Читать книгу Новый Пигмалион - Vladislav Fedin - Страница 1

ГЛАВА 1

Я возвращался домой. Соседом моим в салоне самолёта оказался статный седовласый мужчина лет шестидесяти. Элегантно отвесив поклон, представился:

– Жилин Андрей Николаевич, ваш покорный слуга.

– Влад, очень приятно. Удобно устроившись в кресле, Андрей Николаевич воскликнул:

– Домой, скоро домой! Заканчивается моя «кругосветка». Два дня в Литве, а там…

Заметив улыбку на моём лице, добавил:

– Увы, молодой человек, каждое такое возвращение домой в моём возрасте – это настоящий праздник. Понимаю, подобные старческие сантименты такому юному существу кажутся диковинными.

Словно сговорившись, мы разом притихли. Самолёт выруливал на взлётную полосу. Сосед мой перекрестился. Небо приняло нас дружелюбно. Гигантская птица летела по заданному маршруту.

– Ну что Вы, Андрей Николаевич. Во-первых, передо мной мужчина в расцвете сил и блестящей физической форме; во-вторых, думается мне, что подобное чувство испытывает большинство людей, возвращающихся домой, пусть даже после самой короткой отлучки; в-третьих, сегодня я окончательно возвращаюсь домой.

– Однако! Следуя вашему стилю, во-первых, спасибо за добрые слова; во-вторых, очень рад, что судьбе угодно было свести меня со столь разумным молодым человеком; в-третьих, великодушно прошу простить мне моё любопытство, но очень уж хочется узнать сферу интересов и занятий нынешней молодёжи.

Мне было интересно с этим человеком. Беседа протекала легко и свободно. Я охотно и с удовольствием рассказывал ему о своём увлечении психологией, историей, литературой и философией, подчёркивая особый интерес к проблемам семьи, личности, самообразования и самовоспитания, воспитания детей и так далее. Говорил довольно долго, пытаясь объяснить огромное желание впитать в себя всё то разумное, доброе, вечное, что предлагает человеку жизнь. Говорил взволнованно, эмоционально, вдохновенно. Подумалось, что меня слушают и слышат. Сделав паузу, посмотрел на Андрея Николаевича. В его глазах светилась радость. А я продолжал:

– Буквально на днях прочитал повесть Максима Горького «Трое», где он описывает лубок под названием «Ступени человеческого роста»? «Ступени» расположены по арке, а под нею изображён рай. В нём Саваоф (одно из имён Яхве – бога в иудаизме), окружённый сиянием и цветами, разговаривает с Адамом и Евой. Всех ступеней – семнадцать. На первой ступени с надписью «Первые шаги» стоит ребёнок, поддерживаемый матерью. На второй – тот же ребёнок, приплясывая, бьёт в барабан, а подпись гласит: «5 лет – играет». Семи лет его «начали учить», десяти – он «ходит в школу», двадцати одного года он – солдат – стоит на ступеньке с ружьём в руках. Потом – жених, работник, семьянин, хозяин… Но вот ступеньки спускаются вниз, человек стареет, седеет, его уже «водят» под руки, и, наконец, на последней ступеньке – девяносто пяти лет от роду – он сидит в кресле, поставив ноги в гроб, и за креслом его стоит смерть с косой в руках.

Илья Лунев, герой повести, любил рассматривать эту картинку, и как только обзавёлся своей собственной квартиркой, то приобрёл её и повесил над кроватью. Признаться, и меня самого очень заинтересовала эта тема.

– Молодой человек, позвольте обращаться к вам по имени?

– И это будет правильно, – с улыбкой ответил я.

– Так вот, подобного рода лубочные представления о «колесе жизни» (или арке) были широко распространены среди мещан 19-го века. Они изобретены богословами средневековья для назидания верующим. Самые древние из них относятся к XII веку и встречаются среди итальянцев и немцев.

– Лубок – это липовая доска, на которой гравировалась картинка для печатания, а также картинка такого изготовления, верно, Андрей Николаевич?

– Верно, Влад, и снова удивили.

Но это не первые и, разумеется, не самые удачные опыты как-то осмыслить этапы человеческой жизни. Народы с древнейших времён проявляли к данной проблеме живейший интерес и в соответствии со своими представлениями о жизни по-разному её разрешали.

Узбеки дельты Амударьи, например, имели четыре возрастных подразделения: дети – мальчики 12 и девочки 14—15 лет; молодёжь – мальчики и молодые люди с 12 до 30 лет; зрелые люди – от 30 до 50; и, наконец, старики. Люди одной возрастной группы оказывали друг другу особое внимание и предпочтение перед другими. Это проявлялось на состязаниях, в играх, одежде. На свадебных пирах или поминках люди обычно рассаживались по возрастам.

У Горация и Сенеки выделяется четыре возраста. То же самое мы находим у Данте: несовершеннолетие, молодость, старость и старчество. Солон различал десять возрастов. Но особенно интересна возрастная дифференциация пифагорейцев, положивших в основание возрастного деления число «7», которое они считали магическим.

Тут мой просвещённый попутчик неожиданно замолчал, очень внимательно посмотрел на меня, а затем сказал:

– Знаете, Влад, если вы сейчас скажете мне, кто такой Солон, то полагаю, что мы станем большими друзьями.

Я улыбнулся и ответил:

– Уважаемый Андрей Николаевич, вообще-то, «я знаю, что ничего не знаю», но Солон – это афинский архонт, живший в 7—6 веках до нашей эры. Античные предания причисляли его к семи греческим мудрецам. Архонт же – это высшее должностное лицо в греческих полисах, то есть городах-государствах того времени. В Афинах около середины 7 века до нашей эры коллегия Архонтов состояла из девяти лиц.

Кроме того, пифагорейцы – это последователи древнегреческого философа Пифагора с острова Самоса, которые считали, что количественные отношения являются сущностью вещей.

Андрей Николаевич медленно достал из внутреннего кармана пиджака маленькую, очень красивую прямоугольную перламутровую коробочку – настоящий раритет. Нажал на какую-то потайную пружину, коробочка раскрылась… и тихо «зазвучал клавесин». Достав из коробочки свою визитку, вручил её мне. На визитке было написано:

АНДРЕЙ НИКОЛАЕВИЧ ЖИЛИН

Доктор философских и филологических наук

Профессор

– Кроме всех прочих достоинств вы, мой юный друг, ещё и ученик Сократа. Понадобится помощь в академических кругах, а я вижу, что она вам обязательно понадобится, дайте знать немедленно, – с явным чувством удовлетворения сказал профессор.

Я пришёл в восторг от случившегося, ведь в будущем я видел себя обладателем такой, именно такой визитки, естественно, со своей собственной фамилией.

– В одном из сочинений сказано так:

«В человеческой природе есть семь времён, которые мы называем возрастами: младенец, отрок, юноша, молодой человек, мужчина, пожилой муж, старик. Младенческий возраст простирается до 7 года, до перемены зубов; отроческий возраст до 14 (=2×7), до наступления половой зрелости; юношеский возраст до 21 (=3×7), до начала вырастания бороды; возраст молодого человека до 28 (=4×7), до полного развития тела; возраст мужчины до 49 (=7×7); возраст пожилого мужчины до 56 (=8×7) года. С этих лет человек называется стариком».

– Насколько я понимаю, Андрей Николаевич, это была одна из древнейших философских попыток обосновать деление человеческого возраста с учётом развития его физиологических особенностей.

– Это действительно так. Она пользовалась большой популярностью у древних греков, была хорошо известна книжникам Киевской Руси, о чём прямо свидетельствует «Изборник Святослава» 1073 года, и дожила до нашего времени без перемен.

Однако, друг мой, у поэзии был собственный счёт возрастам, который никогда не совпадал со «ступенями человеческого века», сколь бы расхожими они ни были. Поэты охотно воспевали красоту и силу и с древнейших времён различали в жизни два возраста: молодость и старость. Молодость действовала, совершала поступки, старость давала советы.

Так, среди многочисленных защитников Трои Гомер вывел Приама (в «Илиаде» последний царь Трои) и несколько безымянных старцев. Старцы, «уже не могучие в битвах, но мужи совета», собрались на вершине Скейской башни, чтобы обсудить причины войны. Увидев Елену, они говорили:

Нет, осуждать невозможно, что Трои сыны и ахейцы

Брань за такую жену и беды столь долгие терпят:

Истинно, вечным богиням она красотою подобна!..

Красота, с точки зрения гомеровских старцев, неподсудна.

В греческой классической скульптуре, представленной такими прославленными именами, как Мирон, Поликлет, Фидий, Пракситель, Скопас, господствовал настоящий культ молодости, красоты и силы, о чём свидетельствуют и «Дискобол», и «Канон», и Венера Милосская, и Венера Киидская. Правда, некоторое исключение составит позднее древнеримская скульптура, отдавшая предпочтение изображению мужчин в зрелом возрасте, но в эпоху итальянского Возрождения интерес к молодому человеку поднимается вновь («Давид» Микеланджело) и уже больше не угаснет вплоть до наших дней, причём во всех родах и видах искусства.

Поэты и писатели русской и западноевропейской литературы XIX века не меньше, чем художники древности, будут поэтизировать молодость. Герои русских классических романов – сплошь молодые. Евгению Онегину, когда он вышел на дуэль с Ленским, исполнилось двадцать шесть лет, а его противнику – и того меньше. Молоды Печорин, Бельтов, Рудин, «новые люди» Чернышевского, тургеневские девушки, Пьер Безухов, Андрей Болконский, Наташа, Анна Каренина, Братья Карамазовы… Романтические коллизии и здесь, по наблюдению Салтыкова-Щедрина, не выходят за семейные рамки. То же самое можно сказать и о западноевропейской традиции («Семья Тибо», «Сага о Форсайтах»). Однако по существу своему перед нами развиваются глубоко социальные, классовые коллизии. От былого эпического согласия между молодостью и старостью не осталось и следа. Возникают глубочайшие противоречия между молодыми и старыми, архаистами и новаторами, людьми передовых взглядов и людьми глубоко консервативными, отсталыми, между живой творческой личностью и обществом.

Профессор грустно улыбнулся, задумался.

– Андрей Николаевич, а что же век двадцатый? – спросил я. Видя мой искренний интерес, рассказчик продолжил очень важную для меня тему.

– А в двадцатом веке было так. Как-то раз одному известному писателю в троллейбусе уступила место молодая женщина. Кровь ударила в лицо. Он смутился.

– Спасибо! Что вы?! Не надо! – сказал, не садясь. А она, стоя перед ним, снова приветливо и, увы, участливо предлагала ему сесть. Потом тоже смутилась и тихо сказала:

– Извините! Так они и остались стоять и испытали несказанное облегчение, когда на освобождённое ею место сел другой пассажир.

– Почему ты такой мрачный? – спросили писателя дома.

– Ты себя плохо чувствуешь?

– Нет неплохо, – ответил он. А мог бы сказать: – Я чувствую себя отвратительно!

Позади был целый день работы в библиотеке, увлечённой и, как писателю казалось, успешной. Настроение у него определялось тем, как шла работа, – было хорошим. Но в него ворвалось напоминание о возрасте.

Долго он был среди окружающих самым младшим. Самым младшим в классе. Самым младшим на курсе в институте и в студенческой компании. Самым молодым преподавателем на кафедре. Потом самым молодым заведующим отделом в редакции. И даже, когда «Скорая помощь» доставила его в больницу и врач сказал: – Рановато это с вами! – он, тридцатипятилетний, оказался самым младшим в огромной – человек на пятнадцать – палате. А потом однажды его пригласили на юбилейный вечер литературной студии Дома пионеров, в которой он занимался школьником. Было это в конце шестидесятых годов. Руководительница, предоставляя ему слово, сказала торжественно:

– Выступает старейший питомец студии! Он улыбнулся – было ему тогда сорок пять. Старейшим себя он не ощущал. Ему казалось – жизнь началась недавно и всё впереди. Ведь ему было всего двадцать три года, когда кончилась война и он вернулся с фронта. И тогда, когда начал работать в газете, ему по-прежнему казалось: всё ещё впереди.

Возраст напоминал о себе не изменениями в здоровье, хотя госпитали и больницы рано ворвались в его жизнь – но с кем в его поколении было иначе.

Возраст напоминал о себе по-другому. Перечитывая любимые книги, вначале замечал, что сравнялся годами с их героями, потом обогнал их. Потом он стал старше, чем был его отец, который погиб на фронте, когда ему был сорок один год.

В юности писатель прочитал в книге Виктора Вересаева размышления о старости. Вересаев, а было ему тогда, когда он писал их, шестьдесят лет, рассуждал, что старость приносит человеку не только неизбежные тяготы, но, если он мудро относится к ней, и радости, неведомые другим возрастам. Мысли Вересаева показались нашему писателю примечательными. Он выписал их в тетрадь. Но и читая, и выписывая эти прочувствованные, выстраданные строки, умом понимая, что в них много мудрого, воспринимал их, как нечто, его не касавшееся. Он ни на миг не мог представить себя в возрасте Виктора Вересаева и тех людей, о которых он писал. Теперь его рассуждения о старости казались его напоминанием о том, что придвинулось к нему на расстояние более близкое, чем отодвинулась от него его уже далёкая молодость. Но странное дело, он перечитывал эти страницы как нечто к нему отношения не имеющее.

