Читать книгу Русский дед американских внуков - Владимир Владмели - Страница 1

(Миннеаполис, США, середина 2010-х)

– Теперь моя дочь поняла, как трудно воспитывать детей, – подумал я после традиционного семейного обеда в её доме. Вся её семья несколько дней назад вернулась из отпуска, и теперь она укладывала детей спать. Было это весьма не просто, потому что трёхлетний Лёва ревновал мать к своей младшей сестрёнке. Он всячески пытался привлечь к себе внимание. Сначала он требовал, чтобы ему почитали, потом, чтобы его обняли, затем чтобы пожелали спокойной ночи, а когда, наконец, выполнив все его требования, Марина уже собиралась уйти, вспоминал, что хочет на горшок. После повторного чтения, третьего поцелуя и четвёртых объятий, он всё-таки затих, и моя дочь вернулась в столовую.

К этому времени я уже сидел на диване, закинув руки за голову, и расспрашивал зятя, как ему понравилось Карибское море.

– Хорошо, – говорил он, – только ваш внук ни за что не хотел в него залезать, а когда я всё-таки затаскивал его, он орал как резаный.

– Жаль.

– Очень жаль, ведь мы в будущем году опять туда собираемся.

– Значит, его надо научить плавать.

– Конечно, надо, но я работаю по десять часов в день, Марина сидит с маленькой и отлучаться из дома не может, да и живём мы сейчас на одну зарплату, так что в финансовом отношении тоже…

– Я заплачу за его уроки, – сказал я.

– Откуда у вас деньги, вы же на пенсии.

– Наскребу по сусекам.

– Неудобно.

– Ничего неудобного, – возразила Марина, – это он делает для внука. Правда, папа?

– Правда, но всё равно ты должна была бы меня поблагодарить.

– Спасибо, дорогой, но ведь и ты должен был бы меня поблагодарить за то, что я родила ребёнка, который похож на тебя как две капли воды. Он также упрям и капризен, а когда его просят что-нибудь сделать, находит тысячу причин, почему именно этого и именно сейчас он сделать не может.

Я уже раскрыл было рот, чтобы возразить, но в этот момент внук вышел из своей комнаты и сказал:

– Мама, я хочу спать.

– Так иди в койку.

– Нет, пусть меня дед уложит.

– Ты сам его попроси.

Лёва залез на диван, уселся рядом со мной и точно так же, как я, закинул руки за голову. Дочь хмыкнула, а я взял его в охапку и понёс в кровать, думая, как правильно ответить Марине. Вернулся я не скоро, но продолжил разговор так, как будто он не прерывался.

– Марина, если бы я был таким уж капризным, то не забирал бы Лёву каждый день из детского сада.

– Тебе самому это приятно.

– В жизни есть и другие удовольствия, – возразил я.

– Есть, конечно, но есть и обязанности. Природа разрешает человеку жить после окончания периода воспроизводства только для того, чтобы он помогал воспитывать потомство. Ведь homo sapience в отличие от всех других живых существ, рождается недоразвитым и его надо ещё долго учить, чтобы он стал полноценной личностью.

– Когда дети слушают старших, процесс значительно ускоряется.

– Мы тебя послушали и отдали Лёву в русский детский сад, но процесс от этого только замедлился.

– Это ещё почему?

– Потому что там воспитательницы не знают английского.

– Ты живёшь в Америке, английский твои дети выучат, а вот русский могут и забыть.

– В этом саду драконовские законы, там надо платить штраф, если забираешь ребёнка после шести вечера.

– Тебе-то что, ведь забираю его я.

– Ты забираешь только в критических ситуациях.

– Значит, у вас уже два года критическая ситуация, а последние три месяца она настолько критическая, что после сада я ещё должен гулять с Лёвой, пока ты кормишь маленькую.

– Тебе это только на пользу, ты проводишь время с собственным внуком, да ещё и на улице. Посмотри, как ты загорел. Ты и выглядишь намного лучше, чем твои друзья-писионеры. Они даже из дома не выходят.

– Доченька, ты всё время пытаешься доказать, что ты умнее меня, но ты не оригинальна, все дети считают, что они умнее своих родителей.

– А некоторые даже оказываются правы.

– И я очень надеюсь, что мой внук будет одним из них.

       ***

Я предложил заплатить за уроки плавания и возить Лёву в бассейн, потому что боязнь воды он унаследовал от меня. Возник этот страх, когда мне было лет семь, и я с приятелем весной катался на льдине. На середине пруда льдина раскололась, и мы оказались в воде. Мой друг поплыл к берегу, а поскольку я плавать не умел, то попытался взобраться на самый большой кусок льдины, но он опять раскололся и я запаниковал. Помощи ожидать было неоткуда и, чтобы не утонуть, я стал повторять движения своего приятеля. Ужас придавал мне сил, я догнал друга, и на берег мы вышли почти одновременно. После этого я стал бояться воды и чувство это, вероятно, передалось через поколение.

