КТУ… Сколько у нас конфликтов из-за него.

– Значит, КТУ действует, – нашелся Сафронов.

– Ваше КТУ – уравниловка. Мастер не может точно определить объем выполненной работы. КТУ выводится визуально. Взять Садовского или Бушмакина. У них большой опыт работы. Что для них перекур? Они потом нагонят в работе. А другой всю смену простоит за станком, а ничего не сделает. Нет у нас стимула в работе. Фонд зарплаты у нас постоянный. Сколько ни старайся, все равно больше не заработаешь.

– Что ты, Олег, с ним разговариваешь. Он же баран! – ляпнул Дорофеев.

– Попрошу выбирать выражения, – держался Сафронов с достоинством.

– Извините, – покраснел Вадим. – Вырвалось.

Вадим был выпивши. Он после обеда варил бачок знакомому, шабашил.

– Постоянный фонд зарплаты связывает нас по рукам. Нет у нас стимула в работе, – повторялся Олег.

– Товарищи, у нас на заводе коллективный подряд и оплата труда производится по коллективному подряду с применением КТУ, – отвечал Сафронов. – В будущем мы, может, перейдем на аренду. Оплата труда будет другой. Если вам хочется быть хозяевами, выкупайте цех.

– Директор нам его не отдаст, – усмехнулся Олег. – Чего зря говорить. Была у нас чековая система, только надо довести ее до ума. Заработали мы, скажем, по чекам двадцать тысяч, отдай нам эти двадцать тысяч. Тогда человек будет заинтересован в результатах своего труда.

– Над твоим предложением, Олег, стоит подумать, – сдался Сафронов. – В нем есть здравый смысл.

– Так думайте! Вам за это деньги платят, – хамил Пустеев.

Пустеев с Сафроновым раньше были соседями по лестничной площадке. Потом Сафронов переехал.

– Еще какие будут вопросы к товарищу Сафронову? Нет вопросов? – Вершинин так и просидел все собрание.

Сразу, резко как-то, пропал всякий интерес к начальнику отдела труда и заработной платы. Ничего конкретного, обнадеживающего он не сказал. Разговор прошел впустую, словно его и не было.

– Когда в столовой будет наведен порядок? – хотел бы знать Лаптев. – Обеды во вторую смену плохие. Качество низкое.

– Да, качество низкое, – поддержал Лаптева Бобров. – Очередь в столовой большая. Весь обед на ногах.

– Много чужих в столовой.

Замечания по столовой адресовались Кузнецовой Вере Максимовне, как представителю завкома.

Вера Максимовна была женщина еще молодая. Высокая, статная. Открытый взгляд. Одевалась – кофта, юбка.

– Товарищи, – чуть картавила Кузнецова. – Со столовой разберемся. Обязательно будет наведен порядок! Я вам это обещаю.

Вопросов больше не было. Без пятнадцати пять закончилось собрание, если в душевой сильно не размываться, можно успеть на автобус.

Через две недели после собрания на дверях столовой появилось объявление, что с одиннадцати до тринадцати обслуживаются только рабочие завода. Во вторую смену в столовой разнообразней стало меню: рагу, салат. Рагу появлялось неожиданно, когда начинался обед у рабочих ремонтного цеха. И блюда хватало точно на смену, восемь-десять человек, не больше.

4

Чебыкин временно исполнял обязанности начальника цеха. За мастера был Лаптев.

В пятницу утром Валентин Петрович еще ходил, был на ногах; заходил в кузнецу, в слесарное отделение.

Где-то в одиннадцать часов пришел механик с дробилки, срочно потребовался шибер. Надо было ставить на расточной станок. Но на расточном станке стоял вкладыш, тоже – срочно. Чебыкин не знал, как быть, пошел к начальнику… Валентин Петрович лежал на спине, справа от стола, раскинув руки, бледный. Рот открыт.

Клавдия потом долго не могла успокоиться, разревелась. Иванова тоже в слезы. Собрались все в комнате приема пищи. Все вместе решали, что делать, как помочь товарищу. Для многих в цехе Валентин Петрович был свой человек, рабочий. Некогда Валентин Петрович вместе с Клюевым, Плотниковым работал. Для Плотникова начальник цеха по сей день – слесарь. Плотников упорно не хотел признавать Валентина-начальника.

Никто в цехе не слышал, чтобы Валентин Петрович когда-нибудь жаловался на здоровье. Вчера Ельцов был в больнице, проведывал, позавчера – Клавдия. Валентин Петрович спрашивал о работе, интересовался керамзитом, как идет наладка оборудования.

У Дорофеева опять мало было работы, и вчера он до обеда сидел. Лаптев же выводил КТУ из среднего, не брал во внимание конечный результат. У Вадима был самый высокий КТУ в смене, а работы – мало. Слесарной работы оказалось много. Визуально, на глаз, было видно, кто как сработал. Дмитрий заставил Лаптева пересмотреть КТУ Вадима. Справедливость восторжествовала. Чего еще надо? Но Дмитрий на этом не успокоился. «Зарплата зарплатой, а работа работой, – думал Дмитрий. – Кто я, слесарь или разнорабочий? Почему я должен заниматься такелажными работами?» Опять назревал конфликт.

Дмитрий словно специально делал на зло, шел на обострение отношений. Вчера не разметил фланцы. Работа было срочная. Лаптев спрашивал:

– Почему не разметил фланцы?

– Не успел. Ты мне дал работу полпятого. Струбциной лист было не взять, три тонны.

– Надо было вырезать отверстие.

– Вадим был занят.

– Я ведь предупредил тебя, что работа срочная.

– Срочная… Но я не вижу результатов своего труда. Не знаю, за что работаю.

– И не узнаешь!

Это была уже угроза. Как два петуха стояли Дмитрий с Лаптевым за комбинированными ножницами, выясняли отношения, спорили.

Дмитрий до того дошел в своих подозрениях в отношении зарплаты, что не мог спокойно работать: во всем виделся обман, подвох. Был еще один нелицеприятный разговор с Лаптевым. Дмитрий катился по наклонной. Откуда этот негатив в работе, подозрения? Ведь мог он разметить фланцы. Почему не разметил? Не каждый день срочная работа. Пошел на принцип? Не захотел? А может, не было настроения? Такое случается. Нет, не в настроении дело. Все гораздо сложнее. Труд становился в тягость, терял свою привлекательность. Были минуты, когда Дмитрий ненавидел свою работу; шел на нее как на эшафот. Но ведь были и минуты, когда работа становилась в радость, но это происходило давно. До отпуска еще два месяца работать. Скоро в отпуск! В отпуск! …не будет ни Лаптева, ни КТУ, ни сидящего без работы Вадима. Никогда еще Дмитрий не хотел так отпуска. В отпуск! В отпуск! Дмитрий хотел побыть один, сменить обстановку, наконец, решить, что делать дальше. До отпуска – еще целых два месяца.

5

После праздника «Дня Конституции» по цеху поползли слухи о создании малого предприятия «Ремонтник» на базе ремонтного цеха и цеха отгрузки. И скоро, действительно, ремонтный цех, отгрузка преобразовались в «Ремонтник». И как объяснил директор малого предприятия Жигалев Борис Иванович, это делалось с целью увеличения заработной платы. Малое предприятие – это самостоятельное предприятие со своим счетом в банке, фондом заработной платы. Главным для «Ремонтника» оставался ремонт заводского оборудования. При заводе уже имелось два малых предприятия – «Прогресс», «Механизатор». Жигалев неплохо знал коллектив ремонтного цеха, некоторое время работал мастером; потом перешел в отдел сбыта. Борис Иванович был небольшого роста, представительный седовласый мужчина. Широкое скуластое лицо с угасающим румянцем. Взгляд умный, понимающий. Держался независимо, знал себе цену.

В среду прошло собрание, на котором Борис Иванович рассказал о малом предприятии, что оно собой представляет. Он совсем не владел языком, оратор был никудышный, к тому же заикался. У «Ремонтника» будет своя бухгалтерия, снабжение – все, как на большом предприятии. За электричество, воду… – за все надо будет платить. Можно работать и в выходные.

– Надо нам с вами быть сплоченней. Я думаю, мы с вами не ударим в грязь лицом. Будем хорошо работать – жить будем лучше. Нам не на кого надеяться, как на самих себя. Главное, не надо отчаиваться. Верно?! – на оптимистической ноте закончил выступление директор «Ремонтника».

Вышел из отпуска Плотников. Он думал с годик еще поработать.

