Существует «русская идея» Запада, еще ранее возникла «европейская идея» России, сформулированная и воплощенная Петром I. В основе взаимного интереса лежали европейская мечта России и русская мечта Европы, претворяемые в идеи и в практические шаги. Достаточно вспомнить переводческий проект Петра I, сопровождавший его реформы, или переводческий проект Запада последних десятилетий XIX столетия, когда первые переводы великого русского романа на западноевропейские языки превратили Россию в законодательницу моды в области культуры. История русской переводной художественной литературы является блестящим подтверждением взаимного тяготения разных культур. Книга В. Багно посвящена различным аспектам истории и теории художественного перевода, прежде всего связанным с русско-испанскими и русско-французскими литературными отношениями XVIII–XX веков. В. Багно – известный переводчик, специалист в области изучения русской литературы в контексте мировой культуры, директор Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН, член-корреспондент РАН.
Оглавление
Всеволод Багно. «Дар особенный»: Художественный перевод в истории русской культуры
Предисловие
Часть I
С русского языка на всемирный
Переводческая «ниша» в советскую эпоху и феномен стихотворного перевода в XX веке
Об особых случаях переводческой адекватности (на материале русских переводов испанской поэзии)
1
2
3
4
5
6
7
8
9
Непереводимые слова и формирование образа России в мире
Часть II
Рыцарь горестной фигуры и шевальеры Эрранты
В.А. Жуковский – переводчик «Дон Кихота»
«Мы, русские, не имеем хорошего перевода “Дон Кихота”…»
Ранние переводы Гоголя на испанский язык
Поэты «Искры»: Шарль Бодлер, Николай Курочкин и другие
К проблеме переводческой адекватности (на материале русских версий сонета Ж.-М. де Эредиа «Бегство кентавров»)
Уроки французского (неизвестные переводы Федора Сологуба и становление русского декадентства)
Федор Сологуб – переводчик французских символистов
1
2
3
4
5
6
Пьеса Поля Клоделя «Отдых седьмого дня» в переводе М.А. Волошина
Пьеса Тирсо де Молины «Севильский обольститель, или Каменный гость» в переводе К.Д. Бальмонта
Кармелитская мистика (Святая Тереса и Сан Хуан де ла Крус)в восприятии русского религиозного Ренессанса
Значение translatio как единственно возможной формы общения, коммуникации в жизни человека и общества явно недооценивается. Чтобы быть понятым, человек (социальная группа, политическая партия, религия) должен перевести-перенести то, что он хочет донести до своего собеседника, либо на его язык, либо на найденный или сотворенный пограничный язык общения. Только так старик может понять ребенка, человек образованный – необразованного, верующий – атеиста, одна идеология – другую, одна цивилизация – другую цивилизацию.
Адаптация инонациональной культуры – чужого – осуществлялась в России (как, впрочем, и в любой другой стране) тремя способами. С одной стороны, это был выход – уход из своей культурной среды – смена языка, часто также веры, – как правило, сопровождаемый добровольным или вынужденным отъездом из страны. С другой – настолько полное и глубокое погружение в любимую чужую культуру, что возникало вполне автономное и самодостаточное пространство, успешно отторгавшее от себя враждебное, хотя и родное окружение. И наконец, translatio чужого на родную почву, перевод-перенос из культуры в культуру.
.....
В.Я. Брюсов писал: «Пушкин, Тютчев, Фет брались за перевод, конечно, не из желания “послужить меньшой братии”, не из снисхождения к людям недостаточно образованным, которые не изучили или недостаточно изучили немецкий, английский или латинский язык. Поэтов при переводе стихов увлекает чисто художественная задача: воссоздать на своем языке то, что их пленило на чужом, увлекает желание – “чужое вмиг почувствовать своим” <Фет>, – желание завладеть этим чужим сокровищем. Прекрасные стихи – как бы вызов поэтам других народов: показать, что и их язык способен вместить тот же творческий замысел»[43].
«Я также работаю, то есть перевожу лучшие места из лучших иностранных авторов, древних и новых; иное для идей, иное для слога»[44], – признавался Н.М. Карамзин в письме к И.И. Дмитриеву от 1 марта 1798 года.