Наш писатель понял, что продиктованный самыми лучшими побуждениями поступок милой молодой женщины стал убедительным напоминанием: старость пришла. Особенно остро встают перед нами различные проблемы в молодости и особенно трудно их решать в молодые годы. Но оказывается, их продолжаешь решать и тогда, когда уже давно не молод.

Какого бы возраста человек не достиг, ему полезно помнить: у каждого возраста – и у того, который он уже миновал, и у того, к которому он принадлежит, и у того, к которому он приближается, – свои особенности, свои радости, проблемы, свои боли и права. Когда старые люди раздражаются на молодых и осуждают их всех скопом, это огорчительно, даже если происходит с позиций достойно прожитой жизни, умудрённости, опыта и знаний. Не менее огорчительно, когда молодые люди с позиций своего здоровья, подвижности, готовности к новому, раздражаются на стариков. Все мы были когда-то молоды и все мы когда-нибудь состаримся. Ни гордиться этим, ни раздражаться не приходится. Понимание этого дано не всем нам. А это – источник многих, часто драматических недоразумений. Как вы считаете, Влад?

– Думаю, что не так-то просто усвоить объективный подход к возрасту – и своему, и окружающих, – ответил я улыбаясь.

– Верно замечено, Влад, но большие художники такой способностью обладали.

Наш писатель и приводит далее такой замечательный пример – повесть Чехова «Скучная история. Из записок старого человека». Чехов написал её, когда ему было двадцать восемь лет. По нынешним понятиям молодой человек! Как ясно, полно, объективно представляет себе молодой Чехов старого человека, как естественно перевоплащается в него! Тут всё верно и точно. Читаем исповедь старого, усталого, много потрудившегося, достойного человека и не задумываемся о том, как мог двадцативосьмилетний писатель так перешагнуть возрастной барьер, а верим в реальность созданного им человека – и тогда, когда он по-стариковски слаб и несправедлив, и тогда, когда он по-стариковски мудр. Есть у Чехова другие старики, не умеющие мудро встретить старость, достойно доживать свои годы, но и они написаны с пониманием того, почему они такие.

В великой литературе немало подобных примеров. Один из самых поучительных роман немецкого писателя Томаса Манна «Будденброки». Писатель закончил роман, когда ему было двадцать пять лет. В этой книге выведено несколько поколений – прадеды, деды, отцы, сыновья, внуки, правнуки. И каждое поколение показано с пониманием его особенностей, привычек, надежд, волнений, тревог, разочарований. Кажется, что писатель к двадцати пяти годам прожил несколько жизней, ощутил всё, что дано ощутить человеку в детстве, в юности, в зрелости, в старости.

Нельзя, конечно, требовать, чтобы каждый человек был наделён таким сильным воображением и таким даром психологического прозрения, чтобы мысленно выходить за пределы своего возраста. Но хотя бы малой частицы такого понимания можно пожелать каждому, сознательно относящемуся к окружающим. Прежде всего – к самому себе. Это избавит от многих недоразумений и сделает собственную жизнь богаче и полнее, позволит жить интересами не только своего возраста и поколения, но и тех, кто моложе, и тех, кто старше.

Я по-прежнему улыбался.

Андрей Николаевич продолжал:

– «Умеем ли мы поглядеть на себя со стороны? Трезво и вовремя увидеть, каким я кажусь себе и каким представляюсь окружающим?» – спрашивает писатель, – и тут же отвечает: «Людям, которые прожили большую жизнь, накопили опыт и знания, свойственно желания передать это богатство; помочь, научить, объяснить, подсказать. Оно часто приносит прекрасные плоды. Но нередко благие желания оборачиваются не так, как хотелось бы».

Вам не случалось, Влад, иногда с огорчением замечать, что общение с собеседником, который старше вас, с которым вас связывали добрые отношения, стало затруднительным? Прежде вы стремились к нему, теперь начинаете его избегать. Почему? Нередко это происходит тогда, когда ваш диалог постепенно переходит в монолог. Вашему знакомому, ещё недавно умевшему говорить не только о том, что кажется важным ему, но и слушать вас, ваши мысли перестали быть интересны. Он слушает нетерпеливо, перебивает на полуслове. Ещё не уяснив вашу точку зрения, спешит высказать свою и делает это самоуверенно.

– Не далее как вчера, уважаемый профессор, – ответил я.

Андрей Николаевич грустно улыбнулся.

