Читать книгу Река жизни - Владлен Петрович Шинкарев - Страница 1

Как только я увидел её, сразу понял, что моя мама не сгущала краски, когда после окончания седьмого класса обещала на всё лето отвезти меня на перевоспитание в станицу, подальше от города и друзей. Она действовала по принципу: для того чтоб услышать себя, нужны молчаливые дни и много работы!

В дороге мамаша то и дело твердила:

– В крестьянской семье ты не разгуляешься. А то из-за этой улицы совсем учёбу забросил, от рук отбился, по дому ничего не делаешь, даже к моему приходу с работы печь не растопишь, на вокзал за углём не сбегаешь.

Отца у меня нет, и я как вольный ветер, то с ребятами в чужой сад заберусь, то на элеваторе из самопала стреляю голубей и воробушек, а летом полдня на реке пропадаю. Насколько себя помню, до седьмого класса ни одной книги не прочитал. Рос, как травинка в поле, без присмотра, пользуясь моментом, что мать весь день на работе.

Жили мы бедно, вот и гнал меня голод с коммуналки на улицу, там с ребятами, с такими же голодными сверстниками, весь день мотались по городу с думой, как и где кусок хлеба добыть.

Своими нотациями, порой сквозь слёзы, мать так меня достала, что я был готов ехать к чёрту на кулички. А ехать, оказалось, от Краснодара и не так далеко, всего то 80 км. Выйдешь, бывало, на берег Кубани в ясную погоду, и кажется, горы рядом, руки протяни, и ты их сейчас обнимешь. Однако до них пришлось чуть ли не весь день добираться с пересадками.

Там, среди Кавказских гор, родина моего отца. Живописная местность скрашивала тягости пыльной гористой дороги. И вот, мы стоим уже во дворе моей тётки Ксении Ивановны Мельниковой. И хотя она первый раз меня видит, однако нежно, по-матерински обнимает, приговаривая при этом:

– Какой худенький, бледненький, и росточком в отца не пошёл, от горшка два вершка. А сама плачет и ругает отца за то, что бросил нас и не помогает воспитывать меня.

Первые впечатления наиболее ярко подмечают характер человека. Я только посмотрел в глаза тётушки и утонул в добрых, голубых её глазах. Они сияли каким-то обворожительным светом, притягивая к себе взгляд и внимание. Мягкие вьющиеся чёрные волосы придавали лицу, чарующий соблазнительный облик. Правда, как потом окажется, за её внешним обворожительным видом, скрывался решительный и твёрдый характер: кого угодно за собой поведу! Высокий лоб и маленький курносый носик, задиристо говорил:

– Чё, трудно сладить! Не трогайте, а то будет плохо!

Моя мать, стоя перед тётушкой, готова была к её ногам припасть, вопросительно приговаривала:

– Где ещё бы я встретила такую доброту к себе?

– Ясным-ясно, тебе трудно одной воспитывать парня, помогу чем могу! Тётушка посмотрела на меня, в её взоре – я уловил искательную пристальность и надёжность.

Я для приличия целую тётушку, а сам пялю глаза на свою сестричку, стоящую поодаль, которую никогда не видел. Про себя думаю:

– Хороша чувиха, да ей все двадцать лет дашь, а мать говорила, что она всего на два года старше меня, вымахала на целую голову выше и груди больше, чем у моей мамы. Ну и что с того, что она круглая отличница, на золотую медаль тянет, а вид как у деревенской бабы: косынка на голове, ни к селу, ни к городу, на ногах тапочки из дерматина и белые носочки. Единственное достоинство – красивые длинные ножки, и то прикрыла их халатом до пяток. Я с каким-то пренебрежением подумал: «Деревня!»

Тётушка посмотрела в её сторону и говорит:

– Маринка, подойди поближе к нам, не стесняйся, познакомься со своим двоюродным братом.

Когда она оказалась рядом, и я заглянул осторожно в её глаза, понял сразу, она мой повелитель: такую ослушаться невозможно. Выше неё только звёзды. В глазах светилась решительность и смелость. Взрослые ещё долго вспоминали счастливую жизнь нашей семьи, когда мы жили вместе с отцом. Тётушка то и дело повторяла, что парню нужен отец, мать только поддакивала, да слёзы вытирала носовым платком. В какой-то момент наступила пауза, и я слышу, как сестра говорит:

– Это надолго, пойдём коров встречать.

Она выкатила из сарая два велосипеда, и один из них подаёт мне:

– Бери велосипед моего брата, катайся на нём всё лето. Брат не скоро домой придёт, он в армии, на флоте служит.

– На халяву, ништяк!

Сестра глянула на меня и рассмеялась, а я как ни в чём не бывало:

– Кантоваться рад, хевра! – Что, что! – услышал я. – Перевожу безграмотным, – промолвил я небрежно, но с достоинством:

– Быть вместе за компанию рад!

Сестра посмотрела на меня с удивлением и только и успела проговорить:

– Ну ты даёшь!

Мы вышли за калитку, Маринка расстегнула нижнюю пуговицу халата, лихо оттолкнулась от земли и, перемахнув одной ногой через седло, понеслась по пыльной дороге. Как свет магния, осветило то, что произошло, это была моментальная фотография очаровательных стройных ножек, оставшиеся на память в моём мозгу на всю жизнь. Возбуждённый, я и запел:

Сестра глянула на меня и говорит:

– Улица о себе даёт знать!