Время было неспокойное, голодное. На заводе каждую неделю что-нибудь да давали: то колбасу, то сыр, то яйца. Даже завозили импортные куртки. В магазине трусов не было. Тут еще малое предприятие, намечалось повышение зарплаты. Теперь можно было работать: по новому трудовому законодательству пенсия была и заработок шел. Раньше зарплата с пенсией не должны были превышать триста рублей. Получались большие неудобства: приходилось работать неполный день, уходить в так называемый вынужденный отпуск. Плотников подсчитал, все вместе – зарплата и пенсия, рублей четыреста должно выходить.

Бушмакин с Пашковым все приставали с водкой, чтобы Плотников поставил с пенсии, но Алексей был тверд: украли водку и все, целый ящик. Нет водки!

Дорофеев размечал фланцы, страшно ругал Пашкова, Сергей был на кране:

– Черт возьми этого дурака, мать! Пора бы уж научиться работать. Фланцы не может разметить! Спешит, как голый на… Осел!

Сергей разметил фланцы без припуска на обработку. И восемь фланцев пошли в брак, в металлолом. Хорошо Вадим еще проверил, а то бы – все в брак. Позавчера Зуев, сварщик из смены Ельцова, ушел в отпуск. Смена осталась без сварщика. Резки было много. Вадим злился. Лист местами был в масле. Слезились глаза от гари, першило в горле. Вадим поминутно отхаркивался.

Дмитрий сидел за вальцами, курил. Не было болтов на м16 для сборки формы на керамзит. Потом вдруг выяснилось, что надо торцевать раму. Механик не тот размер дал. Опять простой.

Дмитрий пошел в кузницу курить. Плотников занимался по хозяйству на улице. Тихо как-то было в цехе. Бобров находился в ученическом отпуске, готовился к дипломной работе. Хмелева – на больничном с ребенком. Раза два в месяц она болела. Месяц в году, а может, и больше, выходил у нее нерабочим. Валиев был уже навеселе.

Вчера смена прошла лучше, без простоя. Дмитрий много сделал. Слегка побаливало плечо, старая травма. Дмитрий вытаскивал из стеллажа краном лист, до армии еще это было. Торопился. Лист был зажат. И когда он наполовину освободился, выскочил. Дмитрий хотел его остановить, хотя в этом надобности никакой не было, и что-то тогда в плече щелкнуло. Плечо распухло. Неделю Дмитрий не мог поднять руку. Потом, вроде, ничего, прошло. В слесарном отделении стояла большая загазованность. Слабым было освещение. «Но освещение всегда было таким. Не замечал. Не до освещения было, – думал Дмитрий. – Работал себе и работал. Был передовик. И вдруг разом, сразу, сдал. Впрочем, так ли уж сразу? Может, время пришло уступать место молодым? Нельзя же быть все время первым. Годы уже». Послышались шаги. Это был Лаптев. Он прошел в слесарное отделение, закрутил головой.

– Меня, что ли потерял? – вышел Дмитрий из-за своего укрытия.

– Раму Вершинин сейчас торцанет. Можно будет собирать. Надо сегодня собрать форму, – наказывал Виктор.

– Успею – успею, не успею – не успею.

Будь на месте Дмитрия кто-нибудь другой, Лаптев нашелся бы что ответить, показал, что значит «не успею». С Дмитрием Виктор терялся, робел. Дмитрий человек был немногословный, в годах. Специалист. Виктор не хотел бы портить отношения с ним.

В четыре тридцать Дмитрий закончил с формой.

6

С созданием малого предприятия в цехе заметно прибавилось работы. Поступало много заказов на памятники, оградки, погребные ямы.

На первом месте, конечно, оставались ремонтные работы, завод.

Лаптев выступал против железной дисциплины: все должно быть в меру. У людей должно быть сознание. Но не замечалось этого сознания. За последнее время резко ухудшилась дисциплина в смене. Ранними стали уходы на обед, с работы. Во вторую смену обед по расписанию в шесть тридцать. В шесть пятнадцать никого уже в цехе не было, все в столовой. Виктор на первый раз ограничился замечанием, не стал наказывать. Клавдия всегда была в ладу с дисциплиной, а тут вдруг оказалась нарушителем. Она не могла простить этого Виктору. А ушла она рано на обед за компанию, сработало чувство коллективизма. Но это было только раз. Два дня Клавдия не разговаривала с Виктором, дулась; в столовую не ходила, брала с собой. На третий день она заулыбалась.

В слесарном отделении был перекур. Вадим рассказывал, как начальство било лосей, ночью вывозило туши животных на УАЗике из леса. Вадим сам видел эти туши.

Вдруг где-то рядом дико закричала кошка. Их было две в цехе.

– Ух ты! – вскочил Вадим, затопал ногами. – Замолчи, проклятая!

– Что, на нервы действует? – с усмешкой спросил Лаптев. – Плохо мы стали, товарищи, работать. Конец месяца – надо бы поднажать, а мы сидим, курим. Откуда зарплате взяться? Сегодня вполне можно было собрать крылатку. Вы ее не собрали. – С Сапунова Лаптев перевел взгляд на Дорофеева, потом – опять на Дмитрия.

– Не успели. Что мы лошади, что ли? – обозлился Вадим. – Если бы нам платили, тогда можно было работать. Если бы мы сегодня собрали крылатку, – больше бы не заработали. На прошлой неделе я за двоих работал, резал фланцы. Зуев ушел в отпуск. А мне заплатили за двоих? Ничего подобного! У нас не принято платить за проделанную работу.

– Но зарплата повышается, – робко заметил Лаптев.

– Цены тоже повышаются. Кусаются. Если бы я знал, сколько заработаю, столько и получу, тогда можно было работать.

Вадим хотел бы работать сдельно, но чтобы были расценки на работу на каждый день.

– Но надо и совесть иметь, – обиделся Лаптев.

– Кому нужна эта совесть! – вспылил Вадим. – А кто довел страну до такого состояния, у того совесть есть? Или, главное, чтобы у народа была совесть?

– А сам ты, Виктор, как работал? Забыл? – мог Бушмакин и напомнить. – Мастером стал, так по-другому заговорил.

– Почему «по-другому»?.. – растерялся Лаптев.

– А вот потому…

Дмитрий не принимал участия в разговоре, отмалчивался, хотя было что и сказать, к примеру, слабое было освещение в цехе, вопрос с вентиляцией не решен… а что касается крылатки, при желании, можно было ее закончить к концу смены. Но Дмитрий, как и Вадим, этого не хотел, не стремился. Был словно сговор.

Без пятнадцати минут час Клавдия с Зойкой вышли из инструменталки и направились к выходу. Для них рабочий день закончился. Во вторую смену Чебыкин отпускал женщин на полчаса раньше, чтобы успеть на автобус. Эти ранние уходы с работы стали правилом, нормой.

– Эй! Куда пошли? Сбегаете с работы! – пытался Бушмакин остановить женщин, но куда там, Клавдия с Зойкой даже не оглянулись.

В пятницу прошло собрание. Жигалев Борис Иванович положительно отозвался о работе «Ремонтника». На счету предприятия было двадцать пять тыс. руб. Средняя зарплата за прошедший месяц составила двести восемьдесят руб. Это на двадцать рублей больше, чем за позапрошлый месяц. Работали все на один наряд, в общий котел. Зарплата начислялась из расчета: средний заработок плюс двадцать процентов тарифа, плюс премия.

– Не поймешь: одни говорят, плохо работали; другие – хорошо, – ворчал Вадим. – Кому верить?

В отпуск! Еще две недели, и – отпуск. Дмитрий весь истомился, измучился. Работал неровно, с оглядкой на Вадима: тот прибавлял в работе – Дмитрий не отставал. Вадим ленился – Дмитрий не старался.

7

За время отпуска, двадцать семь рабочих дней так называемой нерабочей праздной жизни, Дмитрий отдалился от коллектива, словно и не работал в цехе. Так всегда было после отпуска. За четыре часа работы Дмитрий опять стал своим человеком в коллективе.

За отпуск в цех пришло много молодежи. Похоже, – смена поколений. Свободных станков в цехе уже не осталось. Директор сам набирал людей. В газете дали объявление о приеме на работу на малое предприятие «Ремонтник». В смене Ельцова оказалось два новых токаря, слесарь, сварщик. У Лаптева – три токаря: Бакланов, Кучерин, Леонов. Бакланов Валерий недавно демобилизовался из армии: до службы работал в цехе, был учеником у Бушмакина. Перед армией сдал на третий разряд. Худощав. Выше среднего роста. Серьезный парень. Не курил, к спиртному был равнодушен. Кучерин Сергей и Леонов Олег на прошлой недели устроились на работу. Кучерин был не на много старше Бакланова. Широк в плечах. Коротышка. Веселый парень. Леонову уже было за сорок. Крепкий мужчина, в расцвете сил. Женат, двое детей. Был принят на работу по четвертому разряду.