– Вот-вот, об этом говорит и наш замечательный писатель: мы любим учиться, но не любим, чтобы нас поучали. Охотно участвуя в диалоге, не очень-то хотим выслушивать монологи. В душе возникает неосознанный, потом отчётливый протест. Вначале с досадой, а потом с обидой замечаем мы такие изменения в собеседнике. Но всегда ли мы видим их в себе? Вовремя обнаружить их, постараться победить их трудно, но очень важно. Прекрасно, когда человеку есть о чём рассказать. Ещё лучше, когда он умеет не только говорить, но и слушать. Не только учить, но и учиться.

И ещё несколько коротких примеров.

Случалось часто видеть писателю одну женщину. Впрочем, к ней больше подходило слово – дама. Вероятно, она когда-то была недурна собой. Возможно и в момент их встречи выглядела бы неплохо, если бы понимала, что, увы, давно, уж очень давно, немолода и что одеваться ей следовало бы соответственно возрасту. А она в свои годы всё поспешала за модой, да ещё в её наиболее экстравагантных вариантах. Вид пугающий-гротескный. Невольно отводишь глаза.

Не ощущать собственного возраста, прибегать к ухищрениям, чтобы казаться моложе, занятие бессмысленное – всё равно, что бегом догонять поезд, который ушёл. Недаром образ молодящегося старика – один из самых устойчивых типов в мировой комедии. Однако если дама, о которой шла речь, превращает себя в пугало, если почтенный седовласый человек вдруг появляется с волосами цвета вороного крыла, – это их личное дело. Но бывает, что утрата ощущения собственного возраста перестаёт быть личным делом. Каково смотреть на пожилую актрису, которая силится сыграть Офелию, на актёра, которому давно играть бы Фамусова, а он выходит на сцену в образе Чацкого?

Вывод: особое уважение вызывают мудрость и мужество того, кто вовремя подводит черту под определённым этапом своей жизни. И в связи с этим последний пример. Женщина-хирург много лет делала сложные операции, требовавшие от неё не только мастерства и знаний, но и большой затраты физических сил.

В городе, где она работала, и в области у неё был заслуженный авторитет ведущего хирурга. Наступил день, когда она почувствовала, что больше не может оперировать так, как оперировала. Этого ещё не замечали коллеги. Первые тревожные признаки она заметила сама. Её уговаривали остаться. Она была непреклонна. Изменила профиль своей работы в медицине. Ушла, оставив выросших под её руководством учеников и помощников, и добрую, ничем не омрачённую память. Ей нелегко дался этот шаг. Но она считала: этот шаг лучше сделать раньше, чем позже. Сделать его, пока он доброволен, а не вынужден. Среди многих смелых и благородных поступков в её жизни этот был, быть может, самым смелым и самым благородным.

Такая вот «горькая тема» века моей молодости, которую поднял прекрасный писатель и человек. Он вырос в среде с высокими духовными запросами, учился в знаменитом институте у блистательных учителей, знал любовь, дружбу, счастье творчества, видел многих значительных людей нашего времени, жил в бурные, захватывающие времена, накопил огромные знания, которыми успел поделиться с людьми.

И было мне в ту пору, примерно, столько же лет, сколько нынче вам, Влад. Подобно нашему мудрому писателю, и мне не хочется кончать её горькой нотой.

«Молодость и старость всегда притягивали друг друга. На многих языках в разных вариантах есть пословица «Бездействуя, ржавею!»

Казаться в старости молодым невозможно. Но оставаться молодым душой, не ржаветь, возможно. Для этого нужно быть деятельным», – повторяю я вслед за мудростью.

Как вы полагаете?

– Уважаемый Андрей Николаевич, пожалуй, нет необходимости в словах там, где удивительный живой пример рядом, перед глазами…

Поблагодарив, меня, он как-то застенчиво улыбнулся…

Молодость и старость были довольны друг другом…

А самолёт уже заходил на посадку. Небо дружелюбно опускало нас на землю.

Земля бережно принимала нас…

ГЛАВА 2

Прощаясь с попутчиком, ставшим для меня близким человеком, подумал о том, что это далеко не последняя наша встреча.

Такси быстренько доставило меня по указонному адресу. Приняв душ, легонько перекусив, отправился на вечернюю прогулку. Как же я обожал подобные часы. Родной город, любимая река с ухоженными берегами, неспешная прогулка в удовольствие. Конечно же, настроение и мысли – соответствующие!

Шёл я медленно, с наслаждением вдыхая свежий воздух полной грудью.

