Реклама. ООО «ЛитРес», ИНН: 7719571260.
Учитель
Куча
Жара
Та осень
Вонь
Радио
Один месяц один
Пёс и ворон
Инпу
Пирожок
Пришествие
Лес, лес и Пёс
Зимнее солнце, похожее на ламповый телевизор светило сквозь дровницу мерцающим и тёплым способом. Там четвертинки спилов берёзы оставляли решето промежутков, позволяющее солнцу почти целиком пролезть ко мне, к зрителю, через ограду дров. Сами дрова лежали неровно, как и положено, чтобы ветер легко просушивал будущие жертвы печи. Чтобы ветер входил и выходил ужом сквозь промежутки и лазы. Будто ребёнок впервые собиравший пазл кто-то как мог впихнул поленья в ряды чтобы сформировать абстрактную картину. Кривыми треугольниками они сплели подобие природного витража. И как бы ни был тот витраж замысловат и кос, солнце за ним, струясь по промежуткам для ветра, подсвечивая каждый сучок на каждом спиле, так и говорило, смотри, вот она асимметричная красота природы. Вот то, что не может быть повторено пятипалыми с их культурой, искусством и всезнанием законов жизни. Я, солнце, просто светя сквозь ряд мёртвых кусков дерева сложенных в дженгу дровницы, я создаю вещь сильнее и краше любого из художников. Встаю и сажусь с этой дровницей, меняю углы и интенсивность, подкидываю алого, и каждую, слышите, пятипалые, каждую секунду творю шедевры. Не то чтобы я воспринимал слова солнца имеющими отношение именно ко мне, в конце концов, я и рисовать-то не умею. Но у меня тоже есть эта сложная штука – сетчатка – часть мозга, засунутая отчего-то в глаз. И, соответственно, я тоже могу отличить прекрасное от красивого. И, опять-таки, это моя дровница стоит поперёк света солнца и участвует в витраже, о котором идёт речь. Поруби, попили я берёзу более аккуратно, разложи маниакально геометрически, во всё это благолепие вмешалась бы симметрия. Что могло бы солнце противопоставить симметрии? Только меняющийся спектр. Только меняющийся угол гонки по небу. Так что, без всякого академического художественного образования, нечаянно, обладал я правами на свет сквозь решётку мертвечины. И этим, благодаря вращению земли, рождению и смерти живого, моему мозгу в глазу, обращался в автора картины. В такой морозный день не было ничего прекраснее этой картины, этой движущейся инсталляции света в поленьях. Иногда нужно просто смотреть на мир и ничего не делать, так велит Учитель.
Холод достиг той границы, за которой к кормушкам с семенами начинают прилетать сороки и вороны. А синицы, прежние хозяева лакомства, пытаются не потерять позиции и, отступая, нет-нет, да и ухватят семечку подсолнуха, последний трофей. Сороки превратились из такси-торпеды в шар с долгим хвостом, в гигантский чёрно-белый Чупа-чупс. Нахохлившись телом-пирожком полностью укрывают свои лапы, а голову засовывают без страха в дыру кормушки. Там как могут клюют, а чаще просто заглатывают семена. Прилетают по три-четыре и ждут в очереди на перилах беседки. Садясь на неё складывают хвост в палочку, как веер и терпеливо превращаясь в перьевую подушку ждут свой черёд. Вороны парами, неотличимыми кто мальчик, кто девочка, как обычно. Такими же взъерошенными курицами они ждут на соседнем дереве. Видом своим спугнув синиц и воробьёв, умными глазами пытаются что-то придумать с кормушкой. У сорок получается, клюв невелик. У ворон не очень. Возможно, следят они за кормушкой не из-за семечек, а следят за дичью, используя кормушку как капкан-приманку в эту холодную пору. За всеми ними прилетает отчего-то одинокий снегирь, самец цвета позднего яблока. Ему уже мало достаётся от пира. Подбирает с заснеженного пола беседки. Я перестаю быть наблюдателем звёзд в телескоп, наполняю литровую кружку смесью семян и выхожу из дома. Оглушающий хруст мороза издают ноги. Это переломы черепов снежинок, это уничтоженные литавры ночного снегопада. Меня слышно должно быть в Африке. Шаг подобен удару в колокол. Снег на морозе хрустит невероятно. Я несу драгоценную пищу птицам. Сорок семь шагов. Высыпаю, расчищаю варежкой взлётную полосу на перилах, подбираю иссиня-чёрное сорокино перо. И сорок семь хрустов назад. Нос успевает покрыться изнутри инеем, рука замёрзнуть, кружка наполниться летящими снежинками. За спиной, не дожидаясь моего отступления, синицы яростно пищат в воздухе. Комки чёрно-жёлтой ярости. Самураи января. Их задача выжить сегодня. Съесть всё до возвращения неспешных сорок, которые своими клювами-бульдозерами, отбирают у синиц право на жизнь. Я разделся и через окно вижу повторение, смену птиц, просовывание головы в кормушку, возмущение маленьких, ожидание крупных. Сороки опять, как аристократы в очереди на гильотину, втягивают голову в пух и прячут ноги в тепло пера, обмениваясь друг с другом редкими отзывами на последний урожай бургундского. А вокруг беседки скачет шар-воробей. Чтобы прыгать и бежать не всегда нужна причина, достаточно выйти во двор и побежать, попрыгать. Так делает Учитель.
