Читать книгу Восьмая система - Вячеслав Александрович Баймаков - Страница 1

1.

Светлана Коровина, главный специалист-психолог научно-исследовательской корпорации «Арабеск», с кислой миной на физиономии транспортировала свою тридцати шестилетнюю тушку в воздушном такси по маршруту: «Корпорация – Дом родной».

Она терпеть не могла «выходить в люди». Вот до нервной чесотки ненавидела все эти светские мероприятия. Мало того, Светлана вообще не любила бывать на Земле, а когда по мере необходимости так сказать по долгу службы всё же приходилось здесь находиться, то предпочитала отсиживаться этот период безделья в корпоративных лабораториях и библиотеках.

У неё, по сути, даже своего дома не было на этой планете, ну если не считать детскую комнату в усадьбе мамы куда она и направлялась в настоящий момент. Коровина жила между командировками в служебном «общежитии», как все за глаза называли корпоративный отель. Притом всегда в одном и том же номере. Так что это корпоративное пристанище шесть на восемь и можно было считать домом и то с большой натяжкой, так как заселяла его крайне редко. По крайней мере, последний раз три года назад и, как и тогда по одному и тому же поводу – день рождения мамы.

Хотя надо сказать, что сегодня был особый день рождения. Мама отмечала шестидесятилетний юбилей. И глава корпорации Отелло Мариани, обзываемый в кулуарах конторы не иначе как «Мавр», по поводу такого случая соизволил сократить время Светланиной командировки, сорвав её раньше запланированного времени, чем та была крайне возмущена.

Даже позволила себе по этому поводу устроить небольшой скандал по галосвязи. Но обруганная «генеральным самодуром корпорации» и наблюдая, как импульсивный Мариани рвёт и мечет пластиковые фитофайлы со своего стола на пол, заткнулась.

Мавр закончил эмоциональный порыв души, поинтересовавшись якобы в шутку, молилась ли она на ночь. А все работники дружной семьи «Арабеска» прекрасно знали, что эта фраза равносильна красной иконке аварийной сигнализации и что шефа дальше бесить не следует, взорвётся. И тогда переходя в состояние уже неконтролируемого разноса, генеральный сразу начинал увольнять всех подряд налево и направо.

Потом может и сожалел, но никогда своих решений не отменял. Самодур. Поэтому скандалистка собственноручно задушила свои потуги на продолжение дебоша в корне. При этом затаив в глубине души обиду на весь мир в целом и на Мавра в частности.

Свою маму Анну Петровну Коровину Светлана любила. По-своему. Но работу любила всё же больше. Кстати, чем сильно напоминала родительницу. Да, девушка приняла откомандирование, бурля и негодуя, но за этим не следует понимать ничего плохого. Просто срывать с эксперимента на самой финишной прямой по её соображениям было просто свинством. Она категорически не понимала, зачем Мавр отозвал на целые сутки раньше. Вполне могла закончить и прибыть на торжество. Ну, может, лишь совсем чуть-чуть опоздав.

Светлана сообразила, что без вмешательства самой юбилярши здесь не обошлось. Ещё бы. Мариани, каким бы «пупом земли» себя не мнил, не смог проигнорировать просьбу Главы Департамента Человеческой Демографии. Наверное, поэтому и бесился так.

Помимо этой властной должности мама была крупнейшим учёным, дважды доктором разных наук, трижды профессором трёх ведущих университетов планеты, один из них, кстати, закончила сама Светлана. И пятижды или шестижды, дочь уже не помнила, почётным профессором ещё каких-то там не менее почётных земных alma mater.

Да к тому же Анна Петровна была матерью троих детей, что в современном мире считалась уже многодетным, а значит привилегированным членом общества. В общем, мама была ещё та звезда в человеческой элите Земли, входившая в ближайшее окружение единого президента.

Светлана не любила «блистать» в светском планетарном сообществе ни из-за того, что стеснялась маминой известности и влияния, чувствуя себя при этом мелким ничтожеством. Хотя и это было, что греха таить. Она вообще была для всей этой «сливочной компашки» как белая ворона.

Человечество развивалось бурно, если только можно было назвать этот процесс развитием, учитывая те эволюционные миазмы, что кипели и бурлили в мире людей в трёх цивилизационных котлах, определяющих дальнейшие пути развития homo sapiens.

Канули в небытие расы, стёрлись языковые группы, исчезло понятие народов. Тем не менее всеобщий прогресс, сгладивший и ликвидировавший всё это, устранив одно, породил другое. Человечество взамен получило три обособленных эволюционных потока, разделившись идеологически!

Меж собой они обзывались как «духи», «моди» и «знайки». Притом эту терминологию выдумал когда-то очень популярный музыкант, написавший по этому поводу «шлягер столетия», как тогда именовали его песенку. Этот шедевр массового потребления не только мелодией прицепился к мозгам как репей, но и породил термины, вошедшие в обиход чуть ли не на государственном уровне.

Была ещё четвёртая, притом самая многочисленная часть людского муравейника, но говорить о её эволюционной развитости язык не поворачивается. Это были трутни, прожигающие жизни на социальные пособия и, не желающие принципиально, чем-либо полезным заниматься. Все «привилегированные» слои общества называли их за глаза презрительно – «быдломясо», а официально эта категория именовались как граждане или вовсе не одушевлённым термином – электорат.

Вкратце разница между цивилизационными мировоззренческими течениями была в следующем. «Духи» или как они себя называли, «духовно развитые члены общества», считали, что дальнейшая эволюция человека должна заключаться в духовном росте и этико-нравственном развитии индивидуума, поэтому все силы отдавали различной философской бредятине, замешанной на эзотерике, мистике, новомодных культовых профанациях и эстетических завихрениях.

Одни их сторонники преподносили себя как Творцы Неореволюционного Творчества и Создатели Мутационного Искусства, где самыми ценными представителями считались «больные на всю голову отморозки» и потерявшие всякую меру и стыд «беспредельщики».

По сути дела, «Творцы» ничего полезного для общества не творили, а вся их «новаторская деятельность» бурлила исключительно внутри замкнутой касты посвящённых. Вся жизнь этих «духов» заключалась в само восхищении друг другом, при этом считая себя натурами очень утончёнными и крайне чувствительными.

Благодаря тому, что плохого от них было не больше чем хорошего, всё остальное общество их терпело и не трогало. Почти. За редким исключением. Ну, если только они «сами не просили». Мир относился к этим «хрупким» натурам по принципу: «чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не гадило где ни попадя».

К этому же эволюционному котлу относились Инженеры Человеческих Душ, изгаляющиеся в творческом словоблудии со лживыми идеями очеловечивания всего, до чего дотягивались. И Спасители этих же душ различного церковного инструментария. Наоборот напрочь разчеловечивающих и оголяющих эфемерность духа до непозволительной, порнографической наготы.

Эта прослойка «духов» могла «замутить воду в общественном бассейне» и даже была в состоянии повести за собой большие массы электората. Но их походы не были опасны, так как водили их всегда по замкнутому кругу, катая народ на политической карусели, не забывая при этом продавать билеты и штрафовать «зайцев».

Подобные хороводы устраивали с завидной регулярностью, и человечество даже к ним успело привыкнуть как некой форме развлечений. Заскучал народ, появился «миссия» и пошли гулять, выпучив глаза в фанатичном экстазе. В общем, все «духи» объединялись единым качеством – «запудриванием» мозгов простодушным гражданам галактики.

«Моди» или модификанты, избрали другой путь. Они постоянно, упорно до самозабвения и бездумной потери границ дозволенного модифицировали свои тела с помощью новейших биотехнических девайсов и биотехнологий, заменяя себе различные части тела и органы на бионические агрегаты.

Эта эволюционная группа до разбивания лбов об стену верила и до мордобоя оппонентам доказывала, что будущее человечества лежит именно в этой плоскости. Только технологическая эволюция жалкого от природы тела, как говаривали они, способно продвинуть homo sapiens до высот немыслимого могущества и совершенства.

Здесь тоже доходили до абсурда, порой превращая себя из живого человека в некое подобие киборга, и эти в отличие от «духов» были не так безобидны. Вообще, определённые представители «моди-течения» порой уже действительно не отличались от биороботов и в обществе не раз вспыхивали дискуссии по поводу проведения границ допустимости подобного вмешательства в физиологию человека.

«Духи» даже умудрились как-то устроить массовую демонстрацию с истеричными перфомансами, требуя лишить этих «уродов рода человеческого» прав и привилегий разумных существ и перевести «технологическую нежить» в разряд «бездушных биороботов». Но их разгульно-показательные выступления тогда жёстко были пресечены как раз теми «бешеными моди», против кого они и выступали. Заступиться за «бедных и ранимых» оказалось некому, хотя в средствах массовой информации скандал разразился нешуточный, правда, недолгий.

После погрома «духи» угомонились, по крайней мере, внешне, только грависеть с её виртуальным миром и ни подумала успокаиваться. Там до сих пор идут самые настоящие войны между непримиримыми противниками с морями виртуальной крови и горами пиксельных костей, задевая, так или иначе, ещё одних представителей разумной жизни планеты Земля, порождённой гением человека, только жизни небиологической, а виртуальной, искусственно-интеллектуальной, но это вообще отдельная тема.

Тягаться «духам» с «моди» хоть при физическом контакте, хоть на виртуальном уровне было делом абсолютно бесперспективным и ущербным для самих же «духов». Они напоминали Мосек, лающих на слонов, но толи «хрупким утончённостям» не хватало в жизни острых ощущений, толи их охватил приступ мазохизма, толи слава Моськи Крылова покоя не давала, но они лаяли, лают, и похоже будут продолжать заниматься этим и дальше.

Модификанты служат в вооружённых силах земной ойкумены, в рядах правопорядка, в военизированных структурах наёмников при различных корпорациях занятых в разведке и освоения космоса, но самое соблазнительное применение для «моди» является спорт и бесчисленные игровые шоу. Именно туда в первую очередь рвутся молодые и новоиспечённые или вернее будет сказать ново-модифицированные особи обоего пола.

