Читать книгу У студёной реки. Сборник - Вячеслав Васильевич Нескоромных - Страница 1

Об авторе

Профессор Сибирского федерального университета, доктор технических наук, заведующий кафедрой института горного дела, геологии и геотехнологий и профессор кафедры бурения нефтяных и газовых скважин, Почетный работник высшего образования России, член-корр. РАЕН, Лауреат Премии Главы города Красноярска в области науки и образования, дважды Лауреат Всероссийского конкурса на лучшую научную книгу 2014 и 2016 г., Лауреат Международного литературного конкурса «Русский Гофман» и Всероссийского литературного кон-курса «Голос Севера», член Российского союза писателей.

Перво-наперво скажу, что родился я в Сибири, на Алтае в деревне Нижняя Суетка в октябре. Не знаю, откуда такое название, может от речки, что протекала через деревню. Спокойная мелкая речушка летом и достаточная бурная, суетливая, заливающая огороды и дворы в половодье. От того возможно и такое название, которое может в некоторой степени характеризовать и жителей деревни – спокойных работящих людей и шумно-речистых и даже драчливых забияк в дни празднований и всевозможных увеселений, когда вдруг обостряются междворовые и личностные отношения.

В этот ранний период взросления был я предоставлен часто самому себе и пропадал на этой речке. А зимой мы катались с её берегов на санях и лыжах, так как местность в тех местах ровная и горок совсем почти нет, а вот берега у реки местами высокие и крутые.

Вот так, − на равнине – в Кулундинских степях я освоил азы горных лыж и катаюсь с тех пор много лет, и каждый раз, когда я спускаюсь по склону камчатских ли сопок, байкальских горок, гор Саянских или с иных каких склонов, я чувствую себя тем мальчишкой, у которого останавливается дыхание перед тем, как, оттолкнувшись кинуться вниз по склону, преодолевая неуверенность и даже страх.

Из этого увлечения вынес опыт, который стал характером – когда страшновато и ты в чем-то неуверен – шагни вперед, сгруппируйся, соберись и сделай бросок навстречу.

Помнится, как приходилось «выкрадывать» у брата в его отсутствие лыжи, поскольку своих не было, а испытать себя хотелось невероятно, и идти крадучись на речку, где стоя на краю кручи, пережить ужас и, − восторг после удачного спуска. Хотелось сразу бежать и рассказать о своем, ну почти подвиге, но «криминальный» характер достижения делал его тайной…

В результате опыт эмоциональных ощущений позволил мне написать стихотворение, в котором мне кажется, отразилось верное моё ощущение данного опыта, ставшего частью меня самого.

Мой мир

Мой мир – это лыжи, снега, склон и лед.

Мой мир – это счастье, что дарит полет:

Врезается кант в ускользающий склон

Держу равновесье, меняю наклон.

Прогнулися лыжи – вираж так хорош!

Кометою снег – серебро ценой в грош.

Веду поворот – аккуратно черчу

На склоне, на белом я дуги кручу:

То склон прорезаю во всю ширину,

То галсов коротких тяну я струну.

Меняется ритм – неизменно одно

Я с лыжами вместе и мы заодно.

Бугор поднимает, − кидает вперед

Меня приложило немного об лед.

Но я устоял, и я снова лечу,

И в эти мгновения мне все по плечу.

Помню, как зимой в лютый мороз порой бежал домой с прогулки, не чуя ног и рук, и бабушка моя Марфа Васильевна и пробабушка – мама деда Евдокия – добрейшие ко мне, спасали гуляку от обморожения, отогревая руки сначала в холодной воде, а потом отправляли на большую русскую печь, − всегда теплую, такую спасительную. Печь спасала от простуды, окончательно прогревая заледеневшее детское существо. Мороз ковал наш мальчишеский сибирский характер, демонстрируя неизменно свой непреклонный студеный нрав.

Вот написал про сибирский характер и задумался о том, что и правда раньше выделяли сибиряков среди прочих россиян за силу, здоровье и прямоту суждений. Спорно конечно это всё, так как, например, сильных людей достаточно и средней полосе России, и на севере, но в народе вот так – ни с того ни с чего не рождается то или иное определение.

Я вот помню, когда я приехал поступать в аспирантуру в Москву, в геологоразведочный институт, то столкнулся сначала с некоторым равнодушием-неприятием, а затем уже с возгласом почтенного профессора – «Кому, как ни вам учиться в аспирантуре! Сибиряки спасли Москву в 41 году!». Забавно это звучало после второй или третьей рюмки коньяка, выпитой профессором, но запомнилось. Ведь и то верно! Один мы народ, разместившийся на огромном континенте Евразия.

А вот думается мне по этому поводу, что конечно причина такого народного мнения о сибирском характере основана на способности к преодолению, прежде всего, тяжелых природных условий. Лютый мороз, который только жаром бани можно как-то уравновесить и вольница сибирская, основанная на просторах бескрайних и на том, что не был никогда сибирский люд крепостным, не убоявшись встать с насиженных поколениями мест и уйти на восток – в Сибирь, – всё это важно в формировании характера сибиряков. А ещё природа, – тайга бескрайняя, реки могучие, быстрые и такое суровое, завораживающее чудо как Байкал.

Конечно, много с тех пор водицы утекло и сибирский народ не тот уже, но что-то в нас осталось от прежних сибиряков. Пошире мы душой, пощедрее, и запас в нас есть генетического материала, который спокон веку копился в смешении народов на сибирской земле.

Дедушка мой – Иван Тихонович Андреев прошел всю войну от немца до японца старшиной артиллерии, побитый ранениями, отмечен несколькими медалями. После войны трудился в колхозе – был председателем, руководил столярным цехом, столярничал и плотничал. На всю жизнь сохранил военную выправку – галифе и хромовые сапоги, офицерскую портупею и часы на цепочке в нагрудном кармане пиджака. А еще для него была характерна ирония, простые безобидные шутки над внуком и бумажный кулек самых простых конфет по случаю.

Иногда с получки мы с дедом шли к магазину, и там он брал пол-литра водочки по цене 2 рубля 87 копеек, а мне сердешному доставались эти самые 13 копеек от трешки, на которые и покупались обычные конфеты-подушечки. Дед, − такое бывало, с подвернувшимися друзьями «баловался» за разговорами водочкой, а я терся рядом, смакуя угощение. Чаще всего, не дождавшись дедушку, убегал по своим делам или домой, где ждали его уже с бабушкой. Дед порой, разгулявшись, приходил поздненько, и изрядно пошатываясь, но всегда опрятный и спокойно-доброжелательный.

А я, уже значительно позже, задумался о том, а почему принято в основном «соображать на троих» и, в конце концов, понял, что это рационально со всех сторон. Во-первых – не накладно. Скинулись по рублю и готово – бутылочка поллитровки и немного снеди на закуску, а во-вторых доза для каждого достаточная, то есть чтобы и не опьянеть сильно и в то же время хватало для расслабления, и в третьих – втроём-то получается самый душевный и правильный разговор, ибо если двое спорят, третий всегда может рассудить и засвидетельствовать, и в четвертых – уж если кто из компании опьянеет, да так, что ноги не идут, то всегда сподручнее его проводить до дому вдвоем.

Правда последний аргумент все же о ситуации, когда нашлись денежки и на вторую бутылочку, ибо свалить наших мужичкой первой поллитровкой просто не реально.

Пишу, а сегодня январь и вспомнилось по случаю В. Высоцкого:

« … А если водку гнать не из опилок, а что б нам было с пяти бутылок….».

И то верно…

С ростом цены на водочную продукцию расклад стоимости изменился, но в целом логика целесообразности «сообразим на троих» сохранилась.

Помнится что-то фрагментами о моих стариках, а в памяти образ больших и добрых людей, спокойных и умных, вечно занятых делами по дому. В усадьбе было за кем ухаживать: держали корову, поросят, уток, гусей и кур, подрастал в сарайке теленок. Во дворе жил в будке огромный пес, а в доме кошка. С некоторыми обитателями подворья устанавливались вполне не формальные отношения, − например, с цепным псом, у которого в будке хватало места и для меня. А иногда заигравшись, мы вместе проводили время в его жилище. Пёс косился на не прошенного сожителя, но терпеливо уступал место и порой мы с ним сладко спали, в то время как меня напрасно искали по всему двору.

Домашнее зверье требовало ухода и определенного обхождения. Когда я малость подрос, на меня была возложена обязанность – забирать нашу корову вечером из стада, куда её отправляли рано утром. Эта была суровая и дисциплинирующая обязанность. Поэтому с коровой нашей я был близко знаком и ловко с ней управлялся. Однажды моя самонадеянность дала забавный результат. Думая, что я могу справиться теперь с любой коровой, коли уж я свою гоняю по деревне, решил однажды помочь нашей старенькой соседке загнать во двор её коровёнку – сноровистую такую «дурью башку», поскольку слыла она бодливой, а потому существовала в миру со спиленными кончиками рогов. Я же расхрабрившись, вооруженный хворостиной, лихо погнал строптивую соседку-корову по улице, однако пропустил её коварный выпад и оказался сначала на её рогах, а затем и в нашем огороде в картофельной ботве, чудесным образом перелетев через плетень. Травм значительных не случилось, только два синяка на том месте, которое в детстве чаще всего отвечает за опрометчивые поступки ребенка.

Так со мной случился первый опыт полёта, а второй не заставил себя ждать – во сне, среди ночи свалился с нашей русской печи и, даже не проснувшись, дедушкой был переложен уже на кровать. Утром дедушка повел меня в больницу, где меня осмотрели, но сказали, что, скорее всего в летчики я вполне сгожусь. Так закрепилось за мной, что буду я, видимо, то ли космонавтом, то ли летчиком, и это в некоторой мере отразилось на моей жизни.