.....
По траве пополз тонкий ветерок и пробудил во мне лёгкую дрожь кожи, мурашки. Тем не менее, сидеть на траве с ногами в земле было комфортно. Температура была самая летная. Думаю, под тридцать градусов. Жара. Но такая моя жара. Я её заслужил после долгой зимы. Какая куча, ты не такая. Не такая, как я думал в начале. Вот уж куча сюрпризов. Тебя уже нет, а загадки твои остались. Я сходил за лопатой и значительно углубил ямку. Потом бережно опустил туда стерилизатор с чьим-то пеплом. Закопал. Снова сел на траву и стал наполнять миску камнями с именами. Возможно собрал не все. Я вдруг что-то понял или устал. Или это называется покой. И когда относил миску в дом мне подумалось. Отчего не завести собаку? Такую умную и тёплую. Большую, пушистую или гладкую. С ушами. С лапами. Миска у меня уже есть. Мне стало смешно отчего-то. Радость набросилась и стала щекотать подмышки. Я принял душ, умывался и всё не мог успокоиться. Чувство детской смешной радости без причины не покидало. Я перегрелся на солнце или переутомился. С потом вышли важные ионы и у меня сейчас не щекотка, а судорога. Мне было всё равно. Я хотел собаку. Я буду баловать её, возить в тачке по участку. Просто так, ни для чего. Мы станем бегать по снегу зимой, по лужам осенью. А в жару, как сегодня, будем лежать в тени забора, на месте прежней кучи. Шампунь жёг мои ссадины и мозоли, попадал в глаза, а я всё улыбался и хихикал. Солнце заливало через окошко мою дачную ванную комнатушку. Миска с камешками стала ждать собаку внутри дома. Чистый и хихикающий я ещё долго ходил туда-сюда по дому и то придумывал имя собаке, то чертил на листе бумаги макет будки. К ночи я решил, что будки не будет, собака будет жить вместе со мной внутри дома. Я уснул сразу и глубоко. До самого дна подсознания, где не было ни снов, ни названий у вещей. Оттуда меня с большим трудом вытащил какой-то гормон, отвечающий за пробуждение от света солнца. Кусок того света сквозь занавеску падал прямо на мои веки. Полный свежести и смысла я встал чтобы делать дела с радостью.
Чудеса радости продолжились и днём, когда всё спорилось и решалось без проблем и вечером, в период заслуженного отдыха. Возвращаясь из магазина с тортиком и вином, по случаю завершённой очередной работы, я заметил кого-то маленького следующего за мной. Следом шёл, трусил, путаясь в своих мохнатых коротких лапах, пузатый, крохотный щенок. Почти белый с нелепым клоком-ирокезом на загривке. Он нагнал меня и завалился, сел, опираясь спиной о высокие шнурованные ботинки. Я поднял его и осмотрел. Покрытое пушком пузо, пупок, волосатые подмышки, голубые глаза. Чудо. Комок чуда. Боясь, что он выберет ещё кого-то, а не меня, я не отпустил его больше на землю. На руках понёс к дому. В лохматом зверьке было килограмм десять тем не менее. Конечно мне, теперь закалённому мне, то была смешная ноша. Кажется, эта дворняжка не совсем дворняжка, а зародыш какой-то крупной собаки. Вот поместится ли щеночек в тачку, когда вырастет? Когда захочу его покатать по газону? Хе. Какие глупости у меня в голове. Мне теперь такое думать будет некогда. Ещё и миску надо чем-то наполнить. Я остановился и развернулся назад к магазину. Ускорился, пока не закрыли. Мне нужна домой собачья еда. Нельзя возвращаться без неё. У меня же теперь Пёс.
.....