В обществе, где основы глобальной экономики выстраиваются из мира развлечений, доставкой и получением всех возможных и невозможных удовольствий. Где деньги делаются из воздуха с примесью адреналина и зашкаливающих эмоций, основным критерием успешной жизни стали: всемирная известность, признание миллиардов поклонников и фанатов, звёздная слава узнаваемости в любом уголке вселенной и самая главная ценность – власть над себе подобными.

Именно победы в зрелищных видах спорта и популярных шоу дают индивидууму благо популярности, преклонения сограждан и повышают его голос влияния на этом базаре тщеславия.

За последнюю пару веков истории человечества, общество несколько раз поднимало вопрос о ликвидации денежных средств за ненадобностью. Даже однажды пытались ликвидировать деньги радикальным, революционным способом. Но те, кто эти деньги имел, не дали им этого сделать, утопив революционеров в собственном, ими же развязанном кровавом терроре.

По большому счёту необходимости в деньгах при современных технологиях действительно нет никакой, и сохраняются они в обществе искусственно, служа неким водоразделом между теми, у кого их девать некуда и теми, кто их постоянно ищет. И те, кто их имеет, приумножает и аккумулирует, очень тщательно следят за тем, чтобы все остальные их регулярно продолжали искать. Это может быть богачей и не поднимает над обществом к небесам, но точно опускает недостойных сидеть с ними за одним столом ниже плинтуса.

«Моди» в этом отношении занимали самый широкий диапазон от безконтрактников, погружающихся в пучину беспросветных долгов, так как даже поддерживать модификацию требовались приличные деньги, не говоря уже о дальнейшем технологическом росте, до самых богатых и успешных. Только, как и полагается – чемпион всегда один, и таких «царей гор» была капля в море по сравнению с той массой, что лезла на пьедестал следом.

Кстати, «духи» тоже умудрялись не бедствовать. Их языкастость и искусство продать хоть испорченный пуками воздух, просто поражал. Они умудрялись зарабатывать огромные состояния простым оболваниванием окружения. Одних официальных церквей было более двух десятков и ни одна не бедствовала!

«Духи» от культуры кормились на популярности, то есть тоже из ничего. Недаром в их профессиональной среде считалось, что главное из искусств – это искусство продавать и в первую очередь «себя любимого» со всеми потрохами. Были такие мастера своего дела, что умудрялись «раскрутить» мраморную статую до признания её вершиной актёрского совершенства или сделать культовой картину, установив ей цену с небольшой астероид, где на полотне тупо намалёвана чёрной краской какая-нибудь геометрическая фигура.

К тому же те, кто владел деньгами, очень бережно культивировали данную ветвь развития, подкармливая «духов» подачками, простите, оказывая благотворительность, скупая их «шедевры» за баснословные цифры на банковских счетах. Потому что именно эти «словоблуды» своим умением обалтывать, убалтывать и забалтывать, заставляли всех остальных покупать, покупать и покупать. А чтобы совершать эту нехитрую процедуру, простым среднестатистическим гражданам приходилось стабильно метаться в поисках денег!

И третья ветвь, куда формально относилась Светлана Коровина, занималась науками. «Знайки» убедительно доказали, притом исключительно сами себе на бесконечных симпозиумах и конференциях неопровержимыми математическими выкладками и бесчисленными строго научными экспериментами, что будущее человечества заключается в «грызне гранита знаний».

«Яйцеголовые» ни с кем не конфликтовали. Ни с «духами», ни с «моди» по крайней мере на уровне идеологии. Личные конфликты между конкретными особями на бытовой почве не в счёт, «деревню в общежитии никто не отменял». Не то чтобы «знайки» занимали некий нейтралитет, они просто считали дискуссии с этим «тупым быдлом» и «блаженным ничтожеством» ниже своего достоинства.

Главный специалист Коровина не верила ни первым, ни вторым, ни третьим, поэтому хоть и была причислена обществом к «знайкам», но среди сослуживцев была такой же чужой, как и всем остальным. На симпозиумах не тусовалась, на конференциях не отрывалась, пены у рта при доказательствах истины у неё замечено не было.

Но не только за отрыв от научного коллектива коллеги её недолюбливали. Двигателем науки были всё те же деньги – научные гранды. «Знайки» за деньги могли изобрести и открыть всё что угодно, все, за что будет заплачено. Но самой ходовой продажей являлась торговля концептуальными теориями, позволяющими «перевернуть современное мировозрение с ног на голову».

Притом, чем больше таких переворотов в единицу времени эта теория совершала, тем была дороже и что самое интересное за деньги эти светочи науки могли доказать даже взаимно исключающие друг друга утверждения в рамках одной работы. Гранд получен. Освоен. Доказательства представлены, обоснованы и признаны научно-революционным. Бухгалтерия отчиталась. Правда после их доказательств до результатов дело, как правило, не доходило, но кого это волнует.

Научные дискуссии зачастую были битвами не за истину, а за будущие гранды и успешен был ни тот, кто что-то создавал, а тот, кто восседал на грандовых лаврах. Так вот Коровина без драки на симпозиумном ринге, без слюноплювания в оппонентов на кормовых конференциях, умудрилась усесться на жирный-при-жирный планетарный гранд на халяву.

Это взбесило научную среду. Притом не сколько сам факт блата будоражил «знаек», это явление было понятно и с научной точки зрения даже теоретически объяснимо, а сама Коровина как субъект гранда. Нигде не мелькавшая. Ни одной маломальской работой не прославившейся. Коллеги по цеху все как один клокотали от зависти. Притом зависть была не только белая и чёрная, но и всех цветов радуги, как и положено при её дисперсии в преломлении реальной жизни.

Но и это ещё не вся её «беловоронность». Светлана Коровина не пользовалось биоапгрейдом! Это для современного человека было недопустимым варварством! Биоапгрейд использовали все, поголовно. Эта процедура омолаживала организм в полном объёме, притом не только внутренние системы жизнеобеспечения, но и саму внешность, позволяя корректировать изъяны и генетически заложенные недостатки… ну, или наоборот их создавать.

Благодаря специализированным центрам биоапгрейда, биоархитектуры и биоинженерным комплексам человечество уже давно в подавляющем своём большинстве перестало походить на дикого homo sapiens. Народ лепил из себя кого угодно, у кого на что фантазии хватало.

Особо этим «разнообразием вида» страдало «быдломясо» сидевшее на социальном прикорме цивилизации, как обделённые жизнью. В результате чего им вообще заняться больше было нечем. Не брезговали этим и «эволюционисты». Разница была лишь в «художественных» направлениях и наклонно-патологических извращениях.

«Моди» всегда придерживались классического стиля мужественности, брутальности и монументальности, притом не только мужчины, но и женщины. Хотя надо признаться, женская половина модификантов как раз имела такие выпуклые гендерные признаки, что однозначно превалировала над «подругами» иных идеологий.

У «знаек» сейчас в моде было иметь внешность с чертами иномирной возвышенности и чужеродной отрешённости. Они вытягивали себе черепа в лобной части, лишали тела всякой растительности. Было хорошим тоном иметь утончённые и удлинённые пальцы рук, маленькие почти безгубые рты и увеличенные глаза с разноцветными радужками.

«Духи», как особи утончённые, продолжали утончаться дальше, доводя свои бренные тела до состояния прозрачности и «форточнофобии». Это когда возникает панический страх открывающихся форточек, ибо сразу сдувает.

Ну, а «быдломясо» в этом отношении представляло собой полную помойку. Кто во что горазд. Там, наоборот набирало обороты модное течение «видового разнообразия» и каждый норовил создать из себя нечто такое, чего ещё не было и что в кошмарном сне не привидится даже при очень больной фантазии.

Единственные у кого были ограничения в этом всеобщем издевательстве над природным телом – это представители властных структур. Для «государственных служащих» на законодательном уровне существовал некий dress code. Все они обязаны были иметь человеческий облик. Элита не опускалась до нечеловеческих преобразований, но позволяла себе при этом иметь не просто собственное тело, а вечно молодое и красивое.

Поэтому элитарные тусовки представляли собой сборища очень молодых и обворожительно красивых людей, чей реальный средний возраст зашкаливал далеко за шестьдесят. Тем не менее все как один выглядели в возрастном диапазоне от восемнадцати до двадцати пяти лет максимум.

Коровина же выглядела на все свои тридцать шесть, притом никогда не делала биоапгрейд и принципиально не пользовалась косметическими девайсами! Кошмар! Попадая в мир «цивилизованных» элитарных людей, а благодаря маме ей приходилось так или иначе общаться именно с этой компанией, она смотрелась среди цветущей молодёжи как старая бабка из гало-фильмов ужасов.

Даже в корпорационных коридорах сталкиваясь с ней неожиданно, коллеги вздрагивали и шарахались. Ни один хоть маломальский знакомый, а друзей она принципиально не имела, не преминул в задушевной беседе «вскрыть гниль её варварского отношения к собственному образу». Стараясь при этом общаться с непонятным существом женского пола как можно осторожней. Будто с буйно помешанной в состоянии временного релакса и как минимум заразной.

Светлана всё это прекрасно знала. Каждый раз, посещая Землю, её личная копилка негатива пополнялась очередной толикой неприязни ко всем этим человечкам и ко всему современному человечеству в целом. Она помнила, как три года назад наслушалась в свой адрес нравоучений от мамы, брата, сестры и теперь с содроганием представляла, что услышит на этот раз, а ведь она стала выглядеть ещё на три года старее!

Флайер клюнул вниз и пошёл на посадочную петлю, вставая в некую воздушную очередь. Садиться предстояло на высоченной крыше спортивного комплекса, так как Анна Петровна Коровина, хозяйка родового поместья принципиально не имела на своей бесценной земле посадочного блока. Поэтому приходилось садиться на ближайшем. Затем на лифтах спускаться к земле, а там прилично шлёпать пешком. По-другому никак.