Воздух жизни! Вспомнились размышления любимого писателя о том, что становясь старше, сильнее чувствуешь, как глубок смысл простых истин. Выразить их трудно. Так же трудно описать пейзаж обычной и привычной, ничуть не экзотической природы. Как трудно рассказать о простом и прекрасном человеческом лице. Как трудно объяснить, почему столь поэтичны строки Пушкина: «Я вас любил, любовь ещё быть может…» или Заболоцкого: «Не позволяй душе лениться». Но чем острее ощущаешь, как сложна простая наша жизнь и как коротка она, даже если длится много лет, тем больше потребность задуматься над простыми истинами, выразить их словами. И напомнить о них прежде всего самому себе. И жить и действовать в согласии с ними.

Напомнить самому себе… Позади замечательные, удивительные школьные годы, незабываемое общение с учителями – интеллектуалами, словно предначертавшими определённый порядок моей жизни, следуя которому, сразу поставил перед собой большую цель и упорно стремился к ней. Самовоспитание и самообразование научили постоянному критическому и требовательному самоанализу, желанию разобраться в своих мыслях, проверить свои поступки, ибо нельзя воспитать себя, не размышляя над самим собой – глубоко, тревожно, иногда мучительно.

Двадцать семь лет жизни позади. Много, мало ли? Кто знает. Как же прав был любимый наставник, просто и гениально объясняя для чего человек учится. Именно так, мудрый учитель, не для аттестатов, не для дипломов, не для степеней и званий. Не для того, чтобы казаться образованным, а чтобы быть им. Строить, просвещать, лечить, создавать. Действовать ради блага людей. Не отступая от больших дел и не чураясь малыми. И я много учился. Много работал. Работал, чтобы учиться…

Я даже не заметил, когда поймал первую дождинку. А между тем, в воздухе запахло дождём. Моросило. Ускорив шаги, оказался перед лестницей, взбежав по которой, очутился на небольшой площади, от которой в разные стороны разбегались улицы. Единственным строением, украшавшим площадь, ибо оно было действительно красивым, оказался цветочный павильон. Один миг, и я стоял перед его дверью. Дёрнув за дверную ручку, оказался внутри строения. Хлынул ливень.

Едва переведя дух, осмотрелся. Показалось, что попал на какой-то маленький, райский островок. Тишина, покой, размеренность во всём. Поразительный контраст со стихией, бушевавшей за дверью. Поразительным казалось и то, что в салоне царил идеальный порядок. Соблюдение симметрии выдавали соразмерность и пропорциональность в расположении вещей и предметов по обе стороны от центра салона.

Здесь не было никаких букетов, венков. Океан цветов различных сортов и видов.

Справа от меня, наклонившись над большим красивым кувшином с розами, колдовала девушка. Услышав звук дверного колокольчика, выпрямилась во весь рост, повернулась и подошла ко мне, улыбаясь. Удивлению и восторгу моему не было предела. Передо мной предстала не просто красавица. Это была моя одноклассница, с которой мы не виделись добрых десять лет.

– Лиза! – восторженно воскликнул я. – Это ты?

– Я, дорогой мой «профессор».

– «Профессор»! Ты помнишь?

– Конечно же, именно так мы называли в школе одного симпатягу-юношу.

Привет, Влад.

Нежно прижав к груди протянутую руку, неуклюже чмокнул девушку в щёку.

– Привет, Лиза.

Легонько убрав руку с моей груди, она элегантно указала на один из уголков салона, в который уютно вписались небольшой столик и два пуфика. Пока Лиза готовила кофе, вспомнил наш замечательный дружный класс, в котором всегда выделял эту тихую, скромную и умную девушку, мгновение назад представшую передо мной восхитительной красавицей.

Ох как нелегко складывалась её жизнь. Ранний уход из жизни отца, подкосил здоровье матери. Лиза помогала ей во всём. Трудности переносила стойко. Никогда никому не жаловалась. Была нашей общей любимицей. Знаком был я и с её матушкой, бывал у них дома. Поэтому, когда девушка поставила кофе на столик, спросил о маме. Грустно улыбнувшись, Лиза присела на пуфик…

Добрых два часа длилась наша беседа. О чём только мы не говорили. Воспоминания, восторги, размышления. Боже, она знала обо мне буквально всё: где бывал, чем занимался, с кем общался. О себе говорила мало и неохотно. В конце концов, видя мой неподдельный интерес, немножечко рассказала и о себе.