Дед был рукастый, – из дерева мог сделать и мебель, и дом построить – таковых, построенных его руками, в деревне было не мало – многие помнили дедушку и за доброе слово, и кров над головой. А я вырос у него в им построенном доме, проводя время под верстаком в столярной мастерской. С этих пор запах свежих древесных стружек у меня устойчиво ассоциируется с образом моего дедушки и такого мужского нужного дела. И эта практически генетическая память дала плоды, – страшно люблю я возиться с деревом и лепить то ли мебель, то ли художественные вещички из березового или лиственничного капа. И теперь страшно горжусь, когда кто-то из родни скажет – ну ты как дедушка твой, такой же! И похож!

С бабушкой они родили шестерых детей – двух сыновей и дочек. Моя мама Лидия была рождена накануне войны. Я у мамы был первенец. Мама была юной красавицей, у которой как-то сразу очень не сложилась жизнь с моим отцом, и рос я у дедушки с бабушкой, которым благодарен и низко кланяюсь – до земли. С восьми лет я жил с отчимом Василием Тимофеевичем, чью фамилию и несу по жизни. После меня у мамы через девять лет появился брат Женя, а еще через десять – младший Олег.

Жизнь в деревне в семье дедушки была насыщена свободой и шалопайством, которое частенько заканчивалось неприглядными мальчишескими делами. То сад чей-то страдал, то огород от наших мальчишеских набегов. Живо помню историю нашего с двоюродным братом Вовкой позора. Вовка был значительно старше и втягивал меня постоянно в сомнительные дела. Одно из них состояло в том, что Вовка предложил слазить в сарай нашей тетки Евдокии (старшая сестра моей и Вовкиной мамы) за куриными яйцами, которые тогда принимали в магазине за деньги, − что-то порядка 8 копеек за штуку. Сарай был закрыт и для проникновения Вовка выбрал оконце, через которое и забрался вовнутрь. Я же остался снаружи и, спрятавшись в ближних кустах, «прикрывал отход». Набрав яиц и сложив их за пазуху Вовка полез назад и, уже выбравшись наполовину, нацепился рубахою на гвоздь, а пытаясь отцепиться, повис вниз головой размахивая руками и истошно вопя. Яйца подавились и текли теперь неприятными желто-белыми разводами из-под рубахи, заливая Вовкино лицо. Из дома вышли тетка Евдокия и её муж Лукьян, а обнаружив Вовку, сняли несчастного с гвоздя и повели для расправы к его маме, тете Наде и отцу Куприяну, что жили рядом. Вовка, конечно, рассказал и о моем участии в «набеге», и дома уже воспитывал меня дедушка. Сказать, что воспитывал строго, не могу, но то, что было неловко очень – помню это хорошо. Помню, как досталось от деда ремнем (не сильно так), за то, что залез в заветный семейный сундук и, вытащив из него дедовы награды за войну – несколько медалей, две из них «За отвагу», отправился на улицу увешанный медалями. Медали эти потом дедушка собирал по дворам, в которых проживали мои друзья, «награжденные» моей щедрой рукой.

В школу я пошел уже взрослым – почти восьмилетним, так как первая попытка моего дедушки отвести меня в школу годом ранее не увенчалась успехом. Проблема для меня состояла в том, что три мои двоюродные сестры Галя, Тамара и Люда, будучи старше меня на несколько месяцев, дружно пошли в первый класс, а меня по младости брать в школе отказались. Дед, уважаемый на деревне человек, пошел к директору школы и имел с ним непродолжительный разговор, которого я не слышал, но услышал доводы деда уже после встречи с директором. Дед мне сказал:

– Давай парень, пока есть возможность, − гуляй, а в школу еще успеешь.

Так и решилось.

Через год я пошел в школу, но это уже была большая городская школа в Барнауле, куда меня забрали накануне.

Жизнь моя в городе была короткой. Запомнилась трудным привыканием к большой городской школе и классу, в котором было не менее 30 учеников. Было ощущение потерянности в кварталах города, в огромной школе и безмерно большом классе.

Уже в ноябре мы с мамой уехали к отчиму на Камчатку, в дальний поселок у океана, с таким интересным названием – Крутоберегово. Эти крутые берега на три года стали местом жизни в условиях достаточно суровых, − отчаянно пуржистых, ветреных, снежных, но подаривших массу впечатлений и опыта свободной, активной мальчишеской жизни. Лыжи, книги, рыбалка, дальние походы, зверье лесное и домашнее – вот те характерные приметы той жизни.

Но сам путь на Камчатку был достаточно долгим и полным впечатлений. Сначала мы летели из Барнаула в Новосибирск на небольшом самолете, типа ЛИ-2 и чуть было не опоздали на него, испытав стресс и от самого ожидания полета и отчаяния, которое возникает, когда куда-то безвозвратно опаздываешь. Потом был долгий полет на Ил-18 до Хабаровска и только потом до Петропавловска. Уже здесь, на полуострове мы надолго «осели» в гостинице, застигнутые ноябрьской непогодой, что для Камчатки самое обычное дело. Ожидая самолет более недели, мама приняла решение плыть до места, до поселка Усть-Камчатск на теплоходе, для которого низкая облачность и снег стеной не преграда. И я испытал все трудности морского перехода на судне по Тихому океану и эти впечатления незабываемы. Вот так состоялась встреча с новым местом нашего проживания и возмужания – с Камчаткой и Тихим океаном – морским Континентом со своими незаписанными, но высоко чтимыми законами жизни, который, если волнуется, то кажется, что даже стоя на берегу, испытываешь легкие волнение и проявления качки.

Жить у океана, − это совсем иная жизнь в отличие от мест удаленных от него. Место, где живет человек, очень сильно влияет на формирование личности. Океан делает погоду на прилегающей территории крайне переменчивой и шквалистой, климат более дождливым, сырым и от того холодным и промозглым. Океан грозит жителям, населяющим его берега, штормами и циклонами. Океан всегда напоминает о себе, требуя уважения и безусловного учета его, − океанского характера.

Стоя на берегу океана – этакого континента космического размаха, соприкасаешься со всем миром. Океан не знает границ, он необъятен и мало подвластен воле человека, а все что ему предлагает человек океан или прячет в своих глубинах или выбрасывает на берег как ненужный хлам. В связи с этим было интересно ходить по берегу и выискивать редкостные предметы, отвергнутые бушующим океаном. Это были обрывки сетей с разнообразными по форме, цвету и размеру поплавками. Поплавки были стеклянные бутылочного зеленого стекла, упакованные в сетку, пластмассовые – яркие оранжевые, с забавными ушами для веревки, или из пенопласта, нанизанные гирляндой на веревку. Встречались рыбацкие сети, изодранные штормами, с зелеными веревками и грузилами на них. Кроме сетей можно было найти всевозможные бутылочки и баночки с яркими надписями на английском языке, или забавными иероглифами. Было интересно изучать эти надписи, находить страну производителя и определять, что же было в той или иной банке.

Начитавшись о морских приключениях и узнав о бутылках с записками потерпевших крушение и отчаявшихся моряков, старательно рассматривали каждую бутылку, выброшенную на берег.

На берегу собирались обломки шлюпок. Понять, что это обломки плававших когда-то средств можно было по окраске, наличию металлических элементов. Порой находились и вполне целехонькие спасательные круги – найти такой было крайней удачей, а целый исправный круг удалось найти лишь однажды. Это был яркий оранжевый круг и на нем номер с латинскими буквами. Круг был большим и тяжелым, но бросить его было никак нельзя, а тащить до дому несколько километров просто невозможно. Круг был спрятан в прибрежных кустах и позже привезен отцом одного из друзей. У них он и хранился, вывешенный на стене веранды дома. Получилось здорово – нарядно и необычно, а дом стал немного напоминать корабль.

Берег океана был всегда завален морской капустой – длиннющие жесткие темно-зеленые ленты этого растения устилали берег, и эти ленты были как ленты телетайпа – сообщения океанского разума нам сухопутным жителям о самом, может быть, важном или даже самом сокровенном.

Всегда оживляли общение с океаном его жители – морские котики, сивучи. Подобно поплавкам они качались на волнах в прибрежной зоне, выставив лоснящиеся на свету черные головы. В определенных местах, часто прикрытых скалами, находились места их лежбищ. Можно было подолгу наблюдать жить этих забавных существ.

Иногда случалось удивительное! Что-то происходило в природе, сбивался привычный ритм, нарушалась закономерность и океан выбрасывал на берег своих обитателей. Может быть, океан так наказывал их за некоторые неблаговидные дела? Представьте себе, вдруг из океана с некоторой периодичностью несколько дней подряд на берег выбрасывается рыба. Я знаю теперь, что это могла быть селедка, или другая рыба, а на наш берег выбрасывалась мойва, или на камчатском наречии – рыба уёк. Рыбой были наполнены несущиеся к берегу волны, и они застилали черный песок бьющейся в истерике рыбной массой. В эти дни по прибрежным поселкам проходила мгновенно весть – «Уёк идет!» и все неленивые и моторизованные устремлялись на берег, где ждали заветный час, когда рыба снова подойдет к берегу и будет очередное рыбопредставление. Рыбу черпали сачками, сетями, снятыми куртками и даже штанами, если иных средств под рукой не оказывалось. Рыбой набивали мешки и делали длинные запасы вяленного, копченого или соленого уйка.

Рыбалка на Камчатке занимала много мальчишеского времени. Отлично помню свой первый добытый трофей – огромного кижуча с икрой, выловленного осенью на исходе нереста. Кижуч был добыт в устье одной из речушек с помощью обычных вил, с которыми ходили в это время на рыбалку. Это называлось – «колоть рыбу». Обычно промысел в это время заключался в том, чтобы высмотреть среди непрерывной «толпы» рыб именно самку и наколоть её вилами. Для этого можно было даже не заходить в воду и все сделать прямо с берега. Наколотая рыба вытаскивалась на берег и из неё извлекалась икра, а сама рыба бросалась на берегу. Вот такой незатейливый, и из-за обилия рыбы, коробящий расточительностью способ рыбалки был в ходу. Но мой кижуч, будучи первым, был достоин того, чтобы оказаться дома и мама могла видеть мой успех во всей его красе и огромном размере. Дотащить рыбу было непросто, но я это сделал, и вся семья угощалась перезрелой, в твердой оболочке, икрой и «лощавой» рыбой, то есть продуктами, по мнению здешних жителей уже непригодных к употреблению – ценилась более ранняя мягкая икра и рыба, еще с мало измененными биологически свойствами и вкусовыми качествами. А поздняя рыба, если и вылавливалась, то шла на прокорм животным.

Но я был горд, как может быть горд человек, впервые выполнивший сложную задачу и получив за неё хорошую оценку.

Поселок Крутоберегово располагался на берегу озера Нерпичьего, которое соединялось с океаном узкой протокою и, по сути, было лиманом –останцом океанского величия. Озеро было соленое и обширное. В нем водилась океанская рыба и ютились нерпы, утомленные океанскими штормами. Вокруг поселка вдоль озера простирались поля с кустиками здешних ягод – брусникой и шикшой, а в лесу можно было найти кусты жимолости и такую редкую ягоду – княженику, настолько вкусную и нежную и прихотливую, что собрать более чем литр было очень сложно. Княженика могла расти в таких уникальных условиях освещенности, что найдя её однажды в одном месте, трудно было обнаружить её снова в этом же месте на другой год, например, от того, что выросшая трава или кусты лишали полянку нужного уровня инсоляции.

А за озером возвышалась гряда гор с величественной Ключевской сопкою. Трогательно вспоминать, как мы мальцы, мечтали сходить к подножию этого величественного, самого высокого в Евразии вулкана, высота которого из-за активных геологических процессов меняется постоянно, но, тем не менее, это почти 5 км! До него, этого произведения Природы, было сотни три километров, но нам казалось – он рядом, только стоит озеро преодолеть и мы у цели. Как хорошо, что наши попытки перехода до вулкана заканчивались в паре-тройке километров от берега, так как лед, будучи крепким и ровным у берега в отдалении становился неровным, появлялись трещины, торосы и мы понимали быстро всю тщетность своих усилий.

Значимым для меня в этом поселке было наличие библиотеки. Библиотека и клуб располагались в старом, уже изрядно покосившемся домике на окраине поселка. Далее уже был только лес. Зимой, когда все занесено снегом в поселке по самые крыши, было здорово сбегать по узкой тропе среди сугробов в библиотеку, выбрать для себя пару книжек и в долгую пургу читать без устали, забывая о многом. А еще в этом доме был клуб, в котором показывали кино, а по праздникам выступал коллектив самодеятельности с песнями. Я тогда дружил с Володей, мальчишкой из класса постарше. Отец Володи был киномехаником в клубе и регулярно ездил в районный центр за кинолентами. Поэтому мы всегда первыми узнавали, какой фильм будет идти в клубе. Отец Володи иногда поручал нам сменить афишу, извещающую о кино. Специальный рекламный стенд располагался возле магазина, и нам нужно было унести холщевый плакат на деревянном каркасе с написанным на холсте названием фильма и закрепить на стенде. Иногда это выглядело очень забавно. В ветреную погоду мы использовали рекламный плакат как парус и, усевшись на санки, ехали по улице увлекаемые порывами ветра. Однажды это закончилось плачевно – ветер отправил наше транспортное средство в глубокий кювет и плакат со свежее написанным текстом изрядно пострадал. Отцу Володи пришлось переписывать плакат, а мы надолго были лишены права доставки и установки рекламного щита.

Недалеко от клуба, а значит так же на окраине поселка, в небольшом доме жил очень интересный и загадочный для нас мальчишек человек. Я хорошо помню, что его звали Вячеслав. Интересен он тем, что был вулканологом и вел неведомые нам наблюдения за вулканическими процессами. Еще более он был мне любопытен тем, что этот человек занимался, казалось тогда, странным делом. Он собирал в лесу интересные с точки зрения художественных образов искривленные березовые стволы и ветви. Нужно сказать, что на Камчатке береза растет двух видов. Есть обычная, стройная береза, а есть камчатская каменная береза, которая характеризуется чрезвычайно плотной древесиной с перекрученными многократно волокнами. В результате такой структуры древесины стволы и ветви каменной березы чрезвычайно и причудливо искривлены, что дает почву для полета художественной фантазии и в то же время чрезвычайно усложняет заготовку дров. Весь двор около дома у Вячеслава был завален обрезками стволов и веток причудливых форм, а в доме у него можно было наблюдать уже готовые и изготавливаемые изделия. Это были странные змееподобные существа, сделанные, как правило, достаточно грубо, обожженные паяльной лампой, но выглядевшие очень убедительно в своей ожившей причудливости. Сказочные чудища и змееподобные существа были развешаны повсюду и создавали необыкновенный интерьер дома и необычайное убранство двора.

Через два или три года, уже проживая в городе Петропавловске, я наткнулся на заметку в местной газете, в которой сообщалось об отъезде вулканолога Вячеслава из Усть-Камчатска в Москву с несколькими тоннами изделий из камчатской березы. Из этой статьи я узнал также, что в фильмах-сказках о Кащее, Бабе-Яге и прочей былинной нечести, снятых на Мосфильме, в качестве элементов декораций использованы художественные изделия из камчатской березы, изготовленные нашим вулканологом.

Вот, подумалось мне, увлеченный творческий человек в любых условиях найдет, как реализовать свой творческий потенциал.

Длительные камчатские зимы приучали нас молодых жителей поселка к терпению в долгие, терзающие поселок пурги, и способности радоваться хорошей погоде, когда пурга заканчивалась. Яркое солнце, снежные поля и сопки звали нас в походы и в головокружительные спуски на лыжах. Именно там я стал поклонником лыж и практиковался на самых разнообразных склонах, осваивая асы спуска с гор. Лыжи, конечно, были крайне несовершенными и частенько подводили, что не мешало нам уходить далеко в дальние сопки, осваивать понравившийся склон и кататься без устали дни напролет, занимая все свободное от учения время.

После Крутоберегово, который мы покинули в поисках лучшего места для проживания, наша семья из четырех человек (в поселке родился мой брат Женя) перебралась в город Петропавловск-Камчатский. Это областной центр, расположившийся на берегу океана, а точнее на берегу удобной для мореходов Авачинской бухты. Именно эта бухта и дала повод для основания города и, как известно, именно Авачинская бухта считается одной из самых удобных из известных бухт мирового океана, освоенных человеком. Нужно сказать, что Камчатка место крайне беспокойное с точки зрения природных явлений, к которым нужно, прежде всего, отнести землетрясения, извержения вулканов и цунами. Именно эти экстремальные явления придают Камчатке и её жителям образ несколько героический, что недалеко от истины. Так вот, Авачинская бухта прекрасно защищает город от всевозможных цунами, поскольку очень узкий вход в залив и гряда прибрежных гор и сопок надежно укрывают город от этой напасти.

Город растянулся вдоль бухты на несколько десятков километров и его история, начатая в 1741 году после открытия бухты Витусом Берингом и Алексеем Чириковым, посетившим бухту на двух кораблях «Св. апостол Петр» и «Св. апостол Павел», и дали название городу. Сама же бухта была открыта ранее (1729) Берингом, когда он возвращался в Охотск после первой экспедиции на Камчатку и далее на восток.

Город Петропавловск один из более старых на Дальнем Востоке России имеет и военную историю, связанную с войной с англо-французской эскадрой в 1854 г. На Николаевской сопке, где располагался узел обороны города, сохранены рубежи обороны и стоит часовня в память о событиях и похороненных защитниках города.

Город Петропавловск очень интересный. Наличие порта и вулканов, берега океана из черного вулканического песка, бесконечно длинные снежные зимы с долгими, как затянувшаяся ночь, пургами и богатая уникальная природа, делают город настолько индивидуальным, что иных примеров подобной индивидуальности просто не существует.

Петропавловску

Ты город мой пургой облизан

Как обороны рубежи на передовой,

Ты город мой как фронтовой

Между пургой и остальной погодой:

Дома как блиндажи упрятаны под крышу

И только вой пурги я долгой ночью слышу,

И нагоняет на меня виденья-миражи,

Оазисов зеленых витрины-витражи.

А за окном все в черно-белом тоне

Заряды снежные штрихуют черноту

И город оглушен, потерян в ветра стоне

И обречен пургой на слепоту.

Мне мой город дал время юности, взросления и выпустил в мир со знанием, что существуют огромные просторы, безбрежный океан и разнообразные ландшафты. Действительно, удалось за первые годы моей жизни побывать в разных точках страны, выезжая с родными отпуск и возвращаясь назад на полуостров. Случилось пересекать океан на теплоходе и совершать многочасовые перелеты, ходить в походы к океану и в Долину гейзеров, где встречаться с представителями животного мира носом к носу.

Например, камчатские медведи. Это самые крупные медведи, которые известны в природе. И не мудрено, ибо, когда видишь, какое изобилие рыбы на нересте их ожидает осенью перед зимней спячкой и как богаты камчатские леса ягодой и орехом, понимаешь почему так они величественны и могучи.