Светлана нехотя покинула летательный аппарат, огляделась. Несмотря на то, что девушка не пользовалась биоапгрейдом, фигурка у неё была неплохая, хотя и неидеальная по общепризнанным меркам. Грудь с попой подкачали. Не та выпуклость конфигураций. А так в остальном особо из окружения не выделялась, коли лица не показывать. Поджарое натренированное тело, идеально прямые соразмерной длины ноги.

Она вскинула обе руки к голове, разбрасывая по плечам не длинные, но аккуратно подстриженные тёмно-русые волосы, никогда в жизни, не знавшие красителей и химикатов, кроме натуральных омывателей. Вынула из багажного бардачка герметично закрытый объёмный пластиковый пакет с подарком, мельком глянула в зеркальное отражение защитного купола флайера, смахивая прядь со лба и тяжело вздохнув, отправилась к лифтам.

Светлана с удовлетворением отметила для себя что, несмотря на плотно забитую парковку, тем не менее, людей на самой посадочной площадке было мало и то все где-то вдалеке, а на её пути ни один не попался. Но вот у лифтов было как раз наоборот. Не сказать, что народу толпилось много, но у каждого стояли группы людей и это нелюдимую Коровину напрягало. Она нервно нахлобучила лёгкий почти невесомый капюшон, стараясь хоть таким образом прикрыть лицо от любопытных глаз.

У одного из лифтов толпилась разномастная кучка, непонятных существ. Они громко что-то обсуждали и ржали как кони. Это было «быдломясо». Вот с кем-с-кем, а с этим контингентом девушке хотелось сталкиваться меньше всего.

Тупые беспардонные хамы её такую страшную без комментариев не оставят, ибо им это воспитание не позволит. Тем не менее она на несколько секунд зависла, зацепившись за них взглядом и даже не заметила, как рот раскрыла. Приковало её внимание их одеяние. Это было что-то с чем-то.

Одна особь, явно женского пола была абсолютно голой. С огромной гипертрофированной задницей, с прессом как у модификанта кубиками и тремя грудями, размера четвёртого, не меньше, стоящими дыбом. ТРЕМЯ! На круглой как идеальный шар голове без единого волоска, до смешного гротескно моргали два огромных глаза. Любая корова бы обзавидовалась.

Вообще-то она стояла не совсем голая. Всё это недоразумение было облачено в прозрачный пластик с ног до головы, представляющий собой разновидность взрыва сверхновой звезды. Притом в разных местах разной интенсивностью выброса. Светлана не успела её толком разглядеть, но девушке показалось, что это одеяние было ещё и динамически изменяемым. Только медленно.

А не успела разглядеть, потому что внимание привлёк её напарник. То, что это был мужчина, Коровина смогла определить только когда он, крутясь на месте, развернулся в её сторону.

Что представляло собой его тело оставалось загадкой, так как сплошной костюм, типа тяжёлого скафандра, скрывал его очертания полностью. Эта гипертрофированная пародия на защитную оболочку визуально была набором надувных сегментов, взбухающих и сдувающихся в непонятной последовательности.

Коровина действительно сначала подумала, что человек в какой-то странной космической амуниции, что для неё привыкшей к жизни на межпланетных станциях не являлось экзотикой. Но когда это чудо к ней повернулось, то увидела вместо гермошлема огромный рупор, и в глубине раструба скрывалось личико мальчика негроидного типа с монголоидными разрезами глаз.

Кроме того, снизу рупора были пристёгнуто множество висюлек в виде разнообразных бус различной длины. Нижними, мальчик постоянно поигрывал, засунув руки в карманы в районе гениталий.

Третий «шедевр», стоявший за этой парочкой, был неопределённого пола, так как из-за того, что было на нём одето, абсолютно не просматривались ни первичные, ни вторичные, да и вообще никакие половые признаки.

Одеяние было естественно пластиковое, но в отличие от первых, явно жёсткое. Накидка в виде супергеройского плаща, украшенная в районе плеч не то рогами, не то тазобедренными костями какого-то вымершего животного, сложно было сказать. На спине эта жёсткая конструкция висела в виде огромного листа, похожего видом на осиновый, где сердцевиной служила ослепительно белая ажурная сеточка.

Коровина отчётливо осознала, что такое ослепительно белое, может быть только искусственное газовое свечение, крайне вредное для глаз. Именно понимание вреда заставило Светлану прекратить разглядывать «быдломясо» и перевести взгляд к соседней шахте лифта.

У вторых дверей качаясь на ветру, и держась друг за друга, стояли четверо «духов», причём все четверо предположительно призрачно женского пола. Их одеяние хоть и не было однотипным и пестрело цветным многообразием, но всё же выглядело как некая униформа. Всё воздушное, лёгкое, а на просвет почти прозрачное. Светлану даже передёрнуло от проступающих сквозь разлетайки их платьев тени скелетов, не имеющих, как известно половых признаков. Но отчего-то всё же решила, что это особи женского пола.

Девушка резко свернула с дорожки и пошла между припаркованными аппаратами в надежде, что у следующего прохода у лифтов будет посвободней. Выйдя к другому терминалу, она ещё издалека определила дверь с наименьшим количеством пассажиров. Их было только двое и, судя по фигурам, оба мужчины были модификантами, но скорее элитарными, чем «дебилами перекаченными».

Ещё раз, глубоко вздохнув, поправила свою корпоративную униформу, считавшую пределом своих эстетических требований, и максимально натягивая капюшон на лицо, направилась именно к этому лифту. Её расчёт был построен на том, что элитарные «моди», как правило, люди военные или служители правопорядка, а значит дисциплинированные, а это означало, что неадекватная Коровина могла рассчитывать на отсутствие негативной реакции на себя страшную, хотя бы внешне.

Подойдя вплотную, девушка дежурно поздоровалась и, пользуясь тем, что мужчины вежливо ответив на её приветствие, отвернулись, о чём-то тихо продолжая беседу, внимательно к ним присмотрелась.

Они действительно оказались «моди» притом из космического флота, насколько она вспомнила их одеяния. И, несмотря на то, что оба были почти одинаково одеты в стандартную форму, и обоим на вид было лет по двадцать, двадцать два от силы, отличались они друг от друга разительно.

Один лощёный, броский, с брутальными манерами на показ. Эдакий элитный мачо, сразу обращающий на себя внимание противоположного пола. Судя по тому, что он был «уштампован» какими-то наклейками, эмблемами, увешан непонятными побрякушками и то, что внешне лицом максимально был похож на нормального человека, Светлана сделала вывод, что данная особь является принадлежностью к командному составу.

Второй был не так бросок визуально. В его чертах прослеживалась излишняя «мужественность». Он был раза в два крупнее первого, но не перекачен до безобразия что удивительно. В манерах скован, скуп на лишние движения. Эдакий оловянный солдатик.

Его плохо скрываемый, почти мальчишеский интерес ко всему, что окружает, говорил, что многолюдье вокруг для мужчины было неестественно. Из чего Светлана сделала вывод, что перед ней, скорее всего пилот дальнего космоса и, так же, как и она без людского общества одичал и скученность «разномастного сборища» вокруг воспринимает как некий бесплатный аттракцион.

Этот факт почему-то её успокоил, и Коровина про себя удовлетворённо отметила, что правильно сделала, подойдя именно к этой парочке, хотя элитарный щёголь всё же её чем-то напрягал. Лицо было знакомо, но девушка не могла вспомнить откуда. Толи видела его раньше на одном из маминых приёмов, толи ещё где. Она тогда подумала, лишь бы в лифте не стал приставать и придираться к её неординарной внешности. Поэтому внутренне подобралась и даже заставила себя окрыситься, приготовившись отбрить этого напыщенного мужлана. Если, конечно, подумает к ней лезть.

Но она ошиблась. Уже спускаясь и тупо разглядывая себя в зеркалах стен, стараясь выбрать угол обзора так чтобы не видеть попутчиков и максимально скрыть своё лицо, что сделать в зеркальной конуре было непросто, с расспросами неожиданно полез именно второй, тот, что попроще.

– Извините, девушка, – вкрадчивым, но наглым, как показалось Коровиной, голосом заговорил «моди», подходя ближе, – меня зовут Ран. Я могу узнать Ваше имя?

Светлана на какое-то время опешила от неожиданности, но быстро собралась и огрызнулась:

– Не вижу в этом необходимости.

– Ещё раз прошу прощения, – не унимался наглый космолётчик, – я редкий гость на этой планете и многое из её сегодняшней жизни не знаю, но мне жутко любопытно, простите за бестактность, Вы представитель какой секты?

Коровину как по голове стукнули. Ей показалось, что даже искры из глаз посыпались, и она задохнулась в нокдауне негодования. Светлана непроизвольно резко повернулась и вылупилась широко раскрытыми глазами на наглеца.

Тот не стушевался, но и не показал вида что смеётся, оставаясь спокойным, и казался даже крайне заинтересованным. Это несколько сбило девушку с толку. Она-то думала, что этот нахал столь изыскано, решил над ней поиздеваться, и была уверенна в наличии хамской ухмылки на его мерзкой физиономии. Но то, что увидела, говорило о его искренности.

Вот второй попутчик, отмеченный Светланой как представитель командного состава, как раз, стоя чуть в стороне, ехидно улыбался, сложив руки на груди и упираясь плечом на зеркало стенки лифта. Судя по мерзко довольному виду, мачо наслаждался бесплатным спектаклем. Тем временем «говорливый», подняв в защиту открытые ладони, продолжал:

– Вы извините меня, ради бога, я вовсе не хотел Вас обидеть. Просто впервые за всю свою немалую жизнь вижу настоящего "натурала". Я где-то слышал о подобном, но вот лицезреть никогда не приходилось. Вы такая интересная.

Только сейчас девушка поняла, что «моди» действительно издевается, играя роль, как бездарный артист захудалого театра. Отчего его лицедейство так и пёрло бульдозером по кабине лифта, превращённой этим паяцем в театральную сцену.

Девушка собралась с мыслями, сделала глубокий вдох, хотя сердце колотилось как бешеное, и проговорила:

– Да, Ран. Я сектантка. И секта моя называется наука.