Бакланов с Кучериным держались вместе. Вся мелкая, неинтересная работа – гайки, болты – доставалась молодежи. Бакланов обижался. Кадровым рабочим надо было еще стать. Опыт, мастерство приходят с годами.

Плотников уже больше не работал слесарем, переквалифицировался в разнорабочего, занимался благоустройством территории цеха. Работал Алексей все время с утра. В помощь ему на месяц дали Хомутова, слесаря из смены Ельцова, тоже пенсионера. Плотников с Хомутовым сортировали металл, укладывали в стеллажи; больше курили, чем работали. С пенсионера какой спрос? Первое время они никак не могли приноровиться друг к другу: оба с характером, оба на пенсии и разряд один – четвертый. Каждый сам по себе, сам себе начальник. Это было не дело. Кто-то должен быть первым, лидером. Два человека – это уже коллектив, соревнование в деловитости, сообразительности. Хомутов был человек аналитического склада ума, жесткий. И в деловитости Плотников своему напарнику уступал. Лидер определился, иначе и не могло быть, им стал Хомутов. Все это было негласно. Плотников не мог дождаться, когда Хомутов вернется в смену: одному было вольготней, спокойней. Двадцать минут десятого Плотников с Хомутовым вышли из цеха, без десяти десять – уже был перекур.

– О, орлы наши идут! – подняв руку, приветствовал Пашков в слесарном отделение пенсионеров. – Работнички наши.

Плотников с Хомутовым прошли за вальцы курить. Место было удобное, скрытное. Пашков изнывал от безделья: слесарной работы не было и на кране мало. Вадим наплавлял клапана. Дмитрий сверлил.

– Как поработали? Закуривай, – достал Пашков из кармана жестяную банку из-под леденцов с табаком.

Сигарет уже месяц в магазине не было.

– Ну давай, если не жалко, – приторно улыбаясь, взял Хомутов из банки щепотку табака.

Плотников достал из ящика газету.

Хомутов ловко, негнущимися пальцами свернул цигарку.

– Чего смотришь? Бери! – сунул Пашков Плотникову под нос табак.

– Может, я не хочу, – кокетничал Алексей.

– Бери, пока предлагаю!

Плотников тоже свернул цигарку. Закурил за компанию и Пашков.

– Как погода? – спросил Сергей, садясь рядом с Хомутовым на швеллер на доски

– Погода ничего.

– Погода непостоянная! – махнул Плотников рукой. – В прошлом году снег был уже октябре. В этом в декабре только выпал. Не поймешь.

Завязался разговор. Пашкову это и надо было. Дмитрий выключил станок, сел тут же рядом, у станка, закурил. Он уже не психовал, не суетился, как перед отпуском; приноравливался к новой системе оплаты труда. Медлительной стала походка. Дмитрий работал с запасом, не торопился, берег себя. Рвать в работе – не было необходимости. Заработок стабильный. И когда предоставлялась возможность, Дмитрий даже тянул время, имитировал работу. Конечно, это было нехорошо, даже больше – низко, гадко. Дмитрий терял авторитет, уважение в коллективе. Разоблачение было неминуемым. В коллективе не один десяток глаз. Коллектив все расставит по своим местам, даст оценку. Если ты хороший работник – останешься им, честь тебе и хвала. Если плохой – таким будет и к тебе отношение. Коллектив невозможно обмануть. Не тот случай. Коллектив – сложный, большой организм, и Дмитрий был частью его, клеткой.

8

Дмитрий сверлил. Работа было не срочная, простая. Маленькая подача, обороты небольшие. Дмитрий отдыхал за работой: вчера перетрудился. Вчера смена прошла, как один час. За всю смену он даже не присел, курил на ходу. Предстояло просверлить восемнадцать броней. Это много. Сталь легированная. Сверла все мягкие р6. У сверла быстро изнашивалась режущая кромка. Оставаться на вторую смену Дмитрий не хотел, – не любитель. Но как не остаться, когда надо. Работа срочная. Он надеялся еще уложиться в смену. Но надежда была слабая. Дмитрий был на виду у цеха, через работу поднимал свой авторитет в коллективе. Два часа интенсивного труда. Может, придется оставаться на вторую смену, а может, нет. К часу стало кое-что проясняться: кажется, можно уложиться в смену. Главное – расчет, ни одного лишнего движения. Пока все шло хорошо. Дмитрий успевал. Но впереди еще четыре часа напряженной работы. Все еще могло быть. Какая-нибудь неточность в работе, и можно не успеть. Давно он так не работал.

ПОВЕСТИ

25 СЪЕЗДУ ПАРТИИ-25 УДАРНЫХ ДЕКАД

1

Земля – маленькая светящаяся точка, пропала; и вот опять появилась, уже в больших размерах. Обозначился рельеф. Он завис над землей.

Что-то упало в саду за деревом, это была мягкая посадка. Сидевшие на скамейке женщины обернулись – никого. Он был невидим.

– Желуди, наверно, падают, – сказала женщина в сером платье. – А может, мыши бегают, запасаются на зиму… тоже хотят есть. Сейчас самое время запасы делать. У меня соседка, здоровая как лошадь, спит до двенадцати часов. Ничего у нее нет, никаких запасов. Как она живет?

– Да, – соглашалась подруга.

Он легко поднялся с земли, принял образ мужчины в клетчатом плаще. Мужчина, чей образ он принял, деловито глубоко засунув руки в карманы плаща, свернул за угол. Он хотел последовать за своим оригиналом, но помешало что-то лохматое на четырех ногах… И тогда он пошел за мужчиной с портфелем из натуральной кожи, в очках. Мужчина с портфелем остановился у почты. Он тоже остановился. «Что надо?» – вопросительно посмотрел мужчина в очках на «хвост» и быстро заскочил в автобус. Тот тронулся. Он остался на остановке, и теперь пошел за женщиной. Женщина прошла в зал, он – тоже. Это была парикмахерская.

– Что вам, мужчина? – спросила с проседью в волосах женщина.

Он вздрогнул, наморщил лоб, пытаясь вспомнить… все было знакомо и не знакомо.

– Что скажете? – не отставала женщина. – Забыли речь? Напился и разум потерял. Метил, наверно, в вытрезвитель, а попал к нам.

Мужчина был трезвый, без запаха, и женщина испугалась, присмирела; а накричала она оттого, что муж вчера напился, думала, тоже пьяница.

– Вы кого-то ищите? – виновато отводя глаза в сторону, спросила женщина. – Это «Салон красоты». Понимаешь? – женщина принялась накручивать на палец волосы, показывая завивку.

Он, широко раздувая ноздри, жадно вдыхал терпкий запах духов и не мог надышаться.

– Давайте выходим.

Женщина взяла мужчину под руку и вывела на улицу. «Бедный, – думала она. – Не говорит. Вроде, как не в себе. Откуда такой взялся? Вот горе родным». Ее горе – муж-пьяница, – стало пол горем.

Он пошел в парк. Это был уже другой парк, не тот, где состоялась мягкая посадка. Желтый редкий лист дрожал на ветру, ковром стлался по земле. Было прохладно, даже холодно.

– Ба, Федор!

Вдруг услышал он за спиной.

– Не узнаешь?!Митин я!

Мужчина полез обниматься. Он хотел отстраниться, но Митин крепко держал.

– Ты как здесь? Проездом? Пошли, зайдем в кафе. Согреемся. Я угощаю! Пошли!

Кафе было рядом.

– Сейчас закажем что-нибудь покрепче, – хлопотал Митин. – Мое любимое кафе. Правда, здесь великолепно и официантки молодые? Особенно одна… Красавица.

– Что мы с тобой закажем? – и Митин судорожно принялся листать меню в два листа, словно искал третий. – Ты мой гость! Я угощаю!

Официантка приняла заказ. Митин бросил на стол пачку «Шипки», закурил.

– Не куришь? Хорошо. А я вот не могу бросить. – И как бы в доказательство, Митин глубоко затянулся, задумался.

– Пожалуйста, – принесла официантка водку, колбасу с гречкой, икру кабачковую.

Митин наполнил стопки:

– За встречу! – выпил.

Он тоже выпил – ударило в голову, и стало хорошо.

– Я, Федор, может, что-то делаю не так, так ты говори, не стесняйся. Я могу извиниться. Хочешь? Хочешь! – не унимался Митин.

Появилась официантка-красавица, и Митин отстал:

– Вот она! Смотри!

Черные локоны, ниспадающие с плеч, томный взгляд… чувственные полные губы… Сама страсть.

– Видел, как она посмотрела в нашу сторону? – оживился Федор. – Ей бы в кино сниматься, а не с разносами бегать. Сколько я хожу сюда, никогда не сажусь за столик, который она обслуживает, боюсь… Ты понимаешь меня? – схватил Митин колбасу, поднял стопку. – А ты что не рассказываешь о себе? Я знаю, что ты живешь неплохо. А вот скажи мне, чем отличается гармоническая личность от негармонической? Сейчас это модно: гармоническая личность. А кто она такая, гармоническая личность? Гармония души и тела?

Музыканты вышли на сцену, задвигали стульями, рассаживаясь. И Митин, подперев голову руками, тихо запел:

– Гармоны, гармоны… лимоны, лимоны. Гармония человека, лимония человека. Официант! Еще нам грамм по сто!

– Слышу, слышу, – недовольно отозвалась официантка.

– Ты меня, Федор, извини, у меня сейчас, на данный момент, достаток… Жена хорошая, дети… Все есть! Но все равно что-то не хватает! Неудовлетворенность какая-то… Я стал выпивать – помогает. Я хочу парить, летать над землей, как птица! Каждый из нас хочет жить красиво, но не у каждого это получается…

Митин еще что-то хотел сказать, но вскрикнул саксофон; труба глухо взревела; ухнул барабан. Музыканты настраивали инструменты. Оркестр заиграл. Митин закурил.

Музыка была главной в зале, хозяйка: развлекала, занимала посетителей. Не обошлось без танцев.

– Давай закончим, – предложил Митин, наливая водку, проливая на стол.

Федор не хотел больше пить, в глазах рябило от танцующих. Белозубо смеялась красавица-официантка. Федор хотел встать – словно кто насильничал, держал. Голова сделалась тяжелой. Что было потом, он уже не помнил.

2

Было холодно и жестко лежать, тошнило, Федор открыл глаза – темный грязный потолок; болела правая нога, колено; исписанные стены. Федор в комнате находился не один.

– Ты пройдись, согреешься, – участливо предложил полнолицый мужчина с черными усами, сидевший на кровати напротив. – Будем знакомы: Александр Чесноков. Просто Саша, – протянул мужчина крепкую в наколках руку.

– Федор…

– Тебе плохо? Может, мента вызвать?

– Так тебя и послушает мент, – откликнулся с усмешкой парень

– Молчи, салага! – цыкнул Александр.

Парень ничего не ответил, царапал что-то на стене.

– Первый раз в вытрезвителе? – выспрашивал Александр.

– …сразу видно, – буркнул мужчина справа.

– Ты, Федор, не переживай. Вон Мишка, – кивнул Александр на парня. – Третий раз уже здесь. Мишка, расскажи, как тебя обливали холодной водой.

– Радуйся, что тебя не обливали.

– Ты, Мишка, не злись. Все мы здесь свои. Только Федор новичок.

– Стоит только раз попасть, а там понравится, – злорадствовал мужчина справа.

– А знаете, как я сюда попал… – не знал Александр: рассказывать, не рассказывать.

– …нажрался как свинья.

– Нет, Мишка, ошибаешься. Был я, конечно, выпивши… На автобусной остановке смотрю, мужик, вроде как пристает к женщине, ну я и вступился… Оказывается, это были муж с женой, выясняли отношения. Я – третий лишний, да еще пьяный.

– …эмансипация все, равноправие… – брюзжал мужчина справа. – У меня баба говорит: давай купим картины, давай жить как люди. «А как мы живем?» – спрашиваю я. Зачем мне эти картины? Что они мне дают? Кормят, поят? Когда я буду пьяный – ломать их?

– …это, Сергей, искусство.

– Искусство… Часами вертеться перед зеркалой, краситься.

– Это уже мода, – с улыбкой ответил Александр.

– К черту такую моду!

– Мишка, приятно, когда женщина в коротком?

– Конечно! – обрадовался Мишка.

– Вот оно, молодое поколение…

– Это молодое поколение?.. Он сопьется скоро… Алкаш!

– Помолчи, папаша, – прошипел Мишка.

– Что? Не нравится? Не пей. Не можешь?

– Заткнись!

– Что? – встал с кровати Сергей.

– Ладно, ладно вам… Не хватает еще драки здесь. Выпустят – и поговорите по душам.

Александр говорил дело, и конфликт уладился. Кто-то где-то стучал, словно забивал гвозди, и гвоздей этих было много. Сергей сидел, опустив голову. Александр тоже сидел на кровати, прислушивался. Федор встретился взглядом с Мишкой…

– Что, дядька, все молчишь? – спросил Мишка. – Думаешь… Раньше надо было думать. Индюк думал, думал, – и в суп попал.

Послышались шаги, звякнул ключ в замочной скважине, выстрелил замок.

– Что, «Униженные и оскорбленные»? – спросил младший сержант. – Кто из вас Голубцов? Голубцов?

– Иди, иди, Федор… Это тебя, наверно.

Федор встал.

– На выход!

Ярким было солнце из единственного окна в коридоре, нежным прикосновение… Младший сержант остановился перед дверью, обитой черным дерматином.

– Проходи.

Федор открыл дверь, прошел. За длинным столом у окна сидел невысокого роста капитан, справа – мужчина, склонный к полноте, в штатском. На стене К. Маркс. Капитан кончил писать, отложил бумаги в сторону, удостоил вниманием.

– Садитесь! – указал капитан на стул напротив. – Голубцов Федор Семенович. Паспорт. Разведен… Трудовая книжка. Вы, наверно, у нас проездом… мастер, технолог. У вас много благодарностей… и на тебе… Встретили знакомого?

Федор кивнул.

– Ну и отметили это на радостях, – посмотрел капитан на мужчину в штатском. – Вы хоть помните, что с вами было? Вы уснули за столом. Ваш товарищ ушел, бросил вас. Мы… подобрали… Первый раз в вытрезвителе?

И опять кивок.

– Семья, наверно, есть. Нехорошо.

– Федор Семенович! – вдруг взмахнул руками мужчина в штатском. – Зачем вам куда-то ехать? Оставайтесь у нас. У нас цементный завод. Нам нужны мастера. У меня в цехе Забелин скоро уходит. Я вижу, вы человек самостоятельный. Ну, а что попали… так со всяким бывает. Цех у меня теплый. Я – начальник ремонтного цеха, Власов Юрий Владимирович. Дадим мы вам комнату, – кончил Юрий Владимирович дирижировать. – Дня два, три поживете пока у меня. Сын у меня в деревне, приедет не скоро. Вы мне как-то сразу приглянулись.

– Соглашайтесь, – советовал капитан. – Квартиру вам сразу нигде не дадут. Вот ваши документы. Больше не попадайтесь.

– Федор Семенович, вы меня подождите на улице. У меня тут мой рабочий, Чесноков… Золотые руки, мастер своего дела, а – пьет, стервец!

– Ведь, – перебил Власова капитан, – и «бьют» за это дело: лишают тринадцатой зарплаты, отпуск в зимнее время, принудительное лечение… нет, неймется людям!

– Видите ли, Алексей Алексеевич, тут важно самосознание… Внутренний стержень у человека должен быть. Характер.

– Вы, Федор Семенович, свободны, – сказал капитан.

Федор вышел, и почти сразу вышел начальник цеха. Юрий Владимирович стал рассказывать про завод. Федор никак не мог вспомнить, куда ехал; что работал мастером, тоже не помнил, да это было и не удивительно: взрослым он вступил в эту жизнь, если бы он принял образ ребенка, тогда были бы и детство и юность, а так – как амнезия.

– Ну вот мы и дома, второй этаж… – Юрий Владимирович открыл ключом дверь. – Мария!

В прихожую прошла женщина лет тридцати-тридцати пяти, брюнетка… Запахло духами. И Федор вспомнил кафе, официантку… все как наяву.

– Мария. Жена моя. Это Голубцов Федор Семенович. Он поживет у нас дня два, три, пока не дадут комнату. Ты, Мария, не возражаешь?

– Почему должна я возражать? – сказала Мария низким грудным голосом. – Проходите, Федор Семенович. Устали с дороги? Женаты?

– Был, – вспомнил Федор про паспорт.

– Вы издалека? Откуда, все-таки?

– Ох уж эти женщины, все хотят знать, – ответил за Федора Юрий Владимирович. – Где газеты?

– Как всегда, на тумбочке.

– Бангладеш. «Положение на Ближнем Востоке обостряется». «Повышение эффективности производства».

– Мужчины, за стол. Юра… – с кухни звала Мария.

– Идем.

– Федор Семенович, но стопочку-то можно, – разрешал Юрий Владимирович.

– Конечно, – была Мария на стороне мужа.

И Федор выпил, от второй отказался; но больше двух рюмок никто и не пил. Мария ела мало. Федор стеснялся.

Юрий Владимирович ужинал плотно.