Под одобрительный её возглас я опять запел:

И здесь сестра укоризненно посмотрела на меня: на нас, мол, народ странно смотрит. Я и выдал:

– Хана! У тебя дрожат коленки, я тебя поставлю к стенке!

Я ещё не встречался с девочкой, но, как у большинства моих сверстников, уже появился интерес к другому полу. Нагота женщины меня уже мучила. Когда матери приходилось при мне переодеваться, я мучился как мужчина. А куда деться: в бараке не было ни душевой, ни общей ванны. В городскую баню не набегаешься, вот каждый в своей комнате, как мог, так и приспосабливался; здесь же купались, спали, уроки учили и здесь же за ширмой переодевались, не взирая на пол и возраст.

Вечером во дворе тётушки собралась вся родня отца. Из всех родственников я запомнил дядю Григория, который приехал по этому случаю аж с районного центра. Он чрезвычайно мне обрадовался, радость его доходила до восторга. Как будто я своим приездом одарил его счастьем, радостью на всю жизнь. После первых порывов радости он вдруг заявил:

– Собирайся, поедем ко мне. Детей у нас с женой нет. Будешь за сына!

Я испугался и, чтобы не обидеть дядю, пообещал через пару неделек приехать к нему в гости. Он закидывал меня расспросами, хотел немедленно обо всём знать. Потом, помню, он вдруг заговорил об отце, неизвестно по какому поводу: стал его ругать. Затем он бросил отца и заговорил о моей учёбе, сокрушаясь о том, что я отбился от рук матери. Отвечая на торопливые его расспросы, я сказал, что желал бы стать агрономом. Я тогда ещё не знал, что перед словом агроном он благоговел самым бескорыстным образом, так как сам работал в колхозе бригадиром полевой бригады. Наконец все гости сели за стол, а мы с Маринкой уединились в доме. И здесь неожиданно услышал:

– Подожди, не включай свет.

С этими словами я почувствовал нежное прикосновение её рук к моему лицу. Мы остановились. Она повернулась ко мне лицом, и, обняв мою шею, приблизила свои губы к моим губам так близко, что я почувствовал жаркое их дыхание.

Кончиком языка я скользнул по её дрожащим губам, не знавшим ещё настоящего мужского поцелуя. Мои губы задрожали. Она нежно прижалась ко мне, откинув голову, произнесла, как бы оправдываясь:

– Я ещё ни с кем не целовалась, да у меня и парня то нет! Как я рада, что вы приехали!

Не сознавая ещё, что со мной происходит, я вымолвил:

– Была бы шляпа, пальто из драпа!

Я обхватил её за талию, и в это время почувствовал горячий поцелуй. Дыхание моё так участилось, что я, запрокинув голову, стал стонать. Я почувствовал слабость во всём теле. Зрение обострилось до такой степени, что я увидел её закрытые глаза и вздрагивающие большие ресницы. Её прерывистое дыхание возбуждало моё ещё не окрепшее тело, что даже закружилась голова и я не выдержал, промолвил:

– Давай сядем, башню сносит!

Мы сели на диван, и здесь я услышал:

– Чего боишься?

– Просто страшно! Кто-нибудь может войти в дом, а мы целуемся, и придётся переводить стрелки.

Перевести тебе, или ты врубилась сама.

– В дом никто не заглянет. Все толкутся в летней кухне да во дворе. Не бойся, обними меня покрепче!

Я как-то стеснительно обнял её за плечи и в это время почувствовал, как её зубы прокусили мою нижнюю губу. Я вскрикнул: – Ой! На что она засмеялась и сказала, как-то мягко и нежно – Мамка не зря говорила, что ты настоящий хулиган.

Я не знал, что говорить, мне не хотелось простыми словами спугнуть сладость первого поцелуя. Я только и смог сказать:

– Ты Армянская королева! Клёвая чувиха!

Она рассмеялась. И здесь я неожиданно спросил:

– Кто тебя научил так целоваться? Я услышал откровенный ответ, который поверг меня в шок.

– Владлен, у меня парня нет. Ты первый, с кем я целуюсь. И далее продолжила, сладко дыша, говорить:

– Литературу надо читать, и не только ту, которую рекомендует школьная программа. Девушки развиваются быстро, у них рано появляется женское начало.

С этими словами она встала и включила свет. Взяв меня за руку, подвела к двум этажеркам, заполненных с верху до низу книгами.

Я увидел столько художественной литературы – глаза разбежались. Многие имена писателей я впервые услышал от своей сестры. Среди художественной литературы заметил много медицинской. Беря в руки книги, я сразу захотел узнать всё, что ей ведомо. По моему взгляду она уловила мой юношеский восторг и вместе с тем изумление, пояснив, что мечтает стать врачом. Протягивая мне, сборник рассказов и повестей Бунина, лукаво произнесла:

– А это прочитаем вместе. Брат с таким трудом достал эту книгу, цены ей нет!

Затем она начала читать стихи Ахматовой о неразделённой любви, стихи Есенина о природе. Я никак не мог понять, почему в городе эта литература была недоступна, а где-то в глухой станице её не только в доме имеют, но и читают. Тогда, когда в это время в школе мы только проходили Фадеева «Молодая Гвардия» и Островского «Как Закалялась Сталь», почему-то крепкие силы уже тайно читали Есенина, Ахматову, Цветаеву и даже Бунина. Мы засиделись допоздна и не заметили, когда замолчало радио и разъехались гости. Начинался новый этап в моей жизни. Я ещё не знал, что меня ждёт впереди, но почему-то надеялся на большие перемены в моей жизни.