«Командир» в углу издал странный звук похожий на сдавленный смешок и нахальную улыбочку растянул до состояния похабной. По крайней мере, так Коровиной показалось. А «говорливый» довольно мило улыбнулся и сделал шаг назад, как бы ожидая, что эта дикарка тотчас накинется и выцарапает грязными когтями его модифицированные глазки:

– Извините, – твёрдо проговорил Ран, всё ещё удерживая ладони перед собой, будто останавливая разъярённого зверька и говоря всем своим видом, что ошибся и что больше такого не повторится.

Девушка отвернулась, покусывая губу и костеря про себя, на чём свет стоит этих «мУдификантов». «Говорливый» тоже отвернулся от неё, а «командир» так и простоял с дебильной улыбкой от уха до уха до самого конца спуска.

Наконец приехали, и Светлана решительно и гордо покинула эту зеркальную пыточную, вернее ей так показалось. На самом деле она вылетела из лифта пулей, и сильно размахивая руками, почти маршируя как на параде, широким шагом устремилась по направлению к маминому дому. Только бравого марша не хватало для полного антуража.

Подобного вида ходьба её быстро утомила и несколько успокоила, а через пару сотен шагов она уже перестала размахивать руками и сбавила темп. Выдохлась.

– Всё, – выговаривала себе обозлённо под нос «натуралка», – это последняя командировка и делаю апгрейд. Надоели все эти тупые человечки. Не могу.

Пройдя ещё несколько десятков метров, она сбавила шаг до медленного, продолжая обдумывать свои решительные намерения на будущее. Наконец, вовсе остановившись, задав себе неожиданный вопрос: «А что это я так переполошилась?». В голове как будто что-то щёлкнуло, включилось, и по всему телу пробежала расслабляющая волна усталого спокойствия, снимающая всякую напряжённость. «Я же всё это ожидала и должна быть к этому готова», – продолжала думать она.

Коровина тут же вскинула левую руку и посмотрела на персональный инфо браслет. Индикатор четвёртой системы жизнеобеспечения нейро-имунно-эндокринной компоненты светился ядовито жёлтым светом и обратной волной быстро пульсировал, что говорило о блокаде выброса гормонов и постепенном приведении системы в сбалансированное состояние.

Коровина не пользовалась новомодными девайсами, но этот был особый, обязательный. Это и персональный комп, и связь с миром по средствам грависети и индивидуальная скорая помощь и ещё много чего полезного.

Он не только показывал состояние всех семи систем жизнеобеспечения её как биологического объекта, но и в экстренных случаях, таком, как сейчас, принимал меры, купируя нервный срыв, позволяя быстро восстановить спокойствие и нормализуя управляемость собственным телом.

Но тут девушка неожиданно услышала приближающиеся к ней шаги сзади. Обернулась и очередная волна паники охватила с таким трудом успокоившийся разум. Пара модификантов её попутчиков по лифту следовала за ней попятам!

– Зачем вы меня преследуете? – чуть ли не в истерике выкрикнула Коровина, в резком порыве упирая руки в боки и лихорадочно соображая о мерах самозащиты.

Тот, что любопытствовал в лифте мгновенно замер как по команде «смирно», «командир» же лишь ехидно растянулся в улыбке, но и не подумал останавливаться, обходя её.

– Мы Вас не преследуем, дорогуша, – небрежно процедил он сквозь зубы нахохлившейся «натуралке», – просто, похоже, мы идём с Вами в одно и то же место. Вы не в особняк Коровиных случайно?

– Да, но… – только и смогла выдавить из себя Светлана, разворачиваясь всем корпусом вслед за обогнавшим её пижоном.

Тот, пройдя несколько шагов, остановился, манерно развернулся и, не снимая паршивой улыбочки, предложил:

– Пойдёмте вместе. Мы можем составить Вам компанию, – и тут же переведя взгляд ей за спину, обратился к своему спутнику, не скрывая насмешки, – капитан, да не бойся ты её. Не укусит.

За спиной девушки послышались шаги того, кого назвали капитаном. Она резко обернулась, но тот не пошёл той же дорогой, что проследовал его начальник, а демонстративно обошёл Коровину по кругу, нарочито показывая, что опасается варварского нападения дикарки с последующими укусами.

Светлана от такой вульгарно-пренебрежительной наглости потеряла всякий контроль над собой. Мгновенно побагровев, она со всей силы сжала кулачки, спрятала губы в узкую щёлку и раздув крылья ноздрей, шумно задышала, как разъярённый бычок, только копытом землю не рыла, а так было очень похоже.

«Моди» объединившись, издевательски громко загоготали и отправились дальше, оставив взбешённую Коровину стоять на месте. До неё неожиданно долетел их беспардонный трёп, вернее высказывания мачо:

– Это как раз и есть одна из лабораторных крыс Мариани. Они у него все такие, не от мира сего. Иномеряне хреновы…

Он почему-то брезгливо сплюнул при последних словах и дальше Светлана его уже не слышала. Они ушли вперёд, а она задохнулась от негодования.

Её охватила обида, даже не понятно по какому поводу. Просто стало нестерпимо досадно. И за то, и за другое, и за третье. Девушка сошла с дороги, пересекла неширокую полосу коротко стриженого газона. Опёрлась плечом о чей-то высоченный забор, причудливой каменной кладки, где огромные валуны самой разнообразной формы подгонялись друг к другу с ювелирной точностью и выкладывались, судя по микронному стыку, без применения каких-либо скрепляющих субстанций. От души проревелась, уткнувшись лбом в серый шершавый камень, что позволило окончательно успокоиться, и вместе с тем забыть куда шла.

Мимо по дороге проходили ещё какие-то люди, двигающиеся в направлении маминого дома. Они наверняка глазели на странное существо подпирающее стену, но никто к ней не подошёл и не прервал процесс излияния обиды на бледные девичьи щёки.

Как долго она стояла, не помнила, но похоже порядочно. Наконец встряхнулась, утёрла мокрое лицо и сразу поняла, что ей полегчало.

– Уф! – сказала себе наревевшаяся Коровина, расправляя накидку, и хотела было скинуть капюшон, но тут же вспомнив куда шла, и по поводу чего ревела, оставила его на месте, и сама себе проговорила, – давно надо было пореветь.

Обозвав себя зачем-то дурой, огляделась. Действительно со слезами испарилась всякая хандра и страх за осудительные взгляды посторонних, да и инфо-браслет сделал своё дело. Ей стало наплевать на них всех и, отлепившись от стены, она уверенно и гордо подняв голову, спрятанную в накидке, вышла на пустынную дорогу, где к тому времени уже никого не было видно.

Посмотрела назад, вперёд, взглянула на наручный девайс, охнула, поняв, что опоздала к намеченному времени. Осознала, что по нормам элитарного общества подобное было просто недопустимо, тем более для того ограниченного круга людей на чей банкет она собиралась. Улыбнулась, непонятно чему и расслабленной походкой уже не торопясь пошагала к родной усадьбе.

Светлана была уверена, что автоматические ворота и калитка уже заперты и начала соображать, как и где перелезть через ажурную кованую ограду, но сделав очередной поворот по дороге, была приятно удивлена тому, что в распахнутых створках вычурных ворот увидела одинокую фигуру ждущего человека. Светлана сразу узнала его. Это был Андрей Михайлович или просто Михалыч.

Девушка знала его, сколько себя помнила. Странный это был человек. Он не работал на маму, не состоял с ней в каких-либо отношениях, не был родственником или ещё кем. Он просто жил при их доме и их саде. Сколько было лет Михалычу и сколько он здесь жил, никто не знал, но мужчина всегда выглядел на один и тот же возраст – тридцать лет. Ни больше, ни меньше. Никаких улучшений в своём образе никогда не делал. Обычное непримечательное лицо. Только всегда очень спокойное.

Андрей Михайлович был как обязательное приложение к этой земле. Газоны, кусты, цветы, деревья, пруд, да и всё что окружало дом, было его жизнью. Он до маниакального трепета ухаживал за всем, что росло вокруг, и относился ко всему этому как к живому, разумному существу. Светлана никогда в жизни не интересовалась, кто он такой, что делает в их доме. Он всегда воспринимался с самого рождения как само собой разумеющееся. И девушку скорее бы удивило его отсутствие, чем присутствие.

В доме у него была своя комната, и он считал своим долгом управляться с хозяйством, хотя дом сам по себе был умный и держал целый штат роботов, как «механо», так и «био».

Михалыч называл себя то садовником, то управляющим поместьем. Он искренне полагал, что всё вокруг существовало исключительно его заботами и этот факт, как ни странно не оспаривал даже искусственный интеллект дома.

Михалыч частенько любил выговаривать, гоняя метлой не на шутку разбаловавшихся детей, что на его плечах весь дом держится, а сад это вообще святое и что его «нечего топтать беспризорным детям». Хотя это был не сад, а целый ландшафтный парк в миниатюре. Зачем он брал в руки садовый инструмент при целой армии компьютеризированных помощников сейчас Светлане не понятно, но в детстве всегда казалось естественным.

По правде сказать, жизнеобеспечение всё же было на плечах умного дома, но Михалыч привносил во все, что было вокруг то, чего даже самый умный комп сделать был не в состоянии. Он вносил в это родовое гнездо домашний уют.

Этот вечный человек их семейного поместья стоял по центру открытых ворот, скрестив руки на груди, и по-доброму улыбался подходящей девушке, а за его спиной топталось какое-то лохматое чудовище с огромными развесистыми рогами и с большими коровьими глазами. Оно казалось мирным, безобидным и Светлану, несмотря на свои размеры не напугало.

– Ну, здравствуй, Конфетка, – проговорил Андрей Михайлович ласково, когда Светлана подошла к нему и тоже растянулась в радостной улыбке.

– Привет, Михалыч, – с наигранной бравадой ответила она, вскидывая в помахивании руку.

– Запаздываешь?

– Да, если б не ты, век бы сюда не являлась, – отшутилась она комплиментом.

Светлана подошла вплотную и обняла его за шею, прижавшись к его щеке. Тот в ответ обнял девушку и грустно проговорил:

– Я уж стал забывать, как ты выглядишь, Конфетка.

Он никогда Светлану не называл по имени, а с самого детства именовал не иначе как созвучным титулом – «Светка-конфетка». Она отстранилась, посмотрела в его улыбающиеся глаза и пообещала:

– Следующий раз приеду молодой и красивой, а не такой страшной, так что запоминай, как следует, потом точно не узнаешь.

Радость мужчины резко поблёкла, глаза вовсе перестали улыбаться, и он проскрипел будто старый дед:

– Боюсь, что для меня уже следующего раза не будет.

– Ты это что удумал, Андрей Михайлович? – испуганно затараторила девушка, – ты брось меня пугать. Ты же вечный. Ты ещё и моих детей по саду метлой погоняешь. Дай только с этой чёртовой работой закончить.

– Хе-хе, – хмыкнул Михалыч, изображая смех, а в глазах заблестели слезинки, – ничего вечного не бывает, девочка. Вот бегаешь, суетишься, думаешь всё ещё впереди, успеешь, жизнь долгая, а в один прекрасный день раз, и обнаруживается, что впереди уже ничего нет. Оглядываешься, а оказывается, что ничего толком и не успел… Ладно, пойдём. Только тебя жду. Вся эта свора самому не по душе, но все люди нужные. Твоя мать никому в приглашении отказать не смогла. Обидятся, видите ли. Я бы даже твою Милку с Германом метлой бы вымел, надоели как горькие редьки, а вот ты гость редкий, особый…

– А это что за чудовище? – перебила его Светлана, стараясь перевести разговор с не очень приятной темы, вставшей у самой комком в горле, указывая кивком головы на зверя за спиной Михалыча.

– Где? – спросил он, оборачиваясь, и несколько повеселев, – а этот. Не бойся. Это Котя. Маме твоей презентовали ещё в прошлом году. Археологи где-то в Сибири откопали скелет вымершего несколько тысяч лет назад оленя и по ДНК реконструировали. С виду вроде олень, а привязчивый как собака.

С этими словами он достал из кармана белый кусочек, видимо сладость какая-то, но на сахар непохожая и протянул зверю. Тот, семеня, подошёл. Слизнул с руки угощение и полез к Михалычу целоваться, но вечный управляющий с игривой брезгливостью отворотил его морду и нарочито грозно отправил того гулять.

– А почему такое странное имя – Котя?

– А кто его знает? Это ты у мамы своей спроси.

До входа в дом, где на широком крыльце просматривалась вторая одинокая фигура, только девичья, было метров триста прямой как лазерный луч дороги. Парочка под ручку не спеша, двинулась к усадьбе, тихонько разговаривая, а дойдя до ступенек, Михалыч отшутился, мол, если Конфетка задумает спрятаться от этого бедлама, то его конура в её полном распоряжении и, оставив гостью, удалился.

Светлана поднялась по ступеням к стоящей молодой лет двадцати девушке в шикарном и вызывающе коротком и открытом одеянии, переливающим складками, словно волнами, от чего создавалось ощущение живого шевеления. Девушка мило улыбалась и нервно то и дело одёргивала своё подобие живого платья в разных местах, будто постоянно поправляя. Именно эта нервная привычка, как персональная особенность выдавала в ней шестидесятилетнюю маму. Анна Петровна всегда так делала, когда волновалась.

– Здравствуй, мама, – заговорила, расплываясь в улыбке Светлана, прибавляя шаг, – с днём рождения.

Они обнялись, расцеловались и замерли, рассматривая друг друга. Дочь смотрела на мать с восхищением, мать на дочь с жалостью, чуть не плача. Светлане казалось, что она понимала чувства матери и решила опередить её причитания шуткой.

– Следующий раз, когда я к тебе приеду то, наверное, увижу маленькую девочку с косичками, бегающую по газонам с сачком для ловли бабочек.

– Поязви, поязви, варварша, – отреагировала молодая и красивая мама, – когда ж ты перестанешь мне нервы-то мотать?

– Скоро, мамочка, – вновь решила сыграть на опережение дочь, чтоб максимально понизить желание матери читать ей нотации при наставлении заблудшей дочери на путь истинный прямо на входе в дом, – ещё одна командировка и всё, заканчиваю. Делаю апгрейд, становлюсь молодой, красивой и сажусь за научную работу. Тема определена, правда, будет закрытой, корпорационной. Этот вопрос уже с Мавром согласован.

– Наконец-то хоть одна приятная новость от тебя, – с облегчением проговорила Анна Петровна, но пристально смотреть на нерадивую дочь не перестала.

– Держи подарок.

С этими словами Светлана протянула объёмный пакет имениннице. Анна Петровна взяла, но особо подарку не обрадовалась, даже не поинтересовавшись им. Было бы куда его деть, то тут же бы избавилась от него. Она продолжала сверлить дочь глазами, о чём-то напряжённо задумавшись. Светлана почему-то решила, что маме просто стыдно показывать её важным гостям, поэтому вновь попыталась сыграть на опережение:

– Знаю, – устало и показательно безысходно проговорила она, – я позорище древнего рода Коровиных, портящая любые светские мероприятия. Если хочешь, я просто пока спрячусь у Михалыча, а потом, когда гости разойдутся, мы сядем в узком семейном кругу и обо всём поговорим.

– Не говори глупостей, – грубо, с нотками командного, ледяного тона проговорила Анна Петровна, властно беря её под руку и увлекая в дом, – никакого стыда я за тебя не испытываю, даже наоборот горжусь. Учёный, ради научного эксперимента идущий против системы и кладущий на алтарь науки своё благополучие не может вызывать ничего, кроме уважения. А думаю я о другом, но ты должна пообещать, что на этот раз никуда не сбежишь до ухода гостей и не только останешься ночевать, но и проведёшь все три дня в этом доме.

– Что, – ехидно скривилась заблудшая дочь, – Мавр сдал с потрохами?

– Не юродствуй. Я действительно хочу с тобой поговорить в нормальной, спокойной обстановке. В коем-то времени я на три дня взяла отпуск, чтобы провести его по-домашнему в кругу семьи и не вздумай мне испортить этот подарок как в прежний раз.

– Хорошо, – согласилась Светлана, прекрасно понимая, что ничего хорошего из этого не выйдет, но решила не перечить, да и потерпеть три дня это, в общем-то, не так уж и много.

Мать и дочь вошли в прихожую и прежде чем проследовать в большой зал, где гудел, кружась вокруг столов людской улей, Анна Петровна, видимо для замены нерадостного настроения на праздничное, резко сменила тему разговора:

– Кстати, – проговорила она, как бы вспомнив и спохватившись, – а что это ты привезла?

Она демонстративно подняла перед собой подарочный пакет.

– О, – обрадовалась Светлана, поддерживая эмоциональную перемену, – это прелестная штучка. Тебе понравится. Тем более ничего подобного на Земле ещё не было и соответственно ни в одной базе репликатора не значится. Эксклюзив!

– Да? – заинтересовалась, наконец, подарком омоложённая мама и тут же отцепив руку от дочери, принялась раскрывать пакет.

Она избавилась от верхней крышки и заглянула внутрь. Глаза её расширились и быстро заметались, разглядывая подарок. Затем она вообще нырнула туда лицом, создавая затемнение и с восхищением проговорила, не вынимая лица из пакета:

– Они ещё и люминесцентны!

– Угу, – подтвердила Светлана, – он у моей кровати почти месяц стоял в качестве ночника. Очень, кстати, удобно и неимоверно эстетично.

– Прелестно, – продолжала восхищаться мама, всё ещё находясь лицом в пакете, – Михалыч с ума сойдёт.

Тут она резко вынырнула и что-то в несколько мазков набрала на ручном компе. Не трудно было догадаться, что сейчас как из-под земли вырастет фигура Михалыча. Так оно и произошло. Дальше были парные восторги, а «вечный садовник-управляющий», даже прослезился. Оказывается, не так много и надо, чтобы умилить парочку сентиментальных, долго живущих особей человеческого рода, казалось бы, уже всё повидавших в своей жизни и ничему не способных удивиться.

На дне пакета в обычном пластиковом горшке прижился маленький инопланетный цветок. Необычность и притягательность его заключалась в куполообразной кроне, усыпанной мелкими, едва различимыми соцветиями и при дневном свете ничего собой особенного не представляющих, но в темноте вспыхивающих сотнями звёздочек. Эти крошечные огоньки, если смотреть на них вдоль веточек, образовывали идеальные спирали космических галактик. Зрелище было действительно завораживающим.

Процесс рассматривания двумя постоянными жителями этого поместья затягивался, и Светлана решила их поторопить.

– Сертификат биоконтроля на него маркирован прямо на горшке. На дне пакета где-то валяется информационный кристалл. Там, Михалыч, всё про этот цветок найдёшь. Естественная среда обитания, инструкции по уходу и так далее.

Других манипуляций для прерывания восторженного лицезрения не потребовалось, ибо Михалыч тут же сграбастал пакет и со словами «надо изучить», даже не спрашивая разрешения хозяйки подарка, кинулся к себе в коморку. Мама рот не успела открыть, как он уже скрылся.

– Вот нахал, – с недоумением только и смогла произнести именинница, растеряно поворачиваясь к дочери, но негодование её было больше наигранным, чем реальным.

– Пошли мама, гости ждут.

Они вошли в зал, и гул моментально стих. Все как один обернулись на обворожительную юбиляршу, держащую за руку старуху. Да, да, старуху. Когда всем вокруг от восемнадцати до двадцати пяти, то женщина в тридцать шесть выглядит в их глазах не моложе сороковника. Это элементарная психология.

Ещё большее удивление вызвало поведение детей именинницы: Милы и Германа, чуть ли не наперегонки кинувшиеся к вошедшим, но приветствовали не виновника торжества, а именно непонятной породы женщину. Они принялись обниматься, целоваться, что-то щебетали на пару, а их мама стояла рядом и умилённо улыбалась, прижав руки почти к голым грудям, изображающим декольте.

Дальше было не интересно и для Светланы скучно. Единственно на кого она тогда обратила внимание, так это на своих лифтовых попутчиков. Тот, что из «командного состава», оказался действительно огромной шишкой на ровном месте. Это был небезызвестный для всего человечества адмирал Морена, собственной персоной. Командующий Дальней Космической Разведкой. Светлана много о нём слышала и видела его в сети, но вот реально лицезрела сегодня впервые. Человек он был настолько занятой, что ни разу на маминых тусовках не объявлялся, по крайней мере, девушка этого не помнила. Хотя честно признаться сама-то тут была такой же редкостью как снег в пустыне.

А вот того капитана что прибыл с ним, имениннице даже не представили. Светлана видела его в зале несколько раз, но тот факт, что он, пожалуй, единственный кто не был познакомлен с юбиляршей, удивил. К тому же видела она его не с адмиралом Морена. Командующий как молодой повеса курсировал от одной юной девы к другой, охмуряя всех особей противоположного пола как на конвейере и небрежно отмахиваясь от липнувших к нему с разговорами представителей своего пола. Капитан же постоянно прохаживался с непосредственным начальником Светланы – Отелло Мариани!

Девушка тогда ещё подумала, что Морена привёл сюда этого капитана исключительно для того, чтобы свести с Мавром. Так сказать, соединить приятное с полезным и у них там какие-то очередные тайные делишки. Подумала и забыла о нём и обо всех, кто присутствовал в зале.

Весь вечер девушка проговорила с Милой и Германом, не отходивших от неё ни на шаг. Мама наоборот будто бы их не замечала, постоянно порхая среди гостей, каждый раз собирая вокруг себя определённую кучку приглашённых, где тут же разгоралась бурная и заинтересованная дискуссия, с эпицентром в качестве юбилярши. Кажется, она успевала везде и всюду.

Наконец время рандеву вышло, и гости как по команде, согласно ранжиру распрощались с радушной хозяйкой и покинули усадьбу, оставив после себя спёртый воздух с непонятной смесью аромата помойки, как отметила про себя нелюдимая Светлана Коровина.

2.

Вечером, на просторной, крытой прозрачным пластиком веранде у кухни за чаепитием, собралась вся их большая семья: мама и трое её отпрысков. Анна Петровна, никогда не была замужем, насколько знала Светлана, и все они были рождены от разных отцов, и по заведённой мамой традиции в их семье не было принято говорить о них вообще.

Последний разговор на эту тему у Светланы был, когда она, став подростком и уже понимая, откуда берутся дети, спросила как-то маму про отца, на что та лишь отмахнулась:

– Какая разница, дочь? Он был просто биологическим материалом.

На этом тема была закрыта. Светлана ещё какое-то время, исходя из бунтарства подросткового возраста, хотела было найти его. Так, чтобы посмотреть, как он выглядит в жизни, кто такой, чем занимается, но учёба, мечты, дополнительные занятия, распиханные в плотный график, как-то отодвинули поиски отца на второй план, а потом и вовсе стало не до него. Началась студенческая жизнь.

Примерно в том же ключе, насколько она знала, произошёл разговор об отце у Германа, а Мила, по её словам, так вообще никогда этим не заморачивалась. Поэтому по семейной традиции и по документам идентификации ни Светлана, ни Герман, ни Мила отчества не имели и все, и всюду их именовали лишь по имени и фамилии.

Герману было двадцать три года. Ещё с раннего детства он увлёкся гонками на спортивных болидах. Светлана никогда не могла понять, как можно часами сидеть у галовизора и тупо пялиться на то, как кучка странных флайеров гоняется друг за другом, а у маленького Германа аж слюни с соплями бежали и оттащить его от непонятного ей зрелища, не представлялось никакой возможности.

Когда брат подрос и добрался до виртуальных капсул, то просиживал в симуляторе часами! Мама вечно была на работе, в делах, а то и вовсе исчезала на несколько дней, бросая маленьких детей на произвол судьбы. И Светлане как старшей выпадала нелёгкая доля воспитателя и надсмотрщика за малолетним братом и сестрой.

Конечно, ей помогал, чем мог вечный Михалыч, да и искин дома трудился на пределе своих операционных возможностей, но Светлана вполне заслуженно считала, что только её шишками, нервами и слезами, были выращены её младшие братик и сестрёнка.

Вообще-то Герман всегда относился к ней с уважением и слушался, но его зависимость этими гонками порою делала его неуправляемым, и старшая сестра-воспитатель достаточно много наревелась от собственного бессилия в попытках оторвать мальчика от этого странного и вредного, как ей тогда казалось увлечения.

В какую идти школу, для Германа вопрос не стоял. Он, будучи ещё малышом, категорично заявил, что пойдёт только в спортивную школу и если его туда не пустят, а отдадут в обычную, то он последнюю взорвёт и всех детей покусает. Так и заявил, слово в слово.

Толи это действительно напугало маму, толи так и было задумано, но она не только не возражала, а в коем-то веке самолично отвела Германа в спортшколу, куда его приняли без лишних разговоров. Герман был вообще её любимчиком и мамино отношение к нему, порой вызывало у Светланы приступы нестерпимой ревности.

Когда ему исполнилось шестнадцать, он никого не спрашивая, вживил себе первые мышечные девайсы и был зачислен в одну из команд профессиональных гонщиков в молодёжный состав. Тренер раболепно лебезил перед Анной Петровной, в то время уже Главой Департамента, женщиной, стоящей на вершине политической власти, уверяя, что у Германа огромный потенциал и что из мальчика непременно выйдет первоклассный гонщик и впоследствии они ещё все будут им гордиться. Мама от чего-то была счастлива, слыша эту лесть, а вот Светлана почему-то ни одному слову не поверила.

Дальше, больше. Он заменил свои руки и ноги на биоимпланты, напичкал себя всякой бионической дрянью, изуродовал тело накачкой. Притом благодаря маме ему ставили самое лучшее, самое сильное, самое совершенное.

Будучи в молодёжке Герман действительно подавал многообещающие надежды. Он редко поднимался на подиум престижных соревнований, но постоянно был рядом, а порой и в одном шаге от вершины заветного рейтинга.

Невозможность сразу заполучить сокровенный плод победы и всеобщей славы надломила его, а Светлана откровенно считала, что и вовсе сломало. Он пошёл в разнос. В спешке, в безумном желании, во что бы то ни стало получить немедленный результат, Герман принялся экспериментировать и в первую очередь с собственным телом.

Начал ставить всё новое, не обкатанное, надеясь в одночасье поймать фортуну за хвост, но это привело к тому, что вообще откатился от пьедестала в середняки, а когда по возрасту перешёл во взрослую команду, сел на скамейку запасных и впал в глубочайшую депрессию. Из этого мерзопакостного состояния, он не выходил уже который год. Все уговоры мамы и друзей кардинально изменить свою жизнь или начать всё заново, но сбалансированно и не спеша, разбивались об его упрямый, несговорчивый характер.

Сегодняшняя встреча со старшей сестрой, на какое-то время вернула его в прежнего Германа. Видимо он действительно по ней соскучился. Но уже к уходу гостей и в преддверии очередного «серьёзного разговора» «моди» вновь замкнулся и вернулся в привычное состояние последнего времени.

Мила была самой младшей в семье. Ей отроду было только двадцать один год, хотя она всегда выглядела, как и три года назад значительно моложе. Почти девочка. Её закидоны по поводу духовности так же возникли с раннего детства. Началось всё с того, что она боялась спать одна. Малышке вечно мерещились ужастики, притом она была буквально сдвинута на них.

Казалось бы, ребёнок должен был всячески избегать, сторониться подобного, она же напротив тянулась к нему как к наркотику. По галовизору предпочитала смотреть сказки только такие, чтоб по коже мурашки бегали. Добрые и нестрашные она терпеть не могла. Устраивала истерики и кидалась в галовизор игрушками, требуя страшилки.

В общеобразовательной школе, где она училась, сколотила вокруг себя целую банду любителей потустороннего, постоянно где-нибудь теряясь. Их находили то в глухом подвале спортивного комплекса, что был неподалёку, то на чердаке жилого дома далеко в городе.

Однажды их выловил патруль в городском парке, где в зарослях кустов они соорудили шалаш и были застуканы органами правопорядка за ритуалом жертвоприношения бездомной кошки. Кошку спасли, а скандал дома был такой, что Светлана на всю жизнь запомнила.

Мистика и эзотерика стала единственным, что девочке было интересно. Светлана регулярно устраивала тайные инспекции всех источников Милиной информации, вычищая их от этой гнили, но замкнувшаяся к тому времени сестрёнка каждый раз вновь и вновь закачивала откуда-то всё новое и новое. Как ей это удавалось при возрастной блокировке в грависети, Светлане было не понятно, а та молчала как заговорщик.

В конце концов, еле-еле окончив школу, Мила облегчённо вздохнула и, сказав всем «пока-пока» исчезла почти на год из поля зрения всех родственников. А когда объявилась, то долго доказывала, что это она, потому что признать Милу в качестве представшего перед семьёй «чудовища», не только мама, но вообще здравый рассудок отказывался.

За последнюю пару лет со слов самой Милы она остепенилась. Девушка действительно приобрела более или менее человеческий облик и стала проявлять некие проблески разумности. Правда эта разумность выражалась в способности формулировать мысли и много и складно говорить, чего раньше за ней не замечалось, вот только касаясь лишь одной темы – духовности. Видимо Милу кто-то основательно поднатаскал. Чувствовался и стиль, и работа имиджмейкера.

Светлана, сидя с ней на приёме в честь юбилея мамы, выслушала целую миссионерскую проповедь о новом и истинном вероучении прихода в мир «божиих ангелов вселенских», с явлением коих на Земле начинается новая эра духовного возрождения человечества. Старшей сестре лень было спорить и поэтому она просто слушала то и дело кивая, что воспринималось младшей за одобрение и ещё больше распаляло в ней миссионерскую направленность словоблудия.