– Юра, пойдем в завтра театр? – испытующе глядя на мужа, вдруг спросила Мария.

Юрий Владимирович перестал жевать.

– Извини, Мария, но завтра я, наверно, не смогу.

Мария насупилась.

– А ты сходи с подругой. У тебя много подруг. Людмила, к примеру…

– «Людмила, Людмила…» Она не пойдет. Беременная.

– Мария, честное слово, завтра я не могу, – приложив руку к груди, оправдывался Юрий Владимирович, – работы много. Ремонты. В обжиге я слышал, мужики говорили, что начальников стало больше, чем рабочих. Федор Семенович, я на днях читал в журнале… Вы интересуетесь НТР? Сейчас столько шума у нас и за рубежом вокруг научно-технической революции. Буржуазные идеологи развивают теорию «Постиндустриального общества». Мол, рабочий класс себя изживает, будут «белые воротнички».

Мария вышла из-за стола. Юрий Владимирович замолчал.

– Мария, не обижайся, в отпуск я с тобой хоть на край света.

– Все вы все обещаете…

Это как бы касалось и Федора.

– Вот так и живем и «не ждем тишины», – тяжело вздохнул Юрий Владимирович. – Работаем, живем на будущеее, для будущего… Каким оно будет? Что нас ждет в двухтысячном году?

Юрий Владимирович принес из кухни пепельницу, сигареты.

– Курите? Правильно делаете. Вредная привычка. Хочу бросить, а никак не могу. Иной раз две пачки выкуриваю за день. Вы что все молчите?

За окном накрапывал дождь, капля за каплей.

– О чем задумались, Федор Семенович? – спросила Мария, выйдя из спальни, но ответа не дождалась. – Идите, отдыхайте. Ваша комната готова.

– Да, отдыхайте, – Юрий Владимирович зачем-то протянул руку.

Федор пожал руку и пошел в комнату.

– Федор Семенович, завтра на завод.

3

– А ты что здесь делаешь?

Услышал Федор рядом. Это был Чесноков – в замасленной спецовке, кепка на глаза.

– К нам работать? Больше не хочешь в КПЗ попадать? Не куришь, не пьешь, а для чего живешь? Я шучу. Витька, иди сюда! – окликнул Александр парня. – Не курить, не пить, баб не щупать – для чего тогда жить?

Витька испытующе посмотрел на Федора, потом на Александра, промолчал.

– Ты же Витька сам говорил, что жизнь одна, и надо успевать брать от жизни все, что можно взять. Ладно, пойду, станок сегодня надо отремонтировать. Ты куда сейчас?

– На производство.

– Знакомиться. С Соболевым.

Соболев Анатолий Геннадиевич, старший мастер, стоял у двери, ждал.

– Производство начинается с карьера, – заговорил Соболев, как вышли. – Известняк идет на дробилку. Вон туда, – показал старший мастер на груженый БелАЗ за дорогой у серого здания. – Гипс у нас привозной. Помол. Это – мельницы. В них шары, ими дробится камень.

В помоле стоял страшный грохот. Мельницы были в диаметре около трех метров, длиной около двадцати метров. Пять мельниц… крутились, дробили камень. На стене на проволоке висели забытые кем-то шлемы-антифоны. Женщины в марлевых повязка мели пыль, что-то показывая на пальцах друг другу. Луч солнца с трудом пробивался сквозь толщу пыли.

– …один из капризных цехов завода! – кричал Соболев. – Сами видите, какие здесь условия. Люди рано выходят на пенсию. Второй список. Чувствуете, как трудно дышать.

Потом был темный длинный коридор и – еще один цех, не такой шумный.

– Сырьевой. Здесь делается шлам. Потом он обжигается в печи.

Большой круглый бассейн, по периметру которого по рельсам ходила мешалка, мешала шлам. Стояла большая влажность.

– Был у нас случай… Рабочий стоял у рельс в фуфайке и не заметил, как мешалка подъехала, и рукав фуфайки попал под колесо. Рабочий лишился руки. Надо быть внимательным. Производство. Кругом механизмы. И последний цех – обжиг.

Пощелкивая, медленно на роликах крутилась печь. Под ней было тепло, даже жарко. Как в помоле, в сырьевом – везде уголки, швеллера-перекрытия. Без них нельзя. То тут, то там мелькали каски рабочих. Слабым было освещение.

– Смотрите, – Соболев поднял железный прут и легонько ударил им по швеллеру – пошел цементный дождь. Прошел.

На улице глаза долго не могли привыкнуть к свету. Прошла поливочная машина. «Все, что намечено партией – выполним!» – висел большой плакат на помоле.

– Как впечатление? – спросил Соболев. – Скоро заводу десять лет. Вы домой или в цех? На работу завтра.

Федор зачем-то пошел в цех.

Сверкала сварка, словно кто играл, баловался. Шумела вентиляция. По сравнению с помолом, обжигом условия работы в цехе были завидными. Трошин, сварщик спрашивал:

– Семья потом приедет?

Федор не знал, что и отвечать.

– Да, одному, конечно, нелегко. Если есть друзья, то – ничего. Я тоже, можно сказать, один живу: сам себе стираю, готовлю. Жена меня выгоняет из дома. Нет, дорогая, квартира на меня записана. Я одного знаю, может, ты мне не поверишь, но это чистая правда, баба обокрала мужа, уехала. А двадцать лет прожили. Вот такие бабы бывают. Надо иметь свой угол. Раз начальник обещал комнату, значит, дадут. Первое время у тебя будет выходить сто тридцать-сто сорок рублей. Тебе одному хватит. Мастером будешь – и зарплата будет больше. Будешь меня ругать. Ругай, я не обижусь. Только за дело ругай.

Был конец смены. Токаря чистили станки, почти никто уже не работал.

Накрапывал дождь. Небо то очищалось, то набегали тучи. В окнах домов загорался свет. В общежитии играла музыка. Федор далеко уже был от общежития, напрягал слух, слов не слышно, только мелодия, и та скоро пропала. Федор хотел зайти в столовую, но Мария наказала никуда не ходить, сразу домой.

– Как поработал? – спрашивала Мария.

– Я не работал, смотрел завод.

– Вино будете? Нет так нет. У меня Юра всегда после работы выпивает. Говорит, снимает стресс. Вовремя никогда не приходит с работы. Начальник. Ответственность большая, а то вызывают.

Мария была в желтом тонком свитере, красиво обтягивающем грудь, в джинсах. На ужин была рыба. Федор любил рыбу. Собрав на стол, Мария ушла в комнату, чтобы не мешать, включила телевизор.

– Федор, идите сюда!

Мария стояла у окна.

– Смотрите, снег. Вон Сомова опять пьяная идет.

Сомова была еще не старой, в осеннем пальто, походка нетвердая.

– Пьет она сильно. Сколько раз муж ее подбирал пьяную. Говорят, во время войны она медсестрой была, вынесла раненого мужа, тогда они еще не были женаты, с поля боя, выходила. Выходить-то выходила, сейчас – пьет, мучает его. Детей у них нет. Может, из-за этого пьет. Захаров поет, мой любимый, – повернулась Мария к телевизору. – Идите, ешьте, а то остынет.

Мария сидела в кресле, смотрела телевизор, ждала, когда Федор выйдет из кухни, хотела поговорить. Гость о себе почти ничего не рассказывал, странный какой-то был. Федор, словно догадавшись, все не выходил. Мария хотела встать посмотреть. Звонок. Помешал супруг.

– Телевизор смотришь? – спросил Юрий. – Я сегодня прочитал в газете, что многочасовой просмотр телепередач отрицательно сказывается на здоровье. Человек не в состоянии переработать предлагаемую информацию. Оттого неврозы, чрезмерная возбудимость.

– Вот это новость! – нарочно удивилась Мария, потакая супругу. – Пошли, психолог, накормлю тебя.

– Мы с Алексей Алексеевичем, механиком, зашли в буфет.

– Я же тебя предупредила, никуда не ходить. Чай будешь?

– Нет.

Мария обиделась. Она долго смотрела телевизор назло супругу, легла, Юрий что-то писал.

– Федор сколько будет у нас жить? – спросила Мария. – Боюсь я его что-то. Чужой человек он и есть чужой.

4

Было холодно. Федор мерз. Кто-то сзади долго кашлял. Кажется, все дороги вели на завод. Тот, ощетинившись трубами, похоже, совсем этому не радовался. Стучала дробилка, скрипели краны, транспортер – билось стальное сердце. Рабочие – точно белые и красные кровяные тельца.

Одноэтажное бытовое помещение. Тепло. Шкафы, шкафы, шкафы.

…Ругалась с утра пораньше женщина, работница бытовой.