Вспоминается моя поездка в турпоход в Долину гейзеров.

Весь маршрут в это удивительное место был разделен на отдельные отрезки пути, каждый из которых следовало пройти за день.

Но сначала из Петропавловска нас – многочисленный – сотни две человек доставили в поселок Жупаново на теплоходе, а выгрузив на баржу, доставили на берег и уже далее, около пяти километров вся многочисленная туристическая компания шла пешком до базы. И вот из этой базы, предварительно подготовившись, разделившись на группы человек по 25, мы отправились в маршрут.

Первая забавная встреча с медведицей состоялась уже на первом приюте, до которого мы шли сначала по берегу океана, а затем по лесу, уверенно поднимаясь все выше и выше над уровнем моря. Когда мы пришли на приют, а это был палаточный лагерь, сразу облетела весть, что в лагере замечен медведь. Для всех это была, конечно, экзотическая фигура и мы ринулись к указанному месту. Этим местом была лагерная помойная яма, в которую отправляли пищевые отходы и банки от консервированных продуктов.

Прибежав на место события, мы увидели следующую картину: в большой яме, наполовину заполненную отходами, сидела огромная медведица, которая выискивала что-либо съестное. Периодически она поднимала свою косматую голову и контролировала нас любопытных и двух небольших, видимо этого года рождения медвежат. Медвежата бегали вокруг ямы без устали по натоптанной дорожке среди высокой травы.

Туристы упорно приближались к яме, желая запечатлеть на фотоаппараты зверей во всей красе и полном размере и просто лучше разглядеть объект интереса. Это продолжалось некоторое время, до тех пор, пока один из медвежат не сбился с орбиты и не кинулся по тропе навстречу приближающимся людям. Раздался невероятный рык медведицы и туристы, конечно, потеряв головы, кинулись со всех ног назад. Мама-медведица, выпорхнув из ямы с легкостью прыгуна в высоту, не смотря на свои габариты, в пару прыжков догнала своего незадачливого детеныша и отвесила ему такого «кренделя» лапой, что бедолага летел несколько метров кубарем по траве. Медведица оглядела, как показалось, презрительно, разбежавшихся туристов, не спеша направилась к лесу.

На другой день все только и обсуждали увиденное, а также то, как умело медведица вскрыла одну из палаток и утащила рюкзак. Рюкзак нашли рядом с палаткой в кустах. Вещи были не тронуты, а всего лишь изъяты запасы сгущенки и шоколада. Осталось загадкой, как из совершенно одинаковых банок консервированного мяса и сгущенного молока медведица безошибочно определяла, где находится молоко, осталось загадкой. Но раздавленную лапой медведицы банку со сгущенкой мне довелось увидеть. Банки с тушенкой медведицу не интересовали.

Забавным было то, что банки были без этикеток, обильно измазанные солидолом и часто повара, готовившие еду, долго гадали, в какой банке что находится и порой открывали совсем не то, что следовало.

Родилась шутка: «Позови медведя, он точно определит и покажет, где сгущёнка, а где тушёнка».

Эта же «мадам» почудила еще раз, когда мы уже прожженные «турики» возвращались с маршрута и должны были заночевать снова на этой же турбазе. Нужно сказать, что все немного конечно устали. Переход был непростым: по лесу, через перевалы по снегу, иногда в пургу, через реки и болота. Шли, правда, уже налегке, так как к концу похода припасы были почти все съедены. Наша группа, заявившись на приют несколько раньше других, скудно поужинала остатками припасов, сидела у костра и отдыхала, готовясь ко сну. В это время пришла на приют последняя, несколько запоздавшая группа туристов и дежурные по кухне тут же взялись готовить ужин, так как уже смеркалось. Варить взялись кашу на соседнем с нами костровище. Вода уже закипала в ведре, когда в направлении костра из леса вышла знакомая нам медведица в сопровождении медвежат. Мамаша направилась прямиком к чурбану, на котором лежал матерчатый мешочек с манной крупой и немало не сомневаясь, забрала его, грациозно удалившись.

Самым интересным из всего похода было посещение кальдеры вулкана Узон и самой долины гейзеров.

Кальдера Узона – это такая природная овальная чаша размером восемь на двенадцать километров – все, что осталось от когда-то могучего вулкана, купол которого просто обвалился вовнутрь и сгинул в пучине раскаленных горной породы, сероводорода, вулканической грязи. И осталось благословенное место, в котором никогда не бывает холодно и практически не наступает зима, так как вся поверхность внутри кальдеры дышит теплом, а местами просто жаром.

Есть в кальдере горячее озерко, берега которого практически вертикально уходят вглубь, а через воду свинцового цвета кальдера изрыгивает сероводород. Другой особенностью этого озерка является очень высокая температура. Например, в центре озерка можно не только ошпариться, но и просто свариться, словно на медленно пламенеющем огне. Берега этой воронки достаточно пологие и водичка вполне теплая, поэтому многие, пренебрегая устрашениями инструкторов, взялись плескаться и лежать в тепленькой воде. Женщины тут же взялись мазаться грязью, уверенные в её целебности.

В кальдере есть фумарольные поля, где «кипит» грязь под влиянием выделяемых газов. Один из таких очагов-котлов называется Скульптором, поскольку выбросы газа через вязкую грязь формируют забавные фигуры, которые более всего похожи на розочки, рюмочки, стаканчики и прочие признаки мещанского быта. Очарование этого грязевого котла состоит в том, что он, оказывается, отгадывает желания и делает предсказания. Когда, например, несколько мужчин высказали сомнения по поводу способностей Скульптора, то на тестовый вопрос: «А чем мы вчера занимались?», на поверхности грязевого котла по его периметру стали образовываться совершенно одинаковые, в количестве семи штук изящные рюмочки. Сомневающиеся мужички смущенно потупили глаза и затем прояснили, что да, вчера изрядно выпивали с устатку.

Сама долина гейзеров запомнилась оглушительным ревом гейзера, бьющего на огромную высоту и чрезвычайной педантичностью в сроках срабатывания таинственного подземного механизма, открывающего неведомые заслонки и выбрасывающего горячую воду строго по расписанию.

В Петропавловске я стал авиамоделистом.

Во мне бродила с памятного полета с дедовой печки мысль-мечта стать летчиком. И вот как-то у нас в городе открыли новый дворец пионеров, а в нем различные кружки – судо-, авиа-, ракето-, автомодельный. Я, конечно, уверенно записался в авиамодельный и не ошибся – именно этот кружок стал работать более продуктивно, а остальные развивались вяло и быстро закрылись.

Наш кружок под руководством Вячеслава Васильевича Миронова, − выпускника Ленинградского института, прибывшего в наш город как молодой специалист, успешно работал. Я очень многому научился в этом кружке. Работать лобзиком, на токарном станке, сверлить, делать клей, работать с краской, обтягивать модели специальной авиационной бумагой, работать со специальной самой легкой древесиной для изготовления моделей – бальзой (Тур Хейердал плавал через Тихий океан на плоту Кон-тики из бальзы), готовить горючее для авиадвигателей, чертить и делать расчеты. Мне удалось построить несколько авиационных моделей, с одной из которых – копией спортивного чехословацкого самолета Zlin Akrobat я выиграл пару областных и городских первенств.

В то время мы занимались многими направлениями авиамоделизма. Запускали радиоуправляемые модели за городом на фоне камчатских вулканов, планеры на Култушном озере в центре города у бухты.

Я специализировался в классе моделей копий. Модель-копия, это когда в малом масштабе воспроизводится реально существовавший или существующий самолет, который конечно должен летать и воспроизводить некоторые функции своего прототипа, например, убирать шасси, делать прогазовку, сбрасывать парашютиста и др.). Поскольку такую модель-копию приходилось строить очень долго (год-два и более), то заскучав, за этот период я изготавливал и более мелкие модели, для изготовления которых не нужно очень много времени, – для воздушного боя и планеры, с которыми успешно выступал на городских соревнованиях.

Мы проводили в кружке все свободное время. Едва вернувшись из школы, ехал я на автобусе во дворец пионеров и возвращался уже к ночи. В выходные дни мы работали с увлечением полдня, занимаясь часто полетами.

Удивительно, как я закончил школу с высоким средним баллом без троек, ведь на самом деле времени на приготовление уроков было у меня совсем мало – порой часок всего уже в полудреме поздним вечером после работы в кружке.

С планером у меня вышла непростая и очень личная история. Увлекшись изготовлением и запуском планеров, я взялся изготовить со всей серьезностью планер международного класса F1 и, потратив на него всё, уже тогда изрядное мастерство, построил к весне красивый планер, обтянутый цветной волокнистой микалентной бумагой. Первые полеты показали, что планер прекрасно держится в воздухе, и были перспективы выиграть все намечающиеся в городе соревнования. И вот, уже завершая работу над планером, мы пошли на Култушное озеро, где проходили чаще всего городские соревнования и стали запускать планер, затягивая его леером со льда. Сначала поднимали планер невысоко, так как у него не было таймера, который ограничивает полет планера. Мы не учли, что весной, ближе к полудню резко возрастают воздушные потоки и один такой поток подхватил мой планер, поднял его и, уже на высоте, мой аппарат был подхвачен ветром, и, кружа, понес над городом в сторону Мишенной сопки. Надежд было очень мало, но я в отчаянии бежал за планером по улицам города до гостиницы Авача. И уже теряя из вида свой планер, я забрался по трубе на крышу гостиницы и в полном отчаянии наблюдал, как мой прекрасный планер удаляется над городом все дальше и дальше.

Горю моему не было предела. Это все равно, что потерять друга….безвозвратно.

Должен сказать, что те четыре года, проведенные в авиамодельном кружке мне дали столько много нужных умений в жизни, способности долго и упорно трудиться, знаний, столько подарили эмоций и даже потрясений, связанных с творчеством создания моделей и полетами на них, что я считаю, что мне очень повезло в жизни. Моя подростковая жизнь и юность прошли под знаком интереснейшего занятия, которое и определило мои профессиональные увлечения и достижения.

Пришло время закончить школу и учиться дальше уже профессии. Выбор был сделан в пользу авиационного инженерного образования и таким образом я оказался в Иркутске, где был авиационный факультет, специальность самолетостроение.

Я смело отправился поступать в Иркутск, но оказалось, что в условиях очень высокого конкурса мне не хватило немного для прохождения на специальность. Встал вопрос о том, куда пойти учиться вместо авиационного факультета. Рассматривался вариант работы на авиационном заводе с заочным обучением, вариант авиационного техникума, армия с новым последующим штурмом института по выбранной специальности. Но тут мне и подобным мне ребятам предложили разные варианты поступления в вуз, учитывая высокие баллы, набранные нами при испытаниях.

Я выбрал геологоразведочный факультет.

«Виноват» в этом Олег Куваев, книги которого я держу у себя до сих пор. Олег Куваев – геолог-геофизик и писатель. Его книжка рассказов и роман «Территория» произвели на меня большое впечатление, а поскольку вырос я на природе, и, будучи романтиком по сути своей, решил идти в геологи, хотя упорно, на первых порах, твердил, что буду переводиться на авиационный факультет.

Но первая практика, которую довелось провести на Байкале в отряде Лимнологического института, отложила это решение. Так я стал специалистом в области геологоразведки и бурения скважин.

Быстро прошли годы. Я закончил институт в Иркутске и заочную аспирантуру в Москве, в геологоразведочном институте, в котором учился О. Куваев. В памяти остались волнение защит диссертаций в Московском геологоразведочном институте и Томском политехническом университете и своих личных научных творческих открытий. Первые статьи, изобретения и книги. Потом пошли учебники и первые ученики, защитившие свои диссертации.

А еще, всегда случается в жизни поворот, который чаще всего не случаен. Вот и у меня такой случился и не вдруг я решил писать литературу не профессиональную учебно-научную, а художественно-публицистическую. И теперь я готов Вам предложить свой опыт и на этом поприще.

Осень

Конец лета – это осень,

Эта просинь, этот яд

Растворяясь в водоеме

Отражает листьев клад.

Этот клад немного стоит,

Он нам даром – просто так,

Он нас тихо извещает:

«Скоро, скоро снегопад».

А когда на листья ляжет

Белый, белый чистый снег

Нас во всю сомненье гложет

«Все ли ладно, все ли так?

Все ли верно отразилось,

Все ль заветное сбылось,

Что-то может быть, забылось,

Что-то в жизни не сошлось?».

Словно чистый лист бумаги

Перед нами на столе.

«Ох! Хватило бы отваги

Быть достойным новизне».

*****

И еще про осень……

Осень рыжей кошкой

вошла в мое окно.

Растревожила немножко,

остудила кровь – вино.

Вразумила, подсказала,

– на седины указала,

На ошибки и просчеты

– и не требуя отчета –

Отпустила все грехи.

Сборник, представленный ниже, получил название по первой повести. Студеная река, это скоротечная, жесткая порой, но крайне увлекательная жизнь. Проживая на берегу такой шумной и изменчивой реки-жизни можно наблюдать красоту стремнины со стороны, а можно окунуться в студёные воды и пуститься по ним, стремительно меняясь. Но и тем, кто на берегу и тем, кто на стремнине, никогда не удается войти в реку дважды, а войдя в неё, выйдешь уже из студёной воды другим человеком.

У СТУДЕНОЙ РЕКИ

Повесть

Студент стоял на краю огромного сооружения – плотины ГЭС, перегородившей ущелье многомиллионными кубами бетонного конгломерата. Под ногами сложной изломанной жизнью жила река – могучий Енисей втягивался плавно в створы плотины с одной стороны и выскакивал как ошпаренный и обезумевший от боли многоликий зверь с другой. Грохот многих сотен тысяч, миллионов тонн воды – непрерывный и могучий, совершенно несравнимый с чем либо, давил на сознание, вызывал и восхищение, и невольно подступающий ужас.

Плотина только строилась, перегородив одно из ущелий Западного Саяна, и до ее пуска было около полугода, о чем свидетельствовала гигантская надпись, вывешенная прямо на скале: «До пуска ГЭС осталось 156 дней», но казалось, что доделать плотину за это время не представляется возможным, столько вокруг была масса всего временного, шаткого и неказистого. Плакат висел на скале, на высоте многоэтажного дома и было непонятно, как менялись ежедневно цифры в раме, напоминающей стадионное табло в районном городишке, по мере убывания срока наступающего события.

Студенту со спутником, ‒ штатным геологом партии, следовало преодолеть плотину по шатким лестницам и далее следовать в полевую геологическую партию на берегу таежной реки, впадающей в Енисей выше по течению. Река та звалась гордо – Кантегир.

На обратной стороне плотины у деревянного причала уже ждала путников длинная, узкая, элегантная своими плавными обводами и с загнутым кверху носом, смоленая дочерна лодка. Савич, ‒ так величали хозяина лодки, был из местных – знаток шумных студеных рек, спускавшихся к Енисею стремительными потоками, преодолевающими перекаты и «трубы-дудки» ‒ узкие как горловина места в русле реки. Беснующаяся вода несла дикую неукротимую энергию молодых гор, стремительно отплясывала на отмелях, буравя в водоворотах скалистые берега и двигая камни, все что-то перестраивая и совершенствуя в конструкции своего русла. Река была полна рыбы – ленками, тайменями, но в основном хариусами, натренированными быстрыми и студеными реками до такого физического совершенства, что пойманного пятнистого красавца невозможно было совершенно удержать в руках, так он бился и извивался, демонстрируя неукротимую мощь изящных форм и жажду свободы.

Вновь прибывшие живо расселись в лодке, а Савич, поправив места посадки пассажиров, оттолкнул нагретый солнцем причал жилистой и сухой рукой, запустил мотор. Лодка стремительно пошла против течения и в разговоре выяснилось, что Савич теперь здесь на реке самый «ходовой» хозяин и мастер.

Самым «ходовым» Савич стал после того, как отчаянный и неведомый пассажирам лодки Дедюхин не вернулся из тайги, а его лодку, изрядно побитую, обнаружили через пару недель, аж за третьим порогом свирепого Кантегира. Самого Дедюхина не нашли, а в том месте на берегу, где обнаружили лодку, соорудили высокий лиственничный крест, который так и стал зваться «дедюхинский». Также теперь называли и порог на реке – мало кому поддающийся при подъеме против течения реки третий порог Кантегира.

Дедюхин был и остался личностью уважаемой и почитаемой местными рыбаками и охотниками, а, учитывая его былые свершения, уже становился человеком-легендой. Он сам строил лодки и, постукивая по борту своего «корабля», Савич подчеркнул – строил сам, но под приглядом Дедюхина. Подобная аттестация была лучшей рекомендацией лодке. Дедюхиным была построена добрая половина местных лодок, а остальные более или менее удачно скопированы с его творений. Личная лодка Дедюхина, тем не менее, оставалась вне конкуренции – столько в нее было вложено труда и таланта мастера. Обводы лодки были идеально симметричны и обтекаемы, лодка прекрасно держала поток и волну, была устойчива и грузоподъемна, легка в управлении и прочна. От лодки в этих местах зависело не то, что много – зависело на реке в тайге всё. Быстрые потоки тестировали суденышки несговорчиво-жестко и непримиримо. Например, закупленные геологической партией неплохие для равнинной реки дюралевые «Казанки» в здешних местах не могли подняться по Кантегиру и пары километров – в первом же потоке вставали, натужно ревя мотором. Более мощные моторы спасали мало – в первой же «дудке» «Казанку», при попытке пройти поток, сдуло как пух сквозняком, и лодку с перепуганным водителем грузовика – Вовкой – тоже из местных, еще долго пытались остановить, так раскрутило ее водоворотом. «Ходовитость» Савича была теперь первейшая от того, что он несколько раз ходил за второй «чумной», как говорил сам Савич, порог, а третий преодолел только дважды, но по «доброй» воде – когда основные речушки и ручейки Саян несколько мелели и поили свирепую реку умеренными дозами, что несколько успокаивало строптивую воду.

Теперь, оказавшись на службе в партии, и зная конечно здешние места, где отработал охотоведом пару десятков лет, Савич вез новых сотрудников на место дислокации партии – штатного геолога Михаила и Студента, прибывшего на практику. Михаил вернулся из отпуска и прибыл в новую партию, которая с апреля разместилась в Саянах для поисков коренного месторождения нефрита, а также для изучения и отработки найденного в этих местах месторождения жадеита.

Это всё были породы ценных ювелирно-поделочных камней.

На реке геологами были обнаружены валуны нефрита – окатанные, гладкие, они лежали у воды, подобно смоляным тушам морских зверей – сивучей и моржей, лоснясь на солнце, а также находились вросшими в песок и камни в отдалении возле леса. Были также отмечены валуны нефрита утопленные в реке. В реке нефрит брать было невозможно, но достаточно валунов по тонне-две весом располагалось и на суше – на бережку, в тех местах русла, которые в обильные дожди закрывались водой.