Именно поэтому, как выяснила Светлана, Мила преобразилась из непонятной «кракозябры», с вампирско-полуразлагающимся уклоном, представшая в доме после внезапной пропажи, в очень милую девушку с утончённой ангельской фигуркой. Вот только причём тут её эльфийские ушки, Светлана так и не поняла, но смотрелось это вполне изящно, только крылышек за спиной не хватало.

Тут же старшая сестра отметила про себя, что, несмотря на всю свою изящность и утончённость про выпуклую попку и идеально круглые шары грудей на хилом теле, задранные чуть ли не на подбородок, сестрёнка не забыла. Да и одежды на ней было ещё меньше, чем на маме, хотя куда уж меньше. В общем, ходила она почти голая, по мнению Светы, лишь какие-то полоски явно высокотехнологичной ткани небрежно прикрывали, скорее, делали вид, что прикрывали то, что прикрыть не могли по своим физическим параметрам.

Никто ради этого вечернего чаепития, кроме самой Светы даже не потрудился переодеться, оставаясь в том, в чём дефилировали перед гостями. Светлана, в отличие от них, скинула с себя корпоративную униформу и нашла в шкафу своей комнаты старое платье. Правда влезла в него с большим трудом. И теперь в простеньком домашнем наряде и босиком развалилась в полу-лежачем кресле гамаке с блюдцем, чашкой чая и просто отдыхала, понимая, что мамину нотацию, а то, что это будет нотация, она не сомневалась, надо спокойно пережить.

Герман в непонятном, но стильном комбинезоне, с плоскими плечами в виде погонов-аэродромов занял примерно такую же позицию. Только лицо с брутальными остро выраженными чертами было не просто безмятежно, как у старшей сестры, а вообще казалось «отсоединённым от общей сети».

И если бы старшей сестре сказали, что у брата каким-то образом выключен звук, она бы не удивилась. Он так же развалился в подобном кресле, расплющивая его немалым весом. Мебель увеличилась в размерах, но стойко выдержав нагрузку, приняла в свои объятия массивную расслабленную тушку.

А вот Мила, устроившаяся напротив него лишь на самом краешке своего кресла как птичка на жёрдочке, несмотря на внешнее спокойствие, явно была на взводе. И как заметила Светлана, похоже, всем хрупким существом готовилась огрызаться, а то и дать настоящий словесный бой, если мама в очередной раз попытается вправить ей мозги. Она одной рукой держала блюдце, а другой как робот монотонно помешивала ложкой содержимое, ни на секунду, не останавливая этого процесса.

Анна Петровна сидела в кресле напротив Светланы и была спокойна и собрана и какое-то время, молча теребила край подола платья, что располагался в сидячем положении где-то в районе нижнего края нижнего белья. Наконец мама тяжело вздохнула, взгляд её стал решительным, и она встала. Медленно зашла за кресло, уложила на спинку руки как на кафедру и заговорила:

– Дети. Я хотела бы перед вами извиниться, – неординарно начала свою речь глава дома, чем заставила присутствующих встрепенуться, по крайней мере внутренне, – я была плохая мать. Мне всегда некогда было вами заниматься, и вы, к сожалению, выросли самостоятельно в то, во что выросли.

Она выдержала театральную паузу, посмотрев на каждого по очереди и остановив взгляд на Миле, продолжила:

– Не спешите возражать и высказываться.

Голос звучал её ровно, но с привычной долей властности, она видимо уже не умела по-другому. Мила, сидевшая до этого застывшая как бегунья на стартовых колодках, обмякла, закусив губу, отпустила ложку, перестав, наконец, помешивать и отвела взгляд.

– Я прошу просто выслушать, – продолжила властная Анна Петровна, поворачиваясь к Герману.

Тот кисло улыбнулся, но одобрительно кивнул в знак согласия. После чего, женщина перевела взгляд на Светлану и закончила свою вступительную часть:

– И обещайте, что подумаете за эти три подаренных мне дня о моих словах.

Светлана никогда не вступала в пререкания с мамой. По крайней мере, старалась и предпочитала всегда отмалчиваться, давая возможность родительнице выговориться. И сейчас не собиралась нарушать традицию. Поэтому, как и Герман просто кивнула. Анна Петровна ещё раз оглядела детей в полной тишине и начала:

– Наверное, всякий раз, когда жизнь подходит к какому-то возрастному рубежу, каждый человек задумывается над прожитом отрезком. Один на один. Я тоже вчера вечером долго не могла уснуть, подводя итоги. Нет, не жизни, а лишь очередного знакового рубежа. У меня ещё впереди целые стеллажи планов, но и за спиной появился внушительный багаж. Я спросила себя, а довольна ли я прожитым? Оказалось, и да, и нет. Что-то удалось, как задумывала, что-то удалось лучше ожидаемого, но есть и такое за что мне обидно и даже стыдно. Стыдно, что не смогла, а обидно, что не исправишь.

Она замолчала, опустила взгляд на руки, теребившие спинку кресла и так, не поднимая глаз продолжила:

– Самый большой стыд и обида, оказалась за вас, – выдала она детям как приговор и тут же подняла открытую ладонь в знак требования помолчать, – я не вас виню, а себя. Не скрою. Я хотела бы вас видеть другими. Но сегодня понимаю, что ничего для этого не сделала, а значит, не могу рассчитывать на другой результат. Это не касается выбранного вами пути и вашего мировоззрения. Я даже рада, что вы пошли разными путями. Выбрали их самостоятельно и каждый из вас, уже что-то достиг на своём поприще. Это касается вас как индивидуума, как человека.

Она вновь сделала паузу, помрачнела и, взглянув на сына, настороженно смотрящего в её сторону, продолжила:

– Я опасалась изначально за Германа, когда родила его. Помню, постоянно задавала себе вопрос, смогу ли я вырастить мужчину без отца? Тогда казалось, что ничего в этом сложного нет. Но я ошиблась. У меня не получилось.

– Мама… – не выдержал вечно молчаливый Герман, обескуражено разводя руки в стороны, но Анна Петровна тут же пресекла его попытку возразить.

– Помолчи Герман, я же просила. Ты спортсмен, ты модификант мужского пола, но ты НЕ мужчина. Я говорю не о половой принадлежности, а о сути. О мужчине с большой буквы. Что ты об этом знаешь? Да ничего. Таким мужчиной нельзя родиться. Им нужно стать, а значит этому надо научиться. Не скрою. В моей жизни было много настоящих мужчин, и поверь мне, я знаю, какими они должны быть, но я не знаю, как этому можно научить.

Она замолчала, и в её глазах заблестели слёзы, хотя лицо осталось холодно величественным. А вот лицо Германа из вечно отрешённого и безразличного стало ошарашено задумчивым. Было видно, что он обиделся на слова матери, но и растерялся от неожиданности констатации факта. А её заблестевшие глаза и вовсе повергли «моди» в шок и Светлана, глядя на него, неожиданно поймала себя на жалости к брату.

– Не смогла я вырастить и женщин, – продолжила разрушать защиту детей Анна Петровна, – учёный, Светлана, даже гениальный, это не атрибут женственности, а быть девственницей в тридцать шесть лет не признак целомудренности, а показатель ущербности.

Тут уже внутренне взорвалась Светлана. «Да, как она могла?!», – завопила она про себя и от обиды тут же навернулись слёзы, а зубки сами собой впились в нижнюю губу, руки задрожали, и кружка чуть не соскользнула с блюдца на пол.

Не менее эмоционально отреагировала на этот факт Мила. Она так резко повернулась к сестре, что чуть сама не свалилась с края, хватая чашку другой рукой, а отпавшая челюсть в немом возгласе и распахнутые в изумлении глаза, изуродовали её утончённое личико до неузнаваемости.

– А переспать с чуть ли не с половиной столицы, – не давая передышки в эмоциональном разносе, продолжила Анна Петровна, обращаясь уже к Миле и переходя при этом, на повышенные тона, – это даже не ущербность. Это полная деградация как человека и больше соответствует бездушному роботу-удовлетворителю в публичных клубах, чем одухотворённой женщине.

Мила крутанулась в обратную сторону, и на этот раз рот её захлопнулся, глазки сузились в злобные щёлки, а губки побелели от силы сжатия. Тем временем разошедшаяся Анна Петровна, не успокаивалась:

– Женщиной, как и мужчиной, родиться нельзя, Мила. Рождаются девочки, а не женщины. Женщиной, так же необходимо становиться. Этому надо научиться, притом научиться можно только собственным сердцем. Кроме тебя самой этому никто научить не сможет. Женщина – это не наличие или отсутствие плева, а образ мышления и вытекающие из него поступки. Женщиной может стать и девочка, не имеющая полового опыта, но чаще девочками пожизненно остаются взрослые особи женского пола, имеющие кучу детей и даже внуков, так и не вырастая из полового подросткового возраста. Даже ты, имея огромный опыт общения с противоположным полом, а я знаю, что и не только с ним, мозгами остаёшься девочкой и пока быть женщиной, тебе не грозит.

Она замолчала, прерывая свою эмоциональную речь. Закрыла руками раскрасневшееся лицо. Обмякла, будто ей стало дурно от всего сказанного. Это продолжалось несколько секунд. За эту паузу Анна Петровна как бы приходила в себя.

Наконец она ощутимо вздрогнула и подобно биороботу-трансформиру резко начала преображаться. Она рывком убрала руки от идеально спокойного лица со странной колдовской улыбкой одними глазами. В полной тишине с грацией кошки обошла кресло с другой стороны и, так же как и Мила, пристроилась на краешке, сжав ноги вместе и отвернув их в сторону, уложив на них сложенные руки и превращаясь в немую статую, обращённой к слушающим её детям в пол-оборота.

В одно мгновение их мама превратилась в некую абсолютно незнакомую статную женщину с идеально ровной спиной. Спокойно гордой, но при этом не вызывающе вздёрнутой головой, а на поднятой каким-то непостижимым образом удлинившейся шее. Взгляд её стал и холоден, и ласков, строг и милосерден. Это преображение было настолько неожиданным и явным, что Светлана даже рот приоткрыла от удивления, а одухотворённая Мила не удержалась:

– Как жаль, что ты ни во что не веришь, – неожиданно восторженно и вместе с тем тоскливо, буквально пропела Мила.

– Я верую в жизнь, девочка. В простую биологическую жизнь. И во всё, что её продолжает, – ответила царственно величественная женщина, голосом абсолютно не похожим на мамин, – но тебе этого пока не понять.

Анна Петровна поднялась и стала медленно, элегантно расхаживать вокруг причудливой формы не то столика, не то светильника, не то просто архитектурно-эстетического девайса, расположенного по центру веранды.

Движению её тела, позавидовали бы подиумы со всеми своими сексуально-сукубными моделями. Взор её был слегка опущен, несмотря на ровно поднятую голову, пальцы рук, сцепленные в замок перед собой, не бегали по складкам платья как обычно. Она была не узнаваема!

От неё физически ощущалось какое-то непонятное излучение, завораживающее взгляды, затуманивающее умы и обостряющее собственную похоть! Она одним видом парализовала всё живое вокруг, а голос казалось, проникал в мозг минуя уши и от того чудился неземным, божественным.

Светлана с удивлением и восторгом любовалась этой чудом преобразившейся незнакомкой, но поймав себя на мысли, что очарована ей и даже возбуждается, вдруг неожиданно для себя смутилась и покраснела. Светская львица, в мгновение ока превратившаяся из мамы, совершила круг почёта, околдовав и обезоружив всех. Она легко и непринуждённо сбила следящих за ней детей с толку и разрушила их логические конструкции в сознании, приготовленные для глухой обороны.

Обольстительная женщина вернулась к своему креслу, но не стала садиться, а повернувшись к младшей дочери, спокойно, но вместе с тем завораживающим и одновременно повелительно властным голосом спросила:

– Мила. Для чего ты живёшь? В чём смысл твоей жизни?

– Мама, – со стоном в голосе простонала Мила складывая свои до прозрачности белые, ухоженные ладошки в молельную позу перед грудью, не поддавшись похоже на парализующее колдовство светской львицы в отличие от остальных, – мы с тобой уже сотню раз говорили на эту тему. Смысл моей жизни в духовном развитии. В познании истины бытия и мироздания…

– Хватит тебе нести эту чушь, – не меняя царственного тона, прервала её Анна Петровна, – ты не на духовном семинаре. Смысл любой биологической жизни предельно прост и, извини, куда банальней, чем ты себе выдумываешь. Жизнь должна родиться, вырасти, оставить потомство и умереть. Не надо искать сложного в простом. Вот ты родилась, выросла, а что дальше? А дальше пустота. Огромная, чёрная дыра, называемая тобой духовным совершенствованием, а за ней смерть, девочка. И никакой жизни после неё нет. Задумайся над этим. Что ты оставишь после себя? Свой духовный мир в виде потёртой дырки в собственной жизни?

– Духовный рост, мама, – неожиданно взорвалась Мила и тоже вскочила с места, демонстративно жёстко, поставив чашку на подлокотник, – это не дыра. Я оставлю возросшую душу. Духовный рост подразумевает изменение всестороннего восприятия и очистку сознания от предубеждений, мешающих правильно воспринимать окружающий мир и себя в нём. Ибо духовность – это состояние душевного покоя, способность обрести веру и способность искренне любить и сострадать ближним. И мне плевать на твою биологию. Тела бренны, душа вечна. Как ты не поймёшь этого?

Эмоциональность её зашкаливала. Понятно, что Мила в отличие от Светланы знала маму значительно лучше, и этот спор был явно не первым, а очередным и похоже бесконечным. Мила театрально заламывала руки, закатывала глазки.

– Твоя биология – это лишь оболочка для души, притом временная. Из раза в раз, душа, проходя жизненные циклы, обязана чему-то учиться, от чего-то исправляться, совершенствоваться. Только эволюция души имеет значение, а вот это, – она схватилась за бретельки своего почти отсутствующего платья, да так, что из него чуть груди не вылетели через декольте, – прах. Ничтожная скорлупа.

– Да вы обе не правы, – неожиданно громко встряла в их спор Светлана, даже сама от себя не ожидая.

Не удержалась. Толи напряжённость атмосферы в общении родственников, уже дошедшая до проскальзывания молний. Толи эмоциональность Милы была заразна, толи накопившаяся обида за всё на свете, толи ещё что, но ей вдруг нестерпимо захотелось высказаться и прервать эту грызню.

Дискуссировавшие родственники, готовые ещё секунду назад разрядиться друг в друга молнией, замерли и с изумлением уставились на Светлану. Она впервые в жизни позволила себе вступить в дебаты, являющиеся в этом доме обыденным делом. Ну, может быть с одним исключением – мама сегодня была какая-то странная, неузнаваемая, да и Мила с их последней встречи три года назад сильно изменилась. Можно было сказать, тоже стала неузнаваема.

Обычно старшая дочь просто молча на подобных семейных «совещаниях», отсиживалась серой мышкой. Притом Герман с Милой хоть иногда огрызались, а Светлана, никогда. Как будто она, «учёный сухарь», была настолько далека от всех этих тем, что складывалось впечатление её полного непонимания ведущихся перед ней диалогов.

Бывало, мама ловила Светлану на том, что та вообще не слушала, о чём они говорят, витая где-то в своих только ей понятных облаках и это сильно раздражало и порою злило Анну Петровну. Она очень хотела втянуть старшую дочь в полемику по поводу продолжения рода, а именно эта тема всегда проходила красной нитью во всех семейных посиделках и разборках, но этого ей никогда не удавалось.

Светлана впервые подала голос! И не просто ничего ни значащей отговоркой или репликой, а вклинилась со своей точкой зрения! Даже Герман, прибывающий тут в качестве морально наказанного, встрепенулся и, оторвав могучую спину от спинки кресла, подался вперёд, с интересом вытаращившись на старшую сестру.

– Вы обе не правы, – повторила Светлана, поворачивая голову в сторону мамы, превратившуюся от неожиданности из незнакомой элитарной дивы в обычную и узнаваемую, – нет. Концептуально, мама, ты конечно права, описывая жизненный цикл любого биологического объекта, но есть одно «но». Твоя концепция не полная и от этого ущербная. Если бы всё так и происходило, как ты говоришь, то мы бы до сих пор лазали по деревьям в качестве лысых обезьян. Надо не просто вырасти и оставить потомство. Необходимо в пределах своего жизненного цикла эволюционировать самим и научить этому будущие поколения. Человечество обязано эволюционировать в первую очередь своей физиологией.

– Фу, – не сдержалась утончённая Мила, но от дальнейшего развития своего непринятия данной концепции воздержалась, скрестив руки под своими пышными грудями, от чего те задрались ещё выше, и своей стойкой ясно дала понять, что приготовилась к глухой обороне с двух фронтов.

– Что ты фукаешь, сестрёнка, – улыбнулась Светлана, переводя взгляд на Милу, – ты хоть раз слышала себя со стороны? Попробуй. Будет очень познавательно. Запиши свои измышления на любой информационный носитель и послушай себя как бы со стороны. Ты к чему призываешь? Что значит очистить сознание? Ты хоть раз задумывалась над тем, что из себя будет представлять индивидуум с очищенным сознанием? Он будет «овощем», Мила. Ты хочешь превратиться в «овощ»? Ты так пренебрежительно относишься к своей биологической оболочке или скорлупе, как ты её назвала. А что будет делать твоя вечная душа без этой скорлупы? Или что она будет делать в не эволюционирующей оболочке? Из раза в раз, из тысячелетия в тысячелетия вживляться в тело питекантропа? Чем ты будешь думать, осознавать и пытаться совершенствоваться, если у этого тела не будут развиваться мозги? Душой думать будешь или задним местом? Я, наверное, тебя удивлю, но мозг – это тоже физиология, а ты так пренебрежительно на него фукаешь.

Здесь неожиданно раздались жидкие аплодисменты со стороны Германа и его растянутое в широкой улыбке лицо сквозь зубы процедило:

– Уделала.

– А ты чему радуешься, братик, – тут же переключилась не на шутку разошедшаяся Светлана на родственничка-модификанта, – ты хоть понимаешь, во что ты себя превратил. Хоть раз напряги свою извилину, если она ещё осталась и постарайся представить себя без всех этих усилителей, умножителей, резонаторов, активаторов, да и всего, что ты там себе навтыкал. Если всё это сейчас из тебя вынуть, Герман, то ты труп… Самый обычный, биологический труп. Разве ты не знаешь, что, искусственно синтезируя гормоны, ты уничтожаешь их естественный источник. У каждой железы есть период полураспада. Напичкав кровь гормонами извне, естественная железа с каждым периодом вдвое уменьшает выработку собственных гормонов. Затем ещё уменьшает вдвое, ещё и в конечном итоге железа атрофируется за ненадобностью. Сколько ты в себе желёз уже атрофировал? И это ты считаешь эволюционным прогрессом? И ты призываешь сделать всех ходячими мертвецами как сам?

– Я никого ни к чему не призываю, – тут же огрызнулся здоровяк.

Улыбка с лица исчезла и он, вновь нахмурившись, откинувшись на спинку, упёрся взглядом в то светящееся архитектурное недоразумение, что стояло посреди веранды.

– Да не обижайся ты, – продолжила Светлана, успокаивая брата и сама несколько успокаиваясь, – я ведь помню, как ты начинал, Гема. Помню твой блеск азарта в глазах. Тебе были интересны эти гонки на спортивных болидах. По себе знаю, это просто замечательно, если по жизни занимаешься тем, что тебе интересно. Я тогда так завидовала… Только вот сейчас этого азарта в твоих глазах уже нет. Детский интерес превратился в рутинную работу на пределе модифицированных возможностей. А что дальше? Звёзд на небосклоне ты не нахватал. Насколько я смогла понять из твоих разговоров. Ты пожизненный середнячок. Тебе это надо? Ты ничего не умеешь другого? Так научись. Ты же ещё молодой. Я, правда, не знаю, существуют ли процессы размодификации и можно ли тебя теперь оживить?