– С мамой всё по-прежнему. Слава богу, нет изменений в худшую сторону…

Очень часто вспоминает одного интересного юношу. Сама же я, спустя неделю после памятного выпускного вечера, уже искала приемлемую работу. Долго ли искала? Пожалуй, нет. Ты же знаешь, что я очень люблю цветы. Как раз в это время и открылся новый цветочный салон, владельцами которого были наши общие знакомые. Оценив моё пристрастие к цветам, мне и предоставили карт-бланш, как любил выражаться в своё время упомянутый юноша.

Тут уж улыбнулся я.

– Полагаю, удалось мне многое. Читаю соответствующую литературу. Людям нравится моё отношение к делу. Со мной советуются, мне доверяют.

Лёгкий вздох удовлетворения с еле заметной грустинкой в голосе, говорили о многом. Видимо, предвидя мой вопрос, следующую фразу она произнесла уже весело.

– Читаю ли я художественную литературу? Пожалуй:

Ей рано нравились романы;

Они ей заменяли всё;

Она влюблялася в обманы

И Ричарсона и Руссо.

Мы рассмеялись в унисон. Но показалось мне, что маленькие тучки уже сгущались над её очаровательной головкой.

– Работаю много. Дефицит времени катастрофический.

– Мама? – тихо спросил я.

– Лекарства, уход – это всё немалых денег стоит. Ты же сам всё прекрасно понимаешь, друг мой. Но всякий раз, когда я вижу улыбку на мамином лице, слышу её радостный смех, думаю о том, что я счастливый человек.

Я заглянул в её глаза…

Как же часто в жизни бывают ситуации, когда годами не замечаешь истин, лежащих на поверхности. Или же это просто пелена, за которой скрывается необъятная глубина? В одно мгновенье пелена словно упала с моих глаз. И в этой глубине увидел я далёкий неведомый причал, от которого отшвартовывается лёгкое парусное двухмачтовое судно. И показалось мне, что это та самая бригантина с алыми парусами, командует которой знаменитый капитан Грэй. К какому же берегу пристанет корабль благих девичьих помыслов и надежд? А может быть прекрасной бригантиной управляет Влад, и в его жизни начинается феерия – то самое волшебное, сказоччное зрелище?

Ушатом холодной отрезвляющей воды вылилась на мою романтичную головушку мелодия дверного колокольчика. Мы даже не заметили, когда закончился ливень и разбежались грозовые тучи. У природы поменялось настроение. В салон вошёл покупатель…

Покупателем оказался симпатичный молодой парень лет двадцати пяти. Он купил семь шикарных жёлтых роз и столько же алых. Быстренько рассчитался, и был таков. До конца рабочего дня оставалось пятнадцать минут. Я предложил Лизе прогулку по набережной, которая и привела бы нас прямо к её дому. Она охотно согласилась. Пятнадцать минут уже истекли. Сдав объект под охрану, спустя следующие пятнадцать минут, уже вышагивали по набережной. И у природы, и у нас было замечательное настроение. Полнейшая гармония.

Река, огромное небо, потрясающе свежий послеливневый воздух, в котором явно носилось и чувствовалось что-то неординарное: то ли заметное проявление новых идей, то ли настроений, то ли перемен. И я дышал этим воздухом полной грудью. Он вернул мне прежнее романтическое настроение. Взяв девушку за руку, почувствовал мелкую дрожь. Заглянув в её глаза, увидел искренность и доверие.

– Тебя очень сильно что-то беспокоит, я прав? – спросил тихо и ласково.

– Пять лет в жизни молодой девушки. Это много или мало? Не знаю. Однако я твёрдо знаю, что за эти пять прожитых лет не было ни одного дня, когда бы я не вспоминала об одном из самых важных событий в своей ещё столь короткой жизни. Как ты полагаешь, какое это событие? – тихо и нежно спросила Лиза.

Задавая подобный вопрос, она явно не ожидала и не надеялась услышать из моих уст правильный ответ, на что указывала и та самая, неуловимая лукавинка во взгляде. Я же решил подыграть ей, и невозмутимо ответил:

– Полагаю, что это либо заключительный урок нашего любимого словесника, либо наш выпускной вечер в школе.

– Но как, Влад?

– Элементарно, любезный друг мой, как выражается известный литературный персонаж. Я просто назвал два важных события, в моей собственной жизни. Более того, во время сегодняшней прогулки по набережной, я вспоминал, думал и размышлял именно о них, и был необычайно поражён, когда набережная и ливень привели меня именно к тебе. Фантастика!