Главной же задачей геологов был поиск коренного месторождения ценного ювелирно-поделочного камня, что сулило многие блага первооткрывателям и геологической партии. Интерес представляло и небольшое месторождение жадеита – острой скалой выпирающего из горы на ее склоне. В скале серпентинита в виде очагов астраханскими арбузами зеленел ядовито травянистый жадеит – редкий поделочный камень, который при определенных генетических качествах мог быть оценен не ниже изумруда. Таких месторождений вообще мало и по миру, а поэтому был отмечен значительный интерес научной и иной общественности к партии, объекту изучения и добычи редкого камня.

Теперь плывя по реке, пока только по плавному в своем течении Енисею, пассажиры осматривали берега могучей реки зажатой тесниной гор, вглядывались в скалистые берега и стройные ряды кедров, лиственниц, елей и пихт.

– Зверья, тут – уйма! – прервал молчание, предварительно хлебнув неведомого напитка из странной чеплашки, Савич.

– Здесь же начинается заповедник – непуганый и никем не считанный зверь, ‒ продолжал уже веселее далее Савич.

– Бывало, пойдешь на охоту – ходишь, ходишь – пусто. А сюда на полянку заповедную зайдешь – быстренько ‒ бах!, бах! – и готово! Тебе и соболь, и белка, лисица, и изюбрь на сковородку, ‒ продолжал Савич.

– Ну, вот он – Кантегир! ‒ восхищенно и с нотками тревоги в голосе изрек Савич, поворачивая лодку в створ открывшейся взорам реки, стремительно вливающейся чистейшим потоком в мутноватые воды Енисея. Отмечая торжественность момента, Савич снова отхлебнул из чеплашки и потеплевшими глазами осмотрел пассажиров, которые ранее наслушавшись рассказов о свирепой реке, попритихли и призадумались.

– Не боись – служивые! ‒ подбодрил их Савич.

– Река не даст потонуть – все равно на берег высадит – не боись, ‒ проверено, ‒ закончил Савич, хитро ухмыляясь и думая о том, что конечно на берег-то высадит, только понять и ощутить этого, как часто бывало, пловцам по несчастью может быть уже не дано.

Но пока все шло без особого напряжения, только мотор гудел более натужно, преодолевая быстрое течение притока, да временами брызги вылетали из-под носа лодки, мелкой прозрачной и холодной пургой обдавая плывущих.

– Щас будет «дудка», ‒ заметил Савич, не спуская глаз с реки и как-то резко повеселев.

– Ни боись! Эту шаловливую стервозу я проскакиваю на «ура», ‒ уже несколько хвастливо добавил лодочник.

Впереди открылся узкий проход между вертикальной и нависающей стеной справа и невысокой, тоже вертикальной и плоской по верху стеной берега слева. Проход был чрезвычайно узок – весь объем воды на данном участке собрался в теснине размером в десятки раз меньшем, чем русло, а от того река в этом месте разгонялась невероятно – просто выстреливала из «дудки».

Вода стремительно летела навстречу лодке, сваливаясь сверху яростным и могучим потоком. Уже не было слышно и мотора, только рёв воды давил и рвал ушные перепонки, когда нос лодки ткнулся в поток как в стену и стал продвигаться вперед и вверх почему-то рывками, с остановками на пару, тройку мгновений. Скорость движения была так мала, что её можно было оценить, только уперев взгляд в продвигающуюся вдоль лодки стену скалы. Было страшновато и все, за исключением Савича, смотрели, несколько унимая беспокойство, на стену скалы, изучая изгибы трещин и минеральных прожилков. Савич же цепко глядел вперед, удерживая строго одной рукой мотор, а второй вцепившись в борт лодки. Десяток метров узкой «дудки» преодолевали пару минут, которые показались бесконечными.

Но все заканчивается, закончилось и восхождение через «горлышко» Кантегира и снова открылась панорама реки – крутой ее берег справа и заваленный камнями – «шатрами» и «чемоданами», пологий левый берег. А вокруг тайга – и справа и слева – уходившая резко вверх по склонам молодых островерхих Саянских гор.

Савич, отметивший проход «дудки» новой порцией из заветного сосуда, лихо вел свое судно вперед, которое вальсировало теперь между валунов. После преодоления «дудки» сразу стало потише и лодочник-мастер поделился, что по реке можно ходить только сейчас летом. Весной и в начале лета, когда много воды и более простые места проходить невозможно. То же самое и в дожди. Как пойдут дожди в верховье, река вздувается стремительно.

– Ох! Сколько же здесь народу осталось в такие-то времена! Плохо ходить и когда засуха. Тогда река мелеет и слишком много каменюк вылазит на свет Божий. «Дурная» тогда вода, ‒ закончил Савич.

Подходили к первому порогу Кантегира. Савич посерьезнел и, причалив к левому пологому берегу, приказал:

–Все из лодки ‒ марш! Вещи свои возьмите. Если, что – лагерь партии в паре километров по берегу. А пока идите вон к тому плесу, там я вас подберу.

Идти нужно было метров пятьсот. Шли вдоль берега по камням, обходя скопления воды в низинках и огромные валуны. На реке в один из моментов была видна лодка, которая затем скрылась из глаз за скалой. Река кипела и кидалась на торчащие из дна камни и обломки скал. Водовороты кружили опасную кадриль, переходя мгновенно на быструю чечетку и энергичный гопак. Между этими противоречивыми потоками нужно было проскользить, проструиться, особенно не противореча им, но и не поддаваясь их напору, уходя от прямого столкновения и оставаясь на плаву, выныривая иногда чуть ли не со дна. Изредка лодку так кидало вниз, что она продавливала воду и стукалась килем о камни дна – это было опасно – винт мог сломаться и тогда «… прощайте скалистые горы….» ‒ беспомощная лодка по воле потока будет лететь вниз, практически мало управляемая. Да и как с ней может справиться всего один человек в таком-то водовороте.

На сей раз, все прошло удачно. Савич причалил раньше подошедших и взмокших под поклажей своих пассажиров и деланно равнодушно оглядел их. Все расселись по местам и лодка вновь пошла вверх, за тем, чтобы причалить уже на песчаном и каменистом плесе у лагеря полевой партии, расположившейся у студеной реки и на дне будущего моря-водохранилища, которое будет собрано – настанет день, огромной плотиной перегородившей Енисей.

Весь лагерь, – десяток вместительных палаток, число которых нарастало по мере роста численности партии, навес над костровищем и длинным обеденным столом, да склад взрывчатых материалов в достаточном отдалении от палаток.

Прибывших встретил инженер партии Виктор – средних лет студент-заочник, спортсмен-лыжник и просто хваткий и энергичный малый, который и вершил в отсутствие начальника партии Сергея Николаевича все дела. Особенно получались у Виктора дела хозяйские – тут он не упускал своего. Сергей Николаевич снова отсутствовал, как впрочем, в основном, и дела в партии шли сложившимся порядком. Правда при этом партия не выполняла план ни по горным работам, ни по добыче и вывозке нефрита, ни по геологическим маршрутам. Тем не менее, Виктор был весел, энергичен и лучился лукавой улыбкой умной, все понимающей и многое предчувствующей наперед собаки. Образ собаки подсказывало выражение лица и фигура Виктора – смотрел пристально, как бы принюхиваясь и, казалось, вот-вот начнет помахивать несуществующим хвостом. Оглядев, подбодрив Студента приветствием, и направив располагаться в лагере, Виктор подошел к Савичу и стал его что-то вкрадчиво выспрашивать, торопливо перекладывая какие-то предметы из сумки Савича к себе в мешок, снова что-то настоятельно объясняя – Савич должен был вернуться завтра поутру назад.

– Опять что-то крамчит, ‒ вот хвост! ‒ вполголоса сказал Игнатич – пятидесятилетний сезонный рабочий, призванный в партию по зову беспокойного сердца и исстрадавшейся за зиму печени. Поздней осенью, зимой и ранней весной Игнатич работал в кочегарке в городе, в которой часто и проживал, гонимый из дому сварливой и вечно раздраженной женой. За зиму бывало выпито немало водочки, часто всяких аптечных растворов и настоек. Измученный «нарзаном» Игнатич срывался с места, собирался в дорогу и здесь вдали от цивилизации, придуманных ею магазинов и рестораций, вынужден был отдыхать, чему был в тайне несказанно рад. Организм, правда, поначалу бунтовал, но после третьей поездки Игнатича «в поле», обвыкся и смирился с резкой сменой обстановки. Здесь в партии Игнатич округлился, порозовел и смотрелся молодцом, стал нешуточно заглядываться на повариху и уже с некоторым недоумением вспоминал темный закопченный подвал и привычную поутру кружку суррогатного напитка и чефир долгими вечерами.

– Да, что, ‒ водку видимо привез, а еще сказывают, получили какой-то дефицитный инвентарь – вот и прибирает, ‒ вставил Гриша взрывник.

– Куда ему водка – он же не пьет, ‒ подивился Игнатич, с тоской вспомнив, как блаженно растекается по жилам тепло, дурманит голову и резко веселит сердце от первой выпитой стопки.

– Куда? Да он к охотникам на заимку бегает ‒ думаешь зря. Ему что, лосю, пары десятков километров не пробежать? А оттуда он, сказывают, таскает что-то, ‒ меняет, видимо, на водяру, жратву и прочие ценные в тайге вещицы. Шкурки может? Но какие летом шкурки? ‒ отреагировал Сергей, друг Гриши.

– Да, думаю, моют мужики там золотишко. В этих местах остались, сказывают и старые шурфы, и отвалы от золотодобычи, еще с дореволюционных времен, а значит и золотишко есть. Вроде как на охоте мужички, а сами роют, моют, отстирывают, ‒ подытожил, ухмыльнувшись, Григорий.

Студент быстро устроился в выделенной ему палатке и вышел снова к реке, которая курьерским поездом неслась мимо лагеря, демонстрируя полное равнодушие к мирским проблемам временно поселившихся на ее берегу людей.

Подошел Виктор и, лукаво улыбаясь, сообщил, что завтра с утра Студент должен пойти в маршрут с Мишей, а подбросит их к месту Савич на своей лодке, поскольку ему по пути.

Утром долго не собираясь, – маршрут планировался всего-то двухдневный, Савич, Миша и Студент отправились в обратный путь, теперь сплавляясь по реке вниз. Лодка шла без мотора, ‒ бесшумно лавируя между камней. Река уже не казалась такой страшной, ‒ все же сплавляться по течению было более безопасно. В очередной раз, выныривая из-за изгиба реки, на берегу были застигнуты местные жители – огромная медведица, медведь пестун и пара совсем еще маленьких медвежат. Семейка возилась у воды и, не замечая в грохоте перекатов реки плывущей лодки, сосредоточенно решала свои медвежьи проблемы.

Савич практически не среагировал на зверей, Студент с большим интересом рассматривал медведей, а флегматичный тихоня Михаил вдруг проявил непонятно откуда взявшуюся агрессивность и, выхватив свой револьвер, стал палить в сторону зверья.

– Ты, что, мать твою! ‒ заругался Савич.

– Тут до них метров около ста, а твоя пукалка бьет не более чем на двадцать. Поранишь зверя – мучиться будет – вот и вся твоя охота – брось!.

Мишка в азарте пульнул еще разок и довольный спрятал револьвер. Взрослые медведи, завидев лодку и людей, напуганные выстрелами, кинулись с берега к лесу и только медвежата, запутавшись в камнях, носились вокруг валуна, не находя дороги к лесу. Мамаша, вернувшись назад, быстро и решительно настроила им верный курс, отвесив лапой достаточную порцию «ускорителя».

Михаил, после такого проявления своей человеческой сути, для Студента стал уже Михой – как-то сразу поубавилось уважения. Более близкое знакомство выявило некоторую несерьезность личности, которую подчеркивал и достаточно нелепый внешний вид. Неказистый, нескладный, в очках с толстенными линзами Миха не производил значительного впечатления, а выходка с револьвером проявила его душевную незрелость.

К полдню спустились к Енисею, и Савич причалил тут же к берегу, где и сварили чай, потрапезничали, и только после этого лодочник отчалил и отправился вниз к плотине, оставив Миху и Студента на берегу в начальной точке запланированного для них маршрута. Маршрут пролегал по вершине хребта, тянувшегося вдоль Кантегира, и должен был закончиться у полевого лагеря: следовало выявить возможные выходы на поверхность скальников – гипербазитов, в которых мог находиться нефрит.

Отправились в путь, следуя звериной тропой, вскоре поднялись на вершину хребта и двинулись вдоль него, осматривая скальники, определяя элементы залегания пород, отбивая молотком пробы, нумеруя их и занося места отбора проб в дневник. Работа спорилась, а главное идти было легко – на вершине не было завалов деревьев, и было достаточно просторно среди редколесного ельничка.

В один из рабочих моментов Студент вдруг почувствовал чье-то присутствие – чей-то взгляд и интуитивно оглядевшись, увидел огромного медведя, который неспешно следовал вдоль склона противоположного хребта. Геологов и медведя разделяла распадок-ложбина – глубокая и узкая, так что особой угрозы не было, но по прямой до медведя было менее ста метров.

– Миха, смотри, твой недострелянный медведь пришел разобраться за твои дурацкие выстрелы, ‒ пошутил Студент, показывая геологу на медведя. Шутка произвела обратное действие: Миха побелел, выкатил глаза, которые за толстенными линзами очков казались теперь просто огромными, и по обыкновению нервно потянулся к нагану.

–Брось, он же далеко, что ты испугался, ‒ попытался успокоить Миху Студент.

Далее работа шла уже не так складно. Миха нервничал, постоянно оглядывался, выискивая глазами медведя. А тот деловито следовал параллельным курсом, контролируя действия людей.

– Это он охраняет свою территорию. Видимо граница его участка проходит вдоль этого ущелья. Если попытаться к нему подойти, тогда зверь наверное может напасть, ‒ попытался объяснить ситуацию геологу Студент. Но на Миху эти слова впечатления не производили – он был не на шутку испуган и теперь постоянно причитал, вспоминая, что когда-то и там-то случилось то-то и то-то…

Устроили очередной привал и Студент, от избытка сил и впечатлений, рванулся посмотреть окрестности и с другой стороны хребта, а, крутанувшись вокруг вершины, направился назад к Михе. Подходя к месту привала, Студент вдруг увидел геолога в полной боевой готовности за стволом сосны – Миха целился в Студента, и было видно, что он не видит пустыми от ужаса глазами, что перед ним человек. Студент замер, нервно хохотнул и, уставившись на геолога, спросил:

– Ты, чего? Совсем обезумел?

Только теперь Миха осознал, что перед ним Студент и в изнеможении опустился на траву возле дерева.

–Я подумал – медведь прёт? ‒ выдохнул Миха.

–Вот так пристрелишь будущего геолога в его первом маршруте – будет очень смешно, ‒ только и сумел как-то отшутиться Студент.

К полдню следующего дня Миха и Студент подходили к лагерю по вершине хребта и осталось только спуститься вниз к реке. Тропа вела через те места, где велись горные и в том числе взрывные работы. Вчера они слышали два взрыва – видимо мужики рыхлили грунт под разведочную канаву. Деревья – высоченные сосны и кедры стояли посеченные камнями, в стволах торчали поразившие их каменные осколки, а у многих деревьев были отломаны вершины. Лес стоял опустошенный – было мертвенно тихо. Птицы и зверье покинули эти теперь очень небезопасные для них места. Кусты, трава и мох под деревьями были придавлены россыпью камней размером от яблока и сливы до порядочного арбуза или дыни.

–Бо-о-с-я! Бо-о-с-я! ‒ послышался снизу далекий, едва слышимый голос. Крик еще повторился, и все затихло.

Пара геологов, с натруженными за день ногами и спинами, спешили в лагерь, предчувствуя привал, хороший обед и отдых. Вдруг гору основательно встряхнуло, донесся вначале звук лопнувшего на куски воздуха, а вслед за ним раздался свист многих летящих с бешеной скоростью предметов, и вдруг с неба посыпались камни, и было видно, что огромное их число только приближается к земле. Камни падали в основном ниже по склону, они секли деревья, довершая этот дикий погром, прошивали мох и кустарник, сшибали сучья, рикошетили от стволов и, резко меняя направление, ударяли по стволам сбоку, срубая малые стволы и калеча крупные. Студент с Михой прижались к ближним к ним соснам и с ужасом ждали, затаившись, что сейчас рубанет камнями и по ним. Где-то, совсем рядом, раздался страшной силы удар, потом еще, еще, еще и все стихло, наконец.

Оправившись от потрясения, Студент и Миха стояли теперь в нерешительности – идти вниз или вернуться назад, а вдруг снова будут взрывать. Решив, тем не менее, что видимо пока взрывать не будут, поскольку рабочие должны идти обедать, стали спускаться вниз, осторожничая и тщательно прислушиваясь. Так они вышли к месту работ и увидели возле развороченной земли группу рабочих: Гришу-взрывника, Сергея, Игнатича и других уже известных Студенту персонажей. Все они стояли у края образованной взрывом канавы и слушали наставления юной русоволосой особы, с короткой стрижкой, в штормовке, защитного цвета брюках с полевой сумкой через плечо. Симпатичное, еще детское лицо девушки было сосредоточено-серьезно, бровки нахмурены. Девушка обстоятельно объясняла рабочим, как следует правильно подчистить дно канавы для проведения необходимых работ по отбору проб, определению элементов залегания пород и зарисовки пластов. Рабочие слушали делано лениво, иногда пытаясь пошутить над юной особой, как-то умерить ее усердие, но это только подзадоривало геологиню и, раскрасневшись, она начинала снова в деталях объяснять важность предстоящей работы. Наконец она закончила и все обратили внимание на подошедших.

–А вы откуда? Мы же здесь взрывали, а вы где были? И ждали мы вас к вечеру, ‒ возмущенно спросил Миху Гриша-взрывник.

–А мы откуда знали? Идем – ба-бах! И камни градом, ‒ ответил Миха.

Оба были растеряны и стало ясно, что они вновь переживают произошедшее событие, но каждый думает о своем: Миха о том, что, слава Богу! – остался жив и невредим, а Гриша подумал о том, что если бы с геологом и студентом случилась беда, ему сидеть в «казенном доме» долго и основательно, ведь надлежащих мер безопасности он не исполнил.

–Я же кричал – бойся! Вы что не слышали? ‒ пытался оправдаться Гриша.

–Что-то слышали, но не подумали, что это про взрыв, ‒ нелепо пожал плечами Миха.

Студент, пережив уже дважды за маршрут смертельную опасность и сняв по дороге с себя нескольких клещей, пара из которых все же успела попробовать его крови, понял – со здешними ребятами нужно держать ухо востро, иначе с практики в институт можно и вовсе не вернуться. Но эти мысли легко покинули его голову, так как все его внимание было теперь направлено на юную особу, которая уже выбралась с помощью Игнатича, подавшего ей галантно руку, из канавы. Девушка стояла теперь возле рабочих, распекая их за то, что взрывом они повредили много поделочного камня, который теперь не годится для изготовления крупных изделий, поскольку растрескался.

Девушка была невелика росточком, но крепенькая и ладная. Ее круглое загорелое лицо дышало свежестью, носик дерзко вздернут, а прекрасные губы были готовы мгновенно расцвести в обворожительную улыбку. Глаза? Глаза у Наташи то же не подкачали – голубые, открытые миру глаза еще сияли полные надежд на ожидавшее ее счастье. Полевая одежда на Наташе сидела очень элегантно, но среди взрослых дяденек, и это было заметно, она чувствовала неловкость.

–Ладно, Наташа, пойдемте уже обедать. Мы все поняли, ‒ ответил геологу бригадир горняков Степан Ильич.

– Все будет в полном порядке, ‒ закончил он, придавая голосу интонации вкрадчивые и успокаивающие, как бы адресованные ребенку, почувствовав, что Наташа пытается вновь возразить и вернуться к волнующему ее вопросу качества выполняемой горняками работы.

Наташа, мельком оглядев Студента и кивнув Мишке, пошла вниз по тропе, а Студент стал выспрашивать напарника о девушке.

–Наташа геолог, закончила техникум в прошлом году. Видимо приехала после нашего отъезда и сразу пришла на объект. Старается, ‒ ответил Миха, не замечая повышенного интереса Студента к Наташе.

В лагерь они вернулись втроем – Наташа, Миха и Студент, выпив по кружке чая на бивуаке у горняков. Говорили в основном Миха и Наташа – обсуждали новости в экспедиции. Выяснилось, что Наташа приехала вчера к вечеру, и её Виктор определил работать с горняками.

–Столько брака в работе, почему рабочих никто не контролирует? ‒ сокрушалась Наташа.

–Это работа за Виктором. А ему видимо некогда, другими занят делами,‒ ответил ей Миха.

Так за разговорами дошли до лагеря по узкой натоптанной тропе.

И потекли деньки, наполненные хлопотами, на берегу студеной реки. С утра или маршрут, или работа на «горе» ‒ так называли работу с горняками у скалы с жадеитом, а вечером купание в быстром Кантегире и рыбалка. Купанием впрочем, отчаянное погружение в ледяную воду и бестолковое против течения взмахивание руками, назвать можно было только условно, если под купанием понимать отдых на пляже. Но бодрило замечательно, силы нарастали снова горой, и казалось, что после такого занятия можно снова в маршрут по тайге, по буреломам и горным кручам.

Вместе с Наташей в партию прибыл еще один студент Пашка. Пашка учился в техникуме и приехал на первую свою геологическую практику. К удовольствию Студента Пашка был приставлен к нему в качестве маршрутного рабочего, и теперь они бегали по горам вместе, выискивая спрятанные под завалами деревьев, травой и мхом неведомые пока им гипербазиты.

Вечерами у костра за чаем велись долгие беседы, и казалось, ‒ лучше этих вечеров и быть ничего не может на белом свете. Особенно бывало интересно, когда на огонек к берегу причаливали гости. Это могли быть лесники и охотники, рыбаки, сплавлявшиеся по реке. Гостей угощали и расспрашивали дотошно, пытаясь утолить информационный голод малочисленного и уже давно заброшенного в тайгу коллектива. За этими беседами Студенту удалось услышать много различных забавных и поучительных историй, познакомиться со многими самобытными людьми этого края.

Жизнь кипела и на реке. Оказалось, что Кантегир река сплавная категорийная и иногда по ней вниз проплывали спортсмены и туристы на надувных плотах, отчаянно орудуя веслами. Мимо геологов проносилась совершенно иная жизнь, казалось яркая и отчаянная. Отчаянья действительно хватало, хватало и работы на реке. Савич, прибыв в очередной раз в партию, поведал, что было уже дважды – пройдя всю реку и измотавшись, спортсмены на плотах устало засыпали при выходе на относительно спокойные воды Енисея и, не заметив в темноте плотины, оказывались втянутыми в стремительный поток сбрасываемой через плотину воды. Тела находили уже за плотиной в нескольких километрах по течению – искромсанные и перемолотые диким потоком.

Студент и Наташа познакомились ближе, ощутили они вдруг тонкую ниточку, которая связывала их неведомой силою. Теперь расставаясь, когда каждый уходил на свой участок работы, скучали и спешили в лагерь, что бы увидеться и спросить:

«Как дела? Что нового и интересного было сегодня?».

Если было время, то уходили вверх по течению реки и на берегу, на огромном удобном камне просиживали часами и говорили, говорили и о том, и этом. Разговоры сменились робкими касаниями, за тем объятиями, поцелуями. Голова летела по кругу, и мир вокруг казался добрым, правильным и очень понятным.

Июль закончил свой счет дней, наступил август, и выяснилось, что лагерь расположен в огромном малиннике. Об этом конечно знали и раньше, но не подумали о возможных проблемах. Как только поспела ягода, а её здесь нынче оказалось огромное количество, в малинник стали захаживать медведи.

Бедная кобыла Настя, приставленная к взрывнику Грише для перевозки взрывчатки на «гору», исходилась в нервическом ржании, дыбилась, пучила глаза и ноздри, выдыхая с шумом горячий и влажный воздух.

Теперь стали аккуратно ходить в туалет, по тропам к реке, на «гору» и к складу – с оглядкой и в отчаянии махнув рукой на собственную судьбу, если нужно было выходить из палатки ночью. Кто-то постоянно замечал следы, кто-то видел самого хозяина. На тропе, ведущей на гору, были отмечены развороченные муравейники, ободранные стволы и свеженькое медвежье «наследство» ‒ какашки, оставленные людям как документ с печатью, утверждавший факт присутствия хозяина здешних мест.

В один из дней ожидался приезд крупной делегации, которую сопровождал Сергей Николаевич – начальник партии. Ждали по воде, но ясным днем вдруг застрекотало и металлическая стрекоза, отчаянно наяривая винтами, зависла над рекой, выискивая место для посадки.

Вертолет сел, винты уже повисли, делая последние вялые обороты, когда из кабины высунулся пилот Серега Санин, а затем, спрыгнув на землю, потянулся, и с криком:

–Здорово, пехота! Форма одежды номер пять – трусы, ботинки – марш строится! – подскочил к Виктору и, обхватив его, от избытка чувств и разминая затекшее в полете молодое тело, стал мять и тормошить.

На Сереге были действительно ботинки, форменная рубаха пилота с узким черным галстуком и свободного покроя «семейные» трусы.

Вслед за пилотом из вертолета вышел начальник партии, а следом, в высшей степени степенно, грузный крупный мужик с красным лицом, коротко стриженный под «ёжик». Тяжелый взгляд из-подо лба огромного черепа выдавал в нем человека тяжелого характера и что называется «себе на уме». За ними вышли еще двое, как оказалось, помощников, которые выволокли пару крупных мешков и картонный ящик, в котором предательски что-то позвякивало.

Крупного мужика представил Сергей Николаевич:

–Секретарь местного райисполкома, интересуется, что мы здесь нашли и главное, что еще хорошего найдем.

–Так, Николай Петрович? ‒ учтиво и заискивающе спросил Секретаря начальник партии.

Но Секретарь ответить не соизволил, а критически оглядев разношерстную компанию и видимо уже сделав определенные, и неутешительные для присутствующих выводы, многозначительно изрек: –Ну, поглядим, какие вы тут богатства роете. Или зарываете?

Последнюю часть фразы Секретарь произнёс искоса критически осмотрев стоявшего ближе всех к нему Игнатича. Игнатич выглядел живописно: в армейском выцветшем галифе, начищенных кирзачах, меховой безрукавке на голом теле и в широкополой шляпе экзотического покроя рабочий чем-то походил на «гарного хлопца» из «вильной» армии батьки Махно.

Другие, подошедшие встретить гостей – горняки и геологи, также выглядели достаточно неформально. Сергей с огромной копной вьющихся рыжих волос на голове и лихими усами очень походил на зарубежного исполнителя популярной музыки, а Пашка, со своей до плеч прической «свободного покроя» и редкой бороденкой юнца ‒ на хиппи.

Прошли в лагерь и смущенный Сергей Николаевич, мужик тоже не мелкого телосложения с порядочным животиком, шустренько нырнул в свою командирскую палатку, выделяющуюся из общего ряда наличием высокой радиоантенны и ладно сколоченного основания из досок. Из палатки начальник партии извлек на свет булыган размером с собственную голову и направился к Секретарю, который по-хозяйски уже расселся за столом, дул в кружку с чаем и поедал великолепную отборную малину, выставленную на стол для гостей поварихой Валентиной.

Сергей Николаевич стал показывать Секретарю принесённый образец. – Вот смотрите, это контакт нефрита и гипербазита. Этот образец уникальный. Здесь видно, ‒ в каких породах и как формируется нефрит. По этому образцу мы и будем искать коренное месторождение. Это знаете – как отпечатки пальцев у криминалистов. Скоро все станет ясно – где залегает нефрит, ‒ волнуясь, увлеченно излагал Сергей Николаевич.

Вслед за образцом начальник партии стал раскладывать обширную геологическую карту, пытаясь с ходу показать наиболее перспективные для поиска места.

Но Секретарь был непрост. Он отстранил карту и осадил напиравшего начальника партии вопросом:

–Ну и почему до сей поры не нашли, коли такой «вещьдок» уникальный имеется?

– Да знаете, Николай Петрович, других забот полно. И горные работы, и нефрит нужно вывозить, а то затопят русло реки – все останется под водой. Очень отвлекает. Я попросил прислать геологов дополнительно – вот прислали двоих из экспедиции, еще студенты помогают, ‒ оправдывался Сергей Николаевич.

–Эти то, лоботрясы ‒ студенты, что-то хоть понимают, а то учат их учат – все без толку, ‒ пробурчал Секретарь, оглядев критически обросшего за месяц редкой и пушистой бороденкой Студента, стоявшего рядом Пашку и давая понять, что разговор пора прекращать и заняться более достойными делами.