– Борис, ты еще не женился? – подтрунивал над плешивым рыжим мужиком парень.

– Это ты под бабью дудку пляшешь, – нараспев отвечал Борис.

Кто-то смеялся.

– Борис, у меня есть тут одна на примете. Хочешь, познакомлю? – встрял в разговор еще кто-то за шкафами. – Здесь она работает. Близко.

– Дурак! – огрызался Борис. – Твоя жена с другим валяется.

Вмешался третий:

– Правильно, Борис! Так его! Ты его за углом повстречай.

– У меня есть резиновая плетка, в середине железный прут. Всыплю – вот будет помнить!

– Борис, он боксер.

– Видал я таких боксеров. Будет прятаться под юбку, – Борис злорадно и отвратительно рассмеялся.

– Борис, за тобой бабы бегают?

– Пусть они за тобой бегают. Молчи сопляк!

– Борис, у тебя не хватает?

– Иди сюда, – угрожающе протянул Борис. – Я покажу тебе, у кого не хватает. Сопляк!

– Вот дурачок, – рассказывал рабочий, уже на пенсии, седой. – Сломанные часы все покупает, якобы, ремонтирует. Как-то у одного сломались часы, обратился к Борису. Борис взял часы, обещал отремонтировать. Через неделю пришел. Борис приносит ему в платочке запчапсти.

Что было дальше, Федор не слышал, вышел.

В цехе Юрий Владимирович опять говорил, что некоторое время придется поработать слесарем, пока Забелин не рассчитался; что вопрос о комнате уже решен. Вышел Федор от начальника цеха – разнарядка уже закончилась.

– Ля-ля-ля… – пел Трошин.

Загудели станки, второй, третий… Уборщица с метлой вышла в цех. Федор работал с Рашидом Кулиевым, собирали термобак в обжиг. Рашид был опытный сварщик и в чертежах разбирался. Работа была не сложная.

Полдесятого, крякнув, Рашид поднял руки, что означало: перекур. Федор один из слесарей не курил.

– Кто не курит, тот работает, – как бы между прочим заметил Лаптев, слесарь.

– Вот еще немного поработаю и рассчитаюсь, – говорил Трошин. – Уеду к родителям в Рязанскую область. Там рабочие нужны. Там пивзавод, птицефабрика. Мне терять нечего. А что здесь? Цемент. Там воздух чистый. Речка.

– Ты уж который год рассчитываешься, – отвернулся Рашид.

Десять-пятнадцать минут-перекур, и опять работа. И так до обеда. Кулиев, Трошин, как большинство в цехе, брали с собой, в столовую не ходили.

В столовой выстроилась очередь: не все стояли, кто сидел, хорошо, были свободные места за столами, ожидая. Рабочий в синей каске щелчком стряхивал с ушей впереди стоящего товарища цемент:

– Сразу видно, с помола.

– Не говори, везде сыпет.

Очередь двигалась медленно, вбирая в себя все новых и новых знакомых, стоящих в очереди. Женщина принялась наводить порядок. Выстоять в очереди – полдела, надо еще добыть поднос, их катастрофически не хватало. Передавали из рук в руки.

Весь обед Федор простоял. В цехе уже никто не играл в домино, все работали. Симонов, токарь, говорил, что не всегда такая очередь, как получится, повезет. Трошин все никак не мог дождаться конца смены; с утра он ждал обед. Уборщица устала уже мести цех.

В четыре часа почти никто не работал; убирали, мели. Федор без пяти минут пять вышел из цеха.

Бытовая. Кричали в душевой мужики, делили лейки, всем не хватало. Мылся Федор вдвоем под лейкой. У бытовой ждал Чесноков.

– Ты, Федор, не переживай, – говорил, успокаивал Александр, – раз Юрий Владимирович обещал, значит, будет тебе комната. Можно, конечно, и в общежитии жить. Но свой угол лучше. Знаешь, какая у тебя кликуха?.. Ты только не обижайся. У нас у каждого почти прозвище. Один пришел к нам устраиваться на работу. Его спросили: пьешь? Пью, конечно, что я, белая ворона, что ли. Так и прозвали его Белая Ворона. А тебя назвали Молчун. Ты какой-то некомпанейский, сам по себе. Коллектив у нас дружный. Конечно, бывает ЧП, но кто в наше время не пьет? Блоха и та пьет. Кулиев здорово пьет… бабник. С ним лучше не связываться, в какую-нибудь историю влипнешь. Месяца через два освоишься, появятся друзья. Все нормально будет. Заходи ко мне на досуге. Вон кирпичный дом, пятьдесят пятая квартира.

– Посидим, поговорим. Познакомлю я тебя со своей «старухой». Зверь баба.

Федор не обещал.

У «Мебельного» пьяная баба, как могла, отбивалась от наседавших ребят. Мальчишки кричали, корчили рожи; кто бросал снегом. И тогда женщина, это была Сомова, подняла подол, оголила зад. Ребятня притихла. Проходивший мимо мужик прогнал ребят.

5

Федор рано приходил на работу. Станочники уже забивали в домино козла. По одному, по двое собиралась смена.

– Привет, – небрежно взмахнул рукой Тимофеев, слесарь.

– А, человек – березай, приехали – вылезай, – ответил длинноволосый токарь.

– Рашид, ты опять, наверно, к соседке ходил?

На правой щеке Кулиева красовалась царапина, слезились глаза.

– А тебе что, завидно?

– Да уж не молодой, по бабам-то ходить.

– Может, это кошка его царапнула.

– Молчал бы, Дикарь, – огрызнулся Кулиев. – Сам в субботу еле на ногах стоял.

– Вот так! Дуплись, чего ждешь!? – ругался Борька, токарь.

– Успею!

– …успеешь, когда я тебе его отрублю!

– Следи за партнером. Куда ставишь?! Спишь!

– Вылазь!

– Списано.

– Я тебе покажу «списано»!

– Несчастливое это место, – говорил токарь. – Я тоже проиграл.

Пришла худая Татьяна, встала в стороне, сложив на груди руки. Подошли еще две женщины.

– Двигайтесь! – потребовала старшая, – расселись.

– Женщинам надо место уступать, – поддержала ее подруга.

– Вам дай слабинку, так быстро на шею сядете.

– Да. – упрямо тряхнула головой Марина.

Марина была разведена, жила с сыном…

– А-а! – завизжала пышнотелая Галина.

– Так ее, Витька, жми! – учил Тимофеев, пуская слюни.

Пришла Тамара, инструментальщица. Интеллигентная, симпатичная женщина. Забелин Аркадий Петрович проводил разнарядку, давал работу. Она почти у всех была.

Федор сверлил трубы на фильтра, после обеда ожидала уже другая работа, – срочная, заменить ролик на мельнице в сортировочном цехе и приварить два листа двести на триста. Пантелеев, крановщик, там уже ждал.

– Вот черт! Нашли работу в конце смены, – сматывая кабель, ворчал Рашид.

Было холодно с ветром. Он забирался под фуфайку, в рукава; дул то в лицо, то заходил в спину. Где-то рявкнул тепловоз.

– Холодно, – сказал Рашид, втянул голову в плечи, согнулся, беспрестанно фыркая, шумно вбирал в себя богатое содержимое носоглотки. – Не люблю я эти срочные работы.

Сортировочный цех располагался за обжигом, как склад. В цехе – никого. В бетонных ямах лежали разного калибра шары для мельниц. Чуть в стороне стоял сортировочный барабан.

Федор с Рашидом поднялись на площадку, что была у сортировочного барабана.

Откуда-то снизу появился мужичок в фуфайке с ободранными рукавами. Вероятно, это и был Пантелеев. Он рассказал, что надо делать, как работает барабан; жаловался на шум, показывая на притивошумники, висевшие у барабана на проволоке.

Меняли ролик втроем. Час с небольшим ушло на его замену, потом варили пластины, курили, прощались. Пантелеев долго махал рукой. Он опять оставался один. Рашид закурил, пряча сигарету от ветра в ладонь.

– Значит, не куришь, не пьешь… – говорил Рашид. – Не теряйся, у нас много в цехе незамужних женщин. Например, инструментальщица… ничего баба. Такие как ты, самостоятельные, нравятся женщинам. Через неделю Забелин рассчитывается, ты – на его место. А я бы не хотел быть мастером: отработал свое – и свободен. Конечно, учиться надо.

– Рашид так затянулся сигаретой, что она затрещала и вспыхнула.

– Пошли, Федор, зайдем в одно место, тут недалеко.

Это была бойлерная – царство больших и маленьких вентилей, труб. Жарко. За столом сидела дежурная. Кулиев полез обниматься.

– Уймись, уймись… Дурак! – отстраняясь, смеялась женщина.

– Ладно, потом я к тебе зайду.

– Бутылку не забудь! – то ли в шутку, то ли всерьез крикнула дежурная.

– Раньше она в помоле работала, – стал рассказывать Рашид. – Сейчас ее перевели на легкий труд. Силикоз легких у нее.

6

Скрипнула в комнате дверь, и вошла Тамара, инструментальщица.

– Вот, пожалуйста, инструмент. – Разложила Тамара на столе метчики, ключи. – Выбирайте.

Федор долго искал инструмент.

– А сверел у меня здесь нет, в инструменталке. – Тамара вышла.

Федор пошел в инструментальную за сверлом, попал в бойлерную, испугался, что Рашид скажет, скорее вышел.

– Федор Семенович! Федор Семенович! – прозвучал женский голос.

В дверях стояла Мария в халате.

– Разоспались, вставайте.

Мария ушла.

– Ездил бы на автобусе, не надо было рано вставать, – выговаривал в соседней комнате Юрий Владимирович. – Что за человек. Не понимаю я его. Приходит с работы, сразу в комнату, что он там делает?

– Сидит, я заходила.

– Вот именно, что сидит. На работе про него говорят, что он… какой-то странный.

– Бандит.

– Не похоже. А ты, Мария, рано не вставай.

– Неудобно.

– Это ему должно быть неудобно.

Юрий, похоже, ревновал.

Федор все никак не мог забыть сон, с ним пришел на работу. Закончилась уже разнарядка, а Тамары все не было. В инструментальной сидел токарь, выдавал инструмент.

– Как жизнь? – спрашивал Трошин.

– Ничего, – заученно отвечал Федор.

– Как к тебе Власов относится?

– Я знаю, он мужик справедливый. – И Трошин зачем-то подмигнул проходившему мимо Рябову, фрезеровщику.

Федор рубил на ножницах пластины на печь на футеровку. Пластин было много, несколько тысяч. Шли они на крепление кирпича в печи. Работа простая, каких-то навыков, знаний не требовалось. За ножами стоял упор, все пластины одного размера.

За два дня работы на ножницах Федор настолько освоился, что выполнял работу механически, все движения отточил.

– Обед уже. Пошли, – стоял за спиной Чесноков, торопил.

Ножницы долго не могли успокоиться, недовольно урчали. Мужики уже забивали «козла».

У столовой Борис опять ругался:

– Ты молодой. Они за тобой бегают. У тебя кровь с молоком.

– Я видел тебя тут с одной…

– Молчи, сопляк!

– Да, – глубокомысленно протянул Чесноков. – Если его не дразнить, послушаешь, – нормальный человек. А если его приодеть, он даст фору обидчикам. С другой стороны приятно, что такой вот есть… который хуже тебя. Ты уже не последний человек. Бытие определяет сознание. Заходи, Федор, как-нибудь, потолкуем. Придешь? Приходи.

Александр не отстал, пока Федор не пообещал зайти. В столовой опять была очередь.

– Спешить, Федор, некуда. Не война.

Федор с Александром обедали, – появилось уже заводоуправление, их настало время. Красивые кофточки, капрон контрастировали с грязной спецодеждой рабочих в зале.

После обеда Федор опять рубил футеровочные пластины, думал про сон

– О чем задумался? – спросил Трошин. – Думай не думай, сто рублей – не деньги!

Тимофеев с Новиковым собирали защитный кожух на двигатель. Тимофеев все никак не мог приставить лист к уголку, – лист соскальзывал. Новиков с откинутым щитком стоял рядом ждал, когда слесарь установит лист, чтобы его приварить. Но у Тимофеева ничего не получалось. Тогда Новиков смачно сплюнув, легко поставил лист на уголок, приварил. Довольный Тимофеев отошел в сторону:

– Готова собачья будка. Теперь собаку надо.

Кожух, действительно, походил на собачий дом.

– Надо Генку туда посадить, чтобы не лаял.

Генка, токарь, всегда с кем-нибудь ругался на разнарядке, был недоволен.

7

На столе на кухне лежала записка: «Мы ушли к Симоновым, ешь, что найдешь». От записки сильно пахло духами. На плите еще все было горячее. Федор быстро поел и пошел к Чеснокову, только бы Александр оказался дома.

Мелодично, ванькой-встанькой прозвенел звонок. Александр открыл. Из дальней комнаты вышла девочка лет семи и брат, не намного младше сестры.

– Проходи, проходи. Хорошо, что зашел. А то Катя, жена, замучила меня, – перешел Александр на шепот, – сделай ей то, сделай другое. – Тише вы! – уже кричал Александр на детей.

– Саша, кто там?

Из кухни вышла розовощекая женщина и сразу обратно ушла.

– Давай, давай, – махал Александр рукой, мол проходи.

Дети притихли. Вдруг девочка, вскрикнув, погналась за братом в комнату, писк, визг, не без этого.

– Зоя, будешь баловаться, поставлю в угол! – раздалось с кухни.

И стало тихо      .

– Зоя, старшая у меня, как взрослая. Как-то спрашивает меня, зачем люди живут. Я опешил. Сейчас, подожди… – интригующе повел себя Александр, ушел на кухню.

– Ты же хотел оставить на праздник! – сердилась Катя. – Ты и так уже выпивши.

– Ладно, ладно… Тихо.

Александр вернулся в комнату с бутылкой водки.

– Подход нужен. Катенька, капусточки нам положь. Хорошая закуска.

Федор не хотел пить. Но выпил уже три стопки; был навеселе.

– Капусточку, капусточку бери, – подсказывал Александр. – По делам воздается. Коллектив не обманешь. К примеру, взять Борисова. Фрезеровщика. Знаешь. Пожилой такой, с брюшком мужчина. Работает так себе – такое к нему и отношение. Гусев, тоже фрезеровщик, молодой, а уже Владимир Николаевич. Предцехком.

В комнату прошла Катерина. Она долго стояла, вглядывалась в мужа.

– Есть же счастливые жены, у которых мужья не пьют, – наконец заговорила она. – Опять болтаешь. Вы его не слушайте. Он пьяный может часами болтать, не остановить. С дочерью некогда позаниматься, а для пьянки время есть.

– Обязательно позанимаюсь, не говори больше так! – стал Александр серьезным. – Не мешай. У нас мужской разговор.

– Знаю я твои мужские разговоры. Один мат. Детей бы постеснялся. Отец называется. Твой друг не ругается.

– Катя, я тебя как человека прошу: уйди. Не играй на моих нервах, пожалуйста. Отлично знаешь, что они не восстанавливаются.

– Меньше пить надо, и нервы будут в порядке.

Катерина ушла на кухню.

– Вот ты, молчун, – Александр поддел ложкой капусту и, роняя ее по столу, все же донес до рта. – К чему стремишься? Есть у тебя свое дело, цель в жизни? Нет такого человека, который ничего бы не хотел. Я как-то подсчитал на досуге: по статистике каждые три секунды у нас в стране с конвейера сходит автомобиль, можно было давно всех обеспечить машинами. Зоя, – обратился Александр к дочери, тихо сидевшей на стуле.

Зоя словно не слышала.

– Сколько время! – закричал Александр. – Что-то меня ко сну потянуло, – прибавил Александр тихо, словно и не повышал только что голоса. – Хочешь, сыграем в шашки, в шахматы?

– Нет, – отказался Федор.

Все уже было выпито. Из кухни опять вышла Катерина, она словно ждала, когда супруг угомониться и дождалась:

– Спит уже. Наговорился. Вставай, – затормошила Катерина супруга. – Приехали. Иди спать.

– Извини меня, Федор. Я сам, Катенька. Иду.

Александр ушел в комнату. Катерина села за стол.

– Федор, вы вот меру знаете. А мой напился, как свинья. А раньше он не пил.

Федор слушал, соглашался.

8

Федор работал в обжиге: на второй печи лопнула шестерня, в диаметре около четырех метров, около пяти тонн, главного привода. Работа срочная.

Почти все начальство собралось. Главный механик завода, начальник обжига, мастера.

Чуть в стороне от печи развели костер и заложили новую шестерню, для нагрева, запрессовки в нее вала.

Рядом с костром, задрав стрелу, наготове стоял кран на гусеничном ходу. Рабочий в фуфайке с воротником все подбрасывал в костер доски, подливал масло. Механик обжига который раз уже замерял вал, лежащий рядом; щупал шестерню, проверял нагрев. И вот последовала команда: приготовиться! На шестерню накинули трос. Кто-то взялся за кувалду. Кто плевал, кто тянул руки к пышущей жаром шестерне, пытаясь определить степень ее нагрева: лучше перегреть, чем недогреть. Были случаи, когда из-за недостаточного нагрева вал намертво застревал в отверстии; и вытащить его нельзя, и дальше он не садился. На рабочем жаргоне это называлось «козел». Ничего хуже придумать нельзя.