В бассейне меня заставили заплатить за год и предупредили, что ни при каких условиях деньги мне не вернут. Я не стал спорить, так как не надеялся, что Лёва научится плавать раньше указанного срока.

Тренировать Лёву должна была студентка, будущий врач-педиатр, которую, по отзывам, очень любили дети, но Лёва на первом же уроке стал плакать. Я прекрасно его понимал: мало того, что незнакомая женщина говорила с ним на неизвестном языке, она ещё пыталась затащить его в воду. В какой-то момент у меня даже мелькнула мысль, что, может, и стоило отдать Лёву в американский детский сад. Тогда он, по крайней мере, понимал бы, что от него хотят. Я сказал тренерше, что мой внук не очень хорошо знает английский, и я должен ему переводить. Я и сам нервничал, от чего мой акцент стал сильнее обычного, и будущий педиатр приложила руку к уху, чтобы лучше меня понять. Судя по всему, ей это не помогло, она сделала жест, который должен был обозначать «ладно, я как-нибудь сама разберусь» и минут двадцать уговаривала Лёву прежде, чем он позволил внести себя в бассейн на руках. Остальные её ученики остались без внимания, и она вынуждена была вызвать помощника.

Успехи Лёвы в плавании были весьма скромными, и поэтому каждый раз я пытался запечатлеть их на фотографии.

Вот он стоит в воде, вцепившись обеими руками в тренершу, вот он уже держится за неё только одной рукой, а вот он вообще ни за кого не держится, хотя зашёл в бассейн по колено.

Когда он позировал для последнего снимка, детей, с которыми он начинал занятия, перевели в группу более высокого уровня. Лёву же оставили на повторный курс, и у него сменился тренер. Это был молодой человек, который всё время улыбался. У меня создалось впечатление, что улыбка у него врождённая, и я про себя называл его оптимист. После нескольких вводных уроков он стал учить детей нырять. Положив на воду пенопластовый прутик, он нырнул с одной его стороны и вынырнул с другой, продемонстрировав, что надо делать. В его группе было три ребёнка. Первый проделал это упражнение сам, второй – с помощью тренера, а мой внук ни за что не хотел нырять и каждый раз, когда его пытались протащить под прутиком, отчаянно вырывался и кричал во весь голос. На несколько мгновений тренер из человека, который смеётся, превратился в человека, который вот-вот заплачет и я очень хорошо его понимал. Здесь же нельзя заставлять детей делать то, что им не хочется. В США это считается насилием и преследуется законом, а совершать такое насилие у всех на виду вдвойне опасно. Оптимист пытался уговорить Лёву и, хотя провёл с ним гораздо больше времени, чем с другими учениками, так ничего и не добился. Моё поведение тоже подействовало на него, потому что в отличие от остальных родителей, которые отдав детей, сразу же начинали играть со своим планшетом, я стоял рядом с бассейном и внимательно наблюдал за происходящим. Я бы, может, и играл, но не знал как, да и планшета у меня не было. После этого урока тренер пожаловался менеджеру, а тот вместо групповых занятий предложил мне индивидуальные классы, пообещав, что с Лёвой будет заниматься лучший педагог. Я согласился, и в следующий раз в бассейне моего внука встретил огромный детина с угрюмой физиономией. Он сказал, что его зовут Джереми и он новый тренер. Я привычно встал рядом на случай, если понадобится моя помощь, но Джереми жестом показал мне, чтобы я не мешал. В нём не было ни любви, которую проявляла к детям будущий врач-педиатр, ни безразличия, которое скрывал за своей жизнерадостной улыбкой оптимист, зато ясно угадывались замашки отставного мичмана. Он положил на воду прут из пенопласта и поднырнул под него, потом что-то сказал Лёве. Лёва пытался было протестовать, но Джереми схватил его за голову, окунул и протащил под водой на другую сторону прута. Вынырнув, Лёва хотел было заплакать, но не успел: его протащили под прутиком в обратную сторону. После четвёртого раза мой внук почувствовал, что бороться бессмысленно и стал обречённо делать всё, что требовал Джереми.

Когда вечером Марина спросила меня, каковы успехи её сына, я замялся, а Лёва стал хвастать, что у него был новый тренер, который научил его нырять.

Через некоторое время, когда я взял внука из детского сада, он сказал, что у них появился новый мальчик по имени Рик, который отнял у него игрушку.

– А ты что сделал? – спросил я.

– Заплакал.

– Воспитательница это видела?

– Нет, она спросила меня, что случилось, и я ей рассказал.

– А она?

– Она отругала Рика.

– Он же американец и, наверно, не понимает по-русски!

– Конечно, не понимает, но когда она замолчала, Рик сказал I am sorry (виноват).

Я не на шутку расстроился. Мой внук вместо того, чтобы постоять за себя плачет и жалуется. Я сказал ему, что мы поедем на детскую площадку, и я буду обучать его элементам ведения ближнего боя, но когда я попытался усадить его в машину, он стал плакать и колотить меня своими маленькими кулачонками. Происходило это у всех на виду, и я испугался, что какой-нибудь сердобольный американец позвонит в полицию, и обвинит меня в издевательствах над ребёнком.