Красавица расхохоталась от удовольствия. Она пребывала в прекрасном настроении. Лукавинка во взгляде исчезла так же мгновенно, как и появилась…

– Именно так. Заключительный урок любимого учителя, запомнившийся на всю жизнь. Как же точны, доступны и выразительны его мысли и слова о том, что учится необходимо для того, чтобы получить своё продолжение в человеке, в своих детях, ибо нам, будущим родителям, принадлежит важнейшая роль в их воспитании, что именно мы призваны первыми указать им наикратчайший путь к их индивидуальной сущности, помочь человечкам, входящим в жизнь, стать самими собой и найти своё место в жизни. О том, что родители в известном смысле должны сделать человека из своего чада. И для этой цели нам самим необходимо обладать многими качествами и прежде всего быть нравственными личностями, стать своего рода педагогами-воспитателями. О том, что кроме своей профессии, нам необходимо знать и философию, и психологию, и историю, и искусство и сверх того быть натурами глубоко артистическими, с хорошо развитым чувством гармонии и меры. Будущее за нравственным и образованным педагогом-родителем. Каково!

– И что же тебя беспокоит, Лиза?

– Как же! Какая девушка не мечтает создать именно такую семью, получить соответствующее образование и воспитание, стать другом, педагогом и учителем для своих детей. Но как этого добиться? Как же невероятно трудно этого добиться! Ух у меня даже дух захватывает от подобных мыслей.

Я восторгался этой девушкой.

– А как же ваш знакомый «профессор»? Думаю, на него можно положиться.

– Вы так полагаете, молодой человек?

– Я полагаю, что надо жить!

Наша коротенькая по времени, но весьма богатая содержанием прогулка заканчивалась. Практически через час мы уже подходили к дому, в котором жила Лиза.

– Заглянешь к нам на минуточку? Мама обрадуется, – робко произнесла девушка.

Конечно же, повторять своё приглашение дважды ей не пришлось.

Мама стояла в дверях, ожидая любимую дочурку. Увидев меня рядом с ней, всплеснула руками.

– Влад! Тот самый, тихий и скромный юноша?

Лизонька, да он настоящий мужчина-красавец! Какая стать, и по-прежнему скромен. Иди ко мне, мальчик мой. По-матерински нежно и ласково обняв меня, поцеловала в лоб.

Лиза смущённо опустила глаза.

– Как же давно я вас не видел, Анна Петровна! – уже я нежно и ласково обнимал эту замечательную женщину.

Как-то хитро улыбнувшись, она перевела взгляд на дочь.

– Алые розы я поставила в твоей комнате, они очень красивые.

Лиза слегка вздрогнула, бросив удивлённый взгляд в мою сторону.

А я в это этот момент – сама невозмутимость.

Пока Лиза переодевалась я успел побывать в ванной.

Спустя несколько минут вошёл в комнату Анны Петровны.

Окинув беглым взглядом обстановку, увидел неприхотливость и скромность во всём. Однако всё это уходило на второй план под напором безупречной чистоты и идеального порядка.

Посреди комнаты стоял небольшой столик, сервированный на три персоны.

…Повеяло уютом и детством. Ох уж это воображение! То самое, что даёт способность воображать, фантазировать, мысленно представлять. Какое ты, моё воображение? Богатое, творческое, домыслы или просто плод фантазии?

Впрочем, это только моё воображение…

Стол был накрыт красивой цветной скатертью. Небольшой расписной самовар стоял вплотную придвинутым к краю стола, у которого, видимо, должна была присесть сама хозяйка, чтобы разливать гостям чай. У этого же края расположилась посуда – чашки и стаканы. В центре стола стояли вазы с вареньем и конфетами, около ваз – накрытые салфетками сухарницы с печеньем, возле них – тарелочки с тонко нарезанным лимоном, графин с фруктовым соком, сливки и молоко, сахар и розетки для варенья. А в центре стола сияли прекрасные живые розы в невысокой крепкой вазе.

А это означало, что вечерний чай сегодня нам заменит ужин!

Мои наблюдения прервало воздушное создание в лёгком ситцевом платьице, буквально вплывшее в комнату.

Бросив взгляд на стол, красавица улыбнулась и поцеловала меня в щёчку, затем обняла и поцеловала маму.

– Спасибо за цветы, Влад…

Мамочка, у нас сегодня вечерний чай. Это просто замечательно!

Я посмотрел на хозяйку и улыбнулся.

Застолье наше было коротким. Суббота уже стучалась в дверь. Я предложил Лизе вылазку на природу вдвоём. Не особенно вдаваясь в подробности, вкратце рассказал о своих планах на выходные дни. Получив согласие дочери и одобрение матери, отдал последние распоряжения по поводу походной экипировки.