Вал легко зашел в отверстие шестерни. Повезло. Просветлели лица у рабочих, облегченно вздохнул главный механик. Ветер пронизывал насквозь, не помогала фуфайка.

– Пошли погреемся, – предложил высокий рабочий в зеленой каске.

По одному, по двое рабочие несмело потянулись в обжиг.

– Ладно, перекур, и за дело, – разрешил главный механик.

Собрались в комнате приема пищи, курили, говорили о работе. Потом как-то сразу все встали, пошли на печь: работа не ждала. Наверху, у привода, в беспорядке валялись гаечные ключи, трубы .Коварно блестело масло, припорошенное цементом. Шестерня неумолимо поползла вверх. Вот она уже оказалась над печью. Кто-то в последний момент подобрал ключи, отбросил в сторону. Добровольцы взялись за веревку, пытаясь оттянуть шестерню, завести ее за фундамент редуктора. Шестерня легла на опору печи, но не так, как надо. И опять подъем. Шестерня соскочила с выступа и –на рабочего. Все… Кто-то из бригады бессознательно потянулся к шестерне, чтобы изменить ее ход, но куда там… По счастливой случайности шестерня чуть коснулась плеча рабочего. Опять повезло.

Требовалось шестерню завести, попасть в зуб с главной венценосной шестерней, опоясывающей печь. Задача не из легких. Задействовали козловой кран с не совсем исправными тормозами. Мешал кожух, – трос соскальзывал, и завести шестерню под венценосную никак не удавалось. …третья, четвертая попытка. Пошла в ход сила, ломы, трубы, доски… Рабочие ругались. То главный механик принимался командовать, то отходил в сторону, полагаясь на сноровку рабочих. Сломался домкрат. Рабочие докуривали последние сигареты, работали без обеда, до победного конца.

– Спирту бы сейчас, – кто-то предложил.

И механик распорядился, чтобы накормили рабочих, чтобы привезли продукты, дал денег.

Рабочие собрались в комнате приема пищи, появилось молоко, колбаса, котлеты, булки. Никто уже больше не ругался. Высказывалось много предложений, как завести шестерню, попасть на зуб венценосной.

Но ничего не получалось, шестерня была точно заговоренная. Федор стоял в стороне, мелко дрожа всем телом. Очередная попытка – и шестерня легко вошла в зуб венценосной шестерне. Наконец-то! Последовал длинный перекур.

– Где здесь мой Валера? – подошла к рабочим внизу женщина.

– Испугалась, что мужа долго нет?

– Конечно, скоро сутки будут, как его дома нет.

– Скоро приду, – обещал супруг. – Кожух поставим.

Негнущимися от холода пальцами закручивал Федор гайки на болтах на кожухе. Дежурный электрик принес еще две переноски. Осталось работы часа на два.

В конце недели, кто работал на печи, получили премию.

9

– Проходи, Федор, садись, – показал Юрий Владимирович на стул справа у стены. – У нас в инструменталке стало некому дежурить. Тамара ушла от нас.

– Можно? – вошел Кадочников, токарь.

– Я занят.

– Но…

– Я разговариваю. Освобожусь – тогда… И на чем мы с тобой, Федор, остановились? Тамара рассчиталась. Я хотел бы попросить тебя поработать некоторое время в инструменталке. Работа не тяжелая. В зарплате ты не потеряешь. Тебе будет идти средне-сдельно. Думай, решай.

Вошел начальник гаража.

– Все, Федор, если надумаешь, Забелину Аркадию Петровичу скажешь.

В четыре часа давали аванс.

– Пересчитай, – говорила каждому табельщица Лужина Галина Петровна, полная в годах женщина с добрым лицом.

Кто-то пересчитывал, кто-то, махнув рукой, доверял.

– Тимофеев опять без очереди, – схватил Трошин слесаря за куртку.

– Ишь, примазался, – возмущалась крановщица. – Лезет без очереди.

– Гони его!

– Тише, тише… У меня долги. Вот этому я должен, вот этому, – тыкал Тимофеев пальцем чуть ли не каждому в грудь в очереди.

– Не лезь к чужим бабам! – сердито заметил Трошин, только Тимофеев потянулся к крановщице.

Тимофеев все же не стал стоять, без очереди получил аванс, разделил деньги на два кармана:

– Это домой, это на пропой.

– Тише, не толкайтесь! – призывала к порядку табельщица.

Тут же за столом сидел комсорг, с профсоюзом собирали членские взносы.

– Пересчитай, – сказала табельщица.

Федор считал деньги.

– Хорошо пересчитывай, чтобы не надули. На свет посмотри. Может, фальшивка.

– Хватит вам смеяться над человеком. – подняла табельщица голову, окинула взглядом очередь. – Правильно он делает. Ничего в этом зазорного нет. Я – не счетная машина, могу и ошибиться. Вот не стану выдавать деньги, если не будете пересчитывать!

– Будем, будем… – один ответил за всех.

Федор отошел в сторону.

Токаря рядом курили:

– Я могу выпить хоть сколько. Пьяный буду говорить, говорить… У меня у пьяного все можно выведать, узнать. Прошлый раз, помнишь, собирались у меня. Я что-то рассказывал, рассказывал, потом, бух, и отключился.

– Мы тебя потом на диван положили. А я когда выпью, меня тянет на улицу, на разные там подвиги.

– А мне еще пьяному на деньги везет. Раз я был на день рождение, иду домой, все уже прошли, я смотрю: – три рубля валяется. И не раз уже так.

До конца смены оставалось сорок пять минут.

Было много праздношатающихся, собирались все больше компаниями. Аванс – как праздник!

Федор после работы пошел в город, на площадь; до сберкассы, вниз. Попадались уже частные дома, не так многолюдно, как в центре. Залаяла собака. Хлопнула калитка, вышел парень с лопатой. В окно смотрела старая женщина. В соседнем доме рванулась на цепи собака.

Федор сошел с тропы на дорогу, прошел парикмахерскую, вышел к кафе, где с другом напился, уснул; хотел зайти, но почему-то прошел мимо, а соблазн выпить был. Федор пошел в кино. Перед сеансом в полной тишине диктор местного радио обнародовал фамилии местных дебоширов. Потом показали журнал о новостройках. Фильм был военный, о разведчиках.

Вышел Федор из клуба уже затемно, зашел в столовую. Очередь была небольшая.

– Товарищи! – взорвался женский голос. – Я здесь стояла, спросите вот этого товарища. Я стояла впереди вас, потом вышла на минуту, мне надо было.

– Вставай, – не спорил мужчина.

– Что значит «вставай»! – не унималась женщина. – Я законно стояла здесь, это мое место.

– Вставай!

– Вы не кричите на меня, пожалуйста. Я вам не жена!

После столовой Федор зачем-то пошел в «Культтовары». В магазине играла музыка, сильно пахло духами. Продавец, блондинка, задумчиво смотрела куда-то поверх голов посетителей. Глаза ее были широко раскрыты. Вот она перевела взгляд на двери, словно кого-то ждала. Рядом с грампластинками располагался трикотажный отдел – нижнее белье, носовые платки, носки…

Было уже девять часов. Совсем стало темно. Дверь открыла Мария. Она не спросила, почему так поздно. Федор прошел в свою комнату, лег.

– Я говорю тебе, что он не пьяный.

– А где же он тогда был?

– Не знаю, – шептались супруги в соседней комнате.

10

– Вот, пиши, Федор, – положил Забелин на стол бланк соцобязательства. – Можешь посмотреть, как у других написано. Бери только те пункты, которые можешь выполнить. Например, работать без травм и аварий, участвовать в общественной жизни цеха, повышать свой общеобразовательный уровень, отработать на благоустройстве завода, города столько-то часов, сдать в Фонд мира столько-то, подтвердить звание «Ударника комтруда». Тебе надо бороться за звание, так как ты – человек новый. Можно и не брать соцобязательства, только у нас таких нет.

Забелин встал из-за стола, подошел к окну. Вошел Покушев Николай Спиридонович, нормировщик, с блуждающей улыбкой на лице.

– Что, Аркадий Петрович, обозреваем вселенную?

– Да, – безрадостно ответил Забелин.

– Смотрел вчера по телевизору американских астронавтов. Их жены тоже хотели бы летать. Я спросил свою жену, полетела бы она. «Нет», – ответила она. Я ей стал говорить, что ее будут показывать по телевизору, от поклонников отбоя не будет. «Почему ты не хочешь полететь?» А она говорит: «Меня все равно не возьмут». Практичными стали женщины.