Я не понял, почему Лёва так странно реагирует на моё предложение. Оказалось, я от расстройства забыл, что в тот вечер у него был бассейн, и он ни за что не хотел пропускать урок с дядей Джереми.

По дороге в бассейн я несколько раз повторял внуку, что обиды прощать нельзя, и если Рик опять попытается отнять игрушку, надо его бить также как он сам бил меня всего несколько минут назад.

Вечером Лёва рассказал про Рика родителям, но зять объявил, что если Рик извинился, инцидент надо считать исчерпанным, а завтра, когда он отведёт сына в сад, он сам поговорит с воспитательницей.

– От разговоров толку не будет, – возразил я, – она ничего не сделает.

– Тоже не страшно, дети всегда ссорятся, а потом становятся друзьями.

– Конечно, становятся, только сначала будущему другу надо набить морду.

– Мы живём в Америке, а здесь всё по-другому.

– Если бы всё было по-другому, то здесь не было бы ни полиции, ни тюрем, а они есть, причём, полиция никогда не остаётся без работы, а тюрьмы никогда не пустуют. Кроме того, мой внук ходит в русский детский сад, а там ещё живы традиции страны исхода.

– Значит, мы его переведём в американский детский сад.

– Там будет то же самое. Сущность человека везде одинакова, он уступает только силе.

– Я тебе запрещаю учить его драться, – вмешалась Марина.

– Он мой внук и я хочу, чтобы он умел постоять за себя.

– Он мой сын и воспитывать его я буду так, как считаю нужным.

– Ты сделаешь из него неженку и труса, – сказал я.

– Нет, просто он не будет забиякой и драчуном, – возразила дочь.

– Он должен быть мужчиной, а не тряпкой.

– За порядком в детском саду должны следить воспитатели, а не родители, тем более не дедушки.

– Эти воспитатели не могут и слова сказать по-английски.

– Они же заставили Рика извиниться, – настаивала Марина.

– В следующий раз Рик опять отнимет у Лёвы игрушку, а потом извинится. Надо научить Лёву драться.

– Ни за что. Ты должен дать мне слово, что не будешь этого делать, – заявила Марина.

– Обязательно буду, – ответил я.

– Тогда ты его больше не увидишь.

– А кто будет его из сада забирать?

– Я.

– А в бассейн водить?

– Не надо мне никакого бассейна.

– Не надо?!

– Не надо!

– Посмотрим, – сказал я и, придя домой, позвонил в бассейн. Поздоровавшись, я назвал Лёвину фамилию и сказал, что ввиду изменившихся обстоятельств должен его забрать и прошу вернуть мне деньги за оставшуюся часть учебного года. Мой собеседник подозрительно быстро согласился и пообещал сегодня же выслать чек. По голосу я узнал тренера-оптимиста и тут же почувствовал, что погорячился. Внук мой не виноват, что я поссорился с его матерью, да и с ней я, в конце концов, помирюсь.

В наших отношениях случались и более серьёзные размолвки. Самая большая произошла, когда Марине было лет пятнадцать, и она со всем жаром юности защищала программу green piece, а я, как трезвомыслящий, повидавший жизнь человек, пытался объяснить ей, что жизнь людей важнее жизни животных. Вскоре мы перешли на личности, она назвала меня солдафоном, а я её – гринпиской. После этого мы не разговаривали больше месяца.

Но тогда она была тинэйджером, а теперь – зрелой женщиной с двумя детьми и, наверно, понимала, как я ей помогаю.

Всё это промелькнуло у меня в голове за долю секунды, и я хотел сказать собеседнику, что не надо торопиться, но он уже повесил трубку. Потом ещё в течение часа я безрезультатно пытался до него дозвониться. Настроение у меня совсем испортилось и для того, чтобы отвлечься, я решил измотать себя бегом. Когда-то это считалось самым надёжным способом для снятия напряжения.

Я переоделся, вышел на улицу и начал бег. Стартовал я очень резво, но скоро был вынужден снизить скорость, а когда стало покалывать сердце, перешёл на шаг и вернулся домой. Сердце продолжало напоминать о себе, и я поехал в скорую.

Врачом оказалась молодая женщина, с которой я познакомился года полтора назад на детской площадке. Она пришла туда с тремя детьми и ни одного не упускала из виду, чем привела меня в полный восторг. Она наперегонки бегала со старшим, качала на качелях среднего и спускалась с горки с младшим. Я с восхищением наблюдал за ней и жалел, что не встретил её лет тридцать назад, когда у меня было достаточно сил, чтобы не ударить лицом в грязь. Пожалуй, даже десять лет назад я мог бы стать ей достойным партнёром. Чего там десять, в прошлом году и то…

Мысли эти унесли меня в другой мир, и я совершенно забыл о собственном внуке. Лёва сам напомнил о себе, когда дёрнул меня за рукав и сказал, что потерял панаму. Мы стали искать пропажу по всей площадке. Через секунду мать троих детей подошла ко мне и, протянув потерю, спросила: