Оглавление
Вольтер. Эстетика
Александр Марков. Свободная стихия критичности
Вольтер. Эстетика (сборник)
Статьи из «Философского словаря[1]»
Древние и новые[2]
О Буало и Расине
О несправедливости и недобросовестности Расина в споре против Перро по поводу Еврипида и о неточности Брюмуа
Сопоставление некоторых прославленных произведений
Об одном месте у Гомера
Драматическое искусство[36]
Драматические произведения: трагедия, комедия, опера
Об испанском театре
Об английском театре
О хорошей французской трагедии
О «Гофолии»
О шедеврах французской трагедии
Комедия
Об опере
Прекрасное[87]
Буффонада, бурлеск[92]
Низменно комическое
Данте
Изящество[133]
Эпопея
Эпическая поэма
О Гесиоде
Об «Илиаде»
О Вергилии
О Лукане[159]
О Тассо
Об Ариосто
О Мильтоне
Ум, остроумие
Раздел I[178]
Раздел II
Преувеличение[202]
Басня[211]
Гений[240]
Раздел I
Раздел II
Стиль жанра[249]
Вкус[261]
Раздел I
Раздел II
О вкусе, свойственном каждой нации
О вкусе знатоков
Примеры хорошего и дурного вкуса, взятые из французских и английских трагедий
Редкость людей с истинным вкусом
Воображение[289]
Раздел I
Раздел II
Литература[300]
Новое, новизна[306]
Предисловия
Письма, написанные в 1719 году, содержащие критику «Эдипа» Софокла, «Эдипа» Корнеля и «Эдипа» самого автора[311]
Письмо третье, содержащее критику «Эдипа» Софокла
Письмо четвертое, содержащее критику «Эдипа» Корнеля
Письмо пятое, содержащее критику нового «Эдипа»
Письмо шестое, содержащее рассуждение о хорах
Письмо к отцу Поре, иезуиту[334]
Предисловие к «Эдипу» издания 1730 года
О трех единствах
Об опере
О трагедиях в прозе
Рассуждение о трагедии[362]
Посвящение г. Фолкенеру[399], английскому негоцианту, впоследствии послу в Константинополе
Письмо г. маркизу Шипионе Маффеи, автору итальянской «Меропы» и многих других знаменитых сочинений[412]
Рассуждение о древней и новой трагедии[440]
Часть первая. О подражаниях греческой трагедии в некоторых и тальянских и французских операх
Часть вторая. О французской трагедии в сравнении с греческой
Часть третья. О «Семирамиде»
Отрывок из книги
Вольтер – писатель, не просто сделавший эпоху под названием Просвещение, ставший главным творцом и проводником этой эпохи. Последующие поколения вспоминают его всякий раз, когда нужно поставить под сомнение расхожий оптимизм, обыденное восприятие искусства или распространенную готовность принять культурные предрассудки за действительные убеждения. Речь Вольтера осеняет последующую литературу, как европейскую, включая русскую, так и американскую – Вольтер подружился с Бенджамином Франклином и благословил его на труды. «Вольтерьянец» – образ смелого вольнодумца, ставящего под сомнение любые авторитеты, при этом не погубившего в себе ни живое чувство, ни здравый смысл. Вольтеровское кресло с высокой мягкой спинкой – мебель для уединенных трудов, будто замена епископского или королевского трона; кабинет, наполненный книгами как святынями, вполне может быть новым храмом бога-разума, и не нужно для этого разорять существующие храмы, как делали французские революционеры. Не трибуна, не «шаткий треножник», как у других просветителей, а инструмент самого спокойствия посреди внимательных занятий. Вольтеру был поставлен памятник при жизни – здесь его наследником стал Виктор Гюго. Вольтеру присягал Ницше, посвятивший столетию со дня смерти Вольтера в 1878 г. книгу «Человеческое, слишком человеческое», в которой решил противопоставить оптимизму Вагнера свою неизбывную меланхолию. Лев Толстой в Ясной Поляне и Солженицын в Вермонте – наследники Вольтера в Ферне: именно Вольтер впервые в истории не просто удалился на многие годы в свое имение, чтобы заниматься литературным трудом вдали от городского шума (как это делали Гораций или Петрарка), но и организовал свое имение, поставив хозяйство на научную основу, научив жителей ремеслам, создав небольшие предприятия и наладив должный быт – конечно, некоторым формам индустриального хозяйствования он научился у англичан (в России позднее такими англоманами-хозяйственниками были славянофилы, во главе с А.С. Хомяковым), но сама потребность занять людей ремеслами, а не просто извлечь доход – просветительская задача, которую решала «Энциклопедия наук и ремесел», главный памятник Просвещения. Наконец, наследники Вольтера есть и в наши дни – Мишель Онфре, Ричард Докинз или интеллектуальные наследники Айн Рэнд – по-разному «вольтерьянцы»: их объединяет гедонизм, описанный как главное достоинство самой природы; неприятие всего метафизического как ведущего к разочарованиям; культ здравого смысла как главного завоевания ума; наконец, обращение к широкой, желательно, всемирной публике.
Мы понимаем, что образ циничного гедониста, ядовитого скептика, предприимчивого государственного деятеля, антирелигиозного публициста или хитрого политика – это лишь отражения настоящего образа Вольтера, и поэтому сразу выясним, кем же он был. Прежде всего, Франсуа-Мари Аруэ, как он был назван при рождении, как никто другой делал из своей биографии настоящее произведение искусства, настоящее житие. Обычно чудеса детства и быстрое возрастание, речи для всех и точные со веты для каждого, поучительная кончина и посмертные знамения – это всё житийный канон, и казалось бы, что дальше от житий святых, чем жизнь Вольтера, громко смеявшегося над всеми святыми? Но на самом деле, Вольтер и писал о себе, и распространял о себе слухи, и поддерживал репутацию так, что эпизоды его жизни становились столь же осмысленными, сколь и эпизоды жизни святых. У Вольтера этому искусству научился Пушкин – пушкинисты, такие как Юрий Лотман и Давид Бетеа, всегда подчеркивают, что Пушкин сознательно строил свою биографию как дело чести и главный способ социального присутствия, – но Пушкин не смог бы сделать этого, если бы не прочел рано многие тома Вольтера. Различие в том, что Вольтер увлекаем страстями, он всегда хочет себя показать миру, хочет быть первым, а Пушкин готов смотреть на то, почему увлекают страсти, хочет на других посмотреть больше чем себя показать, и готов скорее прислушиваться к голосу музы, чем заявлять о себе. Пушкин изменил все нравственное содержание построения биографии, сохранив лишь принцип: в биографии любое событие тогда событие, когда ты сам помог ему сбыться как необходимому. Если Пушкин говорил о внутренней необходимости как чести, Вольтер требовал необходимости как при знания.
.....
«Вот где естественность, – говорит он, – вот как должен отвечать солдат». Да, господин судья, в казарме, но не в трагедии; знайте, что французы, на которых вы обрушиваетесь, приемлют простоту, но не низменность и грубость. Следует прежде удостовериться в безупречности собственного вкуса, а потом уж выдавать его суждения за закон, мне, право, жаль тяжущихся, если вы их судите так, как судите стихи. Но вернемся к «Ифигении».
Найдется ли обладающий здравым смыслом и чувствительным сердцем человек, который с восторгом, смешанным с жалостью и страхом, не слушает рассказа Агамемнона, не ощущает, что стихи Расина проникают в глубину его души? Интерес, беспокойство, тревога возрастают после третьей сцены, когда Агамемнон оказывается между Ахиллом и Улиссом.
.....
